Продлившееся четверть века правление Александра II, возможно, представляет собой наряду с правлением его внука Николая II наиболее драматичный период в истории России за все время царствования династии Романовых. Однако в отличие от эпохи Николая II на годы правления Александра II пришелся наибольший прогресс во внутренних и внешних делах империи.

Все российские самодержцы, наследовавшие престол после Петра Великого, отличались стилем и методами правления от своего великого предка, но при этом все они в той или иной мере преследовали две основополагающие цели: нагнать отставание своей державы от Европы, которое было очевидно для всех правителей России, и обеспечить устойчивость доставшегося им от предшественников самодержавного образа правления. Для достижения этих целей некоторые самодержцы прежде всего заботились о мощи политической системы, порой обнаруживавшей признаки реакционности, а в ряде случаев и являвшей примеры редкостной жестокости. Однако ряд других российских императоров, напротив, в противовес «железному правлению» своих предшественников, искали средства к модернизации страны, действуя в согласии с устремлениями общества и снижая накопившуюся напряженность. Периоды подобного рода царствований — по крайней мере, одного из них — были отмечены заметным потеплением политического климата и возникновением определенного свободомыслия, или гласности. Петр Великий, Петр III, Павел I, Николай I относятся к первой категории правителей; Екатерина II в первый период своего правления, Александр I в начале царствования, Александр II после 1866 г. принадлежат к другой группе. Реформы, которые они стремились осуществить, сопровождались некоторым смягчением политического строя России.

Все российские самодержцы свою конечную цель видели в том, чтобы сделать из России, которая до эпохи Петра Великого находилась на задворках европейской политики, державу и заставить крупнейшие европейские государства воспринимать ее именно таким образом. Решительный шаг в этом направлении сделал Петр Великий, разбив шведов под Полтавой в 1709 г. и обеспечив России выход к побережью Балтийского моря, «открытому окну в Европу». Присоединив к империи часть Польши, Екатерина II вывела Россию на пространства Европы, а покорив Крым, открыла ей доступ к Черному морю. Александр I явился одним из творцов Европы периода, последовавшего за окончанием наполеоновских войн и образованием Священного союза. Рассматривая себя в качестве жандарма Европы и гаранта монархического порядка, Николай I приумножил наследство, которое должно было достаться его преемнику, однако именно он нес ответственность за то, что Россия в результате обернувшейся катастрофой Крымской войны утратила статус европейской державы, терпеливо созидаемый его предшественниками.

Александр II был первым правителем из династии Романовых, которому после вступления на престол предстояло стать инициатором эффектного возвращения России на международную арену, несмотря на подводные течения, связанные с этим возвращением, — иными словами, избавиться от негативного наследия, доставшегося ему от предыдущего царствования. Ему сразу же удалось порвать с наставлением отца следовать по намеченному пути, и совместить оттепель, гласность с далеко идущей программой реформ, призванных преобразить Россию, а также с внешнеполитической линией, которая через четверть века станет залогом невиданного территориального роста империи.

Историки часто задаются вопросом о том, какую роль играет личность государственного деятеля в успешном или неудачном претворении в жизнь той или иной политики, в принятии глобальных решений и выборе магистрального пути развития, сделанном в период нахождения их у власти. Петр Великий, Екатерина Великая, Николай I являлись сильными личностями, и их способность принимать единоличное решение и навязывать свою волю никогда не ставилась под сомнение. Александр I и Александр II не отличались столь выдающимися характерами; но и тот и другой, взойдя на престол, проявили себя как противники политики, которой придерживались их предшественники. Не может ли конфликт отцов и детей, столь блистательно запечатленный Тургеневым и столь характерный для XIX столетия, быть использован для объяснения стремительного превращения наследников, внешне покорных воле своих отцов, в новаторов, стремящихся реформировать доставшийся им в наследство общественный порядок и посвятивших свое царствование тому, чтобы на просторах их державы задул ветер свободы?

Леруа-Больё, прекрасный знаток России, старавшийся избегать общепринятых представлений и стереотипных взглядов, — будь то Россия, отсталая и подчиненная безусловной воле Петра Великого, стремившегося нагнать Запад, или та своеобразная Россия, образ которой был дан Кюстином, — тонко проанализировал условия, в которых проходили преобразования в России во второй половине XIX в., в свете революционной угрозы. Сравнивая Россию при Александре II с Францией времен Людовика XIV, он сделал вывод о том, что в обоих случаях единственное средство помешать развитию революции заключалось в том, чтобы ее предвосхитить, «предупредить ее, передать исходящую от нее инициативу власти». «Реформы сверху или революция снизу» — так говорил в начале своего правления Александр II, предваряя более позднее высказывание французского историка.

