Прежде чем он сосредоточил своё внимание на ощущениях от ладони Змея, закрывшей место укуса, Ирина неуверенно сказала:

— Гриша ходил в какую-то секцию. Борьба, но не помню, как она точно называлась. Даже на соревнования ездил.

— Ясно, — пробормотал Женя, раздумывая о других «глухарях». Кажется, спроси их родных — те двое тоже окажутся спортсменами. Но почему? Почему старший брат Ирины стал глухарём, а она сама легко держит взгляд Демьяна? И почему рисунок показывает, что глухари помогут разобраться с Демьяном?.. И как-то незначаще мелькнула мысль: а у тех глухарей есть братья и сёстры? И не внуки ли они тех, кто ещё лежит в подвале Демьяна-старшего?

Сначала Женя ничего не чувствовал. Ну, если быть точным — чувствовал он место укуса как довольно тупую, нудную боль. И как-то стороной тихо радовался, что сидит: пока ходил, всякий нажим на больную ногу простреливал резкой болью по всему телу… Он ещё пытался размышлять, собирая все ниточки дела и стараясь выявить некую логику, когда впервые понял, что ощущения изменились. Тупую боль сменило впечатление всё сильней припекающего жара.

Вскоре он сидел молча, сам того не замечая — дыша ртом и очень часто. Ещё минуты — и больше Женя сдерживаться не мог. Он выдернул ногу из обжигающих рук еле успевшего отшатнуться Ярослава, чуть не треснув его коленом по носу.

— Хватит!

Впрочем, и сам Ярослав дышал так, будто от души сгонял по спортивному полю пару кругов. Красимир, раскрыв рот, с недоумением смотрел на них. А Ирина присела на корточки перед Женей и внимательно осмотрела место укуса.

— Ни следа, — констатировала она. — Встать можешь? Пройдись.

Женя неуверенно прошёлся рядом со столиком. Прислушиваясь к себе, потоптался на месте и пожал плечами.

— Вроде всё нормально. Спасибо, Ярослав.

Про себя ухмыльнулся: сюда бы равного себе по силе и подготовленности спарринг-партнёра — и хотя бы пару минут на тренировочный бой в полную силу. Чтобы уж точно быть уверенным.

Змей Ярослав, сидевший на полу, с сомнением поднял руки и оглядел ладони.

— Ну… Предположим — подтвердилось. И что дальше?

— Дальше… Ирина, бабуля переехала к вам года два назад?

— Да.

— У неё там, где она раньше жила, дом или квартира остались?

— Нет, она всё продала и переехала полностью жить к нам.

— Тогда дальше делаем вот что: едем к Ирине, а по дороге заглядываем ко мне на секунду. Обычная бумага для принтера — это, конечно, хорошо, но когда у меня начинается автописьмо, она рвётся. А фиг её знает, сколько нам ещё понадобится. Заберём всё, что у меня есть. Потом — уже у тебя, Ирина. Ты обыщешь все бабулины вещи и попробуешь найти тетрадь — такую, как видела в гадании. У Нины Григорьевны она должна быть. А мы попробуем добудиться Григория. Ну, что? Едем?

— А здесь разве никого не оставим? — засомневался Красимир, оглядывая полутёмный вестибюль, из-за неровного пламени свечей в котором во множестве шевелились раскоряченные тени.

— Нет. Во-первых, случись что в подвале — всё равно ничего сделать не сможем. Во-вторых, мне до чёртиков не нравится идея разделяться, когда рядом шляется этот псих со всеми своими присными.

Будто подтверждая его слова, догорела одна свеча. Вокруг столика тьма мгновенно стала гуще и непроницаемей. После неловкого молчания: вставать и идти к выключателю явно никто не хотел — с пола поднялся Ярослав.

— Я вижу, — напряжённо сказал он. — Сейчас будет свет.

