На пути терроризма

По многим признакам казалось, что в 1875 г. Россия стояла на пороге революции. Конечно, «хождение в народ», организованное народниками, не оправдало возлагаемых на него надежд, однако этот негативный опыт заставил задуматься над другими возможными средствами. Кроме того, русское общество уже не походило на то, каким оно было в 1860-х гг.: к крестьянству, до того времени главной социальной силе, добавилась стремительно увеличивавшаяся масса рабочего населения. Начатое в 1855 г. расширение железнодорожной сети способствовало подъему промышленности. Если металлургия отставала в развитии, то рост текстильной и ряда других отраслей свидетельствовал том, что предпринимательский дух все-таки утвердился в России. В 1861 г. часть рабочих, ранее покинувших деревню, подались было обратно: кто мог знать наверняка, не начался ли там «раздел земли» — давняя мечта русского крестьянина? Однако иллюзии быстро развеялись, и они вернулись в город вместе с теми крестьянами, которые были разочарованы условиями наделения землей, предусмотренными реформой. Вся эта масса рабочего люда, сконцентрированная в нескольких городах, еще не превратилась в класс, осознающий себя таковым, но уже представляла собой слой недовольных людей, готовых откликнуться на любой призыв, который бы отвечал их чаяниям.

В середине 1870-х гг. в стране насчитывалось около миллиона рабочих. Они уже имели определенный опыт выступлений. Забастовки — первое событие подобного рода на столичной текстильной фабрике произошло в 1870 г. — организовывались главным образом с требованием повышения заработной платы. Масштаб забастовок был незначителен, поскольку число их и количество рабочих, принимавших в них участие, были невелики. Однако власть начала проявлять озабоченность, тем более что она усматривала преемственность между мировоззрением крестьян, или крестьянского мира, и недавно пришедших из деревни рабочих, которые мечтали о равенстве и оказывались восприимчивы к социалистическим идеям.

Народники быстро осознали, что городская среда тоже представляет благоприятную почву для их деятельности. И здесь они прибегали к пропаганде, нацеленной на просвещение рабочего человека и внушение ему идеи, что в один прекрасный день ему придется принять участие в масштабном движении. Небольшие кружки, в которых велись беседы, курсы, предназначенные для рабочих, передвижные библиотеки — таков был арсенал средств, применяемых одновременно для просвещения народа и его раскачивания. Однако слабость народников в области ведения просветительской деятельности в рабочей среде заключалась в том, что она не могла одновременно отвечать потребностям и деревни и города. Кроме того, народники всегда придерживались убеждения, что крестьянин обладал склонностью к стихийному восстанию и что он — главная надежда революции: так что в этом смысле те, кто занимался пропагандой, сами оказались ее жертвой. Несмотря ни на что, их работа среди рабочих не прекратилась, но распространилась также на железнодорожных служащих. К движению примкнули студенты, которые, впервые проявив себя в Петербурге, привлекли на свою сторону рабочих с предприятий Москвы и из ряда городов центрально-промышленного района, а также центральной части Одессы, где в тот период сложился, просуществовавший, правда, недолго, «Южнороссийский союз рабочих».

Деятельность, направленная на просвещение рабочего класса, дала впечатляющие результаты. В 1876 г. один студент умер во время заключения в стенах Петропавловской крепости, и очень быстро возникла идея использовать его имя и память о нем в качестве знамени. Это событие спровоцировало манифестацию студентов, собравшихся 3 марта, чтобы почтить память погибшего. Чуть позже рабочие, должным образом настроенные теми, кто внушал им социалистические идеи, решили, что им тоже следует отдать дань памяти юному мученику, павшему за общее дело. 6 декабря разношерстная толпа, состоявшая из рабочих, число которых, правда, было невелико, студентов, интеллектуалов всех мастей наводнила площадь перед Казанским собором. Разумеется, это не было организованной рабочей демонстрацией, но тем не менее этого оказалось достаточно для того, чтобы привести власти в ярость. Выставленное на показ Красное знамя, на котором было начертаны слова «Земля и воля» — призыв Плеханова к социальной революции, вызвали жестокую реакцию. Все, кого удалось схватить, — хотя части манифестантов удалось бежать, — были приговорены к суровому наказанию. В восприятии власти эта демонстрация, сколь бы умеренным ни был ее характер, сигнализировала о том, что между интеллигенцией и рабочими начало складываться содружество и что народнической пропаганде удалось мобилизовать как городское, так и сельское население. Для народников, разочарованных результатами «великого похода» в деревню, сигнал был не менее ясен: не следовало терять веру в народ, нужно было только поменять методы, а возможно, и цели своей деятельности.

К числу фактов, привлекавших внимание в тот период, относилась перемена, произошедшая в общественном мнении в связи с балканским кризисом. Своего рода священный союз сплотил русское общество вокруг желания прийти «на помощь братьям-славянам». Но этот кризис, на некоторое время сблизивший власть и общество, в конечном счете привел к обратным последствиям. Либералы и славянофилы, объединившись в порыве солидарности с братьями-славянами, выступили единым фронтом с призывом к правительству, немедленно провести в России политические реформы, которых Россия требовала от правителя Османской империи в отношении христиан. И поскольку Александр II, все мысли которого в тот момент были заняты Балканами, не откликнулся на этот призыв, интеллигенция ловко воспользовалась случаем и направила значительные пропагандистские усилия на муссирование этой темы. Она чувствовала себя еще более раскованно, чем в 1875 г., поскольку правительство в целях предупреждения выступлений, подобных демонстрации на площади Казанского собора, прибегло к многочисленным арестам, намереваясь, избавившись от агитаторов, обуздать оппозиционные настроения.

Вина за происходящие события была моментально возложена на правительство. Ситуация усугублялась тем, что, как только энтузиазм по отношению к братьям-славянам угас, русское общество увидело, в каких тяжелейших условиях оказались русские войска, что досадным образом напоминало период Крымской войны, и неудачный берлинский мир. Несмотря на то, что внешняя политика Александра II, несомненно, упрочила положение России, внешняя канва событий в очередной раз убеждала в обратном, что придавало интеллигенции смелости и предоставляло в ее распоряжение новые аргументы. Возобновить борьбу — вот какой вывод она для себя сделала. Но как?

 

Общество «Земля и воля»

В 1875 г. народники признали актуальность замечания, высказанного неким Ткачевым: без организации любая борьба застопоривалась. В начале 1860-х гг. появился первый прообраз «Земли и воли», но тогда она представляла собой кружок интеллектуалов, больше готовых к словесным прениям, чем к действию, и которым не хватало организаторского духа. В 1875 г. «Земля и воля» обрела конкретные организационные формы и сразу же распространилась по стране. Прежде всего это касалось, разумеется, столицы, где ее представляли двое персонажей. Одним из них был Марк Натансон, последователь Чернышевского, ветеран народнического движения, в конце 1860-х гг. бывший одним из основных инициаторов движения «чайковцев». Едва вернувшись из ссылки, тайно проживая в столице, он снова взялся за дело. Другой фигурой был Александр Михайлов, совсем молодой человек, только что втянувшийся в революционную борьбу.

