Период, последовавший за отменой крепостного права, был, как утверждали ее противники, периодом, нестабильности всех социальных слоев и всех регионов страны. 1862 г. должен был тем не менее стать годом славы, годом, когда отмечалось тысячелетие Руси. Александр II отправился в Новгород со всей семьей, но вместо торжественной обстановки, предусмотренной ранее для празднования тысячелетия, это путешествие протекало в полной секретности. Не то чтобы страна действительно, как предвещали пессимисты, была предана огню и мечу, но ее сотрясали волнения. То тут, то там вспыхивали пожары, происхождение которых оставалось загадкой, особенно в поволжских городах. Самым впечатляющим был тот, который в мае 1862 г. опустошил Апраксин дворец и причины которого полицейское следствие видело в различных анонимных призывах к народному восстанию. Эти беспорядки привели Александра II к выводу о необходимости ограничить свободу слова и к запрету «Современника» и «Русского слова».

В Санкт-Петербурге с осени 1861 г. волнения начались в университете. Либеральные преподаватели и студенты возмущались авторитарными мерами и манерой поведения недавно назначенного министра народного просвещения адмирала Путятина, больше привыкшего командовать судами, чем вращаться в интеллектуальных кругах.

В губерниях первые последствия аграрной реформы: столкновения между местными властями и мировыми посредниками, функции которых понимались и принимались еще далеко не всеми, все множились. Новый министр внутренних дел Валуев, получая сведения об этих волнениях, всегда винил в них мировых посредников, и в 1862 г. в Тверской губернии некоторые из них, слишком явно демонстрировавшие свои либеральные убеждения, были даже арестованы.

Если прибавить к быстрому ухудшению внутриполитического климата новости, приходившие из Польши с декабря 1862 г., понятно, как было трудно Александру II сопротивляться давлению большой части дворянства, пострадавшей от реформы 1861 г. Собрания, проходившие во всех губерниях в период этих волнений (1861–1863), показывали, что все участники, несмотря на разные идеологические позиции, разделяли уверенность в том, что дворянство должно устраивать свое будущее без государства и независимо от него. Узы, которыми крепостничество на протяжении многих веков связывало дворянство, получавшее от него выгоду, и государство, признававшее за дворянством власть над крепостными в обмен на службу и верность государству, были разорваны.

Отдельные группы дворян тем не менее проявляли настоящий либерализм и пытались поощрять реформы, привлекая к их проведению помещиков. Свидетельство тому Тверское губернское дворянское собрание 1862 г. Оно объявило, что отказывается от всех своих привилегий, и призвало к созыву Земского собрания для установления нового политического порядка, представляющего интересы всего русского общества. Но этот пример оставался исключением. В большинстве своем дворянство пыталось давить на власть, чтобы ограничить последствия отмены крепостного права, а главное — охладить реформаторский пыл государя. У этого консервативного большинства с конца 1862 г. появился печатный орган, излагавший его концепции, еженедельный «Русский листок», выходивший в столице. В августе 1863 г. этот печатный орган принял новое название «Весть», сохранивший прежние формат и периодичность, но постепенно приобретавший более бойкий тон и полемичность. До конца ее существования (1870) газету рассматривали, как орган «крепостников», но в действительности те, кто оживлял ее страницы в эти годы — князь В. П. Орлов-Давыдов, Н. А. Безобразов, находившиеся во главе консервативного крыла дворянства, — надеялись использовать ее в качестве рупора для донесения своих идей до кабинета императора.

Столкнувшись с активизацией дворянства, меньшинство которого намеревалось подтолкнуть его к радикальному разрыву с прежним общественно-политическим строем России, а консервативное большинство остановить на пути реформ, столкнувшись также с ростом волнений в обществе, император ничуть не стушевался. Реформа крестьянского статуса требовала дополнительных мер, в первую очередь переустройства административно-территориальной организации империи. Александр II, разумеется, мог бы уступить беспокойству дворянства и собственному темпераменту, которые не способствовали тому, чтобы поворачиваться спиной к прошлому. Тем не менее именно он решил, что следует продолжать. Несомненно, он мог бы поставить вопрос по-другому и сразу же заняться политическим строем. Он сделал первый шаг в этом направлении в ноябре 1857 г., создав Совет министров, но тот никогда не выполнял функций настоящего правительства в современном понимании. Действительно, в эти первые годы царствования, когда монарх еще колебался, Совет собирался только по инициативе Александра II, в его кабинете, и распускался по его решению. В 1862 г. министр внутренних дел Валуев предложил политическую реформу, которая, будучи внешне очень умеренной, уже открывала дорогу народному представительству. Он предложил, чтобы Государственный совет был преобразован и разделен на две палаты. Он говорил Горчакову в ходе обсуждений под председательством императора, что Россия, если это предложение будет принято, пойдет прямо к представительному правлению. Защищая свой проект, Валуев ссылался на отчужденность власти от расколотого общества, в котором появлялись все более радикальные элементы. Он упоминал также, особенно настаивая на этом в начале польского восстания, о перспективе уступок, которые следовало сделать в тот момент полякам, дабы избежать распространения пожара на все бывшее королевство. Тогда Александр II решил закрыть дискуссию и предать забвению проект Валуева.

Понять это решение можно исходя из общеполитической концепции императора. К политической, т. е. конституционной реформе его подход был тем более консервативным, что, будучи настроенным на продолжение реформ, он считал, что для сохранения контроля над всем этим процессом и во избежание опасности быть унесенным течением постоянных перемен, ему необходимо было сохранять личную власть, власть самодержца. Он к тому же платил дань русской традиции самодержавия, воспитанию отца и даже примерам, которые мог видеть вокруг себя. В письме, отправленном в 1859 г. папе римскому, он объяснял ему, что король Пруссии, его дядя, «боялся конституции, которую имел слабость допустить». И отвечал 10 ноября 1861 г. послу Пруссии Бисмарку, спросившему, есть ли у него намерение даровать России конституцию: «Во всей стране народ видит в монархе посланника Бога […] Это представление, которое имеет силу почти религиозного чувства, неотделимо от личной зависимости от меня […] Глубокое уважение, которым русский народ издревле, в силу прирожденного чувства, окружает трон своего царя, невозможно устранить».

Милютину, которого он отправил в Польшу разбираться с восстанием и который выступал за восстановление сейма и конституционной хартии, он объяснил, что не может это сделать без созыва Земского собора, а между тем находит, что «русский народ еще не созрел для подобной перемены».

Эти дебаты, разворачивавшиеся на фоне событий, будораживших Россию в 1861–1863 гг., позволяют лучше понять ход мыслей монарха. Он хотел реформ, но сталкивался с проблемой, преследовавшей всех реформаторов в России и за рубежом: как далеко можно зайти, не поколебав устоев? Этим же вопросом задастся более века спустя Михаил Горбачев, который, как и Александр II, придет к выводу, что реформировать и перестраивать можно в рамках существующего политического строя, не подвергаясь ненужному риску.