Его «Я вижу» поняли: он видит и в темноте и в случае опасности сразу вернётся к столику, на котором ещё достаточно свечей… Но Женя вдруг неожиданно для себя выпрямился на своём стуле: Змей ушёл в темноту, но он его тоже видел! Поэтому, не сводя взгляда с Ярослава, осторожно подходящего к двери, он одновременно пару раз поднял ногу, согнув её в колене и разогнув. Остаточное тепло на коже осталось. Итак, Змей — целитель и видящий. Волк Красимир — кажется, следопыт. Сова Ирина — кто она? Ладно, надо дождаться поездки к ней домой… Губы скривило от тяжёлой злобы: из-за калечной ноги пришлось отдать ту девчонку Демьяну. Убьёт ведь… И никто из его шайки не заступится. Хотя вроде своя, вместе же ходили…

Вернулся Ярослав — спокойный. Только по рукам и видно, что выдохнул с облегчением: кулаки, с какими шёл к выключателю, разжались.

Обыденный жёлтый свет сверху, обшаривший и обозначивший все недавно самые тёмные уголки вестибюля, взбодрил и привёл в себя не хуже холодной воды. Никакой мистики и страшилок не осталось. Всё стало очень обыденным. Они все быстро встали, собрали все рисунки со столика.

— Все свои вещи тоже заберите, — вдруг предупредила Ирина, складывая мелки в пакетик. — Если Демьян связан с такой силой, он нас может вычислить по ним и что-нибудь сделать с нами. Ничего не оставляйте.

Из коттеджа выходили, чуть не жалея, что в руках нет оружия. Женя последним вышел и закрыл дверь. Почти пятясь от неё по крыльцу к ступеням — так не хотелось оставлять её за спиной, не запертая же! — он кое-что вспомнил и уже в машине сказал, нахмурившись:

— Слушайте, а никто не заметил в подвале или вообще в доме… Трости-то где?

Остальные промолчали, и он понял, что о них и не думали. Хотя, наткнись кто взглядом — наверняка сказал бы. Значит, не заметили.

По ночному уже городу проехали быстро. На свой этаж Женя пошёл в одиночку, велев остальным ждать его в машине. Опять промолчали, хотя он побаивался, что ему напомнят его же полуприказ не разделяться. Из квартиры он прихватил не только бумагу и мелки с карандашами. Спортивную сумку быстро набил продуктами с кухни, справедливо полагая, что Ирина или её бабуля на такое скопление гостей вряд ли рассчитывали, и побежал к выходу, радуясь счастью — здоровой ноге.

Пробежавшись без груза и с грузом, удивлённо усмехаясь себе, Женя пришёл к выводу, что Змей — целитель высшего класса. О чём он и сообщил Ярославу, оказавшись в машине. И снова поблагодарил его, смущённого, но довольного.

В машине договорились действовать так: сначала ребята испробуют свой привычный метод выведения человека из состояния упыря, а потом уж Женя испробует автописьмо. Возможно, с переписыванием судьбы Григория.

В дом Ирины заходили, предусмотрительно задвинув девушку в середину своего маленького войска. Но до её этажа добрались благополучно.

— Я приготовлю чай, а вы пока идите к Грише, — сказала девушка.

На кухню вместе с нею зашёл и Женя, быстро выложил на стол из сумки всё то, что можно без подогрева съесть, и кое-что к чаю. На него и на принесённое им Ирина оглянулась от плиты, где ставила чайник.

— Спасибо, — сказала, разглядев продукты. — Дома у нас и правда шаром покати. Я как-то не думала, что так обернётся. — И быстро отвернулась.

— Не надо, Ирина. — Подходить он не стал, сказал от двери. — Если сумеем достучаться до Григория, нас уже пятеро будет. Справимся.

Он вышел в комнату, которую она назвала залом. Там, на диване, сидели усталые ребята, нахохлившись и безнадёжно глядя в пол.

— Не получилось? — тихо спросил Женя.

— Нет. — Ярослав поднял на него глаза и усмехнулся. — Я думал, мои целительские возможности проявятся и здесь. Но это его состояние, видимо, не связано с болезнью, а значит, и с целительством.

Они выпили предложенного Ириной чаю. Женя взял листы и, набравшись решимости, пошёл к Григорию.

Тот сидел в своём кресле, неподвижный, каким его оставили недавно.

Женя смотрел на него, но вспоминал другое.

