На этот раз бабуля дождалась, когда провожальщик поравняется с подъездом и окликнула его:
— Простите, вы ведь Сергей Барков?
Сергей споткнулся, притормаживая, он-то собирался быстро пройти мимо. Но выровнялся и ответил:
— Да, я… Барков. А что?
— Вы не торопитесь? Если у вас найдётся несколько минут, приглашаю вас на чашку чая. А то мне как-то неудобно: видимся каждый день, а практически незнакомы. Я, кстати, Мария Семёновна.
Серёжка кивнул, он просто не знал, как ему себя вести — руку пожать, так ему её не протягивали. Поэтому сказал:
— Очень приятно. Только, если вам надо поговорить, то лучше здесь… на нейтральной территории.
— Как угодно. Миль, поднимайся одна, хорошо? Мы тут побеседуем.
Раз бабушка сказала, значит, так надо. Из окна кухни Миль с минуту понаблюдала, как они, присев на скамейку, начали разговор (причём, бабуля внимательно присматривалась к мальчику), а потом занялась своими делами. Когда бабушка вернулась, у Миль уже были готовы письменные домашние задания и закипал чайник. Видя её задумчивость, девочка не теребила бабушку: заварила чай, как бабушка любила — с мятой, накрыла стол в кухне, наполнила чашки… Потом сидела, играя ложечкой в горячем чае, сквозь пар посматривала на рассеянно-сосредоточенное выражение любимого лица, корчила рожи растянутым искажённым отражениям на посуде и смиренно ждала, когда и до неё дойдёт очередь.
Она уже расставляла вымытую посуду по местам, когда бабушка сказала:
— Как ни жаль вмешиваться, но с этой Олей надо что-то делать, она становится проблемой.
«И даже не столько для меня одной, ба. Она портит кровь всему классу».
— Неудивительно, девочка очень страдает от неразделёного чувства. И ей кажется, что причина — ты.
«Ба, ты про Серёгу? Да мне же всего восемь, а ему — двенадцать. Ему по определению должны нравиться девушки с грудью и растительностью, где следует».
— Ну, ему, положим, четырнадцать, а к тебе у него чисто братские чувства. Пока что.
«Тем более Никитиной переживать не о чём!» Потом до неё дошло и она спросила: «Ему — сколько?»
— Он дважды оставался на второй год. В первый раз проболел пол-года, а во второй из-за аварии и гибели всей семьи. У него была младшая сестра.
«Да, он вроде упоминал как-то вскользь… Так чего Никитина бесится? Уж она-то про него всё знает!»
Бабушка вздохнула:
— Натура такая, собственническая. Её предмет должен принадлежать только ей и никак иначе. Возможно, повзрослеет, станет мудрей, а пока она как мачеха из сказки про Золушку: мужчина ей нужен, а дитё при нём — это лишнее.
«Да, мачеха из Никитиной получилась бы классическая!» — хихикнула Миль.
— В общем, придётся тебе принять меры.
«А может, мне перевестись в параллельный класс? Или в другую школу? Или… за другую парту пересесть?»
Бабушка покачала головой:
— Поздно, это не решит проблему, потому что его сердце уже удочерило тебя. Хорошее у паренька сердечко… намается он с ним… — она встала и направилась в свою комнату, внучка поплелась следом, устроилась в уголке дивана. Бабушка села напротив, чтобы видеть её лицо.
«Зато оно у него есть».
— Да, но ведь и у таких, как Никитина Оля, оно есть тоже.
«Каменное, что ли?» — подумала Миль, а бабушке написала:
«Только они это очень тщательно скрывают».
— Пусть так, но ты ей должна быть благодарна, как любому, у кого учишься. А учиться надо постоянно, что бы с тобой ни происходило, из всего делать выводы, во всём искать смысл. И, уж если не можешь её полюбить, то хотя бы пожалей.
«Уже. Но тех, кого она лупит в подвале и за школой, мне жаль как-то больше».
