…сны были беспорядочной пёстрой колготнёй чего-то бессмысленного… скучного… бестолкового…

… потом стало сниться, что она рассматривает себя со стороны. Странно так, чужими глазами. Как будто она — мужчина, сидящий за пультом и его руками нажимает всякие кнопки, что-то регулирует, чем-то управляет… Ага — следит за пульсом и прочими показателями вон той неподвижной бледной куклы, спрятанной внутри сложной системы.

Видела сероватое лицо… собственно, это и было — её лицо.

Видимо, она вела себя как надо, эта кукла, потому что Миль внутри мужчины за пультом была за себя спокойна. Но вот на пульте что-то изменилось, руки мужчины запорхали над клавишами…

Миль открыла глаза, поморгала, глядя перед собой. Увиденное понять не получалось.

Где она находится, что происходит… Глаза моргают, значит, они есть. А кроме глаз? Тело есть? Если и есть, то никак не ощущается — ни дыхания, ни прикосновений к коже. Лежит она или сидит, а может, висит? Руки-ноги где, почему ничего не шевелится?

Перед глазами мелькнуло и пропало чьё-то лицо с внимательным взглядом. Эй, ты куда!

Зато ничего не болит. А если вздохнуть поглубже? Не выходит… Как так?! Это что — ей просто нечем дышать, что ли?! Паника подкатила волной…

В поле зрения опять появилось то лицо, губы на нём зашевелились, и Миль разобрала:

— Успокойтесь, пожалуйста, сейчас всё будет в порядке. Не надо волноваться. Вы немножко нездоровы и находитесь в клинике.

А, так это его глазами она смотрела на себя во сне. Или это был не сон? Почему она в клинике? Что значит «немного нездорова»? Ответов не было. «Придётся подождать», — вздохнула она и обрадовалась: ага, получилось! Значит, тело всё-таки имеется! А вот и мурашки по коже… вздрагивают руки и ноги… Всё на месте!

И в голове проясняется… Она даже хихикнула над своими страхами. Однако, как приятно ощущать, что твоё тело при тебе. Вот же, лежит, укрытое чем-то тёплым и мягким, дышит, можно потянуться, руками что-то сделать, пальцы на ногах поджать…

Головой повертеть… какое же всё вокруг слепяще-белое — просто сливается в неразличимый фон…

А над головой-то, оказывается, прозрачная крышка. Которая как раз сейчас разъехалась… знакомо так. И ложе под спиной приподнялось до положения полулёжа.

Белая комната и… Ну точно — тот самый пульт, а дальше прозрачная стена, но за ней темно, ничего не видно.

Большая штука, в которой Миль лежала, как в пенале, отодвигалась, открывая тело… А, ну да — большой диагностический биосканер это называется. Значит, точно клиника. Зачем она здесь? У неё ничего ведь не болит. Только какая-то слабость во всём теле, лёгкость… пустота. Поднять руку удаётся с трудом — рука странно так мотается из стороны в сторону… Белый кружок на запястье — индикатор… с красной каймой. Чего-то на руке не хватает… Браслета нет. Брачного браслета!

И сразу всё встало на место. «Весёлый Дракон», такси, сбитое чем-то, обрушившимся сверху, кувырок на тротуар через дыру в борту… цоканье каблучков… и пинки в живот…

Миль в страхе прижала руки к животу, позвала малыша и… с ужасом поняла — никого там больше нет. Тоска схватила сердце тяжёлой лапой, не давая дышать, потемнело в глазах… пропали все звуки, весь мир пропал. Напрасно окликал её медик — она смотрела на него, не видя.

…Ты меня больше не позовёшь, не спросишь, люблю ли я тебя… мой маленький, тебя больше нет, тебя убили. Ты так и не увидел солнышка, неба, тебе не дали родиться… Вот почему внутри так пусто. Ты ушёл из меня — и меня стало вдвое меньше. Бедный мой малыш…

А ведь и Бен вовсе не от радости плакал… Как же я не распознала, милый, какие это были слёзы. Верно, ты что-то понял ещё тогда, да сделать ничего не смог. И ты не виноват, что всё вышло так плохо…

Пациент скорее жив…

В руку кольнуло — она открыла глаза: инъектор на гибком шлаге что-то впрыснул в вену и уже уползал обратно в своё гнездо. Медик легонько, ласково похлопал её по руке — она руку отдёрнула… но тут же забыла, почему.

Медбрат мягко успокаивал:

— Это необходимо, госпожа, сейчас вам станет легче.

О чём это он?… Тяжёлая лапа, сдавливавшая сердце, разжалась, отпустила… Почему текут слёзы?

