Глава 1

Моя спальня освещена мерцанием молитвенных свечей. Книга со Священным текстом лежит на кровати раскрытая, со смятыми страницами. Колени все в синяках от долгого стояния на каменном полу, Божественный камень пульсирует в пупке. Я долго молилась — нет, слезно умоляла, — чтобы король Алехандро де Вега, мой будущий супруг, оказался уродливым, толстым и старым.

Сегодня день моей свадьбы. А еще сегодня мне исполняется шестнадцать лет.

Обычно я избегаю зеркал, но сегодня — особенный день, так что можно рискнуть. Видно не очень хорошо, хрустальная поверхность неровная, голова раскалывается, и меня шатает от голода. Но даже в размытом отражении свадебное платье просто прекрасно, оно сделано из шелка, блестящего, словно вода в ясный день, и украшено стеклянными бусинами, которые переливаются при каждом моем движении. Вышитые розы украшают подол и широкие манжеты рукавов. Это шедевр, особенно если принимать во внимание, насколько быстро его сшили.

Но я-то знаю, что вся красота платья значительно померкнет, как только его застегнут на мне.

Я делаю вдох и пытаюсь помочь. Нянюшка Химена и леди Аньяхи подкрадываются ко мне, вооружившись пуговичными крючками, с извиняющимися улыбками на лицах.

— Вдохни поглубже, солнышко, — руководит Химена, — а теперь выдохни. Все до конца выдохни, милая.

Я выталкиваю воздух из легких, выдыхаю до конца, пока не начинает кружиться голова. Фрейлины колдуют вокруг меня со своими приспособлениями. Я вижу в отражении, как лиф платья начинает морщить. Платье впивается в тело чуть выше бедер. В боку нарастает колющая боль, подобная той, что возникает, когда я поднимаюсь по лестнице.

— Еще чуть-чуть, Элиза, — подбадривает меня Аньяхи, но меня не покидает болезненное предчувствие, что когда я вдохну снова, платье сдавит мои легкие мертвой хваткой. Хочется сорвать с себя все это. Вот бы не выходить замуж.

— Вот и все! — восклицают они хором и отходят назад, чтобы восхититься своей работой.

— Как тебе? — осторожно спрашивает Аньяхи.

Наряд позволяет мне делать лишь малюсенькие вдохи.

— Я думаю… — Я мрачно смотрю на свою грудь. Декольте глубоко вонзилось в мою плоть. — Четыре! — восклицаю я отчаянно. — У меня четыре груди!

У нянюшки смешно меняется лицо. В прошлом году она заверяла меня, что моя округляющаяся грудь будет производить невероятный эффект на особ противоположного пола.

— Очень красивый наряд, — говорит Аньяхи, взглядом указывая на юбку.

Я качаю головой.

— Я просто сосиска, — выдыхаю я, — большая сарделька в оболочке из белого шелка.

Хочется плакать. Или смеяться. Я еще не решила.

Решение рассмеяться почти победило, но мои фрейлины приближаются ко мне и, тряся седеющими кудрями, ласково кудахчут что-то сочувственное и вдохновляющее.

— Нет, ты что, ты прекрасная невеста! — восклицает Аньяхи.

— Просто ты взрослеешь, у тебя молодой растущий организм. И такие красивые глаза! Король Алехандро и не заметит, что наряд сидит немного плотно.

Вот теперь я точно плачу, потому что невозможно вынести сочувствие и потому что Химена не смотрит мне в глаза, пока Аньяхи произносит свои утешительные лживые слова.

Через секунду я плачу уже из-за того, что вообще не хочу надевать это платье.

Пока я судорожно вздыхаю, Аньяхи целует меня в макушку, а Химена вытирает мне слезы. Чтобы плакать, необходимо глубоко дышать. Необходима целая прорва воздуха. Шелк натягивается, пуговки впиваются в тело, ткань рвется. Хрустальные бусинки звенят, падая на изразцовый пол, а воздух широкой рекой втекает в мои голодные легкие. Живот в ответ сердито гудит.

Мои фрейлины падают на колени и быстрыми пальцами пробегают по овечьим шкурам, служащим ковриками, по щелям между плитками, пытаясь найти вырвавшиеся на свободу пуговки.

— Мне нужна еще неделя, — говорит Химена с пола. — Всего лишь неделя, чтобы должным образом подогнать. Все-таки королевская свадьба привлечет внимание!

Все это и меня тоже пугает своей внезапностью.

Теперь корсаж достаточно просторен, и я могу сама расстегнуть оставшиеся пуговки. Я высовываю руки из рукавов и тяну платье вниз, пытаюсь снять его с бедер, но ткань снова трещит, так что приходится снимать его через голову. Я отшвыриваю его в сторону, не замечая, что юбка соскользнула с моей постели на пол. Вместо изящного наряда я надеваю грубую шерстяную одежду. Она кусает кожу, но зато она большая и бесформенная, а значит, волноваться не о чем.

Я поворачиваюсь спиной к моим фрейлинам, пытающимся навести порядок, и спускаюсь вниз на кухню. Все равно платье мне не подходит, так что лучше пойду и успокою головную боль и живот теплой выпечкой.

Моя старшая сестра Хуана-Алодия поднимает на меня глаза, когда я вхожу. Я надеюсь, что она хотя бы поздравит меня с днем рождения, но она лишь хмурится, глядя на мое платье. Она сидит у очага, спиной к округлой печи. Она элегантно скрестила ноги и покачивает стройной лодыжкой, поклевывая свой хлеб.

