…Гийт возглавлял цепочку охотников, весьма довольных и весёлых, несмотря на тяжёлые тюки, пригнувшие их спины. Тяжесть эта радовала: охота оказалась удачной, теперь несколько дней можно заниматься чем-то другим, а ведь через две недели в Долине Водопадов состоится Большая Ярмарка. Кроме торговли и обмена, можно будет увидеться с друзьями из других племён, потягаться за призы в борьбе, скачках, стрельбе, пении, танцах, выявить в этом сезоне самого крутого в конкурсах «Кто больше съест» и, что куда забавней, «Кто больше выпьет»… Хотелось своими глазами увидеть, а что же новенького и удивительного покажут съехавшиеся со всех краёв представители племён, объединённых дружескими и родственными отношениями под эгидой Совета. А кроме всего прочего, будут ведь и женщины всех племён, будут и невесты.
Каждый озабоченно прикидывал, в порядке ли парадное оружие, предвкушал, как извлечёт свою самую нарядную одежду и лучшие украшения, и каким гоголем пройдётся он перед девушками и приятелями, напоказ выставив скопившиеся за год знаки отличий…
Гийт тоже был доволен результатами охоты, но не мог радоваться предстоящей Ярмарке. Кроме всех привычных забот, связанных с ней, как приятных, так и утомительных, Ярмарка на сей раз означала для него печаль расставания, утрату ежедневной радости и муки, ставших такими необходимыми. Гийт сам себе боялся признаться, насколько тяжка ему скорая разлука с этими двумя, такими чужеродными вначале и такими необходимыми теперь людьми. Он запрещал себе думать об этом сейчас, потому что понимал, что не имеет права на слабость. Только ночью, когда Горное племя видело седьмые сны, он, выставив надёжную охрану, вспоминал в своих пустых апартаментах нелепую схватку у ручья и маленькое обнажённое тело, опутанное верёвками, вымазанное копотью и собственной кровью… Как вздрагивало это несчастное тельце под его ладонями, когда он смывал с него в холодном ручье грязь и кровь. И тот единственный нахальный поцелуй, когда пленница пришла в себя…
Воспоминания ранили, причиняли боль, и он гнал их от себя, чтобы уснуть. А во сне она вновь танцевала с ним в лучах заката, плывя сквозь густой аромат цветущего вьюнка…
Утром он мрачно всматривался в зеленоволосое желтоглазое отражение и был доволен, что необычный металлический цвет кожи так удачно скрывает последствия его ночных наваждений, приводил себя в подобающий вид и находил силы спокойно встречать взгляды соплеменников, заниматься повседневным делами, отвечать искренней улыбкой на улыбку Миль и на рукопожатие Бена — таким же крепким, дружеским пожатием. Для Бена принятое в племени приветствие было всё ещё занятной новинкой, и он с детским энтузиазмом и удовольствием следовал этому обычаю…
Цепочка охотников скрылась в одном из входов в Горную Крепость. Гийт пропустил их мимо себя и, войдя следом, повстречал Хранителя еды в Крепости — пожилого, одетого, как все, состоящие во Внутренней Службе, в одежду цветов Вождя. Хранитель коротко приветствовал Гийта и, подстраиваясь под его шаг, пошёл рядом, что-то обсуждая с Вождём на менто — это было заметно по немногим жестам. Бен проводил их взглядом, но не окликнул. Он разыскивал жену. Она, как он чувствовал, была где-то здесь, неподалёку: её менто пробивалось к нему через породу горы и приглушённое лопотание окружавших её подруг. В этом племени их редко оставляли в одиночестве, всегда кто-то оказывался поблизости, исключая те моменты, когда рядом находился Гийт. Тогда всех словно ветром сдувало.
Вот и сейчас — из-за поворота вышел весёлый худой подросток в форме Внутренней Службы и ненавязчиво остановился вдалеке. Встретив взгляд Бена, паренёк изобразил местное приветствие старшему и склонил голову: чем, мол, могу служить?
" Мою жену не видел?» — спросил его Бен, ответив на приветствие. На менто спросил, ибо ментоглухих, буде таковые и рождались, во Внутреннюю Службу не брали.
Паренёк кивнул и махнул рукой — пошли со мной.
Бен следовал за ним по лабиринту коридоров, в которых, если, как этот мальчик, в них не вырасти, легко было заплутать, тем более, что иногда на месте вчерашнего прохода сегодня оказывалась глухая стена и наоборот… Даже Бен с его прекрасным чувством ориентации до сих пор остерегался сворачивать в здешние незнакомые переходы. Нет, он, конечно, в конечном итоге, всё равно добрался бы, куда хотел, но сколько бы потерял на это времени…
Паренёк остановился перед отъезжающей в сторону плитой, пригласил пройти Бена, и тот вошёл в обширное помещение со множеством оконных проёмов, забранных фигурными решётками — одно из сравнительно немногих в Крепости помещений с естественным освещением. В этом зале было много женщин — чуть ли не все они собрались здесь, занимаясь рукоделиями, имеющими хороший сбыт на Ярмарке.
Но он не успел рассмотреть хоть что-то из их поделок — огибая группы работающих подруг, иногда перепрыгивая через их рабочие места, сквозь толпу расступающихся женщин к нему неслась Миль. Неслась так, словно они расстались не вчера утром, а по меньшей мере, неделю назад. Причём, менто её на весь свет подтверждало, что она действительно очень соскучилась и испытывает большое облегчение оттого, что он, наконец, пришёл.
