Поскольку разгром России в Крымской войне воспринимался как следствие ее отставания в развитии, Александр II, приступая к реформам, надеялся прежде всего вернуть своей стране могущество и утраченное место на международной арене. Но еще до начала осуществления амбициозного проекта внутренних реформ, монарх понимал, что внешняя политика России отжила свое так же, как и ее общественный строй.

С начала XVIII в. Россия ориентировалась во внешней политике то на Пруссию, то на Австрию, реже на Францию, всегда относившуюся к ней с пренебрежением. Екатерина II в 1762 г. сделала выбор в пользу «Северной системы», предложенной Паниным, который в пику оси Бурбоны-Габсбурги, т. е. франко-австрийской оси, предпочел опереться на Пруссию и Англию. Но разделы Польши привели к появлению особых отношений между Санкт-Петербургом и двумя другими державами, участвовавшими в разделе, Пруссией и Австрией. Наполеоновские войны еще более упрочили этот союз. На самом деле это был не столько тройственный союз, сколько игра на сохранение равновесия, которое Россия пыталась поддерживать с Берлином и Веной, дабы нейтрализовать их все более амбициозные планы. Несомненно, в русско-австрийских отношениях середины 40-х годов XIX в. были определенные трудности, и поддержка Веной противников России в 1854 г. окончательно похоронила этот союз. Тем не менее Нессельроде, курировавший внешнюю политику при Николае I, объявил своему преемнику 11 февраля 1856 г., что Россия должна следовать прежним курсом: «Со времен раздела Польши между Россией, Пруссией и Австрией существует общность интересов. Мы из этих трех держав являемся той, для которой сохранение этой общности наиболее необходимо».

Этот наказ практически не произвел впечатления на Александра II, осознававшего, что пришла пора пересмотреть внешнюю политику. Несмотря на Крымскую войну, Франция уже не представлялась вечным противником. Князь Орлов убедился в этом при подписании в Париже мирного договора, констатировав, что Наполеон III временами стремился прийти ему на выручку. Российское общество задыхалось от засилья «немцев» во внешнеполитическом ведомстве, как это уже было во времена канцлера Остермана. Время Нессельроде также заканчивалось. Но он не впал в немилость: его отставка после подписания Парижского мирного договора была естественной и гарантировала ему почетный отдых. Александр II сменил его князем Горчаковым, фигурой, во всех отношениях отличающейся от своего предшественника, и в первую очередь для своих соотечественников тем, что он был русским.

 

Баловень судьбы

Князь Александр Михайлович Горчаков был выходцем из древнего русского дворянского рода. В Царскосельском лицее, колыбели российских талантов, он был однокашником Пушкина. Повзрослев, он избрал дипломатическое поприще, но успех иногда обходил его стороной: на протяжении четверти века он становился жертвой сложных отношений с Нессельроде, что приводило к его назначениям на малозначительные дипломатические должности. Однако он приобрел бесценный опыт, а главное, выражаясь современным языком, заполнил свою записную книжку. Кроме того, Горчаков славился красноречием, которое делало его письма настоящими литературными шедеврами.

Судьба улыбнулась ему во время Крымской войны. Тогда он служил послом в Вене и в 1855 г. готовил мирные переговоры, в ходе которых необходимо было сократить количество уступок, требовавшихся от России. Именно тогда он одновременно проявил свои качества переговорщика, способность очаровывать собеседников, и непреклонность характера, т. е. именно то, что создало русскому дипломату блестящий образ. Неудивительно, что Александр II обратил взор к этому столь одаренному человеку, который двадцать пять лет будет руководить внешней политикой России. В глазах монарха наряду с дипломатическим талантом у него было еще одно важное достоинство: приверженность либеральным идеям, вдохновлявшим политику реформ.

Горчакова уважали во всех странах, где он успел поработать. Авторитет его был велик, интеллект и политическое чутье также не подлежали сомнению. Всем было известно, как пекся он о соблюдении национальных интересов России. И его назначение на пост министра иностранных дел после «владычества немцев», казалось, обещало и оздоровление ситуации, и принятие во внимание представлений русских об их отношениях с внешним миром. Сразу же после унизительной Крымской войны возвышение этого утонченного, порядочного, светского человека, признанного во всех европейских столицах за блестящие качества дипломата, и настоящего интеллигента, казалось, возвещало о грядущих переменах не только во внутренней, но и во внешней политике. Разве не называли Горчакова «баловнем судьбы», вслед за его бывшим однокашником Пушкиным?

Безусловно, у Горчакова были и недостатки. Тщеславный, слишком самоуверенный, особенно во времена, когда ему улыбалась удача, всегда готовый приписать успехи внешней политики собственной персоне и похвалить самого себя, он спровоцировал Милютина на замечание, описывающее его привычку «всегда рисоваться, пускать пыль в глаза и в самых важных делах выставлять на первый план свою личность». «Баловню судьбы» его оппоненты придумали другое прозвище: «Нарцисс собственной чернильницы». Критики министра любили с ухмылкой вспоминать о том, как однажды он сказал Бисмарку, тогда еще послу Пруссии в Санкт-Петербурге: «В России есть только два человека, которые знают политику русского кабинета: император, который ее делает, и я, который ее подготовляет и выполняет».

Но, несмотря на мнение тех, кто, восхищаясь им как дипломатом, критиковал его человеческие качества, ключевая роль Горчакова в повышении престижа страны на мировой арене заслуживает внимания. Он с самого начала понял, что необходимо задуматься о том, какого равновесия сил ищет Россия, о традиционных союзниках и противниках; он осознавал также, что для осуществления новой внешней политики требуются новые инструменты, т. е. структуры и функции министерства, которое он возглавил.

Министерству иностранных дел часто приходилось брать на себя задачи, которые отвлекали его от главного, такие как цензура политических публикаций и управление некоторыми окраинами империи. Горчаков передал эти функции в ведение других учреждений, равно как и все протокольные вопросы, не касавшиеся непосредственно внешней политики. Освободившись от лишних функций, министерство смогло реорганизоваться таким образом, чтобы получить возможность развиваться в нужном направлении и улучшать координацию действий различных инстанций. Министр отныне опирался на Совет, Канцелярию и три департамента, из которых наибольшее значение имел Азиатский. Архивы были распределены между обеими столицами. Расширилась консульская сеть. Наконец, отвечая духу времени, Горчаков начал практиковать в работе своего ведомства зачатки гласности. С 1861 г. стал издаваться «Ежегодник Министерства иностранных дел», в котором печатались важнейшие документы текущей внешней политики — ноты, соглашения, протоколы и др.

Повысилась и квалификация дипломатов. Новый министр обновил состав дипломатического корпуса, а требования к уровню образования стали выше, чем в прошлом. От будущих дипломатов требовали не только того, чтобы они закончили престижные учебные заведения — Царскосельский лицей тут не знал себе равных — но и чтобы они имели глубокие знания в области истории, географии, международного права и владели в совершенстве двумя иностранными языками. Горчаков, по его же словам, был намерен создать дипломатический корпус, которого до сих пор не знала Россия.

Одним из главных козырей министра иностранных дел было осознание того, что делать политику прежними методами уже невозможно. В качестве первоочередных мер было привлечение общественного мнения. И Горчаков без раздумий пошел на это, постоянно запрашивая информацию о внешнеполитических настроениях общества и множа ноты и объяснительные записки с тем, чтобы это общественное мнение завоевать.

 

Россия сосредоточивается

Утвердившись в новом статусе, Горчаков постарался немедленно дистанцироваться от прежней политики России. 16 апреля 1856 г. он направил циркуляр всем российским дипломатическим представителям за рубежом, в котором сообщал о своем назначении и объяснял свое видение новой внешней политики. Он признавал в этом циркуляре, что принципы Священного союза отжили свое, и он не приспособлен к новой эпохе. Внешняя политика России, говорил он, должна строиться на принципах доброжелательности и доверия. Чуть позже, 21 августа 1856 г., он объявил всей Европе о том, какой будет общая линия российской политики в международных делах: политика России должна проводиться в собственных интересах, но не в ущерб чужим. Он подчеркивал, что страна переживает особое время — «Россия сосредоточивается».

