Во время Крымской войны российское общество стали интересовать вопросы международной политики. Благодаря относительной свободе, которую печатные издания получили в годы оттепели, журналисты, освещавшие события международной жизни, пользовались большим влиянием. Общественность следила за пылкими заметками Герцена в «Колоколе», написанными в период польского восстания, равно как и за статьями Михаила Каткова, который довольно рано заработал солидный авторитет: сначала он возглавлял «Русский вестник», затем, после 1863 г., «Московские ведомости»; близко сойдясь в молодости с Бакуниным и Герценом, он впоследствии переменил свои взгляды и провозгласил себя сторонником самодержавия, одобрил крайне консервативные преобразования Толстого в сфере образования, также выступая против научно-естественных дисциплин, которые он обвинял в пагубном влиянии и привнесении революционных идей; но популярность он обрел, описывая события международной политики. В 1863 г. Катков выступил против поляков (и против Герцена) во имя славянской солидарности; но он критиковал и пропрусскую политику Горчакова, полагая, что она угрожает интересам империи и славянства. Общественное мнение разделяло эти воззрения. Его, как и Каткова, прельщала идея сближения с Францией, несмотря на то, что оно казалось непростым. Враждебность по отношению к усилению Пруссии и империалистическим притязаниям Бисмарка объединила Бакунина, Каткова и одного из завоевателей Центральной Азии, генерала Скобелева. У всех троих вызывали обеспокоенность германские симпатии Александра II, который сам был выходцем из германской династии, на что непрестанно указывал Бакунин, называя его «германским царем». Всех троих объединяло мнение, согласно которому германцы имели слишком большой вес в российской политике, несмотря на то, что Александр II и приуменьшил их влияние.
Однако император и министр иностранных дел способствовали ослаблению Дании, постепенному объединению германских княжеств под началом Пруссии. Александр всегда питал слабость к королю Пруссии, приходившемуся ему дядей, и это чувство, представлявшее собой смесь уважения и привязанности, вполне соответствовало внешнеполитической ориентации России в конце 1860-х гг. Занимаясь международными вопросами, император не задумывался о том, какое воздействие на общественное мнение мог оказать его развод. Справедливо будет сказать, что монарх на тот момент еще был слишком поглощен бурными событиями своей личной жизни и неустойчивостью внутриполитического курса. Но к концу десятилетия этот период завершился, поскольку ситуация в Европе заставила Александра окончательно определиться, на чьей он стороне.
Частичный нейтралитет
Горчаков, как мы видели, на протяжении многих лет пытался поддерживать баланс интересов между Пруссией и Францией, имея целью добиться пересмотра условий Парижского договора. Однако нерешительность Наполеона III подтолкнула Горчакова к сближению с Пруссией, основанному на обязательстве России сохранять нейтралитет в случае франко-прусского столкновения — обязательстве, по сути означавшем поддержку Пруссии, ибо оно гарантировало последней безопасность тыла. Горчаков не отреагировал на призывы, прозвучавшие в начале 1870-х гг. со стороны Наполеона III, обеспокоенного успехами в деле объединения германских земель. В июле, когда Франция объявила войну Пруссии, Россия заявила о своем нейтралитете и позаботилась о том, чтобы Вена не предпринимала каких бы то ни было действий, могущих пойти на пользу Франции.
На протяжении всей войны император не скрывал, что его личные симпатии были на стороне Пруссии. Каждый раз, когда успех оказывался на прусской стороне, он посылал восторженные телеграммы своему дяде, а после сражения при Седане, где прусская армия понесла тяжелые потери, он писал великой княжне Елене: «Как и вы, я оплакиваю смерть прусских гвардейцев». Официально сохраняя нейтралитет, Россия, Александра II, направляла в Пруссию врачей, санитаров и даже некоторое количество офицерского состава.
Тьер напрасно пытался в ходе визита в столицу Российском империи добиться смены выбранного курса. Он вернулся ни с чем. И уже после поражения, когда Франция вновь попросила у России помощи, чтобы противостоять германским требованиям, ее попытка не увенчалась успехом. Французский посол в Петербурге, маркиз Де Габриак, писал министру иностранных дел Жюлю Фавру 19 февраля 1871 г.: «Глядя на обмен телеграммами между королем Пруссии и императором Александром II, телеграммами, которые даже здесь произвели дурное впечатление, вы могли бы убедиться в том, что нам не следует ожидать чего-либо от России… Разумеется, эта страна придерживается нейтралитета, но если нейтралитет страны благоприятствует Франции, то нейтралитет императора играет на руку Пруссии. И если страной правит император Александр… страна как таковая не оказывает какого-либо влияния на проводимую политику».
Пропрусские симпатии российского монарха питались давней неприязнью к Франции, вызванной претензиями, ряд которых восходил еще ко временам войны с Наполеоном, которую Александр, по понятным причинам, не застал. В записке, которую Александр составил по поводу депеши, описывавшей негодование французского правительства, бежавшего в Бордо накануне обстрела Парижа, — он писал, разгневанный и на этот раз безразличный к бедам, постигшим население французской столицы: «А не они ли в свое время разрушили Кремль?» С не меньшим безразличием отнесся он и к просьбам Парижа призвать Пруссию умерить свои территориальные притязания. Столь быстрый разгром французов удивил Россию, но российский монарх и не собирался обуздывать аппетиты «своего дяди». Напротив, он с воодушевлением воспринял предложение Горчакова воспользоваться ослабленным положением Франции и ее неспособностью противостоять отмене условий унизительного Парижского договора.
На протяжении пятнадцати лет Россия мечтала вычеркнуть столь ненавистный эпизод из своей истории, и война 1870 г. предоставила такую возможность. Не была ли Франция той самой державой, которая в 1856 г. внесла наиболее весомый вклад в то, чтобы поставить Россию на колени? Той самой державой, которая систематически отказывалась начинать переговоры по пересмотру условий трактата? Александр II и его министр иностранных дел после поражения пруссаков при Седане решили рассчитаться с Францией. Однако среди их окружения не было единого мнения по этому вопросу. Когда император внес предложение в Совет министров в одностороннем порядке объявить условия Парижского договора недействительными и неблагоприятными для России, практически все министры ответили ему красноречивым молчанием. Милютин полагал, что заявление должно было касаться исключительно пункта о нейтрализации Черного моря, оставляя в стороне все остальные вопросы, особенно касающиеся Бессарабии. 31 октября Горчаков поручил русским послам представить всем державам, участвовавшим в подписании трактата, ноту, подчеркивавшую неизменное уважение России ко всем пунктам трактата и отмечавшую права, полученные подписавшимися сторонами по ряду статей этого документа. Смысл этого демарша был ясен: по условиям представленной ноты, Россия более не могла себя связывать текстом соглашения, противоречившего ее интересам и нарушенного другими его участниками. Отныне Россия объявляла себя свободной от каких бы то ни было обязательств. Высокая Порта была, кроме того, поставлена в известность об отмене унизительного для России запрета на содержание военного флота на Черном море и возведение военных укреплений на его побережье.
