Обосновавшись в казармах Дувра, наши люди быстро забыли тяготы Пиренейской кампании. Мир им наскучил, они рвались к новым подвигам; томиться им долго не пришлось. В марте 1815 года до Лондона дошли вести, что Наполеон освободился из заточения на Эльбе и дерзко вошел в Париж, где перегруппировал свои силы. 4 мая, в праздник св. Флориана Австрийского, мы получили приказ отплыть в Остенде, до которого благополучно добрались. Оттуда мы направились в Брюгге и вошли в город 7 мая, в день памяти св. Домициана Маастрихтского, призываемого против драконов.

Брюгге — город теней. Во все часы здесь угрюмо звонят колокола, и эхо дрожью отзывается в стоячих каналах. В этом городе отражений в высоких окнах бюргерских домов видится прошлое. Нам с О'Флаэрти достались превосходные комнаты на рю де ла Мэн д'Ор. Я уже довольно давно не смотрел на картину. Вынув из чехла, я разглядывал ее — как давнего знакомого, и все же с трепетом — и тут консьерж, помогавший нам вносить вещи, вдруг задохнулся от удивления.

Так я узнал, что картина вернулась домой, поскольку подписавший ее Йоханнес де Эйк, по словам консьержа, в 1434 году проживал на этой самой улице.

В ту ночь в мои сны впервые вошла дама с картины. Я проснулся совершенно обессилевший. На следующее утро мы отбывали в Гент, я наскоро уложил вещи, и мы отправились по каналу. Стоял туман. Мимо нас проплывали плоские равнины; казалось, мы балансируем на неподвижной границе, за которой простирается неоткрытое царство. Когда мы прибыли, первым делом я достал свою холщовую сумку. Она обмякла у меня в руках. Картины де Эйка там не было.

Я почувствовал, что сама душа покинула меня. Но что мне было делать? Вернуться я не мог: я был солдат, а слухи о приближении Наполеона ходили всё упорней. На следующий день мы получили приказ выдвигаться к Брюсселю; там я (вернее, тень меня прежнего) остался на несколько недель, выполняя каждодневные обязанности, как сомнамбула. Затем, 18 июня, в праздник мучеников-близнецов Марка и Марцеллиана, пришел приказ встретить Наполеона у деревни Ватерлоо. Страха я не чувствовал, ибо тело мое мне не принадлежало.

О'Флаэрти, сражавшемуся бок о бок со мной, снесло голову картечью. Мне самому пушечное ядро оторвало правую ногу. Как я потом узнал, рана была так плоха, что меня целых восемь дней нельзя было трогать. То, что я выжил, говорили, — чистое чудо. Может, и так, ведь, пока я лежал, мне явилась дама с картины и перевязала культю своим льняным покрывалом. Прибыв на поправку в Брюссель, я был помещен в комнату, где висела картина: мужчина и женщина стоят, соединив руки. Де Эйк вернулся ко мне — или это я был возвращен ему.

Что касается остального, я буду краток. Теперь пара с картины преследовала меня настойчивей прежнего, ведь я был обязан им жизнью. Взамен они требовали разыскать своих близнецов, находившихся, по их словам, в Ирландии. Любопытно: хоть я и знал, что говорят они на французском или на фламандском — языках, мне по большей части не понятных, — внутренним слухом я слышал их речь как английскую. Я выехал в Ирландию 20 августа 1815 года, в день памяти Бернара Клервоского, святого-покровителя пчел.

Несколько месяцев я скитался по стране, пока не оказался в окрестностях Каслморна. Пара стала проявлять чрезвычайное волнение, и я понял, что близок к цели. Я представился леди Морн; мое общество не было ей неприятно, и 7 декабря, в праздник св. Амвросия, покровителя пчеловодов, меня провели в эту прихожую, где я и встретил картину-близнеца.