Подхватив Миль в её прыжке, он сделал оборот вокруг себя, гася её инерцию, и сразу перешёл во второй уровень менто, мягко укоряя жену за бурю эмоций. А она просто мурлыкала, обняв его, тёрлась лицом о его шею и болтала в воздухе босыми ногами.
Как всегда при встрече после даже небольшой разлуки, их воссоединение вызвало краткую вспышку эйфории, осветившей всех присутствующих. Периферийное возмущение достигло и Гийта, глубоко под Горой обсуждавшего на складе вопрос о продовольствии с Хранителем Еды. Гийт замолчал, и Хранитель Еды выжидательно взглянул на него. Но Гийт тут же преодолел себя и продолжил беседу. Правда, закончил он её быстрее, чем намеревался, и поспешил прочь.
Бен спохватился, что они не одни, и покинул Зал Рукоделия. Несмотря на второй уровень, их эмоции иногда просачивались наружу, становясь достоянием окружающих. Вот и теперь — прежде, чем плита встала на место, он успел заметить установившуюся в Зале тишину и устремлённые на них двоих взгляды женщин и детей…
В коридоре, вместе с мальчиком-сопровождающим, их было теперь всего трое. Впрочем, поймав взгляд Бена, подросток улыбнулся и куда-то исчез. Он, конечно, останется неподалёку, хотя и не будет подслушивать. Никто в племени, даже продвинутый Гийт, не смог бы этого сделать, если б даже и постарался. Равно и от солнца заряжаться, а потом использовать накопленную энергию хоть так, хоть этак, никому не только не удавалось — но даже и возможность такая не приходила на ум. Зато и лунная лихорадка их не мучила. Общим местом было умение отпугивать, а иногда и призывать животных, но почему-то не удавалось воплощаться в них, «летать», чем так любила развлекаться Миль… Не говоря уже о проникновении в электронику, которой в окружении горцев просто не имелось…
— Ну-с, моя фэймен, и почему же мы босые? — строго осведомился Бен у жены.
Она взглянула на свои ноги и смутилась:
«В самом деле… Да забыла я их в Зале, эти сандалии. Как раз связала носки и собиралась примерить, когда ты пришёл…»
— Ага, видел я, как ты скакала через Зал. Какая редкость — муж вернулся с охоты! Хорошо ещё, никому на голову не наступила. Или пуще того — на какую-нибудь иголку.»
«А у нас говорят, что Бог хранит сумасшедших и пьяниц. И помогает влюблённым…»
— А ты что — пьяна?! — он шумно потянул носом воздух и быстро сунул его ей в шею, щекоча так, что она взвизгнула и зашлась хохотом. — Хм, не похоже… А, тогда ты — сумасшедная, да? Эй, сиди спокойно, а то уроню!..
А сам продолжал щекотать её, и она дрыгала ногами и визжала, изнемогая от смеха…. Свободное платье, крепившееся всего двумя сразу куда-то девшимися брошами, скоро оказалось в полном беспорядке и съехало на талию… Не давая ей опомниться, Бен быстро огляделся, припоминая, что где-то здесь, что ли… да, немного дальше по коридору и — направо… должен быть вход в одно из пустующих помещений. Плита бесшумно отъехала в сторону, и Миль еле успела оглядеться в полутёмной комнате:
«Смотри, что ты наделал! Как же я пойду по Крепости в таком…» — но тут у неё перехватило дыхание — Бен, склонившись, накрыл губами её обнажённый сосок и нежно пососал его, опускаясь на колени и кладя Миль на что-то мягкое… И она забыла о платье…
Две недели, оставшиеся до Ярмарки, пролетели быстро. Миль провела их с пользой: самозабвенно осваивала древние ремёсла, которыми из века в век занимались женщины всех миров и времён. Как бы это ни называли на разных языках, суть не менялась, и игла оставалась острой и служила для шитья, а спицы и крючок — для вязания, из чего бы — дерева, кости или металла — их ни делали. Сложнее было добывать сырьё и превращать его в пряжу и нитки. Сделать самой станок тоже совсем непросто, этому за две короткие недели не научишься. Зато соткать небольшой коврик на готовом станке из готовой пряжи Миль смогла довольно быстро. И то сказать — при посредстве менто обучение шло куда успешнее, чем без него.
Ужасно гордая своми успехами, Миль прибежала с этим ковром к мужу и просто расцвела от его похвалы, когда он сказал:
— В самом деле очень мило, совсем неплохой коврик. Особенно если учесть, что это твой первый экземпляр. Но… девочка, ты меня задушишь, — он приподнял её, отстраняя от себя, и поставил на пол. — Что ты собираешься делать со всеми этими экспонатами?
Комната была основательно завалена различными предметами, изготовленными Миль за время пребывания в Горной Крепости.
— Повторяется история с игрушками, которые ты мастерила одно время — помнишь? — хотел сказать он, но вовремя прикусил язык… Не хватало бередить едва затянувшуюся рану…
Миль прошлась по комнате, прикасаясь к свои изделиям.
— Ты ведь не потащишь всё это во флайер? — с опаской спросил Бен.
«Нет, разумеется, — отозвалась она. — Просто оставить, что ли…»
— А разве у тебя здесь не найдётся, кому подарить? Той же Ландани — вроде ты с ней дружишь? А, да — завтра же Ярмарка — попробуй что-нибудь продать.
