Одиночество Женя любил. Но чувствовал его иногда излишним. Будто ограничение активной жизни. А ограничений он не терпел. Он не понимал, как можно закрыть себя наушниками, когда идёшь по городу. Сунуть себя в звуковую клетку, которая не даёт услышать город. Задаёт — нет, навязывает! — настроение, хотя оно может быть другим, более любопытным. Или не понимал, как можно ехать в общественном транспорте, играя во что-нибудь: исключить себя из жизни множества неповторимых ситуаций и эпизодов — мотаясь по замкнутому пространству одних и тех же сцен. Иногда он усмехался над собой. А если он не желает рамок всего лишь потому, что художник? И лишь ему нравится видеть и слышать мир в мимолётных эпизодах и красках? Быть частью этого мира, а не отгораживаться от него в повторяющейся однотипности?

Когда Ирина не пустила его в дом, сказав, что некогда, он уважил её решение. В конце концов, кто он такой, чтобы напрашиваться на чай, будучи знакомым с нею всего несколько дней? Но ощущение, что одиночество начинается слишком рано, заставило его сесть на скамью у её подъезда и сначала задуматься, а потом и вовсе рассеянно поплыть по лабиринтам мыслей и воспоминаний. Пока не пришла Нина Григорьевна, благодаря которой он выяснил, что сидит под плотным дождём.

Он был удивлён, что бабуля Ирины пригласила его зайти. Понял, что удивилась Ирина, встретившая его чуть не в штыки, но потом… Чай и правда оказался горячим, а затем растаяла и девушка. Довольно осторожно протёрла ему царапину чем-то, что не так уж и щипало, хотя он напрягся в ожидании сильного ожога, как от йода. Потом они неплохо поговорили — и Женя первым уловил момент, когда пора уходить. И поразился, поймав беглое, плохо спрятанное сожаление Ирины, что он уходит. Пока выходили из кухни, он всё думал, какие домашние дела могли держать её дома каждые три часа. Именно каждые три — сказала она, когда он предложил опять встретиться завтра на Арбате. Может, она возится с сушёными травами? Ну, перебирает их, упаковывает… Придумав ей причину, он перестал заморачиваться странным требованием.

А потом она поймала его, когда он тянулся открыть подъездную дверь. Бежала по лестнице, наверное на каждом пролёте свешиваясь и сторожа его. Когда лифт остановился, а он оказался у лестницы, она позвала, прося подождать. Ему понравилось, какой она сбежала по последним ступеням лестницы — взъерошенной, с какой-то длиннющей и тяжёлой шалью на плечах, и сразу протянула ему зонт. Сказала, что бабушка напомнила — на улице дождь. И они стояли в сыроватом подъезде, у холодной батареи, болтали ещё довольно долго.

Шлёпая постепенно промокающими кроссовками по тощим поблёскивающим лужам пешеходной дорожки, неся старый, тяжёлый от рассыпающегося по нему шелеста зонт, Женя заметил, что машинально улыбается. Хм… День прожит не зря. Детектив, интрига, боевик, мистика и мирное чаепитие под конец — насыщенность чувствовалась приличная. Впрочем, чаепитие входит в цепочку событий, которые ещё не закончились. Сейчас он придёт домой и всё же соберётся с силами написать портрет Ирины. Тот самый — с внутренней сутью. До сих пор он всё откладывал. Словно что-то не давало ему подступиться к этой работе, но сейчас…

Он шагнул за угол дома — и вздрогнул, едва не споткнувшись и сразу зажмурившись. В привычной темноте будто две бесшумные гранаты ослепительно взорвались в нескольких шагах от него. Что это машинные фары — дошло не сразу.

Но глаза распахнул секунды две спустя. Ещё слепой, тем же белым светом, режущим глаз, пойманный в мутный капкан из света и тусклых теней, Женя тем не менее сгруппировался так, чтобы сразу реагировать на любое враждебное движение. Мельком пожалел, что зонт в руках, и тут же сложил его — уже благодарный Ирине, что заставила в подъезде несколько раз проделать это движение.

