Туман становился все гуще, а силы людей были на исходе.

            От бесконечной гребли они уже не чувствовали рук. Но то была приятная усталость. Физическое истощение, которое они не испытывали уже много дней, сейчас было для них в самый раз. Они слишком долго были вымотаны морально, и их телам было приятно наверстывать упущенное.

            Они все дальше углублялись в водоросли, и пока еще им не встретилось ни одной, достойной внимания вещи, кроме какого-то мусора. Обломки дерева и то, что когда-то могло быть обшивкой сидения. Возможно, эти вещи были с "Мары Кордэй". Возможно, с другого корабля.

            И туман никуда не исчезал.

            Он был густой, как хлопковый пух.

            Непрозрачный, раскрывающийся и цветущий, он вздымался грязно-желтой пеленой и сверкающей белой парусиной, сочился как болотный газ. Кипел, пульсировал и варился в торфяной дымке. Лоскутное одеяло из грязной мешковины и заплесневелых полотнищ, не имеющее границ. Можно было просто сидеть, как Джордж, и смотреть. Смотреть, как туман шевелится, дышит и вьется. Полный каких-то воронок, завихрений и тайного мрака. Чего-то ферментированного и дистиллированного, питающегося собственным разъеденным, дымящимся костным мозгом. Вдыхать канализационный смрад затопленных стоячей водой полей и забитых гниющими листьями водохранилищ.

            Мерзкое зрелище, туманная пустыня, которая могла поглощать вас заживо, крутить, и постепенно душить своей дымящейся тканью.

            И когда туман сгустился, вокруг стало темнее. Так они поняли, что наступает ночь, или то, что считалось здесь ночью. Какое-то время еще было светло. Туман и море были залиты тем грязным освещением, которое напоминало не солнечный день, а скорее, дождливый, серый вечер. Но даже оно уже исчезало. В тумане зарождалась тьма, ползучий мрак. И свет мерк.

            Но сколько это продлится?

            Вот вопрос. Сколько здесь длится ночь, и сколько день? Должен же быть в этом какой-то ритм, какая-то структура. Как сказал Гослинг, единственный способ, которым он точно вычислял, сколько они здесь находятся, это его система распределения пищи и воды. И согласно тому, что они уже израсходовали, в тумане они находились уже четыре дня.

            Четыре дня.

            Господи.

            Джордж помнил, что в первый день было темно, и единственный свет исходил от самого тумана. Наверное, тогда была ночь. Хотя не такая темная, как ночь дома. То есть, первый день был здесь ночью, после чего три дня было светло. Значит, темно будет тоже несколько дней?

            Такая идея Джорджу не понравилась.

            Я застрял в каком-то гребаном фильме Роджера Кормана, - подумал он. - Или, может, в "Ящике Скиннера". Крысы бегают в лабиринте, где достаточно пищи и воды, чтобы не умереть с голоду, а висящий перед ними кусочек сыра не дает их мозгу превратился в кашу. И этим кусочком сыра, конечно же, была надежда, что они найдут сушу или другой, застрявший здесь корабль. Приветствовалось и то и другое. Просто, чтобы ступить на что-то твердое, и достаточно большое, по чему можно было бы ходить, не думая, что ты застрял в этом Мертвом море.

            Когда накатывает отчаяние, человеку не так много требуется для счастья.

            Но никто еще окончательно не спятил, - сказал себе Джордж. Не настолько, чтобы вскрыть себе горло. Пока еще нет. Да, Поллард немного не в себе, но это же не то же самое, верно?

            Да. Он знал, что это так. Но безумие наступало, он видел это в глазах у всех. Точно так же, как они видели это в глазах у него. Где-то там, впереди. Оно ждало их. Они не могли плыть в этом мраке вечно. Потому что тогда недостаток пищи и воды будет наименьшим из проблем. Человеческий разум не сможет выдержать долго, а тот туман медленно, но верно душил их.

            Джордж смотрел на море, покрытое мембраной из гниющей органики. Со всех сторон возвышались огромные, плывучие острова из водорослей. Да, в конце концов, они погибнут морально. А может, и физически. Лишь богу известно, какие яды вдыхают они с каждой минутой.

            Джордж сидел и чувствовал, как на него наваливается сон.

            Он посмотрел на тыльную сторону своей ладони, заметив, что на нее падает свет. Тусклый, грязный свет. И он исходил не от тумана. Джордж не знал, сколько уже он видит его.

            Он поднял голову и увидел, откуда проникает свет.

            Все тоже это увидели. Все озадаченно уставились на то, что было над ними, над туманом.

            - Будь я проклят, - произнес Маркс.

            Ибо над туманом, затянутая дымкой и размытая, но все же хорошо видимая, появилась луна. На самом деле, появилось две луны. Первая, казалось, была прямо над ними. Она была гораздо крупнее той, которую они видели дома. Размером с обеденную тарелку и цвета свежей крови. Другая, позади них, была маленькой, грязно-желтого цвета, как старый пенни, вытащенный из трещины в тротуаре.

            - Черт, - лишь сказал Кушинг.

            Они с Чесбро уставились на эти луны, словно зачарованные. Как дикари, разглядывающие лик... или лики... их божества. Поллард в страхе отвернулся.

            Джордж ошарашено таращился, на мгновение подумав, что это вовсе не луны, а глаза какого-то гигантского туманного лица. Но это были луны. Чуждые и какие-то жуткие, но все же луны. Спутники, застрявшие на орбите этой неведомой планеты.

            - Что ж, теперь все ясно, - сказал Маркс. - Мы вовсе не в гребаном Мексиканском заливе.

            Эти слова вызвали у Джорджа смех.

            И самое плохое, что он не мог сдержать этот смех.