«Скажешь тоже… — Миль смутилась. — Считаешь, хоть что-то купят?»
— А почему нет-то? Товар, кажется, качественный…
Миль тихонько засмеялась, крутя головой — неубранные в косу волосы разлетались следом — в Крепости она не боялась привлечь ненужное внимание и бегала с распущённой гривой, как было принято у местных дам: волосы у них отрастали не в пример горожанкам, длинными, так что она не особенно и выделялась среди горянок.
«Бен, у них же нет денег! Они просто меняют одно на другое, по договорённости. Если я смогу это продать, мы набьём «Фишку» по самую крышу, и сами в ней не поместимся! Да я и не уверена, что всё это кому-то понравится».
— И зря. Откуда такая низкая самооценка? Ты же так старалась, я видел. В Городе за твои модели до сих пор платят полноценными экви.
«В Го-ороде… Я и забыла… Как в другой жизни. Неужели мой счёт всё ещё пополняется? Как думаешь?»
— Насколько мне помнится, ты оставила им довольно пухлую папку с эскизами, — приподнял он брови. — Так почему нет?
«Чепуха всё это, милый. Даже будь на том счёту миллионы, какой от них толк? Хоть там, хоть здесь… — она выпустила из рук какую-то вязаную вещицу и обхватила мужа, уткнув лицо в его рубашку: — Бен, я так не хочу уходить отсюда…»
Долина Водопадов находилась в некотором удалении от Горной Крепости как таковой, однако располагалась в том же горном массиве, а потому к Долине вели несколько переходов. Наличие их не афишировалось. Основная часть товаров доставлялась горными тропами заранее, за несколько дней до открытия. Конечно, подземный переход прямее, удобнее, короче, но в борьбе за существование Горное племя не собиралось лишаться такого преимущества, как возможность в случае неприятностей внезапно исчезнуть или появиться, посему горцы успешно делали вид, что у них нет иного способа добраться до Долины, кроме как двенадцатичасовой путь по караванной тропе.
Поначалу Миль вместе с другими женщинами ехала верхом на гигантской шестилапой ящерице. Однако езда на этой рептилии требовала привычки, и через полчаса Миль покинула седло, наотрез отказавшись ехать дальше: её укачало до рвоты.
«Пешком у меня получается гораздо лучше, Бен подтвердит!» — сердито заявила она, и Бену не оставалось ничего другого, кроме как подтвердить.
«Миль, путь долгий и трудный!» — предупредил Гийт.
«И что? Пешком я точно дойду, а верхом на этой твари — не доживу до конца поездки!»
«Но двенадцать часов пешком по горам…»
«Да ладно, Гийт. Подумаешь, мы приотстанем от вас немного. А если она и устанет, устроим пару привалов. В крайнем случае, для чего у неё муж? Миль…» — Бен поманил её пальцем, чуть присел, подставив бедро и сцепленные ладони, на которые Миль встала, как на ступеньки, а потом — раз — и она уже сидит на плече мужа. Тот слегка повёл плечом:
— Тебе удобно?
«Спрашиваешь! Можем отправляться!»
«Так вот почему ты её не раскармливаешь! — «догадался» Гийт. — Ну, а чтобы было ещё удобнее, шестеро воинов будут сопровождать вас. Возражения не принимаются.»
Сбросив со своего седла небольшую сумку с припасами, Гийт махнул рукой — его колонна двинулась дальше. Миль покинула плечо Бена и поскакала следом. Просканировав окрестности, Бен уловил дружеское менто, подобрал сумку и пошёл за Миль.
Колонна скоро скрылась из виду. Солнце понималось, утренняя прохлада быстро сменялась жарой, но постоянный ветер с вершин смягчал её, играя волосами Миль и Бена, который, в соответствии с местной модой, тоже отрастил себе шевелюру. Для полного соответствия не хватало только бороды да усов, но это сомнительное украшение ему никак не светило — и, заявила Миль, хвала генетикам, не то она бы и близко не подпустила к себе подобное «заросшее чудовище». После недолгого, но тесного общения с незабвенным Яхи у неё к избыточной волосатости образовалось определённое отвращение…
Как и обещал Гийт, дорога, несмотря на частое использование, не была ни ровной, ни удобной. Ящерицы-гиганты преодолевали её без труда, особенно, если их не торопили, а пешеходам приходилось самим выбирать себе путь среди щебня, валунов и осыпавшихся участков. Зато заблудиться на этой тропе было никак невозможно, поскольку её на всём протяжении усеивали фекалии ящериц, как окаменевшие, так и свежие.
Заметив, что Миль иногда морщит нос, Бен сказал в пространство:
— А Гийт предупреждал…
«Но я действительно не могла ехать на этих…» — покосилась она на вонючие кучи.
— Так может, теперь пришла пора для верховой езды? — Бен похлопал себя по плечу.
«Я ещё не устала. Я только раздражена, потому что вляпалась в это уже четыре раза!»
Бен хмыкнул, глянув на её сапожки. Ему-то до сих пор как-то удавалось избегать камневидных кучек, щедро оставленных рептилиями среди булыжников.
«А наши спутники вообще не рискуют никуда вляпаться, потому что не идут по тропе! Не сойти ли с неё и нам?»
— Не советую, девочка. Они — дети этих гор, для них хороши любые дороги. А нам лучше всё-таки поторопиться, не то опоздаем к открытию!
