Но серела она недолго: погода разгулялась окончательно, под солнцем сияло всё, что могло. По мере спуска с холма и углубления в лес наконец-то послышался птичий гомон, трели, чириканье, возня мелкой живности, насекомые тоже старались вовсю… И дождевая вода, коварно обрушивавшаяся на обоих с каждой ветки, больше не раздражала; даже совершенно вымокнув, с рюкзаком за плечами (по сравнению с рюкзаком Бена — не рюкзак, конечно, а так — рюкзачишко), Миль вниз по склону спускалась излишне бодренько, частенько подскакивала на ходу — Бену пришлось пару раз придерживать её просто императивом, а на попытку возмутиться ей было твёрдо сказано:
— Даже и не возникай, жена со сломанной шеей — это вовсе не то, о чём я мечтаю!.. — и ведь подействовало — присмирела. Но всё равно шла и похихикивала. И в отместку не признавалась, над чем. А так как долго веселиться в одиночестве не могла, то через минуту раскололась:
«Да птички эти такие смешные! Ты послушай — каждая что-нибудь сообщает. Вот эта, например, рекламирует: «Цве-ты! Цве-ты! Цве-ты!» А та — «Кирпи-чи! Кирпи-чи! Кирпи-чи!» — и чуть не закатилась от хохота, когда в хор вступила следующая невидимая певунья.
— И что на этот раз? — с улыбкой поинтересовался Бен.
«А эта предлагает — «Вы-ы-ып-ем! Вы-ы-ыпь-ем! Ну, ты что — сам не слышишь, что ли?!»
И залилась ещё пуще, услышав новое птичье откровение. Оказалось, какой-то обладатель низкого глуховатого голоса мрачно сообщал: «У-умр-ру-у-у-у… ух-х-умрр-ру-у-у…» — а предыдущий предлагал, утешая: «Вы-ы-ыпь-ем! Вы-ы-ыпь-ем!»
Может, всё это было и не так смешно, но вдвоём и прикалываться вдвое веселей… Вот и хохотали оба…
…И вновь приходилось преодолевать очередной холм, а закат, наливаясь багрянцем, опять целил им в спины, растягивая насмешливые синие тени… Наконец, Бен счёл, что дальше брести по сумеркам, рискуя напороться на ветку или оступиться с перспективой перелома — бессмысленно, и объявил привал. Потрясения на редкость долгого дня сделали своё дело — Миль привалу обрадовалась и с энтузиазмом принялась потрошить рюкзаки на предмет распаковки спальных мешков, даже не вспомнив о палатке, а Бен озаботился устройством костра. Как уж он умудрился развести костерок из сырых дров… но, согревая и души, и тела, с треском кастаньет рассыпая искры, рыжее весёлое пламя всё же заплясало по сучьям своё вечное фламенко…
Прикорнув возле мужа, Миль так и уснула, не дожидаясь ужина… Однако напрасно она рассчитывала сладко проспать хотя бы до рассвета: едва из-за чёрных лохматых крон, склонив набок златоликую головку, робко выглянула похожая на стеснительную девочку луна — сон сбежал, как застигнутый врасплох любовник, теряя яркие клочки воспоминаний, оставляя торопливые обещания вернуться, заверения в нежности и второпях назначая встречу… Нет, лихорадке не удалось вцепиться в полусонную душу и начать трепать её — времена, в кои душа эта была перед луной совсем уж неопытной и беззащитной, прошли. Теперь, едва ощутив приближение приступа, Миль сама брала лихорадку в оборот и безжалостно гасила в зародыше. А после такой мощной подпитки, как от недавней грозы, это удалось совершенно без труда. Но та же подпитка и поспать всласть теперь не давала — пара часов и всё, извольте бодрствовать. Бен вон так и вовсе ложиться не стал… Сидит, мясо жарит да коптит… Когда только успел добычей обзавестись…
Сочный горячий кусочек возник перед носом… Этот соблазнительный аромат и спящего бы разбудил. И даже сытый не устоял бы… Миль вцепилась в мясо зубками так стремительно и жадно, что Бен с возмущённым возгласом едва успел пальцы отдёрнуть. И только потом рассмеялся:
— Напугала, зубастая… В следующий раз стану кормить исключительно с ножа.