— Таким образом, проблема назрела. И есть лишь три решения: смириться с ней, разобраться с ней, и — рехнуться. Чего хохочешь? А впрочем, хорошо, что тебе весело.
«Извини. Как я могу с ней разобраться? Она уже очень-очень на меня зла. И чем больше я её игнорирую, тем злей она становится», — пожаловалась девочка.
— О, да. Её злоба уже стала силой. Ещё недостаточной для чудес, но уже вполне заметной.
«Я даже издалека чувствую, когда она мне в спину смотрит. Глянь, в платье ещё нет дырки? Амулеты отводят её злобу, но как же достаётся тем, в кого она попадает!»
— Ага, ты заметила, что это практически разряд! Теперь представь, что амулетов больше нет.
«Набросится и порвёт». — Это не вызывало никаких сомнений.
— А коли не достанет, то может сглазить или проклясть — в том случае, если она сильнее тебя. Или если ты ей позволишь. Но ты же не позволишь? Ведь это всего лишь сила, энергия. Которую можно отразить, направить, переключить. Понимаешь?
«Не очень». Догадка брезжила, но неясная. Бабушка пояснила:
— Ты долго растила в ней её злобу. Собственно, это ты её дала. Теперь можешь отнять. Можешь-можешь, не сомневайся. Мы с тобой не зря столько тренировались. Уж раз ты теперь умеешь защищаться, различаешь ауру, которую и я-то не всегда распознаю, то в твоих силах и подключаться к потокам чужой энергии. В идеале — вообще к любому источнику, но с людей снимать излишки проще всего. Поверь мне, — бабушка наклонилась к лицу внучки, — это не причинит ей никакого вреда. Ты ведь не собираешься опустошить её, да пока и не сумеешь. Напротив, ей станет легче жить без её злобы. Хотя поначалу будет, наверное, чего-то недоставать.
Миль чувствовала себя так, будто её подвесили в воздухе. Неуверенно она спросила:
«Может быть, ты это сделаешь?»
— Ну, не-ет! — рассмеялась бабушка. — Свой страх каждый преодолевает сам.
«А… технически как это выглядит?»
— Ну, как… — бабушка глянула искоса, пряча улыбку. — Она должна находиться недалеко, в пределах прямой видимости. Лучше всего, если она будет зла до крайности, тогда сброс энергии наиболее эффективен. Если она будет спокойна, то ты подключишься к её общему полю, а в состоянии ярости она отдаст именно злость — всю, до капельки. И ещё не скоро сумеет вообще как-нибудь рассердиться.
«А я? — испугалась Миль. — Я стану злобной? Буду всех ненавидеть, да? Как настоящая ведьма?»
Бабушка расхохоталась. Миль нравилось, когда она так хохотала, это было очень красиво.
Просмеявшись, Мария Семёновна вытерла выступившие слёзы. Покачала головой:
— Всё забываю, что ты у меня совсем ещё ребёнок, мышка-трусишка! Нет, конечно, ну, с чего бы тебе стать злобной? Это у неё злоба, оставшись без энергии, сотрётся напрочь, пока она не сумеет отрастить себе новую — если захочет, разумеется. Правда, при её условиях жизни поводов у неё будет достаточно. И надеюсь, что не ты их ей дашь.
Посерьёзнев, бабушка продолжала:
— Обычно люди не склонны распылять энергию, и все их эмоциональные наработки накапливаются, утрамбовываясь, превращаются в образ мысли, образ жизни, влияют на выбор, на желания, привычки… Но в момент эмоциональной встряски происходит мощный выброс энергии, многие паразитные образования сгорают, сбрасываются, человек чувствует облегчение и бодрость. Основная психоструктура очищается, получает подпитку. В такое время люди открыты и уязвимы, конечно, но могут быть и опасны, особенно в толпе. Зато в миг сброса так легко принять их лишнюю энергию — и не приходится никого заставлять, они это делают сами и с удовольствием. Смекаешь, где такое происходит? Подсказать?