Эта нарождавшаяся организация на первом этапе своего существования сумела провести ряд впечатляющих акций, дающих представление о том, сколь многие из числа ее основателей, гораздо больше, чем их старшие товарищи, были заняты непосредственной деятельностью, цели которой заключались в том, чтобы заявить о себе, привлечь новых участников и наносить удары власти, чтобы окончательно ее расшатать. Доктрина к тому моменту была выработана еще не окончательно, но отдельные крупные штрихи уже наметились. В марте 1876 г., как мы уже видели, эти отважные молодые люди организовали необыкновенную по масштабам демонстрацию по случаю похорон студента, которая несколькими месяцами позже получила отклик со стороны рабочих. Необходимо в очередной раз подчеркнуть, сколь значима была эта демонстрация: ее участникам удалось пройти по улицам столицы огромной толпой, состоявшей из студентов и представителей привилегированных слоев общества, прямо на глазах у полиции, которая настолько опешила, что даже не отреагировала на это. О мощи потенциала, заложенного в основании новой организации, свидетельствовал еще один не менее красноречивый факт: устройство побега Кропоткина, крупного анархиста из числа аристократов, который упоминал об этом эпизоде в своих «Мемуарах революционера». Этот побег, сыгравший злую шутку с жандармами, особенно тщательно надзиравшими за столь именитым заключенным, значительно прибавил популярности «Земле и воле».

Но еще более поразительно распространение организации в географическом отношении: она прочно обосновалась на юге страны, вокруг двух центров — Одессы и Киева — и одновременно образовала настоящие коммуны в сельских районах, прилегавших к Саратову и ряду других небольших городов, расположенных вдоль течения Волги. Если более внимательно ознакомиться с этим движением, то окажется, что оно, как и большинство революционных движений, распространялось в тех землях, которые ранее являлись полем деятельности Стеньки Разина и Пугачева, что оно шло по их следам, захватывало лежавшие выше по течению реки очаги раскола, что оно присутствовало везде, где ветер свободы надувал паруса времени.

Однако на сей раз речь шла не о «хождении в народ», а, скорее, о внедрении в народную среду мужчин и женщин, которые займутся среди крестьян деятельностью, призванной сослужить им гораздо большую службу, чем пропаганда: они должны были работать там медиками, фельдшерами, учителями, санитарами, акушерами. Все они стояли на службе народа, а крестьяне прислушивались к ним и укрывали их от властей, так как большинство из них находились на нелегальном положении. Проникновение «Земли и воли» в деревню почти на четыре десятилетия предвосхитило движение за сельскую модернизацию, проведенную теми самыми представителями привилегированных слоев общества, чье существование с беспокойством открыл Ленин и которых он описал в 1913 г. под именем новых демократов. Он также сделал пессимистическое заключение о том, что если движение в этом направлении продолжится, шансы на осуществление революции станут минимальны. Однако в конце 1870-х гг., в условиях большей отсталости, эта нарождающаяся новая демократия, призванная наметить пути для революции, стала плодом деятельности революционеров, а не правительства, как это произошло в начале следующего столетия, когда власть, напуганная началом революции 1905 г., попыталась предпринять ответные действия.

Деятельность агитаторов нового типа оказалась не напрасной. Помимо того, что они были благосклонно приняты крестьянами, осознавшими исходившую от них непосредственную пользу, их выступления постепенно меняли настрой крестьянского сознания, благодаря чему крестьяне начинали увязывать трудности своей повседневной жизни с проблемой более общего порядка — проблемой справедливости. Они стремились завладеть землей во имя справедливости, выдвигали требование справедливости в противовес условиям приобретения земли, которые были установлены реформой 1861 г., и постепенно склонялись в пользу идеи восстания, распространяемой членами «Земли и воли». Мятежные настроения в равной степени охватывали южные районы России, где, помимо всего прочего, были в ходу различные легенды, будоражившие умы крестьян. Группа народников в 1876 г. распустила в деревнях слух, что царь был на стороне народа и что истинные положения манифеста были от них скрыты; кроме того, эта легенда бытовала в крестьянской среде уже в первые пореформенные годы.

В Женеве Анна Макаревич, принадлежавшая к группе чайковцев, предложила распространять среди крестьян небольшую брошюру, воскрешавшую миф о «ложном царе». Это предложение не нашло отклика, особенно воспротивились ему Бакунин и его сторонники, которые отказывались играть на легковерии крестьян. Однако дискуссия, порожденная этим предложением, обнажила те трудности, с которыми сталкивались работавшие в крестьянской среде революционеры. Они добивались того, чтобы мужик их услышал и проникся идеей восстания, но, сталкивались с непонятным чувством преданности, которое крестьянин испытывал по отношению к личности монарха. В сознании крестьянина царь оставался Отцом, а все зло исходило от помещиков, дворянства, тогда как члены «Земли и воли» были убеждены в том, что на первый план необходимо выдвинуть проблему политической системы России. Продолжая прилагать усилия к внедрению в крестьянскую среду, они начинали понимать, что успех их деятельности был ограничен. Именно поэтому в 1876 г. представители «Земли и воли» сделали новый поворот в сторону населения столицы, а позиция власти только подталкивала их к такому решению. Правительство вовсе не собиралось закрывать глаза на деятельность, развернутую по всей стране революционерами, в массе своей бывшими выходцами из рядов интеллигенции.

Напряженная обстановка в деревне, новости, касавшиеся «странных поселений», множившихся на юге страны, то и дело начинавшиеся забастовки, открытые демонстрации, подобные той, что прошла в столице в 1876 г., — все это наводило представителей высшей власти на размышления, с которыми Совету министров пришлось столкнуться в тот самый момент, когда началась война с Турцией. Как должен был выглядеть ответ на пропаганду, столь благоприятно воспринимаемую обществом? Некоторые лица из императорского окружения, и в первую очередь Валуев, крайне осторожно начали проталкивать идею политической реформы. Но тезис, который он выдвигал главным образом под влиянием Палена, состоял в том, что следование твердой линии в отношении террористов было не лишено смысла. Эта твердость была заявлена на словах и продемонстрирована на деле. Чтобы общество осознало опасность, которую представляли те, кого Пален называл «фанатиками», было необходимо придать огласке их идеи, изобличить их фанатизм, но в равной степени и показать их неспособность в конечном счете противостоять государству. С этого момента зародилась идея проведения большого процесса, в ходе которого революционеры, отстаивая свои крайние взгляды, добьются того, что отпугнут от себя привилегированные слои русского общества и останутся один на один с обществом, которое подвергнет их осуждению.

