В Лунной долине, к северу от Сан-Франциско, находится прелестный город Сонома, и в этом прелестном городе жила одна прелестная женщина по имени Джоан Симпсон. Темноволосая, мускулистая, гибкая, она увлекалась боевыми искусствами и любила сидеть в позе полулотоса, являясь воплощением чувственности и вместе с тем безмятежности. Она работала в психиатрической больнице, читала Юнга и других классиков. Легкое косоглазие только добавляло ей шарма.

Джоан не особо интересовалась научной фантастикой, но однажды ей в руки попал один из романов Дика, какой, точно неизвестно, известно лишь, что после этого она приобрела все его книги. Для этого Джоан даже пришлось связаться со специализированными книжными магазинами. Мисс Симпсон говорила о своем новом любимом авторе так, как если бы она располагала сведениями, полученными из надежного источника, заявляя, что через пару столетий Дик будет признан пророком. Я не исключаю, что она говорила то же самое, что и я сам в юности, когда на моем носу были маленькие круглые очки, а на ногах — разбитые кроссовки; помнится, в то время я неустанно повторял, что Дик — это Достоевский нашего времени, человек, который все понял. Подобное признание, исходящее из уст молодой, привлекательной и образованной женщины, не принадлежащей ни к безумцам, ни к формировавшему ряды поклонников фантастики люмпен-пролетариату, не могло не произвести впечатление. Один из книготорговцев, который знал Дика, сообщил тому о появлении у него столь лестной почитательницы. Затем последовали обмен письмами и беседы по телефону. Я не знаю точно, кто, Фил или Джоан, первым подумал о «Человеке в высоком замке». В любом случае, Джоан, как и героиня романа Джулиана, однажды положила в багажник своей машины «Ицзин» и направилась в сторону Южной Калифорнии, чтобы встретиться с автором книги и заверить его в том, что в определенном смысле, необъяснимо, но вполне очевидно, а именно: все, что он написал, является правдой.

Поскольку хозяин высокого замка на самом деле жил в маленьком загородном коттедже, Джоан ничуть не удивилась, обнаружив, что Дик обитает в небольшой квартирке. Ей показалось, что этот бородач с сияющими глазами, удивительно изысканный, несмотря на неопрятный вид и окружающее его облако нюхательного табака, был весьма похож на Хоторна Абендсена. Он как раз достиг его возраста. На вопрос, что она будет пить, Джоан ответила, что стаканчик виски, и они оба расхохотались.

С самого начала они разговаривали так, как будто давно друг друга знали. Самая обычная фраза вызывала у обоих одни и те же ассоциации, что весьма удивительно, так как они только что познакомились. Сторонники идеи реинкарнации заявляют, что иногда совершенно незнакомые люди обнаруживают удивительное взаимопонимание, поскольку были вместе в прошлой жизни. Однако совсем не обязательно верить в реинкарнацию, чтобы признать, что подобное встречается, когда между двумя незнакомцами внезапно вспыхивает любовь, однако случай Фила и Джоан скорее подходил под первое объяснение. Формально они не были любовниками, поскольку все силы Дика ушли на написание Экзегезы. Но они провели вместе три чудесные недели, практически не выходя из его квартиры, уверенные в том, что все происходящее было подготовлено заранее втайне от них. Беседуя о чем-либо, оба понимали, что произносят текст пьесы, написанной специально для них. Они забыли, что ее автором был Дик, или же верили в то, что он написал ее под чужую диктовку.

В полумраке квартиры, за опущенными шторами, они, как слепые, слегка касались кончиками пальцев лиц друг друга и разговаривали дни и ночи напролет.

— Я знала, что ты меня узнаешь, — говорила Джоан.

Фил видел, как сияют в темноте ее белоснежные зубы, и понимал, что она улыбается.

