А следующим утром начался бунт.
Его начали чёрные.
Сытые по горло бесчеловечными условиями содержания и пустыми обещаниями юристов, они воспользовались моментом и захватили двор: разоружили порядка двадцати охранников, облили их керосином из спрятанных канистр, достали спички и крикнули автоматчикам и снайперам на вышках, что подожгут охранников, если те не отойдут назад.
Больше ничего и не потребовалось.
Может, снайперам это и не понравилось, но они не хотели, чтобы их коллеги и братья поджарились, как колбаски на гриле, поэтому они отступили.
Первым делом остальные охранники добрались до громкоговорителей и пообещали бунтующим, что ад покажется им детской игровой площадкой по сравнению с расплатой за такое.
Ну, вот как не любить таких парней! До последнего настроены миролюбиво.
И пока чёрные захватывали двор, белые и латиносы захватили всё остальное.
Они поймали обслуживающий персонал, администрацию и отдыхающих во время перерыва охранников, захватили оружейную и кабинет начальника, и вскоре битва закончилась, так толком и не начавшись.
Долина Шеддок перешла во власть заключённых.
Когда всё началось, Ромеро работал в цеху по металлу. Он чувствовал разлившееся в воздухе напряжение, от которого, как от давления перед грозой, начинала прыгать стрелка барометра.
Каждый зек в тюрьме знал, что происходит.
Каждый зек чувствовал, каждый зек понимал, что произойдёт дальше.
Ромеро уже начал чувствовать запах свободы, и не успел он опомниться, как троих охранников в цеху, где он работал, повалили на пол. В цеху тоже начался бунт.
Один из них — большой волосатый парень по имени Кнапп, который выглядел так, словно полжизни пробегал по лесам в шкуре мамонта, — сплюнул кровью и прорычал:
— Грёбаные животные! Вы все грёбаные животные! Скоро ваше время придёт, и тогда они разорвут ваши задницы на…
Но он не успел продолжить свою мысль, потому что жилистый чёрный зек Скиннер вмазал ему обрезком свинцовой трубы по лицу, и Кнапп подавился собственными выбитыми зубами.
Ему было больно, чертовски больно, но удар не убрал из его глаз ненависть — безумную, злобную ненависть, которую охранник испытывал к избивавшим его парням.
Скиннер проломил ему череп трубой, а байкер по кличке Скэггс отпихнул тело в сторону и перерезал Кнаппу бритвой горло.
Кровь.
Естественно, кровь сейчас лилась и во дворе, и в административных зданиях, и в комнатах отдыха, и в рабочих цехах… Ручьи крови сливались в озёра и мерцающие реки…
Но для парней в цеху работ по металлу это была первая настоящая пролитая кровь охранника. Кровь с запахом соли и металла. Кровь с запахом смерти.
Все начали кричать и улюлюкать, как стая голодных шавок над куском свежей говядины.
Они бросились к телу Кнаппа и принялись бить его ногами и кулаками, пока оно не превратилось в груду переломанных костей и мяса, истекавшую кровью, как корзина с раздавленными вишнями.
А голова Кнаппа больше напоминала перезрелый и лопнувший помидор, из которого отовсюду сочился сок.
И зеки это видели.
Видели, как истекает кровью охранник. Видели, что их можно сломать, как и любого другого человека.
Ведь с ними произойдёт то же самое, когда губернатор потеряет терпение и прикажет полиции «убрать этих ублюдков, передавить этих чёртовых надоедливых насекомых, а то, что от них останется, смести в мусор».
«И когда всё будет закончено, запереть их снова по клеткам, этих грязных, способных на убийство животных. И близится их час расплаты…»
Несколько зеков стояло вокруг сломанного тела Кнаппа, а остальные кричали, стонали и матерились.
Их глаза горели диким огнём, языки то и дело смачивали пересохшие губы, а пальцы крепко сжимали обрезки труб, гаечные ключи и листы металла, обмотанные изолентой.
Ромеро и раньше видел уродство бунтующей толпы.
