Состояние, несмотря на явный прогресс, было препротивное. Бред перемежался с полудрёмой, озноб, как водится — с жаром. Запомнилось огромное, продуваемое свежим ветром взлётно-посадочное поле с изумрудными (значит, свободно) и карминными (занято) квадратами… Потом ещё — проплывавший над ней светящийся потолок… Цветочный аромат… Гул голосов… Чужие бережные руки на плавящемся от жара теле, ловко раздевшие и нежно отмывшие, прохлада полотенец и простыней, и, наконец, блаженный покой в удобной постели…
…Приглушённый разговор — как сквозь вату, бу-бу-бу-бу… ничего не понять… Но вот мужчина в белом подносит к её руке блестящий металлом и стеклом инъектор… И изумлённо шарахается от взвившего в прыжке тела.
— Эт-то ещё что такое?! — возмутился он, глядя на забившуюся в угол девушку. Та, пригнувшись, затравленно озиралась расширенными, лихорадочно блестящими глазищами, и вряд ли они с доктором видели сейчас одно и то же… — Идите сюда, деточка, я не сделаю вам ничего плохого, — уговаривал он. Та помотала растрёпанной головой.
Он улыбнулся:
— Ну, право же, я не кусаюсь, а вам необходима следующая инъекция. Вы серьёзно простужены. Вы что — так боитесь уколов? Да бросьте, это не будет больно, у меня такой хороший инъектор… обычный укольчик — и вам станет легче…
Миль, как назло, закашлялась, кашель раздирал грудь, горло саднило, будто исцарапанное. Он вкатит обычную дозу… а я обещала Бену, что выживу…
— Ну во-от, а я про что… — увещевал врач. — Вот и индикатор ваш подтверждает, что вам плохо, видите?… — Миль скосила глаза на своё запястье, и доктор попытался воспользоваться моментом, но она совершенно автоматически увернулась и чуть не достала его костяшками пальцев в горло — на миг раньше доктора успел оттащить назад здоровенный парень в десантном комбезе, заинтересованно следивший за передвижениями Миль. Аккуратно поставив врача на ноги, парень отодвинул его в сторонку и сказал:
— Извините, доктор, кажется, эти танцы больше по моей специальности.
Врач, не споря, отошёл от греха подальше, а десантник, ступая легко, по-кошачьи вкрадчиво, замаячил перед Миль. Та, хоть в голове и шумело, сообразила, что этот человек прекрасно знаком с исполняемым ею видом «танца», и тем более полна была решимости защищаться. Однако в самый неподходящий момент новый приступ кашля согнул её пополам и лишил сил.
Десантник тенью скользнул вперёд и, несмотря на её отчаянные усилия вывернуться, мигом оплёл содрогавшееся от кашля тело так ловко и надёжно, что ей оставалось только смириться. Холодящее прикосновение инъектора, лёгкий толчок — и правда, совсем не больно — тесные объятия разжались. Ослабевшее тело, казалось, лишилось костей и просто рухнуло на постель, и одеяло словно само вспорхнуло и заботливо накрыло его, источающее жар…
«Ну и пусть, — подумалось отрешённо, — не могу я больше…»
И перед самым провалом в сон вспомнилось: да ведь знает уже врач, какая доза ей нужна… все они всё знают… ай-яй-яй, как глупо было сопротивляться…
— Вот и хорошо… — откуда-то издалека шелестел голос доктора. — Теперь вы поспите и к утру вам станет лучше…
Сквозь сон ей слышались и другие голоса, они вели себя, как её родители в спальне, когда думали, что их никто не слышит, а если и слышит, то не понимает — то есть явно ссорились. Одна сторона что-то приглушённо доказывала другой, а та обвиняла в чём-то первую, и обе пытались обвинить одна другую в некомпетентности и настаивали на своём праве… В итоге кто-то третий не очень вежливо попросил их обсудить свои нестыковки в другом месте, и стало тише. Миль приоткрыла глаза — знакомый уже десантник чуть ли не за шкирки выставлял за дверь сразу нескольких возмущённых таким обращением людей в белом…
Выпроводив их, десантник повернулся и, поймав её взгляд, покачал головой, прижал палец к губам, а ладонь к щеке и на секунду прикрыл глаза… Уговаривать Миль необходимости не было — её глаза закрывались и безо всякой пантомимы…
…Сквозь сон она ещё не раз чувствовала прикосновения — и ладоней, и инъектора, и ещё чего-то, её переворачивали, меняли бельё, но она даже глаз не открывала: знала, что вреда ей сейчас не причинят, а подвиги совершать было ещё не по силам. Организм хотел покоя, и возражать ему никак не стоило.