Почему не сестра, а я сегодня выхожу замуж?

Увидев меня, повар улыбается сквозь запачканные мукой усы и протягивает мне тарелку. Слоеная булочка на ней как будто сделана из золота, а сверху посыпана молотыми фисташками и полита медом. Рот сразу наполняется слюной. Я говорю, что мне нужно две.

Затем усаживаюсь рядом с Алодией, стараясь не задеть головой медный светильник. Она с отвращением смотрит на мою тарелку. Она не закатывает глаза, но я чувствую себя так, будто она это делает, и смотрю на нее в ответ.

— Элиза, — начинает сестра, но не знает, что еще сказать, и я решаю игнорировать ее, запихивая в рот булочку. Почти сразу же головная боль отступает.

Моя сестра меня ненавидит. Я всегда это знала. Нянюшка Химена говорит, что это потому, что именно я была избрана Богом на Служение, а не Хуана-Алодия. Бог должен был выбрать ее; она стройна и благоразумна, изящна и сильна. Лучше, чем двое сыновей, говорил папенька. Пока я жую, я рассматриваю ее — ее черные блестящие волосы и точеные щеки, ее четко очерченные дугообразные брови. Я ненавижу ее так же, как и она меня.

Когда папенька умрет, она станет королевой Оровалле. Она хочет править, а я нет, так что есть некоторая ирония в том, что я стану женой короля Алехандро и буду королевой вдвое большей и богатой страны, чем наша. Я не знаю, почему именно я должна выйти за него. Очевидно же, что король Джойи Д'Арена должен был выбрать красивую дочь, больше похожую на королеву. Я застыла, не дожевав, как только поняла, что он и выбрал.

Меня же ему просто предложили в ответ.

Слезы снова наворачиваются, и я стискиваю челюсти, пока не сводит лицо, потому что я скорее дам растоптать себя лошадям, чем раскисну при своей сестре. Представляю, что они там ему наговорили, чтобы он согласился на этот союз. Она была избрана для Служения. Нет, нет, ничего пока еще не происходило, но уже скоро, мы вас уверяем. Да, она свободно говорит на классическом языке. Нет, не красавица, зато умная. Слуги любят ее. А еще она красиво вышивает лошадок.

Теперь, наверное, он уже узнал более правдивые вещи. А еще он узнает, что мне быстро становится скучно, что мои платья растут вширь с каждой примеркой и что засушливым летом я потею как зверь. Я молю, чтобы мы подошли друг другу хоть как-нибудь. Может, у него в молодости была оспа. Может, он еле ходит. Я зацеплюсь за любую причину, лишь бы мне было все равно, когда он от меня отвернется.

Алодия доедает хлеб и встает во весь рост, выставляя напоказ всю свою грацию и статность. Она странно на меня смотрит — подозреваю, с жалостью, — и говорит:

— Дай мне знать, если… если понадобится какая-нибудь помощь. Пойду готовиться.

И она спешно покидает кухню, пока я не успела ответить.

Я беру вторую булочку. Теперь она совсем не имеет вкуса, но это все-таки какое-то занятие.

Через час папенька и я стоим на улице у базилики, закаляя меня перед свадебным маршем. Арочный вход возвышается передо мной; в тимпане над ним вырезанный из камня и окруженный солнечными лучами, ехидно подмигивает де Рикеза. За дверьми слышен гул публики. Удивительно, сколько людей успело приехать, получив извещение так поздно. Возможно, именно поспешность исполнения всей затеи и делает ее такой притягательной. В таких случаях обычно расползаются слухи о секретах и отчаянии, о беременных принцессах или тайных договоренностях. Мне плевать на все это, только бы король Алехандро оказался уродливым.

Мы с папенькой ожидаем сигнала герольда. Папеньке даже и не приходит в голову поздравить меня с днем рождения. Я поражена тем, что глаза папеньки блестят от слез. Может, ему грустно отпускать меня. А может, он чувствует свою вину.

Я ахаю от неожиданности, когда он прижимает меня к груди и с силой обнимает. Он почти душит меня, но я с радостью обнимаю его в ответ. Папенька высокий и сухощавый, совсем как Хуана-Алодия. Я знаю, что он не чувствует моих ребер, но чувствую его. Он стал мало есть с тех пор, как Инвьерны начали атаковать наши границы.

— Я помню день твоего посвящения, — шепчет папенька. Я слышала эту историю сотни раз, но от него ни разу. — Ты лежала в своей колыбели, в белых шелковых пеленках, перевязанная красными лентами. Первосвященник потянулся к сосуду со святой водой, уже готовый помазать твой лоб и назвать тебя Хуана-Аника. Но тут свет с небес омыл залу, и священник плеснул воду на пеленку. Я знаю, что это был небесный свет, потому что он был белым, а не желтым, как от факела, и потому что он был мягким и теплым. Мне захотелось одновременно смеяться и молиться.

Он улыбается при воспоминании, я слышу это по его голосу. А еще я слышу гордость, и мою грудь сдавливает.

— Свет сошелся в плотный луч над твоей кроваткой, и ты засмеялась. — Он треплет меня по голове, затем поднимает мою вуаль. Я слышу свой вздох. — Всего семи дней от роду ты уже хохотала. Хуана-Алодия первая подошла к тебе после того, как свет поблек. Твоя сестра сняла мокрое покрывало, и мы увидели Божественный камень, спустившийся прямо в твой пупочек, теплый и живой, голубого цвета, ограненный и твердый, как бриллиант. Именно тогда мы решили назвать тебя Лючера-Элиза.