Такова была идея, лежавшая в основе замыслов Александра II; такова была красная сеть, опутавшая его правление и определившая его основное содержание. Еще ребенком он стал свидетелем попытки революционного переворота декабристов и цены, заплаченной за его подавление. Это воспоминание преследовало его непрестанно.

Когда Александр взошел на трон в 1855 г., у него был повод радоваться, что это произошло в мирной обстановке и на законных основаниях, что для России было условиями скорее исключительными. Однако в то же время это был катастрофический момент в истории страны: к военному разгрому, превратившему Россию из жандарма в «карлика Европы», добавились настроения острого общественного недовольства и воспоминания о революционных чаяниях 1825 г., которые никуда не исчезли, несмотря на три десятилетия реакции. Диагноз болезни, терзавшей тогда Россию, был вскоре поставлен: отсталость экономики, инфраструктуры, промышленности и армии, а также последствия, вытекавшие из поражения в Крымской войне. Однако особенно указывалось на косность политического и социального устройства страны, на тяготы, которые несли крестьяне в условиях крепостничества, изжитого в Европе, на аристократию, терпевшую притеснения со стороны реакционно настроенной власти, тогда как на остальной части континента народы последовательно переживали «весну», идеи которой продолжали прокладывать себе путь даже после окончания самого периода. Россия также не заставила себя ждать, и у нее была своя весна, которая почти что началась одним зимним днем 1825 г. и вписала свои страницы в историю страны.

Вопреки воле отца, которого он глубоко уважал и нежно любил, «дорогого, милого Папа », на смертном одре в качестве последней своей воли завещавшего сыну «всем управлять», что означало ничего не менять в порядке самодержавного правления и социального устройства, — Александр II, послушный сын («бесхарактерный», как гласит легенда), с самого начала двинулся в противоположном направлении, инициировав реформы сверху, а также поспособствовав наступлению оттепели и открытой общественной дискуссии. Этот бунт сына против отца, в котором сын неожиданно проявил силу своего характера, может быть понят еще лучше в контексте серьезности того вызова, перед которым оказался Александр.

Кризис 1855 г. не был уникальным явлением в истории России. Большинство российских самодержцев — Петр Великий, Екатерина II, Александр I — занимали престол при непростых обстоятельствах. Однако до сих им приходилось иметь дело с внутренним кризисом. В 1855 г. все было совсем по-другому: речь шла о провале России на международной арене, лишении ее статуса европейской державы, и Александр II на глазах у основных европейских держав был вынужден испытать всю горечь поражения, выпавшего на долю его страны. По отношению к Европе, положение России прежде всего явилось следствием ее отсталости, и исправлять его требовалось, следуя по пути прогресса.

Возможно, Александр II мог бы внять последним словам своего отца, цепляясь за самодержавие, заставляя замолкнуть его критиков, пресекая их деятельность, игнорируя истинное положение вещей и противопоставив постигшему Россию несчастью всю мощь государственной власти. Тем не менее он сделал иной выбор. Он понял, что ему было необходимо «предупредить революцию» и подвергнуть самодержавный образ правления «реформам сверху». Но для того, чтобы это сделать, он избрал путь, отличный от того, по которому в свое время пошел его предок Петр Великий. Александр хотел «европеизировать» Россию, но не по примеру Петра, чьи способы выдающийся русский историк В. О. Ключевский называл «варварскими». Отсюда его желание проводить реформы в согласии с обществом, а не навязывать их силой.

Выбор, сделанный Александром II на заре своего правления, — предупредить революцию посредством реформ сверху, не оказывая при этом давления на общество, — был осуществлен скорее в русле европейских, чем русских традиций. Для понимания этого, возможно, небесполезным будет еще раз остановиться на личности монарха. Российский император Александр II был русским лишь отчасти. На самом деле он был немцем, иначе говоря, европейцем. Кровь, которая текла в его жилах, была русской лишь на одну тридцать вторую и досталась ему от Петра Великого, чья дочь Анна уже была русской только наполовину, поскольку ее мать Екатерина I, жена Петра Великого, была родом из Ливонии. Далее в роду Александра II не было никого, кроме немцев, в основном протестантов, поскольку они более охотно переходили в православие, чем католики («Основные законы Российской империи» запрещали наследование престола для лиц неправославного вероисповедания): отсюда все увеличивавшееся число браков с представителями германских фамилий. Разумеется, Александр II знал свою родословную. Именно этим, возможно, объяснялась его возвышенная любовь к своему дяде Вильгельму I и неизменная преданность союзу с Германией. Вероятно, происхождение Александра, даже если он об этом и не задумывался, также послужило основанием к видению им реформ в духе, который в большей степени был европейским, чем тот, что направлял деятельность Петра Великого, что особенно справедливо в отношении применявшихся ими методов.

