Это было чудесное время. Хотя вставать отныне приходилось пораньше. Расстояние в две остановки — автобусом туда и не спеша, пешочком, обратно — они преодолевали вместе. Уроков было три по полчаса, с переменами по пятнадцать минут, и, пока Миль увлечённо училась работать (так говорил учитель) с самыми разными материалами, бабушка ждала её, сидя в коридоре среди зеленеющих в больших горшках растений. Растения здесь росли прямо под потолок, тоже, знаете ли, не самый низкий, буйно кустились и даже цвели. «Хорошее место», — сказала про них Мария Семёновна, устраиваясь на удобной скамейке, как у себя во дворе, и доставая неизменное вязание.

А Миль, глядя, как её ловкие руки начинают очередное изделие, вдруг задумалась: бабушка вечно сидит со своими спицами и всё вяжет, вяжет. С весьма приличной скоростью и не первый уже месяц. С такой работоспособностью не только они обе должны быть обвязаны с ног до головы, но и ещё пол-города. Между тем, вязаных вещей у обеих в гардеробе — вполне стандартный набор, ну там варежки-носки, свитеры-шапки-шарфы, ничего лишнего и вполне нормальных колеров. Не то, что у бабушки в руках сейчас — диковинного ярко-алого цвета толстая, мохнатая нить. Вяжет бабушка быстро-быстро и… ну точно! Что-то шепчет! А изделие… выползает из-под её рук и… спускается на пол… сползает… и растворяется в воздухе, будто его кто-то глотает или оно проваливается в какую-то норку!

Миль растерянно моргнула, и увидела, что бабушка вяжет обычный длинный шарф. Пригляделась — и снова вязание побежало-поползло, пропадая из виду. Она крепко зажмурилась, помотала головой. Посмотрела на бабушку — а бабушка вдруг хитро улыбнулась ей и подмигнула, продолжая вязать. А клубок, между прочим, всё не убавлялся.

Прозвенел звонок — тоже как в школе, Миль помахала бабушке и побежала к своим карандашам и краскам. Сегодня они рисовали осенний букет. Оказывается, акварелью можно рисовать не только по сухому листу, но и по абсолютно мокрому, если его сначала целиком окунуть в таз с водой и тут же расстелить по столу… страшно увлекательное занятие!

Великое дело — иметь рядом неравнодушного к своей работе педагога, хорошо к тому же знающего предмет. Очень скоро Миль смогла, наконец, изобразить то, что ей виделось. Правда, у окружающих всё равно появлялись вопросы, но Миль, пользуясь своей немотой, мило улыбалась и ничего не объясняла. Её работы выделялись среди работ других детей, Иван Иваныч цвёл и млел, будто это его лично нахваливали, а бабушка строго следила, чтобы на глаза посторонним не попали никакие опасные, с её точки зрения, рисунки — и Миль, если бабушка, заходя в класс после занятий, что-то изымала, только виновато опускала голову: случалось ей в задумчивости наваять нечто, чем оч-чень бы заинтересовался любой грамотный психолог, а возможно, и психиатр. И ладно бы только они…

Иван Иваныч, вдохновлённый тем, как легко Миль усваивала его уроки, стал усложнять для неё задания, но девочке всё было мало: она отказалась от домашних занятий с бабушкой, чтобы и дома пробовать себя в лепке, рисунке, живописи. Всякий раз, начиная осваивать новую технику, она экспериментировала: если тонировать бумагу, то необходимо было перепробовать и соус, и сангину, и пастель, и акварель, и гуашь, и напыление… и ещё чёртову уйму способов и техник. А потом по этой бумаге — кистью, карандашом, губкой, тампоном, трафаретом и ладонью, углём, пальцами и мелками… И ещё, ещё, ещё!..