Божественно освещенная, избранная Богом. От его слов я задыхаюсь, как и от его объятий. Всю мою жизнь мне напоминали, что мне суждено Служение Богу.

Из-за дверей приглушенно трубят фанфары. Папенька отпускает меня и опускает вуаль. Меня это радует; я не хочу, чтобы кто-то заметил мой ужас или скопившийся над верхней губой пот. Двери распахиваются, открывая огромный зал с изогнутым потолком и расписным полом. Пахнет розами и ладаном. Сотни силуэтов поднимаются со скамей, одетые в яркие свадебные цвета. Через вуаль они все выглядят как цветы из садика маменьки — оранжевые кусты бугенвиллии с точками желтой алламанды и розового гибискуса.

Герольд объявляет:

— Его величество, Хицедар де Рикеза, король Оровалле! Ее высочество, Лючера-Элиза де Рикеза, принцесса Оровалле!

Папенька берет меня за руку и поднимает ее на уровень плеча. Его ладонь такая же вспотевшая и дрожащая, как моя, но мы все-таки справляемся с проходом к алтарю, пока квартет наигрывает свадебный псалом на своих виолах. В конце прохода стоит мужчина, одетый в черное. Я вижу его нечетко, но он определенно не калека и не коротышка. И не толстяк.

Мы проходим мимо каменных колонн и дубовых скамей. Краем глаза я замечаю одну даму, мазок голубого цвета. Я замечаю ее потому, что она наклоняется и шепчет что-то, когда я прохожу мимо. Ее собеседник хихикает. Я сразу же краснею. К тому моменту, как я подхожу к моему высокому жениху, я молю об оспинах на его лице.

Папенька отдает мою скользкую руку мужчине в черном. Его ладонь большая, больше, чем папенькина, и он сжимает ее с равнодушным спокойствием, как будто моя рука на ощупь не напоминает мокрую дохлую рыбу. Мне хочется вырвать пальцы и, может быть, вытереть их о платье.

Сзади слышится эхо всхлипываний; без сомнений, это леди Аньяхи, у нее глаза на мокром месте с самого момента помолвки. Передо мной священник разводит трели о женитьбе, используя классический язык. Мне нравится этот язык с его певучими гласными, его звуки приятно произносить, но сейчас я не думаю об этом.

Есть вещи, которые я отказывалась решать с тех пор, как объявили о помолвке. Вещи, которые я откладывала, занимаясь учебой, вышиванием и поеданием выпечки. И вот, стоя здесь в своем свадебном платье, с рукой в мертвой хватке этого высокого незнакомца, я думаю о них, и мое сердце грохочет.

Завтра я отправлюсь в пустынную страну Джойя Д'Арена, чтобы стать ее королевой. Я оставлю дерево жакаранды за окном моей спальни цвести лиловыми цветами без меня. Я покину расписные стены своей комнаты и журчащие фонтанчики ради тысячелетнего замка. Я оставлю молодой живой народ и отправлюсь в страну, напоминающую мне огромного зверя, выжженную солнцем, с закостенелыми традициями, из-за которых мои предки ее и покинули в свое время. Мне не хватает смелости спросить папеньку или Алодию, почему они так решили. Я боюсь услышать, что они просто хотят избавиться от меня.

Но самое страшное то, что мне предстоит стать чьей-то женой.

Я говорю на трех языках. Я практически наизусть знаю «Войну прекрасную» и Священный текст. Я могу вышить подол платья за два дня. Но я чувствую себя маленькой девочкой.

Хуана-Алодия всегда любила дворцовые делишки. Это она объезжает страну верхом, руководит двором вместе с папенькой и очаровывает знать. Я ничего не знаю об этих взрослых женских штучках. А сегодня ночью… Я все еще не могу думать о сегодняшней ночи.

Вот бы мама была жива.

Священник объявляет нас мужем и женой перед лицом Бога, короля Оровалле и Золотой знати. Он опрыскивает нас святой водой, добытой из подземного озера, и затем поворачивает лицом друг к другу, говоря что-то о моей вуали. Я поворачиваюсь к своему новоиспеченному мужу. Мои щеки горят; они точно будут все в пятнах и блестящими от пота, когда он поднимет вуаль с моего лица.

Он отпускает мою руку. Я сжимаю ее другой рукой, чтобы не вытереть непроизвольно о платье. Я вижу его пальцы на кайме моей вуали. Они смуглые и большие с короткими, чистыми ногтями. Не похожи на руки школяра или руки магистра Геральдо. Он поднимает вуаль, и я моргаю, когда прохладный ветер овевает мои щеки. Я смотрю на лицо своего мужа, на черные ниспадающие волосы, на его карие глаза, теплее, чем корица, и на губы, такие же мужественные, как и его пальцы.

Что-то пробегает по его чертам лица. Нервозность? Разочарование? Но затем он улыбается мне — не жалкой и не голодной улыбкой, а дружелюбно, — и я слегка ахаю, мое сердце наполняется беспомощным теплом.

Король Алехандро де Вега — самый красивый человек, которого я когда-либо видела.