Медбрат вытер ей лицо, заставил высморкаться. Поднёс к губам чашку с чем-то тёплым, но жидкость не желала вливаться в глотку. Тогда он вставил ей в рот какую-то штуку, и жидкость потекла прямо в пищевод…

— Во-от та-ак, — приговаривал он, — а теперь поспим…

И она заснула. Приходили Бен и Джей, посидели у постели, подержали за руки. Они приходили каждый день. Но никак не могли застать её бодрствующей.

Нет, медики её не обижали. А тот, которого она увидела первым, так вообще дежурил, кажется, круглые сутки — как Миль ни проснётся, он всегда тут как тут, причёсывает, умывает, кормит. Катетеры вставляет, подмывает, подтирает. Ногти подстригает. Даже педикюр как-то ей сделал. А почему нет, когда пациентка лежит и не вякает. То есть, иногда вякает, но больше ничего не может.

Этот медбрат, наверное, был заботливей прочих. И уж точно разговорчивей. Введя ей утреннюю дозу, он болтал без умолку, и обычно об одном и том же. Миль даже сомневалась в его нормальности. Но местное начальство, кажется, было им довольно.

…— Вам теперь надо поправляться, госпожа, набираться сил. Старший врач велел сразу сообщить вам, что вы не должны отчаиваться: вы ещё можете иметь детей. Мы все рады, что вы не очень пострадали… Правда-правда, госпожа, это такое счастье! Вам так повезло! У вас очень крепкий организм, вы знаете это? Удивительный организм! Просто странно, что у Дикарей рождаются такие уникальные дети! Что вообще у них дети рождаются…

Как он ей надоел — не выразить. Ему неважно было, что с ним не разговаривают — главное, что его слушали. Он заливался соловьём и днём, и ночью. Увидев его, Миль закрывала глаза и отворачивалась — а что ей ещё оставалось.

Они, видите ли, рады… Проклятый Город.

Миль смутно понимала, что с нею поступают как-то неправильно, нехорошо. И начала противиться. Единственное время, когда она что-то могла — во сне, перед самым пробуждением. Отдохнувший и ещё незатуманенный снадобьями мозг был свободен, он легко проникал и в разум человека, и в потроха местного кибера, ответственного за работу биосканера, в котором уже который день жила Миль.

Единственное, что было во всей этой подлой ситуации хорошего — тоска по малышу не то, чтоб уменьшилась… но стала привычной, а значит — терпимой. И Миль научилась сдерживать её, особенно в присутствии здешних диктаторов в белом.

Первым делом она поставила себе задачу уменьшить дозу вводимого ей вещества. Как бы оно ни называлось, оно её не устраивало. Компьютер здесь оказался не чета домовому, и посложнее, и поупрямее — столько защиты в него понапихали, что он порой сам от себя шарахался, все команды проверял и перепроверял, протоколы постоянно сличал с эталоном. Миль отрастила совсем-совсем тонюсенькое ментощупальце, и ввела его в поле системы как могла невесомо… Но этот параноик немедленно заметался в поисках вторжения и устроил поголовную самопроверку, переключив пациента на резервное управление. А вот пока он занимался самокопанием, Миль вошла в мир дублёра, откуда и заставила его пересмотреть назначения и предписания. Для начала ненамного, чтобы дежурный медбрат не заметил, и не метнулся выяснять у лечащего врача, что да как. А кроме того, надо было выяснить, есть ли поблизости люди, с которыми можно «договориться»…

Поправки скоро сделали своё дело: Миль стала почти адекватной и смогла написать врачу — почему её держат в растительном состоянии?! Оказалось — кто-то напутал, врач такого указания не давал, и немедленно в всём этом разберётся. Присутствовавший болтливый медбрат — Миль так не узнала его имени — при этих словах заметно побледнел и как-то потерялся… Причём, потерялся буквально: пропал из пределов бокса, и больше Миль его не видела.

Вторым вопросом было — может ли она уже повидаться с мужем. Врач очень удивился: муж навещает её каждый день! Вот и сегодня он звонил сказать, что будет в обычное время. Миль от радости чуть не выскочила из обрыдлевшего биосканера. Радости не убавила даже угроза отменить посещение, если пациентка не станет кушать, как положено выздоравливающей.

— Ну, мы договорились? Вы будете кушать?

Миль закивала так, что голова едва не заболела. А аппетит, надо сказать, после отмены всей той дури вернулся, и просто зверский — молодой, сильный организм наперекор всем горестям хотел жить и требовал своё…

Ну и напоследок она спросила о выписке — когда уже она сможет покинуть сие заведение?

Лечащий врач, упорно глядя куда-то в сторону, на приборы, принялся убеждать, что выписываться ей ещё рано, она ещё слаба, и надо бы понаблюдаться, окрепнуть, и разве дома ей смогут обеспечить такой замечательный уход, как здесь, вот прямо с завтрашнего утра начнутся назначенные ей восстановительные физиопроцедуры, укрепляющие упражнения и прогулки, и уже можно пользоваться компьютером, вы ведь любите играть? Работаете? Вот и пожалуйста, сколько угодно.

