И Джей посмотрел. Когда переодевался. Решил взглянуть, как там его шрамы, и когда уже можно будет перестать прятаться от солнца — его достало ходить в брюках в такую жару. Оказалось, шрамов нет. Ну, почти. Где они были, ещё можно различить, но уже с большим трудом. Потрясение его почему-то было так велико, что на немой крик прибежал Бен.
— Ну, что ещё?… — встревоженно спросил он. — А… Ну так… И чего орём? Радоваться надо, что твоё совершенство никак не пострадало, и ты опять будешь котироваться у городских красоток.
Джей, однако, так долго не находил слов, а эмоции из него так фонтанировали, что Бен покачал головой и, опять «закрывшись», что-то сказал Миль. Та вздохнула и издалека, с пляжа, влила в атмосферу дома тонкую струйку аромата цветущих трав:
«Ладно, признаю, я виновата. Мне было жаль, что ты ещё так долго не сможешь загорать и что — Бен прав — у тебя остались бы эти ужасные шрамы… И я немножко помогла тебе залечить твои боевые раны. Прости, пожалуйста, больше не буду вмешиваться в твои личные проблемы… Кто ж знал, что ты так привязан к этим шрамам!»
— Ещё бы! Он так завидовал моим!
— А… почему тогда ты-то свои отметины сохранил? — потребовал объяснений Джей.
«Потому что мне они нравятся!» — засмеялась Миль. Бен, надо же, смутился. И пояснил:
— Нну… и поэтому тоже. Но в основном потому, что меня без них не признали бы в Городе. Пошли бы вопросы — как так, да почему. Нельзя мне пока без них там показываться, понимаешь?
— А мне без моих, значит, можно? — мрачно поинтересовался Джей.
— Тебе — можно, — заверил его Бен. — Всё спишут на твои уникальные адаптивные способности и достижения наших талантливых медиков, только и всего. И рейтинг твой как жениха станет ещё круче. Так что хватит истерить, брат.
«Ага, — поддержала мужа Миль. — Лучше иди сюда, буду учить тебя заряжаться…»
— Спасибо, не хочу… — буркнул Джей.
«Да ты, собственно, всё равно уже умеешь, осталось только подтолкнуть, — засмеялась она опять. — Во время триединства мы чего только друг от друга ни цепляем…»
Джей недолго ломался. А уж когда попробовал и у него пошло — пожалел, что вообще противился. Впечатление было таким, как будто где-то внутри прорвало плотину и его всего, от макушки до пальцев ног, затопило горячим, пузырящимся, хмельным напитком, тело быстро наполнялось лёгкостью и теплом, стало весело и вообще замечательно… не говоря уже об ощущении сытости. Появилось осознание своей силы — так бы и наворотил чего-нибудь этакого…
— Вот я дурак был… — хихикая, признался он, жмурясь и потягиваясь на горячем песочке. — Всё. Больше не буду возмущаться, что я мутант. Потому что это круто!!! — проорал он на всё побережье.
«Однако, хватит тебе, — ласково сказала Миль, поднимаясь и отряхивая песчинки со своей всегда прохладной, несмотря на загар, кожи. Джею досталось ещё и ментальное прикосновение, от которого ему захотелось мурлыкать и выгибать спинку. — Пошли искупнёмся — и в дом. А то ты и спать не сможешь, по себе знаю. А молодые мутанты должны много спать, как и дети. И во сне с ними тоже происходит много хорошего. Сны, например, снятся красивые… и сла-адкие-е…» — лукаво добавила она.
И он ей радостно подчинился…
Что-что, а плавал он отлично, быстро оставил её позади и направился к неширокому — не всякий катер пройдёт — выходу из бухты… Миль и не пыталась за ним угнаться, бултыхалась себе не спеша, наслаждаясь и тёплыми объятиями плотной, солёно-горькой воды, и солнышком, и своим гибким и послушным телом, никуда особо не стремясь, радуясь покою и тишине… Большей частью она оставалась глубоко в спокойной толще, просвеченной солнцем, зелёновато-голубой и прохладной, то опускаясь на мягкий песок дна в характерной сетчатой ряби рисунка, то поднимаясь поближе к поверхности, чья подвижная изнанка выглядела зеркальной, и смотрела снизу на своё разбитое отражение…
Вокруг сновала рыбья мелочь, любопытная и сторожкая, нахально пощипывавшая кожу, стоило чуть расслабиться — и прыскавшая в стороны при попытке познакомиться с ней поближе. Более крупные рыбы вальяжно проплывали поодаль, уважая свою солидность и лишь косясь на это несносное млекопитающее, опять непонятно зачем забравшееся в их родную среду… Водорослей здесь было немного, их длинные косы медленно полоскались в спокойном ритме слабого прибоя — точно как и её волосы… Миль во время погружений испытывала совсем небольшую потребность в кислороде — ещё один эффект от солнечных вливаний — и лишь иногда всплывала (до уровня глаз над поверхностью) посмотреть, чем там занят Джей — а тот с интересом обследовал проход между скалами, и Миль знала, что скоро у него опять появятся вопросы…
«Оп-па, а это ещё зачем? — не замедлил он подтвердить её предположения. — Зачем здесь решётка?»