Я должна улыбнуться в ответ, но мои щеки мне не повинуются. Он наклоняется ко мне, и его губы прикасаются к моим — целомудренный и нежный поцелуй. Большим пальцем он слегка гладит мою щеку и шепчет так тихо, что могу слышать только я:

— Приятно познакомиться, Лючера-Элиза.

Тарелки с едой покрывают длинный стол. Мы сидим бок о бок на скамье, и наконец-то у меня есть какое-то занятие, помимо попыток избежать его взгляда. Наши плечи соприкасаются, когда я тянусь за кальмаром или бокалом вина. Я быстро жую, на ходу выбирая — зеленые чили, фаршированные сыром, или рубленая свинина под соусом из грецких орехов? Перед нами, на нижнем этаже, с кубками в руках кружится Золотая знать. Хуана-Алодия среди них, стройная и улыбающаяся. Они запросто смеются с ней. Я замечаю быстрые взгляды, которые бросают на мужчину рядом со мной. Почему они не подходят, чтобы представиться? Это не похоже на Золотую знать — упускать возможность обаять короля.

Я чувствую его взгляд на себе. Он только что наблюдал, как я засовываю в рот жареные анчоусы. Это меня смущает, но я не могу не обернуться, чтобы встретиться с ним взглядом.

Алехандро по-прежнему дружелюбно улыбается.

— Любишь рыбу?

С набитым ртом я произношу:

— Угу.

Его улыбка становится шире. У него красивые зубы.

— Я тоже.

Он протягивает руку и кладет в рот анчоус. Он жует и смотрит на меня, вокруг глаз собираются морщинки.

— Нам много чего нужно обсудить, тебе и мне, — говорит он тихим голосом, не проглотив еще свою рыбу.

Я сглатываю и киваю. Эти слова должны бы напугать меня. Но нет, напротив, радость разливается у меня в животе, потому что король Джойи Д'Арена думает, что я тот человек, с которым можно что-то обсуждать.

Банкет проходит слишком быстро. Мы немного разговариваем, но в основном я тупо молчу, потому что все, что я могу, это смотреть на его губы, пока они двигаются, и слушать его голос.

Он спрашивает о моем обучении. Я выбалтываю ему о моей столетней копии «Войны прекрасной». В его глазах вспыхивает интерес, когда он говорит:

— Да, твоя сестрица говорила мне, что ты сведуща в искусстве войны.

Даже не знаю, что сказать на это. Я не хочу говорить о Хуане-Алодии, я понимаю, как нелепо выгляжу — похожая на сосиску невеста-дитя, которая ни разу жизни не взбиралась на лошадь и использовала кинжал только для резки мяса. И все же меня завораживает война, и в истории своей страны я изучила каждое столкновение.

Тишина повисает над столпившимися дворянами. Я смотрю туда, куда смотрят все они — на небольшую деревянную сцену. Музыканты ушли — а я не помню, как стихли виолы, — и на их месте стоят мой отец и сестра. Обнаженной рукой с бронзового цвета кожей она поднимает кубок и произносит чистым звонким голосом:

— Сегодня мы стали свидетелями нового союза между Джойей Д'Арена и Оровалле. Да благословит Господь этот союз миром и пониманием, процветанием, красотой и, — она широко улыбается, — многими, многими детьми!

Весь зал взрывается смехом, будто это было самое остроумное благословление в мире. Мои щеки горят, и я ненавижу свою сестру сильнее, чем когда-либо.

— А сейчас пришло время пожелать счастливой парочке спокойной ночи, — продолжает она. Я была на тысяче свадеб. И все же я подпрыгиваю, когда леди Аньяхи сжимает мое плечо. С ней явилась стайка слуг, одетых в белое, с венками из бумажных цветов, чтобы проводить нас в супружеские покои.

Мы встаем, я и король, хотя я не понимаю как, так как мои затекшие ноги гудят. Мои запястья онемели, сердце бешено стучит. О боже. Я не знаю, что делать. Я быстро моргаю, чтобы не заплакать.

Слуги, хихикая и ухмыляясь, окружают нас и ведут из банкетного зала, а Золотая знать кричит вдогонку благословения. Я ловлю взгляд своего мужа. В первый раз с тех пор, как он поднял вуаль с моего лица, он избегает моего взгляда.

 

Глава 2

Наша спальня залита теплым светом и наполнена медовым ароматом свечей из пчелиного воска. Они сверкают по всей комнате, на подоконнике, на каменном очаге, на столиках красного дерева, стоящих около постели с балдахином.

Постель…

Справа таким же неподвижным изваянием, как и я, стоит мой муж, темная колонна в темноте, на которую я не решаюсь посмотреть, так что рассматриваю занавеси балдахина, недавно окрашенный красный хлопок. Слуги снуют взад-вперед и распахивают балдахин, привязывая его к столбикам постели. Огромное изображение де Рикезы в венце из солнечных лучей ухмыляется с одеяла. Я смотрю на условные черты лица, на языки желтого пламени, расположенные в углах, но леди Аньяхи засыпает одеяло розовыми лепестками, расправляет их пальцами, и я понимаю, что пялюсь в никуда.

Ярко-розовые лепестки роз добавляют свой аромат к густому медовому запаху комнаты, и я думаю о нашей усыпанной розами церемонии и том, как быстро его губы прикоснулись к моим.

Вот бы он снова меня поцеловал.