Однако, как убедились власти на собственном горьком опыте, манипулировать политическим процессом оказалось не так-то просто. Юный задор осужденных, выдвигаемые ими предложения, находившие отклик в русском обществе, — все это в конце концов сыграло против власти.

В январе 1877 г. в Петербурге с большой помпой проходил процесс над манифестантами, схваченными на площади Казанского собора, тогда как в Москве двумя месяцами позднее состоялся процесс над пятьюдесятью обвиняемыми, среди которых было много девушек; все они обвинялись в том, что вели пропаганду на заводах. Основная цель этих процессов была «назидательной», в связи с чем осенью того же года перед трибуналом, т. е. одним из департаментов Сената, предстали 193 обвиняемых, которые перед этим некоторое время провели в тюрьме.

Эффект, произведенный этими процессами, действительно оказался весьма назидательным, только вовсе не таким, каким его ожидали увидеть власти предержащие. Обвиняемые производили неизгладимое впечатление своей решимостью, которая только усилилась в ходе судебных слушаний. Упомянутые 193 человека устроили форменную обструкцию, отказываясь признать легитимность судей, выносивших приговоры по их делам, и вести себя как покорные обвиняемые, при случае даже вступая в стычки с жандармами, которые пытались водворить среди них некое подобие дисциплины. В ходе предыдущих публичных процессов, обвиняемые не проявляли столь открыто выраженной жажды мщения и в то же время оказывались в состоянии вызвать внимание и симпатии общества. На «процессе пятидесяти», проходившем в Москве, Соня Бардина в кроткой манере блестящим образом поведала об идеале справедливости, который она отстаивала вместе со своими товарищами, заверяя, что они никогда не мыслили в качестве окончательной цели ни государственный переворот, ни радикальные перемены в политической системе, что они не собирались разрушать основы общества, но хотели сделать его справедливым для всех. Эти умеренные предложения, высказанные девушкой, успокоили тогда тех, кого правительство стремилось запугать.

Не приняло правительство во внимание и серьезные перемены, произошедшие в интеллектуальной атмосфере общества благодаря реформам 1860-х гг. Проведенная судебная реформа предполагала введение института адвокатов. В 1877 г. власть имела возможность убедиться, что в этом смысле реформа была реализована как нельзя лучше. Прекрасно подготовленные адвокаты, гордившиеся своим призванием и поэтому обладавшие внутренней свободой, выступили против нее на стороне обвиняемых, придав их мотивам и идеям широкое общественное звучание и даже вид некоторой законности. Либеральная реформа судебной системы обернулась против власти, но этот поворот свидетельствовал также о прогрессе общественного сознания, во многом обязанном реформаторским устремлениям Александра II. Он явился одновременно и крупным достижением, и провалом.

«Процесс 193-х» длился долгие месяцы, прежде чем было решено покончить с революционными речами, а ведь на протяжении всего времени именно этим речам внимала общественность: перед ней предстали отъявленные революционеры, чьи идеи ей были абсолютно понятны и чьим образом ее так хотели запугать. Могла ли она воспринять в качестве некой красной угрозы совсем юную девушку, сверх того очаровательную, со всей добротой проповедавшую любовь к ближнему? Могло ли общество по окончании процесса поверить в существование реальной опасности, притом что большая часть из 193 обвиняемых была отпущена на свободу, самым тяжелым наказанием оказались десятилетние принудительные работы, к которым были приговорены не более пяти человек, а Сенат сразу после оглашения приговора поспешил обратиться к императору с просьбой проявить снисхождение и заменить во всех приговорах ссылку на тюремное заключение? Великодушие по отношению к тем, кому только что был вынесен приговор, создавало впечатление, что судьи сами сомневались в том, что приговоренные действительно представляли столь большую опасность, для обоснования которой ими было представлено так много доказательств и которая лежала в основе вынесения приговоров. Вместо того чтобы стать уроком для общества, эти процессы лишь пробудили общественный интерес к революционному движению, которое по завершении неудачного судебного разбирательства закономерным образом должно было перейти на новый этап, прибегнув к террору.

 

Выстрел Веры Засулич

На следующий день после окончания «процесса 193-х» представилась возможность оценить, насколько неудачной оказалась попытка навести страх на участников революционного движения. В этот день, 24 января 1878 г., двадцатисемилетняя девушка, смешавшись с толпой, толкущейся перед кабинетом генерал-губернатора Санкт-Петербурга генерала Трепова, произвела выстрел и ранила его. Не предприняв ни малейшей попытки к бегству при аресте, она назвалась Верой Засулич. Как и значительное число революционеров, она происходила из дворянской семьи и получила хорошее образование в одном из пансионов Москвы. Приехав в столицу она посвятила себя революционному движению, к которому примкнула семнадцати лет от роду. С тех пор Вера начала вести пропаганду на фабриках и заводах, а также, подобно народникам, в сельской местности. Однако предпочитала иметь дело с рабочими, вела подпольные просветительские курсы. Именно тогда в ходе одного из студенческих выступлений она познакомилась с Нечаевым, который ее заворожил и смутил одновременно и о котором она говорила: «Среди нас он был чужим». В 1869 г. она была арестована после убийства Иванова, которое привело к развалу группы нечаевцев. После двухлетнего тюремного заключения и непродолжительной ссылки она оказалась в Киеве — снова среди тех, кто стремился поднять на восстание крестьянство.

После выстрелов, произведенных в генерала Трепова, она спокойно объяснила причины покушения. Она сделала это в присутствии не только жандармов, но и суда, собранного для ведения процесса над ней в апреле 1878 г. Она вменяла в вину Трепову жестокое обращение с революционерами в целом, но также одно «преступление», за которое она решила ему отомстить. Жертвой Трепова оказался двадцатичетырехлетний студент Боголюбов, арестованный 6 декабря 1876 г. в ходе проведения демонстрации на площади Казанского собора и приговоренный к пятнадцати годам принудительных работ. В ожидании отправки в Сибирь он подвергался ужасно грубому обращению, в том числе был высечен по приказу генерала Трепова за то, что недостаточно быстро снял свой головной убор, несмотря на то, что применение розог было запрещено законом. Вера Засулич, находясь в Киеве, прочитала в одном из журналов об этом эпизоде и поклялась отомстить за муки Боголюбова, с которым она, по всей видимости, не была лично знакома, и тем более не знакома она была с генералом Треповым. Ее поступок был тем более примечателен, что она знала о замышлявшемся покушении на Трепова группой революционеров, ожидавших только завершения «процесса 193-х», чтобы привести свой замысел в исполнение. Генерал Трепов оказался, таким образом, мишенью для многочисленных и решительно настроенных потенциальных террористов. Однако Вера Засулич, которую общение с Нечаевым научило тому, что дилетантство неприемлемо и ничто во время покушения не должно быть пущено на самотек, в свою очередь решила исполнить приговор в отношении Трепова в том случае, если другое готовившееся покушение оказалось бы неудачным. Хотя Трепов выжил после нанесенного ею ранения (другой террорист не задел его вовсе), Вера Засулич окончательно утвердилась в мысли о том, что в ее действиях был смысл, поскольку она достигла хотя бы частичного успеха. И тем самым ей действительно удалось произвести большое впечатление на общественное мнение.