Действительно, Александр II непрестанно обращался к европейскому опыту. Об этом, в частности, свидетельствуют университетская или судебная реформы. Приступая к реформе, он поручал своим приближенным собрать сведения о наиболее удачных европейских опытах в данной области, сравнивал их, заимствовал лучшее, призывая при этом российскую общественность к участию в работе посредством обсуждения проектов и внесения своих замечаний. Когда Александр II принял решение об освобождении крестьян, он сделал это вопреки воле большей части дворянства, которому предстояло расплачиваться за данную инициативу; однако не менее активно он привлекал и дворянство к разработке проекта реформы. Конечно, и Петр Великий приглашал в Россию европейцев, делая на них ставку в реализации своих реформаторских замыслов. Но именно эти европейцы, прибывавшие в Россию с арсеналом европейских средств, в своем роде навязывали императору идею реформы сверху, без общественной дискуссии и участия общества. Здесь перед нами предстают два принципиально различных видения хода преобразований. В представлении Александра II провести реформы означало не просто «нацепить» на Россию европейский сюртук; России надлежало переоблачиться собственноручно, что должно было стать результатом взаимодействия царя-реформатора с различными слоями общества.

Реформаторское рвение Александра II, стремление к установлению атмосферы свободы, начало которой он пытался положить и которая предоставила русскому обществу неожиданную возможность перевести дух, со временем угасали, хотя и не сразу полностью иссякли. Парадоксален тот факт, что именно вслед за периодом наибольшего проявления свободы на пространстве империи — польской весной 1863 г. — русской весне был нанесен тяжелый удар. Несмотря на это, Александр II в течение еще трех лет не ослаблял своих реформаторских усилий, сразу же после освобождения крестьян осуществив крупные нововведения в судебной системе и организации местного управления.

На протяжении всего периода, длившегося с 1861 по 1866 г., властные структуры, за исключением самой верхушки государственной пирамиды, и существовавшее тогда социальное устройство были существенным образом реформированы. Однако, настаивая на продолжении реформ, несмотря на нараставшие трудности, Александр II всегда внимательно следил за тем, чтобы не урезать полномочия самодержавной власти, ибо одна из поставленных им целей в конечном счете, несомненно, заключалась в сохранении самодержавия. И поскольку реформы, даже по мнению их противников, по своему масштабу требовали самодержавного вмешательства и не могли быть проведены одиночными усилиями ни самого общества, ни его привилегированной части, постольку успех деятельности Александра II гарантировался именно тем, что в его распоряжении имелись самые широкие полномочия. Действительно, важно подчеркнуть, сколь велик был личный вклад императора в процесс реформирования страны, о котором ему говорила значительная часть его окружения и поддерживавших его начинания лиц. Вызвав ослабление самодержавия, этот процесс одновременно привел к укреплению личной власти Александра.

Приостановка реформ, наступившая в середине 1860-х гг., явилась результатом трудностей, непосредственно связанных с новым законодательством. Крестьяне ожидали от своего освобождения большего; консервативная часть дворянства, полагая, что лишилась того, что принадлежало ей по праву, всеми силами стремилась защитить свои интересы; интеллигенция, отмечая разочарование, царившее в народе, считала, что настало время подать руку народу и заменить спускаемые сверху реформы революцией снизу.

В 1866 г. революционная угроза перестала служить для власти стимулом к реформам, напротив, она вызвала оцепенение у императора, который счел, что двигаться дальше по тому же пути опасно. И, как всегда, по причине заботы о сохранении самодержавия!

Анатоль Леруа-Больё вывел константу, характерную для положения дел в России на этапе приостановки реформ:

«В ходе политических преобразований есть шанс избежать революций, но нет средства избавиться от революционного духа. Однако в случае с Россией это являлось наименее серьезной причиной, вызывавшей сложности. Основная и наиболее глубокая причина заключалась в недостатке логики, нехватке общего плана реформ, которые слишком часто осуществлялись по мере необходимости… На нее накладывалась несогласованность новых законов между собой, и всех их вместе взятых с духом предшествовавших установлений, с останками прочно укоренившихся, более ранних учреждений. Россия периода реформ походила на старинное здание, некоторые части которого были подвергнуты реконструкции, а прочие оставлены практически нетронутыми. Стоит ли удивляться, что среди ее обитателей находились те, кто сожалел о том, что было разрушено, тогда как наиболее молодые люди намеревались свергнуть все старое и создать на его месте все заново?»