Чувство, что его сунули в бочку и выбросили в речную волну, которая по камням несёт его к краю водопада, а потом бочка падает, то и дело отскакивая от скальных выступов отвесной стены, а внутри неё бьётся о стенки он сам. А потом бочку вышвыривает на берег реки. Она разваливается. Он выползает из неё на те же камни, не понимая, где находится. Не понимая, жив ли…

Автописьмо с переписыванием судьбы…

Единственное, что сейчас заставляет не удрать и не отступить, — мысль о том, что они, наверное, смогут остановить Демьяна, а значит — упырей больше не будет.

Он подтащил стул, сел напротив Григория, положив ногу на ногу, а поверх — жёсткую папку с листами. Некоторое время поприкидывал, что лучше — мелки или карандаш. Оставил всё рядом на придвинутом к нему столике. Обернулся к ребятам, столпившимся в дверях.

— Возможно, будет лучше, если вы вообще войдёте, чем так, на пороге стоять, — медленно сказал он. — У меня впечатление, что на этот раз будет трудней, чем обычно. Ирина, фотографию мне дай. И лучше ту, где Григорий улыбается.

— Что нам надо знать ещё? — тихо спросила девушка, передавая найденный заранее снимок.

— На всякий случай эти два листа пусть будут рядом, у меня под рукой. Вероятность такая: если я начну выводить Григория из этого его состояния, на рисунке появится твой брат, именно улыбающийся. Если на рисунке он улыбаться не будет, значит, он всё ещё глухарь. Как только из этих двух листов первый будет зря израсходован — то есть на нём Григорий будет без улыбки, подложите ещё один чистый. И так до тех пор, пока листы не закончатся. Всё. Начинаю.

Он снял браслет и, заглушив вздох, сначала скосился на фотографию, а потом поднял глаза.

Неподвижные глаза Григория то ли уставились на него, то ли художник просто оказался на линии несфокусированного взгляда.

Женя ещё бегло и снова удивился его лицу: парень, брат Ирины, был не просто симпатичен, но поразительно красив — красотой мраморных фигур эпохи Ренессанса… прекрасной неодушевлённой скульптуры. Отрешённость живого от мира живых…

Автописьмо началось просто и деловито: рука с карандашом быстро задвигалась по листу, воспроизводя черты сидящего перед ним человека. Женя начал бы рисунок с глаз — автописьмо потребовало начать с общих начертаний, с наброска головы.

Сквозь туман и странно уходящее сознание — уже привычное для состояния автописьма — Женя следил за собственной работой, пока всё ещё взглядывая на натурщика, чтобы прорисовать те черты, которых требовала рука. Но вскоре даже в этом состоянии он заметил, что вокруг них обоих происходит что-то необычное — совершенно не похожее на то, к чему он привык за последние пару лет. Пространство вокруг них обволакивало тёмным туманом, который клубился грозовыми тучами, одновременно не пересекая необозначенной черты круга, внутри которого оставались двое. Остальные трое просто исчезли в волнующихся клубах тумана.

Потом Женя внезапно обнаружил, что он больше не может смотреть на руку с карандашом. В последнее время он контролировал рабочую руку хотя бы тем, что за её движениями — пусть не всегда это получалось, пусть обрывками, но следил. А сейчас он, не отрываясь, смотрел только в глаза своего «натурщика».

А неподвижные глаза Григория словно вбирали в себя внимание художника. Они ни разу не шевельнулись, чтобы подсказать, что сознание пойманного в странную ловушку человека начинает очищаться от наваждения. Нет, они оставались всё такими же тусклыми и безучастными. Однако если раньше Женя концентрировал внимание на листе с появляющимся рисунком, то сейчас рабочая рука двигалась вообще без его участия и контроля. Он сидел и не мог отвести взгляда от застывших глаз Григория. А рука работала сама по себе. В стремительные проблески реальности Женя даже умудрялся удивляться, что же сейчас будет на листе, если он на него и не глядит…

И неожиданно реальность нахлынула штормящей волной. Карандаш выпал из пальцев, и Женя понял, что сидит в круге света, ограниченном стеной мрака. Как будто их двоих поместили в… огромный стакан? Но зачем?