А до сего дня гулять и развлекаться, было, видимо, необязательно, мрачно думала Миль, глядя, как врёт и выкручивается медик. В общем, выписывать её явно не собирались.

Не помогла даже просьба мужа — Бен страшно обрадовался, застав её, наконец, бодрствующей. Двуединство (Джей уже вышел на службу и больше не мог навещать её каждый день) помогло выздоровлению больше, чем все процедуры, а кроме того, разделённое на двоих горе переносить всё-таки не так тяжко…

Обещанные прогулки оказались идиотской болтанкой от стены к стене по дорожкам небольшого зимнего сада, и Миль чувствовала себя ужасно глупо, статуей восседая в медленно ползущем робокресле под присмотром медбрата… Свой телкомм она никогда с собой не носила — да и зачем, когда Бен всегда был рядом, а другого ей никто здесь не предложил — «дабы не создавать помех оборудованию»… Работать ей не работалось, пустые здешние телепередачи шли в записи и в лучшем случае просто создавали некий фон, вообще никак не цепляя внимание, а новости ей смотреть не разрешали — «чтобы вы не расстраивались», процедуры проводились под какой-то анестезией, разве что массаж на что-то годился…

Извините, но от такой жизни начинаешь как минимум тупеть. А Миль, например, заводилась всё больше.

Экскурсии врачей к её ложу стали подозрительно частыми. Шёл пятый день выздоровления. Она теперь больше бодрствовала, её только два раза в день принудительно усыпляли (причём — не медикаментами) — после обеда и рано вечером, будили поздним утром… Миль копила раздражение, дав себе задание разобраться, как они это делают. И на шестое утро проснулась сама. Рано, часов в шесть утра, она открыла глаза и узрела вокруг себя целый консилиум.

На серьёзных ликах медиков отразилось замешательство.

— Почему её разбудили так рано? — спросил кто-то. Ему ответили:

— Никто и не будил, по графику ей положено спать ещё четыре часа. Что случилось, госпожа? Почему вам не спится? — обратились к ней.

Миль пожала плечами, едва сдерживая ликование — что, не по-вашему, да?! — как бы с перепугу не усыпили опять. Чтобы не отвлекаться, закрыла глаза, сосредоточилась. …Ну точно: что-то извне опять вторгалось, давило на сознание, затормаживало, подстраивало под свой ритм…

«Ну не сволочь?!» — возмутилась она. Проверилась — самочувствие было отличным, дурью её больше не травили, внутренний резерв достаточно полон — и встряхнулась внутренне, мобилизовала волю, расправила свою дремавшую силу, которой до поры не давала раздышаться из опасения начудесить и быть обнаруженной. А ещё — она втайне надеялась, что, если будет паинькой, то ей позволят просто жить в этом мире, как все здесь живут… но не вышло — и с гибелью малыша таких наивных иллюзий у неё больше не осталось. Этот мир оказался слишком кровожадным и трусливым. Что ж, я старалась быть белой-пушистой…

Теперь можно и открыть глаза.

А рожи-то у вас, господа, шкодливые… Ишь, жадность и нездоровый интерес написаны просто открытым текстом. Ну-ка, ну-ка…

…Ничего человеческого вы ко мне не испытываете, только любопытство исследователя. И жалости в вас нет. И уважения не заметно.

А что так-то, а?…

…Внешнее воздействие усиливалось, стараясь пробиться, проникнуть, подчинить… Глаза у господ медиков прямо на лоб лезут — «пациентка» имеет наглость сопротивляться, и сопротивляться успешно!

Это уже не воздействие, это пресс… Давит без оглядки… А если раздавит, а, господа?!

Ну, хоть кто-то! Остановите этот процесс! …Вдавливается по-хозяйски, командует, замедляет пульс, уреживает дыхание… То есть должно уреживать, замедлять, подавлять.

Аж нехорошо как-то. Сознание аж плывёт… Ну, почти.

Миль локализовала в себе чужое, отделила от себя и вышвырнула прочь. Да с силой, с таким напором, что в приборах вокруг что-то затрещало, защёлкало, затлело — резко запахло плавящейся изоляцией, с разных направлений поплыл едкий дымок.

Добрых докторов охватили разброд и метания. Всем стало как-то не до неё.

— Замыкание в трёх ведущих блоках! Ведущий компьютер сдох… э-э… отключился!

…Освободившееся из-под гнёта сердце Миль на целую минуту заторопилось, сбилось с ритма; её попеременно бросало то в жар, то в озноб, пробило обильным потом… Очень неприятно. Но терпимо. Это всё настройки биосканера. А ну — отключить всё!!

