Пролетела первая четверть. Миль, подражая соседу по парте, всю четверть старалась, чтобы её оценки не превысили некую черту, за которой твёрдый хорошист рискует стать отличником, и ей это удалось, несмотря на огорчение учителей. Зато бабушка её похвалила:

— А молодец. Захочешь — всегда исправишь, а так у одноклассников хоть какое-то место для самоуважения остаётся. Ну-у, что делаем вечером? — загадочно протянула она.

И Миль радостно пискнула, вывесив через всю комнату:

«БАЛУЕМСЯ!»

БАЛОВАЛИСЬ они обычно в комнате бабушки, и Миль там очень нравилось. Нравились тяжёлые плюшевые шторы с бахромой и кисточками, туалетный столик-трюмо со всякими пузырьками, флакончиками, баночками, коробочками, которые так интересно было перебирать, открывать их крышечки и принюхиваться к обитающим внутри ароматам… Нравился большой резной шкаф глубокого красного оттенка с овальным зеркалом во всю створку, ревниво сберегающий в своих пахучих глубинах толпу бабушкиных нарядов, посверкивающих и шуршащих — это их духами наполнена была его темнота. Нравился пузатый четырёхэтажный комод под салфеточкой, украшенной «ришелье». Стоящая в уголке швейная зингеровская машинка с чугунной ступенькой но-

жного привода нравилась особо — такая же была когда-то у другой её бабушки, Тони, от которой Мильке не раз попадало за качание на этой ступеньке. Чудесные старинные книги в кожаных и коленкоровых переплётах с золочёными корешками, выстроившиеся на высоких, под потолок, стеллажах были постоянным предметом восхищения. Бабушка изредка доставала их с полок, выкладывала на круглый стол, накрытый плюшевой, тоже с бахрамой, скатертью, и бережно листала похрустывающие страницы, в некоторых книгах — желтоватые, а в других — глянцево-белые, с иллюстрациями, переложенными полупрозрачными листами кальки. В корешки этих книг были вшиты тонкие закладки, шёлковые или витые шнурочком. Миль, обожающая всё нюхать, обязательно совала в их страницы свой нос и наслаждалась тонким, пряным запахом… И удобное, мягкое кресло она тоже любила, и толстый, мохнатый ковёр с затейливым узором, устилавший пол от стены до стены, и старую лампу под красивым оранжевым абажуром, стоявшую на маленьком фигурном столике с выгнутыми ножками, и другой абажур, висящий наверху, опять же, с бахромой, похожий на даму в пышном кринолине… Но лучше всех этих добрых и милых вещей был широкий бабушкин диван, до того удобный и ласковый, что слезать с него ни за что не хотелось.

На этот раз бабушка приготовила кое-что новенькое — для внучки новенькое, разумеется. Когда занавесили шторами и прикрыли бабушкиным запретом окна, внучке было велено принести из кухни круглый цветастый поднос, на который обычно выкладывали торт, и большую кружку воды. Поднос возложили на середину стола, и бабушка медленно вылила в него воду — так, чтобы прикрыть дно.

Миль внимательно смотрела. Бабушка покосилась на неё, сдержала улыбку и, прикусив согнутый палец, задумалась:

— Мм… Пожалуй, чего-то недостаёт… А, расставь-ка свечи!

«Какие?»

— Любые!

Миль бросилась расставлять белые, они всегда имелись под рукой. Бабушка молча одобряла их расположение. Наконец кивнула:

— Достаточно. Итак… — щелчок пальцев — все свечи зажглись, и атмосфера в комнате сразу стала другой. Изменилось и лицо склонившейся над водой женщины, чьи глаза светились — или это огоньки свечей отражались в них?

Вода в подносе теперь казалась тёмной и непрозрачной, будто это и не поднос вовсе, а глубокий колодец. Женщина подула на воду — по поверхности пробежала, светлея, мелкая рябь, а когда рябь разгладилась, поверхность осветилась изнутри и стала зеркалом, отражая преобразившийся лик… бабушки? Миль, оробев, не смела шевельнуться. Но тут женщина напротив подняла на неё сияющие очи, улыбнулась… и у Миль отлегло.

— Испугалась? Не бойся, мышка-трусишка, это же я, твоя бабушка. А это, — она кивнула на сияние из подноса, — всего лишь зеркало. Но! — подняла она палец, — зеркало, конечно же, не простое. Ты можешь просто посмотреться в него. А можешь спросить. Или попросить.

«О чём?» — глазёнки у девочки распахнулись в пол-лица.

— Видела б ты себя, — усмехнулась бабушка и указала на «зеркало». — А кстати — посмотрись. Вот только не надо так глазки таращить, не то сама себя испугаешься.

Миль заглянула в «зеркало»… и улыбнулась, до того перепуганным выглядело её отражение.