Конституционный вопрос тем не менее оставался на повестке дня, и вскоре появился проект конституции. Этот проект оправдывался особым положением Великого княжества Финляндского и в меньшей степени положением Царства Польского, которые, прежде чем стать частью империи, обладали элементами конституции. Валуев настаивал на том, чтобы Финляндия, сейм которой с 1809 г. практически прекратил существование, восстановила этот институт. Польское восстание убедило Александра II в том, что будет опасно продолжать работы над конституционным проектом и вопрос был временно закрыт.

Отвергая любую идею политической реформы, Александр И, не колеблясь, занялся после отмены крепостного права практически полным переустройством административных, судебных, университетских и военных структур России. И несмотря на сыпавшиеся на него предупреждения и многочисленные препятствия, он превратил 1862–1865 гг. в настоящую «политическую весну» своей страны. Ибо, хотя «крыша», т. е. конституция, осталась за скобками, остальное здание за нескольких лет стало неузнаваемым.

Первая реформа, отмеченная и стремлением к гласности, провозглашенной с начала царствования и необходимостью привести в порядок государственные финансы, была посвящена бюджету. А в мае 1862 г. впервые в истории России государственный бюджет стал достоянием общественности, был расписан по статьям и печатался в прессе с политическими и экономическими комментариями. Это было воспринято обществом как признание его права знать, как принимаются решения и как функционирует власть.

Накануне польского восстания также готовилась финансовая реформа, дело рук, так же, как и разработка и опубликование бюджета, блестящего министра, поставленного в 1862 г. во главе Министерства финансов, Михаила Рейтерна, который специально ездил в Соединенные Штаты, в Пруссию, изучал, как функционирует серьезная финансовая система. Он надеялся быстро восстановить свободный обмен рубля на звонкую монету, но польское восстание нанесло тяжелый удар по русским финансам, и реформа была отложена на неопределенное время. Тем не менее благодаря упорядоченному бюджету, Государственному банку, созданному в то же время и объединившему различные финансовые учреждения, и прежде всего благодаря компетентному министру, Россия наконец начала узнавать, что такое публичные финансы.

Но время реформ еще только начиналось, и Александр II с нетерпением рисовал в своем воображении широчайшую программу преобразований.

 

Университетская реформа

Грубость адмирала Путятина во многом была причиной волнений, охвативших университеты в 1861–1862 гг. В конце 1861 г. Александр II, признав ошибки, допущенные министром народного просвещения, снял его и назначил на его место Александра Васильевича Головнина, правую руку великого князя Константина, остававшегося министром до 1866 г. Как и великий князь, Головнин был убежденным либералом, и реформа, которую он подготовил и которую ему удалось довести до конца, тому свидетельство. Чтобы показать, что его проект пропитан духом либерализма, Головнин первым делом открыл университеты, ранее закрытые, или занятия в которых были приостановлены, восстановил студентов, отчисленных в ходе волнений, и разрешил им сдавать экзамены. Так он мог подготовить реформу в спокойной обстановке.

Впервые разработка реформы основывалась на тщательном изучении опыта иностранных университетов. С этой целью министр направил членов комиссии по подготовке реформы во Францию, Пруссию и Швейцарию, надеясь, что их отчеты обогатят его проект. Другим серьезным новшеством был диалог с университетским миром, целью которого было привлечь его к проведению реформы. Такой подход был тем более удачным, что с 1858 г. была создана еще одна комиссия по изучению наиболее серьезных проблем, стоящих на пути прогресса — безденежье профессоров, слабость контактов между профессорами и студентами, изоляция русских ученых, зачастую не имеющих возможности выехать за границу и т. д. По завершении работы комиссия, сотрудничавшая с университетами, должна была предложить комплексное решение. Стремясь не терять время и воспользоваться ее трудами, Головнин расширил эту комиссию, введя в ее состав университетских экспертов. Объединив, таким образом, лиц, в чью сферу ответственности входило высшее образование, с теми, для кого была разработана реформа, он столкнулся сначала с непредвиденной трудностью: все обсуждалось слишком долго, утопая в море возражений и встречных проектов, столь же многочисленных, сколь и состав участников, и министру много раз приходилось вмешиваться самому. Но в конечном счете проявились достоинства этого открытого подхода к реформированию: ясные и четкие предложения, принятые совместно с учетом поправок и замечаний, были с согласия Государственного совета представлены императору в июне 1863 г.

Реформа основывалась на признании, которого желали все имевшие отношение к университету, университетской автономии, уже существовавшей, но с 1835 г. неоднократно урезавшейся. Преподавательский состав и административные органы становились выборными. В каждом университете профессорский состав должен был избирать ректора из своей среды на четыре года. Он возглавлял совет, также состоявший из выборных профессоров, которые несли ответственность за учебные и административные вопросы. Наконец, в рамках реформы создавалась новая инстанция, позволявшая усилить автономию университетов в то время, когда там часты были волнения: это был дисциплинарный университетский суд, состоявший из одного профессора права и двух выборных заседателей — оба также профессора; все вопросы, касавшиеся студенческой дисциплины, входили в компетенцию этого органа. Обращение к полиции или юстиции в случае волнений было предусмотрено лишь в исключительных случаях, касавшихся самых экстремальных ситуаций. Но в целом университет сам нес ответственность за общественный порядок, поведение студентов и представлял собой настоящий «храм науки». Куратор, назначавшийся министром, игравший роль связующего звена между правительством и университетом, был также гарантом их автономии, в то время как инспекторы, которые традиционно представляли министерство в университетах, теряли большую часть своих полномочий.

В реформе Головнина уделялось много внимания двум насущным вопросам: образованию молодых ученых, для повышения уровня которого немедленно были приняты важные решения, и помощи дипломированным специалистам с тем, чтобы они могли продолжить образование в иностранных университетах. В ходе работы комиссии все участники сошлись во мнении о существовании почти полного разрыва связей с европейским университетским миром и необходимости их восстановления путем отправки студентов за границу.

Реформа придала значительный импульс университетской жизни, приведя к появлению университетов в Томске (который до революции 1917 г. пользовался в России огромным престижем), в Варшаве, в Ярославле. Но по двум пунктам, которые отстаивал министр, его либеральные предложения в 1863 г. поддержки не получили. Он желал, чтобы студенческим корпорациям (тогда еще не говорили профсоюзы) было разрешено организовываться в стенах университетов и чтобы им выделялись материальные средства, позволявшие познакомиться с их существованием (места собраний, афиши и даже бюллетени). Он хотел также открыть университет для девушек. По этим двум пунктам победила доктрина консерваторов. Студенты пугали, волнения, периодически вспыхивавшие в университетах, давали понять, что предоставление им излишней свободы для организации и пропаганды могут раздуть тлеющий огонь мятежа. Законом 1863 г. лучше ограничить риск, превратив университеты в дискуссионные центры. Что касается университетов для девушек, Россия в этом отношении встала в один ряд с большинством европейских стран. Швейцария, не знавшая этих ограничений, стала отныне центром притяжения для эмансипированных русских девушек, мечтающих продолжить образование на уровне, не ограничивающемся изучением правил этикета.