— А я, — отвечал он, — я знал, что ты придешь. Я всегда знал, что однажды ты придешь, а в последние дни я получал сообщения об этом во сне…

И он рассказал ей все. Вполголоса, не торопясь, Фил рассказал о своем пробуждении как о духовной эпопее, хронологический порядок которой, этап за этапом, он восстановил благодаря своим книгам. Джоан часто предвосхищала его: не зная Филипа лично, но прочтя все его книги, она уже обо всем догадалась сама. О том, как он был послан в этот мир, после того как были заблокированы его воспоминания; о несуществующем ламповом шнуре, оказавшимся сигналом тревоги, заставившем его усомниться в реальности мира; о беспокойном прощупывании этой нереальности в книгах, написанных в шестидесятые годы; об обвинении демиурга в «Трех стигматах Палмера Элдрича»; о неприятии методов, с помощью которых он удерживает нас в плену: наркотиков, искажения памяти; и о первом появлении, в «Убике», спасительной силы, настолько же скромной и сдержанной, насколько грубым и подавляющим был демиург, ведь Святой Дух оказался всего лишь дуновением, распылением дешевого средства из рекламы для небогатых домохозяек.

Ты обязательно должна это понять, любовь моя, это самое важное!

Дик говорил о реакции, которую вызывали его произведения; о том времени, когда их смысл ускользал от него; о друзьях и о врагах, о сыне Света и о сыне Тьмы; о поражениях, которые он потерпел от своих врагов: о заблуждениях, о желании умереть; о том, как в течение десяти лет он стремился к собственной гибели, пока в 1974 году вновь не оказался на поверхности, не восстановил память, не увидел свет. Но затем что-то пошло не так. Казалось бы, теперь он должен был стремиться к абсолютной радости, но на деле все обстояло наоборот. Руководивший им Томас покинул его. Он снова остался без семьи. Находясь в лагере победителей и будучи даже одним из творцов победы, он был жертвой этой войны. Ему открылось все, о чем раньше он только догадывался, свет восторжествовал, а он чувствовал себя одураченным. Он мог спокойно жить в безопасности, но жить как? В одиночестве, без любви, в жалкой квартире в Санта-Ане. Жизнь крысы, обреченной на бесконечное прослушивание никсоновских пленок, прокручивающихся в его голове, и на создание космогонии, по иронии судьбы, по-видимому, ложной. Но Программист, как Дик себе Его представлял, не мог обойтись с ним так же, как в свое время поступил СССР с участниками интернациональных бригад, нашедшими там убежище по окончании войны в Испании, выдав их Гитлеру. Последний Другой, если Дик действительно имел дело с Ним, не мог бросить его в Свою же преисподнюю. Это невозможно. Его жизнь не могла закончиться вот так. Несмотря на отчаяние, на одиночество, на его книгу, которая не хотела существовать, Дик внезапно понял, что это не закончится вот так, что этот кошмар — всего лишь предпоследний эпизод, который заставляет опасаться худшего перед счастливым концом. Во сне он видел, как к нему приближается женщина. Филипу казалось, что он ощущает ее присутствие, тепло ее крепкого тела. Как-то ночью он, внезапно проснувшись, протянул руку и наткнулся на Пинки, свернувшегося клубочком на подушке. Но Дик не был раздосадован, напротив, он улыбнулся: Программист разыгрывает его, но вскоре шутка закончится. Он будет вознагражден. Она будет ехать весь день, чтобы увидеть его, и будет сидеть в позе полулотоса. Да, именно так.

— Боже мой, как я тебя ждал!

— Я знаю. Я все это знаю. И вот я здесь.

Приезд Джоан вернул Дика к жизни. Он, раньше покидавший свою квартиру только для того, чтобы сходить в ближайший супермаркет, нанести визит Пауэрсу или съездить на прием к Морису, куда его возил все тот же Пауэрс, ошеломил общество «Рипидон», небрежно спросив, не может ли кто-нибудь в его отсутствие присмотреть за котами. Да, он собирался провести лето в Сономе, с одной знакомой. «Нет, я не думаю, чтобы вы ее знали…» Да, разумеется, он согласился принять участие в конференции, посвященной научной фантастике, которая пройдет в сентябре во Франции, в городе Метц.

Никто в это не поверил, и, тем не менее, Дик действительно провел лето в Сономе, а осенью отправился во Францию. И все это вместе с Джоан, благодаря ее поддержке и в окружении НЛЗ: это был их тайный пароль, сокращение от нежная любящая забота (tender loving care). Английское слово «care» обозначает, с одной стороны, заботу о ком-то, а, с другой стороны, беспокойство, внушаемое кому-то. Это было именно то, что Дик ждал от женщины и что Джоан давала ему на протяжении нескольких месяцев. А еще она подарила любимому огромный нательный крест, который он носил, не снимая, на тяжелой цепочке.