В этот период переосмысления и перестройки дипломатии призыв под свои знамена новой элиты был одной из главных забот министра. На ведущие посты в страны, с которыми России предстояло строить отношения по-новому, была направлена целая плеяда новых послов. В Вену — его ближайший соратник по венским совещаниям В. П. Балабин. В Лондоне Ф. И. Бруннова сменил граф М. И. Хрептович, а сам Бруннов после долгого пребывания в столице Англии был направлен в Берлин. Послом в Париж был назначен граф Павел Дмитриевич Киселев, в 1856 г. министр государственных имуществ, умелый дипломат, в обязанности которого вменялось восстановление связей, прерванных Крымской войной. К дипломатической деятельности в Азии и на Дальнем Востоке были привлечены военные, также активно участвовавшие в реформах: адмирал Путятин, некоторое время ведавший университетами, граф Николай Муравьев и граф Игнатьев, который несколько лет спустя окажется в Константинополе. Наконец, ученый-географ, знаток Балкан, Е. П. Ковалевский стал директором Азиатского департамента.

Получив, таким образом, поддержку энергичных и компетентных сотрудников обновленного дипломатического корпуса и более эффективного управленческого аппарата, Горчаков сумел разработать в период «сосредоточения» новую концепцию внешнеполитических интересов России. Список приоритетов составить было несложно. Возглавлял его Парижский договор, который унизительным образом связывал руки России. Добиться отмены самых тягостных статей договора было для Горчакова первоочередной задачей, вынуждающей к тому, чтобы по-новому взглянуть и на прежние, и на будущие союзы. В первую очередь его волновала Австрия: он не мог простить этому традиционному союзнику, повязанному с Россией расчленением Польши, предательства, восприняв его как личное оскорбление, на которое надо было ответить. Парижский договор он воспринимал также как личную трагедию. Наконец, еще одной целью было восстановление позиций России на Балканах, тем более важное, что оно могло изменить режим пользования проливами.

 

Французская иллюзия

Поражение в войне изолировало Россию, столкнувшуюся одновременно и с враждебностью Франции, и с изменой Австрии. Как построить отношения с внешним миром на новой основе? На кого опереться? Монарх и его министр были далеки от согласия по этим вопросам.

По воспитанию своему, по родственным узам, а также по характеру Александр II склонялся к Пруссии. Именно там юный наследник, путешествуя, встретил родственные души. В культурном плане ему также была близка эта страна, и министр его отца Нессельроде неустанно повторял ему, что было бы серьезной ошибкой разрывать этот традиционный союз. К тому же он советовал не портить отношения и с Австрией неустанно повторяя, что эти симпатии, а также отказ от политического авантюризма, символом которого являлась Франция, то и дело переживавшая революционные потрясения, были краеугольным камнем внешней политики Николая I. Союз с Пруссией был гарантией стабильности во внутренней и внешней политике, в то время как альянс с Францией мог лишь побудить к действию скрытых революционеров. Эта концепция, основанная на перспективах, которые предлагал союз с Берлином, естественно, поддерживалась консерваторами, в то время как симпатии либеральной общественности были на стороне Парижа.

Горчаков в свою очередь скептически относился к вопросу о преимуществах сближения с Пруссией, которое, по его мнению, ничего не даст для возрождения престижа России. Что касается Австрии, он разделял мнение Нессельроде. В силу своих либеральных взглядов, но также и в силу обстоятельств — ибо Англия не проявляла склонности к сближению с Россией — он был полон решимости опереться на Францию и убедить в необходимости этого Александра II, пусть и настроенного пропрусски, а не профранцузски, но проявлявшего к Франции определенный интерес, прекрасно знавшего ее прошлое, культуру, язык, на котором на протяжении пятнадцати лет, будет писать женщине, которую любил больше всего на свете, Екатерине Долгорукой.

Горчакову удалось постепенно заинтересовать монарха своим «французским проектом». Тем, кто боролся с ним за влияние на Александра II, повторяя, что он не привнес ничего нового во внешнюю политику России, он с готовностью отвечал, что русско-французское сближение — дело его рук и что он начал работать над ним еще до того, как император доверил ему ответственность за статус России на внешнеполитической арене.

Еще будучи послом в Вене, в разгар войны Горчаков переписывался с герцогом де Морни и совместно с ним искал возможности выхода из войны, которая, как оба справедливо считали, серьезно колеблет равновесие сил в Европе. Наполеон III сумел извлечь пользу из этих отношений. Он послал своего двоюродного брата де Морни, к тому же женатого на княжне Трубецкой, представлять Францию на коронации Александра II и назначил его послом в Санкт-Петербурге, когда Горчаков стал хозяином внешнеполитического ведомства России. Личные отношения, установившиеся во время войны, знаменовали начало сближения двух стран и облегчали это сближение.

Горчаков с самого начала понимал, что после войны, сведшей их друг с другом, в интересах Франции и России настанет максимально быстрое примирение. Для Франции, победившей в 1856 г., по-прежнему оставалась на повестке дня реализация территориальных притязаний — Ницца, Савойя, левый берег Рейна внезапно оказались в шаговой доступности — но, чтобы достичь этих целей, необходимо было нейтрализовать Австрию, которую поддерживала Англия, мешавшая росту могущества Второй империи. 13 сентября 1857 г. оба императора встретились в Штутгарте. Это свидание было тщательно подготовлено министрами иностранных дел обеих стран. Со стороны России Наполеону III дали понять, что не будут препятствовать реализации планов Франции в Италии при условии, что Франция поддержит желание России пересмотреть Парижский договор.

Свиданию в Штутгарте предшествовали переговоры, касающиеся вывода англо-французских войск из Греции, и пересмотра границ в Бессарабии, которого требовала Россия. Эти дебаты, в ходе которых Франция безоговорочно поддержала требования России, казалось, открывали дорогу полноценному союзному договору, с целью подготовки которого в Париж накануне Штутгартского свидания приехал великий князь Константин. Но его напугала перспектива вовлечения России в новый военный конфликт, который могли спровоцировать территориальные притязания Наполеона III, предлагавшего России в свою очередь поддержку в приобретении Галиции. Конфликт с Австрией, обеспокоенной этими предложениями, явно не входил в планы великого князя, который предпочел отложить вопрос об условиях сотрудничества до встречи императоров.

Так, от встречи до встречи франко-российское сближение, казалось, должно было привести к конкретному результату. Но фактически, несмотря на теплую и дружественную атмосферу встречи в Штутгарте, проект союза сорвался, поскольку между его предполагаемыми участниками возникли противоречия по двум вопросам: турецкая политика и, особенно с 1863 г., польское восстание.

Еще до того, как в Париже, равно как и в Санкт-Петербурге, признали наличие этих противоречий, Горчаков в 1858 г. констатировал, что обе стороны достигли прорыва в отношениях друг с другом. Действительно, в тот же год им удалось сорвать нападение турок на Черногорию и заставить Порту подчиниться их требованиям. В следующем году согласованные действия Франции и России привели к тому, что Молдавия и Валахия приобрели автономный статус, утвержденный на Парижской конференции, после которой состоялось объединение обоих княжеств под властью князя Александру Кузы. Это способствовало образованию Румынии, что в 1861 г. и было признано турецким султаном. В принципе, «сердечное согласие» обеих стран уже приносило плоды и требовало только формального закрепления.

В то же самое время Наполеон III и Кавур обсуждали в Пломбьере возможность совместного выступления против Австрии. Считая, что в полной мере удовлетворил балканские требования России, французский император захотел узнать ее мнение. С этой целью он направил в Варшаву принца Жерома-Наполеона, ярого сторонника «решительного объяснения» с Австрией. Ответ России на заданный вопрос оказался расплывчатым. Для Горчакова было достаточно благожелательного нейтралитета. Данная реакция разочаровала Наполеона III, который своим посланникам — принцу Жерому-Наполеону и флотскому офицеру Ля Ронсьеру ле Нури — передал два документа, содержавших проект договора с Россией. В первом уточнялось понимание Францией «благожелательного нейтралитета»: Наполеон III ожидал, что российский император выставит войска на границе с Австрией и направит военные суда в Средиземное море, дабы продемонстрировать свою реальную поддержку Франции. К тому же он ожидал, что Александр II использует свое влияние на Пруссию, чтобы убедить ее не вмешиваться в конфликт.