«На футболе?»
Бабушка кивнула:
— Ещё.
«На концертах… Во время игр… соревнований… в кино и в театре…»
— И во время скандала и ссор тоже. Ну, суть ты уловила. Это безопасные и незаметные способы. Спровоцировал человека — и получил энергию. Особенно, если они кричат.
«Какие же безопасные — во время ссор-то? Давление же подскакивает?» — удивилась Миль.
Бабушка подняла бровь и уточнила:
— Я и не говорила, что безопасно для человека. Имелась в виду наша безопасность.
Миль словно водой в лицо плеснули. А бабушка строго сказала:
— Не забывай, кто ты. Никогда. Так… на чём я… А, да: не всегда у человека есть излишки. Но и спокойное биополе может отдать энергию — как часть, так и всю, что приводит к коме и скорой смерти, а потому под запретом, как убийство. Далеко не всякий способен на такое воздействие, в нашей среде таких единицы — как и тех, кто способен не только брать, но и отдавать. Ты правильно заметила, что на приток энергии люди мигом подсаживаются, как на наркотик, поэтому будь крайне осторожна: тебя тоже можно опустошить до дна. Большинство наших только отнимают. В прежние века на нас охотились ещё и потому, что слабаки отнимали энергию человека, пытая его до смерти. Представляешь величину потока и его напряжение?
Миль представила. Получалось что-то кошмарное. Вспомнилась смерть мамы, и на миг Миль тряхнуло так, что вокруг потемнело. Всё тут же прекратилось, но бабушка уже держала её за плечи:
— Прости, я не должна была напоминать, но я и сама… Как, легче?
Миль обняла её, погладила по плечу, по спине, отстранила и спросила:
«Раньше всё было иначе, никакой встряски. Почему сейчас меня как будто ударило?»
— Тебя именно ударило. Энергия, высвободившаяся в момент насильственной смерти не просто человека, а такой силы мутанта, да ещё твоей родной матери… — она трудно глотнула, но продолжила: — …была чудовищна. И никуда не исчезла — ты, единственное подходящее для неё вместилище, оказавшееся рядом, приняла всё до капли. Этим объясняются многие твои… отличия в развитии. Ты не могла не измениться. Но могла не выжить. А почему ударило только сейчас… Ты растёшь, развиваешься. Заключённая в тебе энергия не имела канала для выхода. Теперь ты знаешь, что такой канал прорезался. Может быть, это мой рассказ повлиял на тебя… ты ведь примеряла на себя всё, о чём я говорила?
Миль покивала — примеряла, как же иначе. Допримерялась.
— Эй, не кори себя — ты то, что ты есть, не меньше, не больше, — подбодрила её бабушка.
«Так может, в свете последних событий, ты сделаешь ЭТО?»
Бабушка отрицательно покачала пальцем:
— Нет-нет-нет, даже не думай! Ты должна приобрести опыт, не я. А единственный опыт, который чего-то стоит — это твой личный опыт. Так что завтра же ты пойдёшь в школу, встретишь там Олю, взведёшь её в боевое состояние, всмотришься в её ауру и потянешь на себя, совсем легонько. Дальше само пойдёт, главное — вовремя остановиться. Ты сама увидишь, когда. И лучше это проделать где-нибудь без свидетелей.
«Ба, я всё понимаю. Но, может, ну её, школу? Вообще. В смысле — нафиг.»
— Давай вот только без этого малодушия? Тебе трудно учиться?
«Скучно. Нудно. А главное — ни к чему. И там всё время такая толкотня!»
— Пойми, надо. А это всё пустяки. Зато у тебя будет нормальная жизнь, поверь, это великое счастье — жить нормальной жизнью, любить и быть любимой, каждый день заниматься любимым делом, видеть, что оно нужно людям — обыкновенным, да, но они такие замечательные, так умеют любить и радоваться! Ты знаешь, что большинство из нас женятся на нормальных? Хотя бы раз в жизни каждый связывает свою судьбу с человеком обычным, и чем он обычней, тем лучше.