Если до этого общественное мнение скептически относилось к внешней политике России, то теперь произошедшая в нем перемена была поразительна. Оно восторженно встретило решение императора, настойчиво требовало скорейшего восстановления черноморского флота, поскольку у России на тот момент не было кораблей, наличие которых могло бы наполнить это эффектное решение конкретным содержанием. Пресса в один голос приветствовала мудрость Горчакова, который без единого выстрела смог добиться аннулирования трактата и вернуть России авторитет, утраченный в 1856 г.
Однако Англия выступила с протестом, а Бисмарк в свою очередь был не слишком доволен инициативой русских, которая нарушала устраивавший его порядок на Востоке. Тем не менее, будучи озабочен тем, чтобы не огорчить Александра II, а тем более не вызвать его раздражения, именно он предложил провести в Лондоне конференцию, на которой собрались бы все страны, заинтересованные в этом вопросе. Эта конференция состоялась в марте 1871 г. и не утвердила предложенного Россией решения, постановив, что односторонние инициативы подлежат осуждению и требуют предварительного согласования со всеми участниками трактата. Конвенция от 13 марта 1871 г. явилась результатом этого решения.
Но уже Александр II, несмотря на свою привязанность к дяде и явную «пруссофилию», отмеченную французским послом, как и Горчаков, осознавал возможные нежелательные последствия усиления германского могущества. Основанная Бисмарком империя вносила дисбаланс в политическое равновесие, установившееся на континенте, и представляла угрозу для безопасности как России, так и других европейских государств. Не могла ли эта могущественная империя, граничившая с Россией, в один прекрасный день стать для нее опасным противником? Конечно, в 1871 г. Александр II еще полагался на объединявшие его с Пруссией личные и семейные связи и надеялся, что эта держава никогда не выступит против России. Но Горчаков и общественное мнение начинали бросать беспокойные взгляды в сторону своего громоздкого соседа, чьи амбиции казались безграничными.
Одновременно в 1870–1871 гг. внимание Александра было приковано к политическому развитию Франции и к той угрозе, которую оно могло представлять для всего континента. Революционная ситуация в Париже, падение империи и провозглашение республики приводило в замешательство, как Бисмарка, так и Александра II. Канцлер даже предлагал императору встретиться, чтобы обсудить проблему поднимавшего голову социализма, и Александр ответил ему в духе задач Священного союза: «Монархии должны объединиться против революционной угрозы». Именно эта угроза, которую он отчетливо ощущал и опасался ее распространения в своем отечестве, заставила его после падения Коммуны вновь пойти на сближение с Парижем. Когда французское правительство потребовало, чтобы ему выдали коммунаров, бежавших в различные европейские страны, он поддержал это требование и предложил германскому императору вместе возглавить контрреволюционный фронт, представленный главами всех европейских государств.
Не беря в расчет существовавший у Александра страх перед революцией, чаяния российского императора в большей степени были направлены в сторону Австрии, а не Франции, в то время как его официальная позиция и мнение Горчакова свидетельствовали в пользу того, что именно на Францию следовало делать ставку при выработке нового внешнеполитического курса. Республиканская Франция — это уже не та страна, что праздновала триумф в 1856 г., но она могла послужить в качестве противовеса растущей мощи германского государства, полагал Горчаков, заявляя: «Нам нужна сильная Франция». В свою очередь император придерживался прогерманской ориентации, и установление республики во Франции ее не изменило. Его внимание было обращено в сторону Австро-Венгерской империи, тем более что связи между Берлином и Веной в то время только упрочились. Несмотря на несогласие с императором по французскому вопросу, Горчаков был убежден, что чрезмерное австро-прусское сближение представляло немалую опасность и могло привести к поддержке Бисмарком планов Австрии на Балканах. В скором времени политическая жизнь в Европе приняла не менее запутанный характер, и Пруссия, находившая полезной ситуацию, когда Россия была целиком поглощена Парижским договором, озаботилась вопросом о перспективах своего косвенного влияния на ситуацию на Балканах. Это новое положение, безусловно, укрепившее Горчакова в желании сближения с Францией, тем не менее подталкивало его к тому, чтобы присоединиться к противоположным по своей сути взглядам Александра II и признать, что на первом плане стояло сближение с Берлином и Веной.
В 1872 г. визит в Берлин императора Франца-Иосифа ускорил развитие событий. Александр II в тот момент также находился в Берлине, поставив Вильгельма I в известность о своем желании принять участие в беседах двух императоров. Бисмарк поддержал эту непредвиденную инициативу, и Александр II был тепло встречен собеседниками. Если этот визит носил характер демонстративного проявления дружеских чувств между монархами, их министры иностранных дел обсуждали будущее Европы и в особенности балканский вопрос, бывший главным предметом переговоров между Горчаковым и Андраши, министром иностранных дел Франца-Иосифа, а также между Горчаковым и Бисмарком.
Эти переговоры не увенчались должным успехом, особенно в том, что касалось германской позиции по отношению к России. Горчаков достиг договоренности с Андраши — однако исключительно на уровне устных заверений — касательно сохранения статус-кво на Балканах и невмешательства в дела Османской империи. Но, с другой стороны, Бисмарк обещал Горчакову соблюдать все совместные решения, принятые по Балканам Австрией и Россией. В то же время он гарантировал Андраши поддержку любых мероприятий, предпринятых Веной в балканском регионе… Будучи более или менее в курсе этой двойственности, Александр II решил в своей внешней политике придерживаться того самого курса, которому он следовал с момента вступления на престол: сближению с Веной, дабы в определенной мере контролировать отношения между Веной и Берлином. В 1873 г., впервые после Крымской войны, он отправился с визитом в столицу Австро-Венгерской империи. Несколькими месяцами ранее Вильгельм I, сопровождаемый Бисмарком, был принят в Петербурге, и переговоры закончились подписанием военной конвенции, согласно которой в случае возникновения агрессии со стороны какой-либо европейской державы в отношении одной из подписавших сторон, другая обязалась прийти ей на помощь. Однако текст конвенции не вполне предусматривал решительные действия сторон и гласил, что данные соглашения не направлены против конкретного государства. На самом деле для России опасность представляла Вена, что и объясняет сближение, к которому стремился Александр II. В Вене он приложил все усилия к тому, чтобы убедить императора присоединиться к конвенции, подписанной с Германской империей, но столкнулся с серьезным сопротивлением. Ему удалось добиться лишь того, что в случае опасности должны были состояться переговоры для обсуждения совместных действий по обороне.