Это не был мой первый поцелуй. Первым был высокий мальчишка с нерешительным почтением, на свадебном пиру, мне было четырнадцать. Я пряталась в беседке, стесняясь танцевать, а он нашел меня и признался в любви. Его глаза ярко вспыхнули, отчего у меня горячо забилось сердце. Губы прижались к моим, на его языке я почувствовала базилик, но поцеловал он меня так, как я бы прочитала абзац из «Всеобщего руководства к Служению». Наизусть. Бесстрастно.

Я покинула банкет взволнованной, а следующим утром, когда мы с Хуаной-Алодией завтракали вареными яйцами с луком, она рассказала о том, как высокий сын графа затащил ее в беседку, признался в любви и попытался поцеловать. Она треснула его по носу и ушла, смеясь. Она сказала, он пытался затащить принцессу в постель.

Теперь Аньяхи целует меня в лоб.

— Девочка моя, — шепчет она. Затем с другими слугами она покидает нашу спальню. Перед тем как они закрывают дверь, я вижу огромного бронзового солдата в блестящих латах. Они носят красные вымпелы личной охраны царя Алехандро, и мне становится любопытно, неужто Его Величество не чувствует себя в безопасности. Но когда я смотрю на него, на его черные волосы, ниспадающие локонами на плечи, на его сильные загорелые руки, я забываю про охрану.

Я хочу больше, чем просто поцелуй. Но мысль об этом пугает до дрожи.

Мой супруг ничего не говорит, просто смотрит, не мигая, на усыпанное лепестками покрывало. Я бы очень хотела знать, о чем он думает, но не могу заставить себя спросить. Вместо этого я смотрю на его профиль и думаю о бесстрастном поцелуе графского сына. Кровь стучит в ушах, когда наконец я еле слышно произношу:

— Мне все равно, будет ли у нас сегодня близость.

Его плечи расслабляются, а губы сразу же трогает улыбка. Он кивает:

— Как желаешь.

Я поворачиваюсь и плюхаюсь на постель, несколько лепестков падают на каменный пол. Мне стало легче, но одновременно я разочарована его таким быстрым согласием, поскольку приятно чувствовать себя хоть немного желанной.

Скрестив руки на груди, король Алехандро прислоняется к столбику кровати. Теперь он смотрит на меня без напряжения, подозреваю, он обрадован не меньше моего. В свете свечей его волосы отливают красным, как Сьерра Сангре на закате.

— Итак, — весело произносит он. — Я полагаю, мы можем поговорить.

Какой же у него приятный голос! Глубокий и теплый.

— О чем? — быстро спрашиваю я.

Изгиб его рта превращается уже в широкую улыбку, будто луна вдруг засияла в летнюю ночь.

— Если ты, конечно, не предпочитаешь быть замужем за незнакомцем.

Замужем…

Внезапно это звучит настолько нелепо, что я не могу сдерживать хихиканье. Я прикрываю ладонью рот и смеюсь в костяшки.

— Я признаю, что есть некоторая неловкость, — говорит Алехандро, — но мне как-то совсем не смешно.

Его слова опечаливают меня. Я поднимаю взгляд в надежде, что не разозлила его. Он все еще улыбается, морщинки лучиками собрались вокруг его глаз.

Я улыбаюсь в ответ.

— Простите, ваше величество…

— Алехандро.

Я сглатываю.

— Алехандро.

Его красота что-то ломает внутри меня, и слова начинают сыпаться у меня изо рта.

— Папенька и Алодия всегда говорили, что я выйду замуж ради блага Оровалле. Я уже смирилась с этим много лет назад. И все же, мне только пятн… шестнадцать. Я надеялась, что у меня больше времени… И я не ожидала… В смысле, что ты очень…

Уверяю себя, что выражение его лица ни в коем случае не насмешливое.

— Ты очень добрый, — заканчиваю я, запинаясь.

Он перемещается на подоконник.

— Не передашь мне подушку?

Я стягиваю одну с кровати, такую круглую штуку с красной бахромой. Стряхиваю лепестки с нее, прежде чем бросить ему. Он с легкостью ловит ее, затем закидывает длинные ноги на подоконник и кладет подушку на живот. С согнутыми коленями и открытым взглядом он выглядит не намного старше меня.

— Итак, — говорит он, глядя в потолок. Я рада, что он готов начать разговор. — Ты что-нибудь хочешь узнать обо мне и о Джойе Д'Арена?

Я задумываюсь. Я уже знаю, что его первая жена умерла во время родов, что его сыну шесть лет и что Инвьерны атакуют его границы еще более упорно, чем наши, потому что у них есть морской порт. Джойя д'Арена — в основном пустынные, но богатые серебром и драгоценными камнями земли с пастбищами вдоль береговой линии. Я не так много знаю о них. Кроме…

— Что? — подсказывает он.

— Алехандро… Что тебе нужно? От меня.

Его улыбка исчезает. Слишком быстро, я волнуюсь, что разозлила его, мои вопросы всегда бесят Алодию, но потом он поворачивает голову, и на его скулы падает свет, он так красиво блестит на его вьющихся волосах.

Он вздыхает.

— Наш брак является частью договора, который я заключил с твоим отцом. И есть вещи, с которыми ты можешь помочь мне разобраться. Но в основном… — Он проводит рукой по густым черным волосам. — В основном, мне понадобится друг.

Алехандро смотрит мне в глаза и ждет моего ответа.