«Ты тоже?»
— Трое моих детей все — от разных отцов. В чём-то мне повезло, я любила всех троих. Последний мой муж был обычным, нормальным парнем. Я знаю, о чём говорю. И ведь тебе вроде нравится, как мы с тобой живём?
«Ба, я не спорю. Ладно, убедила. А почему теперь ты…»
— Пожалуйста, не спрашивай меня. Я не готова сейчас об этом говорить. Знаешь, всё ещё больно…
Миль пожала плечами:
«Ладно. А говоришь — любила».
— Да, и могу это повторить, — бабушка протянула руку и легонько нажала на пуговку внучкиного носа. — Любила. Только понимаешь, какая странная штука эта любовь… Без неё — пусто. А когда любишь, то это больно. Но это такая боль, без которой ещё больнее.
«Тогда я не хочу любить. Страшный ужас какой-то. И чего о ней все так мечтают? «Ах, любовь!» — и Миль закатила глаза и, положив руку на грудь, вздохнула.
Бабушка улыбнулась, покачала головой.
— Давай немножко подрастём, хорошо? Тогда и поговорим.
Девчонка соскочила с дивана и, продолжая дурачиться, поскакала из комнаты.
Утром она была собранна и внимательно слушала бабушку. Впрочем, бабушка говорила мало. Всё, что нужно, обсудили вчера. Повторять — только забивать внимание. Миль пришла пораньше, чтобы занять позицию в раздевалке и не пропустить появление Никитиной. Та не заставила себя ждать и влетела в подвал уже на взводе, чем сильно облегчила задачу для Миль — не пришлось придумывать, как её разозлить. Увидев ненавистную малявку, Никитина так явно обрадовалась, что у Миль пропали последние угрызения и сомнения. И страх, который, чего греха таить, всегда проникал в душу при виде Никитиной, пропал тоже, уступив, наконец, место здоровой боевой злости.
Быстро повернувшись, Никитина вытолкала из раздевалки пришедших с ней вместе:
— Посмотрите, чтобы нам не мешали! — и, закрыв дверь, повернулась к Миль. — Что, попалась, да? Наша отличница-приличница, гордость школы, любимица учителей! Чего ты припёрлась в нашу школу? Она для нормальных! Катись, откуда взялась! — на самом деле не было в Ольге той уверенности в своём праве, которое она тут демонстрировала, и что сумеет она хоть что-то сделать этой такой маленькой и противной девчонке, Ольга тоже уверена не была, но очень уж хотелось ей хоть напугать, заставить плакать, довести как-нибудь — хоть на этот раз! — Ишь, пришла, села рядом с Барковым. У-у, уродина! — Ольга сжала кулаки, размахнулась… если бы не амулеты — давно бы Миль получила. Светлые голубые глазки с острыми точками зрачков, заряженные ненавистью до предела, двустволкой нацелились на неё, как на мишень…
Миль слегка отступила, что лучше видеть Ольгино поле, ауру, как называла это бабуля. Да, аура светилась отменно. И — да, Ольга в этот момент была совершенно открыта, подходи и бери.
— Что, страшно? — по-своему расценила отступление Ольга, голубые глазки сузились, кулаки пошли вперёд…
Миль улыбнулась ей и, мысленно подцепив её ауру, сделала медленный, глубокий вдох. Хотела тоже мысленный, а получилось вместе с обычным. Но дело сделала: почти воочию увидела, как собирается жгутом, стягивается и вливается в неё Ольгина раскалённая сила. Ещё вдох… Энергия текла и распределялась по телу, поглощаясь и усваиваясь. Миль глядела в голубые растерянные глаза и чувствовала удовлетворение, даже удовольствие, как от чего-то вкусного, и ещё тепло, как от летнего солнца, и уверенность в себе… Много-много силы, приподнятость, почти полёт… Очень было хорошо. И — оно того стоило. Стоило терпеть столько времени все Ольгины выкрутасы и нападки, её заскоки и выходки.