Еще одно покушение на прокурора Желяковского, принимавшего участие в «процессе 193-х», было поручено другой девушке, которая, подобно Вере Засулич, также вооружилась пистолетом. Ей не удалось достичь поставленной цели, а от повторной попытки она отказалась из опасения задеть невинных людей. Террористическая деятельность тогда только зарождалась, и молодые люди, в числе которых было много девушек, неохотно прибегали к оружию, если видели, что это могло привести к незапланированным жертвам. Однако совсем немного времени спустя те, кто еще недавно только обучался основам террора, поняли, что главное в их деле — потрясти общественное сознание и показать, что они способны на совершение террористических актов.

Резонанс, произведенный выстрелом Веры Засулич, намного превзошел их ожидания. Процесс, а точнее говоря, российское правосудие, довершили начатое ею дело, придав его неожиданной огласке. Александр II хотел провести показательный процесс, и по этой причине дело было передано не в Сенат, а организовано в виде публичного процесса с участием присяжных заседателей. Пален инструктировал председателя санкт-петербургского окружного суда Анатолия Кони о необходимости продемонстрировать строгость российских властей. Это затея была обречена на провал, потому как обращался он к одному из наиболее талантливых юристов-либералов в России, бывшему к тому же профессором права, который впоследствии упомянет об этом эпизоде в своих мемуарах. Выслушав инструкции относительно требуемой строгости, он ответил, процитировав канцлера Агиссо: «Суд выносит приговор, но не оказывает услуги».

С самого начала процесса все пошло не так. Прокуроры, призванные произносить обвинительную речь, предчувствуя эмоции, которые она вызовет в обществе, под самыми различными предлогами отказались «играть свою роль». Тяжелее всего оказалось найти компетентного юриста, чтобы тот представлял интересы государственного обвинения. Зато самые видные адвокаты бились за право выступить в защиту Веры Засулич. Игра в прятки между стороной обвинения и стороной защиты свидетельствовала о том, что органы общественного порядка в России не обладали достаточным влиянием. Тем более что общая обстановка в стране ухудшилась.

В то самое время в Одессе образовался «Исполнительный комитет социалистов-революционеров», чья еще не вполне сформулированная цель состояла в организации террористической деятельности. Разумеется, возможности этого комитета были ограничены усилиями отдельных лиц, но приступил он к исполнению намеченной цели незамедлительно. Его члены поначалу предприняли попытку, правда бесплодную, развернуть повстанческое движение. Позже из Одессы комитет переместился в Киев, где 23 февраля 1878 г. многие его члены стреляли в генерал-прокурора города, который вел дела революционеров. Прокурор, как и ранее Трепов, получил ранения, но это была только прелюдия к серии покушений, последовавших на юге России.

Именно в такой неспокойной обстановке проходил процесс над Верой Засулич. Зал суда, открытый для публики, но оказавшийся слишком мал для того, чтобы вместить всех желающих присутствовать на слушаниях, брался практически штурмом массами студентов и немногочисленными рабочими, которых едва удавалось сдерживать большому числу жандармов. Виновность обвиняемой ни у кого не вызывала сомнения: она признала предъявленные ей факты. Конечно, жертва покушения выжила, но Вера Засулич не переставала сожалеть об этом обстоятельстве и не скрывала своих чувств. Наиболее высокопоставленные лица в государстве — Горчаков, Милютин, члены Государственного совета — присутствовали на процессе; на скамье, предназначенной для прессы, можно было видеть великого писателя, которому в прошлом привелось столкнуться со строгостью российского правосудия, — Достоевского. Учитывая, что само происшествие не повлекло за собой гибели человека, именно процесс оказался в центре внимания хроники. После него власть почувствовала себя политически опустошенной.

Адвокату обвиняемой с трудом удавалось произносить речь в ее защиту — столь сильны были аплодисменты, которыми ее встречали. Он снова указал на то, что покушение явилось ответом на мучения Боголюбова, т. е. ответом на унижение и оскорбление человеческого достоинства, и что этот ответ исходил от «присутствующей здесь женщины, для которой в преступлении не было личных интересов, личной мести… в самих мотивах его нельзя не видеть честного и благородного порыва». И в заключение он заявил, что, каково бы ни было решение суда, осужденная «может выйти отсюда осужденной, но она не выйдет опозоренной».

Выступление защиты произвело громкий эффект и зал суда, вся страна увидели в Вере Засулич конкурентку Шарлоты Кордэ, образ самой невинности, воздающей наказание за преступление и несправедливость. Поддавшись этим настроениям, суд присяжных объявил ее невиновной и оправдал одобрительным гулом, в котором звук аплодисментов смешивался с исходящими снаружи возгласами, криками радости тех, кто не смог попасть в зал суда. Достоевский меланхолично заметил, что обвиняемая стала героиней всего общества. Он осознавал тот сдвиг, который только что совершился в общественном мнении России. Закон запрещал стрелять в ближнего своего, но выстрел Веры Засулич подчинялся моральному императиву, который она сама создала. Суд только что освятил моральное право запросто распоряжаться жизнью другого человека, вопреки закону, который это запрещал. Тем самым террор получил легитимность, свидетельством чему вскоре стала серия покушений, совершенная в России и за ее пределами под влиянием феномена Веры Засулич.

Однако правительство было вынужденно реагировать незамедлительно. Взбешенный Александр II потребовал, чтобы за оправданной Засулич был установлен надзор. Слишком поздно: ее так и не нашли. Пален вынес для себя уроки из состоявшегося процесса: он предложил — и в этом ему вторил Совет министров, — чтобы политические дела больше не выносились на рассмотрение суда присяжных и чтобы в стране, по крайней мере в крупных городах, было введено осадное положение. Реакция обрушилась на тех, кто ранее был освобожден или приговорен к легким мерам наказания. Что касалось введенных санкций, то решения о них принимались на самом верху. Законодательство подверглось пересмотру в августе 1878 г.: было решено особенно выделять тех, кто совершил террористические акты в отношении лиц воинского звания и выносить за них более строгие приговоры. Предполагалось возвращение к практике смертной казни.

