Мы вышли из темной пещеры кинотеатра, протирая глаза. День был в самом разгаре: границы предметов дрожали и мерцали. С набережной задувал порывами пропитанный озоном бриз. У меня немного кружилась голова, и я предложил Витгенштейну выпить чаю. Мы зашли в ближайшее кафе, и он заказал чайник чая, а для себя — стакан воды. Когда мы расположились, он оживленно заговорил, всё время иллюстрируя свой рассказ манипуляциями с перечницей и солонкой.

Помните сцену в картине, сказал он, где летчик с радистом оказываются над грозой. Они скитаются по необъятной сокровищнице звезд, где, кроме них, нет абсолютно ничего живого. Подобно ворам из древней легенды, замурованным в сверкающих палатах, откуда уже не уйти. Они блуждают среди мерзлых самоцветов, безмерно богатые, и всё же обреченные.

Это жертвы Sehnsucht, германской тоски по миру превыше этого мира. Мне вспоминается призрачный шепот, который слышит герой песни Шуберта «Скиталец»: "Там хорошо нам, где нас нет". Ибо мы заставляем звезды отражать наш взгляд, мы даем созвездиям имена, чтобы они могли походить на нас. Повсюду мы видим Небесных Близнецов. То же и в песне Шуберта "Die Sternennachte" ("Звездные ночи"), сочиненной им октябрьской ночью 1819 года, когда звезды пылали в окне его тесной венской мансарды.

Витгенштейн замолчал ненадолго. Потом взял солонку и стал водить ею по скатерти вокруг сахарницы, всё время насвистывая жутковатый мотив. Досвистев до конца, он поднял голову, посмотрел мне в глаза и произнес:

В ночь лунную — до звезд восстать

Мой скорбный дух готов.

Там, над цветущею землей,

Галактики цветов.

Быть может, и миры скорбят,

Но свет их тешит нас:

И звездочкой сияет им

Земля в рассветный час.

Простите за перевод[32]. Автор оригинала — Иоганн Баптист Майрхофер, два года деливший с Шубертом длинную темную комнату на Випплингерштрассе. Бедный Майрхофер! Измученный женоненавистник, он десять лет провел среди монахов в монастыре Св. Флориана, пока, сочтя себя недостойным, не обратился к правоведению, а затем — к поэзии. Св. Флориан, как вам известно, покровитель Австрии — но также и пивоваров. В итоге Майрхофер разрывался между двумя призваниями, от приступов меланхолии переходя к необузданной веселости. И все же брак его слов с музыкой Шуберта, очевидно, заключен на небесах. Не исключено, что те два года были самыми счастливыми в жизни Майрхофера: поэт и композитор, затянутые в орбиты друг друга, вращались, не зная, кто из них спутник, а кто — планета. Шуберт умер 19 ноября 1828 года, в возрасте тридцати лет. Восемь лет спустя Майрхофер закончил свой жизненный путь в Дунае.

Что мы знаем о самих себе? Я тоже жил у монахов. Я отрезал себя от мира, а в результате обнаружил, что вернулся к нему. Я забирался на ледники Исландии и заглядывал в норвежские фьорды. Я обживал пустоши Коннемары[33]. У меня нет определенного места жительства. Я говорю с вами не на своем языке. И все-таки мне нужно с кем-то говорить.

Порой мне кажется, что я вполне могу быть и кем-нибудь другим. В анекдоте, который я собирался вам поведать, перед тем как мы вошли в «Аркадию», с героем именно так и происходит: сам того не заметив, он становится кем-то другим. Это состояние, известное как «фуга».