- Ты должен кое-что видеть, - говорил Сакс. - Ты главный, и должен знать о подобных вещах. А я умываю руки.

            Куку не нравилась эта идея. Совсем не нравилась. Отправляясь на прогулку с Саксом, приходилось гадать, вернешься ли ты с нее. Много о чем приходилось гадать. Фабрини был, конечно, против. Он не доверял Саксу и даже не собирался. Кук попросил его побыть с Крайчеком. Сказал, что они пойдут, взглянут на кое-что. А Сакс сказал, что Крайчеку такое определенно не стоит видеть.

            - Думаешь, я что-то замышляю, верно? - спросил его Сакс, когда они спускались по трапу на одну из нижних палуб. Теперь были только они и этот огромный скрипящий корабль. Керосиновая лампа отбрасывала вокруг жуткие тени.

            - А это не так? - спросил Кук.

            - Нет, не так. Черт, Кук, я пытаюсь помочь тебе здесь. Я считаю, ты - мужик. И ты - главный. Так что тебе лучше взглянуть на это. Может, это что-то значит, а может, и нет. Не хочешь? Хорошо. Если думаешь, что я заманиваю тебя сюда, чтобы прикончить, то давай вернемся прямо сейчас.

            Они шли по заросшему грибком коридору, мимо пассажирских кают, чьи двери намертво заклинило от ржавчины. Воздух был насыщен соленым, застоявшимся запахом. Правда, со временем к нему почти привыкаешь. Почти.

            Сакс остановился у двери одной каюты.

            - Оно здесь. Я нашел это вскоре после того, как мы поднялись на борт, во время моей маленькой прогулки.

            Кук кивнул. Он помнил, что Сакс зашел к нему в каюту после своей, как он сказал, "прогулки", и сказал, что слышал в стенах какое-то царапание, которое принял за крысиное. И взгляд у него был очень странный. Кук решил, что это был страх, или что-то подобное.

            - Кажется, мы с Фабрини проверяли эту дверь, она была наглухо запечатана, - сказал Кук. -  Ее заклинило от ржавчины.

            - Когда я спускался сюда, она не была запечатана, - сказал Сакс. - Она была открыта.

Его слова повисли в воздухе, полные мрачного смысла.

            - Может... может, она была просто заперта изнутри, - предположил Кук. - Может, там прятался Маковски.

            Сакс ухмыльнулся.

            - Ты так считаешь?

            Кук взялся за засов. Дверь громко запротестовала, когда он толкнул ее внутрь. Звук был резким и скрипучим, как от гвоздей, вытаскиваемых из крышки гроба. У Кука мороз пробежал по спине - скрип двери напомнил ему пронзительный крик. В свете лампы плавали пылинки и хлопья грязи, словно илистая взвесь, потревоженная в недрах затонувшего корабля. Все внутри было грязным и крошащимся, как в египетской гробнице. На иллюминаторе был такой слой грязи, что казалось, будто он зарос шерстью.

            Но что заставило Кука остановиться на пороге, так это запах. Он даже сходу не смог определить, на что он похож. В нем определенно присутствовал привкус старости, тлена и ржавчины, но было и кое-что еще. Какой-то непонятный запах, напомнивший ему озон. Резкий, богатый, почти химический запах, смешанный со смрадом застарелой гнили.

Кук сразу понял, что дело нечисто.

            - Ты не хочешь туда заходить, понимаю, - сказал Сакс, возможно, тоже почувствовав запах, или как и Кук заподозрив что-то нехорошее.