Ничто не дало желаемого эффекта: Россия оказалась захвачена волной насилия. Именно в этот период появился социалистический журнал «Начало», который объявил себя органом «русских революционеров». Само по себе название журнала озвучивало его программу. Сотрудничавшие в нем авторы задавались вопросом, какие уроки власть извлечет из текущих событий; в их представлении она могла обнаружить желание успокоить общество посредством политических реформ и некоего подобия конституции, из чего делался вывод, что эти достижения должны быть использованы для подготовки следующего революционного этапа. Эти размышления о предполагаемых конституционных реформах и об их последствиях, которыми в какой-то период были заняты революционеры, выдавали некоторую раздвоенность их сознания. Осознавая урон, который процесс над Верой Засулич нанес имперскому порядку, они рассматривали такую возможность, при которой власть посредством уступок сумеет привлечь на свою сторону общественное мнение, находящееся в замешательстве, чутко реагирующее на любую возможность преобразований и, возможно, готовое благосклонно принять изменения в политической сфере. Вместо ожидаемой социалистической революции Россия двинется по пути развития буржуазного строя — вариант, который охотно принимали совсем немногие русские социалисты.

Это обстоятельство объясняет, почему в тот момент, когда колебания и сомнения достигли высшей точки, наиболее активные члены «Земли и воли» решили принять срочные меры, к тому чтобы развитие событий не пошло по этому пути (тем более что статьи, публикуемые в журнале «Начало», свидетельствовали о том, что сторонники данных взглядов находились даже среди участников движения) и не нанесло террористической деятельности непоправимый урон. Однако на этот раз они пришли к осознанию необходимости тщательно спланированных действий.

Главным идеологом этого «обновления» явился Сергей Кравчинский, также дворянского происхождения, сделавший карьеру офицера и покинувший ряды армии, приняв участие в «хождении в народ». Позднее он присоединился к славянам на Балканах, поддержав их в борьбе против Османской империи. Возвратившись в Россию через Италию, где он встречался с местными революционерами, Кравчинский начал готовить покушение, которое наделало много шуму.

Покушение как метод тогда было в моде. Спустя всего два месяца после поступка Веры Засулич, капитан жандармов в Киеве был заколот в центре города, а прокурор, по свидетельствам очевидцев, избежал той же участи только потому, что стрелявший в него промахнулся. Тогда Кравчинский счел, что настал момент развернуть деятельность в столице. Выбор жертвы был крайне символичен: он пал на главу печально известного Третьего отделения генерала Мезенцева, который был убит ударом кинжала 4 августа 1878 г.

Это убийство удалось совершить на удивление легко. Кравчинский и его сообщник Баранников подкараулили шефа жандармов у его дома, когда тот возвращался из церкви. Все произошло при свете дня, в самом сердце Санкт-Петербурга, в людном месте, в котором двое молодых и привлекательных на вид людей поджидали свою жертву; нанеся удар так быстро, что никто не успел среагировать, они запрыгнули в те самые дрожки, на которых они тремя днями ранее прибыли на место для подготовки покушения и которые ждали их и в этот раз, что позволило им словно раствориться в воздухе.

Покушение наделало много шуму по той причине, что оно удалось на славу — жертва была мертва, а убийцам удалось скрыться — и что никто более, чем шеф полиции не мог воспрепятствовать замышлявшемуся против него делу. Правда, в желании укрепить общественный порядок и разделаться с терроризмом правительство нередко меняло людей, стоявших во главе Третьего отделения. Шувалов, назначенный на этот пост после покушения Каракозова, несомненно, успешно справился со своей задачей, на несколько лет водворив порядок. Однако в 1874 г. император, найдя, что Шувалов пользуется чрезмерными полномочиями, снял его с этой должности и назначил вместо него слабого и малокомпетентного человека, генерала Потапова, которого впоследствии сменил Мезенцев. Частая смена кадров не способствовала стабильной работе этого учреждения, основанного на принципе строгой субординации.

Успех одного террористического мероприятия естественным образом вдохновил другие, не менее эффектные акции. 9 февраля 1879 г. губернатор Харькова, князь Кропоткин, приходившийся двоюродным братом известному анархисту, был убит выстрелом Григория Гольденберга. Кропоткин не был сторонником введения систематических репрессий — напротив, он старался избегать полицейского произвола. Однако революционная пропаганда возложила на него ответственность за реакционные шаги, предпринятые в Киеве, где в тот период волнения достигли широкого размаха.

В столице положение дел было не лучше. Университет стал местом проведения постоянных манифестаций, и забастовки рабочих на рубеже 1878–1879 гг. не прекращались. Вместо Мезенцева во главе Третьего отделения был поставлен Александр фон Дрентельн. Именно в годы его руководства террористам удалось внедрить своего человека, Николая Клеточникова, в самое сердце полицейского ведомства. Поставляемые им сведения о готовившихся операциях против подразделений «Земли и воли», а также об информаторах, которых полиция вводила в ряды террористического движения, обеспечивали прикрытие последнего и давали ему возможность развиваться в относительно безопасных условиях.

Генерал фон Дрентельн 13 марта 1879 г. направлялся в своем экипаже в сторону Зимнего дворца, когда среди бела дня молодой и элегантный кавалерист обогнал его и произвел выстрел в его направлении. То ли стрелок двигался слишком быстро, то ли не имел достаточно хорошего обзора, но ему удалось только разбить окно экипажа, тогда как шеф жандармов, невредимый, проследовал по намеченному маршруту. Всадник снова его нагнал, сделал еще одну попытку — столь же безуспешную — и скрылся. Исполнитель покушения назвался Мирским, по происхождению был поляком и, естественно, дворянином. Будучи осужден, он не вынес этого жребия и сделался осведомителем полиции, которая заботилась скорее о том, чтобы привлечь на свою сторону человека, способного стать ее проводником в хитросплетениях революционного движения, чем просто добиться правосудия.

Однако революционное движение сделало тогда шаг в новом направлении. Из всех высокопоставленных служителей монархии стремление убивать всего более касалось личности самого монарха. В апреле 1879 г. тридцатитрехлетний провинциал, сын санитара Александр Соловьев, ранее забросивший университетские занятия и принявший участие в «хождении в народ», подобно многим молодым людям своего поколения, прибыл в столицу и встретился с Михайловым, одним из корифеев революционного движения, чтобы невозмутимо сообщить ему о своем намерении убить императора. Он желал действовать в одиночку, без чьей-либо помощи, напомнив, что именно так тринадцатью годами ранее сделал Каракозов. В рядах «Земли и воли» разгорелась дискуссия о возможности проведения такой операции. Гольденберг, вынашивавший аналогичный замысел, был намерен присоединиться, но, поддержанный Михайловым, Соловьев одержал верх. Он будет действовать в одиночку, и, если задуманное ему удастся, все окажутся в выигрыше; если операция сорвется, никто не сможет обвинить в ее подготовке участников движения.