Друг. У меня есть друг — мой наставник, магистр Джеральдо, во всяком случае я его считаю другом. Нянюшка Химена и леди Аньяхи — тоже мои друзья, хотя они больше похожи на матерей. Я понимаю, что и мне друг тоже бы не помешал. Друг — очень утешительное слово, хотя и болезненное, но оно звучит не так страшно, как «жена».

Я очень волнуюсь оттого, что могу ему как-то помочь, пусть и таким странным образом.

— Мне кажется, — говорю я, чувствуя прилив храбрости, — что король богатейшей страны на свете не имеет проблем с друзьями.

Он смотрит на меня с удивлением.

— Твоя сестра говорит, что ты умеешь проникать в суть вещей.

Я уже хочу обидеться, но понимаю, что в словах Алодии, наверное, не было критики.

— Скажи мне, Лючера-Элиза. — Его губы складываются в улыбку, которая уже знакома мне. — Тебе легко заводить друзей? Как принцессе? Как единственному за сотню лет Носителю Божественного камня?

Я прекрасно понимаю, что он хочет сказать. Вспоминая графского сынка, пытавшегося поцеловать меня и мою сестру, я говорю:

— Ты тоже никому не доверяешь?

— Очень, очень немногим.

Я киваю.

— Я доверяю своей няне Химене и своей фрейлине Аньяхи. И, в некотором смысле, Хуане-Алодии тоже.

— В некотором смысле? Что ты имеешь в виду?

Надо собраться с мыслями, прежде чем ответить.

— Она моя сестра. Она хочет лучшего для Оровалле, но…

Что-то заставляет меня замолчать. Может, это глубина глаз, меняющих свой цвет от тепло-карего до практически черного. Я никогда не стеснялась жаловаться на Хуану-Алодию перед нянюшкой. Но перед Алехандро…

— Но? — торопливо спрашивает он.

Его взгляд так сосредоточен на моем лице, он так жаждет услышать, что же я хочу сказать, поэтому я выпаливаю:

— Она ненавидит меня.

Сначала король Алехандро ничего не говорит. Мне кажется, я разочаровала его, и мне хочется забрать свои слова обратно.

Затем он спрашивает:

— Почему ты так думаешь?

Я ничего не отвечаю. Несколько свечей потухли, что радует меня, так будет легче избегать его взгляда.

— Элиза?

Расскажи ему о Божественном камне, уговариваю я сама себя. Скажи ему, что Алодия просто завидует. Что она злится, что мне уже шестнадцать, а я не проявляю склонности к исполнению своей судьбы, как избранной Богом. Но его открытый взгляд призывает меня быть честной с ним, так что я говорю ему то, что не говорила никому.

— Я убила нашу мать.

Его глаза сужаются.

— Что ты имеешь в виду?

Мои губы дрожат, но я выдыхаю через нос и пытаюсь отстраниться от своих слов.

— Алодия говорит, что у мамы было два выкидыша. Поэтому когда она забеременела мною, она слегла. Она молила Господа о сыне, о принце.

Мне пришлось стиснуть зубы, чтобы продолжить:

— Беременность была очень тяжелой, мать была слаба, и после того как я родилась, она потеряла много крови. Алодия говорит, что когда меня отдали в мамины руки, она увидела, что я девочка. К тому же темнокожая и толстая.

Я чувствую, как ледяной холод стискивает мои челюсти.

— Ее охватило горе, и она испустила последний вздох.

— Твоя сестра так сказала? Когда? Давно? — Хотя вопросы сыплются один за другим, его голос по-прежнему звучит участливо, будто ему действительно не все равно.

Но я не могу вспомнить.

Он приподнимает бровь:

— Год назад? Пару лет? Может, когда вы обе были еще маленькими?

Я нахмурилась, пытаясь вспомнить момент. Это было, когда Алодия и я еще учились вместе. Наши головы чуть не соприкоснулись, когда мы читали «Всеобщее руководство к Служению». Когда магистр Джеральдо попросил ее рассказать историю Божественного камня, я прервала ее, зачитав пассаж слово в слово. Именно после этого занятия Алодия пошла вслед за мной на кухню и рассказала мне правду о смерти мамы.

Я не хочу, чтобы он знал, как долго я храню эти детские воспоминания, так что я молчу.

Он просто смотрит на меня, а я хочу спрятаться под ярким одеялом.

— Ты думаешь, она до сих пор винит тебя в смерти матери?

— Она не утверждает обратное.

Мой голос звучит очень резко и жестко, как у капризного ребенка, но я не опускаю взгляд.

— Я думаю, ты будешь удивлена, — говорит он.

— Чему?

— Многому.

Многое бы удивило меня, это правда. Легко удивиться чему-то, когда тебе никто ничего не говорит. К тому же я поняла, что до сих пор не знаю, чего он хочет от меня. Он мог бы найти «друга» в Алодии или среди молодых придворных. Король отмел мои вопросы, как если бы я была ребенком, так же, как папа и Алодия, а я позволила ему задавать свои, как последняя дура.

Прежде чем я смогла набраться смелости и снова поднять тему, Алехандро говорит:

— Я думаю, нам стоит поспать сегодня, потому что завтра мы уезжаем.

Он встает и начинает сметать лепестки роз с одеяла.

— Ты можешь спать на кровати, — говорю я, — а я лягу в кресле у окна.

— Кровать достаточно велика для нас обоих. Я посплю поверх одеяла, — отвечает он.

Я замираю, а затем бормочу:

— Отлично.