«Ты лучше давай рассказывай, о чём ты там мечтаешь».
— Я? Мечтаю?
«Ну, ты сам сказал, что жена со сломанной шеей — это не то, о чём ты мечтаешь».
— Хм… А, ну да. Конечно, не то. А мечтаю я всё о том же: вот найдём уголок укромный, обустроимся… и заживём спокойно…
«Действительно, мечтатель…»
— А ты разве об этом не мечтаешь?
Она задумалась на целую минуту, не забывая отдавать должное сочному мясу, облизывая стекающий по пальцам сок…
«Ты знаешь, — сказала она наконец, — вот сижу тут с тобой… у костра… в ночном лесу… на сырой, можно сказать, траве… Свободна, молода, здорова… И понимаю, что практически счастлива. Да пофиг мне, что вокруг стен нету, а над головой — крыши. Не зима же! Вот здесь и сейчас — мне в самом деле хорошо. И никого не боюсь — потому что настоящий враг у меня только один, и он далеко. А ты, — она — ненадолго — щёкотно ткнулась носом в его шею, — ря-адышком… Так чего ж ещё?!» — потребовав флягу с водой, она напилась и принялась умываться ладошкой почти по-кошачьи…
— Что — прямо вот так ничего больше и не нужно? — наблюдая за ней искоса, спросил Бен.
«Ну… вообще-то — мыться бы не мешало почаще. Вот чего не терплю — так это вони от собственного тела…»
— Утречком, дорогая, утречком обязательно найдём водичку… А пока давай-ка я проверю, в самом ли деле ты так уж грязна… хм… врёшь ты всё…
На этот раз, если она и взвизгивала — то не от страха…
«Сторож» ворохнулся в груди, и Бен, в общем-то и без того лишь дремавший в полглаза, тут же проснулся окончательно. Следующее проявление «сторожа» было таким же кратким и невнятным. Стало быть, опасность либо просто неприятность возможна, но необязательна. Если меры принять. Бен полежал ещё, чутко прислушиваясь, потом всё же аккуратно, стараясь не потревожить Миль, освободился от её объятий и выскребся из тепла спальника.
Сумерки уже рассеялись, восточный край посиневшего неба засиял, возвещая о скором появлении солнца, и птицы, приветствуя утро, спросонья пробовали голоса… Вот и отлично — обещал найти воду, значит, пора отправляться на поиски… Первая же поднявшаяся в небо птица стала его глазами.
Однако, вчера они ушли довольно далеко — настолько, что сегодня, пожалуй, покинут лес и к вечеру войдут в предгорья… В лесу с дичью было просто, а вот как там, дальше… Ведь там хищников, пожалуй, больше, чем добычи… вон — одних стервятников, как мух… Во всяком случае, мелкие грызуны, которыми перебивается большинство охотников, им с Миль не подойдут… Значит, на худой конец подойдут сами хищники.
Но шутки шутками, а идти предстояло по всхолмлённой, усеянной скальными обломками пустоши с редкими деревьями, постепенно повышавщейся к горизонту, на котором тёмно-синими зубцами вставали горы… Спрятаться там можно, но не от менто, а менто на пути предстоящего следования показывало только небольшие, хотя и частые всплески живого…
А вот позади… Бен чуть не упустил ведомую птицу, резко сменив область интересов: вдалеке он почуял присутствие кого-то живого и довольно крупного. Если это люди, чего он всерьёз опасался, то почему не слышно их менто, а если просто звери, то почему ничего невозможно увидеть их зрением? Блокируются? И неплохо блокируются…
«А ведь Миль о чём-то подобном говорила… Только мне не до того было, не принял во внимание… — подосадовал он на себя. — Вот теперь и гадай».
Но тревожившая его группа оставалась далеко и не приближалась. Главное, это не были агенты Контроля, а с местными, если это они, как-нибудь разберёмся… Так что он, от греха подальше экранировав себя и жену, продолжил поиски воды.
От завтрака Миль отказалась. Бен не особенно настаивал — сам всё никак не мог проголодаться. А вот воды уже сейчас оставалась всего одна фляга. Открытые источники обнаружились только гораздо севернее, в горах. А до них ещё идти и идти…
«Ну так и пошли, чего тут задерживаться. А что это так тихо опять?» — поинтересовалась Миль, причёсываясь. Бен, не столько прибиравший поляну — они всякий раз старались оставлять место стоянки в исходном состоянии — сколько подглядывавший за этим её ежеутренним ритуалом, нехотя признался:
— Я прикрыл нас.