2 апреля 1879 г. в то время как император по обыкновению совершал прогулку в окрестностях дворца, внезапно появился молодой человек, выстрелил в него, сделал несколько повторных выстрелов в сторону начавшего убегать Александра II, но не достиг цели. Будучи схвачен полицией, он попытался принять яд, как это было условлено с Михайловым, но добиться своей смерти, как и смерти Александра II ему не удалось. Осужденный в специальном Присутствии Сената, он был приговорен к смерти и был публично повешен 28 мая.

Это неудавшееся покушение, единственной явной жертвой которого оказался сам исполнитель, принесло глубокие перемены в жизнь царя, страны и революционного движения. Как и выстрел Веры Засулич, выстрел Соловьева ознаменовал важную веху правления Александра II.

Что касается императора, то благодаря этому происшествию у него появилось ощущение, еще более усиленное мнением его близких, что его хранит Бог. Однако, несмотря на этот оптимистический вывод и отслуженный благодарственный молебен, Александр II с беспокойством наблюдал за развитием революционного движения. В архивах Третьего отделения содержатся две записки, в которых говорится о признательности, которую Александр II выразил жандарму, спасшему ему жизнь, но особенное внимание уделяется самому императору. Подготовленный для него рапорт о происшествии представляет собой детальное повествование, которое дополняется планом с отмеченным на нем маршрутом Соловьева и путем следования императора, что свидетельствует о желании царя быть в курсе всех деталей допросов и следствия в отношении террористов. В конечном счете справедливо говорить о наличии у него более глубокой обеспокоенности, чем в 1866 г. Самодержец осознавал, — о чем свидетельствуют документы полиции, — сколь радикальные перемены произошли в России.

Именно тогда стало ясно, что образ жизни Александра II после покушения не мог более оставаться таким, как прежде. Перемены прежде всего должны были коснуться порядка перемещений императора. Он любил прогуливаться вокруг дворца или в садах Летнего дворца. Но он был вынужден отказаться от дорогих ему привычек. Прогулок не стало меньше, но совершаться они должны были только в экипаже и в сопровождении надежного эскорта. Эти меры предосторожности распространялись и на приближенных к императору лиц. Еще одним следствием покушения, тяжело воспринятым всеми членами императорской фамилии, было решение монарха разместить свою вторую семью в покоях Зимнего дворца. Он имел обыкновение наносить ежедневные визиты Кате и своим детям, которые проживали неподалеку от дворца, и совершать с ними прогулки: отныне это стало невозможно. Он выделил им помещение на разных с императрицей этажах с тем, чтобы они не так часто попадались друг другу на глаза. Однако созданная таким образом ситуация носила скандальный характер, и мы к этому еще вернемся.

Что касается государства, то меры по безопасности были значительно усилены. В городах, в которых наблюдались волнения, было объявлено осадное положение. Были назначены три генерал-губернатора: Тотлебен в Одессу, Лорис-Меликов в Харьков, Гурко в столицу. Все трое участвовали в войне против Османской империи, имели прочную репутацию смелых и преданных императору людей и были наделены расширенными полномочиями. Также чрезвычайное положение, уже введенное в Москве, Варшаве и Киеве, было распространено на значительную часть территорий страны.

Сразу после происшествия Александр II не надолго отправился в Ливадию. Пребывание его там было характерным эпизодом из его двойной жизни, которая на тот момент уже практически не скрывалась. Александра сопровождала императорская фамилия, но с ним также находились Екатерина Долгорукая с детьми, которые путешествовали в отдельном вагоне. Император распределял время между двумя семьями. Покидая столицу, он возложил на чрезвычайную комиссию во главе с преданным ему Валуевым задачу подготовить развернутый доклад о развитии революционного движения, состоянии общественного мнения и предложить меры к исправлению крайне плачевного положения дел, о чем свидетельствовало покушение Соловьева.

 

Триумф терроризма

Однако именно внутри революционного движения покушение 1879 г. произвело наиболее глубокие перемены. Организация «Земля и воля» распалась. Среди ее бывших членов не было единства в выборе пути. По мнению некоторых из них, введение все новых реакционных мер требовало изменить взгляд на перспективы революционного движения. Перед тем как начать их осмысление, требовалось срочно сосредоточиться на пропагандистской работе, просвещать общество, готовить его к предстоящей борьбе. Другие «активисты» рассуждали совсем иначе и сделали противоположные выводы в связи с той жесткой политической линией, которой придерживался Александр II. Они полагали, что не осталось иного выхода, кроме разрушения политической системы, а для этого требовалось в первую очередь покончить с монархом.

Пока генерал-губернаторы организовывали облавы, увеличивали число арестованных и казненных, что было особенно характерно для юга, где движение нигилистов прочно укоренилось, революционеры вели споры о выборе общей стратегии. В середине июня 1879 г. они организовали тайный сбор в Липецке, небольшим городке Тамбовской губернии, в ходе которого Александр Михайлов, не так давно одобривший единоличные действия Соловьева, страстно отстаивал идею вооруженной борьбы против власти, конечная цель которой состояла в уничтожении последней. Почти все присутствовавшие на этом собрании целиком посвятили себя подпольной деятельности, став профессиональными революционерами. Они настаивали на том, чтобы дискуссия была продолжена в Воронеже, затем в Петербурге; конечная цель состояла не в достижении полного единства мнений, но в непосредственной разработке правил вооруженной борьбы.

Несколько голосов раздалось против того, что, по сути, представляло собой апологию террора: в их числе следует упомянуть прежде всего Плеханова, будущего отца российской социал-демократии. Он выразил свое негодование по поводу того, что террористическая деятельность являлась единственно возможной, но видя, что его «политическое» предложение, шедшее вразрез с царившим в основной массе возбужденным настроением, было встречено гробовым молчанием, понял, что ничего другого не остается, кроме как отмежеваться от этой группы. Никто не собирался его удерживать.

Отныне у участников подобных собраний была лишь одна тема для обсуждения: против кого следовало в первую очередь направить террористическую деятельность? Какова ее цель? Расстройство всей политической системы посредством травли высокопоставленных сановников, уничтожение всех, кто осуществлял репрессивные меры, а также организация экономического терроризма в деревнях, преимущество которого состояло в том, что в него можно было втянуть крестьянство? Или же сосредоточить все усилия на устранении Александра II?