            Но Кук покачал головой. Он ожидал от Сакса какой-нибудь "подколки", вроде того, что он, дескать, испугался темноты и описался... но этого не произошло. Глаза у Сакса были широко раскрыты и блестели, возможно, от страха. Уголок рта подергивался. Когда они вошли в помещение, Сакс с полдюжины раз начинал что-то говорить, но всякий раз замолкал. В нем ощущалась какая-то почти младенческая растерянность. Он делал шаг в одном направлении, останавливался, разворачивался, затем снова делал шаг, только для того, чтобы тут же отступить в нерешительности. По его поведению Кук понял, что Сакс тоже это почувствовал. Как и он сам, Сакс не мог здесь найти себе место, не мог сориентироваться. Это место имело сильный негативный психологический заряд, заполняющий разум шепотом и тянущимися тенями. Психологически это напоминало конец света... и даже хуже. Вибрирующую черноту, пытающуюся засосать тебя в небытие.

            - Господи, мне не нравится это гребаное место, - сказал Сакс.

            Куку оно тоже не нравилось. Страх, зыбкий и бесформенный, покалывал спину. Это место словно вытягивало все соки. Кук чувствовал, будто дикий, истерический крик зарождается у него внутри.

            - Показывай, - смог он лишь сказать.

            Сакс подвел его к задвинутому в угол письменному столу. Пыль на поверхности была потревожена, возможно, во время его последнего визита. Металл переборок был испещрен отверстиями, похожими на огромные язвы. Сквозь них просматривалась соседняя каюта. В дальнем углу, среди обломков и комков пыли, было что-то похожее на рассыпанные мыльные хлопья. Словно кто-то почистил там рыбу, большую рыбу... только много лет назад, поскольку чешуйки сморщились и потемнели, как осенние листья.

            Кук не хотел думать, что это могло значить.

            Сакс выдвинул из стола ящик и достал старую книгу в кожаном переплете и с застежкой, похожую на журнал или дневник.

            - Тебе лучше прочитать это, - сказал он.

            Так вот оно что. Еще одна чертова книга, еще одна исповедь кошмаров. Дрожащими руками Кук принялся листать ее. Первые десять страниц были пустыми. Затем они начали заполняться каракулями, нацарапанными неуверенной женской рукой. Их хозяйка утверждала, что ее зовут Лидия Стоддард. Что она находилась на борту 65-футовой двухмачтовой шхуны, называвшейся "Дом, милый дом" с ее мужем, Робертом, и пятью другими людьми. В январе 1955 года они, по видимому, направлялись из Бермуд в Антигуа, когда наткнулись на туман, или туман наткнулся на них. Последующие записи описывали, как шхуна пыталась выбраться из безветренного, окутанного туманом моря. Как стали исчезать люди, пока не остались лишь они с мужем. Записи становились сумбурными и непонятными, почерк - практически нечитаемым. Кук лишь понял, что им пришлось оставить шхуну по какой-то причине. Что Лидия и Роберт упаковали шлюпку и плыли несколько дней, пока не обнаружили остов "Циклопа".

            Кук вздохнул.

            - Зачем я читаю это?

            Но по взгляду Сакса он понял, что это важно, поэтому продолжил:

            26 (?) января 1955

            Я не писала уже несколько дней. Не хочу писать. Я так здесь одинока, и мне кажется, что я утратила разум. Я не знаю, где я. Этот корабль называется "Циклоп", вот и все, что мне известно. Он исчез во время Первой мировой. Помню, я слышала что-то об этом. Но не помню, что именно.

            Это место - чистилище или лимб, пограничная область на окраине Ада. Возможно, это Бог наказывает нас. Не знаю, почему. Мы с Робертом были хорошими людьми. Мы не делали ничего плохого. Мы не заслуживаем того, чтобы нас бросили в этом ужасном месте.

            Боже милостивый, почему? Почему?

            Что мы сделали?

            Роберт очень болен. Думаю, он умирает. Его лихорадит, он ничего не соображает. Думает, что я его мать. Я уже сама не знаю, кто я. Мой разум, словно, блуждает где-то, и я не знаю, где сон, а где явь.

            Прошлой ночью, а может, несколько дней назад... не знаю точно... я ходила по палубе и увидела нечто похожее на огромную блестящую змею. Когда я подошла ближе, она пошевелилась и уползла за борт. Наверное, это было щупальце какого-то морского чудовища. В тумане есть ужасные вещи. Странные звери и другие, более опасные существа, которые пытаются залезть мне в голову. Но я не пущу их к себе в голову.