В октябре Вильгельм присоединился к этому неконкретному соглашению, положив начало так называемому Союзу трех императоров, вокруг которого подписавшие его царственные особы и их министры подняли большой шум. Этот союз на самом деле маскировал различные и подчас противоположные интересы сторон. Россия и Австрия были прежде всего заинтересованы в Балканах, при этом каждый рассчитывал на то, что союз императоров помешает укреплению другого в регионе, в то же время ища германской поддержки. Германия искала способ воспользоваться соперничеством двух других сторон для того, чтобы обеспечить свои интересы в Европе. В ответ на это Александр II, убежденный, что гарантировал безопасность своей европейской границы, начал продвижение в Азию.
Однако Германия слишком была уверена, что Россия присоединится к этому союзу. Даже если Александр II в тот момент еще и не отказался от привязанности к лагерю своего дяди и своей собственной прогерманской ориентации, чрезмерные амбиции Бисмарка в Европе уже начинали вызывать у него раздражение, и Горчаков, на стороне которого было общественное мнение, охотно высказывался по этому поводу. Начиная с 1874 г. Германская империя, обеспокоенная тем, что Франция вновь начала набирать силу, решила остановить этот порыв. К тому моменту две державы уже находились на грани войны и предостережения, исходившие от российской стороны и далекие от того, чтобы внести разрядку, возможно, вселяли в германского канцлера еще большую уверенность. Кризис, острота которого на некоторое время спала, стал вновь набирать обороты в первые недели 1875 г. Бисмарк к тому моменту окончательно уверился в том, что Россия слишком поглощена своими действиями в Азии, чтобы обратить внимание на опасность, нависшую над Францией. Однако Мак-Магон призвал Россию на помощь своей стране, и на этот раз не напрасно. Горчаков предупредил Бисмарка, что Россия не потерпит подобного рода действий, противоречивших европейскому порядку, относительно которого они совсем недавно пришли к соглашению. И Александр II по пути в Эмс сделал остановку в Берлине, чтобы предостеречь Вильгельма I от каких бы то ни было агрессивных действий в отношении Франции. Предупреждение сработало: германский император оказался сговорчив и уверял, что он вовсе не намеревается нападать на Францию, попросив своего племянника не придавать столь большого значения волнениям нескольких генералов.
На этом инцидент был исчерпан, однако отношения между Германией и Россией с этого момента стали ухудшаться, несмотря на то, что «Союз трех императоров» продолжал существовать. Возникшее напряжение не спадало. Германский император не мог понять, почему его племянник, трепетно заботившийся об интересах дворянства, пришел на помощь стране с республиканским устройством, чье отношение к России, помимо всего прочего, всегда было неразрывно связано с сочувственным отношением к полякам. Время «Священного союза» ушло в прошлое, однако и «Союз трех императоров» тем не менее основывался на общей неприязни к любым проявлениям революционного духа, пример которого с установлением Коммуны в очередной раз явила Франция.
В 1875 г. соотношение сил в Европе заметно изменилось. Стремясь в определенной мере остаться верным германской ориентации, Александр II приходил к осознанию того, что мир на континенте требовал более дружественных отношений с Францией и умеренной поддержки Германии. К тому же едва миновал кризис в отношениях Франции и Германии, все внимание Александра должно было сосредоточиться на другом фронте — Балканском. Перед ним встала неотложная задача: найти источник, необходимый для ведения активной и разносторонней внешней политики.
В начале 1870-х гг. армия лежала тяжким бременем на финансах Российской империи: военные расходы поглощали порядка трети государственного бюджета. Рейтерн целенаправленно пытался сократить эти расходы. После объявления войны Турции, он отчаянно доказывал императору, что нет никакой возможности втягивать Россию в подобное мероприятие в тот самый момент, когда запущенные реформы требуют больших средств, являясь приоритетным направлением в деле оздоровления России. Рейтерн неизменно выступал против проектов, выдвигаемых преобладавшими в окружении императора военными — сторонниками заграничных походов русской армии, считая, что они идут на пользу переменам внутри России. На протяжении нескольких лет Александр II внимательно прислушивался к аргументам министра финансов. Но в 1876 г. он вызвал его в Ливадию, где у них произошло настоящее столкновение. Рейтерн настойчиво повторял, что война приведет к развалу финансовой системы России, равно как и к свертыванию реформ, что было бы равносильно провалу плана политической модернизации. Результатом явится то, что в распоряжении революционной пропаганды окажутся дополнительные аргументы. Рейтерн добавил также, что проведение подготовленной им финансовой реформы окажется невозможным и что без этой реформы русский бюджет окажется не в состоянии ответить на вызовы военного времени.
Приведенные Рейтерном доводы были бесспорны, но они лишь вызвали раздражение императора, принявшего твердое решение ввязаться в войну, в которой он, кроме того, видел эффективное средство решения внутренних проблем России: к их числу относились реформы, которым было не видно конца, и растущее социальное недовольство. В конечном счете, думал он, отмена несправедливых условий Парижского договора, наделавшая много шуму в 1870-х гг., принесла ему огромную популярность. Начиная войну с Османской империей, он очень надеялся найти столь же мощную народную поддержку. Отринув все возражения со стороны Рейтерна, он обвинил его в недостаточной вере в возможности своей страны. Начало войны было не за горами, поскольку это решение было одобрено Бисмарком, для которого возникший конфликт являлся прекрасной возможностью отвлечь внимание царя от европейских дел и получить тем самым полную свободу для реализации германских замыслов.
Тем не менее, одобрение не означало поддержку. Бисмарк заявил в 1875 г., что Россия не являлась безоговорочным союзником, и он ей этого не простил. Но Франция тогда еще недостаточно окрепла, чтобы эффективно поддержать Россию. Постоянно балансируя между различными союзниками, Россия осталась одна, ввязавшись в крупномасштабный конфликт, с центром на Балканах и Османской империей в качестве главного противника.
Вечный «Восточный вопрос»
Заключенный в 1873 г. «Союз трех императоров» обнаружил свою непрочность перед лицом балканского вопроса.