Несмотря на эти ограничения, в реформе было достаточно новаторских аспектов для того, чтобы преобразить университетский мир России и позволить ему добиться значительного интеллектуального прогресса. Да, студенческие волнения возобновятся несколько десятилетий спустя, но в течение достаточно долгого периода университет останется в России кузницей интеллектуальных кадров. Он привлечет авторитетных профессоров и сформирует поколение студентов, которые крайне потребуются стране в конце века для участия в беспрецедентной экономической и технической модернизации.

Не осталось без внимания Головнина и среднее образование. К традиционному классическому образованию в гимназиях (лицеях) был добавлен другой тип лицеев (реальные гимназии) с большим объемом преподавания математики и естествознания.

Только начальное образование не вошло в столь продуманную программу реформаторов, но оно находилось в компетенции местных властей.

 

Свобода слова

В главу интеллектуального прогресса необходимо вписать значительное завоевание, относящееся к этому периоду перестройки России: свободу слова. В 1855 г. был упразднен цензурный комитет. Его председатель барон Корф хотя и занимал столь непопулярный пост, защищал либеральные идеи и далеко не был уверен в эффективности учреждения, которым руководил. Он холодно заявил, что «действия комитета приводят иногда к результату, противоложному его целям. Распространяется рукописная литература, гораздо более опасная, ибо ее поглощают с жадностью, и полицейские меры ничего против нее не могут». Александр II согласился с этим диагнозом. Он констатировал тот факт, что издания, выходящие под редакцией Герцена в Лондоне, ходят по России, несмотря на все препоны цензуры; он видел, как их читают и комментируют члены его собственной семьи, и даже сама императрица.

Жесты милосердия показали также, что цензура не может выжить в этом новом климате. Эти меры открыли дорогу публичным дебатам, повсюду комментировали новости. Все смелее раздавались критические голоса. Оттепель в СССР в середине 80-х годов имела тот же эффект и естественным путем подтолкнула Горбачева к ускорению принятия либеральных мер. Свобода печати способствовала увеличению числа периодических изданий. Цифры свидетельствуют о настоящей революции в этой области. Меньше чем за 10 лет количество разрешенных журналов выросло с шести до шестидесяти шести, а периодических изданий с девятнадцати до ста пятидесяти шести. В 1857 г. новыми постановлениями изменили контроль над публикациями. Предварительная цензура, которой до того подвергались сочинения, отменялась, поскольку власть надеялась, что авторы и газеты, поднимая политические темы, сами проявят известное благоразумие. Нарушения закона прессой, которые до тех пор рассматривались в судах, передавались в ведение административных органов, могущих принимать решение, если не о санкциях, то о мерах, ограничивавших свободу высказываний и распространения, органов, гораздо более мягких, чем цензура, существовавшая до 1857 г. Благодаря этой системе расцвела русская литература, а пресса распространялась почти беспрепятственно.

У этой мягкости тем не менее была обратная сторона: ни в одном законе четко не прописывались практические меры, направленные на защиту свободы слова, что оставляло широкое поле для маневра руководству новых учреждений. Их мнение о публикации во многом зависело от настроения человека или от времени выхода издания, что вызывало некий хаос, если те, кто обеспечивал эту полуцензуру, внезапно становились непреклонными. В целом можно констатировать, что пока Александр II придавал реформам беспорядочное течение, и пока он поощрял дискуссии в обществе, как это было в случае университетской реформы, свобода слова уважалась. Когда пришло время некоторого отката, цензура обрела второе дыхание. Но в годы оттепели, в 1855–1866 гг., свобода слова характеризовала климат России как в сферах власти, так и в обществе. Реформы, продолжавшиеся ускоренными темпами, требовали поддержки интеллектуальной элиты и приверженности им всего общества, призванного осознавать происходящие изменения.

 

Более гуманное правосудие

По мнению любого либерала, Россия заслуживала обвинения в варварстве не только из-за крепостного права, но и из-за организации правосудия, о котором еще в XVIII в. аббат Шапп д'Отрош писал: «Я видел, что в отдаленных канцеляриях правосудие продавалось почти открыто и что невиновного бедняка почти всегда приносили в жертву богатому преступнику». К продажности системы правосудия, которую обличали все путешественники и о которой русские знали и стыдились, добавлялось применение телесных наказаний — еще одно проявление варварства. Шапп д’Отрош отмечал: «Пытки после восшествия на престол императрицы Елизаветы свелись к батогам и кнуту». Но после этого лапидарного замечания он посвящает множество страниц описанию, иллюстрированному рисунками «батогов, которые в России считают простым наказанием», и рассказывает с ужасными подробностями об одном из таких наказаний, при котором он присутствовал: «Жертва, в данном случае девушка, полураздета, и ее секут, пока она не рухнет без чувств; ее лицо и тело покрыты кровью и грязью». Опросив очевидцев — ибо они там были, и во множестве — чтобы узнать, «за какое тяжкое преступление так наказывают», аббат узнал от них, что речь идет о горничной, которая «вызвала недовольство хозяйки тем, что не выполнила какую-то свою обязанность».

После знакомства с батогами аббат выяснил, как наказывают кнутом: есть простой кнут, «который нисколько не бесчестит, потому что в этом деспотическом правительстве каждый подвергается этому наказанию», и большой кнут, «который походит на колесование во Франции».

Если собственно колесование, сажание на кол и смертная казнь, применявшиеся почти до середины XVIII в., тогда уже были отменены, некоторые пытки, которые описывал этот бесценный очевидец, оставались в ходу, и к ним добавлялось «ужасное обращение с преступниками», которые к тому же могли быть виновными лишь в инакомыслии. Обращение в тюрьмах было столь жестоким, пишет Шапп д’Отрош, что для многих обвиняемых предпочтительнее была смерть.

Эта мрачная картина, которую подтверждали и другие путешественники, существовала в России век спустя, и прежде всего относилась к крепостным, беззащитным перед своими хозяевами. А ведь отмена крепостного права устраняла возможность прибегать к жестокому обращению. Вопрос телесных наказаний был, таким образом, поднят в 1861 г. после обнародования Манифеста в проекте закона, представленном Александру II. Этот документ обсуждался в Совете министров, где, очевидно, никто и не думал защищать эту варварскую практику. 17 апреля 1863 г., в день рождения монарха, был издан указ об отмене телесных наказаний. Некоторые пережитки тем не менее сохранились. Волостные суды еще могли включать в свои приговоры наказание кнутом. Кнут также сохранился в армейских штрафных ротах и в арестантских отделениях, где у охранников было полное право воспользоваться им, чтобы подавить попытки бунта или побега. Но речь шла уже об исключительных случаях. И военные и тюремные власти призывали к бдительности во избежание того, чтобы такие исключения стали правилом. Использование кнута осуждалось из моральных соображений, и в указе уточнялось, что он ни под каким предлогом не может быть использован против осужденных по политическим мотивам ни в тюрьме, ни в сибирской ссылке.