Дика попросили подготовить речь для конференции в Метце. Эта просьба поступила в нужный момент, момент, отмеченный появлением Джоан. В жизни каждого человека есть нечто, чего он боится больше всего на свете, но также есть и то, чего он больше всего на свете желает. Семнадцать лет назад Дик высказал свою заветную мечту через книгу, и вот она исполнилась. Джулиана пришла и сказала ему, что он прав. Теперь он мог наконец «выйти из шкафа» и сообщить всему миру правду. И он восхищался тактом Провидения, которое дало ему возможность впервые выступить с этим заявлением во Франции, среди его самых горячих поклонников.

Стоило Дику придумать название для своей речи «Если этот мир кажется вам плохим, вам следует поглядеть на другие», как она полилась сама собой. Подобно тому как Убик уничтожал энтропию, НЛЗ Джоан восстановила его способность мыслить. Филипу наконец удалось вывести из своей Экзегезы законченную космогонию, которая казалась ему совершенной. Достаточно было прочертить линию от «Человека в высоком замке» до реального появления Джоан на пороге его дома. Все выстраивалось вдоль этой линии и обретало смысл: предчувствие параллельных миров, проповедь Христа, работа Программиста в том отрезке времени, который продолжался от пережитого им весной 1974 года и до падения Никсона. И, совершенно естественным образом, его теологические выкладки закончились признанием в любви: он рассказал о приходе Джоан, о том решающем подтверждении теории, которое она ему принесла. В какой-то мере ее присутствие можно было расценить как доказательство существования Бога. Может быть, в этот момент следовало бы направить на него луч света, Джоан поднялась бы к любимому на сцену, поцеловала бы крест, подаренный ею, и поднесла бы его к губам Дика… Нет, он уже как-то представлял себе подобную сцену, с Донной, но это не принесло ему удачи.

Все лето Дик начитывал текст своей речи на магнитофон. Джоан несколько раз его прослушала, подсказала нужные интонации. Казалось, что в целом ее все устраивало. Когда они отправились во Францию, Фэт окончательно поверил в то, что является хозяином положения. Во время перелета он, полузакрыв глаза и держа Джоан за руку, бормотал пассажи из своей речи. Иногда он, предвосхищая реакцию публики, тихонько фыркал. Дик уже произносил несколько раз речи на конференциях, посвященных научной фантастике, в присутствии поклонников, и гораздо больше выслушал: милые истории, лукавые подмигивания, дань уважения великим и ободрение молодых… Размышляя о том, что он собирался сказать, о бомбе, которую он, при всеобщем неведении, вез в своем чемодане, Дик казался себе пророком Исайей, которого пригласили выступить с речью на собрании акционеров Транснациональной американской компании.

Дик пересек Атлантику, будучи практически уверенным в грядущем триумфе. Этот триумф, если только его речь будет действительно понята, то есть если в нее поверят, не будет иметь ничего общего с обычным литературным успехом. Его речь наверняка будет признана откровением. Она изменит жизнь людей. Все больше и больше народу захочет ее услышать, поэтому ему, разумеется, придется выступать и дальше. Его портрет, как и портрет Рэгла Гамма, появится на обложке «Тайм мэгэзин» с подписью «Человек года», но даже это звание впоследствии покажется потомкам смешным и трогательным: такими нам обычно представляются реакции наших предков на события, значение которых они не смогли оценить в полной мере. Филип Дик станет настоящим Христофором Колумбом параллельных миров. Впоследствии скажут, что 24 сентября 1977 года началась новая эра.

Однако Дик ошибался, полагая, что встретит во Франции армию виртуальных учеников, готовых к обращению. Конечно, его ждали с нетерпением, но это было поколение шестьдесят восьмого года, воспитанное еженедельником «Чарли» и восхищавшееся плохим парнем, которым он уже давно не был и не хотел быть. Им нужен был Дик-параноик, наркоман, левый, — словом, маргинал. Заинтригованные тем, что им рассказывали о «личных проблемах», объясняющих долгое творческое молчание их идола, участники конференции в Метце ожидали увидеть ухмыляющегося забулдыгу, отупевшего от наркотиков, а вместо этого познали разочарование журналистов, пишущих о рок-музыкантах, когда они вынуждены выслушивать, как их свихнувшиеся кумиры, с бутылкой минеральной воды в руке, рассказывают о прелестях семейной жизни и добропорядочного поведения. Дик выглядел хорошо, даже прекрасно. Он смеялся, с интересом разглядывал девушек, ел за четверых и был явно доволен тем интересом, который проявляли к его персоне во Франции, своим перелетом, тем, что он уже здесь. В первый же вечер за ужином сосед спросил его с заговорщическим видом, что это за таблетки он выложил рядом со своей тарелкой. Дик ответил, что это желудочные пилюли, и сказал это так просто, что сразу стало понятно: это и впрямь желудочные пилюли.