В полдень, оставив тропу, устроили первый привал, причём Миль, соблюдая технику безопасности, аккуратно спинала свои сапожки и оставила их как мо-ожно дальше от стоянки, с подветренной стороны. После чего, осторожно переступая босыми ножками, на цыпочках стала пробираться к небольшому костру, возле которого уже хлопотал Бен. Но не прошла и пяти шагов: кто-то, возникнув сзади, подцепил её справа и слева под локти и поставил у костра прежде, чем она успела испугаться.
Обернувшись, увидела двоих весело улыбавшихся воинов из оставленного Гийтом сопровождения.
«Тьфу на вас! — в сердцах ругнулась Миль, озирая их довольные физиономии. — Разве можно так подкрадываться?»
«Да мы и не подкрадывались, прекрасная госпожа, просто ты была так занята выбором наиудобнейшего курса, что не услышала наших шагов. А пошуметь намеренно нам в голову не пришло», — объяснил один из них, присаживаясь у костра и глядя снизу вверх.
«Надеюсь, нас не прогонят? Тем более, что мы не с пустыми руками», — добавил другой, поднимая повыше, для всеобщего обозрения, пару тушек каких-то зверьков.
«И что, их можно есть?» — недоверчиво спросила Миль, прикасаясь к колючей шкурке, то есть, пытаясь прикоснуться: воин, державший тушки за лапки, тут же их отдёрнул:
«Эй-эй, полегче!.. Не только можно, но и нужно. А вот трогать не стоит, неприятностей не оберёшься».
«Ну, тогда милости просим, — сказал Бен. — Однако, если их не трогать, тогда как же их приготовить?»
«А вот так, довольно просто», — ответил охотник и сунул обе тушки в огонь.
Через несколько минут он спокойно извлёк их оттуда и, положив на камни, воткнул с двух сторон по длинному ножу, а затем, вспоров брюшки, быстро и ловко выпотрошил, скормил огню внутренности, и снова пристроил тушки над огнём.
«Теперь их надо только время от времени переворачивать. Огонь уничтожает и яд, и колючки. А шкурка предохраняет мясо от обгорания. Справится и ребёнок», — улыбаясь, объяснил он.
Следующие полчаса, следя за мясом, вся компания развлекалась местной игрой в камушки, и охотник рассказывал:
«Тут этих недотрог полно. Если б не ограничения в питании, они заполонили б всю округу, потому что есть их, кроме людей, никто не соглашается. Беспечность и уверенность в собственной неуязвимости делают их очень доступной добычей для человека».
«А как же вы их ловите?» — полюбопытствовала Миль, потянув носом: пахло аппетитно.
«Ну, по-разному. Можно подкараулить у норы, а можно бросить на землю приманку, и тогда они они сами притопают. Главное — не касаться колючек. Яд очень мощный, поражает нервную систему… Знаете, что они любят больше всего? Пещерные плесневые грибы. Но достать те грибы не так-то просто, они не везде растут, вот наши недотроги и жрут почти всё подряд — и то, что растёт, и то, что бегает — тоже. Ну-ка, ну-ка… — вдвоём с товарищем они убрали тушки с огня и разделили их на порции. — Готово. Теперь каждый солит свой кусок и ест!»
Мясо было нежное, пикантно на вкус и истекало соком. Ничего подобного Миль прежде не пробовала, и поначалу не могла решить, нравится ей это или нет, ела не спеша, прислушиваясь к ощущениям, но вроде было вкусно, и даже несколько непривычный запах вскоре перестал отвлекать, так что она уплела порядочную — по её меркам — порцию… И всё равно наелась раньше, чем мужчины. Отказавшись от добавки, вытерла нож о листья близрастущего куста, убрала его в ножны и устроилась поудобнее, подсунув под спину сумку. Мужчины продолжали есть, оживлённо беседуя, но Миль не вслушивалась, и речь их текла мимо, как журчание ручья.
«Надо бы вымыть где-нибудь сапоги», — лениво подумала она, жмурясь на солнышке, которое ало просвечивало сквозь веки и ощутимо припекало.
…Потом кто-то заслонил от неё солнце, и она услышала:
— Просыпайся уже, соня, идти пора, — Бен потянул её за руку, помогая встать.
«С чего ты взял, что я сплю?» — возразила она, поднимаясь. Он усмехнулся:
— А как иначе называется состояние после обеда, когда ты лежишь с закрытыми глазами и сладко посапываешь в обе носопырки?
«Действительно, — зевнула она, — а я и не заметила, что дрыхну».
— Ничего страшного. На-ка, попей, — он сунул флягу и, пока она пила, принёс её сапожки. Чистые и сухие.
«Вот спасибо, — обрадовалась она. — А я-то как раз думала, где бы их помыть».
— Не мне спасибо, малыш. Мне до твоих сапог и дотронуться не дали.
В ответ на посланную в пространство благодарность пришло тёплое:
«Да ладно, не стоит… Бен, может, вы и впрямь оставите тропу и пойдёте с нами?»
«Если можно — почему нет?»
«Тогда Айт и Даги вас проводят».
По ближайшему склону посыпался щебень, и откуда-то из-за скальных обломков спрыгнули два молодых охотника. С их помощью Миль двигалась гораздо быстрее, а поспешавший следом Бен ни в какой поддержке и подавно не нуждался.