Почему-то он быстро сообразил, чья это машина.

В мути впереди замельтешила неясная фигурка, визгливый голосок проверещал:

— Эй, ты! Иди сюда! Поговорить!

«Иди сюда». Он сразу представил, как Демьян будет сидеть в машине, по-барски разговаривая с ним. А он, Женя чуть не раболепно согнётся, чтобы расслышать, что именно ему говорят, и будет унизительно мокнуть под дождём… Помахивая «дубинкой» зонта, подвешенного за шнурок на кисть, и постукивая ею по ноге, он лениво отозвался:

— Демьяну надо, пусть и тащится сюда.

Смутная фигурка растаяла в ярком свете. Послышались негромкие переговоры. Свет фар померк, стал как-то даже уютней, если это только возможно в промозглую погоду.

Женя покосился на угол дома. Чёрт, место неудобное. Пока там, за завесой света и теней, совещались, он быстро шагнул ближе к стене дома. Торец здесь глухой, без окон. Но это ничего. Хоть что-то за спиной… И сумел усмехнуться. А здесь, оказывается, подветренная сторона! Дождя меньше. Только брызги долетают. Если Демьян встанет напротив, дождь весь его будет.

Свет фар исказился, его уродливо разорвало в стороны. Демьян шагнул из света — позади него торопился кто-то из его свиты, трепетно держа над ним огромный зонт. Женя чуть тряхнул кистью. Нагревшийся браслет поёрзал на коже, и Женя успокоился, почувствовав его. Мало ли кто с Демьяном. А вдруг — упырь?

Если в театре из-за костюма Демьян казался вальяжно полным, раскормленным, то сейчас, в полупромокшем трикотажном костюме, выглядел довольно поджарым, разве что в покатых плечах то ли жирноват, то ли накачан.

— Поговорим? — недовольно спросил Демьян.

Женя ещё больше расслабился, одновременно цепко вслушиваясь в происходящее.

— Начинай, — предложил он, всё так же лениво постукивая сложенным зонтом по бедру. Мимоходом вспомнилась трость Нины Григорьевны, что заставило его улыбнуться.

Кажется, Демьяну эта улыбка не понравилась. Он тут же недовольно сморщился.

— Разговор будет коротким, — заявил он. — Сюда ты больше не придёшь. Понял?

— Нет, — сказал Женя и выждал, каким будет продолжение. Продолжения не последовало: Демьян смотрел на него сверху вниз, будто здоровый пёс на уличного задиристого кота, которого вроде и опасаться нечего, но — ведь когти! Кота можно придушить, убить, но пару раз от него по морде когтистой лапой точно получишь. Поэтому Женя добавил: — Объяснись, с чего это я сюда больше не приду. Мне любопытно.

— Ирка моя, — спокойно сказал Демьян. — Моя штучка. И не фиг тут всяким шляться к ней, с толку девку сбивать. Теперь ясно?

— Ясно. — Женя некоторое время смотрел на него, слабо ухмыляясь, и предложил: — Ну, что? По-пацански вопрос решим? Или ты как? На такое не ведёшься?

— Ты… это серьёзно? — медленно сказал Демьян.

— А что такого я сказал? — удивился Женя. — По мне, так Ирина пока ещё не определилась с выбором. Можем решить по-своему. Между собой. Ну?

— Не тот у тебя уровень, чтобы мне лично с тобой разбираться, — высокомерно сказал Демьян. — С такими, как ты… разве моих шавок на тебя натравить?

— Мила-ай, — насмешливо протянул Женя, — а не боишься? Шавок твоих раскидаю — ты следующим будешь?

Он смотрел на этого громилу, за которым прятался один из тех, кого Демьян пренебрежительно обозвал шавкой, и почему не ощущал ни малейшего страха. Причём впечатление пришло пару секунд назад — и он как-то его здорово прочувствовал. Ну, то, что бояться нечего. Как будто подошли свои ребята и встали за спиной. И всё. Не один.