Тем, кто собрался на следующий день в актовом зале отеля «Софитель», чтобы послушать Дика, он с самого начала показался гораздо менее спокойным, чем накануне. Огромный крест, висевший на его волосатой груди, явно выставленный напоказ, о чем свидетельствовала не до конца застегнутая рубашка, вызвал удивление и волнение, как некий знак, который невозможно игнорировать, но значение которого ускользает от понимания. Он не мог быть свидетельством веры в Христа, сама мысль об этом казалась присутствующим нелепой; возможно, это была насмешка над чем-то, например над верой в существование вампиров, но тогда не хватало зубчиков чеснока.

Публика была в недоумении; Дик, в свою очередь, вспотел от ужаса. Джоан, разозлившись на него за то, что он заигрывал в ее присутствии с какой-то молоденькой журналисткой, осталась в тот день в номере. Филип чувствовал себя одиноким, лишенным НЛЗ и уже не столь уверенным в том, что он собирался сказать. Зал наконец с шумом заполнился, опускались сиденья, трещали вспышки. Микрофон, когда его проверяли, был похож на обезумевший счетчик Гейгера. Чтобы его отрегулировать и убрать эффект Ларсена, Дика попросили сказать что-нибудь, неважно что. Чувствуя, как на него смотрят сквозь металлические очки сидевшие в первом ряду худощавые бородачи, одетые в пальто с капюшонами или в военную форму, Дик проговорил стих из апостола Павла, побуждающий не беспокоиться того, кому предстоит произнести Слово: Дух обо всем позаботится. По счастью, никто не расслышал, что он сказал, но Дик понял, что уже не так доверяет обещанию апостола. Он явно запаниковал, как человек, который заключил спьяну нелепое пари, а теперь, протрезвев, припертый к стене, понимает, что выхода нет и что теперь до конца своих дней ему придется подвергаться насмешкам. Чтобы не поддаться искушению сбежать, он начал, без предупреждения и не дожидаясь сигнала, произносить свою речь. Те, кто при этом присутствовали, утверждали, что Дик прочел ее глухим металлическим голосом, так отличающимся от того живого и самоуверенного, что они могли слышать накануне. Многим пришла в голову мысль о том, что, в соответствии с логикой его собственных произведений, вместо известного писателя сейчас выступает плохо отлаженный симулакр, который может в любой момент загореться прямо на трибуне из-за короткого замыкания и взорваться вместе со всеми присутствующими.

Речь началась с изложения достаточно банальных соображений о появлении новых идей, об их очевидной ретроспективности, о классической разнице между изобретением и открытием. Дик заявил, что он убежден в том, что изобретений вообще не существует: на самом деле речь идет лишь об открытии истин, которые ждут своего дня и которые в большей степени находят своего «изобретателя», нежели он их. Публике оратор показался зажатым, паузы переводчика — утомительными, но никто не видел ничего странного в том, что Дик говорил, казалось, все это вполне соответствовало содержанию его романов. Упоминание Царства небесного заставило насторожиться тех, кто уже начал волноваться при виде креста, но тревога оказалась ложной: один из образованных критиков с тонкой улыбкой процитировал своему соседу формулу Борхеса, согласно которой теология являлась одной из форм фантастической литературы.

На самом деле Дик начал развивать теологическую тему, описав шахматную партию между Программистом и его Противником, а также изменения в реальном мире, которые влечет за собой каждый ход. Это длилось добрых полчаса. Он мог бы с тем же успехом начать цитировать телефонный справочник, большая часть аудитории этого бы даже не заметила. Однако самые внимательные из слушателей начинали чувствовать себя не в своей тарелке, как пассажиры поезда, которые слышат странные звуки, вроде бы и не беспокоящие остальных пассажиров, но создающие у них самих ощущение надвигающейся опасности. Они пытаются убедить себя, что у них просто шалят нервы, что на самом деле в этих звуках нет ничего ненормального, но внезапно чувствуют сильный удар, слышат ужасный грохот, поезд сходит с рельс: это случилось.