Часа через три вышли к быстрой речушке, небольшим водопадом стремительно рушившейся в маленькое прозрачное озерцо, в котором плескались ещё двое из Горного племени. Издалека поприветствовав пришедших, они вышли из воды и скрылись в скалах. Последовав за ними, Миль с компанием нашли угасающий костерок с парочкой зажаренных на нём недотрог, а самих охотников след простыл — Айт объяснил, что это были Риджин и Нарвиг, и что теперь они ушли в дозор, поскольку отдохнули и перекусили. А Даги добавил, что вода в озере отличная, хотя и холодновата. На вопрос Бена — не опоздают ли они из-за этого купания — его заверили, что времени достаточно, потому что, сойдя с неудобной тропы, они сильно спрямили путь и теперь опережают медлительный караван.
«Более того, — рассмеялся Айт, — двигаясь такими темпами, мы будем на месте через час. А колонна, — взглянул он на солнце, — через три, никак не раньше… Так что — времени хватит, купайтесь на здоровье!»
О приближении к Долине Водопадов загодя предупреждал характерный шум падающей с высоты воды. Водопадов, преимущественно небольших, было множество — располагаясь по кругу, они играли дрожащими радугами, сбегали и прыгали по крутым, часто отвесным склонам, так как сама Долина представляла собой провал округлых очертаний, куда и сливалась вода из большинства ближайших рек, речушек и ручьёв. Там, внизу, вода собиралась в спокойную реку, обвивавшую невысокий плоский остров, достаточно обширный, чтобы соответствовать определению.
Высокая влажность, защита окружающих гор — Долина зеленела и цвела почти круглый год. С этой высоты она выглядела узорчатой чашей с голубой каймой, да ещё в обрамлёнии разбивающейся о камни воды и переливов радуг…
Долина предстала взгляду внезапно, казалось, её шум ещё в отдалении, но вот обогнули крупную скалу — и Миль ахнула, прижавшись спиной к мужу, в восхищённом созерцании замершему вместе с ней на краю обрыва.
Шестеро сопровождающих с понимающими улыбками переглянулись и не стали торопить гостей, разделяя их восторг и вспоминая, как эта красота, вот так же открывшись впервые каждому из них, покорила навсегда. Напротив, они поглядывали с гордостью — в полной ли мере гости прочувствовали щедрость подарка, хватило ли им чуткости — и с толикой ревности, как будто сами создавали ландшафт, а не получили его во временное не пользование даже — в бережение, на краткий миг своей жизни…
Бен же при виде такой за сердце берущей красоты непонятно отчего затосковал, да так, что глаза постыдно увлажнились и в груди опять затикало, застучало подзабытое на время — пора, пора дальше, опоздаешь, упустишь, поспеши!.. Время утекало ощутимо, как эти минуты, ведь вроде и вот она, Долина эта, лежала, лежит и будет лежать в хранящих объятиях гор, застенчивая и нарядная, как невеста… А ты уйдёшь, унося лишь её образ, но не её саму, не само счастье, но память о нём, ибо не владеет человек ничем на свете, кроме своих воспоминаний… и то — не факт.
Неосознанно сжатые им слишком сильно, дрогнули под его ладонями плечи Миль, в запрокинутом к нему лице удивление и — проступающее понимание…
«Пора спускаться, — мягко напомнил Нарвиг. — Почти все племена в сборе, скоро и наши прибудут».
Действительно, остров посередине Долины на глазах расцвечивался крупными яркими мазками, будто невидимый живописец решил сменить амплуа пейзажиста-импрессиониста на лавры авангардиста, ограничившись, впрочем, только самим островом, не трогая всей картины: это прибывшие на Ярмарку ставили шатры и палатки.
При спуске трое горцев опекали Бена, а трое — Миль, и, хотя склон был высок и крут, внизу, возле брода, на песчано-каменистом берегу реки, все оказались довольно быстро — а почему нет, при наличии-то нужного снаряжения и большого опыта хозяев… Бен предпочёл не усложнять воинам их работу, выпячивая наличие или отсутствие навыков, и при доставке вниз молчаливо, молчаливей обычного, позволял себя упаковывать и кантовать, как будет удобно — не забывая, впрочем, улыбаться Миль. Но через брод перенёс её сам, невзирая на её желание перебраться самостоятельно и старательно не замечая разочарования шестёрки сопровождения. И далее, при виде большого количества разношёрстного народу, взял её за руку и больше не отпускал. Так и ходил с ней от палатки к палатке с выставленными в них всяческими товарами, привлекавшими покупателей. Если Миль хватала что-то обеими руками, он придерживал её за плечи или за талию. Она не возражала, особенно, когда он пояснил, что боится потерять её в этой толпе, ищи потом…
«Резонно, — согласилась она, этого самого резона не находя, но чувствуя невнятную тревогу мужа, — ладно, не отойду ни на шаг. Только не делай ты такое зверски хмурое лицо! Всё-таки у людей праздник!»
«А я хмур? — удивился он и постарался широко улыбнуться: — Так лучше?»
Она глянула и критически покачала головой:
«Н-ну… если ты поставил целью распугать как можно больше народу, тогда сойдёт».
Он озадаченно хмыкнул, подняв брови.
«Вот! Самое то! Так и зафиксируй! По крайней мере, такое выражение здесь у доброй половины, и это никого не пугает».