Общая логика, на отсутствие которой сетует Леруа-Больё и которая признавалась самим обществом, касалась преобразований политической системы; в конечном счете ее развитие к концу правления Александра II пошло в направлении конституционного устройства.

Почему же тогда второй период реформ настал так поздно? Было бы несправедливо полагать, что в государственном устройстве за время, прошедшее с 1866 по 1880 г., не произошло никаких изменений. Военная реформа, согласно которой в 1874 г., наконец, вводилась всеобщая воинская обязанность сроком на шесть лет, и улучшения, привнесенные в работу местных органов власти, лишний раз свидетельствовали о том, что желание Александра II поставить Россию на рельсы модернизации на самом деле не ослабло. Однако в эти годы император принимает новое решение проблемы отсталости России, которое заключалось в том, чтобы посредством героических мероприятий придать стране новый импульс развития и нарастить ее мощь. Он был далеко не единственным монархом, который в определенный момент своего правления обратил взор на внешнюю политику в надежде, одержав победы в этой сфере, консолидировать свою власть внутри страны. Как подчеркивает Леруа-Больё, французские императоры также шли по этому пути. Однако та слава, которой добиваются на внешнеполитическом поприще, чтобы отложить решение внутренних проблем, часто приводит к тому, что в один прекрасный день проблемы страны предстают в еще более неприглядном свете.

Поражение 1855 г. переживалось Россией так глубоко, что была запущена целая серия реформ. В конце 1870-х гг. ситуация была иной. Александр II, конечно, мог гордиться своими победами, территориальным завоеваниями, уверовав в то, что внутриполитическая ситуация была столь же благоприятна, как и внешнеполитический баланс России, тем более что в его распоряжении имелись средства для следования намеченным курсом. Самодержавие, доказав свое могущество, успокоилось на этом и стало относиться к реформам небрежно. Столкнувшись с переживавшей триумф властью и видя, что это состояние, очевидно, неизбывно, оппозиция сделала вывод о том, что в отношениях с подобного рода державой диалога было не достаточно и что ей не оставалось ничего, кроме как взяться за оружие и развернуть террор.

Именно при столь драматичных обстоятельствах Александр II, оказавшийся на прицеле у террористов, окончательно решил вместе с ними взять курс на ускорение — реформа политической системы против террора — и лишить их тем самым общественной поддержки. Аналогичная попытка обогнать революционное движение будет предпринята тремя десятилетиями позже в правление Николая II. Лучше всех это его намерение понял Ленин, когда в глубоком по своему содержанию произведении «Новая демократия», переворачивающем теорему Леруа-Больё, согласно которой реформы должны предшествовать революции, он писал о том, что революция должна идти впереди реформ, иначе его современникам грозило вовсе не увидеть революцию.

На этом завершающем этапе, длившемся с момента принятия Александром II «конституции» Лорис-Меликова до рокового покушения, жертвой которого пал император, необходимо еще раз обратиться к личности Александра, проявившего себя столь очевидным образом. Испытывая неизменную веру в самодержавие, прислушиваясь к советам Вильгельма I, который предостерегал его против любых шагов, открывавших путь к конституции и грозивших, по его словам, в один прекрасный день разрушить его власть, Александр II, несмотря ни на что, принял проект Лорис-Меликова — вопреки своим убеждениям, несмотря на четкие границы, которыми, согласно тексту документа, ограничивалось самодержавие, — поскольку он был убежден в том, что именно это являлось единственным средством спасти ту систему, которая досталась ему по наследству. В столь решительный момент глубоко внутри он оставался самодержцем, верным делу сохранения политической системы; но он не был лично заинтересован в сохранении своей собственной власти. Напротив! В тот самый час, когда он собирался открыть своей державе «окно» — ибо это было не чем иным, как брешью в сложившейся системе — к конституционному устройству, проследив за тем, чтобы непосредственная власть императора оказалось нетронутой, он уже принял решение уйти. Он писал о том, что уже отдал соответствующие распоряжения.