Настойчиво смотревший в его глаза Демьян вдруг вскинул голову и огляделся.

— Ладно, — с угрозой сказал он, — поговорим ещё.

И ушёл, сопровождаемый шавкой, семенившей рядом мелким шажочком, всё ещё держа раскрытый над ним зонт.

Женя так удивился, что только проводил глазами проехавший мимо него джип.

А спустя минуту удивился ещё раз. От дороги перед домом вкрадчиво выехала ещё одна машина. Остановилась рядом. Дверца открылась.

— Женька! Садись!

— Никита? — поразился Женя и поспешил к нему. Сел рядом и оглянулся на сидящих сзади. — Опа… А вы откуда здесь?

— Красимиру скажи спасибо, — недовольно отозвался Ярослав. — Он такие вещи на раз чует.

— Не понял, — снова повинился Женя. — Какие вещи?

— После встречи с Демьяном я чую всё, что с друзьями происходит, хорошего или плохого, — неохотно сказал Красимир. — Иногда стоит перед глазами, что вот этому помощь нужна, — я и бегу к нему или звоню. А мы тут рядом были, болтали… Ну, я и сказал, что ты здесь, у дома Ирины. И какая-то опасность.

— А что ты тут делал? — спросил Ярослав.

— Да ничего, — пожал плечами Женя. — Проводил Ирину, она меня чаем угостила. Потом вышел и наткнулся на Демьяна.

— А Нина Григорьевна дома?

— Дома.

Ярослав с каким-то облегчением откинулся на спинку сиденья и больше ни о чём не спрашивал. Впрочем, больше никто и не разговаривал. Никита сказал, что развезёт всех по домам, и сразу же осведомился, не надо ли за кем завтра утром заехать, чтобы отвезти на Арбат. Пассажиры не отказались, а Женя сказал:

— За мной не надо. Я на своей приеду.

Его высадили первым — у подъезда дома.

В лифте Женя пришёл к выводу, что он постепенно тоже начинает развивать свои способности: почуял же он, что ребята рядом. Теперь понятно это чувство защищённости.

На своём этаже вышел насторожённо, но никого не увидел. И, только вставляя ключ в замочную скважину, вспомнил: а ведь Демьян тоже почуял ребят, хотя машина Никиты пряталась у первого подъезда. Поэтому он и удалился — с достоинством, пока не погнали… Надо взять на заметку.

И снова не сумел заставить себя написать Ирину. Демьян перебил желание.

Покружившись по комнатам, Женя швырнул лист на стол и схватил карандаш.

Будто выпал в странное место, где мозги разжижаются, а рука с карандашом работает сама по себе. Причём он видел возникающие линии, слышал даже треск разок, когда порвал бумагу, слишком сильно нажав грифелем в паре мест… Но единого целого не видел. Полное впечатление, что он бродит где-то в странной метели, от которой пропадает чувствительность кожи… Пальцы расслабились. Карандаш выпал и с сухим стуком улетел куда-то на пол…

Женя зажмурился. Глаза болели так, словно он выстоял пару минут на сухом и пыльном ветру. Аж горели…

— Надо бы потренироваться, — пробормотал он, — делать то же самое, но чтобы полный контроль оставался… Ну-ка, что там у меня.

Он склонился, опираясь на стол, над листом. Затаил дыхание.

Ожидал многого, но такого…

Медведь. Не портрет получился, а рисунок. Жанровый. Или иллюстрация.

Если портреты Волка Красимира или Змея Ярослава были именно портретами, то это…

Медведь явно был бешеным. Он орал, чуть не выворачивая оскаленную пасть, из которой, падая ошметьями, тянулась белая пена, и размахивал лапами со страшными когтями. Белые глаза, полные сумасшедшей злобы, вылупились с рисунка, чуть не выпрыгивая из глазниц… Когда Женя пришёл в себя от страшноватого образа Демьяна, он подтащил к столу стул, сел и снова уставился на портрет.