Разумеется, просьбы Наполеона III сопровождались предложениями «компенсации» за помощь России и ее действия. Речь шла о территориальной компенсации в качестве Галиции, в случае, если Петербург объявит войну Австрии. Но Александр II слышать об этом не хотел — и потому, что Австрия для него оставалась оазисом политической стабильности, напоминанием о Священном союзе, и потому, что не хотел, чтобы его втягивали в войну. Сам император России желал прежде всего поддержки Франции в пересмотре статей Парижского трактата, которые он никогда не принимал — а в этом вопросе Наполеон III вел уклончивую политику. Во все новых проектах, передававшихся в российскую столицу через Ля Ронсьера, он возвращался к одному и тому же предложению: Россия должна развернуть свои войска на границе с Австрией в знак дружбы с Францией. Что касается гарантий пересмотра Парижского трактата, чего требовала российская сторона в своих контрпроектах, Наполеон III предпочитал уходить от ответа.

Французский министр иностранных дел Валевский, участник Парижского конгресса, и российский посол Киселев до бесконечности обсуждали детали. По сути, это представляло собой диалог глухого с немым, когда в игру вступила Австрия, желавшая обеспечить нейтралитет России накануне франко-австрийской войны, к которой готовилась Европа. Горчаков какое-то время колебался, но понимал, что если сделать ставку на другую страну, отказаться от поддержки Франции и Англии в жизненно важном для внешней политики России вопросе — пересмотре условий Парижского договора — «вечного кошмара», по словам Александра II — Россия окажется в роли проигравшей. Когда разразилась война, несмотря на всю свою сдержанность, Александр II и Горчаков оказали поддержку Франции, в первую очередь дипломатическую. Горчаков выступил с циркулярной нотой русским представителям в Пруссии и при других германских дворах, содержавшей предупреждение против поддержки последними Австрии. Демарш России, несомненно, способствовал тому, чтобы немецкие княжества воздержались от участия в конфликте, что поспособствовало победам Наполеона у Мадженты и Сольферино. Но, несмотря на это, Наполеон III, ведя переговоры в Виллафранке с императором Францем-Иосифом в июле 1859 г., совершенно забыл об интересах России.

После франко-австрийской войны Россию постигло еще одно разочарование. В 1860–1862 гг. положение христиан на Балканах заставило ее оказать им помощь, и Россия предложила Франции поучаствовать в давлении на Порту. Безразличное отношение Наполеона III к призывам Горчакова еще более ухудшило отношения двух стран. Пора выяснять отношения еще не пришла, но Александр II, по-прежнему относившийся к Пруссии лучше, чем к Франции, встречавшийся в Варшаве в 1860 г. с Францем-Иосифом и Вильгельмом I, и тем не менее еще не решившийся отказаться от политики сближения с Парижем, вполне мог задаться естественным вопросом: какие выгоды извлекла его страна из усилий, предпринимавшихся с 1857 г., и из реальной поддержки, оказанной Парижу в ходе франко-австрийской войны? Просьбы России о поддержке в пересмотре договора 1856 г. оставались гласом вопиющего в пустыне. Наполеон III по-прежнему склонялся на сторону Англии, великой державы, соперницы России, и продолжал отдавать приоритет на Балканах интересам Франции, что являлось для него достаточным основанием отказывать в поддержке России в этом регионе.

Единственное, что на время объединило обе страны на Балканах — разразившийся в Сербии в начале 60-х годов XIX в. кризис, когда князья Обреновичи решили, вернув трон, сделать это событие отправной точкой в создании «Великой Сербии», объединяющей все сербские земли. Реакция Турции на этот проект была жесткой и привела в 1862 г. к военному столкновению. В то время как в Лондоне и Вене склонялись к поддержке Порты, Горчакову удалось добиться того, что Франция выступила в защиту сербских интересов; результатом этого стала ликвидация двух турецких крепостей и упрочение статуса Сербии, хотя владычество Турции еще оставалось реальностью. Россия констатировала тогда, что соотношение сил на Балканах меняется. В Сербии зарождалось крупное славянское государство, которое послужит точкой опоры влияния России в регионе. К тому же активная поддержка Россией Черногории и Сербии в борьбе с Османской империи позволила ей вновь утвердиться на Балканах в роли защитника христиан. Такой была, вероятно, основная составляющая намечавшегося союза с Парижем. Наполеон видел его по-иному, но Россия, несмотря ни на что, обязана ему возвращением на международную арену, которое начало стирать из памяти катастрофу 1856 г.

Одновременно можно было предсказать конец сближения России и Франции. Слишком большое количество разочарований говорило Александру И, что Пруссия может стать более надежным союзником. Польское восстание 1863 г. явилось этому ошеломляющим доказательством, настолько расходились по этому вопросу позиции Франции и России.

Когда разразилось это восстание, страны, противостоявшие России во время Крымской войны, оказались на стороне поляков. Для Франции их защита означала служение делу демократии и обуславливалась солидарностью с польскими католиками. Англия приветствовала восстание, поскольку оно разрушало франко-русское согласие. Австрия, которая на своих землях, не колеблясь, всегда подавляла попытки поляков восстать, поддержала их, поскольку они ослабляли Российскую империю. Единственной страной-союзницей России оставалась Пруссия. Бисмарк с самого начала отнесся к восстанию негативно и направил в Петербург генерала фон Альфенслебена, который подписал с Горчаковым конвенцию о сотрудничестве России и Пруссии в восстановлении порядка в Польше. С точки зрения Пруссии польское восстание оказалось очень кстати, чтобы положить конец опасному сближению Парижа и Санкт-Петербурга, угрожавшему бисмарковскому проекту объединения. Бисмарку было нужно, чтобы Россия отнеслась к нему благосклонно, поскольку он знал, что Франция будет против. К тому же восстановление независимости Польши было неприемлемо для Пруссии, поскольку могло стать причиной союза этой соседней державы с Францией.

Русско-прусская конвенция положила конец долгим дебатам относительно внешней политики России, ведшимся с 1856 г. Хотя Горчакову и его союзнику великому князю Константину удавалось поначалу отстаивать свое видение — несмотря на вялую реакцию Наполеона III — Александр II в 1863 г. взял ситуацию в свои руки, вернувшись к прежнему решению договориться с Берлином. Его триумф был тем более легким, что Наполеон III намеревался восстановить Польшу образца 1815 г. и тем самым изменить карту Европы. Александр II отстаивал свою позицию, поскольку он не мог допустить, чтобы Франция диктовала ему, как вести себя в Польше. Горчаков, также столкнувшись с разногласиями и недоразумениями, которые сопровождали сближение с Парижем, был теперь готов прислушаться к Бисмарку, за которым имел возможность внимательно наблюдать пока тот был послом в России (1859–1862).

У России не было никакой необходимости в поддержке Пруссией подавления польского восстания, по крайней мере, военной. Но эта поддержка позволила ей не оставаться в изоляции на европейской политической арене в то время, когда ее противники называли политику репрессий «варварством». Тем не менее, следовало «отплатить» Пруссии за поддержку. Для Бисмарка это стало возможностью после победы России продвигать свой проект объединения. В 1864 г. Польшу усмирили, но войска Пруссии вошли на территорию Дании под предлогом защиты проживавшего там немецкого населения. Пруссия овладела герцогствами Шлезвиг и Гольштейн, а также портом Киль, на что никак не отреагировала Россия, хотя Дания была ей близка. Это был лишь первый шаг. Двумя годами позже, пришла пора Австрии расплачиваться за амбиции Пруссии. С поражением Австрии при Садове, закончившим быструю войну, позволившую Пруссии приступить к созданию могучего государства, объединявшего все земли к северу от Майна, в России констатировали, что европейское равновесие, которого желали победители Наполеона I исчезло.

Для России вновь встал вопрос о внешнеполитических ориентирах. Следует ли согласиться с ростом могущества Пруссии и продолжать следовать по пути налаживания дружеских отношений с этой страной, которая угрожала союзникам по Крымской войне? Так считал Александр II. Следует ли, напротив, притормозить Бисмарка и вернуться к сближению — каким бы разочаровывающим оно ни было — с Францией? Летом 1866 г. кронпринц в сопровождении генерала Мантейфеля достиг в Санкт-Петербурге формальной договоренности об объединении двух стран. Горчаков согласился не препятствовать созданию Северо-Германского союза во главе с Пруссией, в то время как участники с прусской стороны обязались поддержать пересмотр неблагоприятных для России статей Парижского договора, в первую очередь о нейтрализации Черного моря.