            О, боже, слышу звуки. Звуки на корабле. Но я не должна их слышать. Наверное, они у меня в голове.

            Я так напугана.

            Так напугана.

            Если Роберт умрет, я останусь одна.

            О, боже, дай мне силы, лишить себя жизни. Пожалуйста!

            27 (?) Января 1955

            Я не одна здесь.

            Есть еще кто-то.

            Женщина.

            Я слышала ее ночью.

            Она что-то напевала про себя в коридоре.

            Напевала, напевала, напевала.

            29 (?) января

            Роберт мертв. Думаю, что мертв. Он не двигается и очень холодный. Сейчас нет четкой структуры. Жизнь превратилась в лабиринт, в арабеск, и я не могу найти из него выход.

            Я не могу спать.

            Когда закрываю глаза, я слышу, как Роберт зовет меня. Почему он зовет меня, если он умер? Иногда мне кажется, что он шевелится, но мертвые не могут шевелиться, и мне уже начинает казаться, что я тоже умерла. Возможно ли такое? Потому что я не уверена, что жива.

            Нет, я не могу спать.

            Вчера ночью или сегодня, не знаю точно, я очнулась, почувствовав горячее дыхание у уха. Пахло так, будто что-то гниющее наклонилось ко мне. Я не видела, что именно, но что-то там было. Оно говорило мне ужасные вещи. Хотело, чтобы я совершила самоубийство. Я слышу его ночью, слышу, как оно шепчет в коридоре. Я крепко запираю дверь и прижимаюсь к Роберту. Но оно видит меня сквозь дверь, и я чувствую, как оно мне улыбается.

            Кажется, это женщина.

            Да, так я и думала.

            Думала, что тот другой - женщина.

            Возможно, она сумасшедшая. Возможно, она тоже заперта здесь. Но она опасна. Она безумна. Она пряталась в черных, зловонных недрах корабля. Думаю, она ест крыс. Наверняка, промышляет крысами. О, боже, как же она выглядит после всех этих лет, питаясь крысами и живя как гриб во влажной тьме?

            Она не может быть человеком. Таким, как я.

            А голоса? Как давно я слышу те голоса?

            5 (?) февраля

            Теперь я боюсь постоянно.

            Эта женщина не оставляет меня в покое. Даже днем... если здесь есть такое понятие, как день... она преследует меня. Гоняется за мной по всему кораблю. Сегодня я едва смогла вернуться назад. А потом она скреблась ко мне в дверь. Она знает, как меня зовут. Откуда-то знает мое имя.

            Еды становится все меньше. Что я буду потом есть? Я не буду есть то, что она предлагает мне.

            Роберт открыл глаза и заговорил со мной. Он сказал: "Если проголодаешься, ты будешь есть все, моя прекрасная крошка."

            Нет, нет, нет. Я не буду записывать это. Ничего не буду.

            Роберт мертв, мертв, мертв. Я не должна забывать, что он мертв, а мертвые не разговаривают.

            Мне это не нравится.

            Мне это не нравится.

            Мне это не нравится.

            10 (?) февраля

            Да, я боюсь все время.

            Сколько еще можно боятся, пока не перестанешь?

            Осталось лишь немного заплесневелого хлеба. Плесень я тоже съем. Да, съем. Смотрите, как я ем плесень. Она зеленая, и на вкус как дрожжи. От нее меня выворачивает наизнанку.

            Я убила крысу.

            Вкусно.

            11 (?) февраля

            Я уже не боюсь эту женщину.

            Она хочет быть моей подругой, она так и сказала.

            Вчера или сегодня ночью, а может, на прошлой неделе, я слышала, как она напевала в коридоре. Это непрекращающееся, безумное пение. Я взяла нож. Нож и свечу. Я остановлю это пение, или оно доконает меня.

            Я видела ее.