— Нет, не понимаю, — прошептал он. — Что-то в этом есть, но… Может, Демьян, в отличие от Ярослава и Красимира, какой-то порченый? Они владеют какими-то способностями, пусть маленькими, но их внутренняя суть на портретах спокойная… Что с Демьяном? Или сила, которой он давит людей, так в нём самом бушует?

Так и не придя ни к какому ответу на собственные вопросы, он напомнил себе, что завтра с утра на Арбат, а потому неплохо бы выспаться… Спохватившись, взялся за сумку, которая всё это время провалялась в машине Никиты и которую Никита ему отдал перед отъездом. Вывалив её содержимое на стол, Женя быстро перебрал листы. Портрета Ирины не нашёл. Задумался. Может, она сама забрала?

Не проблема. Завтра он опять начнёт день на Арбате с её портрета.

Успокоившись на этом, он пошёл в ванную комнату и привёл себя в порядок перед сном… Перед тем как залечь, на сон грядущий приоткрыл форточку и уснул.

… Он дёрнул руками. Слишком плотно связаны. До боли. По горячим волнам воздуха, которые изредка веяли вокруг него, сообразил, что его поставили на колени перед костром. Приходилось узнавать реальность только на слух и по ощущениям: глаза-то завязаны. Ещё слышался плеск близкого ручья. Где-то, ещё дальше, звонко распевала птаха… Под тяжёлой ногой идущего к нему скрипели песок и мелкий камень. Шаги затихли напротив.

— Ну что, супостат, поохотился на свою голову? Разве не было говорено тебе, что в священных угодьях волхвов никакой охоты не дОлжно быть? Вот и подставляй чело теперь под удар Круга, да не ной, что не ведал о том. Аль и в самом деле не ведал?

— Ведал, — хмуро откликнулся он.

— Демьян! — окликнули издали. — Чего ты там с ним возишься? Пора б уже к Кругу!

Связанный охотник чувствовал этого Демьяна — перед ним стоял богатырь широкой кости, настоящий медведь, и силой от него тянуло немеряной. И злобой, против него направленной. И так хорошо всё чуял, что успел сжаться за миг до удара, который обрушил Демьян на него. Пнул тот умело — под дых. Задохнувшись от выбитого воздуха, от боли, охотник упал набок и скорчился на месте, пытаясь продышаться. Руки немилосердно зажало — от перевязанных тянулась к каменному столбу ременная петля, на которой теперь и повисло тело упавшего, выламывая руки.

Сидеть на коленях унизительно. Но ещё хуже валяться беспомощным недобитком. Охотник собрался с силами, чтобы снова сесть на колени. Затих, изо всех сил вслушиваясь в пространство перед собой. Ушёл Демьян. Небось, к капищу направился. Небось, будут песнопениями заниматься во славу своих богов.

Охотник сглотнул скудную слюну. Пить хочется.

А его здесь бросили. Накажут потом.

Бежать бы надо. Но как?

— Святобору, хозяину мой, — зашевелил вялыми губами охотник, — помоги мне…

Бог поможет. Но если и сам сумеешь не сплоховать. На каждое действие откликнется, лишь бы двигался.

Прижавшись спиной и всеми стопами к каменному столбу, охотник сумел повернуть голову так, чтобы потереться щекой о шершавую поверхность камня. Дрогнул нос. Вот она — выдубленная петля. Осторожно скользнув щекой, охотник поймал губами вервь. Высидел немного, прислушиваясь к происходящему. Вроде тихо. Подвигав губами, вцепился в ремень зубами и с трудом принялся перегрызать его.

На посмешище, небось, выставить хотели. К позорному столбу, небось, привести хотели. Чтобы вся деревня видела ослушника.

А вот как на священных землях разок не поохотиться?