Отмена телесных наказаний, порывавшая с варварскими порядками, была первым шагом на пути великой реформы судебной системы, которую либералы считали столь же необходимой, сколь и отмену крепостного права. Существующая система была не только не приспособлена к быстро менявшемуся обществу, но и не популярна из-за устаревших методов непомерной бюрократизации и коррупции. К тому же процедура была полностью засекречена, судьи ограничивались объявлением приговора, что заставляло подозревать в каждом вердикте незаконность или обман. Иван Аксаков писал: «Старый суд! При одном воспоминании о нем волосы встают дыбом, мороз дерет по коже!..» С начала 60-х годов XIX в. либералы требовали во что бы то ни стало введения трех необходимых изменений: публичных процессов, выборных присяжных заседателей, несменяемых судей. Внимательно отнесшийся к этим требованиям Александр II поручил Секретному комитету под председательством графа Дмитрия Блудова подготовить реформу, ориентируясь на самые авторитетные европейские образцы.

Условием любой правовой реформы является разделение властей, которого не существовало в России, несмотря на попытки, предпринимавшиеся в предыдущем веке Петром Великим и прежде всего Екатериной II, читательницей и почитательницей Монтескье. Вплоть до правления Николая I в России сохранялось Соборное уложение 1649 г.; в него вносились поправки, затем оно было заменено новым сводом законов, что, однако, не меняло саму судебную систему. На практике эти изменения еще больше запутали ситуацию, при которой законы, указы, административные постановления, все документы, одобренные монархом, пользовались равным статусом. Законы, модифицировавшие политический строй России или основные законы монархии, имели ту же ценность, что и документ, удовлетворявший местные нужды, такие как устройство фабрики в посаде. Некоторые документы обнародовались в торжественной обстановке, но другие, не менее важные, так и не были доведены до сведения общественности. Наконец, русские не различали того, что разделяло разные области права: того, что относилось к государству и государственным учреждениям, от уголовной юстиции или гражданского права. Путаница, царившая в этой сфере, имела горячих сторонников, которые считали ее необходимой для авторитета государства. Такой, например, была позиция главы тайной полиции Николая I графа Бенкендорфа, который утверждал, что «законы пишутся для подчиненных, а не для начальства».

Именно эту систему, абсолютно не соответствовавшую ходу развития европейской юридической системы, Александр II передал на рассмотрение комитета Блудова, поручив ему переосмыслить ее от начала до конца. Граф и его комитет проявляли то нерешительность, то неэффективность, то и то, и другое, и выжидательная политика, характеризовавшая их работу, раздражала монарха, полного решимости увязать эту реформу с той, которая освободила крестьян. Чтобы ускорить и качественно изменить работу комитета, он расширил его осенью 1861 г., когда туда были привлечены юристы и деятели, известные приверженностью либеральным идеям. Среди новых членов особенно активную роль сыграли двое: Дмитрий Замятин, который год спустя сменит на посту министра юстиции Панина, крайне враждебно настроенного к переменам, и его заместитель Сергей Зарудный, который сыграет в реформе роль не менее важную, чем та, которую играл Милютин в изменении статуса крестьян.

Александр II был страстным поборником реформы судебной системы, которую считал одной из главных целей своего царствования. Этим и объясняется то, что он участвовал в ней лично, требуя определенного результата, разъясняя саму природу системы, к которой он хотел прийти. Поскольку это, по его мнению, было решающим этапом на пути европеизации страны, авторы реформы должны были изучить системы, существовавшие в Европе и взять их на вооружение. Александр II неустанно следил за работой комитета, уточнял свои предпочтения, критиковал, предлагал. И юридическая революция, получавшая таким образом импульс сверху, свершилась менее чем за три года. Как и другие реформы, она была подготовлена в атмосфере гласности, а не в тиши канцелярий.

В сентябре 1862 г. монарх одобрил основные постулаты реформы, которые передал ему Государственный совет, на этот раз единогласно поддержавший проект. Документ сопровождался глубоким исследованием изъянов существующей системы и предлагал решения для их исправления. Основными из выдвинутых предложений, которые основывались на критике, звучавшей в адрес русского правосудия на протяжении десятилетий, были: жесткое разделение областей правосудия и административной власти, введение суда присяжных в уголовных процессах, избрание должностных лиц на уровне мировых судей, а главное состязательность и гласность судебного процесса. Этот законопроект, переданный монарху, вскоре стал достоянием общественности, которой предложили комментировать, критиковать, дополнять.

Призыв к участию был адресован не только юристам, но также преподавателям университетов, литераторам, любому, заинтересовавшемуся дебатами. И он был услышан, поскольку со всей страны поступили четыреста сорок шесть прекрасно продуманных комментариев, которые были учтены в дальнейшей работе. Обогатившись общественным вкладом, работа комитета вылилась во впечатляющее достижение юридической мысли: видоизменение судебной системы, вплоть до появления предварительных, но уже хорошо проработанных текстов Устава гражданского судопроизводства и Устава уголовного судопроизводства. Государственный совет внес в них некоторые поправки, и Александр II одобрил их и утвердил указом от 20 ноября 1864 г.

В основе реформы лежали два принципа: правосудие независимо и закон обязателен для всех, в том числе для монарха и для всех тех, кому он делегирует свои полномочия. Настоящая революция для страны, в которой власти предержащие всегда были освобождены от соблюдения законов и претендовали на то, что раз уж законы исходят от них, они находятся выше законов. Реформой твердо и ясно утверждался принцип равенства всех перед законом.

Среди наиболее важных практических решений необходимо в первую очередь упомянуть несменяемость судей, гарантию их независимости. Значительное повышение жалованья обеспечило их материально. В этом смысле имелось лишь одно ограничение: они отстранялись от должности в случае взяточничества при исполнении служебных обязанностей. Мысль о необходимости устранить коррупцию в судебной системе неотступно преследовала реформаторов, осознающих, что реформа состоится, только если будет обеспечена честность судей.

Безгласность и канцелярскую тайну сменили состязательность и открытость процесса; обвиняемых защищал адвокат, а все уголовные дела передавались присяжным заседателям. Правосудие становилось двухуровневым: мировой суд для второстепенных дел с правом обжалования в уездном съезде мировых судей. Мировые судьи избирались на уездных земских собраниях или городскими думами. Над мировыми судьями стояли окружные суды и судебные палаты. На верхушке пирамиды находился Сенат, в юрисдикцию которого не входили только военные и духовные суды.