            Уродливое, карликовое существо в лохмотьях. Лицо белое, как у трупа. Желтые глаза. Она ждала меня в темной каюте. Я хотела убить ее. Она не разговаривала со мной. Только напевала. У нее есть кукла.  Я видела. Маленькая кукла на проволоках, которые заставляют ее танцевать. Боже милостивый, это не кукла... это мумия ребенка. У нее тоже желтые глаза. Она улыбается мне и начинает пускать слюни. Она завернута в грязное одеяло, и я видела, как под ним что-то шевелится. У куклы-ребенка слишком много ног.

            Я заперлась у себя в каюте.

            Что-то объело труп Роберта. Крысы. Должно быть, они приходили, когда я отсутствовала. Пришли и объели его.

            Ужас.

            15 (?) февраля

            Эта женщина мне не подруга. Она мне не нравится.

            Она уже не поет. Она сидит у двери каюты и свистит. Ее свист мелодичный, но жуткий. Ей нравится свистеть, когда я ужинаю. Этот свист заставляет меня думать всякое и делать всякое, чего я потом не помню.

            Почему она мучает меня? Чего она хочет?

            Почему продолжает скрестись в дверь? Возится с задвижкой.

            Я не впущу ее.

            Она хочет мою еду, но я не буду с ней делиться.

            Она и ее кукла-ребенок голодны. Пусть едят крыс.

            Роберт говорит, что нашей едой нельзя делиться.

            Это секрет, наша еда. Наша секретная еда.

            Пусть голодают.

            Голодают.

            Голодают.

            Голодают.

            На этом месте Кук прервал чтение.

            Это было ужасно, все равно, что заглядывать сквозь грязное окно в сумасшедший дом, экскурсионный тур женщины с разлагающимся разумом. Это сильно нервировало. Было кое-что, про что она не писала. Нечто жуткое. Например, про то, что она ела, а Кук догадывался, что это могло быть.

            - Зачем мне нужно читать это? - спросил он Сакса.

            - Увидишь. Читай дальше.

            - Это бессмысленно.

            - Вовсе нет. Ты все поймешь, когда дочитаешь. - Глаза у него были выпучены, лицо исказилось гримасой. - Тебе не нравится это, верно? Что ж, мне тоже не понравилось. Знаешь, каково мне было читать это? Здесь, внизу... одному... читать это безумное дерьмо. Конечно, я слышал там эти звуки. Странные звуки. Сейчас, я хотя бы здесь с тобой...

            Кук вздохнул, снова поднял дневник.

            21 (?) февраля

            Я слышу по ночам звуки, а может, они только у меня в голове.

Разные звуки. Как будто за дверью ползают змеи. Откуда там столько змей? И почему они свистят? А может, это та безумная женщина, а может, это я.

            Я в замешательстве.

            Я не знаю.

            Стены сводят меня с ума. В переборках есть заклепки, только это не заклепки. Я знаю, что это не настоящие заклепки. Да, это крошечные желтые глаза, они мигают и смотрят на меня. Им нравится наблюдать за мной. Теперь я не одна. Больше никогда не буду одна. Эти глаза хотят узнать секреты, которые я держу запертыми у себя в голове. Но ключ к ним есть только у меня. Все же они смотрят, косятся на меня. И чего-то ждут. Ждут, чтобы я что-то сделала.

            Но что именно?

            Я вырезала ножом у себя на ладонях улыбающиеся рты.

            Эти рты будят меня.

            Им нравится кричать.

            25 (?) февраля

            Та безумная женщина по-прежнему бродит по коридору.

            О, она думает, я не знаю, чего она хочет.

            Но я знаю, потому что я легко читаю ее мысли, как свои. Ха, ха, ха. Такого она не ожидала.

            И все же она продолжает ползать в коридоре. Это она издает те звуки. Тук, тук, тик, тик, тик. Чтобы издавать такие звуки, нужно обладать дюжиной ног.

            А еще скольжение.

            Жуткое скольжение.