Ольга всё ещё стояла с отстранённым и беспомощным видом, теперь слегка покачиваясь и часто моргая. Она тяжело дышала, лоб покрылся испариной. Осмотрев её поле, Миль более не обнаружила и следов ненависти и злобы. Поле ещё взвихрялось остаточными возмущениями, но это, похоже, уже из-за перераспределения напряжений. Миль подняла руки, ощутила плотное, с провалами, сопротивление и несколькими движениями выровняла поле, привела его в равновесие.
Нет, как же всё-таки хорошо-то! Миль потянулась и тихонько замурлыкала…
Взглянув на Ольгу, которая прислонилась к стене и, желая что-то сказать, открывала и закрывала рот, Миль почувствовала к ней благодарность и жалость. И сделала то, о чём вчера и подумать бы не могла: погладила Ольгу по светлым волосам и мысленно ей сказала: «Теперь всё будет хорошо.»
Мимо переминавшихся за дверью девчонок она прошла, также мурлыча. В вестибюле взглянула на большие круглые часы и удивилась: до звонка-то куча времени! Вся процедура, оказывается, заняла считанные минуты — ребята только начали сходиться в школу. А вот и бабушка! Ждёт, стоя у тёмного окна, и её отражение улыбается внучке из синевы сумерек.
— Вижу, вижу, всё получилось. А теперь взглянем на донора… — Ольга, ведомая подружками, как раз поднималась из подвала. На них с бабушкой девчонки поглядывали с недоумением и опаской. Ольгу, не отрывавшую взгляда от крашенного пола, провели куда-то вглубь коридоров.
— Ну, совсем хорошо. За исключением ма-аленькой дамской неприятности. Зато у неё теперь есть оправдание перед подружками, почему она тебя не загрызла, — бабушка перевела взор на внучку. — Медкабинет ведь там?
Миль не помнила, поэтому пожала плечом и спросила, высветив надпись на тёмном стекле:
«Она что, описалась?»
— Не совсем. Месячные у девочки начались. Впервые. И, кажется, болезненные.
«Это что, из-за меня?!» — Миль ощутила неловкость.
— Ну, точно не скажу, но возможно. От уроков её на сегодня-завтра освободят, а это для неё, думаю, хорошо. И прекрати переживать по этому поводу. Я тобой довольна. А как сама? Попробуй только соврать, что тебе не понравилось. А? Ну? — она наклонилась к девочке.
Миль против воли улыбнулась. Бабуля кивнула с заговорщицким видом.
— Дальше совершенствуйся самостоятельно, но не увлекайся. Ладно, сейчас тебе пора. И у меня есть кое-какие дела. После уроков, если хочешь, отметим.
Расцеловавшись, они разошлись. Точнее, это бабуля степенно удалилась. А Миль козой ускакала: у неё внутри всё бурлило и пузырилось, и тянуло если не подвиги, то на приключения. Пришлось прикладывать усилия, чтобы не видеть переливы ауры постоянно, это здорово отвлекало. И видок у Миль был при этом заметно неадекватный. Настолько, что учитель поинтересовался, а не больна ли она. И не лучше ли ей вернуться домой и вызвать врача. Миль поспешно отнекалась — мало ли какие планы у бабули. Сказано — после уроков, значит, так и будет. Учёба ей, правда, сегодня на ум и вовсе не шла, но скучно не было точно. Серёжка посматривал озадаченно, но Миль сидела с довольным видом и на вопросы не отвечала, только прикладывала пальчик к губам: тихо, мол. И отмахивалась — не приставай. Удивлённый, он отстал, а Миль, как и велела бабушка, продолжала совершенствоваться.