Перехватив управление аппаратами, оставшимися без присмотра компьютера, заставила биосканер открыть крышку, отсоединить все службы, отвести блоки… Чувствуя себя ракетой на стартовом столе… Медленно, медленно, не спеша — это и так не самая приятная процедура, а если её ускорить, то будет ещё хуже.

Ну вот, руки… торс… ноги… свободна. И нага. Некоторые датчики были вживлены, и остались маленькие кровоточащие ранки. Плевать, мелочи… Зато уже можно выпростаться из тесного чрева этого гроба на колёсиках.

Миль села, с удовольствием озирая суету, и промакивая покрывалом пот и пятна крови. Собственная нагота её почему-то больше не смущала.

…Так, что там, на чём мы остановились? А, да: за что ж вы меня, господа так… э, недолюбливаете? Я ж вроде ничего плохого не сделала? Ну-у? Кто ответит?

В ментополе царили лёгкая паника и недоумение.

Кто-то, наконец, обратил внимание, что она сидит почти голышом, кутаясь в лёгкое покрывальце, и заметно мёрзнет. И, пожалев её, нарыл в стенном шкафу пакет, разорвал упаковку и протянул пациентке стерильный форменный комбинезон:

— Наденьте хоть это, пока тут всё не починят…

Обращение он опустил, отметила Миль. Но одним комбинезоном благодетель не ограничился, проявил если не человечность, то профессионализм: отыскал набор первой помощи и молча обработал её ранки. После чего помог залезть и упаковаться в явно великоватую для неё одёжку, подогнал рукава и штанины. Оглядел критически:

— Пока сойдёт.

«Спасибо, — поблагодарила Миль. — Ты на сегодня единственный, кто действительно оказал мне какую-то помощь».

Мужчина рассеянно кивнул.

Это что — он услышал её?! А ведь и правда — услышал! Но, занятый своими невесёлыми мыслями, не обратил внимания, что ему ответили не обычным способом. Как интересно…

Миль быстро его проверила: менто в зачаточном состоянии, никогда раньше парень им не пользовался, да и не мог, он и её бы не услышал, не будь она так взбудоражена, что транслировала менто излишне энергично. А голова у тебя, парень, не болит? Ага, есть такое: вон, и лоб трёт, и морщится, и в шкафчике что-то ищет… Медики — они вообще люди грамотные, головную боль не терпят сами и другим не советуют.

Учтём. И проверим остальных… Полагающих себя непогрешимо нормальными.

Результат прощупывания не порадовал: излучать-то они все помаленьку излучали, но вот восприимчивых нашлось только парочка, включая первого. Что ж, и то хлеб. Зато уж эти двое примут её волю как свою, причём, не заподозрят ничего странного. Следует только приказ отдавать помощнее и впечатывать его чуть поглубже, а не на поверхность — чтобы исходил как бы изнутри… Значит, ты: доставишь мне нормальный завтрак — без добавок и прочих сюрпризов! — и приличную одёжку-обувку… А ты: сообщишь Бену, что меня можно и нужно отсюда забрать. Немедленно!! И потом просто будь пока поблизости!!

Оба аж присели, получив такой ментопосыл. Но тут же очухались и бегом отправились выполнять — как им казалось — желание своей души. Вероятно, она немного перестаралась с силой приказов, но у неё были основания гневаться: оба участвовали в исследованиях… — Миль содрогнулась — …в исследованиях останков её нерождённого ребёнка…

Она стиснула зубы. Эти мужчины ни в чём не виноваты. Малыша убила Хейла. Держи себя в руках, не вымещай горе на этих… очень полезных сейчас людях. Ему всё равно уже не было больно… А тебе нужно быть в форме.

…Эти картинки она считала в их памяти, потому что они крутили их в своих мыслях почти постоянно. Исследования дали какой-то нестандартный результат, она не могла понять, какой: медик суеверно избегал думать об этом, а нажать на него посильнее она опасалась во избежание шока — он был полезен ей, пока оставался дееспособен. Да и так ясно было — все эти деятели смутно заподозрили нечто, чего сами толком не поняли, но во что они хотели бы и боялись верить… Поэтому и держали её в полусонном состоянии, и не выпускали из рук, дожидаясь результатов каких-то экспертиз.

А попутно они легко убедили себя, что пациентка уже почти объект, а не субъект, и лучше перестать относиться к ней, как к личности… чтобы не было так стыдно…

Хорошо ещё, что ничего они с ней пока сделать не могли, сначала ей надо было полностью восстановиться… А то ведь нормальной овуляции можно от неё и не дождаться. А стимуляция на таком фоне может и погубить ценный источник, что непростительно с точки зрения благополучия нации…

И все прочие мысли и впечатления крутились у них в том же неопределённом стиле.

Да не нужны ей эти их результаты, чтобы понять: ох и вли-ипла-а…