На протяжении двух месяцев заговорщики вели ожесточенные споры вокруг этой темы, однако уже сам выбор организации подразумевал ответ на вопрос, поставленный в Липецке: какая организация требуется для осуществления систематического террора? «Земля и воля» распалась в результате разногласий, возникших в Воронеже, освободив место для сугубо террористической организации «Народная воля» и народнического «Черного передела», в который вошли оставшиеся в меньшинстве бывшие члены «Земли и воли» и который стремился в большей степени отвечать требованиям крестьян. Однако деятельность «Черного передела» с самого начала подверглась порицанию: работа в крестьянской среде слишком часто не оправдывала возлагаемых на нее надежд, чтобы в очередной раз привлечь энергию большинства. Что же касается тех, кто приветствовал профессиональную террористическую деятельность, то они ощущали потребность влиться в ряды «Народной воли» — организации, образованной летом 1879 г. и отвечавшей подобным настроениям. Взгляды Плеханова в свою очередь эволюционировали в сторону ортодоксального марксизма, в котором предпочтение отдавалось идее о том, что экономика должна направлять процесс изменений и определять его ритм; идеал народников, который стремился сохранить «Черный передел», постепенно отмирал; новым идеалом становилось возможно большее число жертв террора, который праздновал свою победу.

«Народная воля» обзавелась Исполнительным комитетом и стала той самой революционной организацией, о которой ранее мечтали Нечаев и Ткачев и которая три десятилетия спустя позволила появиться на политической арене Ленину.

Тайное общество с иерархической структурой, руководство которым осуществлялось узким кругом лиц, обладавшими диктаторскими полномочиями, и в котором преобладала железная дисциплина, — все это в полной мере соответствовало воззрениям Нечаева. Но какой цели служило это отлаженное орудие террора? 26 августа 1879 г., когда по этому вопросу удалось достичь согласия, Исполнительный комитет склонился в пользу тезиса Михайлова: «Во второй половине своего царствования император свел на нет все то хорошее, что было сделано в первой половине его правления». Исполнительный комитет вобрал в себя совсем небольшую группу заговорщиков, число которых изначально равнялось одиннадцати, затем возросло до двадцати пяти, поскольку посредством голосования было решено включить в его состав ряд опытных революционеров, среди которых были две женщины, хорошо известные участникам революционного движения: речь шла о Софье Перовский и Вере Фигнер, которым было суждено сыграть еще более значительную роль в истории движения. Именно этот узкий круг лица 26 августа приговорил Александра II к смерти, что было признано первоочередной задачей революционной борьбы.

Сразу же разгорелись споры о методах и конкретной форме организации, необходимых для осуществления задуманного. Исполнительный комитет не собирался продолжать серию более или менее удачных попыток, предпринятых романтически настроенными заговорщиками по примеру Веры Засулич и Соловьева. Покушение на царя представляло собой серьезное дело, требующее профессионализма и слаженной работы всей группы. Отказ от любительского подхода обозначился также в выборе нового арсенала средств. Выстрел из огнестрельного оружия мог не достичь цели, о чем свидетельствовали многочисленные примеры, тогда как взрыв динамита, как полагали заговорщики, был неизмеримо более действенным средством. Открытие нитроглицерина Альфредом Нобелем в 1864 г. и способа его применения в составе взрывного устройства, привело к тому, что динамит стремительно завоевал популярность. Поэтому нет ничего удивительного в том, что заговорщики замыслили воспользоваться им вместо того, чтобы полагаться на ненадежный пистолет.

План действий был разработан почти сразу. Император находился в Ливадии, поэтому заговорщики сосредоточились на маршруте, по которому он должен был возвращаться в столицу. Самое главное, что путь этот пролегал по железной дороге и именно на этом участке готовилось покушение. Взрыв путей при проходе по ним поезда представлялся разумной идеей при условии, что будут точно известны дата и маршрут движения императора, а также что в распоряжении заговорщиков окажется достаточное количество взрывчатки. Что касалось первого пункта, то заговорщикам удалось завладеть достаточной информацией для того, чтобы подготовиться к подрыву путей на некотором удалении от Одессы. Это был план № 1, который предусматривал движение из Одессы в Санкт-Петербург через Москву. Но был возможен и другой маршрут: Ливадия — Симферополь — Москва — Санкт-Петербург, при этом движение по железной дороге начиналось из Симферополя. В первом случае в качестве стратегического центра была выбрана Одесса; во втором — город Александровск. Все было предусмотрено для того, чтобы движение по любому пути привело к гибели императора.

Первое покушение было организовано Верой Фигнер и Николаем Кибальчичем — лицами, широко известными в революционных кругах. Кибальчич проходил в качестве обвиняемого по «процессу 193-х». В начале своей деятельности он принимал участие в пропагандисткой работе народников, позднее увлекся проблемами технической подготовки покушений, изучая химию и занимаясь изготовлением взрывчатых веществ. Именно под его влиянием Исполком принял решение, что в качестве орудия готовящегося покушения будет использован динамит. Что касается Веры Фигнер, она примкнула к организации «Земля и воля» в возрасте двадцати лет и до самого конца оставалась одной из центральных фигур в Исполнительном комитете, даже когда все остальные его члены разбежались. Именно она прибыла в Одессу для подготовки мероприятий по плану № 1. Кибальчич и она — Фигнер была очень красива, что позволило ей правдоподобно сыграть свою роль — претворились молодоженами, и таким образом им удалось снять номер, где они изготовили взрывчатку. Благодаря рекомендации зятя губернатора Тотлебена, очаровательная террористка смогла получить должность дежурного по железнодорожному переезду, якобы предназначавшуюся для ее «прислуги», в роли которой выступил Михаил Фроленко — один из членов Исполкома. Ему полагалось занять там позицию и заложить динамит в условленной точке на отрезке пути Одесса-Москва. Заговорщики были хорошо экипированы, несмотря на то, что один из участников, игравший второстепенную роль и призванный доставить дополнительное количество динамита, попался в руки полиции, не выдав при этом никакой информации. Три месяца усиленной подготовки ни к чему не привели: в последний момент пара Фигнер — Кибальчич была проинформирована об изменении маршрута. Таким образом, в силу вступал план № 2 и центр заговора переносился в Александровск.

Здесь на сцену выходит Желябов — выдающийся деятель террористического движения. Сын крепостного крестьянина он своей свободой был обязан Александру II. Эта свобода позволила ему поступить в университет в Одессе, однако учение его оказалось недолгим по причине участия во всевозможных студенческих движениях. Будучи выгнан из университета и сразу же вступив в ряды революционного движения, он пришел к мысли, что только чистый террор является залогом успеха. Он приступил к исполнению своей роли, как только появилась необходимость подготовки покушения вместо Кибальчича и Фигнер. Притворившись купцом, собиравшемся открывать в Александровске мастерскую по выделке кож, он приобрел участок земли, примыкавший к железной дороге. Взрывные устройства предполагалось разместить в том месте, где железнодорожный путь пролегал вдоль глубокого оврага, куда после взрыва должен был рухнуть поезд: тем самым пассажирам в лице императора и его окружения не оставлялось никаких шансов на спасение. Однако как ни хорош был этот замысел, ему не суждено было сбыться по техническим причинам. Путь был тщательно заминирован, но заряд не взорвался. Расследование, проведенное впоследствии членами революционного движения, показало, что Желябов, вероятно, обладавший бо льшим талантом комедианта, чем пиротехника, не знал, как привести механизм в действие. Процедура поджигания динамита была ему неизвестна.