Я сметаю оставшиеся лепестки роз и снимаю покрывало. Уверена, сон ко мне придет не скоро. Даже пульсирующий камень в животе не может убедить меня для удобства снять свадебное платье, и не уверена, что ощущение спящего рядом Алехандро позволит мне расслабиться. Я задуваю свечи на тумбочке и проскальзываю между простынями, спиной к мужу.

Матрас колышется, когда Алехандро укладывается рядом со мной. Я слышу его дыхание, когда он гасит свечи со своей стороны. Внезапно я чувствую его теплые губы на своей щеке.

— Чуть не забыл… С днем рождения, Лючера-Элиза, — шепчет он.

Я вздыхаю в темноте. Я думала, что худшее, что может произойти с моим новым мужем, это если он отвернется от меня с отвращением. Я ошибалась. Хуже этого то, что он слушает меня, смотрит на меня. Вдобавок к его красоте, он еще и добрый.

Его слишком, слишком легко полюбить.

Я не сплю и лежу, широко раскрыв глаза, сердце колотится еще долго после того, как последняя свеча на камине гаснет и мужчина рядом со мной засыпает, ровно дыша.

Наша карета возглавляет длинную процессию, которая ожидает у выезда с мощеного двора. Личная стража Алехандро высится рядом с ним, их темные лица не выражают никаких эмоций. По пути к карете мы должны пройти мимо фонтанов и кустов жакаранды, сквозь строй придворных и слуг, держащих в руках пшено и лепестки роз. Алехандро тянется, чтобы взять меня за руку, но папенька хватает меня первым и сжимает в объятиях.

— Элиза, — шепчет он мне в волосы, — я буду скучать по тебе.

Я практически уничтожена. За последние год или два папа обращал на меня больше внимания, чем за все предыдущие годы. Он всегда такой занятой, такой далекий. Неужели это только из-за расставания он понял, что ему есть до меня дело?

— Я тоже буду скучать, — с трудом выдавливаю я, и слова ранят меня заложенной в них правдой. Я знаю, что никогда не буду ему так дорога, как Алодия, но люблю я его не меньше.

Он отпускает меня, и вплывает моя сестра. На ней простое платье из нескольких слоев синего шелка, который красиво струится по ее тонким плечам; ее лицо прекрасно, как у статуи. Оно останавливается прямо рядом с моим — я чувствую запах ее жасминовых духов и вижу крошечные морщинки вокруг ее карих глаз. Тревожные линии. Странно, что я не замечала их раньше.

Алодия сжимает мои плечи сильными пальцами.

— Элиза, — шепчет она, — слушай меня внимательно.

Что-то в ее поведении, в силе взгляда заставляет меня забыть шум фонтанов и гул толпы и сосредоточиться на ее голосе.

— Никому не доверяй, Элиза, береги Алехандро, нянюшку Химену и леди Аньяхи.

Ее голос звучит так тихо, что я сомневаюсь, слышит ли нас отец. Я киваю, вдруг почувствовав тепло, и Божественный камень вспыхивает жаром. Это предупреждение?

— Я посылаю с вами голубей, — продолжает Алодия. — Используй их, если нужно будет быстро связаться со мной. Когда приедете, не бойся заявить о себе. Не бойся быть королевой.

Она прижимается щекой к моей щеке и гладит мои волосы, вздыхая.

— Будь здорова, Элиза, сестренка.

Я стою в ошеломлении. Мой муж берет меня за руку и тянет через толпу провожающих к нашей карете. Я знаю, что я должна взглянуть на всех и улыбнуться. Я должна показать придворным последний, великолепный взгляд принцессы, уезжающей прочь к вечному счастью. Это то, что сделала бы Алодия. Но перед глазами у меня стоят слезы, лицо пылает, потому что моя сестра не обнимала меня так с тех пор, как мы были маленькими детьми.

Ступенька на карете слишком высоко, чтобы по ней можно было удобно забраться. Стража Алехандро наблюдает, как он карабкается, а затем тянет меня к себе. Я одариваю его благодарной улыбкой, затем замечаю пшено и лепестки роз, застрявшие в его черной шевелюре. Я трогаю рукой свою голову. Сколько же времени потребуется Химене, чтобы привести в порядок мои волосы? Моя нянюшка уже устроилась с леди Аньяхи в последней карете, и внезапно мне хочется увидеть их снова, дать посуетиться надо мной. Я решаю найти их при первой же возможности.

Мягкие сиденья сделаны из синего бархата, но они становятся жесткими, когда мы трогаемся в путь. Золотая знать душевно поздравляет нас, и на мгновение воздух наполняется пшеном, цветами и сумасшедшими взмахами рук. Окно кареты достаточно высоко, и я вижу через двор отца и сестру, скрытых празднующей знатью. Утреннее солнце поднялось высоко, разлив золотой свет на убранство моего обширного дворца, на его стены с красивой обивкой. Я замираю, заметив сестру. Ее глаза закрыты, губы шевелятся, будто в молитве. Солнце мерцает на ее влажных щеках.

 

Глава 3

Алехандро, кажется, рад возможности посидеть со мной в тишине. Я складываю руки на коленях, стараясь держать их неподвижно и казаться равнодушной, пока карета с громыханием увозит меня далеко от моего дома. Я все думаю, как же начать разговор. Аллодия всегда отпускает комментарии о строительстве верфи либо о ценах на шерсть, но с такими темами я себя точно буду чувствовать не в своей тарелке. Я должна спросить его о нашем браке и о том, почему сестра просила меня быть осторожной, но я думаю, что менее страшным будет просто молчать.