Спустя ровно десять лет после заключения ненавистного договора Россия нашла союзника, который открыто соглашался защищать ее интересы. Франко-русский альянс, по-прежнему находившийся на стадии проекта, на этот раз окончательно превратился в клочок бумаги. Молчание Наполеона III по столь чувствительному для России вопросу обеспечило победу прусского лагеря и позволяло Бисмарку двигаться, не будучи стесненным франко-русским соглашением, к заветному единству Германии. Александр II и Наполеон III недооценили, каждый по своим причинам, быстрое превращение Пруссии в империю.

Но уже в эту пору взоры тех, кто правил Россией, обратились к другим горизонтам, к Кавказу и Средней Азии: к регионам, позволявшим бросить вызов вечной сопернице — Англии.

 

Смирись, Кавказ!

Эта фраза была написана в 1821 г. А. С. Пушкиным, находившимся под впечатлением и от внешней неприступности Кавказа, и от яростного сопротивления русским войскам. После смерти поэта в 1837 г. его наказ далеко еще не сбылся: потребуется два десятилетия Николаю I, а затем его сыну, чтобы усмирить казавшиеся непобедимыми народы.

Кавказская война началась, когда Александр II еще не родился. Истоки ее восходят к эпохе Екатерины II. После покорения Крыма, отодвинув границы государства к Черному морю, великая императрица обратила взор на Кавказ. Положение там благоприятствовало реализации ее амбициозных проектов. Христианские государства — Картли, Кахетия и Имеретия — призвали ее на помощь в борьбе с двумя могущественными мусульманскими соседями, Персией и Турцией. В 1783 г. эти государства перешли под протекторат России. Защита кавказских христиан открывала заманчивые перспективы на севере, где жили чеченцы и дагестанцы, и на востоке, где карабахские земли населяли армяне, принявшие христианство в незапамятные времена.

Но Кавказ очень сложный регион, а Екатерина и ее советник Потемкин понимали это не до конца. Бесконечное множество народов и языков объединяли лишь ислам и отказ подчиняться России. В 1785 г. глава чеченских мюридов шейх Мансур призвал к восстанию против гяуров («неверных»), т. е. против русских. Мансур («Победитель» по-арабски) с покрытой тюрбаном головой, в зеленой накидке, вел на бой чеченцев своими молитвами, авторитетом, и репутацией непобедимого воина ислама. Встревоженные влиянием этих пылких речей, русские войска осадили селение шейха Мансура, ускорив готовившееся там восстание. К изумлению русских, шейху Мансуру удалось спастись и оставаться неуловимым до 1791 г., но, что еще более важно, разразившееся восстание стало прелюдией к великой войне мусульман Кавказа.

Шейху Мансуру удалось поднять и другие народы Кавказа: аварцев, кабардинцев, ногайцев, кумыков. Несмотря на храбрость их вождя, восставшим народам не удалось преодолеть клановые распри. Но их уже объединяло желание защитить ислам от насаждавшегося русскими христианства. Хотя первая «священная война» не смогла объединить народы этого края, она тем не менее оставила о себе воспоминания, которые способствовали укреплению их веры.

В 1795 г. появилась надежда, что Кавказ избежит владычества русских. Новый персидский шах вторгся в Грузию, сжег Тифлис и изгнал русских из региона. Этого Екатерина II, побеждавшая всегда и везде, вынести не могла. Ее новый и последний фаворит Платон Зубов атаковал персов, отвоевал Грузию и предложил двинуться оттуда к Индии. Смерть императрицы положила конец этому безрассудному предприятию. Но завоевания, сделанные в ходе последней кампании ее царствования — Баку и Дербент — позволили России выйти к Каспийскому морю, удобной базе для закрепления на Кавказе.

Павел сохранил убежденность нелюбимой им матери в том, что Кавказ необходим России, и просто присоединил в 1801 г. Грузию, попавшую под протекторат России двумя десятилетиями ранее. Сложная личность, Павел I был одновременно и жесток — данная аннексия это доказывает, — и желал поладить с мусульманскими народами Кавказа, считал, что их трудно будет интегрировать в империю без уступок их вере. Но он был убит. И Александр I избрал для Кавказа жестокую политику без каких-либо уступок. Для него, как и для его представителя в Грузии генерала Цицианова, Грузия была азиатской, а весь Кавказ — сборищем разбойников и грабителей. К тому же, бряцая оружием на Кавказе, Россия надеялась произвести впечатление на обе соседние мусульманские империи. С этой целью в Чечне построили крепость Грозная. Тем не менее именно здесь начнется «священная война» с Россией, война, которая на этот раз будет продолжаться около полувека. Война под знаменем ислама, которое уронил шейх Мансур.

Несмотря на восстание 1785 г., Россия не предвидела масштабы движения, которое охватило Кавказ. Чечня поздно приняла ислам, и никто не уделял внимание распространению суфизма в начале XIX в. До тех пор анимизм и различные духи-покровители сосуществовали с исламом, слабо укорененным усилиями турок и татар. И все противостояли христианству. Но суфизм, мистическое движение, распространявшееся братствами (тарикатами), возглавлявшимися духовными вождями, учение которых восходило ко временам пророка, завоевал Кавказ, тем самым определив специфику ислама в этом регионе. Самым авторитетным здесь братством было братство Накшбандийа, появившееся в Центральной Азии и проникшее на Кавказ в начале XIX в. стараниями турецкого шейха Халида. В 1820 г. на Кавказе стали распространяться слухи о том, что в отдаленных селениях суфийские богословы проповедуют «путь истины», мистическое течение ислама. Если первоначально это учение было мирным, открывавшим путь единению с Богом и предлагавшим верующему борьбу с собственными демонами, мюридизм быстро эволюционировал. Антирусская составляющая — ибо исламу на Кавказе угрожали русские гяуры — вышла на первый план, и братство Накшбандийа, занявшее ведущие позиции в Дагестане и Чечне, развернуло знамя газавата.

Характерной чертой этого братства было то, что роль политической власти там быстро выросла, созерцание сменилось социальной активностью, которую священная война должна была насытить содержанием. В 1827 г. проповедники призвали своих последователей начать газават против «неверных», русских завоевателей, и эта война затянулась на четверть века.

Появились несколько вождей, в том числе проповедник Кази-Мулла, который попробовал к 1830 г. стать полководцем, собрал 8000 мюридов и бросил их на штурм русских позиций. Его разгром и гибель в бою в 1832 г. стали на какое-то время облегчением для русских (в том числе для генерала Паскевича), которые с тревогой наблюдали за этими непрекращающимися волнениями. Это облегчение обусловлено тем, что они не знали — настоящая «священная война» с гибелью Кази-Муллы далеко не закончена и вот-вот вспыхнет под руководством авторитетного вождя, пока остававшегося в тени, Шамиля. Шамиль был третьим имамом — военным и политическим руководителем Кавказа. Высокообразованный духовный вождь, основатель теократического государства, блестящий стратег, отважный воин, он был глубоко религиозен и убежден, что призван действовать во имя духовной и светской миссии. Он был родом из Дагестана. Приняв эстафету у шейха Мансура, он считался чеченцами продолжателем его дела. Против этих непреклонных горцев, воинов веры, которую Россия не хотела признавать, единственной реакцией русских генералов Ермолова и Паскевича был настоящий террор. Еще до того, как символом священной войны стал Шамиль, она привела к гибели десятков тысяч человек с обеих сторон, уничтожению аулов, высылке населения, а также к голоду и эпидемиям, которые косили горцев и русские войска.

Шамиль знал, что для противостояния захватчику он должен объединить Кавказ под черным знаменем мюридов; для этого ему надо было собрать тейпы. Он проявлял по отношению к тем, кто отказывал ему в поддержке, невероятную жестокость, грабил и сжигал аулы, отрубал руки и головы. Насилие окупилось: он объединил вокруг себя чеченцев, дагестанцев, аварцев Восточного Кавказа, которых привел ему Хаджи-Мурат, прославленный Толстым, но ему не удалось надолго привлечь на свою сторону осетин, черкесов и, главное, кабардинцев, что стало для него основной проблемой.