Судьба славянских народов, находившихся под пятой у Османской империи, являлась предметом непрестанных забот России. Весомый вклад в то, чтобы убедить общество в существовании исторической миссии России внесли славянофилы. В опубликованном в 1860 г. труде «Россия и Европа» Данилевский писал: «Свобода и независимость для каждого русского являются непременным атрибутом исторической миссии его отечества». Балканы привлекали внимание некоторых славянофилов как пограничный рубеж между Европой и Азией; для других они были местом столкновения греко-славянского и умиравшего романо-германского миров. Данилевский полагал, что Османская империя в определенный момент сыграла историческую роль, собрав под своей сенью балканские народы и ослабив тем самым романо-германский мир. Однако, считал он, дело османов закончено и освобождение славян было суждено осуществить России. Центром борьбы должен был стать Панславянский федеративный союз с Россией во главе. Идея этого союза перекликалась с панславянскими мечтаниями Бакунина, который в качестве его участников видел Польшу, Литву и Украину, собранные вокруг России во имя единой веры для выполнения исторической миссии. Идеи панславизма захватили общественное мнение России, особенно после Крымской войны, поскольку, и в этом была убеждена вся Россия, именно таким способом ей было суждено вернуть свободный доступ к проливам, возможность вести торговлю на Черном море и, возможно, даже претворить в жизнь мечту Екатерины II и освободить Константинополь.
Кто только ни писал о славянском вопросе, но среди всех как наиболее активный защитник выделялся Ф. М. Достоевский: «Это наша Россия, наша великая Россия, — писал он, — станет во главе славянских народов и возвестит Европе новое слово: призыв к единению всего человечества». По этому поводу в «Дневнике писателя» он добавлял, что выражает свою поддержку только что основанному в столице Славянскому комитету.
Славянское дело также имело выдающегося защитника в лице дипломата, русского посла в Константинополе, Николая Игнатьева. Выше речь уже шла об этом человеке, обладавшем большим талантом, благодаря которому он сделал первые шаги на карьерном поприще во время Парижской конференции, переговоров в Центральной Азии с эмирами Бухары и Хивы и заключения Пекинского договора. Послужной список помог Игнатьеву получить назначение на пост главы Азиатского департамента Министерства иностранных дел, который он занимал до своей отправки в возрасте тридцати двух лет послом в Османскую империю, где и находился в течение десяти лет. Никто более него не был убежден в важности для России ведения большой политики на Востоке. Никто не обладал большим авторитетом для того, чтобы наметить ее основные черты. Впрочем, Игнатьев был личностью противоречивой: он получил великолепное образование в престижном пажеском корпусе, но обладал грубым характером. Его физический облик также обычно не вызывал симпатии — «он вульгарен и неотесан», говорила о нем королева Виктория. Но в Константинополе он добился признания благодаря своему уму и прекрасному знанию страны, с которой имел дело. Он полагал, что война с Османской империей неизбежна и пошла бы на пользу национальным интересам России, однако ратовал за то, — о чем многократно говорил Горчакову, — чтобы выждать момент, когда развитие железнодорожной сети России в направлении Балкан позволит осуществлять в ходе конфликта бесперебойный подвоз живой силы и вооружения. Он не забывал ни о поражении в Крымской войне, ни о слабых местах транспортной системы России.
Грядущая война на Балканах была излюбленной темой Игнатьева, он затрагивал ее в разговорах со всеми своими собеседниками, всегда возвращаясь к материальным условиям, делавшим ее возможной, и к условиям политическим, которые должны были быть в этом случае выполнены. Прежде всего, Россия в случае ее участия в конфликте должна была избежать столкновения с коалицией европейских государств, как это произошло в 1854 г. Ей следовало добиться их нейтралитета или же заполучить их в качестве союзников, которые при этом не должны были ни при каких обстоятельствах принимать участие в боевых действиях. Восточный вопрос был для Игнатьева исключительно делом России, которой было также необходимо опереться на помощь христианских балканских народов, убедив их в том, что завоевание их независимости зависело от нее. Эта программа шла вразрез с замыслом Горчакова, всю свою энергию направившего на сохранение «Союза трех императоров». Но Игнатьев ждал своего часа, убежденный, что развитие событий продемонстрирует обоснованность его предложений.
В 1875 г. его ожиданию пришел конец: балканский пороховой погреб загорелся в результате народного восстания в Боснии и Герцеговине, за которым несколькими месяцами позднее последовал мятеж в Болгарии. Османская империя всеми силами старалась утихомирить Боснию и Герцеговину. Но на Болгарию она обрушилась с таким неистовством, которое ошеломило Европу. Позже, в 1876 г., Сербия и Черногория объявили войну Турции. Александр II не мог оставаться в бездействии, и впервые с момента своего восшествия на престол он оказался единственной фигурой, которой предстояло решить, по какому пути следует двигаться в исключительно сложных международных и внутриполитических условиях.
Годы реформ, безусловно, наложили печать на проявления его воли. Он привык действовать так, как того требовал долг перед российским государством, не поддаваясь никакому другому воздействию. Он также мог положиться на поддержку своих выдающихся министров, великого князя Константина, которому он безоговорочно доверял, и на наиболее просвещенных выразителей общественного мнения. Международная общественность относилась к нему в равной степени благосклонно. В 1875 г. ситуация оказалась в корне иной. Речь шла прежде всего о будущем Османской империи, которая более не являлась ни великой державой, некогда использовавшейся французскими королями для ослабления России, ни победоносной империей, заставившей Петра Великого вернуть ей ранее завоеванные территории и, к великому несчастью, побежденной Екатериной И. В настоящем она представляла собой ослабленное государство, терзаемое внутренними конфликтами. Восставшие против нее христианские народы были во многом движимы сиюминутным недовольством — отказом выплатить долги, причитавшиеся земельным собственникам Боснии и Болгарии, — но они также были захвачены националистической идеологией, питавшейся романтическими и национальными идеями, которые в свое время вдохновляли похожие движения — в Польше, а также в Греции. В 1875 г. правителям Османской империи стало ясно, что подавления национальных движений было недостаточно: балканские народы выдвигали конкретные требования — автономии и даже независимости.
Главный вопрос, вызвавший разногласие среди европейских держав, был связан с необходимостью рассмотрения опасности развала Османской империи. В принципе, все были согласны с тем, что ее было нужно спасать — в противном случае возникал деликатный вопрос, связанный с дележом трофеев. Каждая страна опасалась, как бы ее сосед не оказался в более выгодном положении в случае расчленения империи. Все три императора, в принципе, были едины в стремлении утихомирить Османскую империю и обеспечить ее дальнейшее существование. Остальные европейские государства им вторили. Однако схожесть внешней позиции скрывала противоположные устремления сторон.
Австро-Венгерская империя была против объединения Боснии и Герцеговины с Сербией и Черногорией с последующим образованием крупного славянского государства, присутствие которого на ее границе вызывало тем большую обеспокоенность, что оно, несомненно, получило бы поддержку России и стало бы ее аванпостом в регионе. Венский кабинет рассчитывал воспользоваться кризисом с тем, чтобы установить окончательный контроль над Боснией и Герцеговиной и тем самым ослабить позиции России.