            Даже сейчас оно эхом отдается у меня в голове.

            26 (?) февраля

            Я проснулась, опутанная паутиной.

            Должно быть, та женщина приходила, когда я спала. Она умеет ползать очень незаметно. Я вся в нитях паутины. Я их не вижу, но чувствую. Они липкие, клейкие и влажные от паучьей слизи. Вся паутина словно усыпана жемчугом - наверное, это яйца. Яйца "кукольных" пауков. Хе, хе. Какую картину это вызывает? Но я знаю, что это правда. Истинная правда. Они там ходят и ползают на всех этих ногах.

            Думают, я не знаю?

            Да, я проснулась вся в паутине.

            Когда я ходила по каюте, паутина была повсюду. Представьте, каково натыкаться на паутину лицом... а тут их были миллиарды.

            Тише. Они там... женщина и "кукольный" ребенок. Слышите, как они ползут? У них тысячи ног.

            Я знаю, что они затевают.

            Знаю, что она затевает.

            Подползают и смотрят сквозь дыры в стенах.

            Думает, я не слышу, как она шепчет те непристойности?

            Март

            "Кукольный" паучок плачет.

            Плачет в коридоре и ползает на своих длинных черных ногах. Он голоден. Он хочет молока. Он сосет молоко из тех штук, закутанных в паутину под потолком.

            Я слышу, как он кормится по ночам.

            Он хочет покормиться мной, этот маленький "кукольный" паучок. Я увидела его сквозь дыру в стене, а он увидел меня. У него много глаз, и они все черные.

            Ему нужно кормиться.

            Я дам ему покормиться мной, этому сладенькому злому "кукольному" паучку. Да, да, да. Он царапает мой голый животик. Этот паучок весь волосатый, пухленький, и он гукает. Я дам ему покормиться моей грудью. У него очень острые зубы. И рот, полный слизи.

            Сосет и сосет.

            Прикосновение его языка заставляет меня кричать. Мне нравиться кричать.

            Март (?)

            Ползает в коридоре.

            Я слышу, как она ползает даже сейчас.

            У нее уже не один ребенок, и у всех много ног. Тысячи ползучих ног.

            У меня всего две.

            Но у меня десять пальцев.

            Я могу заставить их ползать.

            Вижу, как они ползают.

            По стенам, по лицам.

            Мои любимые паучьи ножки, я вижу, как они ползают.

            27 марта

            Я ползаю по стенам.

            Роберту это не нравится.

            Не нравится, что я опутана паутиной.

            В паутине есть вкусные штучки.

            У меня много ног, с помощью которых я ползаю по стенам, по полу, и под шкафами.

            Это очень весело.

            Лицо моего любовника, кишащее мухами и ухмыляющееся, мягкое и сочное, со следами зубов, сквозь которые проглядывает белая кость. Своими поцелуями я раскрашиваю ему лицо. Оно сладкое на вкус. В этом сером коконе паутины, который я сплела для него, он в безопасности.

            Он не достанется ей.

            Я охотилась на нее и ее многоногих детей, ибо я - королева. Я ем детей желтыми щелкающими зубами.  Я ем паучьих детей. Их мясо богато на вкус. Их кровь бурая, как подливка, холодная подливка.

            Я ищу темные, сырые углы, где могу плести свои сети. Я могу ползать, красться, и сновать. Мне снятся затянутые паутиной погреба и подвалы.

            Я вешу над Робертом.

            Он - мой любовник, поэтому я закутала его в кокон и отложила в него свои паучьи яйца.

            Ползаю.

            Всегда ползаю.

            Жду, когда родятся мои паучата.

            Когда они родятся, мы будем есть.

            Мой любовник такой сладкий на вкус.

            Роберт.

            Люблю его вкус, он похож на цукаты.

            Я ползаю и жду.

            Здесь записи обрывались.