Против Шамиля Россия с 1840 г. выставила 150 тыс. хорошо вооруженных солдат под руководством опытных военачальников. Шамиль отказывался от лобовых столкновений, вел партизанскую войну, сбивавшую с толку русских стратегов, и так не привыкших к горному рельефу, мало приспособленному для ведения классической войны. Поскольку усмирение было невозможно, на повестку дня встала война на уничтожение. В памяти народов Кавказа Шамиль всегда останется почитаемым героем, а войну с русскими никогда не забудут и не простят. Николай I, тридцать лет ждавший успеха русских, умер, так и не увидев его. Из кавказских тисков придется выбираться Александру II.

В 1856 г. окончание Крымской войны позволило императору бросить на Кавказ необходимые подкрепления. Шамиль был обескуражен вдвойне: и расширением военных действий, и попытками его старшего сына Джамалуддина убедить его сблизиться с Россией.

Судьба сына Шамиля — пример ряда оригинальных аспектов российской завоевательной политики, которая всегда пыталась использовать элиту завоеванных народов. Сколько членов именитых татарских, а позже кавказских семей попали таким образом ко двору и получили высокие должности, свидетельствуя своим примером о возможности интегрироваться в народ-победитель? 29 августа 1839 г., после битвы при Ахульго, одного из первых воинских подвигов имама Шамиля, русским войскам удалось захватить Джамалуддина. Его, отправленного сначала в Москву, а затем в Санкт-Петербург, принял как почетного гостя сам император. Учась в кадетском корпусе, он получил хорошее образование, в том числе даже мусульманское духовное воспитание. Он стал, таким образом, убежденным мусульманином, но и завсегдатаем придворных балов и светских салонов. Император подумывал даже женить его на девушке из высшего общества и произвел его в поручики.

Для Шамиля это были отвратительные новости: его сын — заложник империи, и на многие годы самой заветной его мечтой станет освобождение Джамулуддина. В 1854 г. ему представилась такая возможность, когда во главе отряда чеченцев он захватил членов двух княжеских семей Грузии. Они стали заложниками Шамиля, который надеялся обменять их на других заложников, в том числе на своего сына.

Переданный отцу Джамалуддин был растерян, наверное, не меньше, чем сам Шамиль, который столкнулся с отчужденностью сына, ностальгией по России, русской культуре, русским друзьям, с мольбами о том, чтобы начать мирные переговоры с Россией. Шамиль отказался, но «знал, что потерял сына второй раз», как напишет Александр Дюма. Не правда ли, Шамиль предвосхитил здесь собственный конец?

200 тыс. солдат отправили на Кавказ под командованием князя Барятинского, чтобы положить конец борьбе, в разных формах продолжавшейся здесь с начала века. Со стороны России это была тотальная война, направленная на то, чтобы победить Шамиля в военном отношении и изолировать в моральном. Равнинная Чечня стала объектом пристального внимания русской армии, которая налаживала здесь быт, торговлю, связи между родами. Напротив, горы, место боевых действий, держали в кольце блокады. Провизии там не хватало, и войска Шамиля охватывало отчаяние. Все более частым явлением становился переход на сторону неприятеля, и даже Хаджи-Мурат капитулировал. Шамиль терял своих союзников одного за другим. Только что умер его старший сын, и именно тогда, 27 июля 1859 г., он решил сдаться. Барятинский в торжественной обстановке принял его капитуляцию, а в Харькове имам впервые встретился с Александром II, который принял его с почестями и уверил в своей дружбе. Так же он отнесся и к его сыну, несчастному Джамалуддину. Возможно, поэтому Шамиль признал свое поражение, согласился жить в Калуге, куда до него ссылались другие побежденные: последний крымский хан и хан Младшего жуза. Империя хорошо относилась к своим новым подданным, и в 1870 г. Шамиль сумел совершить хадж в Мекку, а также побывать в Константинополе, Каире, и, наконец, в Медине, где он скончался и был похоронен по мусульманским традициям.

Военная эпопея Шамиля закончилась в 1858 г., но война на Кавказе еще нет. Проявив великодушие к имаму, Александр II хотел отнестись также к народам Кавказа, надеясь превратить мятежников в мирных подданных. Сколько уступок было сделано чеченцам, отождествлявшим себя со своим побежденным вождем! Им гарантировали, что они могут свободно исповедовать свою веру. Оставалось в силе мусульманское право, по которому судили местные суды. Чеченцев освободили от военной службы. Они сохраняли собственность на свою землю, хотя уже началась колонизация Кавказа казаками. На три года они были освобождены от податей. В конечном счете сохранялись все обычаи, за исключением кровной мести. Может, этих мер было и достаточно, чтобы замирить чеченцев, но они сопровождались политикой колонизации, которая для них была неприемлема.

Российские власти столкнулись с тем, что горные тейпы настроены более воинственно, чем равнинные. Шамиль был вождем равнинного братства Накшбандийа, и после капитуляции все его сторонники последовали его примеру. Но его авторитет распространялся лишь на небольшой участок гор, где бал правило другое братство — Кадирийа; тейпы, относившиеся к нему, отказались следовать примеру Шамиля и продолжили партизанские действия. Чтобы подавить это сопротивление, русские власти решили добиться оттока оттуда населения, поджигая селения, леса, тем самым делая регион непригодным для жизни. Горцев также оттесняли на равнины, где они сталкивались с колонистами-казаками, которых наделяли самыми плодородными землями.

В мае 1860 г. в Аргунском ущелье вспыхнуло восстание, ускоренное распоряжениями по перемещению населения. Последовала классическая череда мятежей и репрессий, и хотя более года спустя восстание подавили, мир оставался обманчивым. Новый духовный вождь объединил горцев: знамя ислама от имени тариката Кадирийа развернул Кунта-Хаджи. Братство организовывалось, множило сторонников, утверждалось во все новых селениях, создавало настоящую подпольную власть. Российские власти, которые в 1859 г. полагали, что дело сделано, встревожило это движение, привлекавшее все больше горцев, и они решили предупредить взрыв.

В январе 1864 г. наступила очередь Кунта-Хаджи подвергнуться аресту и отправиться в крепость в центре России. Этот арест не принес мир, а спровоцировал локальные стычки, которые из года в год становились все чаще. И все же, народы Кавказа ослабляли, а спорадическим вспышкам не давали перерасти в тотальную войну, с одной стороны, несогласие между собой, с другой — соблазн бежать в Османскую империю. Последний выход выбрали множество черкесов, чеченцев, абхазов и кабардинцев. Эти волны беженцев, сокращавшие население, сами по себе были источником горечи и слабости. Но беженцы в Османской империи создавали настоящие антирусские движения, с которыми еще предстоит столкнуться во время новой конфронтации России и Высокой Порты.

Пушкин мечтал о покорении Кавказа. Да, его разгромили и утвердились там в первые годы правления Александра II. Но он ни в коем случае не покорился. И война на измор стала тяжким бременем для российской казны, и так опустошенной Крымской войной. Монарху повезло в том, что в эти годы взоры его соотечественников и иностранных наблюдателей были устремлены на готовящиеся или уже начатые реформы. Кавказская война осталась в памяти эффектной капитуляцией Шамиля, а не отдельными малоизвестными мятежами, и прежде всего образом монарха, торжествовавшего победу над сильным противником, т. е. образом восстановленного могущества. И это могущество было тем более ощутимо, что Россия в то же самое время, несмотря на возобновлявшиеся на Кавказе боевые действия, за несколько лет создала новую империю на мусульманских землях, в степи и Туркестане.

 

«Большая игра» в Средней Азии

«Сосредоточение», столь милое сердцу Горчакова, по-разному понималось органами, занимавшимися внешней политикой. В Военном министерстве, Азиатском департаменте Министерства иностранных дел возможность экспансии в Средней Азии выходила на первый план. Интерес России к этому региону был далеко не нов. С XVI в., после свержения татаро-монгольского ига, встал среднеазиатский вопрос. Встал в первую очередь по торговым причинам, касавшимся людей и экономики. Работорговля и обмен пленными долгое время были нитью, связующей Россию и Среднюю Азию. На отдаленных рынках продавали множество пленников, в основном русских, а России самой не хватало рабочих рук. А то, что ее подданные-христиане предлагаются работорговцам из Средней Азии и даже Индии, побуждало ее искать решение проблемы, подобное договору, связавшему в 1842 г. Бухару и империю, обязывавшему эмират больше не захватывать русских подданных в ходе набегов на казахские и туркменские земли. Россия собиралась также обеспечить безопасность своей торговли, покупая в Средней Азии шелк, хлопок, бирюзу и поставляя их в Европу.