«Я тебя знаю».

Женя вздрогнул. Некоторое время до прозвучавшей реплики он смотрел на Григория, не моргая. Глухарь не пошевельнулся. Губы оставались губами статуи.

Он разомкнул свои. Внезапно оказалось, что выговаривать слова трудно.

— И что ты обо мне знаешь?

Лёгким облаком, которое по мере удаления испаряется в чистом небе, проскользнул мысленный вопрос: а слышат ли другие трое их разговор?

Глаза глухаря пусты и неподвижны.

«Шутишь, охотник? Ты сватал мою сестру».

Женя невольно заинтересовался:

— И как? Удачно?

Голос стал задумчивей.

«Ты и правда не помнишь… Она тебе не поверила, потому что ты сватал её, лишённую силы. И в каком-то смысле в этом был виноват ты».

Круг света пропал. Женя судорожно вдохнул воздух, не веря своим впечатлениям: пахло густой еловой или сосновой хвоей. Не поверил он и тому, что увидел. Странные, мохнатые от паутины и общей замшелости деревья согнулись от собственной старости. Под ногами мягкий слой травы и той же слежавшейся хвои. Под ногами?.. Он уже не сидит на стуле — стоит?.. Где-то там, наверху, чувствуется — светит солнце, но сюда, в дебри зарослей, в тёмную чащобу, ему не пробиться.

Высокий широкоплечий парень насмешливо заглянул в глаза художника, который чувствовал себя неловко в джинсах и в джемпере — перед ним, человеком, чьей отличкой в одежде является кольчужная рубаха поверх обычной, из грубого полотна; свободные штаны, заправленные в крепкие сапоги, и ремешок на голове, удерживающий вьющиеся светлые волосы.

— Я не знаю, понимаешь ли ты, что прошло немало веков, — медленно выговорил Женя. — Для меня прошлое — тайна за семью печатями. А если спросить тебя? Ты понимаешь, что происходит? Начнём выяснять? Я пытаюсь добудиться человека из своего времени — появляешься ты! Так кто ты? Тоже Григорий?

— Душа человеческая одна — одежд у неё много, — вздохнул парень. — А сознания души, проживающей век за веком человеческим, накладываются одно на другое. Я знаю того Григория, которого выручаешь ты. Но я знаю и того Григория, брата Рады, которую в прошлом полюбил ты. Два сознания соединились. И кто скажет сейчас, чьё именно сознание пробуждается?

Риторический вопрос — понял Женя. Пора переходить к конкретике. Для начала решить личный вопрос.

— Почему Рада мне не поверила? — Спрашивая, он вспоминал женщину, мать Агнии, из своих снов. Она, несмотря на внешнюю резкость, была… симпатичной. Неудивительно, что Женя из прошлого, охотник Живко, влюбился в неё.

— Она потеряла силы — ты обрёл их. Она чувствовала неравноправие и считала это несправедливым. А потом… — Голова Григория печально склонилась. — Намудрили вы тогда. Очень уж намудрили. Она ждала, что ты придёшь снова. И уже готова была уступить. Демьян вмешался. Боги дали тебе силы нездешние, не каждодневные, но не силу богатырей. Медведь поймал тебя в лесу и сильно поломал. Ты никому не сказал. Когда приходило время волхвов, время совершеннолетия, они посчитали, что ты обуян гордыней: ты встречал их, сидя на скамье, словно князь какой, чтобы отдать листы с силой. И ни один из них не догадывался, что родные специально сажают тебя, прислоняя к стене, зная день их прихода. Рада тоже пришла. Ты не сказал ей и слова, не то что ласкового. Молча передал книгу-листы. И смотрел, по её, надменней всех князей. Она решила, что ты стал хуже Демьяна. А ты терпел боль и, что любишь, не признавался, боясь быть ей обузой. Агния, дочка её, знала, но с неё ты взял слово молчания.

В глухой тишине тёмной чащобы еле чирикнула птица — так слабо, будто боясь голос подать. Женя непроизвольно вздохнул.

— Но почему Демьян оставил меня в живых? Ты сам сказал — поломал.