Несмотря на часто повторяемые заверения в верности «Союзу трех императоров», призванному направлять политику его членов на Балканах, Бисмарк явил тогда пример величайшего двурушничества. С одной стороны, он побуждал Россию выступить в качестве наиболее активно действующей в этом кризисе, подталкивая ее к возможно более серьезному вмешательству, вплоть до начала военных действий. С другой стороны, германский канцлер втайне поддерживал австрийские замыслы и систематически старался избегать любых переговоров.
Необходимо было также считаться с интересами Англии, которая больше всего опасалась, что Россия не добьется на Балканах успеха, достаточного для овладения Константинополем, и двинет свои силы по морю к Персидскому заливу и Суэцкому каналу.
Франция в большей мере принимала участие в событиях в качестве наблюдателя, по причине внутриполитических трудностей, но Россия, поддержавшая ее в момент острого кризиса с Германией, вполне справедливо могла рассчитывать на ее поддержку.
В этой непростой ситуации Александр II должен был, приняв во внимание все имевшиеся данные, решить, какое России следовало занять положение в международной расстановке сил. Следовало ли присоединиться к коалиции Австрии и Германии? Искать других союзников? Действовать в одиночку? К этим непростым проблемам добавлялся вопрос выбора, касавшегося будущего Османской империи: нужно ли ее спасать и какой ценой? Надо ли способствовать ее крушению, всячески поддерживая христианское население Балкан, которому Порта, казалось, причинила немало бед, водворяя порядок в 1875 г.? А быть может, необходимо заставить Османскую империю пойти на уступки и отдать Балканы под протекторат России в обмен на ее поддержку?
Ситуация внутри страны была не менее сложной. До сих пор Горчаков был в восприятии императора хорошим министром, рекомендациям которого относительно выработки европейской политики он следовал, равно как следовал он советам специалистов из Азиатского департамента Министерства иностранных дел, подталкивавших его к завоевательным походам на Востоке. В 1875 г. все изменилось. Горчаков, конечно, продолжал отстаивать ту же политику, направленную на сохранение «Союза трех императоров»; он прежде всего желал, чтобы Россия соблюдала осторожность и избежала обвинения во вмешательстве в балканский вопрос, и в то же время стремился не допустить ослабления связи, существовавшей между императорами. Однако он более не обладал той властью, которой пользовался двумя десятилетиями ранее. Ему противостояли две фигуры — восходящие звезды российской внешней политики, предлагавшие императору диаметрально противоположную политическую линию.
Игнатьев, вне всякого сомнения, вдохновленный славянофильской программой, которую он наполнил реальным содержанием, полагал, что христианские народы Балкан являлись для России истинными союзниками, с чьей помощью было возможно добиться ослабления Османской империи. И он отказывал Англии, Австро-Венгерской империи и даже Франции в праве вмешиваться в дела балканского региона. Союз с Пруссией и Австрией казался ему лишенным будущего. Он упорно отстаивал идею об особенной роли России в регионе. Ожидая, что Россия вот-вот перейдет в атаку, он усиливал давление на султана с целью добиться уступок, выгодных для христианского населения. Он предлагал — и султан, казалось, в какой-то момент был готов пойти на это предложение — введение широкой автономии христианских провинций, основанной на внутреннем самоуправлении, использовании христиан для поддержания порядка и снижение налогов. Впрочем, Абдулазиз не был враждебно настроен в отношении прямых переговоров с Россией, как полагал Игнатьев. Более всего он хотел избежать ситуации, когда каждая европейская держава начала бы тянуть его в свою сторону.
Милютин был на стороне Игнатьева и не уставал повторять, что только России под силу потушить разгоравшийся на Балканах пожар. Однако русский посол в Вене Новиков проводил линию, противоположную позиции Игнатьева. Как и Игнатьев, Новиков принадлежал к когорте блестящих дипломатов, добившихся высокого положения при Горчакове. Он приходился правнуком публицисту франкмасону Николаю Новикову, истинному основателю типографского дела в России, подвергшемуся гонениям со стороны Екатерины II. Его потомку идеи панславизма были чужды, он даже относился к ним враждебно. Близко сошедшись с Андраши, отстаивавшим свою программу действий на Балканах, Новиков, как и глава австрийского внешнеполитического ведомства, хотел, чтобы три императора посредством совместных действий вынудили султана пойти на уступки. Требования Андраши, поддержанные Новиковым, носили более умеренный характер по сравнению с предложениями Игнатьева и предполагали введение свободы вероисповедания, упорядочение отношений в аграрном секторе, создание комиссии из представителей мусульманской и христианской общин для наблюдения за исполнением предложенных нововведений. Программа не включала требования автономии и не предусматривала реальных гарантий для проведения в жизнь намеченных преобразований. Идея Андраши была проста: он надеялся, что, обращаясь с султаном учтиво, требуя от него меньших жертв, он заставит его отдать предпочтение австрийскому, а не русскому влиянию. Действительная разница между двумя проектами заключалась в том, что Игнатьев был на стороне христианских народов, стараясь максимально вывести их из-под юрисдикции султана, в то время как план Андраши, поддержанный Новиковым, в большей степени возлагал надежды на султана и предполагал, что его добрая воля обеспечит австрийцам преобладающее положение.
Из осторожности Горчаков вначале склонился в пользу позиции Новикова, а Александр II колебался между двумя противоположными вариантами. Но Новиков пошел дальше по пути поддержки Андраши: он выступил в качестве глашатая австрийского министра, пытаясь убедить российского императора в том, что сложившаяся на Балканах ситуация была следствием не только националистических и социальных требований со стороны христианского населений, но что она на самом деле таила в себе гораздо большую опасность — опасность революций. Опираясь на сведения, предоставленные Андраши, Новиков использовал их в качестве доказательства того, что в рядах христиан было полно гарибальдийцев, распространявших крайние взгляды. Из этого делался вывод, что кризис мог в любой момент принять революционный оборот, который в неопределенной перспективе мог представлять угрозы для соседних европейских государств. Стремясь вызвать подобными аргументами озабоченность Александра II, готового везде видеть призрак революции — при том что ситуация в России подтверждала его опасения — Новиков заключал, что единственным средством избежать опасности было положиться на «Союз трех императоров». Закономерно выйдя из состояния душевного равновесия, поддерживаемый Горчаковым, Александр II после получения этих вестей пошел на сближение с Вильгельмом I.
