Проснувшись на следующее утро, продолжал Витгенштейн, я принял первую дозу путем курения и спустился в столовую для младших садовников завтракать. Там, на длинном сосновом столе, были разложены типичные составляющие бельгийского фуршета: нарезанные сыры, колбасы и окорока, очищенные яйца вкрутую, четыре разновидности хлеба, масло, джемы, кофе. Аппетит у меня в этот час несилен и обыкновенно удовлетворяется ломтиком ржаного хлеба и чашкой кофе с молоком, но в тот день меню показалось мне небывало соблазнительным: впервые я заметил, какими волнистыми локонами свернулось масло на блюдечках в виде раковин, голубую подсветку белков вареных яиц. Сыры переливались оттенками желтого. Хлеб пестрел множеством крупинок и пах дрожжами. В воздухе разливался дымок жареного кофе. Я не говорю уже о колбасах и окороках, но джемы — они сияли, словно драгоценные камни, в особенности малиновый, как сердолик.

Как будто до сих пор мир был несколько размыт и рассредоточен, а теперь собрался в фокус. Каждый предмет занимал свое уникальное, самодостаточное место. Я понял, что раньше никогда не смотрел так, как следует. Вы ведь помните абзац из «Исповеди» Бл. Августина, где он говорит о том, как научился говорить: "Я схватывал памятью, когда взрослые называли какую-нибудь вещь, — пишет он, — и по этому слову оборачивались к ней; я видел это и запоминал: прозвучавшим словом называется именно эта вещь".

И дальше в том же духе. Это писание меня глубоко восхищает, но что будет, если у вас кончатся имена? Возвращаясь к колбасам — как нам описать всё новые архипелаги сала на их кружках, чем назвать этот срез розового или тот, красный, как салями? Что мы знаем о работе кулинара? Одна-единственная колбаса — уже весьма серьезный предмет для изучения.

Я приступил к пиршеству, какого еще никогда себе не устраивал. Наевшись вволю, я пошел на плантацию, дабы приступить к работе. Это оказалось нелегко: если раньше я знал каждую из трав по ее научному наименованию, то теперь видел лишь растения-индивидуальности. Мало того, каждый их лист требовал к себе особого внимания. Да и ни на одной детали строения листа было невозможно хоть на сколько-нибудь задержать внимание, потому что каждая оказывалась какой-то новой конфигурацией. Зеленый был не зеленым, а бесчисленными оттенками зеленого.

К обеду я не выполнил практически никакой работы, но чувствовал себя так, будто прошагал много миль. Я понял, что отслеживание каждой трещинки на галечной дорожке заняло бы столетия, сколько улитке или муравью нужно, чтобы пересечь несколько вселенных. Я решил тогда вместо обеда прогуляться по центру Гела. Из кабачков доносилась музыка вперемежку с гулом разговоров и стуком ножей и стаканов, но мне просто хотелось побыть одному.

Я дошел до окраины и присел посреди поля. Настало время принять вторую дозу средства Диоскорида. К счастью, жестяной коробок был у меня при себе. Я зашел на ближайшую ферму — дверь была не заперта-и попросил у жены фермера заварочный чайник с кипятком. Она любезно согласилась. Из чайника вырвался элегантный плюмаж пара. Мы заварили чай и стали пить. Несколько часов спустя я почувствовал, что пора откланяться.

Вернувшись в Гел, я выкурил третью дозу. Под звон вечернего «Ангелюс» я направился в церковь Св. Димпны.