Никитина не приходила на уроки ещё несколько дней. В классе стало спокойно, насколько это возможно для школы.

У Миль успеваемость снизилась, как никогда. Учителя, жаловавшиеся появлявшейся каждый день в школе Марии Семёновне, получали один ответ:

— Надо подождать. У девочки трудный период, но скоро все наладится.

Миль, конечно, пыталась слушать учителей и выполняла домашние задания — для экономии времени прямо на уроке или уж, на худой конец, на перемене. А всё остальное время у неё уходило на привыкание и тренинг. Существовало словно два мира: в одном жили люди как люди, просто разговаривали, ели-пили, дружили и ссорились, ходили туда-сюда, что-то делали — и всё было правильно и привычно; и во втором жили-были точно те же самые люди и занимались тем же самым… и ещё кое-чем, о чём даже не подозревали. Где-то в книгах мелькали ответы на незаданные ими вопросы, лежали намёки на невостребованные ими знания, избыточные, экзотичные, непривычные, трудные и ненужные. А Миль, давно отвыкшей замечать суету старавшихся оставаться незамеченными ею теней, пришлось снова привыкать их видеть, как в далёком младенчестве. Теперь они не вводили её в панику, скорее забавляли своим смущением оттого, что не успели скрыться с её глаз — ведь и для них оказаться у кого-то на виду было странно и неловко. Бабушка их, кстати, постоянно, как внучка, не наблюдала, ей для этого приходилось усилием перестраивать восприятие. А девочка приобрела привычку смотреть в пол, или поверх голов, или закрывать глаза и слушать — последнее, кстати, не очень помогало: с закрытыми глазами ярче становились свечения энергополей и явственнее — тот постоянный шум, что сопутствовал ей с недавних пор повсюду, кроме стен родной квартиры. Болели и глаза, и голова, которая ещё и кружилась, сводило живот.

Единственным спасением было умение отгораживаться от всей этой суеты, словно каменеть и внутри, и снаружи. Тогда становилось тихо-тихо, спокойно, даже если вокруг бушевала спартакиада или большая перемена. Но вечно жить, заблокировавшись, было нельзя: бабушка сказала, что эти муки необходимы, чтобы окрепнуть, привыкнуть к ним настолько, чтобы их почти не замечать. И, как всегда, бабушка оказалась права: Миль чувствовала, что где-то в ней что-то меняется, сдвигается, уплотняется и растягивается, и вот уже не слепят сетчатку сполохи аур… Не давят на мозги, закладывая уши, постоянные гул и бормотание от присутствия большого количества народу… Не сжимается сердце и не выворачивается желудок, когда приходится сидеть в очереди к врачу… «Процесс пошёл», — заметила бабуля, пичкая внучку какими-то лекарствами домашнего приготовления. От них ли или по причине выматывающих «процессов» девочка засыпала, едва добравшись до своего диванчика, а иногда и на уроках. Поскольку сидела она на первой парте, не замечать этого учителя не могли, но, в нарушение всех правил, маленькую ученицу не будили. А возмущённым одноклассникам было сказано, что, если они смогут, как она, проснувшись, ответить урок и повторить то, о чём говорилось в классе во время их сна, то им позволят даже носить с собой подушку, а не то, что спать на уроке. Популярности такая привилегия ей не добавляла, но эти провалы в сон на уроках бывали краткими, минут по десять-пятнадцать, и одноклассники не всегда, в отличие от учителей, были в курсе. Серёга на претензии только молча хмурился, и связываться с ним никому не хотелось.

За всей этой адаптацией Миль и не заметила возвращения в класс Никитиной. Так, почуяла появление дополнительной ауры в привычной палитре класса, оглянулась — о, кто пришёл! Ольга на взгляд кивнула — небывалое дело, поздоровалась по-человечески! Миль ответила, и тем их контакты и ограничились. Предложения подружек устроить привычную пакость энтузиазма у Ольги не вызвали, те поудивлялись, но достойной замены атаманше не выдвинули и постепенно к её новому поведению привыкли. Приближался очередной Новый год, конец полугодия, проверочные и контрольные, исправления отметок, подготовка к маскараду — забот у всех был полон рот.

Миль тоже ждала каникул с нетерпением — чтобы посидеть дома с бабулей, на любимом уютном диване и просто побездельничать… И чтобы вокруг — никого… И не надо было беспокоиться, а действительно ли Никитина угомонилась или только затаилась и надо за ней приглядывать… Школа её на этот раз вымотала. Да и выглядела она и в самом деле плохо.