Эта реформа была, несомненно, наиболее завершенной и имела наибольший резонанс в обществе. Но ее проведение в жизнь в крайне сжатые сроки — ибо любая реформа, чтобы стать успешной, должна быть введена в действие сразу после ее одобрения — столкнулось с неожиданной трудностью: в России не хватало юристов. Необходимо было срочно подготовить судебных следователей, судей, прокуроров, адвокатов, а также составлять суды присяжных, члены которых смогли бы дистанцироваться от своей социальной группы или общины. (Часто, например, наблюдалось стремление крестьян, ставших присяжными, судить исходя из собственных обычаев или убеждений.)

Примечательно, что в атмосфере свободы, царящей в эпоху оттепели, судебная реформа вызвала всеобщий интерес к тому, что имело отношение к праву. Учреждения — Министерство юстиции, юридические службы Государственного совета и Министерства внутренних дел, секретариат Сената — призвали новых сотрудников, в основном молодых, либерально настроенных, желающих поставить свои идеалы на службу великим переменам — переменам не только в юстиции, но и в умах. Замятин, оставаясь министром юстиции до 1866 г., мобилизовал всех людей доброй воли.

К тому же необходимость создания адвокатуры и института профессиональных судебных следователей способствовала расширению юридических факультетов университетов. Предоставленная адвокатам возможность участвовать свободно и абсолютно легально в политических процессах, способствовала «политизации» этой профессии, привлекая к ней студентов, воспитанных на либеральных идеях. Право, таким образом, стало дисциплиной, объединявшей представителей политической элиты; Керенский или некто Владимир Ульянов, который, будучи сосланным совсем молодым в Сибирь, прилежно готовился там к экзаменам по праву, яркие тому примеры.

Конечно, реформа не была лишена и некоторых недостатков. Во-первых, то, что она — и отсутствие квалифицированных судебных чиновников это объясняет — осуществлялась постепенно, сначала в губерниях обеих столиц, Санкт-Петербурга и Москвы, и лишь с 1866 г. распространилась на остальную часть России. Другой изъян был связан с сохранением старых стереотипов. Привыкшая вмешиваться во все администрация испытывала соблазн поступать так и впредь, некоторые суды присяжных спрашивали мнение властей. Хотя эти недостатки неоспоримы — как одним махом изменить судебную систему страны, которая не знала понятия «правовое государство», достойное судебной системы в отсутствие профессиональных юристов, в обществе, до сих пор не приспособленном к таким переменам? — тем не менее следует подчеркнуть быстрый успех реформы. Россия трансформировалась с помощью этой новой судебной практики, несмотря на недостатки, потому, что Александр II считал реформу инструментом модернизации страны и менталитета ее жителей.

Именно в успехе реформы можно найти причины определенных проблем, проявившихся впоследствии: в период нарождающегося правового государства она способствовала неслыханной доселе свободе слова. Действительно, политические дела передавались в те же суды, что и другие, и пользовались теми же гарантиями гласности, включая опубликование протоколов в «Правительственном вестнике». Можно ли удивляться, что обвиняемые в политических преступлениях и их адвокаты захотели использовать эту систему и превратить суды в политические трибуны, чтобы донести свои идеи до всей страны? Такой поворот событий, которого не ожидали авторы реформы, совершенно естественно заставил консервативные силы — во властных структурах и в элите — вмешиваться в судебные решения, смешивая административную власть и суд, нарушая основные принципы документов 1864 г. В каком-то смысле в течение нескольких лет великая судебная реформа, давшая России современную систему правосудия и способствовавшая свободе слова, протекала так, что наиболее продвинутые элементы «передового» общества использовали эту свободу к своей выгоде, тем самым вызывая недовольство консервативного крыла элит, которым Александр II навязывал в 1860–1864 гг. свою реформаторскую волю.

Но до 1866 г. власть монарха и энергия министра юстиции защищали реформу от всех попыток ослабить ее или свести на нет.

 

Борьба с бюрократическими традициями. Земства

Реформа в области управления также задумывалась Александром II в связи с отменой крепостного права; она представляла собой серьезный вызов русской централизованной бюрократической традиции, противопоставив ей Положениями 1866 г. местное самоуправление.

В середине века, когда Александр II взошел на трон, русская бюрократия была прекрасно организована, стабильна и, что немаловажно, убеждена в своей легитимности. Пирамиду власти венчал Государственный совет, разрабатывавший законы, и министерства, проводившие их в жизнь. Министерство внутренних дел со своей стороны занималось почти всем местным управлением. Созданные Екатериной II в 1776 г. губернии или провинции, во главе которых стоял губернатор, усилили централизацию государства. Отмена крепостного права, трудности в управлении огромной страной с помощью только центральных институтов, тем более во время коренной трансформации определенная фронда дворянства против бюрократии, которой ставили в вину отставание России и неумелое проведение реформы крепостничества, требовали того, чтобы местное управление было также реорганизовано сверху донизу. Александр II был в этом убежден еще до того, как приступил к реформе крепостного права.

В 1859 г. на местах были созданы комиссии для изучения реального распределения властных полномочий в провинции. Одновременно специальной комиссии было поручено заняться глубокой разработкой вопроса реформы местного управления. По этому вопросу, как и по вопросу крестьянского статуса, реформаторы и представители бюрократической верхушки занимали диаметрально противоположные позиции.

Поначалу в комиссии председательствовал один из неугомонных братьев Милютиных — Николай. Действительно, среди наиболее активных членов либерального лагеря были два брата Милютины: Николай, один из адептов отмены крепостного права, и Дмитрий, прославившийся на Кавказе, а затем на посту военного министра. Когда в апреле 1861 г. Николай, впавший в немилость, был назначен сенатором, председательство в комиссии перешло к Валуеву, который довел осуществление проекта до конца. Милютин, а затем Валуев — примечательно, что одни и те же люди руководили осуществлением почти всех реформ — разделяли, если говорить об управлении, одно убеждение: необходимо было привлечь общество к участию в управлении, но одновременно сохранить авторитет государства. Реформа должна была в конечном счете усилить авторитет государства, сделав его доступным именно потому, что общество занимало свою нишу в вертикали власти на местном уровне, где до тех пор государство представляла бюрократия.