«Кто её ставил, у того и спрашивай», — переадресовала она вопрошавшего.
Бен, работавший у себя в кабинете над модификацией электроразрядника, приспосабливая его для Миль, зашипел, обжёгшись, ругнулся, мигом «закрылся», блокируя боль, чтобы не пострадали остальные лепестки «трилистника», и только после поведал, что, когда Миль купается, у входа в бухту обычно отираются киты-мутанты весьма страхолюдного вида, имеющие склонность заплывать в акваторию бухты. Вот, чтобы избежать возможных неприятностей, ему и пришлось перегородить вход.
Джей припомнил, что, по данным Десанта, эти киты всегда пытаются приблизиться к купающимся, на этот случай в продаже есть даже такие специальные блокадоры, издающие неслышимый для человека отпугивающий сигнал…
«Так то для человека он неслышим, Джей, — просветил его Бен. — А вот мы, видишь ли, отлично его ловим. Очень неприятный эффект. По нервам бьёт. Пугать не пугает, но слушать противно»
«Мне почти жаль, что я о них проболталась».
«А если б они тебя съели?»
«Непохоже, чтобы им этого хотелось. А вот Лаура тогда, в магазине, определённо что-то такое… плотоядное… в виду имела. И, если выбирать, я, право же, предпочла бы пообщаться с этими китами, чем с ней — они, киты, как-никак, тоже мутанты, считай, свои ребята…»
«Так они что — излучали менто?!»
«Ну, или что-то вроде… А почему тебя это так удивляет? Что? — переспросила она, потому что парни заговорили одновременно. — Нет, я их не рассмотрела. Но большие… больше меня раза в три-четыре… и их было много. Тёмные такие, быстрые. И не злые. Им просто было очень интересно. И ещё — они меня будто уже видели прежде, ну, так мне показалось… рассматривали по очереди, и вроде пытались что-то… передавали что-то такое… я попробую вам это…»
И она попробовала. Масса образов, текучих, стремительных, обгоняющих и наплывающих друг на друга, вместе и зрительных — глубь, прохлада, переливы бликов — и сенсорных-осязательных — прикосновения, движения, поглаживания — приязнь-интерес-отторжение — и вкусовых-ароматических, и всё это сразу, и ещё что-то сверх того — пронеслись, переплетаясь, сменяясь один другим…
Джей булькнул, утоп и забарахтался, торопливо выбираясь на поверхность, где и задышал, кашляя и отплёвываясь…
«Эй, — испугались оба, и Бен, и Миль, — ты как?!»
«Да ничего…уже… Слишком это… быстро…»
«Жив, ну, хвала всем богам, сколько есть… Не пугай так больше! … — Бен подумал и заметил: — А знаете, ведь это похоже на лунную лихорадку».
«Ну, точно!.. А я-то всё не могла понять — да что ж это, такое знакомое, а никак не вспомнить… Вот примерно такое я от них и ловила».
«Как хочешь, Миль, а правильно твой муж выход перегородил. Пусть держатся подальше», — объявил Джей, бесшумно уходя в безопасную глубь, чтобы испытать свою новую способность долго обходиться без кислорода — ему это очень нравилось.
Бен молчал, но его довольное менто не оставляло сомнений, что он удовлетворён и поддержкой, и наличием единомышленника.
«Спелись. Двое на одного, да?»
«На одну», — неосторожно поправили её из глубин, и она притворно рассердилась:
«А ну, кыш из моей личной лужи, пока опять не утоп, и марш домой!»
«Слушаюсь, о лужевладелица!»
Всё шло хорошо, день за днём — как на подбор: в компании двоих замечательных людей, любящих, любимых, дорогих сердцу… И ровная погода баловала, ясные дни сменяли ясные же ночи, даже луна не портила жизни — стоило первым признакам лихорадки напомнить о себе, как их тут же гасили, может быть, немножко торопливо, но зато надёжно — и всё было так здорово, что Миль исподволь даже беспокоилась, старательно тая это беспокойство поглубже, чтобы ребята не учуяли. Они и не чуяли.
А Миль, всё больше темнея от загара, тревожно поглядывала на принадлежащий им троим роскошный берег у моря, то и дело кокетливо меняющего свои наряды под безмятежным куполом небес, тихо млела от нежности к «братьям» и снисходительно уступала их осторожной заботливости, маскирующейся порой под незлыми насмешками; вдыхала чистейший, свежайший воздух, любовалась всем этим непрочным покоем, копила и откладывала эти дни в память, про запас, как бесценную валюту… И про себя безнадёжно молила неизвестно кого: «Ну не трогай нас, оставь нас в покое! Смотри, как тихо мы себя ведём, ну, кому какой от меня вред?! Я ведь даже магией совсем не пользуюсь, стараюсь не выпячиваться… быть как все. Не тронь, и мне больше ничего от тебя не надо… пусть всё просто будет как есть… просто — будет…»