Не видеть ауру было даже сложнее, чем увидеть её впервые, и довольно долго Миль занималась тем, что безжалостно переключала себя с «видеть» на «не видеть» и обратно. От этого, в конце концов, заболела голова, но тут очень кстати случилась перемена, пришлось переходить в следующий кабинет. Миль отвлеклась, да и было, на что: в большом количестве окружённых полями людей постоянно происходили невольные взаимодействия, не все люди хорошо это переносили, энергополя порой конфликтовали до полной непереносимости, люди в таких случаях интуитивно пытались отодвинуться, а когда — и довольно часто — это не получалось, обстановка накалялась, закипали страсти, вспыхивали ссоры, среди детей — особенно легко и быстро. Миль обнаружила поля повреждённые, с участками, разрушенными до полного оголения, их носители
отличались плохим настроением, агрессивным поведением. Такие старались кого-нибудь расстроить, обидеть, даже ударить. И Миль поначалу с огромным интересом наблюдала, как поле обиженного выплёскивает на обидчика сияющие протуберанцы, временно залечивающие провалы его ущербного энергополя, и, чем раздражённее был обиженный, тем мощнее следовал выброс. А ведь не ответить бывает так трудно! Зато как злился агрессор, если ему не удавалось получить желанного ответа! Точно как Никитина до экзекуции в раздевалке. «Зло обладает только той силой, которую мы даём ему», — вспомнилась цитата, которую заставила запомнить бабуля. А дальше значилось: — «Я не даю тебе ничего. Я беру».
На втором уроке Серёга спросил, где это сегодня Никитина.
«Вроде приболела, — написала в ответ Миль. — Спроси у девчонок, кажется, они её в медпункт провожали».
— Да ну её, нет — и хорошо, никто не бузит, а то уже так притомила! — безо всяких сожалений ответил он. — И тут маячит, и в детдоме проходу не даёт.
«А поговорить с ней не пробовал?»
— Почему же, пробовал. Только без толку. Лучше бы и не пробовал.
…Он вызвал одноклассницу на заднее крыльцо детдома, куда бегали курить все, кто курил. Туда же ходили и целоваться — скрипучая дверь не давала никого застать врасплох. Неизвестно, о чём осмелилась мечтать девочка, получив приглашение поговорить. Но можно представить её разочарование и обиду, когда она услышала совсем не то, на что надеялась.
Серёга не мог передать, какую бурю негодования вызвали его простые и понятные слова:
— Слушай, Никитина, отстань от меня. И девчонку оставь в покое, она маленькая, и ничего тебе не сделала, — по-хорошему попросил он.
— Мы всегда с тобой вместе сидели! Пока она не пришла! — взывала к прошлому Ольга. — Кто она такая?!
— Она на мою сестру похожа, — попытался достучаться до понимания мальчик.
— Она не твоя сестра! Это мы — твоя семья! Все наши! А она — родительская!
— Никитина, ты дура? Ты к ней меня ревнуешь? Влюбилась, да? — пустил он в ход тяжёлую артиллерию.
— А если и так?! — не сробела она.
На что он резонно ответил:
— Ну, я-то тебе ничего не обещал. Ты мне тоже как сестра. Но она — маленькая.
— Предатель! — возмутилась она. Он тоже разозлился:
— Да кого я предал?! Сказал — отвяжись, влюбись в кого-нибудь другого! Мне ты не нужна!
— Я не могу в другого! Не могу! — доказывала она, теряя надежду. Он отрезал:
— А я в тебя не могу! И не указывай мне, как мне жить! Я тебе ничего не должен!
— Ненавижу! Ты ещё пожалеешь! Я её убью! — отчаялась она.
— Дура! Точно — дура! — подытожил он. И ушёл, хлопнув дверью.
В общем, очень содержательно побеседовали. Как глухой со слепым. Столь же гордая, сколь и ревнивая, Ольга не позволила себе заплакать, пока не осталась одна, а тогда, думая, что никто не слышит, ревела на том крыльце до самого отбоя. И что характерно, курить в тот вечер никому не приспичило.
Воспоминание было столь живо, что Серёга бормотнул:
— Никогда не женюсь. Они все дуры.
Миль фыркнула.
И оба схлопотали по замечанию.