И вот, наконец, классный час, Лидия Сергеевна объявляет полугодовые отметки по всем предметам, жужжит о чём-то ещё… Миль на отметки наплевать. Она сидит и слушает, где кто поблизости есть живой, это забавно: в шкафу мелкое множественное шевеление — скорее всего, тараканы. За соседней стеной скучилась плотная масса крупной мыслящей живности, там, в шестом «А», тоже классный час. За другой стеной… возле окна… много небольших тел… Да это же воробьи греются — там в плохо заделанную щель теплом несёт из класса. Ну, выше тоже люди… Ниже… так, ниже пусто. Если не считать нескольких живых комочков покрупнее таракана, но поменьше воробья… кто такие? Мыши, не иначе. Всю школу как улей рассматривать не будем, не то затошнит ещё… А, чтоб тебя!..

Миль вскочила, зажала рот, и помчалась прочь из класса, под негодующий вопль Лидии Сергеевны:

— Ты куда это?!

И спокойный голос Серёги:

— Ой, Лидия Сергеевна, да лучше пусть бежит, а то наблюёт тут опять, как в прошлый раз…

— Ах, какая неприятность, бедная девочка! — Классная руководительница обвела класс очами, прикрытыми дымчатыми линзами очков. — Надо бы кого-то отправить присмотреть за ней.

— А она у нас не беременная? А то очень похоже, — ехидно сказал кто-то из девчонок. Пацаны глупо заржали. Девочки скромно улыбались.

— Вот сходи и спроси, — предложил Серёга. — Если уж такая опытная.

Намёк был прозрачный и злой, девчонка залилась краской так, что слёзы выступили.

Лидия Сергеевна возмутилась:

— Как недостойно так глупо шутить! Малышка проходит курс лечения, от лекарств у неё тошнота и боли, и множество неприятных побочных эффектов, всё время хочется спать… А она вполне прилично, хотя и не идеально, закончила полугодие. В отличие от вас, простите, здоровых лбов, которым по половине предметов натянули тройки. Только попробуйте мне сейчас что-нибудь возразить! — хлопнула учительница рукой по столу. — Кто вякнет — получит пару по поведению и ни на какую ёлку не поедет!

Учительница знала, о чём говорила. Тишина воцарилась немедленно. На городскую ёлку детдомовским ребятам в двенадцать-то лет всё-таки хотелось.

…Красочные стенгазеты по всем коридорам и классам, усыпанный конфетти пол, классные доски, покрытые поздравлениями с Новым годом и рисунками на ту же тему, сделанные цветным мелом, запах ёлки в столовой, превращённой в праздничный зал, увешанный серпантином и мишурой, мигающие лампочки по всем стенам, высокая-высокая, нарядная-нарядная сама ёлка, разгоняющие полумрак танцевального пространства блуждающие цветные огни, громкая музыка из динамиков, что стоят на сцене, жмущиеся к стенам мальчики и девочки из средних классов и не особенно хорошо, но решительно танцующие старшеклассники и их ОЧЕНЬ нарядные сверстницы, танцующие друг с другом и, если повезло и пригласили — с юношами. Бдительные педагоги, следящие, чтобы не курили или, если уж курят, то в положенном месте. Пустые тёмные классы, где мебель — горами по углам, в которых так удобно целоваться, если их уже никто не занял, смешные ребята в своих полукарнавальных нарядах, вволю бегающие по гулким коридорам, пахнущим апельсинами и усеянным фантиками от конфет…

Всё это прошло мимо Миль. Она наслаждалась спокойной тишиной безлюдного их жилища, нежной заботой бабули и возможностью полностью расслабиться. Она даже голубей кормить не выходила. Даже в магазин. Даже с дивана вставала как можно реже. И в полной мере оценила усилия бабушки по превращению квартиры в непроницаемое убежище: в квартиру не проникал никакой шум, мира за её пределами словно не существовало. Бабушка позволила ей такую расслабуху на целую неделю! А через неделю отправила кормить голубей:

— Ты отдохнула, раны, образно говоря, уже должны были успеть зарубцеваться, теперь пора убедиться, что всё не так страшно, как тебе запомнилось. Даже после операции на третий день заставляют ходить, так что вперёд! — и вручила внучке миску с размоченным хлебом.

И Миль, внутренне сжавшись и задержав дыхание, шагнула за порог. Постояла на площадке.

Ничего не случилось. Небо на голову не рухнуло, пол не обвалился. Ну, чувствовалось вокруг присутствие людей (и не только), ну, имелся некий шумовой фон. Но, если слегка уплотнить собственное поле, то и ничего не слышно, не видно, не давит, не мешает. Жить можно! И Миль поскакала вниз по ступенькам…

Бабушка, внимательно прислушивавшаяся к её реакции, гордо улыбнулась. Нет, какова всё же скорость адаптации у малышки! Какие резервы организма! Мария Семёновна не призналась внучке, что по-хорошему на такую работу над собой взрослому веду отводится год, а то и больше, за два же месяца, как Миль, программу не проходил никто, даже она сама, будучи ещё Машенькой, надеждой клана Аххар… Но у Машеньки времени было сколько угодно, а у Миль и её бабушки жалкие месяцы. Поэтому пусть девочка бабушку когда-нибудь простит…