Бабушка взирала на процесс с тихим ужасом. А внучка просто навёрстывала то, что из-за дрязг с её матерью ей не успел додать её отец. Она впитывала и поглощала, и всё ей казалось мало. Квартира заполнялась рисунками, аппликациями, фигурками в пластилине, в глине, в гипсе, витражами и куклами, мягкой игрушкой и масками… и конца-краю всему этому было не видать.

Даже со стороны стало видно — ребёнок явно утомлён, пропала пухлость щёчек, девочка похудела, заметно вытянулась, но! Глазёнки, ставшие будто ещё больше, обрели особый блеск, движения — порывистость и лёгкость, и вообще — она выглядела явно такой счастливой, что Мария Семёновна махнула рукой и только следила, чтобы юное дарование вовремя ело, вволю спало и время от времени гуляло. Правда, приходилось отдельно и конкретно следить, дабы указанное дарование не манкировало поименованными обязанностями, на что оно, дарование, таки посягало! Всячески усугубляя.

Но тут очень вовремя случились каникулы. Подчиняясь требованиям Минобраза, студия приостановила деятельность. И бабушка решительной рукой пресекла большую часть домашних злоупотреблений. Лично водила внучку на прогулки, как после болезни — за ручку. Где-то через сутки Миль словно сбавила темп, вынырнув в общее течение жизни. И, вдруг вспомнив, спросила, а не научит ли её бабушка вязать?

Мария Семёновна усмехнулась и сказала:

— А давай попробуем. Но предупреждаю: это не так просто, как кажется. Это тебе не карандаш держать.

Оказалось и в самом деле не просто. Зато увлекательно. И попервости не получалось, спицы выскальзывали из рук, нитки путались, петли стягивались тугим узлом… Но если бабушка думала, что девчонка тут же и отступится, то зря: вязание неожиданно увлекло Миль, а поскольку рисование покуда пришлось отложить, то к концу каникулярной недели успехи были налицо. В первый день занятий Миль гордо заявилась в собственноручно связанном шарфике. И пускай он был неровным и по плотности петель, и по кромке, и по ширине, да и цвет выглядел скучновато. Да и внимания на её обновку, если честно, никто не обратил — не сложились пока у Миль ни с кем в группе дружеские отношения, что делать — она всё равно была очень довольна.

Вязанию удалось потеснить рисование: теперь Миль, к удивлению бабушки, чаще брала в руки спицы, чем карандаши и краски, и устраивалась рядышком с бабулей, раз за разом набирая петли и подсовывая ей своё… бабушка, разбираясь с её огрехами и ошибками — а как без них? — снисходительно именовала это — «изделие». И потихоньку-полегоньку их усилия дали результаты: к следующим, новогодним, каникулам Миль уверенно сработала вполне приличные носочки — на четырёх спицах, работая пятой! И даже пятку пришлось переделывать всего трижды на одном носке и дважды — на другом! И ничего, что один из носков оказался чуток длиннее своего братца — ноги тоже бывают разные, правая и левая, как сказала в утешение бабушка. Оставалось найти того, кому эти носки подойдут.

Думаете, это охладило решимость Миль и она забросила вязание?

Бабушка попрятала спицы и нитки, пригрозив, что это навсегда, если внучка не пообещает ей ежедневно выходить на прогулки — до конца каникул. Пришлось такое слово не только дать, но и сдержать. Зато жалеть об этом — не пришлось. Это всё-таки были новогодние каникулы, с ёлочными представлениями, Дедом Морозом, Снегурочкой и подарками. Из невесомой газовой ткани бабушка сшила внучке дивное розовое платьице с крылышками и такой же колпачок с вуалью, расшила всё это блёстками… В таком чудесном наряде любая девочка почувствует себя или феей, или принцессой — никак не меньше. Миль не стала исключением. Она стояла перед огромным, от пола до потолка, зеркалом и едва дышала от восторга, глядя на воздушное создание, отражавшееся в холодной глубине стекла. Она впервые поняла, что — красива. И даже заподозрила, что примерно вот так могут выглядеть сказочные эльфы… От зеркала она отошла уже особой, лёгкой походкой, не столько шла, сколько парила и думала, что теперь знает, каково это — идти, не чуя пола под собой…