«Всё ещё опасаешься, что нас услышат?»
— Есть такое.
«Сними блок, я послушаю».
Он повиновался. Миль в задумчивости доплела косу, заколола Гребнем. Ещё несколько секунд — она кивнула Бену, и тот немедленно восстановил блокировку. Спросил:
— Это то, о чём ты говорила там, на реке?
«Оно самое».
— Ну, я болван, а ты была права.
«Не наговаривай на моего мужа. Но уж теперь я выясню, что там такое…»
Вид у неё стал отсутствующий, и, пока она вела под диктатом на юг какую-то небольшую птаху, Бену — во избежание — пришлось за руку вести на север её саму…
«Нашла. Смотри. Сейчас опущу птицу пониже, и мы их увидим…»
Бен остановился и, как по ниточке, последовал за её менто — птица снижалась кругами, перед глазами, похожие на моховые подушки, мелькали бесконечные зелёные кроны… Вот «мох» приблизился и распался на отдельные вершины… ветки… Птица нырнула в прогалину меж ветвей — кругом воцарился зелёный полумрак — и принялась перепрыгивать с ветки на ветку, спускаясь всё ниже… Миль приходилось держать вокруг ведомой блок, чтобы те, под деревьями, не уловили нехарактерное для птахи менто.
Осторожно, прячась за толстой веткой, птица высунула головку лишь настолько, чтобы взглянуть одним глазком…
…Здесь, далеко, Миль непроизвольно вцепилась в руку Бена так, что пальчики побелели. Он в ответ тоже сжал её пальцы — на миг, успокаивая:
— Спокойно, девочка, они далеко.
…Там, в лесу, птица увидела людей. Миль с любопытством разглядывала их, одетых примерно так же, как спасённый от вампиров: безрукавки, куртки, жилетки, перехваченные наборными поясами, у кого-то брюки заправлены в полусапожки, а кто-то предпочитал щеголять в шортах и в лёгких сандалиях. Пояса, кроме непременного ножа, а то и двух, обременялись разнообразными висюльками, за плечами — то ли котомки, то ли рюкзаки… Вооружение, состоявшее в основном из луков и коротких копий, дополнялось и парализаторами, и разрядниками… Волосы они носили разной длины, а вот бород не имели лишь совсем молодые — в силу того, что у парнишек они просто ещё не росли… Кроме этого, никаких особых отличий от горожан Миль не заметила. Нормальные вроде люди…
Длинной вереницей они спокойно пробирались по лесу, и лес, казалось, расступался перед ними: ни одно животное не задерживалось поблизости от них, ни одно не смело прямо на них взглянуть, перебежать им дорогу или пересечь их след.
Шедший первым всё вглядывался в траву перед собой. Любопытсвуя, Миль послала птицу понаблюдать за ним, и та присела на ветку чуть впереди по их курсу.
«Что он делает?» — спросила она мужа.
«Разве не видишь? Идёт по следу», — мрачно ответил он.
«Охотятся?»
«Да. На нас. Мы не позаботились скрыть свои следы. Я начинаю жалеть, что не позволил бедным вампирам съесть того негодника…»
«Может, они нас ищут, чтобы спасибо сказать…»
«Ну точно! А я-то, наивный, гадал — и чего привязались?!» — Бен хлопнул себя по лбу.
Охотники вышли на полянку, дождались замыкающего, и, сойдясь в тесный кружок, стали совещаться. Судя по тому, что совещались вслух, не все они владели менто…
Миль послала свою ведомую на ветку пониже, пытаясь услышать, о чём там у них речь, но один из них тут же вскинул голову, и, выцепив птичку взглядом, принялся неотвязно отслеживать её перепархивания. Миль поспешила спрятать птицу в листве, но от внимания охотника оказалось не так легко отделаться — пришлось оставить затею с подслушиванием.
«Ну? И что бы тебе это дало? Или ты знаешь наречие Лесного племени?» — насмешливо спросил Бен, увлекая её вперёд, на поиски воды.