Однако террористы не пали духом; у них в запасе имелось последнее средство: место для еще одного возможного покушения было предусмотрено на подъезде к Москве и по этому участку непременно должен был проследовать поезд, независимо от того, какой до этого был выбран маршрут. Здесь еще одна пара заговорщиков — Софья Перовская и Лев Гартман — готовила операцию последней надежды. Проход поезда был намечен на 19 ноября, и в этот раз о провале не могло быть и речи. Софья Перовская, принадлежавшая к аристократическому кругу общества, как и Вера Фигнер, была в авангарде всех отрядов народников, а позднее примкнула к «Народной воле». Будучи дочерью губернатора Санкт-Петербурга, она рано покинула стены отцовского дома и «отправилась в народ», а затем в январе 1878 г. оказалась на скамье подсудимых вместе со 192 другими обвиняемыми. Используя фальшивые документы и изображая очередную привлекательную и безмятежную молодую пару, Перовская с Гартманом обосновались в непосредственной близости от Москвы в доме, имевшем выход к железнодорожным путям, по которым должен был проехать император. Здесь на протяжении не одной недели — под тем предлогом, что молодая пара занимается перестройкой своего дома от фундамента до самой крыши, — прокладывался туннель, ведущий от дома до железной дороги. Команда под руководством Михайлова завершила эту землеройную работу, причем на Софью Перовскую возлагались обязанности по организации трудового процесса и внешнего наблюдения. Она должна была отгонять любопытных, усыпляя их подозрительность. Оставалось только дождаться поезда, для которого был заготовлен солидный запас взрывчатки.

Но удача в очередной раз оказалась на стороне Александра II. По чисто техническим причинам, о чем впоследствии напишет Милютин, порядок прохода поездов был изменен. Протокол движения императорского кортежа предполагал, что в первом составе должна была ехать свита императора, а он сам — во втором составе. Тем не менее в этот ноябрьский день некое происшествие помешало составу, перевозящему свиту, отправиться вовремя, и первым вышел поезд с императором, который был преисполнен нетерпения. Будучи прекрасно осведомлена о штатном движении поездов, Софья Перовская, которая должна была подать сигнал о необходимости приведения взрывного устройства в действие, со спокойным сердцем пропустила первый состав и только полчаса спустя, завидев второй приближающийся поезд, подняла руку, став очевидцем того, как поезд в результате подрыва двух вагонов сошел с рельсов, и внутренне возрадовалась: тирану пришел конец!

Однако ее постигло скорое разочарование. Взрыв даже не привел к жертвам, пострадал только багаж. Император был спасен благодаря собственному нетерпению. Действительно, узнав о необходимости ждать устранения неполадки, вызвавшей неисправность другого поезда, и будучи раздражен этой непредвиденной задержкой, Александр отдал приказ о досрочном отправлении.

Еще один раз Александр II возблагодарил Бога. Однако у него были все основания для того, чтобы задаться вопросом об эффективности принятых на тот момент мер безопасности. В самом деле — вагон, на который была проведена атака и который сошел с рельсов, был четвертым по счету, и именно в нем должен был ехать император, хотя из предосторожности он никогда не называл номер вагона, т. е. эта информация держалась в секрете. Покушение доказывало неэффективность мер секретности, принятых для обеспечения безопасности императора: заговорщикам были в мельчайших подробностях известны планы перемещения императора. Следовательно, у террористов были свои люди в самом сердце полицейского ведомства.

Точность сведений, имевшихся в распоряжении террористов, очевидным образом подчеркивала слабую информированность жандармского управления: последовательная подготовка трех покушений на железной дороге доказывала это как нельзя лучше. Человек, задержанный с динамитом в Одессе, оказался Гольденбергом — тем самым, который незадолго до этого изъявлял желание участвовать в покушении Соловьева. Он получил задание забрать взрывчатку, которая оставалась после несостоявшегося покушения в Одессе, но попал в руки жандармов. Он мог бы выдать конкретные сведения о планах террористов. Конечно, он сделал это в момент задержания, когда они уже утратили актуальность, но вместе с тем он не сообщил ничего такого, что действительно могло бы быть использовано для уничтожения организации, к которой он принадлежал.

Александру II стало также известно, что нигилисты находили поддержку во Франции. Гартман, вместе в Софьей Перовской принимавший участие в подготовке покушения в Александровске, после срыва покушения направился прямиком во французскую столицу. Горчаков, узнав об этом, потребовал у французского правительства экстрадировать этого человека и выдать России. Ответом стала развернувшаяся во французской прессе кампания, в которой приняли участие крупные фигуры из числа российских эмигрантов — Плеханов, Лавров, оказавшиеся на стороне Виктора Гюго и вместе с ним выступившие против «имперского террора». Более того, французская полиция была осведомлена о действиях близких к Лаврову эмигрантов, которые занимались изготовлением взрывчатых веществ в одном из домов, расположенных на улице Шату. Однако российский министр иностранных дел был вынужден констатировать, что Франция ответила отказом на его требование. Симпатии французов были на стороне нигилистов. В архивах российского политического сыска (Третьего отделения) содержится один крайне занятный документ, подписанный Татариновым — российским дипломатом, находившимся тогда в Париже, — и описывающий конкретные формы, в которых нигилистам во Франции была предоставлена помощь. Автор записки писал следующее:

«Мы получили предупреждения о том разрушительном влиянии, которое оказывает на всю Европу и на нас в особенности тот неугасающий очаг радикализма, который сложился во Франции.

Эти предупреждения исходили со стороны нигилизма, который с удвоенной дерзостью и активностью приступил к делу укрепления республиканского порядка во Франции […]

Достаточно внимательно почитать наиболее авторитетные французские газеты, чтобы не осталось никаких сомнений в наличии сговора между поджигателями этих настроений и махинациями нигилистов в России, социалистов в Германии и анархистов всех мастей в Италии, Испании и прочих местах».

Дипломат заканчивал выводом о том, что России необходимо блокироваться с бисмарковской Германией: «Вызывать раздражение Германии и провоцировать ее бесплодным любезничанием с Францией Гамбетта и Флоке было бы преступлением против России, династии и здравого смысла».

Все покушения, совершенные на Александра II осенью 1879 г. и множившиеся столь же быстро, как и анализировавшие их обозреватели, заставили императора полностью пересмотреть свою политику. В своих размышлениях он исходил — как о том неоднократно свидетельствовали Татаринов, Горчаков и многие другие — из соображений личного спасения, т. е. спасения императора, и из стремления сохранить монархию.