— Мы оказались рядом, — пожал плечами Григорий. — Семья наша испокон веков была под княжеской рукой — дружинниками. Демьяна мы по-свойски проучили, когда тебя отобрали у него, а потом уж в тебе узнали того самого охотника, который должен отдать нашим сёстрам и братьям силу их, заключённую в листы. Знать бы мне тогда же, что ты за Радой приходил, я б тогда же ей сказал о тебе.

Женя хлопнул ресницами — и чуть вслух не выругался от изумления: воина напротив уже не было. Всё так же в свободной позе, слегка перенеся вес тела на одну ногу, стоял перед ним словно вставший с кресла современный ему Григорий — в домашних мягких штанах, в домашней куртке.

— И зачем ты мне это сейчас рассказываешь?

— А чтоб больше не дурили оба, — легко ответил Григорий.

— Может, о деле поговорим?

— Спрашивай.

— Я могу тебя вывести из состояния глухаря?

— Уже. — По плеснувшему негодованию (Женя и сам чувствовал, что сдержаться не сумел) Григорий сообразил, что ответ слишком краток. — Как только поговорим о том, чего не должны знать остальные, я встану.

— Но который ты встанешь? Сегодняшний брат Ирины — или тогдашний брат Рады?

— Сегодняшний, но вспомнивший странствия души во всех прошлых воплощениях. Правда, постараюсь, чтобы вам это не мешало.

— Почему ты стал глухарём? И кто ты такой, как и другие двое при волхвах?

— Последнее просто: если вместо одного внука волхв получал от своих детей двоих с почти одинаковой силой, один из них становился воином-хранителем, которого можно было вызвать, в случае если с волхвами случалось что-то, с чем справиться они не могут. А вот почему глухарями стали… — Григорий нахмурился. — Соблюдай Демьян-старший закон, установленный богами, живи он подальше от внука и не бросай своих сил на личное благополучие, Демьян-младший не стал бы откровенным вором. Но стал. Обыскал как-то без деда его подвал, любимую берлогу, обнаружил заветную тетрадь. Сил-то у нас нет сверхчеловеческих, но, если знать приёмы, можно их развить. Что Демьян-младший и сделал по дедовой тетради. А дальше — хуже. Он нашёл способ подчинять себе людей и пустился напропалую грабить и роскошествовать. Наткнулся на нас, хранителей. Современные сопротивляться его взгляду не сумели, но вместе с этим пробудились мы — хранители прошлых веков, и не дали Демьяну подчинить необученных. Я ждал только проникновения в закрытый мир Григория силы из прошлого. И дождался.

— Не слишком сложно? — с недоверием спросил Женя. — Ну, ведь старшие могли заранее научить внуков, как именно надо жить, чтобы не попадать в различные ситуации.

— Искушение силой и присущей ей властью — одно из самых сильных, — задумчиво сказал Григорий. — Суть возраста, назначенного богами, тридцати шести лет, в том, что человек в эти годы становится сложившейся личностью, которая вписана в общество. И для него уже не существует лёгких искушений. — И усмехнулся. — Старые боги как-то не думали о том, что в будущем окажется гораздо больше искушений, чем в их время. Они надеялись, что наделяют силой людей, зрелых, уже преодолевших искушения. Людей, если не мудрых, то умных. Ну что? Мы выходим из состояния глухаря? Или у тебя есть ещё вопросы?

— Ну… Наверное, будут новые — я сумею спросить у тебя о чём-то втихаря от остальных?

— Сумеешь, — чуть улыбнулся Григорий.

— Откуда ты всё это знаешь? — всё-таки не выдержал Женя.

— Хранители всегда всё знают, когда им приходится заниматься такими вещами, — пожал плечами тот. И, став серьёзным, посоветовал: — Только будь осторожен сейчас, когда я начну выходить из своего глухарства.

— Почему?

— Мне нужно немедленно приходить в форму, — объяснил хранитель, — чтобы обеспечить вашу безопасность и помочь нашим старшим. Выход будет довольно бурным для человека, который пару лет сидел почти в коме и чьи мышцы хоть и не атрофировались, благодаря заботе сестры и бабули, но ощутимо ослабели. Я буду приводить это тело в боевую форму, проводя его во времени по тем часам, которые помогали ему оставаться хранителем, пусть и в неведении о том.