«Но ты-то знаешь? Вот и перевёл бы».
«Несомненно. Но пока я переведу тебя — подальше отсюда…»
Преследовали охотники умело и настойчиво, но расстояние между ними и господами Рэгхаз не только никак не сокращалось, но даже и понемногу увеличивалось, потому что Миль, забавляясь, пакостила им, как могла, например — с утра выслала и заставила потоптаться по пройденному ею и Беном пути всех крупных животных, каких только обнаружила поблизости. А когда охотники, утратив таким образом след, остановились на первый привал, выгнала на их стоянку здоровенного, но смирного — если его не обижать — рогатого зверя. И не одного, а с семейством, посему, ежели у охотников и зародилась соблазнительная мысль его добыть, то тут же благополучно и скончалась — эти семьянины в группе были неуязвимы и опасны, попробуй, тронь кого-нибудь из семьи на глазах у остальных… Так что звери всей семьёй бодро протопотали прямо по костерку, разметав затеянный людьми нехитрый то ли завтрак, то ли полдник…
…Затем она устроила своим преследователям воздушную атаку — с помощью каких-то подвернувшихся ей небольших, с белку, летающих певунов, и те, заливаясь весёлыми трелями, метались над строем охотников, пикировали и гадили им на головы, не давая попасть в себя ни из одного вида оружия, за которое в сердцах хватались разозлённые мужчины…
— Миль, ты же обещала, — попытался воззвать к её совести Бен, но ему было сказано, что она, конечно, обещала не обижать «дикарей», но не обещала позволять им обижать себя, любимую…
— Но ты же столько сил тратишь на эти… эти глупости! — апеллировал он тогда к её благоразумию, но в ответ услышал, что надо же когда-то и потренироваться в ментодиктате, да и, в конце-то концов, разве самому не хочется выяснить — что можно и чего нельзя сделать с его помощью.
Выяснить, чего греха таить, хотелось… А тогда ему было предложено прекратить ворчать и начать уже помогать — команда они или нет — тем паче, что вдвоём они смогут сделать больше, а устанут меньше…
….К следующему привалу, как следует напугав охотников, явился крупный, почти метр в холке, толстый, пятнистый кот. Он никого не тронул, но долго и нагло шлялся по месту стоянки, взрыкивал, злобно морща усатую морду, демонстративно скалил белые клыки, а прежде, чем избавить ошарашенных охотников от своего общества, повернулся задом к костру и, мощно роя землю когтистыми задними лапами, засыпал и его, и подвешенный над ним котелок… Оставив охотников, таким образом, опять без горячего… После чего наконец-то величаво удалился, задрав хвост трубой и раздражённо подрагивая шикарной своей шкурой…
Почему охотники не рискнули тронуть кота? Потому что в кустах вокруг стоянки кто-то многозначительно сопел, шумно топтался, временами пронзительно взвизгивая, и грозно шипел… А ещё потому, что один из охотников, судя по всему — старший, третью демонстрацию намерений понял всё-таки правильно, и, категорически запретив своим спутникам дёргаться, с большим интересом досмотрел представление до конца…
Так что охотники всё больше отставали от Миль с мужем.
Да и шли супруги, не чуя особой усталости, и, в отличие от охотников, остановок практически не делали. Остановились лишь в полдень, ненадолго. Затем — только на ночь.
Казалось бы, Миль и не устала… Вот сейчас, как и в полдень — минут пятнадцать… ну, хорошо — полчаса всего-то посидит — и снова хоть галопом к зубчатой кромке гор… которые как будто и вовсе не приблизились… Но стоило сбросить рюкзак и присесть, как оказалось, что ноги-то гудя-ат… И спина рада-радёхонька избавиться от тяжести пусть и небольшой, но постоянной. И даже желудок вроде бы рад заполучить чего-нибудь вкусненького… да хоть и поднадоевшего копчёного мясца — а что он, не родной что ли…
Ночёвку устроили под невысоким разлапистым деревом. Огня разводить не стали, не до него, да и ночи тёплые… С энтузиазмом сгрызли один кусок мяса на двоих, запивая его по очереди из большой, но уже более чем ополовиненной фляги… и сами не заметили, как заснули, кутаясь в обьятия друг друга…