Бабушка ввела её в большой зал Дворца Культуры, тихонько улыбаясь — она-то за свою жизнь вырастила не одну красавицу, да и сама ещё помнила свой первый бал. Оглядев пришедших на праздник, она сразу заметила ревнивые и даже злые взгляды, которые наравне с восхищёнными скрестились на её сокровище — верный признак, что бабушка не переоценила красоты своей внучки. И что не напрасно она вышивала на платьице охранные узоры — вон как осыпаются осколки ненамеренного сглаза и порчи, бессильно разбившихся об эту преграду…

Зазвучала усиленная динамиками музыка, медленно померкло освещение, по просторному залу заметались цветные вспышки — представление началось… Мария Семёновна, поставив Миль в хоровод, отступила к стене, к местам для сопровождающих, где в числе других родителей во время действия и стояла в уголке, напряжённо следя, чтобы никто не испортил внучке праздник.

Миль переживала больше за бабушку — чтобы она не огорчилась в случае, если внучке придётся выступить перед Дедом Морозом: все или наскоро читали стишок, или пели. И, как всегда и бывает, когда чего-то опасаешься, это и случилось. Миль сильно толкнули в спину, и она просто вылетела вперёд, оказавшись прямо перед Дедом. Бабушка схватилась за сердце. Миль, увидев это, яростно оглянулась на того, кто выпихнул её из хоровода — мальчишка в костюме зайца поперхнулся и перестал хихикать. Но Миль, твёрдо решив не доставить пакостнику радости — в конце-то концов, он и не знал, что творит — присела перед Дедом в глубоком реверансе, из которого плавно встала на цыпочки — что очень пошло к её костюму феи — и, повернувшись к пианистке, взмахнула рукой. Та, человек опытный, поняла её правильно.

…Где, когда Миль насмотрелась этих плие и батманов, прыжков, вытянутых носочков и изящных поворотов хрупких кистей, этих гордых наклонов головки, скрещений и взмахов, мелких, семенящих шажков, коротких пробежек, внезапных остановок, загадочного замирания и скромно потупленных взглядов, плавных покачиваний, поворотов и полуповоротов… кто научил её этому поклону? Глядя издали в сияющие глаза внучки, Мария Семёновна под дружные аплодисменты зала усомнилась, что правильно выбрала для неё студию.

А Миль, приняв от Деда Мороза приз за выступление — огромную, с неё ростом, куклу — поблагодарила привычным книксеном и, проходя мимо обидчика в костюме зайца, сочла ниже своего достоинства показать ему язык. Просто смерила его взглядом.

… Праздник благополучно завершился. Пока засобиравшиеся домой нарядные дети и их взрослые штурмовали гардероб, Миль с бабушкой нашли тихий уголок в сторонке, где могли спокойно переждать столпотворение. Не было никакого смысла рваться к раздаче пальто, всё равно получишь то, что сдавал, а не обновку, да ещё ноги могут оттоптать, затолкать… Поэтому они с удовольствием угостились конфетами из традиционного «подарка», и теперь внимательно разглядывали подаренную куклу. Не пластмассовую, а с мягким туловищем, прикреплённым к резиновым голове, ручкам и ножкам таким образом, что эти ручки-ножки свободно двигались. Кукла была с длинными кудрявыми локонами, в щёгольской шляпке и длинном, тоже розовом, платье, а также лаковых туфлях и — Миль бесцеремонно заглянула кукле под подол — миленьких кружевных панталончиках. Этакая барышня.

Миль встала, прижала куклу к себе и сделала несколько танцевальных движений вместе с куклой, двигая её руками. Куклины рыжие кудряшки очень естественно развевались и подпрыгивали в такт танцу, платьице обвивалось вокруг ног, мелькали лаковые туфельки… Казалось — танцуют две живые девочки.