— И как я должен быть… осторожным? — насторожился Женя.

— Ну, помогите телу не пораниться, — спокойно и даже безмятежно ответил Григорий. — Этого достаточно. А потом выведем в реальность остальных глухарей.

Эта последняя фраза, высказанная Григорием даже как-то легкомысленно, заглушила тревоги Жени. Поэтому-то он тоже довольно спокойно спросил:

— Ну а знак какой-нибудь будет, что ты выходишь?

— Будет-будет, — пообещал Григорий. — Ещё одно: как только восстановление боевой формы закончится, вы должны лечь спать. Выведение других хранителей потребует много сил, а для невыспавшихся это чревато потерей сил.

Только Женя подумал, что разговор весь сумбурный и обрывками, потому что сразу и не вспомнишь, что именно хочется узнать, как согбенные ветви чащобных деревьев будто взметнулись кверху и, опершись в привычный потолок привычной квартиры, растаяли. А в комнате оказались они с Григорием — друг напротив друга, а за спиной — остальные трое… Глядя на неподвижного брата Ирины, без изменений сидящего в кресле, Женя только и успел подумать, не сон ли ему приснился — из тех быстрых, когда лишь закроешь глаза, а сновидения мгновенно наваливаются толпами, беспорядочно сменяя друг друга…

А потом он опустил глаза на лист, который на котором делал наброски.

Григория выбросило из кресла без предупреждения, будто безвольную тряпичную куклу. Женя только и успел, что отшвырнуть в сторону рисунки и карандаш, а затем и стул, на котором только что сидел.

Ошарашенные и испуганные ребята среагировали разно: Ирина обмерла на месте, сквозь слёзы, которых не замечала, глядя на старшего брата, который бился в подобии припадка, а парни шагнули к Григорию, но остановились и теперь опасливо держались поодаль. Их понять легко:

Сначала Женя тоже растерялся. Он всего лишь сообразил выхватить из зоны «припадка» (Григорий чуть не врезал ему по ногам) сломанное кресло, чтобы, не дай Бог, тот не напоролся на него.

Первым пришёл в себя Красимир

— Подушки! Постель! — бессвязно выкрикивал он, кидая перечисленные предметы на пол, где бился Григорий.

Сообразив, что имеются в виду любые мягкие предметы, которые помогут Григорию обойтись без ушибов и не пораниться, к кровати подбежал Ярослав и одним махом сбросил на пол постель.

Ирина бросилась на помощь: она разворачивала одеяло, сдёргивала простыню с матраса, а парни быстро разбрасывали их вокруг её брата.

Удары бьющегося на полу тела стали более приглушёнными.

Женя стоял в углу, рядом с окном, и внимательно наблюдал за происходящим. Нисколько не стыдно. Пусть и остальные поработают — это даже успокоит их. Наблюдение же со стороны показало удивительную вещь: брат Ирины и впрямь не беспорядочно бился о пол. Во внешне суматошных движениях его Женя уловил знакомые по тренировкам движения. Зацепившись глазом за эти движения, он начал вглядываться и с замирающим сердцем понял: Григорий пообещал восстановить тело воина-хранителя — и он держит обещание, и впрямь прогоняя тело нынешнего хранителя через все те тренировки, которые обычный Григорий выполнял в своей секции. Кое-что из движений Женя узнавал. Но в большинстве своём их было трудно распознать: Григорий двигался в таком темпе, что глаз вообще не успевал воспринять ни рисунка его приёмов, но рисунка тренировочной отработки… Смотреть на него было… жутковато: сознание не принимало, что человек может так стремительно двигаться.

И внезапно всё затихло. Испуганная Ирина бросилась к брату, распластавшемуся на полу, среди беспорядочно сбитых подушек, одеяла…

Он, будто в насмешку, повернул голову к ней и спокойно сказал — с еле слышной хрипотцой:

— А теперь — спать.

И закрыл глаза.