Славянская солидарность
Принятие подобного решения было трудно не только потому, что оно отметало возможность иного сценария, но и потому, что самодержцу пришлось столкнуться с противодействием как со стороны членов собственного семейства, так и общественного мнения. Внутри императорской фамилии в противовес колеблющемуся императору и Горчакову сформировался настоящий анклав сторонников Игнатьева в лице императрицы, цесаревича и великого князя Константина: все они были едины в своих взглядах, осуждая приверженность «Союзу трех императоров» и разделяя славянофильские настроения, захватившие страну. На самом деле едва ли перипетии балканского кризиса были известны в России в той мере, в какой движение за славянскую солидарность мобилизовало общественное мнение в поддержку «братьев-христиан». Уже в 1860 г. в Москве по случаю этнографической выставки был создан Славянский комитет. Это событие явилось отражением влияния панславянских идей в общественном мнении и выражением возникшего интереса русских к своему прошлому и поиску своей идентичности. В этот период, когда вся Россия оказалась вовлеченной в процесс социальной, культурной и экономической модернизации, Славянский комитет представлял собой своеобразное место памяти, где черпали силы те представители русского общества, которые, даже если и сознавали необходимость происходивших перемен, все равно были напуганы их стремительностью. Когда стало известно об обострении ситуации на Балканах, Славянский комитет подвергся реорганизации и начал распространять свое влияние на провинциальное общественное мнение.
12 октября 1875 г. столичный Славянский комитет обнародовал резолюцию, в которой он обращался ко всем земствам на территории России с призывом оказать помощь восставшим. Узнав об этом, Александр II был крайне раздражен и тотчас же приказал министру внутренних дел направить во все земства запрет на выделение из своих бюджетов средств для поддержки христиан на Балканах или на организацию сбора указанных средств среди населения. Земства были вынуждены подчиниться, однако ряд чиновников направили часть средств из своего собственного жалованья в Славянский комитет. Сбор пожертвований был организован повсеместно: в церквях, в зданиях железнодорожных вокзалов, на рыночных площадях. В итоге Славянскому комитету удалось собрать боле 1,5 млн руб. Кроме того, различные группы людей, благотворительные общества, университетские объединения занимались сбором денег и их отправкой на Балканы, часто под видом средств на различные нужды армии. Волонтеры вызывались сражаться на стороне христиан и доставляли собранные для них в России пожертвования. На месте консулы оказывали содействие в распределении средств среди населения, пострадавшего от османских карательных мер, и отправке добровольцев на помощь восставшим. Никто в этой атмосфере возбуждения не принимал в расчет предупреждения, исходившие от императора. Однако и Александр II в свою очередь участвовал в отправке помощи на Балканы, правда, предназначавшейся не для повстанцев, а для гражданского населения, семьям, пострадавшим в конфликте. Тем не менее эта помощь вызывала гораздо меньше шума, чем та, что была организована обществом.
Когда в 1876 г. восстала Болгария, а войска Порты подавили мятеж и устроили в стране невиданный террор, на корню выжигая целые поселения, убивая и насилуя гражданское население, подъем настроений в защиту братьев-славян внутри русского общества не знал границ. И выжидательная позиция Александра II стала вызывать все более бурное негодование.
Действительно, в первое время Александр II повернулся в сторону своего дяди и «Союза трех императоров» для организации совместных с ними действий. В августе 1875 г. трио императоров создало в Вене «согласительный центр», к которому тут же примкнули Англия, Франция и Италия — последние две страны из-за боязни остаться не у дел при проведении политики успокоения Османской империи, Англия же, решив не отдавать бразды этой политики исключительно России. Международная комиссия в составе консулов шести стран была направлена на Балканы с целью попытаться разрядить кризисную обстановку. Представитель от России получил инструкцию, предписывавшую тесное взаимодействие с французским представителем, которому в свою очередь было дано аналогичное указание. Это новое единение между русским и французским дипломатами относительно балканского вопроса было само по себе примечательно. Россия стремилась создать противовес Англии, тем самым решив покончить с ее присутствием на Черном море. Сближаясь с Францией, Александр II надеялся, что в ее лице он обрел союзника. Позиция Франции вытекала из желания принять участие в урегулировании конфликта в регионе, в котором до этого ее присутствие было минимально.
Международная комиссия обнаружила свою полную неэффективность, а ее провал наглядно продемонстрировал Александру II и Горчакову, что проводимая линия на успокоение не принесла никаких результатов. Горчаков к тому же, видя, что план Андраши был неприменим к Боснии и Герцеговине, стал склоняться в пользу проекта Игнатьева и идеи автономии. Жестокость, с которой было подавлено болгарское восстание, окончательно развела позиции сторон. Судьба болгарского народа вызвала глубокое сочувствие в Европе, несмотря на то, что правительства, единодушно стремившиеся разрядить обстановку, не афишировали ее. Вместо этого общественность внимала гневным речам Гарибальди, Виктора Гюго, Тургенева и Гладстоуна. Со своей стороны, болгары отчаянно взывали к Александру И, ссылаясь на родство русского и болгарского народов, в то время как Игнатьев, уверенный в силе своего влияния в Константинополе, осаждал верховного визиря, умоляя его, от имени российского императора, положить конец кровавой бойне.
Однако влияние, которым до этого момента кичился Игнатьев, в мае 1876 г. уже было не столь велико: дворцовый переворот, осуществленный Мидхат-пашой, в корне изменил расстановку сил в Константинополе. Абдулазиз был свергнут и убит. Нового султана, Мурата V, несколькими месяцами позже постигла практически та же участь: он был изгнан с престола. Порядок был водворен к концу 1876 г., когда Абдулхамид II взошел на трон и назначил в качестве верховного визиря Мидхата-пашу, стоявшего во главе переворота в мае 1876 г. Новый султан не был сторонником реформ, о чем свидетельствовал его ловкий маневр в области законотворчества: новая конституция превращала Османскую империю в парламентскую монархию, провозглашала равенство всех народов империи, нисколько при этом не заботясь о том, чтобы даровать подданным личные права!
Для России это была вдвойне плохая новость. Новый султан был к ней крайне враждебно настроен, и он нашел удобное средство для продолжения репрессий в отношении народов, находившихся в орбите его влияния, прикрываясь мнимым равенством их конституционных прав. Игнатьеву было больше не с кем вести диалог, и российскому монарху все слабее верилось в возможность выхода из ситуации, которая обернулась трагедией, посредством переговоров и согласованных действий трех императоров. Особенно, когда вскоре Александру II стало известно, что за османскими спекуляциями с конституцией стояла Англия! Зимой того же 1876 г. участники Парижского договора провели еще одну встречу в Константинополе в поисках выхода из Балканского кризиса. Дизраэли, одолеваемый извечным страхом, что Россия может овладеть Константинополем, развернул через третьих лиц активную пропаганду, сулившую султану английскую поддержку в случае объявления войны России.
Александр II также находился под впечатлением от развития событий на Балканах, в результате которого Сербия и Черногория начали подготовку к войне. Их буквально наводнили беженцы из Боснии и Герцеговины, что значительно способствовало нарастанию антитурецких настроений, о чем Александру II было хорошо известно.