— Ну, то ли дело! — одобрила бабушка. — Теперь спрашивай… ну, можно мысленно. Сказку помнишь? «Свет мой, зеркальце, скажи… Да всю правду доложи…» Что ты хочешь знать?

Миль посмотрела на бабушку… И поняла, что ни о чём не хочет спрашивать. Она покачала головой. Бабушка приподняла бровь, обошла вокруг стола, села рядом с внучкой:

— Не желаешь знать будущего? Надо же… а как насчёт настоящего?

Миль пожала плечами — да ну его!

— И никого не хочешь видеть? — лукаво прищурилась бабушка. — Никого-никого?

Миль задумалась… поверхность затуманилась… прояснилась… Миль ничего не успела увидеть — бабушка вскрикнула и дунула на воду, изображение пропало, поверхность выровнялась и вновь засияла.

Бабушка притянула внучку к себе. Миль слышала, как успокаивается её сердце.

— Ты прости меня, моя маленькая, я не хотела тебе говорить… Нет его, давно нет… Я думала, раз ты не спрашиваешь, значит, забыла… Зачем напоминать. А ты помнишь, думаешь… Ждёшь… Прости, ладно?

Миль терпеливо пережидала, когда в груди перестанет ныть. Нет. Давно нет. А ведь могла бы понять — бабушка дважды при посторонних сказала, что у Миль нет родителей. А Миль услышала только то, что хотела — что их нет здесь, рядом. Неосознанно врала себе самой, оставляла лазейку для надежды, стараясь даже не думать об этом. Прятала от себя правду. Что ж, давай, признай это: больше ждать не надо. Никогда. Некого.

Есть только бабуля, которая ни в чём не виновата, которой тоже больно. Вот кого надо пожалеть. А не себя.

И Миль погладила бабушкину руку.

«Расскажешь мне, как?»

— Я не знаю, как. Знаю лишь, что где-то в тюрьме. Неужели ты хочешь это… знать?

На краткий миг Миль позволила себе опять увидеть внутренним взором кровавую кучу дымящейся плоти, в ноздри ударил тошнотворный запах горячей крови и дерьма… Она задохнулась, выгибаясь в руках перепуганной бабушки…

И — вытолкнула это из себя, из здесь и сейчас: НЕТ!!! Этого ничего больше нет. И никогда больше не будет! И она не хочет знать, как… умер отец. Да: он умер, умер, умер, умер…

Странно: повторение уносило смысл, заодно притупляя остроту события. Боль в груди притихла, перестала грызть, словно лишилась зубов, и теперь могла только сосать сердце. Стало легче.

И Миль высветила в воздухе:

«Нет, я не хочу этого знать».

Мария Семёновна держала на руках наконец-то отдышавшуюся внучку, а та пыталась понять, сухие ли у неё штанишки, потому что это был первый приступ, закончившийся без удушья.

Оказалось — сухие. Просто вся одежда промокла от пота. Бабушка принялась переодевать Миль, лежавшую после приступа пластом, а на столе светилось позабытое «зеркало».

Что ж такое там появилось, что так испугало бабушку?

А впрочем, нет, не надо. Вон бабуля идёт, какое-то питьё несёт. Будем лечиться.

…Поставив пустую чашку на столик, бабушка закутала внучку в плед и обняла её, как большую куклу.

«Ба, ты использовала воду в подносе. Всегда так надо?»

Бабушка вздохнула:

— А я думала, ты заснёшь… Нет, не всегда. Можно смотреть хоть в пруд, хоть в речку, но ведь там вода редко бывает спокойной, а какое же тогда получится зеркало, если волны или ветер… Поэтому лучше, если жидкость заключена в сосуд… Да, практически годится любая жидкость, содержащая воду — если сумеешь с ней работать: примеси осложняют процесс… А вообще-то гораздо проще пользоваться готовым зеркалом, воду я тебе показала потому, что она почти всегда под рукой… и ещё потому, что это красиво. Ведь было красиво?

Миль согласилась — да, так загадочно и таинственно… пока она сама всё не испортила. Но всё равно, сказочная атмосфера всё ещё витала в комнате, «зеркало» продолжало слегка светиться, свечи горели ровно…

«Ба, а свечи… если на улице… или…»

Мария Семёновна фыркнула и тихонько захихикала:

— Так и знала, что спросишь! Ну люблю я свечи, ты же знаешь! Так что свечи — просто атрибут для антуража… ну, для создания обстановки. Знаешь что, ты всё-таки давай спи. Спи-спи, спи-поспи… Тише носиком сопи… — она поцеловала девочку в лобик, подула ей в глаза, дождалась, покачивая, пока они сонно закроются, а носик ровно засопит, переложила её на диван, а затем подошла к столу и тихо сказала:

— Ну что, давай показывай… нет, это не надо, покажи мне мою внучку через год… А теперь ещё через год… И что это значит? — она придавленно ахнула, стиснула кулаки. — Покажи того, кто будет с ней рядом… Ну, это хоть что-то… А вот скажи-ка… эй, куда?! — она дохнула на воду, но поверхность, стремительно темнея, погасла. Мария Семёновна оглянулась на спящую внучку. Прикрыла лицо руками и длинно, прерывисто всхлипнула: — Год. Всего год. Или полтора. А ребёнок-то умнее меня — не захотела моя детка знать будущее…

Постояла, опершись руками на стол и опустив голову. Выпрямилась. Взяла поднос и понесла его на кухню, выливать воду: ничего ей зеркало больше сегодня не покажет.

На другое утро обе выглядели не лучшим образом, но если Миль с каждой минутой набирала очки, то бабушка явно была не в своей тарелке: сидела задумчивая и какая-то потерянная, не сразу отзывалась, когда к ней обращались, почти не ела и всё роняла. Миль собрала посуду, помыла, расставила. Села напротив, уставилась на бабушку… Та обратила на неё внимание только минут через десять, поморгала, глядя ей в глаза, и сказала:

— Ну, чего мы ждём? Завтракать будем?

Миль подняла брови, но не возразила. По новой приготовила и разлила по чашкам чай, выставила на стол варенье, пирожки, поставила на огонь свовородку, спросила, сколько яиц разбить…

Бабушка сказала, что два, а сама всё помешивала ложечкой остывший чай. Потом поковыряла вилкой глазунью… и съела, потому что Миль приготовила для неё ОСОБО вкусную — ту, от которой трудно оторваться. И чай выпила. С вареньем. Миль опять всё прибрала и села смотреть на бабушку. А когда та в третий раз предложила позавтракать, девочка, склонив головку к плечу, посмотрела так выразительно, что женщина, наконец, очнулась и спросила:

— А что?! — и — Миль слегка испугалась — покраснела! Потому что вспомнила, что уже дважды завтракала.

«Расскажешь, что случилось, пока я спала?» — спросила внучка. Бабушка покачала головой.

— Нет. Извини мою рассеянность, всё хорошо. Ну, раз мы позавтракали, — она заставила себя улыбнуться, — а погода… — взгляд в окно: — …нелётная…

Миль вылила на стол немного воды, глянула на бабушку исподлобья, дохнула на лужицу — вода мигом помутнела, прояснилась и в столе будто дырка образовалась. Оцепенев, Мария Семёновна увидела в ней себя, испуганно отшатнувшуюся от «зеркала».

Глотнув водички из той же чашки, бабушка поморщилась и сказала:

— Однако, как быстро ты учишься… Ну, да, получила я вчера неприятное известие. Но пусть оно не испортит нам настроенья, ладно? Значит, так: если зеркало не защищено, за тобой могут наблюдать с той стороны, но не каждый сумеет наладить связь вот так же скоро, как ты, поэтому у тебя есть время установить блокаду на всё твоё окружение, после чего тебя могут вызвать на связь только с твоего согласия… О, не сомневайся, ты не пропустишь, если это случится! Вызов действителен только для вызываемого, если он того желает. Далее… за тобой не могут наблюдать, если ты носишь соответствующий амулет или… если ты настолько сильнее наблюдателя, что у него просто ничего не выйдет.

«Поэтому Игрок прибыл лично на меня посмотреть?»

Бабушка хмыкнула:

— Несомненно. Тем более, что и все твои фотографии всегда получаются настолько плохо, что тебя там просто не узнать. И ещё о зеркале… процесс довольно утомительный, картинка часто «уплывает», надо постоянно помнить о ней, иначе пропадёт.

«Да?» — удивилась Миль. И посмотрела на лужицу: вода как вода, никаких картинок. И правда — всё исчезло.

— Да. Это тебе не телевизор, само работать не будет. Неси тряпку, надо вытереть.

«Ба, а наблюдатель может смотреть…» — она замялась, слишком старательно вытирая стол.

— На того, кто пошёл в туалет? — улыбнулась бабушка. — Человек не совсем животное. Навыки чистоплотности и скромности в нас воспитываются с младенчества, поэтому, например, взрослого человека практически невозможно заставить сознательно наделать в штаны. По той же причине он старается уединиться, чтобы справить нужду. И только от него зависит, насколько он не желает быть при этом увиденным. Так что, если наблюдателю нравится, он может попытаться на это посмотреть, а что у него получится… — бабушка пожала плечами. — Люди вообще часто бессознательно выставляют довольно мощные блоки, никакими особыми способностями не обладая. Телекамеру это не остановит, а вот для чар является серьёзным препятствием. Ну как, я тебя успокоила?

Миль смущённо улыбнулась.