С утра в ресторане было тихо и пусто, бармен-хозяин сообщил, расставляя тарелки с заказом, что Рольд с компанией отбыли на занятия раным-раненько. Даже Джей куда-то пропал, так что завтракали без него, в безлюдном зале, насквозь, как аквариум, пронизанном косыми солнечными потоками, густыми и непрозрачными… Зал казался заполненным этими золотистыми снопами, из-за них дальние углы не просматривались, солнце, заливая столик, слепило глаза, бликовало, во все стороны разбрасывая лёгкие дрожащие зайчики… А по полу, басовито жужжа, шустро ёрзали маленькие, раскрашенные во все цвета, роботы-полотёры.
Миль жмурилась в этой утренней позолоте, неосознанно впитывая лучи — и розовато просвечивая в них. И без того в последнее время рассеянная, этим утром она и вовсе погрузилась в себя, загадочно улыбаясь и всё к чему-то прислушиваясь… Бен догадывался, к чему, и не отвлекал её, только знал подсовывал то тарелочку с дымящимся фруктовым суфле, то кружку с чаем пододвигал поближе — вот всё ему казалось, что она недоедает…
А ещё сегодня «сторож» отчего-то разъёрзался, покалывал изнутри, так что самому Бену еда в рот не лезла — тем настырнее он пичкал завтраком жену. Пока она, наконец, не отодвинула тарелки на другой край стола и не взглянула внимательно:
«Ну, что такое, ненаглядный мой? Ты меня тревожишь».
«Да так… неспокойно мне что-то, — он виновато улыбнулся. — Всё ведь нормально, а вот…»
Она положила свою ладошку на его руку, придвинулась ближе, озорно поблёскивая зеленью глаз:
«Знаешь, я его иногда слышу… нашего малыша, — и засмеялась на его удивление: — Ну, не совсем так, конечно, как тебя или Джея! Он же ещё совсем крошечный… Но он чувствует, что я его обожаю и очень жду. Чаще он спит, и я не слышу его, просто знаю, что с ним всё в порядке, но иногда просыпается и сразу спрашивает: ты здесь? Ты меня любишь? Представляешь — такая малюсенькая клеточка, пульсирует себе, светится внутри меня… растёт, жить привыкает».
— Разве он уже думает?
«Нет, конечно, рано ему ещё думать. Он ещё и на человека-то мало похож. Но он уже всё чувствует, я же сказала. Это будет необыкновенное дитя, — и вдруг ей в голову пришла отличная мысль: — А хочешь… Хочешь, я покажу тебе нашего малыша?!»
Бен обалдел:
«Но… Там же ещё вроде нечего рассматривать?»
«А вот и неправда. Так показать?»
«Спрашиваешь… — задохнулся он. — Но как?!»
«Ну, ты совсем поглупел… — засмеялась она. — Как обычно. Это очень милый мальчик, у него всё, как у нас с тобой — две ручки, две ножки, пальчиков — по пять, голова, правда, одна — но зато очень умная и красивая…»
Бен только глазами хлопал и воздух глотал.
«Откуда знаешь… У тебя же даже живота ещё нет…»
Миль покачала головой, взяла его вздрагивающие руки и положила на свой ровный животик:
«Вот так, смелее… Только веди себя тихо, не напугай его, понял? Теперь закрой глаза и смотри…»
Сначала он ничего не увидел. Потом — будто пробился свет через его опущенные веки, возникла красноватая полумгла. И посередине неё — шевельнулось что-то маленькое, живое, полупрозрачное, беззащитно-слабое… Вот оно повернулось, пошевелилось… потянулось… ещё раз повернулось. Рассмотреть его Бен не мог, но ощутил, как оно, это маленькое и живое, словно приблизилось к нему и… узнало его! Признало — своим, доверчиво и нежно сказало: «Это я, я есть, ты меня любишь?»
«Да, — ответил Бен с комком в горле. Не словами ответил — всем сердцем, дотянулся и обнял… — Я люблю тебя, малыш, я жду тебя. Я рад, что ты есть».
Маленькое существо словно удалилось, растворилось во мгле, мгла посветлела, замельтешила световыми бликами. На их фоне проявился силуэт, сперва смутный, расплывчатый, ещё миг — и он оформился: человек, ребёнок. Нормальный мальчик. Он стоял спиной к Бену, неуверенно покачиваясь на слабых ножках, взмахивая ручками для равновесия.
Бен позвал его. Робко, тихо, чтобы не испугать. Мальчик переступил ножками, повернулся, взглянул весело, с беззубой улыбкой…
И всё исчезло. Миль вопрошающе смотрела на Бена.
«Что с тобой, родной?»
«Ничего, девочка», — он не мог ей сказать, что над тем весёлым малышом завыл «сторож». Малышу грозила опасность. Поэтому Бен и отключился, «закрылся», чтобы подавить этот вой…
«Ты видел его, Бен?»
«Видел. Спасибо тебе, солнышко. Это так… удивительно. Ни один отец в мире не видел своего малыша ещё до его рождения. Он… он признал меня, Миль! Я теперь тоже знаю! Такое чудо…»
«И поэтому ты плачешь?» — она провела по его лицу ладонью. Он взглянул. Ладонь была мокрой.
«Да. Поэтому. Так бывает».
«Бывает», — улыбнулась она. Поверила, что он плачет от счастья. Он не стал её разубеждать. Ей лучше не знать — в тот момент, когда мальчик обернулся, Бен понял, что «сторож» воет по малышу, как верный пёс, потому что мальчик обречён… А он, отец, ничего не сможет сделать. У него не будет сына.
Бен притянул Миль поближе к себе, как бы невзначай положил руку на её живот и сказал малышу:
«Прости меня, сынок, если я не сумею тебя уберечь».
Миль с улыбкой обхватила руками его голову и чмокнула в макушку:
«Не думала, что ты умеешь плакать».
«Я сам не думал…» — он слышал, как спокойно бьётся её сердце… И уткнулся лицом в её тепло, старательно скрывая бешенство, грозя и заклиная: «Хейла, это ты, у Миль нет других врагов в Городе, как же ты можешь, не смей! Убью ведь, Хейла! Уничтожу!»