И только когда он на это засмеялся, она осталась довольна. Прижалась, утешая:
«Бен, ну что ты, у нас же шестеро охранников и сами мы не промах! Да Гийт бы не отпустил нас сюда, будь тут опасно!»
И впрямь — шестёрка горцев не отставала, и весёлые парни, хоть вроде и глазели по сторонам, и болтали с продавцами, перебирая товары, и подмигивая проходящим изредка девушкам, а больше, чем на два шага, не отставали, даже в гуще толпы находясь рядом да вокруг. И Бен, позволив себе слегка успокоиться, принялся просто разглядывать толпу — уже без намерения найти и уничтожить возможного врага…
А посмотреть было на кого. Лесное Племя было здесь и Подземное, Озёрное Племя и Песчаное, и Степное не забыло явиться. И было странное Племя Руин. Каждое чем-нибудь, да отличалось и в одежде, и в причёсках… не говоря уже о различиях фенотипа. А к закату — в окружённой горами Долине темнело рано — прибыло и Горное Племя. Первым делом Гийт нашёл своих гостей и справился, как они добрались. Бен к тому времени уговорил Миль покинуть торговые ряды, охрана развела костёр на месте обычной стоянки горцев. Так что отыскать их Гийту было легко.
Миль же заметно не терпелось, ей очень хотелось ещё походить по Ярмарке, поглазеть на никогда прежде не виданных ею выставленных на продажу верховых, пушных и молочных животных, заглянуть в оружейные ряды, попробовать лакомства… Но она только поглядывала издали на кипение людского водоворота и сидела смирно, заслонённая от Ярмарки Беном, укрытая от вечерних сумерек его руками и его плечами…
Над стоянкой пронесся порыв морозной свежести… — и вот, неслышно возникнув из сумерек, Гийт вышел к костру и устроился напротив примолкшей четы. Он, конечно, постоянно был в курсе и того, как проходил их переход, и всех прочих маленьких событий, и сейчас приметил сдержанное любопытство Миль и сторожкую их с Беном неразлучность, проявившуюся вдруг так неожиданно.
— Миль, твой муж совершенно прав, не отпуская тебя никуда. Очень редко, но случаются на Ярмарках внезапные исчезновения, причём, как сама понимаешь, исчезают обычно не мужчины, — низкий голос звучал спокойно, чуть усмешливо. — А потом, конечно, у всех бывают крупные неприятности… если выяснится, кто виновник.
— Отвечает всё племя? — проявил осведомлённость Бен.
— Если не находится непосредственный виновник, — кивнул Гийт. — Выявить его обычно несложно. Сложнее бывает замять последствия, если жертва не желает удовлетвориться откупом.
«Любопытно, кого считают жертвой — того, кого украли или того, у кого украли?» — усмехнулась Миль.
— Жертва — всегда жертва. И права её исключительны. В том случае, разумеется, если её удаётся вернуть родному племени. Но в любом случае пострадавшему племени положен большой выкуп — такой, какой оно назначит. А вот ежели женщина сумеет освободиться сама… Никто не осудит её, что бы она ни сделала.
— Справедливо, — заметил Бен. Гийт улыбнулся:
— Любопытно, что в обычай вошли символические похищения. Частенько отчаявшийся найти себе жену решается на крайность — он крадет свою избранницу, что само по себе очень трудно, доставляет её в уединённое местечко, а уже там вручает ей оружие и становится на колени. Дальше женщина вольна либо убить его и вернуться, либо простить. Если она его прощает — а почему бы не простить, ведь фактически вся вина его в том, что он заставил её с ним прогуляться, не более — она либо остаётся с ним, если он её хоть как-то устраивает, либо возвращается, и тогда его вместе со всем племенем ждут те самые неприятности.
«Как всё сложно», — качнула головой Миль.
— Да, но парадокс в том, что порой именно такая крайняя мера даёт желаемый результат, когда потенциальный жених уже безуспешно перепробовал всё остальное. Причём жених иногда настолько далёк от идеала…
«В самом деле?! Как интересно! — поразилась Миль. — И что, этому есть какое-то объяснение?»
Сидевшие у костра мужчины засмеялись, а Миль задумалась.
— Кроме того, — добавил Гийт, — у нас тут практикуются договорные браки, когда пара условливается, на какой срок они (а чаще — она) согласны иметь друг друга в супругах. По истечении этого срока оба свободны от любых обязательств. Я недавно присутствовал при заключении такого брака сроком на месяц, так ты, Миль, очень бы удивилась, если бы увидела новобрачных…
Миль только головой помотала. Потом принюхалась: ветер сменил направление, и теперь к костру наносило запахи мужского пота, навоза, дыма, жареного мяса, знакомых и незнакомых пряностей и крепкий дух верховых и тягловых животных… Из-за густого полога сумерек долетало блеянье и мычание, лай и рык, звяканье украшенной бубенчиками упряжи, тяжёлые шаги и дробный топот, треск, гомон, невнятное лопотание и выкрики, то и дело доносилось пение и смех — низкий, мужского тембра, и высокий, звеневший колокольчиками…
В Долине всюду вспыхивали огни, дальние — едва различимые светлячки, ближние — факелами. Возле них угадывалось передвижение, шевеление, различались цветные пятна одежд, шкур, кожи, поблёскивали детали украшений и оружия.