…Ей действительно полегчало, и значительно. Настолько, что сознание очистилось, и она смогла спокойно обдумать все последние события и собственные действия, подчас настолько нелогичные и бестолковые, что становилось стыдно за себя перед собой же. Вот, к примеру — ну почему она тогда, при штурме «улья» просто не задержала дыхание, а позволила себе так бездарно надышаться этого их газа? Они же и пустили его только в конце, когда девчонки сдали её тому десантнику! Ведь и энергоресурс был значителен, легко бы потерпела без воздуха несколько минут, пока решётку выжигала! Ничем другим, кроме как паникой и растерянностью этого не объяснишь. А значит — довольно позволять себе быть такой дурой… Думать надо, думать и не паниковать. А то раз за разом так и будешь наступать на одни и те же любимые грабли… Или это просто цикличность судьбы сказывается, когда ты, не выполнив её урок, оказываешься снова и снова в сходных условиях, и, пока не сделаешь всё, как следует — не выберешься из кольца, так и будешь совершать ошибки — глупые, бестолковые, смертельно опасные. Ты же уже выбралась из «улья», ты же была уже за кольцом оцепления — ну как можно было свалиться так близко от периметра?! Тебя уже второй раз в жизни захватывают в беспомощном состоянии. Какой тебе ещё нужен намёк? Третьего раза просто не должно быть — он будет фатальным!
А сейчас? Ты что — действительно столь беспомощна, как кажется? Раз Узлы здесь так хорошо работают, значит, и вооружайся ими! Бабушка же показывала, как! Найти бы только, из чего их связать… Да, и ещё — десантник, что выпроваживал вон толпу явившихся за нею людей, вроде бы к ней расположен… Впрочем, от него толку может и не быть — они же должны сменяться…
Она открыла глаза: точно, сегодня у её постели сидит уже другой. Но ростом, статью и комплекцией на прежнего похож, как родной брат, разве что тот был светлорус, а этот — шатен и лицо другого типа… А, да все они тут более или менее братья…
— Привет, — тихо сказал шатен, заметив, что она проснулась. — Ну, как спалось?
Миль слегка кивнула — нормально. И, обнаружив, что одеяло сползло с голой груди, натянула его как можно выше…
Шатен не особенно смутился, только забавно сморщил и почесал нос:
— Ты это… извини, нам тут пришлось тебя немножко раздеть… Кстати, откуда у тебя парализатор? Неужто боевой трофей? В самом деле?! Уважаю… Значит, так: прослушки здесь нет, то есть она гонит ту картинку, которую мы велели. Так что можешь болтать, сколько душе угодно.
Миль даже усмехнулась и головой качнула: ага, если бы…
— Для всех — ты очень больна и пока нетранспортабельна. Если кто чужой придёт — лежи и страдай, — продолжал он. — Они тут чуть не передрались вчера из-за твоей персоны. Ну, ты вроде видела? Вот. А пока они там воюют за право первой ночи, лечить тебя будут наши медики, и ты здесь в безопасности. Есть будешь? — без перехода спросил он. — Или сперва в туалет? Не стесняйся, я тебя мигом туда-обратно отнесу. Ага, ну, тогда кушать.
Вот это сервис. Только какая, блин, еда в таких декорациях…
— Будешь-будешь, — заявил он в ответ на её гримасу. — Понимаю, что не хочется. А придётся. Иначе засуну тебя в биосканер, он тут рядом, а уж он тебя накормит… ну, ты в курсе. Да брось, я же не предлагаю сразу мясо — смотри, есть отличный супчик, он лё-ёгкий, вот так… Меня, кстати, Юстисом звать, можно просто — Юс.
Он нянчился с ней, как заправская сиделка! Миль покорно открывала рот, пока посуда не опустела. И гадала, с чего это такая забота. Понимая, что объяснения дать необходимо, он вздохнул:
— Не могу же я спокойно смотреть, как жена моего бывшего сослуживца морит себя голодом… Что бы она там ни натворила… Ты уж давай, поправляйся, сестрёнка, не заставляй нас с ребятами со стыда гореть… Нам и так хоть застрелись от таких дел… Представляешь — всем Городом охотиться на одну непонятно в чём виноватую девчонку, потом отбить её у похитителей, и вовсе не затем, чтобы вернуть законному супругу, который по совместительству ещё и твой друг… А чем ты так властям насолила?