Елени здесь непуганые кормятся, а какие жирные! А всё потому, что никто не осмеливается сюда заходить. Богов волховских боятся. Принести одного такого жирного — три семьи с месяц жить сытно будут, долго протянут на одном только жидком вареве с мясными кусочками…

Ремень дёрнулся, а руки ослабели так резко, что охотник не удержал равновесия и снова свалился, чуть не ударившись головой… Полежал, тая дыхание: а вот услышат-то? Снова сел, уже свободней. Тихо вокруг. Встал и, крепко изогнувшись, перевёл связанные руки вперёд. Посидел, ссутулившись, и снова вцепился зубами в узел на руках. Этакой-то верви ему не перегрызть, а вот узел здесь толстый, хороший, чтобы развязать суметь… Чуть верхний зуб не сломал, пока тащил один виток. Но ничего, Святобор и впрямь помог своему охотнику.

А вот с повязкой на глазах беда… Пропитали хитрые волхвы повязку чем-то клейким — не сдерёшь, разве что с кожей вместе… «Ничё, — буркнул охотник про себя. — И мы не лыком шиты… Святобору, помогай! Жертву тебе дам погуще, как выберусь…»

Первым делом охотник нащупал каменный столб, к которому только что был привязан. Ага. Сидел он спиной к нему. Только вот… Не отошёл ли в сторону? Нет, он сидел между столбом и костром. И огонь — вот он. Охотник протянул руку — и пламя обожгло кожу. Всё правильно — выдохнул охотник с облегчением. Значит, идти подальше от того места, куда ушёл волхв Демьян, — это идти в противоположную сторону от столба каменного.

Будучи и так невысоким, охотник ссутулился и, через пяток-другой шагов непрестанно напоминая богу Святобору, что нуждается в помощи, осторожно двинулся вокруг столба, а дальше и за столб. Насторожённо нащупывая поверхность земли ногой, он сожалел лишь об одном: заповедные места с еленями выучил неплохо, а вот место обитания волхвов не удосужился припомнить, где да как всё у них расположено. Пока он твёрдо знал, что идёт по выложенной мелким камнем тропинке.

— Ты хроменький? — звонко спросили чуть справа.

У него от этой звонкости сердце чуть не оборвалось. Прибегут же!

— Нет, не хроменький, — ответил он.

— Глаза болят, да? — уже участливо спросили ближе. — Пойдём, я тебя провожу.

Горячая маленькая ладошка ухватила ладонь охотника.

— Мне в деревню бы, — торопливо попросил он.

— А я знаю, где это! — звонко сообщил голосишко, и его руку потянули куда-то вперёд. Поскольку эта тяга соответствовала пока нужному направлению, он подчинился.

Девочка шла рядом, болтая с удовольствием, потому что надо было заботливо объяснять слепенькому бедолаге, где какие преграды и препятствия. Вот, например, ручей перейти здесь можно, если сделать широкий шаг. А вот здесь осыпь каменистая, на ней, не ровен час, и поскользнуться можно…

— А чья ты? — Охотник проглотил окончание реплики: не здешняя ли? Поскольку последнее и так ясно.

— А ведуньи Рады дочь, — беззаботно отозвался ребёнок. — Имени нет ещё, а прозванье — Агния.

— А что так прозвали-то?

— А волосы мои как у светлого огня. А ты как прозываешься?

— Живко, — соврал он. Расскажет ещё дитя неразумное, как провожало пойманного волхвами охотника. И девчушке попадёт, и его быстро найдут.

— А почему ты, Живко, тряпочки не снимешь? Глазки заболят?

— Да не знаю я, как снимать их!

— Ой, а я знаю! А ты сядь-ко вот здесь, где дерево срублено. На пень этот. Во-от. И сиди. А я сниму тебе тряпочки.

Охотник сидел, чувствовал, как крохотные ручонки копошатся, снимая волховскую повязку, и напряжённо ждал, что вот-вот кто-то из взрослых волхвов подойдёт да прикрикнет на малявку, а его самого за шкирку потащит назад для наказания.

… Женя выбирался из яркого сна долго, рывками. А когда проснулся, сообразил, что зря. Сонное состояние быстро пропало. Слишком бодрое настроение заставило пойти на кухню, чтобы выпить воды, что иногда помогало снова заснуть. А здесь, на кухне, уже попытался разобрать свой сон по косточкам. Он не большой мастак растолковывать сны. Но в сегодняшнем есть общие для всех снов символы-элементы…

— Итак, у меня были закрыты глаза. Это что? Впечатление от сегодняшнего вечера, когда меня фарами ослепили? Повязка тоже… Ну, что в живот получил — тоже понятно.