И, конечно, кроме всего этого спектра впечатлений, вся огромная масса живых организмов заявляла о своём присутствии в ментодиапазоне. Правда, подавляющее большинство людей было с детства обучено не выпячивать своего наличия, но имелось значительное количество ментоглухих, поэтому, если не блокироваться, то всё-таки можно было слышать ровный ментошумовой фон.
И даже если забыть, что можно видеть, слышать, обонять, осязать и ловить менто, то для Миль и Бена являлось очевидным ещё что-то, присущее только живым, что-то вроде давления невидимого света и неощутимого тепла. Так что для них живого в Долине было действительно МНОГО. Миль привычным уже усилием отстроилась от расширенного диапазона восприятия, вернувшись к нормальному набору чувств.
Бен усмехнулся:
«Давно пора, девочка, иначе тебя не хватит на всю программу».
Миль пожаловалась:
«Не понимаю, как мы раньше-то переносили всё это, живя в Городе? Ведь каждый человек пахнет, думает, говорит, ходит, всячески шумит и ещё… пульсирует, излучает живоритмы!»
«О, это да… и каждый по-своему. Хорошо хоть, что живоритмы гаснут на расстоянии. Иногда уже за два-три метра почти не слышно. А то ведь некоторые очень… э… неприятно чувствовать, ты заметила?»
«Что есть, то есть! У людей это обычное, можно сказать, дело. Зато, знаешь, их можно поправлять до приемлемых значений. А можно…» — она запнулась.
«Вот именно. Можно и разладить. И совсем погасить, было бы время. И силы. Да ладно, просто не думай об этом. Не порть праздник себе…» — он щекотно подул ей в шею.
«…И тебе, да?» — засмеялась она.
Гийт мельком взглянул на них и снова уставился в огонь.
В этот момент где-то в стороне раздался гулкий тяжёлый удар по металлу и, медленно тая, будто покачиваясь, отзвук его поплыл в густой синеве вечера… Не успел он угаснуть окончательно, как повсюду началась суета, и всё двуногое прямоходящее подхватилось и дружно устремилось в одном направлении.
Гийт встал. Вокруг него стали собираться люди Горного Племени. Отдаваемых приказов слышно не было, но в результате все прибывшие на Ярмарку женщины быстро оказались в кольце мужчин, и, наконец, Горное племя направилось туда же, куда и все прочие — к ровной, как стол, обширной прямоугольной площади в обрамлении поросшего травой земляного вала.
Второй удар застал всех уже на местах, и сразу ровной дробью сыпанули барабаны, а под частый их грохот на арену, освещённую высокими кострами, со всех сторон стали спускаться мужчины — от тоненьких подростков до более чем зрелых мужей — и выстроились по периметру в несколько кругов: самый широкий с краю плошади, следующий — уже, и так далее.
Дробь оборвалась. Стоящие на арене поклонились сидящим на склонах, выпрямились, и барабаны грохнули вновь, но уже в рубленом, чётком ритме.
Круги пришли в движение, каждый круг двигался в сторону, противоположную соседним, но рисунок танца был общим и незатейливым: десятки тел одновременно взмахивали руками и притоптывали ногами, сгибались и подпрыгивали, поворачивались одним боком и другим, выбрасывали вверх руки и хлопали, вращались вокруг своей оси и дружно меняли общее направление движения, образовывали пары и тройки, рассыпались врозь и тут же выстраивались в колонны, подныривали и совершали кувырок, делали выпады и плавно поводили руками…
Удивляла почти полная синхронность, как будто вся эта масса людей долгое время репетировала вместе. Ритм постепенно ускорялся, полуобнажённые тела заблестели в свете костров, иногда, когда ветер ненадолго менялся, с арены до зрителей долетал едкий запах мужского пота. И вскоре количество танцующих стало уменьшаться. То один, то сразу двое покидали круг. А затем ритм барабанов резко изменился, и внутренние круги заметно ускорили танец. Мало того — рисунок движений и характер их стали другими, в то время как внешние круги продолжали танцевать по-прежнему. Между внутренними и внешними кругами наметилось расстояние и оно становилось всё больше, пока в какой-то момент не стабилизировалось. Больше никто его не пересекал.
А ритм опять изменился, и танцоры внутри круга ещё ускорили темп. При кажущейся простоте танца было совсем непросто выдержать темп и не сбиться. Миль обратила внимание, что там, ближе к центру, остались только самые выносливые; те же, что постарше, как и самые юные, давно покинули середину арены.
А впрочем, не все. Спустя какое-то время в чётком рисунке быстротанцующих возникла заминка — кто-то упал. Через него перепрыгивали и перешагивали до тех пор, пока из внешнего круга не прибежали два крепких пожилых воина и не унесли неудачника на «трибуны». А через несколько минут из «быстрого» круга выкатились ещё двое, но поднялись сами и разбежались по разные стороны арены. Следом за ними выпала другая пара. Но эти не разбежались, а напротив, сцепились друг с другом и принялись кататься в пыли, волтузя один другого. Им не мешали, пока один из них не поднялся, покачиваясь, и не побрёл прочь, а второй остался лежать, слабо шевелясь. Его тоже оттащили.