Ситуация в России также оказала влияние на принятие окончательного решения. Российская общественность поддерживала идею оказания помощи Сербии, и еще до того, как последняя объявила войну Турции, туда отправилось значительное число добровольцев, во главе с генералом Черняевым, который прибыл с целью возглавить сербскую армию. Цесаревич колебался, склоняясь больше в пользу того, чтобы принять участие. Обеспокоенный этим, Александр II пробовал отозвать Черняева, но тщетно. 15 июня 1876 г. Черногория объявила войну Османской империи, тремя месяцами позже ее примеру последовала Сербия. Сразу же на театр военных действий хлынул новый поток добровольцев из России, а людская молва нарекла Черняева героем.
Конец нейтралитета
Александр II не мог более придерживаться выжидательной позиции, оказавшись под давлением со стороны членов императорской фамилии и своих подданных. Спустя месяц с того момента, как «братья-славяне» ввязались в войну, он отошел от ранее выбранной политики и решительно стал на их сторону.
Воинские формирования из числа христиан, конечно, ощущали поддержку со стороны добровольцев, прибывавших на балканский театр военных действий изо всех уголков России и принадлежавших к различным социальным группам, но им сильно недоставало компетентных кадров, способных осуществлять руководство на поле боя. 27 июля 1876 г. Александр II, несколькими месяцами ранее обращавшийся к Черняеву с призывом вернуться в Россию, дал офицерам долгожданное право покидать ряды русской армии и отправляться в качестве добровольцев на Балканы.
Это решение далось Александру II нелегко: он еще раз попытался остаться в русле общеевропейской политики. Сразу после того, как черногорцы и сербы объявили войну, он направился в Австрию в сопровождении Горчакова и Новикова для встречи с императором Францем-Иосифом и Андраши. Цель встречи заключалась в том, чтобы любой ценой достигнуть соглашения с венским кабинетом и не допустить перерастания балканского конфликта в общеевропейскую войну. Летом 1876 г. Александр убедился в неизбежности войны с Османской империей. Но он не мог безбоязненно выступить против нее, не будучи уверен, что Австрия не обратится против России и что антирусская коалиция между Австрией и Англией более не существует. На самом деле Россия могла начать войну собственными силами, но ей требовалось обеспечить себе прочный тыл. Не имея возможности добиться гарантий от Англии, по словам одного из наблюдателей, «желавшей наброситься на Россию», Александр II обратился к Австрии с тем, чтобы предупредить образование антирусской коалиции.
Этот последний этап переговоров обнаружил неспособность сторон договориться. Конечно, определенные соглашения были достигнуты, однако носили они исключительно устный характер и каждый интерпретировал их по-своему. Прежде всего договоренность выражала разделявшееся обеими сторонами враждебное отношение к возможности создания по окончании войны «крупного славянского государства». Проблема того самого «крупного славянского государства» была смысловым центром первого и важного недоразумения. Горчаков в глубине души решил, что славянское государство, о котором противоположная сторона не желала и слышать, представляло собой союз Сербии и Черногории и казалось ему приемлемым. Однако Андраши совершенно иначе представлял себе «крупное славянское государство», против которого он выступал: для него предметом обсуждения являлась Болгария, не представлявшая для Австрии никакой ценности. Будущее различных балканских княжеств, в случае крушения Османской империи, виделось сторонами по-разному. Позиция Андраши вызвала недоразумение, связанное с планами Австрии в Боснии. Горчаков полагал, что речь шла лишь о части территории Боснии, смежной с австрийскими землями, тогда как Андраши намеревался, за малым исключением, полностью аннексировать Боснию и Герцеговину. Наконец, Россия допускала возможность возникновения таких независимых государств, как Болгария. Для Австрии вопрос даже об автономии не подлежал обсуждению. Сыграв на этих недоразумениях, заставивших Россию поверить в то, что ее намерения совпадают с требованиями Австрии, последняя смогла добиться предоставления ей важных уступок, которые были подтверждены соглашением, заключенным в январе 1877 г. Последовательный провал переговоров в Райхштедте, а также конференций, проводившихся в Берлине (май 1876 г.), Константинополе (декабрь 1876 г.) и Лондоне (март 1877 г.), явился следствием основанного на взаимном недопонимании диалога между Веной и Петербургом, а также отказа Англии поддержать миротворческие усилия России.
Несмотря на серию провалов, дипломаты, наблюдавшие за развитием событий из различных европейских столиц, отмечали, что единственным условием мирного разрешения конфликта и сохранения Османской империи являлись согласованные действия трех императоров. Именно в этом ключе П. П. Убри, русский посол в Берлине, убеждал Горчакова: «Союз трех императоров представляет собой серьезную силу. Он делает доступными для Турции преимущества, которыми она не замедлит воспользоваться. Таящиеся в этом союзе гарантии — спасительный выход для Турции. Действительно, без посреднической деятельности трех держав, наибольшая заслуга в которой принадлежит России, практически все Балканы окажутся объяты пламенем». Эта тема, прозвучавшая 29 марта 1876 г., через несколько недель вновь всплыла в ряде депеш русского посла и явилась красноречивым свидетельством того, что срединные государства возлагали надежды на благоразумие Александра II.
Пока царь прилагал усилия к тому, чтобы отсрочить начало войны и укрепить свои позиции, сербские войска оказались на грани катастрофы. Плохо экипированные и не имевшие достаточно хорошего командного состава, недооценившие подготовленность турецкой армии и переоценив степень поддержки извне, они оказались близки к поражению, когда турки двинулись на Белград. Чтобы спасти сербов от окончательного разгрома, Александр II предъявил Порте ультиматум и добился с помощью него двухмесячного перемирия, в ходе которого он предпринял последнюю попытку избежать войны. Однако испытывая давление со стороны российской общественности, все чаще заявлявшей о своей солидарности с восставшими, — даже студенты выступали с организованными призывами к началу военных действий, а пресса поддерживала всеобщее негодование относительно того, что считалось предательством славянской миссии России, — сделав вывод о том, что все попытки достичь взаимопонимания с европейскими монархами оказались безрезультатны по причине двурушничества Бисмарка, который, с одной стороны, подталкивал Александра к войне с Пор-той, а следовательно, и с Австрией, а с другой стороны, обещал поддержку последней, чьи позиции были подорваны маневрами Дизраэли, — Александр II начал окончательную подготовку к войне. Разумеется, он дал Игнатьеву поручение в последний раз объехать все европейские столицы, дабы заставить Османскую империю внести изменения в законодательство, регулировавшее жизнь христиан, и «выкупить» австрийский нейтралитет на случай конфликта, но, несмотря на эти неимоверные усилия ради сохранения мира, Александру было больше нечего ждать от Порты и неизбежность войны стала очевидна.