Еще две причины толкали Россию в Среднюю Азию: экспансия Англии, которая нацелилась на те же регионы и Война за независимость в Америке.

Экспорт хлопка из Америки прекратился. Россия могла бы найти замену при условии контроля над среднеазиатскими рынками. Необходимость в этом ощущалась довольно остро, т. к. ее собственное текстильное производство развивалось быстрыми темпами. Русские монархи, как уже отмечалось, обратили внимание на степь в XVI в., как только была взята Казань и замирено Поволжье. Екатерина II принялась закреплять позиции в этом регионе, привлекая русских и немецких колонистов и строя линии крепостей. К началу XIX в. уже были видны результаты ее политики. Благодаря этим действиям Россия оказалась в непосредственном соприкосновении со степью, населенной казахами, тюркоязычными кочевниками, занимавшими огромную территорию от Урала до побережья Каспийского моря с одной стороны, от Алтая до Тянь-Шаня и китайской границы с другой, и, наконец, с севера на юг от Сибири до среднеазиатских ханств. Соседство могущественной Российской империи вынуждало казахов, которым на востоке угрожали западные монголы, искать равновесие между своими беспокойными соседями, то заключая договоры с Россией в обмен на защиту, то преследуя русских купцов, военных и колонистов и даже поднимая мятежи. В 1837 г. казахский султан Кенисары Касым Ули поставил под угрозу военное присутствие России; потребовалось десять лет боев на то, чтобы восстановить в регионе хрупкий порядок.

В эти годы медленного продвижения по степи Россия действовала тремя способами: путем влияния на ханов различных казахских орд, поддерживая одних, ослабляя других, поощряя конфликты между ними с тем, чтобы затем выступить в роли арбитра; путем военного присутствия, опиравшегося на строительство крепостей под предлогом защиты русских колонистов; наконец, с начала XIX в. путем настоящего исхода русских крестьян, бежавших от крепостничества на считавшиеся плодородными степные земли. Это движение поощрялось центральной властью, наращивавшей военное присутствие в этом регионе, что только ширило поток мигрантов.

На восстание кочевников Россия, таким образом, отвечала ползучей колонизацией, наполовину спонтанной, наполовину поощряемой сверху, но в середине века стал вопрос более систематической колонизации. Было проведено несколько операций с целью запугать и изолировать казахов от поддерживавших их среднеазиатских эмиратов. В 1839 г. генерал Перовский попытался с этой целью овладеть Хивой. Поход провалился, но свидетельствовал, что такого рода проекты стоят на повестке дня.

К концу Крымской войны Россия уже утвердилась в казахских степях, и было совершенно ясно, что по мере продвижения вперед, она должна была столкнуться с Англией. Последняя, укрепившаяся в Индии, расширила присутствие в Афганистане и попыталась также прозондировать почву в среднеазиатских государствах, куда отправляла своих военных и гражданских представителей. Молодой русский дипломат, назначенный военным атташе в Лондоне в 1856 г. и четыре года спустя ставший директором Азиатского департамента МИД, Игнатьев, горячий сторонник экспансии, писал своему министру: «В случае разрыва с Англией только в Азии мы можем вступить в борьбу с нею с некоторой вероятностью успеха». Практически в то же время генерал Скобелев так развивал эту мысль: «Дайте мне сто тысяч верблюдов, и я завоюю Индию».

В то время как Горчаков упорно искал сближения с Францией, Англия, как мы видим, была в центре внимания многих сановников России. Горчаков не был сторонником экспансионистской политики, считая ее малосовместимой с «сосредоточением». Его поддерживал министр финансов Рейтерн, стремящийся уберечь российскую казну от новых трат. И тем не менее несколькими годами позже Горчаков оправдывал экспансию оборонительными аргументами: «Положение России в Средней Азии одинаково с положением всех образованных государств, которые приходят в соприкосновение с народами полудикими, бродячими, без твердой общественной организации […] Государство должно решиться на что-нибудь одно: или отказаться от этой непрерывной работы (экспансии. — Ред.) и обречь свои границы на постоянные неурядицы […] или же все более и более подвигаться вглубь диких стран […] Такова была участь всех государств, поставленных в те же условия. Соединенные Штаты в Америке, Франция в Африке, Голландия в своих колониях, Англия в Ост-Индии — все неизбежно увлекались на путь движения вперед, в котором менее честолюбия, чем крайней необходимости, и где величайшая трудность состоит в умении остановиться».

Александр II, которого тянули в разные стороны экспансионисты и сторонники осторожности, поддержанный военным министром Милютиным, попытался занять компромиссную позицию. Но обоим пришлось уступить тем, кто уверял, что Россия сможет, ничем не рискуя и без особых издержек, нарастить свою мощь в этой части света. Необходимость сохранить завоеванные в степи позиции утвердилась в сознании монарха, по-прежнему стремящегося добавить глянца потускневшему могуществу России.

На местах военным была предоставлена полная свобода действий. Еще когда Россия боролась с кавказскими горцами и вела Крымскую войну, генерал Перовский проверял ханства на прочность. В июле 1853 г. он овладел одной кокандской крепостью, окрестил ее Форт-Перовск и сделал опорным пунктом для последующих наступлений. С этого момента граница России отодвинулась от Оренбурга до Туркестана. Затем он закрепился на южном берегу озера Балхаш и основал в 1854 г. город Верный, который позже будет переименован в Алма-Ату. Это продвижение осуществлялось без санкции монарха, но окрыленный успехами, генерал Перовский настаивал в письмах министру с 1854 г. на необходимости идти дальше, ссылаясь на то, что «агенты турецкого правительства» пытаются убедить бухарского эмира, пользуясь Крымской войной, напасть на русских, на то, что схожие события происходят в Коканде и Хиве, на то, что турок «подстрекают» англичане.

Александр II не согласился продолжать боевые действия, а решил сначала провести переговоры со среднеазиатскими суверенами, чтобы нейтрализовать английских агентов. Это было поручено флигель-адъютанту Игнатьеву, но тот констатировал, что «со времен Бориса Годунова» все миссии подобного рода заканчивались одинаково — получением от эмира заверений в дружбе и формальным отказом выполнять малейшие требования царя.

Еще несколько лет осторожность оставалась основной доктриной официальной политики, но в 1863 г. радикально изменилась, и причина тому — польское восстание. Польшу поддерживала Франция, а главное — Англия. Так зачем же колебаться и не бросить ей вызов там, где она более всего уязвима, в Средней Азии? В ноябре 1864 г. Александр II решительно высказался в пользу проекта, подготовленного совместно военным министром и министром иностранных дел: завоевать Среднюю Азию, первыми атаковав самого упрямого соперника — Кокандское ханство.

Генералу М. Г. Черняеву, когда он овладел городами Туркестан и Чимкент, оставалось взять самый крупный город Средней Азии — Ташкент с населением 100 тыс. жителей, и выйти в Ферганскую долину и Ташкентский оазис, где проживали три миллиона узбеков, казахов и киргизов. Позиция Черняева подкреплялась тем, что его только что назначили военным губернатором всех завоеванных территорий от Аральского моря и озера Иссык-Куль до Оренбурга. Почувствовав силу, он начал штурм Ташкента, не дожидаясь, пока решение об этом примут наверху. Около двух тысяч двухсот пушек были со стороны России направлены на тридцать тысяч плохо вооруженных защитников Ташкента, которых к тому же застала врасплох скорость маневра русских. Через несколько дней бой был выигран, и в июне 1865 г. русский флаг взвился над Ташкентом. Бухарский эмир заволновался, по собственной инициативе сместил кокандского хана, бежавшего из Ташкента во время осады, и сменил его одним из своих ставленников. Он также увеличил количество военных набегов на русские позиции. Тщетно!