Решения, принятые Александром в часы, предшествовавшие его смерти, — о чем он, конечно, не знал, но что, быть может, предчувствовал, — свидетельствовали о том, что он оставался верен своей стране, ее политическому устройству, династии, а также женщине, ставшей его морганатической супругой. Можно сказать, что он рассчитался со всеми долгами перед тем, как уйти на покой. В тексте проекта Лорис-Меликова отстаивалось то, что было для Александра самым главным: самодержавная власть, полагал он, могла спасти Россию от революции, одновременно увенчав здание проведенных реформ политическим «шпилем», об отсутствии которого справедливо сожалел Леруа-Больё. Храня верность политической системе и династии, Александр собирался уступить место своему законному наследнику, Александру III, который, осознав, насколько высоки были ставки, в самый последний момент высказался в пользу предложенной реформы, которую до этого не принимал.

Александр II, женившись на Екатерине Долгорукой, теоретически мог — ходили слухи о том, что он приводил в смятение императорскую фамилию и прежде всего наследника — посредством коронации возвести ее в ранг императрицы и, возможно, изменить порядок наследования престола. Тот факт, что наследник приложил руку к проекту Лорис-Меликова, вероятно, объяснялся стремлением развеять все подозрения, служившие основой для разногласий между отцом и сыном, и не допустить изменений в порядке наследования. Но сколь бы ни было сильно чувство, соединившее Александра и Екатерину, и желание императора «возместить» своей возлюбленной те неудобства, которые она испытала за время неофициальных отношений, он не желал действовать по примеру Петра Великого, сделавшего переворот в порядке престолонаследия, и подвергать страну риску вхождения в длительный период политических неурядиц, как это произошло вследствие решения, принятого его великим предком. Александр предложил руку Екатерине и обещал короновать ее, но поскольку она не удовлетворяла условиям, необходимым для того, чтобы сделаться императрицей, и поэтому их дети оказывались в аналогичном положении, она должна была сама отказаться от престола. В час грядущей великой реформы Александр II более чем когда-либо был убежден в необходимости защитить самую суть политического устройства России, которое составляло самодержавие, оставив неприкосновенными все установления, связанные с положением самодержца. И не позволяют ли те установления, которые он применил к своей собственной персоне, рассматривать Александра как основателя просвещенного самодержавия?

С этой точки зрения небезынтересно будет поразмыслить над ролью случая в российской истории. Случая в общем-то довольно злополучного. В феврале 1881 г. казалось, что в России вот-вот должна была снова начаться весна: политическая весна, призванная увенчать здание реформ, столь важных, но еще разрозненных и принявших если и не решительный, то по крайней мере стройный и необратимый характер, которого им не хватало ранее. Все было готово для этого. Манифест, основной закон будущего политического устройства, был подписан Александром II перед тем, как он покинул дворец и отправился в манеж. Были даны инструкции касательно публикации текста. Трагическая смерть Александра II поставила наследника перед одной из величайших дилемм, которые когда-либо знала российская история: принять это наследие или отказаться от него? В первый момент он решил двинуться по пути отца, но затем под давлением консервативно настроенных советников, во главе которых стоял его наставник Победоносцев, счел нужным не только отсрочить обнародование документа, но не делать этого вовсе.

Переписывать историю — заманчивое, но бесполезное занятие. Оно лишь позволяет на мгновение погрузиться в мир фантазий. Разве не стал бы русский народ, одновременно узнавший об убийстве императора и о либеральных установлениях, которые он собирался им даровать, с ужасом взирать на тех, кто поднял руку на Царя-Освободителя? Разве не понял бы он, что источником свободы являлся Александр II, а не его убийцы? Не встал ли бы он скорее на сторону нарождавшегося политического порядка, революции, осуществляемой сверху, чем на сторону революционной утопии?

И какова была бы тогда политическая история России? Если бы текст «конституции» Лорис-Меликова был обнародован 4 марта, как это должно было случиться, создалась бы необратимая ситуация. Александр III, наследовавший своему отцу, оказался бы перед необходимостью принимать решения в рамках новой системы. И тогда бы настала настоящая русская весна, хотя и обагренная кровью Александра И, но примирившая народ с государственной властью.

Однако история пошла другим путем. Александр III решил модернизировать свою державу, не затрагивая политическую систему, сделав ставку на экономическое развитие, которое было призвано придать России европейский облик. Его наследник следовал по тому же пути до тех пор, пока революция 1905 г. не продемонстрировала, что без политической реформы сам по себе экономический прогресс не может остановить набиравшую силу революцию.

1 марта 1881 г. со смертью Освободителя, чье истерзанное тело оказалось на мостовой Санкт-Петербурга, надежда на то, что Россия без потрясений двинется по пути, намеченному европейскими странами, пришел конец. Кровь, пролитая в этот день, явилась провозвестницей свинца, крови и террора, столь характерных для недавно закончившегося столетия. Но и в 2008 г. Россия демонстрирует, насколько сложно ее реформировать.