Перед реформаторами стояли две проблемы. Прежде всего проблема соотношения сословий в органах местного управления, а стало быть, и пропорционального общественного представительства. Дебаты по этому вопросу были напряженными: дворянство намеревалось сохранить свой особый статус в местных собраниях, в то время как демократы хотели, чтобы те не имели сословных различий и представляли собой учреждения, воплощающие в себе единство общества. Компромисс касался одновременно и определения представительства, и способа его осуществления. Собрания должны были стать «соединением сословий», а не их слиянием. Каждое сословие должно было избирать своих представителей по отдельным куриям. И Валуев нашел формулу, позволявшую дворянству располагать большинством. Но самый острый конфликт разгорелся вокруг полномочий земства: должно ли оно быть самостоятельным или зависеть от бюрократии. Для тех, кто хотел сохранить централизацию, центральные министерства должны были оставить за собой контроль над новыми учреждениями; их оппоненты-реформаторы, напротив, хотели, чтобы самостоятельность земств была насыщена реальным содержанием и чтобы право выборных на местах самим вести свои дела никогда не ставилась под сомнение. С этим пересекались споры по поводу компетенции и полномочий новых учреждений. Не было согласия и относительно распределения задач между этими учреждениями и органами центральной власти.

Пока комиссию возглавлял Милютин, в ней преобладали либералы, когда же он был заменен Валуевым, сменившим Ланского на посту министра внутренних дел, определить соотношение сил стало труднее. Да, Валуев был убежден в необходимости создания новых структур, но, будучи министром внутренних дел, от думал прежде всего о сохранении центральной власти; он знал, как сложно иметь дело с местничеством и укоренившимися стереотипами; наконец, он подвергался давлению со стороны обиженного дворянства — разве не обездолила его уже отмена крепостного права? Разве не согласилось оно на потерю привилегий? Разве не должны были эти жертвы компенсироваться сохранением определенных прерогатив в области управления?

До тех пор, пока вопрос входил только в компетенцию комиссии, позиции оставались четко обозначенными. Но когда он был представлен на рассмотрение Государственного совета, и в обсуждение вступили новые участники, — братья Милютины, министр финансов Рейтерн, недолгое время прослуживший министром народного просвещения Ковалевский, барон Корф — возобладало стремление к компромиссу. Поскольку дебаты в Государственном совете продолжались весь 1863 г., император, терявший терпение, потребовал, чтобы к концу года документ был готов. 1 января 1864 г. положение о местных учреждениях было утверждено. Со времен Екатерины II это была самая важная административная реформа в истории империи.

Принятый документ был во многих отношениях компромиссом, отражающим позиции тех, кого можно было бы назвать «центристами» Валуева. Тому удалось трудное дело примирения необходимых изменений, требований своего министерства и дворянства, вплоть до требований Панина в обмен на его поддержку, с радикальными требованиями либералов. Документ воплощал в себе гибкость ума и уверенность министра. Оба лагеря больше всего ссорились по деликатному вопросу выбора председателя земского собрания. Кого выбирать и как? Являлось ли это прерогативой депутатов? Или же функции по назначению председателя переходили к предводителю дворянства? В конечном счете было принято второе решение, поскольку монарх склонил чашу весов именно в его пользу. Не менее жаркой была схватка по вопросу о компетенции земств. Либералы противились тому, чтобы Министерство внутренних дел контролировало деятельность земств, в то время как группа Валуева выступала за то, чтобы центру отдавался определенный приоритет. И вновь точку в споре поставил Александр II — за центральными инстанциями была сохранена часть властных полномочий.

Статус земств, поскольку он должен был учитывать противоположные предложения, не был лишен противоречий. В нем уживались важные элементы местного самоуправления и некоторые прерогативы бюрократических учреждений центра. В таком виде он представлял собой несомненный разрыв с централизаторской традицией управления в России. Земства были, несмотря на все ограничения и стеснения, реальными представительными органами всего общества. Разрыв следовал не только из духа принятого документа, но и из расширения сфер компетенции земств, непрерывности их функционирования, средств, которыми они могли располагать.

Учреждения местного самоуправления создавались на двух уровнях: в уезде и в губернии, объединявшей десять-двенадцать уездов. На каждом уровне собрания или земства состояли из выборных представителей: от двенадцати до восьмидесяти на уезд, от пятнадцати до ста на губернию. Избирались «гласные» на три года. В уездах выборы проводились на трех избирательных съездах (по куриям): выборы предусматривали ценз для первых двух курий (землевладельцы, т. е. дворяне, и горожане); для третьей курии (крестьяне), не предусматривавшей имущественного ценза, выборы были многостепенными. Уездные собрания напрямую выбирали провинциальные земства. Имущественный ценз в уездах давал большинство (47 %) курии землевладельцев, что позволяло им занимать главенствующие позиции на провинциальном уровне. Земства, совещательные и распорядительные органы, дополнялись исполнительным органом — управой, состоявшей из председателя и нескольких заседателей, количество которых колебалось от двух до шести.

Первоначально система земств распространялась на 34 губернии России; девять, находившихся в западной части страны, были из нее исключены: поскольку Польша оставалась взрывоопасной, власти боялись проводить там реформу, предоставляющую населению местные органы власти. Литва, Белоруссия и три украинских губернии также были отстранены от участия в реформе. Учитывая проблемы некоторых регионов, легко можно понять, почему проведение реформы было отсрочено.

В губерниях, затронутых реформой, дворянство, получившее большинство в новых учреждениях, было заинтересовано в проведении политики центральной власти, что позволяло ему взять на местах реванш у бюрократии, лишенной авторитета; к тому же можно было ожидать, что земства примут участие в стабилизации государства. Но в неспокойных регионах, где дворянство было в авангарде национального движения, существовала опасность, что оно воспользуется новыми учреждениями в своих интересах. Это и объясняет нераспространение земств на значительную часть империи.

В ходе дебатов обсуждалась идея общенационального земства, но она была отвергнута по чисто политическим причинам. Александр II опасался, как бы русское дворянство, собравшееся в центральном органе, не использовало его как противовес монаршей власти, не сделала из него своего рода дворянский парламент, который мог бы таким образом стать дублером центрального бюрократического аппарата.

Полномочия, переданные этим собраниям, были довольно значительными. Их основной функцией было «заведование делами, относящимися к местным хозяйственным пользам и нуждам каждой губернии и каждого уезда». Эта формулировка включала в себя множество сфер деятельности: с одной стороны, те, которые государство передавало земству, с другой — те, которых оно их лишало по собственной инициативе. Согласно первой главе документа земства отвечали за обеспечение местного самоуправления, за жилье некоторых категорий чиновников, содержание чиновников — мировых судей, мировых посредников, — избранных в результате реформ, а также несли традиционные обязанности по содержанию дорог, мостов, путей сообщения. Но самое интересное — функции, связанные с попечением о здоровье населения, гигиене, ветеринарной службе, о кредите, взаимном страховании, кооперативах. Эти функции должны были отвечать чувству социальной ответственности и солидарности, питаемому интеллигенцией, столь страстно желавшей реформ.