Русская пресса запестрела требованиями утверждения на занятых землях купцов и предпринимателей в интересах торговли, т. е. аннексии завоеванных территорий. Эти призывы были услышаны. Данные территории образовали Туркестанское генерал-губернаторство, подчиненное генерал-адъютанту Константину Кауфману, наделенному неограниченными полномочиями.

Для бухарского эмира это была настоящая провокация; через духовенство он призвал народы всей Средней Азии на «священную войну» с неверными. Он двинул свои войска против захватчика и дал Кауфману возможность одержать блестящую победу у Самарканда, которая приумножила владения России. Разбитые наголову войска эмира бежали, и ему пришлось капитулировать.

30 июня 1868 г. отчаявшийся бухарский эмир подписал мирный договор. В столице эмирата его оппоненты воспользовались самаркандским поражением как предлогом для попытки его устранения. По условиям договора Бухара переходила в вассальную зависимость от России.

Разумеется, «большая игра» России еще не закончилась. Россия подчинила себе Коканд, нейтрализовала Бухару, но горные племена этого эмирата еще не были побеждены, и Хива еще сохраняла поле для маневра. Впрочем, эти оговорки не могут омрачить блестящих итогов. Под полным контролем России находились долины двух рек, питавших всю Среднюю Азию — Сырдарьи и Амударьи. Туркестанское генерал-губернаторство было вверено одному из лучших русских администраторов и подчинялось Военному министерству, так же как и казахская степь. Эти завоевания, которые на время прекратились, так как необходимо было организовать новые территории и устроить на них поселенцев, стекавшихся туда волнами, обошлись России малой кровью, несмотря на трудности продвижения по пустыне, жару и болезни. «Белому царю», как его называли новые подданные, повезло — на его пути были рассеянные, плохо вооруженные и плохо обученные противники. Потребовалось всего несколько лет, чтобы «прогулка» по Средней Азии значительно раздвинула границы империи и чтобы соперница Англия обеспокоилась этим продвижением России, ставившим под угрозу ее позиции в Афганистане. Да, туркменские племена в этом регионе еще оставались барьером на пути продвижения России. Но на долго ли?

Александр II ответил на этот вопрос несколькими годами позже. В середине 60-х годов XIX в. ему необходимо было заняться организацией самых дальних рубежей, и Средняя Азия не являлась единственной сферой его интересов.

 

Границы экспансии

Определение курса внешней политики, начатое Горчаковым, подразумевало, что Россия должна разобраться в своих потенциальных друзьях и противниках, в государствах, которые надо завоевывать или склонять к миру. В Азии и на Тихоокеанском побережье определение этого курса обуславливало внешне противоречивые решения. Первое судьбоносное решение: Россия оставляет свои отдаленные американские владения, наследие политики, которой следовали с XVIII в.

Сибирь, завоеванная за век до того, открыла дорогу экспансии России на Дальний Восток и на Аляску. На Дальнем Востоке, где она постоянно конкурировала с Китаем, после ряда столкновений ей пришлось, вслед за подписанием Нерчинского договора, более чем на век оставить попытки проникновения на юг. Она направила усилия на Аляску, место обитания морского бобра, мех которого ценился по всей Европе и который был предметом вожделения русских купцов. Российско-американская компания, основанная в 1797 г., получила монопольные права на торговлю пушниной; но русские купцы и колонисты столкнулись с враждебностью аборигенов, особенно алеутов, которым угрожало присутствие России, принесшей с собой водку, табак и болезни. Эти конфликты и материальные трудности побудили колонистов двигаться дальше на юг и закладывать с целью защиты сограждан крепости, главная из которых Форт-Росс, вблизи современного Сан-Франциско. Калифорния, таким образом, становилась землей с русским населением! Но и здесь Россия столкнулась с соперником, Испанской империей, которая остановила ее продвижение.

Соединенные Штаты, напротив, поначалу благосклонно относились к продвижению русских по Калифорнии до тех пор пока оно угрожало интересам Англии. Но эти отдаленные владения ни в коей мере не соответствовали представлению российских властей об интересах империи. Все — начиная с Александра I, который не захотел в 1812 г. взять Гавайские острова под свой протекторат — рассматривали империю как единое пространство. В 1842 г. Россия уступила Форт-Росс и задалась вопросом о целесообразности присутствия на Аляске. В 1855 г. граф Николай Муравьев, генерал-губернатор Восточной Сибири, пытался убедить Александра II, что Аляска бесполезна для России и что, уступая эту землю Соединенным Штатам, она получит свободу действий на Дальнем Востоке. Вняв этим доводам Александр II повелел в 1858 г. своему представителю в Вашингтоне проинформировать американское правительство, что у того есть возможность приобрести Аляску. У проекта были свои преимущества: от этого выигрывала казна, опустошенная Крымской войной, улучшались отношения с Соединенными Штатами, что наносило удар по Англии.

В Соединенных Штатах идею приобретения Аляски встретили далеко не однозначно. Эту «ледяную землю», богатства недр которой были еще неизвестны, эту «Русскую Америку» тем не менее купили после долгих дебатов за семь миллионов долларов, чуть меньше того, на что рассчитывала Россия, но больше того, что ей предложили поначалу. Несмотря на это, общественное мнение России критиковало этот отказ от территории, тем более что он последовал за другим, от которого выиграла Япония.

Действительно, в 1855 г. адмирал Путятин подписал с Японией договор, по условиям которого ей передавались три Курильских острова. Чтобы понять, что представляли собой эти острова для России, необходимо рассматривать отношения с Японией в рамках глобального понимания ее международных интересов. Долгое время русские монархи хотели открыть для своих судов японские порты. В XIX в. интерес России к Японскому архипелагу рос по мере того, как все европейские великие державы и Соединенные Штаты укрепляли там свои экономические и политические позиции. Россию это тем более беспокоило, что Япония находилась в непосредственной близости от ее дальневосточных земель. К тому же четких границ между японскими и русскими базами на островах не было и рыболовство на Сахалине также служило предметом конфликтов сторон.

Во главе «делегации» на трех кораблях в составе 463 человек — Николай I надеялся произвести этим впечатление на партнеров по переговорам — адмирал Путятин отправился в Японию, чтобы договориться по вопросам, представлявшим интерес для России. Соединенные Штаты в том же году добились права захода в некоторые японские порты, что облегчало его план. Путятин воспользовался прецедентом, и в итоге — после того, как японцы долгое время томили его ожиданиями, внушали ложные надежды, чередовали обещания и отказы — добился своего. Договор был подписан 26 января 1855 г.: Япония соглашалась открыть порты Хакодате, Нагасаки и Симода для русских судов; туда были назначены русские консулы. Россия в обмен на это зафиксировала русско-японскую границу между островами Итуруп и Уруп, т. е. оставила Японии три Курильских острова и признала неразделенность острова Сахалин.

Проблема Сахалина впоследствии два десятилетия будет сказываться на русско-японских отношениях, которые, как считали в России, были нормализованы вследствие территориальных уступок. Еще более серьезной проблемой, чем скрытый конфликт с Японией, было то, что английские и американские представители в этой стране принялись постоянно создавать России трудности. В начале правления Александра II восточная политика сопровождалась соперничеством трех стран — России, Англии, США, преследовавших цель добиться привилегированного положения и в портах, и в торговле с Японией. После того как Россия овладела Приамурьем и Приморьем, Сахалин стал ее главной стратегической ставкой. Особый комитет под председательством великого князя Константина, настоящего творца японской политики, разрабатывал проекты, направленные на решение судьбы Сахалина, особенно его южной части, на которую претендовали японцы, и где происходили военные стычки, в то время как в Петербурге шли бесконечные переговоры. Русские и японцы соревновались, кто быстрее заселит юг острова колонистами и создаст военные базы, что в 1866 г. привело к вооруженным столкновениям выходцев из обеих стран.