Дик откашлялся, собрал свои листы и неожиданно громко продолжил:

— Сейчас необходимо, чтобы появился тот, кто хранит воспоминание о другом настоящем. Логично предположить, что оно хуже, нежели чем то, в котором мы находимся, поскольку Бог стремится к улучшению. С теоретической точки зрения, можно, вероятно, утверждать, что Он плох или некомпетентен, но я отказываюсь принимать эту мысль всерьез. Итак, я хочу знать, располагает ли кто-нибудь из нас знаниями о мире, который хуже того, что окружает нас сейчас, в 1977 году? Ответ: да, такими знаниями располагаю я сам.

В романе «Человек в высоком замке» писатель Хоторн Абендсен внезапно понимает, что его книга, которую он считал чистым вымыслом, на самом деле описывает реальные события. Я сделал то же самое открытие по поводу моих собственных книг. Ни «Человек в высоком замке», ни «Убик», ни «Пролейтесь, слезы…» не являются, как я полагал раньше, плодом моего воображения. Или, если хотите, они являются им только здесь, в мире, в котором мы находимся, и который, благодарение Господу, сменил тот, откуда я пришел.

Я нисколько не сомневаюсь, что вы мне не верите; мало того, вы вряд ли верите даже в то, что я сам верю в то, что говорю. Это, разумеется, ваше право, но поверьте, по крайней мере, в то, что я не шучу. Все, что я сейчас скажу, очень серьезно и очень важно, а также неожиданно и для меня самого. Многие утверждают, что сохранили воспоминания о своей прошлой жизни. Я же говорю о другой жизни в настоящем. Мне неизвестны другие подобные заявления, однако я подозреваю, что я не единственный, кто это пережил. Моя уникальность состоит, пожалуй, только в желании рассказать о своем опыте.

После этого Дик, посреди всеобщего замешательства и изумления, рассказал о том, что с ним произошло три года назад. О тайных христианах и об их роли в деле отставки Никсона. Он объяснил, что он, Дик, был перепрограммирован во время одного из тех скрытых изменений реальности, которые образуют основу мира, благодаря чему непосредственно общался с Программистом. Обычно Он скрывается: Deus absconditus, как говорят теологи. Он создает каждый атом, но никто Его не видит, кроме тех, кого Он взял, как берут пешку с шахматной доски, чтобы сделать ход. Он, Дик, был этой пешкой и мог со знанием дела повторить слова апостола Павла: «Страшно и вместе с тем удивительно оказаться в руках живого Бога». Того Бога, что сказал в Ветхом Завете: «Я создал новую землю и новое небо, и воспоминаниям о предшественниках не будет места ни в душе, ни в сердце».

— Читая эти слова, — подытожил Дик, — я думаю, что мне была открыта великая тайна. Когда Царство будет среди нас, мы больше не вспомним о тираниях, о варварстве, творимом на Земле, на которой мы жили. Я верю, что это время близко, что оно уже здесь. И что Его милосердие позволит нам забыть все, что было прежде. Хотя, возможно, я и был неправ, когда пробуждал в вас воспоминания, создавая свои романы и произнося эту речь.

Он действительно был неправ.

Едва спустившись с трибуны, оратор оценил размер нанесенного ущерба. Пораженный переводчик в какой-то момент даже перестал переводить, но англоговорящие слушатели пересказали суть скандального заявления своим соседям: «Дик не просто сошел с ума, он стал святошей!» Восхищение сменилось смущением. Его разглядывали как диковинное животное. Никто не знал, о чем и как с ним разговаривать.

И на протяжении всего пребывания Дика во Франции постоянно предпринимались огромные усилия для того, чтобы избежать неловкости, чтобы сохранить радость совместного общения. В конечном счете многие сочли его выступление мистификацией. Подобно тому, как Орсон Уэллс напугал Америку радиопостановкой «Войны миров», этот чертов Дик решил проверить на своей аудитории сюжет нового романа и для большей убедительности притворился, что верит во все эти сказки. Видя, как эта версия становится официальной, сам Дик не стал ей противоречить и, встретив кого-нибудь на лестнице отеля, начинал громко хохотать и подмигивать, а затем заявлял: «Попались!»