Подтверждением тому является большое количество документов. С сентября 1876 г. стали выходить распоряжения о мерах по мобилизации армии. В январе 1877 г. в Будапеште Горчаков вырвал у Австрии обещание сохранять нейтралитет в случае вооруженного русско-турецкого конфликта, но оно далось ему дорогой ценой: он заверил австрийский кабинет, что не будет препятствовать оккупации Боснии и Герцеговины и что Россия отказывается от идеи создания крупного славянского государства, как она того всегда хотела. Александр II со своей стороны постарался заручиться поддержкой союзников, в период ускоренных военных приготовлений сделав ставку на Румынию. Пока Россия отказывалась признавать возможность военного столкновения, нейтралитет Румынии не имел для нее большого значения. Но как только на горизонте замаячила перспектива войны, стало очевидно, что нейтральная Румыния станет помехой для России, чьи войска должны будут пройти по ее территории. Переговоры по этому вопросу протекали непросто, поскольку румыны держались за свой нейтралитет, тем более что Англия и Австрия оказывали на них давление, убеждая в том, что невмешательство в конфликт в их интересах. Соглашение между Россией и Румынией было подписано только 4 апреля 1877 г. и явилось результатом многомесячных усилий. Оно открывало доступ русским войскам на территорию Румынии, предоставляло в их распоряжение железнодорожную сеть и телеграфные линии и обязывало снабжать их продовольствием и снаряжением. В обмен на это Россия брала на себя обязательство обеспечить независимость княжества в послевоенный период.
Российская дипломатия также старалась содействовать мирным переговорам Сербии и Черногории с Турцией. Сербия начала их 16 февраля 1877 г., тогда как Черногория не смогла договориться с Портой. Россия сразу же начала перевооружение Сербии в преддверии войны, в которой ей предстояло выступить в роли главного действующего лица.
Изменение позиции России между 1875 г. и объявлением войны в 1877 г. наглядно характеризует личность Александра II. Несмотря на разностороннее давление со стороны своего окружения, общественного мнения, ряда выдающихся государственных деятелей, таких как Игнатьев, император на протяжении длительного времени отстаивал точку зрения, что мирное решение балканского вопроса может быть найдено. Он рассчитывал достичь соглашения с европейскими державами и тем самым облегчить положение христианских народов. Эта миротворческая позиция, делавшая основную ставку на переговоры, за которую также выступал Горчаков, несомненно, объясняется многими факторами. Прежде всего искренней верой в возможность альянса с Германией и, в меньшей степени с Австрией. Александр II прекрасно знал о неприязни к России со стороны Англии, которая усиливалась вследствие успешного продвижения русских в Центральной Азии и на Дальнем Востоке. Как считал Горчаков, истинное противостояние европейских держав разворачивалось с завидным постоянством между Лондоном и Петербургом. В письме, написанном вечером 11 марта 1877 г., Александр признавался Екатерине: «Следует признать, что недобросовестность и недоброжелательство Англии неслыханны и заставляют нас терять терпение». Властный характер Дизраэли, его убежденность в том, что Черное море и Константинополь являются «ключом к Индии» и что из всех европейских держав только Россия вынашивает грандиозные замыслы в регионе, только усиливали впечатление, сложившееся у российского императора, о естественном антагонизме в отношениях с Англией, и побуждали его постоянно искать ей противовес в лице Пруссии и Австрии, в то же время прекрасно осознавая отрицательные стороны подобного сближения.
Однако европейское равновесие в 1870-е гг., когда Франция оказалась ослабленной в результате неудачной войны и внутренних беспорядков, определялось политикой четырех держав: Англии, России, Пруссии и Австрии. А Россия ни в коем случае не желала вновь оказаться в изоляции, как это произошло в 1854 г. и стоило ей престижа и влияния, которые были завоеваны ею на международной арене в начале XIX в.
Другим фактором, объясняющим долговременность выжидательной позиции, занимаемой Александром И, являлось положение внутренних дел в России, которая находилась в состоянии радикальной перестройки, довольно долго не позволявшей выделить из бюджета средства, необходимые для проведения военных мероприятий. В отличие от своего непосредственного окружения, готового вступить в войну, Александр II хорошо осознавал необходимость сначала стабилизировать внутреннее положение в стране и только затем ввязываться во внешнеполитические авантюры. Тем более что территориальное расширение не было принесено в жертву реформам, о чем свидетельствовал продолжавшийся и в начале 1870-х гг. рост империи.
Но это благоразумное отношение, приоритет, отдаваемый переговорам, не должны скрывать от нас колебаний проводимого Александром II курса. Утрата Горчаковым своего влияния, появление восходящей звезды Игнатьева — несмотря не то, что в 1876 г. она немного и померкла — свидетельствуют о том, что российский монарх был не так далек, как казалось, от распространенного в его окружении желания перейти в рукопашную с Портой. Неоднократно заявляя в ходе различных конференций о своем согласии с другими европейскими державами о необходимости сохранения Османской империи, российская сторона тем не менее несколько иначе видела будущее балканских княжеств. Хотя преобладала идея внесения незначительных изменений в их статус — этот тезис неустанно отстаивался австрийской дипломатией — Россия вскоре встала на позицию провозглашения автономии христианских провинций, а в отдельных случаях рассматривала вопрос и об их независимости. Таким образом, позиция России, которая первоначально, казалось, зиждилась на желании не порывать с «Союзом трех императоров», быстро отошла от первоначальных установок. Это стало особенно заметно в ходе конференции в Константинополе в декабре 1876 г., когда Россия встала на защиту автономии Болгарии, тогда как Англия высказывалась в пользу минимальных реформ применительно ко всем провинциям, которые облегчили бы их положение, но не ставили бы под сомнение османское господство.
Александр II постепенно осознавал бесполезность бесконечной борьбы против предложений, выдвигаемых Англией и идущих вразрез с его собственными. Он также понимал бессмысленность возвращения к этому вопросу в предполагаемом союзе с Германией или Австрией, не скрывавшими своей решимости саботировать любые предложения российской стороны: несмотря на наличие недвусмысленного соглашения с Петербургом, две эти страны имели настойчивое желание помешать России сыграть на Балканах какую-либо роль или, более того, заставить ее в одиночку ввязаться в плохо подготовленную войну.
Александр II пытался, насколько это позволяло время, разыграть карту мира и общности интересов с другими европейскими державами, однако не забывал и о «славянской солидарности», к которой взывал российский народ. В заключение следует сказать, что Александр начал войну именно во имя этой солидарности, которую он остро ощущал.