Общественное мнение России осуждало осторожность правительства, неспособного добиться того, чтобы официально были признаны ее права на Южный Сахалин, так же как и отказ от Курильских островов. Следует ли эти территориальные уступки объяснять определенными затруднениями, испытываемыми Россией при одновременной экспансии в Средней Азии и необходимостью сохранения территорий отдаленных, а главное, в обоих случаях — Аляска и Курилы — не вписывающихся в доктрину, подразумевающую единство пространства? Или же стоит думать, что Александр II, сосредоточившись на реформах, не в полной мере оценил последствия территориальных уступок, исключительно редко встречавшихся в истории России, тем более что о них договорились в мирное время, в отсутствие какого-либо давления извне? Вероятнее всего, эти уступки — следствие разногласий в аппарате и борьбы благоразумия и даже сложных расчетов Александра II и Горчакова и экспансионистских настроений части чиновников высшего звена.

Отношения с Китаем, определявшиеся экспансионистским настроением русских военных, были совершенно иными. Достаточно могущественный в XVII в., чтобы навязать свои взгляды, Китай должен был в 1860 г. уступить амбициям России. Тогда страна была предметом вожделений Англии и Франции. Торговля опиумом, которой занимались прежде всего англичане, спровоцировала ответную реакцию Китая и вызвала две «опиумные» войны 1841–1842 и 1856–1860 гг. Русскому правительству эти конфликты, в которых участвовали Англия и Франция, и угроза, которую они представляли для безопасности ее границ, внушали беспокойство. Едва взойдя на престол, Александр II поручил Муравьеву провести с Китаем переговоры, что он и сделал, одновременно развернув войска на левом берегу Амура, к неудовольствию китайских властей. Пользуясь трудностями Китая, занятого войной с Англией и Францией, Россия могла позиционировать себя как великая держава особого типа: как держава, имевшая прямое отношение к данному региону в отличие от двух других, не участвующая в войне, способная тем самым выступить в роли посредника между всеми сторонами и защищать интересы Китая. Это объясняет, почему участники переговоров со стороны России Муравьев, Игнатьев и Путятин смогли вырвать у Китая, сопротивлявшегося, но находившегося в сложной ситуации, значительные территориальные уступки.

16 мая 1858 г. Муравьев подписал Айгуньский договор, провозглашавший левобережье Амура — к тому же уже занятое войсками России — ее владением, в то время как правый берег реки оставался за Китаем. Договор предусматривал, — а эта статья имела огромное значение для интересов России, — что только китайские и русские суда могут плавать по рекам Амур, Уссури и Сунгари. Наконец, земли к востоку от Уссури оставались в общем владении обоих государств впредь до определения границ.

4 октября 1860 г. наступила очередь совсем еще молодого генерал-майора Игнатьева подписывать в Пекине договор, дополнявший Айгуньский. Он касался прежде всего территорий, остававшихся в общем владении с 1858 г.: правый берег Уссури признавался принадлежащим России, а левый — Китаю. Появился Уссурийский край, граничащий с Кореей, будущей сферой интересов России. Но уже в 1860 г., присоединив Приамурье и Уссурийский край, Россия усилила свои позиции на Тихоокеанском побережье и могла начать их заселять. Этим в основном занимались казаки. Около ста станиц с населением 10 тыс. человек появилось на берегах Амура, а основанный тогда же город Благовещенск стал центром этой колонизации.

* * *

Чем же определяются некоторые противоречия в решениях Александра II по международным вопросам? В первые годы его правления для того, чтобы восстановить могущество, утраченное Россией в 1856 г., все средства были хороши. Он поддерживал предложения Горчакова и разыгрывал французскую карту, чтобы вернуться на европейскую арену, отказавшись от традиционных альянсов. Победы Наполеона III в Крыму, его внезапное появление в роли дирижера европейского концерта и относительно примирительная позиция Валевского на Парижском конгрессе способствовали этому временному повороту. Сближение с Парижем позже было отвергнуто не в результате непоследовательности политики, а потому что с французской стороны возникли два препятствия: проволочки Наполеона III, для которого это сближение было лишь средством нейтрализовать Россию в пользу собственных экспансионистских планов, а уж никак не целью; традиционно теплое отношение Франции к Польше, проявившееся во время восстания 1863 г. Эти два фактора объясняют, почему после «французского момента» внешней политики Александра II русский монарх обратился к давним друзьям, которым всегда отдавалось предпочтение Паниным, а затем Нессельроде.

В европейской политике Александр II, таким образом, не принимал противоречивых решений, а был образцом постоянства, всегда пытаясь создать оптимальную внешнюю среду для проведения своих реформ. Годы пересмотра европейской политики были для России особенно сложными, поскольку мир, заключенный по итогам Крымской войны, не привел к завершению конфликтов, в которых участвовала Россия. Так, Кавказская война продолжалась почти до конца 50-х годов XIX в., а капитуляции Шамиля, как бы важна она ни была, было недостаточно, чтобы усмирить беспокойный регион.

Наиболее успешно внешняя политика нового монарха складывалась в Средней Азии. В начале продвижения по этому региону Александру II пришлось сделать сложный выбор. Он был занят осторожным поиском новых союзов в Европе, необходимых для возрождения страны. Благоразумие, желание превратить Россию в мирную и стабильную страну, стереть постыдные воспоминания о «жандарме Европы» и обеспечить утверждение доктрины Горчакова, знаменитого «сосредоточения», ни в коей мере не сочетались с политикой экспансии, пусть даже в регионах, удаленных от Европы. Александр II выжидал, предоставив армию, которая на границах степи обеспечивала безопасность самой себе, и дал зеленый свет завоеванию, только убедившись в тщетности своих попыток обольстить Европу.

А разве поддержка, оказанная полякам Францией и Англией, не оправдывала этот поворот? С начала 60-х годов XIX в. экспансия в Средней Азии была реваншем России за унижение в Крыму, за бесконечную Кавказскую войну, за франко-польский сговор, к тому же Александр II нашел еще одно оправдание в своих великих реформах: Средняя Азия предлагала освобожденным, но неспособным выкупить свои земли крестьянам, широчайшие возможности в полной мере наслаждаться дарованной им свободой. Колонизация открывала для реформы неожиданные, но удачно дополнявшие ее перспективы.

Как сочетается эта четкая и умело проводимая политика возрождения, в которой путеводной нитью всегда были национальные интересы России, с отказом от «Русской Америки» и Курил, отказом, тем более чувствительным, что с XVI в. тема «собирания земель» после свержения монголо-татарского ига всегда была центральной в определении внешней политики России. Возрождавшаяся Россия включала в свой состав Украину, Прибалтику, часть Польши; она расширилась до Тихого океана, ее первопроходцы пересекли Берингов пролив. Никаких отказов, только вперед!

Здесь выбор Александра II вписывается в общее видение интересов России. Немного поколебавшись, Соединенные Штаты выразили желание приобрести российские территории. Польское восстание продемонстрировало, что Соединенные Штаты могут быть полезными для России в отличие от Франции и Англии. Россия и Соединенные Штаты не соперничали ни в чем, за исключением присутствия первой на американской земле. С 1863 г. Горчаков утверждал, что это присутствие слишком дорого обходится стране. Американо-английское соперничество также являлось сильным аргументом в пользу укрепления дружбы России и США. Это было продемонстрировано в июле 1866 г., когда группа американских туристов, в том числе тогда еще малоизвестный Марк Твен, посетив Крым, была, к своему удивлению, радушно принята императором в Ливадии. Дружба с Америкой, уверенность в том, что с учетом глобального видения равновесия в тихоокеанском регионе экспансия России в Приамурье и Приморье имела гораздо большее значение, чем в Америке, — все способствовало улучшению взаимоотношений.

Если говорить о Курилах и Сахалине, то у России была еще одна причина отказа от них, которая также вписывается в общую долгосрочную концепцию внешней политики: это сложная внутренняя ситуация в Японии и опасения, что в нее вмешаются великие державы, которые укрепятся на Дальнем Востоке. Это заставило Александра II удовлетворить требования Японии и установить с ней отношения нейтралитета, отказавшись даже от назначения посла в Эдо. Позиции, завоеванные в ущерб Китаю, и необходимость обеспечить безопасность русского флота на Тихом океане также склоняли чашу весов в пользу уступки островов. И здесь вновь желание защитить завоеванные позиции, считавшиеся отправным пунктом для новых действий, заставило Александра II пойти на неожиданные территориальные уступки.

В конечном счете никакой непоследовательности, а во всех отношениях поиск наилучших решений для того, чтобы вернуть России статус великой державы после 1856 г. и подготовить выход на новые передовые рубежи.