            Кук дрожал, обливаясь потом. Это был бред сумасшедшего, и все же он почти поверил в прочитанное, несмотря на всю его абсурдность. Сердце у него бешено колотилось, и книга ходуном ходила в руках. Он был зол. Зол на Бога, который позволил этой женщине превратиться в одинокое, обезумевшее существо. Ей, видимо, пришлось питаться трупом собственного мужа, чтобы выжить. Он был зол на Сакса за то, что тот показал ему этот дневник. И возможно, зол на эту самую женщину за то, что та вторглась в его разум и плела блестящие нити в углах, где дышали и ползали существа, не знающие света. Он не хотел видеть этих существ. Не хотел когда-либо их почувствовать.

            - Ты еще не закончил, - сказал Сакс.

            - Заблуждаешься, мать твою. Я закончил, - возразил Кук, кипя от гнева. - Можешь оставаться, если хочешь, но я ухожу.

            - Нет, не уходишь, - сказал Сакс, преграждая ему путь. - Есть кое-что еще. Просто взгляни.

            Куку хотелось кулаками пробить себе дорогу, но вместо этого он просто поднял книгу. Одна пустая страница за другой. Все пожелтевшие и рассыпающиеся на кусочки.

В чем смысл?

            Но потом он увидел. Еще записи.

            Единственное предложение, но всякий раз повторяющееся с интервалом в один год.

            27 марта 1956

            Какой прекрасный день!

            27 марта 1957

            Какой прекрасный день!

            27 марта 1958

            Какой прекрасный день!

            Оставшаяся часть дневника фактически состояла из этой фразы, повторяющейся в годовщину безумия Лидии Стоддард. У Кука перехватило дыхание. Странное и самое тревожное было то, что эти загадочные маленькие сообщения продолжались прямо до текущего года... но не дальше. Как будто призрак Лидии появлялся раз в год, чтобы сделать запись в дневнике.

            - Наверное... наверное, она сделала эти записи еще в 1955 году, - неуверенно предположил Кук.

            - И она чисто случайно остановилась на этом году?

            - Брось, Сакс. Ты же слишком практичный, чтобы верить в привидений.

            Сакс ухмыльнулся.

            - Я не о привидениях думал. Не совсем о них.

            - А о чем же тогда?

            Но Сакс не ответил.

            - Знаешь, какое сегодня число?

            - Нет. Мои часы остановились.

            - А мои цифровые работают нормально. Сегодня - двадцать седьмое марта.

            У Кука похолодели руки. Конечно, несложно было поверить во все эти абсурдные, пугающие вещи. Особенно находясь в этой каюте с плавающими в воздухе пылинками, древностью и гнетущей атмосферой, которая словно высасывала из вас с каждой минутой все соки. Но Кук не пошел на это.

            Он сказал:

            - Может... может, Маковски забыл здесь это дерьмо.

            - Ты же не веришь в это, Кук, как и я, - возразил Сакс. - Если только не хочешь сказать, что весь этот бред написал он. Но это женский почерк, и мы оба понимаем это. Записи, относящиеся к 50-ым годам, потускнели, а последние - довольно яркие... Как этот идиот провернул бы такое?

            Сакс был прав. Идея подлога была глупой... но должно же было быть какое-то объяснение? Или все дело лишь в этом месте? Проклятое безымянное измерение, где происходит что угодно. Потому что, в глубине души он так и думал. Лидия Стоддард медленно и бесповоротно сходила здесь с ума. Совершенна одна, ее разум разрушался. Разве можно было ее в чем-то винить? Конечно, она давным-давно умерла, но что если ее безумие продолжает жить? Что если оно возвращается раз в год? Если такое даже отдаленно возможно, всем им угрожает опасность.

            - Ты слышал, что говорил тот уродец Маковски. Что она вернулась и не хочет нашего здесь присутствия, - сказал Сакс. - Господи, Кук, меня тут посещают кое-какие мысли, и они мне не нравятся.

            - А мне не нравится мысль, что мы бросили остальных. Поэтому нам лучше вернуться.

            Сакс взял дневник и пролистал его.