Наконец, в перечень наиболее важных обязанностей земств входило начальное образование. Если церковно-приходские школы по-прежнему зависели от Святейшего Синода, земства взяли на себя ответственность за школы, находившиеся в ведении Министерства народного просвещения. На них, по условиям реформы, лежала обязанность развивать образование в сельской местности путем взятия на себя ответственности за существующие школьные учреждения и открытие новых. Да, земство не могло менять программы, установленные государством, и не могло принимать решение об открытии или закрытии школ, так же как и об управлении образованием и назначении учителей, поскольку эти последние зависели от школьных советов, которые должны были работать с ними в сотрудничестве. Но им оставалась организация материального обеспечения, и в рамках школьных советов, состоявших из пяти членов, двое земских гласных находились в равных условиях с двумя представителями государства, получая, таким образом, преимущество над единственным представителем церкви.

Деятельность земств ограничивалась прежде всего сроками: трехлетний срок действия мандата для гласных; ежегодная десятидневная сессия для уездных земств, двадцатидневная для губернских, и возможность созыва на внеочередные сессии в случае необходимости или по рекомендации правительства. Председательствовали на собраниях на законном основании предводители дворянства. Непрерывность работы земств обеспечивалась исполнительным органом, управой, члены которой получали жалованье. Земства располагали значительными финансовыми средствами: государство передавало им имущество в качестве личной собственности — земство являлось юридическим лицом — здания, предприятия, капиталы. Земства могли брать займы, но их основным источником финансирования были местные сборы. Государство оставило за собой непрямые налоги и «подушный налог» и предоставило земствам право облагать налогом землю и торгово-промышленные заведения. Как вскоре выяснилось, этих ресурсов было недостаточно в сравнении с расходами земств, которые должны были отдавать около трети на здравоохранение и 15 % на просвещение. Содержание дорог в стране с суровым климатом и большими расстояниями также очень серьезно сказывалось на их бюджете. У них оставалось совсем немного средств на сельское хозяйство и улучшение материального положения крестьян.

Эти финансовые проблемы приводили к конфликтам с центральными властями и вызывали недовольство населения, столкнувшегося с тем, что земства неохотно несли некоторые расходы. Испытывая хроническую нехватку денег, они стали все чаще обращаться к займам; поскольку Государственный банк отказывался ссужать земствам, имевшим репутацию недобросовестных плательщиков, они обратились к фонду обязательного страхования, финансировавшемуся из страховых взносов крестьян, которые, таким образом, в конечном счете и стали настоящими заимодавцами и главным источником доходов местных властей, испытывавших хронический дефицит бюджета. Поэтому поземельный налог постоянно рос, ложась тяжким бременем на плечи крестьян, тем более что размер суммы, подлежавшей обложению, весьма разнившийся по регионам, часто больше бил по простому крестьянину, чем по помещику. Можно ли его рассматривать как классовый налог, наиболее благоприятный для дворян, поскольку они преобладали в земствах, которые принимали налоговые решения, или как сложный налог, от которого образованные дворяне уклонялись, занижая качество и доходность своих земель более умело, чем простой крестьянин? В любом случае, проведение в жизнь реформы в условиях, когда фискальные органы не располагали необходимыми статистическими инструментами и кадастром, необходимым для оценки земель, способствовало — по крайней мере, первое время — неразберихе и росту материальных трудностей крестьян.

К финансовым проблемам земств прибавлялись трудности, исходившие из постоянно напряженных отношений с бюрократией. Несомненной слабостью Положений 1864 г. являлось то, что новые органы были «привиты» местной администрации, добавлены к ней, в то время как существующие структуры модифицированы не были. Не было четко определенных отношений между земством и местными представителями ведомств и министерств, так же как и между земствами и низшим общественным уровнем. Первый уровень, уездный, был, учитывая размеры этой административной единицы, слишком удален от деревни или села, что не позволяло заслужить доверия среди населения. На другом полюсе политической жизни земству недоставало возможности получить доступ к центральным органам власти, к законодательному процессу. Общенациональное земство могло сыграть эту роль, но оно так и не появилось. Местная бюрократия считала земства второстепенными инстанциями, у которых не было права бесконтрольно осуществлять свою деятельность. Она видела в любой инициативе с их стороны вторжение в пределы ее компетенции. Чаще всего между бюрократией и земствами начиналась война на измор, что в итоге наносило ущерб обеим сторонам: и затраченным на это впустую временем, и отрицательным резонансом в обществе, которое по-прежнему пыталось понять, у кого же настоящая власть. Хотя этот конфликт между администрацией и органами самоуправления был общим правилом, временами появлялись примеры настоящего сотрудничества двух полюсов власти на местном уровне. Но недоверие и мелочность, часто определявшие характер их взаимоотношений, помешали реформе добиться того успеха, на который рассчитывали ее создатели.

Среди критических стрел, выпущенных в адрес земств, преобладание дворянства — не самая острая. Тем не менее этот факт заслуживает изучения. Несомненно, доля крестьян, согласно документам 1864 г. — 40 % в уездных собраниях, не соответствовала их подавляющему численному преимуществу в обществе. Но их представительство также варьировалось в зависимости от региона. Там, где дворяне сохраняли крупные поместья, они располагали бо льшим количеством мест, чем крестьяне, иногда значительно превышая определенную для них квоту. Но там, где не существовало дворянской собственности, крестьяне имели относительное большинство. Однако необходимо отметить, что крестьяне не всегда умели пользоваться теми возможностями, которые им предоставляли Положения, выбирая активных и заинтересованных представителей. Плохо понимая важность земства и выгоду, которую можно из него извлечь, они часто полагались на дворян, поскольку у тех была возможность выбирать кандидата вне своего сословия, прежде всего на уровне губернского земства и тем более управы. Или же они выбирали мелких чиновников, священников или сельских старост, т. к. привыкли, что те улаживают их разногласия и представляют их в местных органах власти.

Для объяснения подобного положения вещей есть множество причин. Вступив в силу, так быстро после освобождения крестьян, Положения 1864 г. застали врасплох крестьянство, уже приведенное в замешательство глубокими переменами, подразумевавшими для каждого свободу, необходимость приобретения земель, несение личной ответственности. Крестьянство в 1861 г. было практически поголовно неграмотно и за три года еще не освоило азов тех знаний, которые помогли бы адаптироваться к миру, столь отличному от того, в котором оно жило до сих пор.

Впрочем, местные архивы свидетельствуют, что в первые годы создания земств крестьяне участвовали в них охотнее, чем в последующие, поскольку понимали, что вопросы, которыми занимались эти инстанции — поземельный налог, переход с барщины на оброк — были связаны с их новым свободным положением. Земская школа также была для них поводом проявить интерес к земству, которое брало за нее ответственность. Но их часто отпугивали различные финансовые и технические проблемы, связанные с земствами, которых они не понимали, и они испытывали недоверие к учреждениям, которые теоретически ставили их наравне с бывшими хозяевами. На равных общаться с господином, крепостным которого ты был еще вчера — такая перемена многим давалась с трудом. Впрочем, то же касалось и дворянства. Наконец, поскольку в ведении земства находились вопросы налогообложения, крестьянин был склонен видеть в нем еще одного сборщика налогов, а не новое действующее лицо сельской общественной жизни, берущее на себя те обязанности, которые переложили на него государство и помещики. Даже участвуя в земстве в качестве гласного, крестьянин не верил в то, что сможет контролировать размеры сборов, которыми он облагается, равно как не мог контролировать государственные налоги. Так как же в таком случае он мог отождествлять себя с земством?