Он немедленно вспомнил охоту на загонщиков, вспомнил, как схватили их, чтобы отнять хотя бы у одного личные вещи для Ирининого гадания. Подраться пришлось не на шутку. Думали одного в подсобку затащить, а получилось — втащили двоих. Драчка та ещё была… Задумчиво поднёс стакан с водой к губам. Машинально потрогал царапину на скуле. Не хило ему врезали тогда…

Нет, в памяти, как ни странно, элементы сна отчётливы, хотя обычно бывает наоборот. Костёр. Каменный столб за спиной. Он на коленях. Как это всё понимать? Неужели всё, что с ним сегодня было, отразилось во сне? Нет, костра он не помнит. Разве что опять вспомнить обжигающе мощный свет фар? Каменный столб — это камни на Арбате. Демьян во сне стукнул его. Реальный Демьян тоже не отказался бы и не только стукнуть… Нет, непонятно, как прочитать этот быстрый, но очень логичный сон.

Женя решил, что он слишком зацикливается на том, что сон подчинён сегодняшним событиям. Возможно, в этом сновидении отразился целый винегрет впечатлений последних дней, причём — в очень необычной форме.

— Спать, — пробормотал он и вздохнул. — Спать — и никаких…

Он снова уснул, постаравшись перед уходом во тьму вызвать перед глазами образ Ирины. Он думал абстрактно, но Ирина появилась перед ним той, что была в подъезде, — с шалью на плечах…

А потом она исчезла — и снова перед глазами всё закрутилась. В полутёмных коридорах-переходах двигались какие-то люди, в которых он только было начинать узнавать знакомые черты, а люди вдруг уходили… Совсем уж мельком видел высокий, вытесанный камень, на котором начертано было имя Святобора — во сне он вспомнил, что это славянский бог, покровитель охотников. Видел себя (со стороны?) одетым в светлые длинные одежды и явно правящим перед камнем какой-то обряд — в одиночку… И, перед тем как совсем уж уйти в глубины сна, Женя поймал мысль о том, что так и не узнал, успела ли та девчушка размотать тряпки на его глазах…

Утром он проснулся необычно активным. Быстро пришёл в себя, быстро позавтракал. И так поспешно побежал в мастерскую, словно боялся, что больше туда не попадёт. Истратил последние акварельные листы, быстро и лихорадочно зарисовывая всё то, что видел в первом сне.

А когда лихорадка закончилась, он пожал плечами и быстро набросал портрет Ирины. Отошёл, поставив его на мольберт. Кивнул.

— Будешь встречать меня каждый раз, когда вернусь домой, — предупредил он портрет.

А через полчаса он подъехал к её подъезду и позвонил по мобильному.

— Привет. Я здесь. Ты готова?

— Привет, — сказал в ухо мягкий голос. — Мне не хватило пяти минут.

— Буду считать по секундной стрелке.

— Скупердяй, — смешливо сказала она и отключилась.

Пока Ирина занималась своими домашними делами, Женя обзвонил тех, кто был в курсе вчерашних приключений. Или лучше сказать — злоключений?

— Да, я буду на Арбате, — сказал Красимир. — Мне понравилось. Ждать не надо. Они на тебя как на наживку летят.

— Буду, — хмуро сказал Ярослав. — С тобой и правда быстрей.

— Будем, — сказал Никита. — Макс уже в моей машине. Приедем чуть раньше твоего.

Убрав телефон, он скривил губы в улыбке.

Он охотник. Это ему нравится. Может, охотник во сне как раз и был впечатлением его собственного состояния? А слепой… Ну, это понятно: он же рисует упырей, почти не видя их. По инерции. В том трансе, когда не видит, что во всех смыслах творит его рабочая рука… Поэтому он охотник со повязкой на глазах.