            - Какого черта? - воскликнул он. Он бросил книгу на стол и попятился прочь.

            У Кука закралось смутное подозрение. Он схватил дневник и ощутил исходящее от него тепло, словно это было что-то живое. Он увидел последнюю запись... а потом то, чего там пять минут назад еще не было. То, что он увидел, казалось невозможным... Но она там была, свежая, яркая запись. Словно вопрошая, как ему поможет сейчас такая чепуха как логика и здравый смысл. Но Кук не мог себе это объяснить, не мог понять. Он просто стоял, как вкопанный, и страх желчью сочился из него... горячей, едкой и прогорклой. Он слышал собственное дыхание. Сухое и хриплое, как у умирающего.

            Он глядел на дневник, и под последней записью было вот что:

            27 марта

            Я жду.

            Я жду.

            Жду.

            Жду.

            Слышите, как я ползу?

            Я иду.

            Уже иду.

            Кук бросил дневник, вскрикнув от отвращения. Он внезапно представил, как тот прорастает сегментированными ножками, превращаясь в нечто раздутое, бледное и мохнатое. Нечто, любящее ползать.

            Он посмотрел на Сакса. В лице у того не было ни кровинки. Глаза огромные, влажные и переполненные диким ужасом.

            - Слышишь? - спросил он. - Слышишь?

            Из коридора донесся пронзительный, жалобный свист или плач, жуткой панихидой вырвавшийся из забитого пеплом горла. И была в этом звуке какая-то легкомысленная мелодия.

            Господи. Кук почувствовал, как сердце замерло в груди, словно стиснутое чьей-то рукой... замерло, а потом забилось с такой скоростью, будто готово было выпрыгнуть наружу. На лбу выступили капли холодного пота. Губы словно слиплись.

            Сакс был в ужасе.

            Таким напуганным Кук его никогда еще не видел, да и не хотел видеть. От всей его крутости не осталось и следа. Седые пряди в волосах, казалось, стали еще белее, а темные круги под глазами - еще глубже.

            Кук мог лишь догадываться, как выглядел он сам.

            Свист повторился... только сейчас он был уже ближе и громче. И было в его мелодии нечто чудовищно притягательное. Вызывающее желание остаться на месте и увидеть издающий ее рот.

            - Она идет, - сказал Сакс.

            Кук вытащил пистолет.

            Он взял лампу и, собрав всю волю в кулак, вышел в коридор. Там ничего не было. Ничего, кроме цепких теней, похожих на чьи-то извивающиеся щупальца. В свете лампы кружились пылинки. Нет, там ничего не было, но скоро должно было быть. Кук снова почувствовал резкий запах озона, как перед ударом молнии. Нечто готовилось нанести удар... нечто ползучее, многоногое и невероятное. Нечто ухмыляющееся, безумное и одинокое. То, чья ухмылка преследовала вас в детских кошмарах... один ухмыляющийся рот, без лица, с длинными, желтыми зубами.

            Свист повторился.

            На этот раз его громкость заставила их оцепенеть.

            Источник был очень близко... возможно, за следующим поворотом коридора. И Кук подумал... да... он подумал, что слышит ее приближение. Ее ноги царапали переборки, словно тысяча гвоздей.

            Беги, ради бога! - прокричал его внутренний голос. Убирайся отсюда на хрен... если ты увидишь, что появится из-за поворота, если ты увидишь, что выползет оттуда...

            Они бросились бежать, топча грибок и рискуя поскользнуться. Поднялись по одному трапу, затем по другому, пока не оказались на палубе. Они слышали у себя за спиной безумный топот множества ног. Нечто, похожее на дикий хохот, эхом отдающийся на черном, запечатанном чердаке...  Потом Сакс захлопнул на палубной рубке люк и запер его на засов.

            И почти сразу же, с другой стороны послышалось царапание множества когтей о ржавую сталь двери. Когтей, острых как ножи.

            Они бежали, пока не добрались до своих кают.

            И лишь заперев двери, посмели перевести дыхание.