Он знал её вкус, её запах, как это чувство холодными пальцами сжимает кишки внутри тебя… Но это… Это было просто недопустимо.
Если они хотели показать Департаменту и всем СМИ, что зеки в Шеддок — лишь обычные люди, желающие достойного обращения, а не кровожадные дикари, то они всё делали неправильно.
— Всё должно быть не так, чёртовы вы идиоты! — кричал им Ромеро. — Разве вы не понимаете? Разве никто из вас не понимает? Именно этого они ждут! Этого хотят! Вы просто играете им на руку…
Но зеки, похоже, ничего не понимали.
Они смотрели на Ромеро, и мышление толпы постепенно завладевало каждым, просачиваясь, как яд, в каждую пору и отравляя весь организм, разлагая разум всех бунтующих.
Перед Ромеро стояли плохие парни.
Здесь были и белые расисты, и чёрные мусульмане, и убийцы-латиносы, и социопаты, и другое быдло. Раса и цвет кожи вдруг перестали существовать. И на первый план вышла неумолимая жестокость.
Ангелы из Ада и Арийские Братья, Нация всемогущего Лорда-наместника и Гангстеры-Апостолы, Испанские Кобры и Нуэстра Фамилия (от исп. Nuestra Familia — «Наша Семья») — все стояли плечом к плечу, вдыхали исходящую друг от друга ненависть и превращались в диких зверей.
С оскаленными зубами, свисающими из края рта нитями слюны, сжатыми на оружии руками и урчащими от жажды крови и жажды смерти животами.
Ромеро сделал шаг назад, потому что — Господи, спаси и помоги! — он был уверен, что ещё чуть-чуть, и они бросятся на него всем скопом.
Свалят с ног одним ударом, как скот на бойне в Чикаго, подвесят за ноги и выпотрошат, а потом пройдут по коридорам тюрьмы кроваво-красным отрядом, неся высоко на шесте его голову.
Но этого не произошло.
Скэггс вышел вперёд, Скиннер — вместе с ним. Вождь племени и его шаман, оба заляпанные кровью и человеческой плотью.
— Если хочешь остаться в живых, чёртов одиночка, — грубо произнёс Скэггс, — лучше заткни свою пасть. И лучше бы тебе решить, на чьей ты стороне — на нашей или на их, потому что если ты не на нашей стороне…
— Если ты не на нашей стороне… — продолжил Скиннер. — Ха, твоя смерть будет жуткой, ублюдок.
Ромеро вскинул руки — древний жест, показывающий, что ты не вооружён.
Отлично срабатывало с бешеными псами и парнями, которые находились с ними на том же уровне эволюционного развития.
— Я лишь говорю, что именно этого эти мудаки от нас и ждут. Ждут, что мы станем убивать охранников, насиловать слабых, жечь всё вокруг и мародёрствовать… Нам надо показать им, что мы выше всего этого. Мы просто хотим достойного обращения.
— Не тебе нас учить, петушок, — произнёс Скэггс и прошёл мимо.
Остальные бросились за ним, проталкиваясь мимо Ромеро и пачкая его мимоходом чужой кровью.
И когда они вырвались на улицу, то все рванули вперёд, крича и разыскивая любого, кого можно было избить.
Ромеро вздохнул и посмотрел на двоих охранников, которые пока ещё были живы. Да, сильно избиты, но живы. Они были привязаны к станкам.
В каком-то голливудском дерьмовом фильме это был бы отличный поворот, где одинокий зек помогает охранникам, которые никогда бы не помогли ему.
Ага, конечно.
— Лучше не издавайте ни звука, — сказал им Ромеро. — И, возможно, они о вас забудут. Это единственное, на что вы сейчас можете надеяться.
И он развернулся и пошёл на улицу, чтобы своими глазами увидеть бунт.
Наверно, лучше самому на всё взглянуть, пока полиция и армия не вернули власть над тюрьмой и не расколошматили всех до состояния валяющихся под деревьями гнилых и треснувших яблок.