Бабушка довольно рассмеялась, глядя на них. И спросила:

— Где ж ты так научилась?

Миль удивилась вопросу и полезла за блокнотиком: бабушка ведь не раз водила её на балет, и по телевизору балерин часто показывают — Миль только повторила, как смогла, стараясь, чтоб вышло похоже и под музыку. Она и дома танцевала так, у телевизора — ты ж, бабуля, видела?

Мария Семёновна припомнила, что и правда, видела, как внучка иногда кружится по комнате, изгибаясь и разводя руками, но она, бабушка, и не думала, что это на что-то похоже… Так — играет себе ребёнок, а вот поди ж ты…

Миль, чтобы доставить бабушке удовольствие, закружилась снова, жалея, что не может при этом напевать, как все делают… И вдруг остановилась. Издалека, с другого конца вестибюля, за ней пристально, с тоской следила худенькая невзрачная девочка. Девочка была на празднике тоже, но не в новогоднем костюме, а в обычном платье. В то время все одевались из одного магазина, носили более-менее однообразную одежду, добротную и вполне приличную, красивую даже и разноцветную, но почему-то всегда хотелось чего-то другого, непонятно чего, чтобы не как все, а как я… Мода, что ли, такая была? Или ткани? Или красители?

Миль никогда об этом не думала, она всегда была довольна тем, как её одевали, вещи были к ней дружелюбны. А если вдруг нет — то и до свиданья, никогда её не заставляли носить колючее или навырост, или ставшее малым, ворчали, правда, порой, что вещи на ней горят — так на кого не ворчали?

А эта вот девочка… Её одевала женщина, торопливо застёгивала, напяливала, завязывала, засовывала… Такая же, как дочка, с попыткой выглядеть нарядно, но — никакая. Девочка безучастно позволяла себя одевать, а сама жадно, неотрывно разглядывала ровесницу в розовом наряде феи, весело кружившуюся в танце, всю такую сверкающую, с удивительной, прекрасной куклой-барышней, такой же весёлой и сказочно красивой…

Миль вдруг разглядела её застиранные, вытянувшиеся на коленках тёплые штаны, уже не раз зашитые, заправленные в сапожки с потёртыми носами, длинноватое тёмно-малинового цвета пальто на вате с коричневым цигейковым воротником, чёрную кроличью шапку, трикотажные шарфик и варежки — разных цветов. И тоскливый, безысходный взгляд.

Этот взгляд что-то сдвинул в душе Миль, вызвал протест — и она сорвалась и побежала догонять ту девочку, которую уже уводили, а она всё оборачивалась, чтобы ещё посмотреть на чужой праздник.

Бабушка ничего не успела сказать, как Миль вернулась и потащила её к гардеробу, возле которого почти никого не осталось. И только получив свои и внучкины одёжки, бабушка хватилась:

— Эй, а кукла твоя где?!

Глядя бабушке в глаза, Миль махнула рукой на входную дверь, в которую как раз, пугливо озираясь, выходила, ведя дочку за руку, женщина в тёмно-зелёном пальто и сером пуховом платке. Мария Семёновна разглядела, что дочка её прижимает к себе что-то яркое, рыжее и розовое… И только руками развела:

— Подарила?! И не жалко было?

Миль улыбнулась и тоже развела руками. Может, и жалко, но что сделано — то сделано. Хорошо, что у неё не было времени подумать, а то бы, глядишь, и передумала. А так — теперь и у той девочки будет праздник, и у неё, Миль, на душе легко и весело! Улыбка никак не помещалась внутри, губы сами разъезжались, и Миль, вместо того, чтобы одеваться, опять закружилась по пустеющему вестибюлю. И по дороге домой она не шла, а вытанцовывала вокруг бабушки. И всё вспоминала, как засияли, сперва робко, потом радостно, глаза той незнакомой девочки, когда прямо ей в руки вложили рыжее чудо в розовом платье…