Все мы были уже навеселе, усидев бутылку-другую бонапартовского бренди, и с радостью приняли его предложение. Без лишних слов ирландец достал жестяную лакированную табакерочку и глиняную трубку и раскурил ее. Сделав несколько глубоких затяжек, он передал трубку своему соседу, который в свою очередь сделал то же самое.

К тому времени мы развернули картины и поставили их рядком, прислонив к стене, чтобы лучше рассмотреть, хотя, положа руку на сердце, для таких ценителей, как мы с однополчанами, картина с лошадью красивей, чем картина без лошади. Среди них была и одна из тех, что вы видите здесь. Поначалу я едва взглянул на нее, но когда пришла моя очередь затянуться зельем О' Флаэрти, она полностью захватила мое внимание. И чем дольше я смотрел, тем явственнее чувствовал, что могу войти внутрь; меня завораживало то, что может открыться за окном.

Мы начали играть. Не буду утомлять вас тонкостями экарте, но это была лучшая игра в моей жизни, я и сейчас словно вижу каждую карту, пришедшую мне в руки в ту ночь. И могу поклясться, я видел карты всех остальных — по отражениям в глазах. Право первого выбора выпало мне: вместо драгоценных камней или оружия я выбрал картину. Поставив ее в ногах своей импровизированной постели, я лег и закрыл глаза.

Какое-то время я колебался на границе сна и яви. Мне по-прежнему слышались выстрелы и взрывы, вопли раненых, и виделся дым орудий, застилающий красную землю Испании. В мозгу возник образ человека, лежащего головой на куче яблок, подтянув колени к подбородку и широко раскрыв глаза, и словно изучающего голову француза, которая, оторванная начисто, валялась у того на коленях.

Я открыл глаза, чтобы прогнать это неприятное видение. Оказалось, что я смотрю прямо в картину. Ее краски сияли, как самоцветы, и мысль, что я заполучил ценнейшую добычу из сокровищницы короля Жозефа, доставила мне удовлетворение. Здесь были довольство и достаток. Я видел, как лежу в огромной алой постели или рву спелые вишни в саду за окном. Потом я буду гулять по рыночным площадям тихого городка, а после — возвращаться в эту спальню, где всё принадлежит мне.

И тогда сама душа моя вошла в картину, я стал мужчиной с картины и глядел с нее на себя. И пока я смотрел, черты того, кто лежал на соломенном тюфяке в разрушенном испанском аббатстве, стали меняться. Лицо удлинилось и побледнело, ноздри расширились, как у лошади, веки опустились. Передо мной была голова мужчины с картины.

Заиграли побудку, и я проснулся. Когда я посмотрел на картину, мне почудилось, что выражение лица мужчины едва заметно изменилось. Тем же утром, когда я брился, мое собственное лицо показалось мне необычно вытянутым и бледным. Рука моя дрогнула, и я порезал верхнюю губу. Взглянув на картину, я явственно увидел на соответствующем месте струйку крови.

О'Флаэрти, крикнул я, иди посмотри!

Пришел О'Флаэрти и поглядел на картину.

Что тут у тебя? спросил он.

Смотри! Кровь!

О'Флаэрти взглянул на меня с насмешкой.

Кровь, как же! воскликнул он, послюнил палец и снял с картины нитку красного шелка.

Чая из трилистника больше не получишь, сказал он и вышел, посмеиваясь.