Миль открыла глаза. В окно вливался свет, чирикали в кроне дерева птицы, шелестела молодая листва. Бабушка дремала, привалившись к спинке дивана, на котором спала Миль. Стоило ей пошевелиться, и бабушка открыла глаза. Беспокойная ночь оставила на её лице тени и бледность, но вот она улыбнулась, наклонилась поцеловать внучку…

— Как дела? — спросила она тихо, всматриваясь в лицо девочки. Миль протянула ладошки, коснулась бабушкиного лба, век, провела пальчиками по щекам… И довольно улыбнулась — на бабулино лицо вернулись краски, заблестели глаза, разгладились морщинки…

Небрежно махнув рукой, высветила в воздухе надпись:

СПАСИБО, ТВОИМИ МОЛИТВАМИ ВСЁ ХОРОШО.

Бабушка ахнула, прикрыла рот руками.

— А я-то надеялась… Ты так меня напугала…

Я ВСЁ ПОМНЮ. НО ПОЧЕМУ Я ДОЛЖНА ОТКАЗЫВАТЬСЯ ОТ ТОГО, ЧЕМУ НАУЧИЛАСЬ?

— Не отказывайся. Но воздерживайся от частого использования — нагрузка слишком велика для твоих семи лет, пожалей себя… Или меня, если себя не жаль.

«Почему?» — подняла бровки девочка. Предъявила бабушке палец и, шевельнув этим пальцем, вызвала к жизни играющую радугой надпись:

С КАЖДЫМ РАЗОМ ЭТО ПОЛУЧАЕТСЯ ВСЁ ЛЕГЧЕ. А чтобы надпись исчезла, лишь повела бровью.

— По той же причине, по которой, к примеру, я пользуюсь спичками вместо собственного огня. А ещё — каждое применение оставляет след. От квартиры уже и так здорово фонит. Однажды фон станет настолько велик, что возникнет аномальная зона. Начнутся непредсказуемые искажения реальности. Знаешь, что это такое? А это когда ты садишься на унитаз, а он тебе откусывает, сколько успеет.

Миль вытаращила глаза — ПРАВДА?!!

— Ну, сама я ничего подобного не видела, но в справочниках такие случаи описаны. Давай не будем проверять на себе? Договорились?

НУ, БА, НУ, ОСТАВЬ МНЕ ХОТЬ ПРАВО ПИСАТЬ ВОТ ТАК. И показала бабушке ладошку, на которой светились буквы: Я МОГУ ИСПОЛЬЗОВАТЬ СВОЮ КОЖУ, ТОГДА ВЕСЬ ФОН ОСТАНЕТСЯ ПРИ МНЕ.

— И станешь ходячей аномалией. Хотя ты и так — аномалия. Как «почему»?! А у кого ещё есть такая девочка? — Бабушка пощекотала ей шею. — С такими ручками? — пощекотала подмышки. — С такими рёбрышками? — Миль фыркала и извивалась, слабо отбиваясь. — А с такими ножками?

И тут Миль пискнула. Обе замерли.

— Повтори, — потребовала бабушка. — Или ещё пощекотать?

Миль пискнула снова. За последние годы это были первые звуки, которые ей удалось издать.

— Сегодня выходной, — объявила бабушка, — но завтра же мы идём к доктору.

Визит к специалисту порадовал бабушку. Миль хождения по процедурам, просвечивания и прослушивания достали ещё в раннем детстве, в том, до интерната, но бабушка очень надеялась, что внучка когда-нибудь заговорит, и Миль терпела ежедневные упражнения, полоскания, какие-то новейшие методы, последние достижения — бабушка требовала, чтобы для её девочки было сделано всё, что можно. В клиниках и санаториях она провела всё лето, но, как в стихотворной сказке про брадобрея, оказалось, что «стрижка только началась»… С началом учебного года Миль начала посещать занятия по месту лечения — учителя приходили и занимались с несколькими маленькими пациентами по отдельной программе для каждого ученика, потому что дети были разных возрастов. Миль занималась со средним и старшим классами. Всю эту «Географию», «Биологию», «Литературу» она читала круглые сутки и на ночь глядя просто, чтобы отвлечься от грустной больничной действительности, интереснее и занимательнее была «История», влёт шли немецкий и английский, тем более, что от неё не могли потребовать разговорной речи, а только её перевод; на что всерьёз уходило время, так на физику, химию, да математику с геометрией. Рисование и черчение Миль вообще обожала. Вне её внимания осталась астрономия — потому, что её изучали в последнем классе, а среди пациентов не нашлось школьников старше восьмого класса. Ну, как «вне внимания» — Миль попросила учебник и прочитала его, задала физику несколько вопросов (он уже знал маленькую ученицу и не был удивлён) и оставила другие непонятности на будущее. Кто-то подкинул ей детективы и фантастику отечественного производства, потом попали переводные издания и ей это чтиво настолько понравилось, что учёбе пришлось потесниться — и никто Миль не упрекнул в нерадивости, потому что приходящим педагогам было не того, у них и без больничных учеников забот хватало. Перед ними и так в конце года маячил вопрос — по какому классу аттестовать Миль, настолько неровными были её знания, а требовать большего от неё никто просто не смел: семилетний ребёнок порой выполнял домашние задания, вытирая капавшие на тетрадь слёзы — процедуры бывали болезненными — но ни разу Миль не попросила обезболивания. Уроки же её от боли отвлекали.

Бабушка всё это время находилась поблизости, правдами и неправдами устраиваясь на работу туда же, куда поступала на лечение Миль. А если не удавалось устроиться, она просто сидела в приёмном покое днём и ночью с пряжей и спицами, с книгой и просто так. Уходила ненадолго в город и возвращалась с покупками, иногда с ней отпускали погулять и внучку.

Сколько раз хотела Миль всё бросить! От боли и прочих неприятных аспектов лечения она потеряла в весе, потому что пропал аппетит. Часто она плакала тайком, не от боли, а оттого, что ненавидела такую жизнь. И оттого, что вокруг было слишком много чужой боли. Она перестала улыбаться, не говоря уж о смехе. И Марии Семёновне стоило чудовищных усилий, чтобы совладать с собой и не забрать внучку из очередного медучереждения.

Результатом этих жертв стал голос. К Новому году удалось добиться его стабильного звучания, Миль могла — совсем негромко — смеяться и плакать, даже немножко петь. Худо-бедно, но связки заработали. С языком же пока ничего не получалось, он оставался почти неподвижным. О речи, таким образом, оставалось только мечтать. Следующие полгода ушли на закрепление достигнутого, разработку связок до исчезновения боли, и всё же иногда горло перехватывало так, что о звуке даже думать было больно. Справляться с этим пришлось учиться отдельно…

Старенький профессор-фонолог, выписывая Миль, наказал ежедневно работать дома по привычной схеме, каждый квартал посещать местного специалиста для контроля, «а через полгодика добро пожаловать на обследование и поддерживающий курс лечения, потому что всё ещё есть надежда.» Кроме того, следовало избегать простуд, волнений, исключить мороженое и почему-то семечки.

Миль сидела и кивала, как заведённая. И пообещала себе, что ни за что сюда не вернётся. Начхать, проживёт без речи.

С этой решимостью она вместе с бабушкой покинула осточертевшие пределы лечилища.