Если бы я писал роман, то сказал бы, что этот провал оказался для нашего героя катастрофой, что он предпочел бы, чтобы его закидали камнями, чем слышать, как над ним подсмеиваются, что, вернувшись в Калифорнию, он лег на кровать и умер. Это выглядело бы драматично и убедительно, но в действительности все произошло совсем не так. Дик обладал удивительной способностью к адаптации. Когда один из его сценариев терпел крах, он тут же переходил к другому, вот и все. Фэт приспособился к положению игрока, который поставил на кон большую сумму и все проиграл, а Фил демонстративно воздерживался от того, чтобы не сказать: «Я же тебе говорил». Дик снова пересек океан, изображая туриста, довольного своим путешествием, которому льстило то, что его принимали как важную особу, и который немного сожалел о досадном недоразумении, испортившем впечатление от его речи (так сожалеют о том, что по незнанию заказали в ресторане язык, то единственное блюдо, есть которое совершенно не хотелось). Это скорее курьез, который делает воспоминания приятными, ведь безупречно проведенные путешествия кажутся пресными и скучными.

(«И все же, это любопытно, — сказал Дик Джоан. — Они все интересовались, верю ли я в то, что им рассказал, тогда как это второстепенный вопрос. И никто не задумался о главном: правда ли это?»)

Джоан — единственная из многочисленных женщин, кто сумел покинуть Филипа, не превращая свой уход в драму. Собственно, разрыва и не было. Оправданием их расставания послужило расстояние, отделявшее Соному от Санта-Аны, при этом оба с ностальгией вспоминали о своих отношениях, как об одной из тех удивительных встреч, что случаются во время путешествий.

Речь в Метце должна была стать пришествием Фэта, превратив Джоан в служительницу его культа. Но этого не случилось, и Дик вновь принялся за Экзегезу. Он вновь столкнулся с прежней проблемой: как рассказать историю, смысл которой ему самому неизвестен? Он видел сны, разрабатывал теории, приходил в отчаяние и, вопреки ожиданиям, все-таки нашел решение.

Однажды Филипа Дика попросили написать предисловие для сборника его старых произведений, и, не зная, о чем писать, он начал рассказывать о своей юности. Без плана, без предварительной идеи, он просто рассказывал анекдоты, излагал идеи, критиковал эти идеи, как если бы он болтал с друзьями. Позволив перу вести его за собой, Дик почувствовал себя свободным и вдруг подумал, как было бы здорово писать вот так, запросто, без желания что-то доказать, просто рассказывая обо всем, что с ним случилось.

Мне больше нечего сказать о романе «ВАЛИС» («VALIS»), который послужил основным источником для написания предыдущих глав. В этой хронике, явившейся результатом двухнедельной напряженной и вместе с тем спокойной работы, описана жизнь друзей в Санта-Ане, штат Калифорния, которые как две капли воды похожи на членов общества «Рипидон». Правоверный католик Давид, великодушный циник Кевин и писатель-фантаст Фил очень беспокоятся за своего друга Хорселовера Фэта. Тому несладко жилось в шестидесятые годы, на его долю выпало много несчастий, а в 1974 году он вдруг уверовал в то, что видел Бога. Его история и их беседы рассказаны Филом, который является пристрастным, хоть и сочувствующим свидетелем, и не пытается сделать теории Фэта более связными, чем они есть на самом деле. Вот, например, как он говорит о его Экзегезе:

«Знание о божестве превратило Фэта в пророка. Но, так как он не мог отличить галлюцинацию от божественного откровения — если между ними вообще есть какая-то разница, чего пока никто не доказал, — он также писал нелепицы, вроде этой:

„Фрагмент 50 Экзегезы: первый источник всех наших религий находится у предков племени догон, которые получили свою космогонию непосредственно от трехглазых завоевателей, некогда посетивших их земли. Трехглазые завоеватели являются глухими и слепыми телепатами; они не могут дышать в нашей атмосфере; их деформированные и удлиненные черепа похожи на череп фараона Ахетанона, и они прибыли с планеты, находящейся в созвездии Сириуса. Несмотря на то, что вместо рук у них клешни, вроде тех, что можно видеть у краба, они — великие строители. Они тайно повернули ход нашей истории в счастливому концу.

Конец фрагмента“.

В тот период Фэт совершенно оторвался от реальности».