Все эти факторы спустя несколько лет, когда спала волна любопытства, повлекли за собой определенное безразличие крестьян к органам самоуправления, нежелание принимать в реформе участие путем голосования или тем более путем выдвижения кандидата. А разве можно пренебречь тем фактом, что по принципиальным причинам из опасений поощрить коррупцию было решено, что гласные губернских собраний должны отправляться на выездные сессии и жить за свой счет в административном центре региона, зачастую находящемся в нескольких днях пути от их места жительства. И если делегаты первого сословия могли пойти на такие расходы, их трудно было нести крестьянину-гласному, который к тому же на много дней оставлял свою землю.

Несмотря на критику, справедливую или необоснованную, которая сопровождала реформу 1864 г. и ее осуществление, нельзя забывать энтузиазм, с каким она была встречена, пусть даже к нему примешивались неразбериха и надежды, которые так и не оправдались. Тем не менее итоги деятельности земств впечатляют. Открывались школы, строились богадельни и сельские больницы (этим занимался чеховский земский врач), а земледельцы получали консультации и финансово-технические средства, которых им до этого крайне не хватало. Наконец, можно ли назвать более важное мероприятие для обеспечения безопасности крестьян, чем страхование от пожаров на селе, где деревянные строения могли заняться огнем в любой момент? За все это земство несло ответственность и в целом выполняло свои обязанности. При взгляде на деревню с ее устаревшими методами хозяйствования, неграмотным крестьянством, сбитым с толку слишком быстрыми переменами, вклад земств кажется недостаточным, а следовательно, не оправдавшим надежд. Но нельзя недооценивать то, до какой степени вся система существующей власти — самодержавие, опирающееся на все парализующую бюрократию, — оказалась ослабленной этими новыми структурами. Нельзя также недооценивать влияние этой реформы на общественные настроения. Пусть даже в 1864 г. политический строй России, казалось, оставался неизменным и даже укрепился, гроздья гнева уже начинали вызревать.

 

Новая армия

Армия также была сферой, требовавшей реформирования. Прежде всего потому, что поражение 1856 г. вскрыло военную слабость России как в плане организации армии, недостаточной оснащенности флота, так и в плане отставания в строительстве железных дорог, не позволявшем доставлять на фронт людей, вооружение и провиант. В этом смысле Александр II вынес уроки из катастрофы, решив отдать приоритет быстрому развитию железнодорожной сети в России. В 1857 г. было учреждено Главное общество российских железных дорог, успешно привлекавшее иностранный капитал. Крупнейшие финансово-промышленные группы Европы — Перейра, Фульд, Шнейдер, Готтингер, Сельер — не колеблясь вкладывали деньги в проект. Несмотря на поражение в войне, о России сохранялось представление как о золотом дне. Что касается флота, Александр II поручил разрешение этой проблемы великому князю Константину, переписка которого с 1857 г. до его отъезда в Польшу свидетельствует, что он был полностью поглощен этой миссией, которая его и раньше живо интересовала.

Наконец, необходимо было реформировать саму армию, которую в Европе до Крымской войны считали сильнейшей в мире. Это представление — следствие военной политики Николая I, который, не довольствуясь постоянной армией численностью более миллиона человек, практически милитаризовал всю страну. Каждый, от школьника до студента и чиновника, носил форму и подчинялся почти военной дисциплине. Эта дисциплина распространялась и на двор, и Россия выглядела одной большой казармой, что сделало поражение еще более ошеломляющим. Армия тогда поглощала более 40 % бюджета страны. Вот почему, придя к власти, Александр II уже был убежден в необходимости ее реформировать.

На поражение накладывались проблемы политического и морального порядка. Волнения начала 60-х годов XIX в. затронули и военно-учебные заведения, в которых будущие офицеры упивались чтением социалистических листовок, призывавших их присоединяться к революционному движению.

Военный министр Дмитрий Милютин начал заниматься проблемой с 1861 г. Но ему потребовалось более 10 лет, чтобы шаг за шагом модернизировать российскую армию. Реформа военной службы, возможно, была наиболее насущной. С 1859 г. срок обязательной военной службы, составлявший 25 лет при воцарение Александра II, и тем самым лежавший непосильным экономическим и моральным бременем на обществе, был сокращен до 15 лет для армии и 14 для флота. Также закрыли школы кантонистов, куда насильно рекрутировали детей в возрасте от двенадцати лет (чаще всего, евреев), после чего они в течение четверти века тянули солдатскую лямку.

Когда в России реформировалось все, Милютин занялся также военным управлением. Он разделил страну на военные округа, что позволило создать необходимую связь между центром и войсками, реформировал военное обучение, создав для каждого рода войск — пехоты, кавалерии и т. д. — специализированные учебные заведения, дающие образование, исходя из требований, предъявляемых к данному роду войск. Наконец, военное министерство было освобождено от решения всех местных задач, лежавших на нем бесполезным грузом, чтобы сконцентрироваться на собственно организационных и стратегических задачах. В 1874 г. его работа была увенчана введением всеобщей воинской повинности, резким сокращением срока действительной службы до 6 лет с последующим увольнением в запас. Но уже с начала 60-х годов XIX в. меры, принятые Милютиным, изменили одновременно и моральный климат в армии и отношение к ней общества.

Подводя итоги столь короткого периода, прошедшего с коронации Александра II до середины 60-х годов, на ум сразу приходит вал реформ, и глубокие изменения, произошедшие в обществе. Вне зависимости от того, поддерживали люди эти реформы или сопротивлялись им, на всех они оказали глубокое воздействие. Свободные дебаты по поводу всех реформ, предложенные Александром II, призыв вносить свой вклад, когда речь шла о преобразовании университетов или органов местного самоуправления, вдохнули в страну новую жизнь. Александр II не знал тогда о мнении Токвиля, который утверждал, что любому политическому строю, подвергающемуся реформированию, угрожает крайняя опасность. Он не знал также, что реформы вызвали к жизни силы, которые могут помочь их развить, если выступят на их стороне, но в противном случае могут и сломать систему, находящуюся в процессе реконструкции, похоронив с ней и реформы, и их инициаторов.

Но в 1865 г. Россия еще находилась на счастливом этапе воли к модернизации, пусть даже пессимисты, стремившиеся сохранить ставший нетерпимым прежний порядок, предвещали, вторя Токвилю, трагические последствия. В 1861–1866 гг. Россия переживала весну, которая так редко случалась в ее несчастливой истории. Продолжение, более сложное, не смогло стереть или привести к недооценке огромных завоеваний этих благословенных лет.