«Да это больше похоже на соревнования, чем на танец!» — обернулась Миль к Гийту, сидевшему сзади и повыше, и поймала взгляд его жёлтых глаз — поскольку была ночь, зрачки эти из вертикальных стали круглыми и горели, как у кошки. «У кота», — поправила она себя. В полумраке и мечущихся отсветах костров выражение лица Гийта разобрать было сложно, но Миль показалось, что смотрел он давно. Долго и печально. На неё, а не на арену…
Отведя взгляд, Гийт ответил:
«Ты права: «Пляска женихов» это и то, и другое. Самые лучшие танцоры затем примут участие в скачках, в борьбе, в стрельбе по мишени и прочем… В конце концов лучшие обязательно получат невест, а другие определённо привлекут к себе внимание, и, возможно, тоже будут в выигрыше».
«А что, они, наверное, много репетировали этот танец?»
«Вместе они танцуют раз в год, на Ярмарке. А у себя в племени… — Гийт пожал плечами. — Наверное, каждый праздник. Движения-то несложные, главное — не сбиться с ритма».
«А женщины тоже танцуют?»
«Танцуют. Но их танец — просто украшение праздника, как ты, наверное, понимаешь. Им-то нет нужды себя рекламировать».
…Внутренний круг расширился, отступив наружу, а в центре остались не больше десятка мужчин. Этот десяток и дотанцевал до третьего удара гонга, после которого над ареной раздался дружный ликующий рёв, живо напомнивший Миль стадион в момент решающего гола — и танец завершился. Танцоры внешнего, самого широкого круга, рассосались среди зрителей.
В наступившей тишине на арену спустились трое: молодая женщина в сопровождении двоих воинов, нагруженных чем-то поблёскивающим и позвякивающим. Женщина подходила к каждому из десяти, о чём-то спрашивала его, принимала от сопровождающего некую блестящую полоску и сама опоясывала ею потную талию финалиста. После чего брала всё ещё тяжело дышавшего танцора за руку и, повернувшись к зрителям, громко объявляла его имя и название племени.
Вся процедура сильно напоминала награждение спортсменов-олимпийцев. Миль аж головой затрясла, чтобы избавиться от так и вставших перед глазами ярких образов. И тут…
В несколько секунд ночная арена с лоснящимися в свете костров потными танцорами отдалилась и окружающее, мелко задрожав, стало нереальным, все звуки смешались в какафонию и пропали, всякое ощущение опоры под собой исчезло, а воздух взвихрился, обдав диким холодом, и… дышать вдруг стало совсем нечем…
Так, бездыханно, Миль и обмирала в леденящей пустоте — чёрной, удушающе-сосущей, что-то бестелесно шепчущей, парадоксально-вязкой, в абсолютном одиночестве — беспомощно болтаясь невесть где, она тонула в ней, плотной, цепкой, жадной, погружаясь всё глубже… дальше… Пока в слепой панике не завопила безмолвно и не рванулась на исходе сил…
…И всё вернулось на место: поросший травой склон надёжно подпирал зад и поддерживал ноги, руки Бена крепко сжимали её, тёплый ночной воздух плыл вокруг, наполненный запахами, звуки веселья ворвались в уши, на арене жонглёры ловко перебрасывались пылающими факелами…
Вздрагивая, она с облегчением вцепилась в Бена. Всё ещё было страшно и холодно, но она знала, что вернулась, и что он тут, и ничего не надо объяснять…
«Господи, ужас какой, — повторяла она, — какой ужас, Господи…» И никак не могла согреться…
Чуть позже, осторожно спрашивая себя, что же случилось, она всё время чувствовала: стоит только вспомнить это состояние изолированности, как оно возникнет вновь, и откуда-то, мерзким ознобом стягивая кожу, словно наносило промозглым сквознячком…
«Вот и не вспоминай, — мрачно посоветовал Бен. — Тебя будто вдруг не стало рядом… а уж холоднющая-то вернулась…»
И стиснул её покрепче.
Праздник был в разгаре, на арене шло представление, трибуны взрывались хохотом. Но для них двоих всё это действие, утратив смысл, происходило словно на экране.
Гийт, сидя чуть выше за спиной Миль, почувствовал порыв ледяного ветра, исходивший от неё — этим порывом взметнуло её волосы и ударило ими в лицо Гийту, как тугим крылом. Заслонив рукой глаза, он нечаянно поймал прядь и, повинуясь внезапному импульсу, быстро вынул нож и прядь эту отхватил, а потом с минуту растерянно сидел и глядел на добычу — прядь оказалась порядочной длины, Миль заметит… Но упрямо решил: ну и что? Обратно же не приделаешь… Спрятал поскорее и взглянул воровато — не видела ли? Но Миль сжалась в объятиях Бена…
И Гийт понял, почуял вдруг, что скоро… совсем скоро… не после двухнедельной Ярмарки, как планировалось, а вот-вот расстанется с ней. И зажмурился от прихватившей тупой боли.
Маленькая мягкая ладошка нежно погладила его по плечу. Гийт, не оборачиваясь, покачал головой, и ладонь легко упорхнула прочь. Ландани растаяла в ночи так же неслышно, как и появилась.
Взошла полная луна, на арене стало ещё светлее, и ещё ярче заблистали клинки, порхавшие, казалось, даже не в руках артистов — но между ними, над ними, вокруг них, сами по себе… Миль честно пыталась смотреть, но веки слипались неудержимо. Несмотря на тёплую ночь и близость Бена, её знобило. Обеспокоенный, Бен наконец поднялся:
«Да предки с ним, с представлением, ты почти спишь», — и Миль не возражала.
Она смутно помнила, как добралась до палатки, где словно провалилась в тёплую, мягкую тьму.