Карета кренится и останавливается. Дверь распахивается. Солнечный свет окутывает силуэт стражника, и я поднимаю ладонь к глазам, чтобы рассмотреть. В растерянности я поворачиваюсь к мужу.

— Все в порядке, Элиза, — отвечает он. — Стражник отведет тебя к твоей карете.

К моей карете? Я пытаюсь понять.

— Моей…

— Было бы глупо, если бы я и моя жена ехали в одной карете.

Я чувствую нервное покалывание на лице при слове «жена», когда до меня доходит смысл. Я читала о таких вещах. Во время войны важные лица не должны собираться вместе и становиться мишенью. Я киваю и опираюсь на руку стражника. Грубую, сильную и недружелюбную.

— Я буду заглядывать к тебе, когда мы будем останавливаться на обед, — говорит муж.

Я выбираюсь из кареты и удаляюсь вместе с недружелюбным стражником, который ведет меня к задней части нашей пыльной процессии. Деревья вдоль дороги склоняются под тяжестью белых цветов, и я больше не вижу дворец. Мой мозг закипает от напряжения, как будто я в кабинете магистра Джеральдо и погружена в чтение «Войны прекрасной».

Никогда не собирать в одном месте все мишени.

Я замираю и смотрю на стражника. Его лицо молодо и красиво, несмотря на жесткие черты и пышные усы. В его темных глазах мелькает раздражение, но он быстро справляется с собой.

— Миледи, мы должны пройти к вашей карете.

Его голос звучит грубо и напряженно, будто ему редко приходится говорить.

Не бойся быть королевой, сказала мне Алодия.

— Будешь обращаться ко мне «ваше высочество».

Мой голос звучит ровно и уверенно, как у сестры. Но чувствую я себя нелепо.

— А после коронации будешь обращаться ко мне «ваше величество».

Он поднимает бровь.

— Конечно, ваше высочество. Простите меня.

Но его взгляд выдает скепсис и насмешку.

— Как тебя зовут?

— Лорд Гектор, личный стражник Его Величества.

— Рада познакомиться. — Я вежливо улыбаюсь, так, как улыбнулась бы Алодия. — Лорд Гектор, что нам угрожает?

Мое лицо краснеет, и сердце бешено стучит в груди. В любой момент он сможет понять, что вся моя уверенность — это блеф.

Но его бровь опускается, и он кивает.

— Я не должен сообщать подробности, ваше высочество. Но я передам ваш вопрос Его Величеству.

Я не смею настаивать. Он сопровождает меня к концу процессии, где мои служанки уже открыли для меня дверцу. Она вся в пыли из-за того, что карета в самом конце, но они протягивают руки, чтобы помочь мне забраться.

Они хотят знать, почему я не еду с мужем. Неловкость на первых порах — это нормально, уверяют они. Не волнуйтесь. Вы быстро привыкнете друг к другу. Я скриплю зубами, разочарованная их слепой уверенностью, но одновременно чувствую благодарность по отношению к ним. Я опускаю взгляд, не в силах объяснить.

Мы снова отправляемся в путь. Внутри очень жарко, и моя кожа становится липкой. Если бы я была спортивной Алодией, я бы вышла и пошла пешком. Может, поэтому мой муж не хочет ехать со мной. Может, никакой опасности и нет.

Я замужем за незнакомцем, и никто даже не удосужился сказать мне зачем, кроме намеков на договор. Конечно, тот факт, что я — Носитель Божественного камня, имеет значение. Но пока мне никто не объяснит, придется попытаться разузнать самой.

Пока Химена вытирает нижней юбкой мой влажный лоб, а Аньяхи наливает мне прохладное вино из дорожной кожаной фляги, я молюсь про себя, прося Бога сделать меня немного сильнее и немного храбрее.

Наш путь лежит через джунгли и горы, разделяющие наши страны. Верный своему слову, король регулярно навещает меня. Во время остановок на прием пищи он подробно расспрашивает, удобно ли мне. Пышные ли подушки? Хочу ли я, чтобы моя карета поехала во главе процессии? Нравится ли вино? Он очень мил и внимателен, всегда берет меня за руку, смотрит мне в глаза, будто действительно ему до меня есть дело.

В ответ на вопрос, который я задала лорду Гектору, мой муж говорит, что джунгли — опасное место, полное потомков осужденных, сосланных в эти дикие места много веков назад, когда тюрьмы Джойи были переполнены. Но мы не можем рисковать и отправляться в морское путешествие в сезон ураганов.

Магистр Джеральдо говорил об этих Пердитос, Заблудших, застрявших в джунглях. Еще учитель говорил, что они держатся подальше от дороги, поэтому я не знаю, верить ли мне Алехандро.

Иногда дорога начинает круто подниматься в гору, и тогда моя спина удобно лежит на стенке кареты, и я могу дремать, несмотря на постоянную тряску. Но через некоторое время пустынные кактусы и королевские пальмы уступают место золотым дождевым деревьям, роняющим желтые слезы. Семена глухо стучат о крышу кареты с неравными промежутками времени, и это не дает мне вздремнуть. По ночам я беспокойно сплю в большой палатке со своими дамами.

Джунгли полны шумов. Крики птиц, вопли паучьих обезьян и жужжание насекомых — все сражается за внимание. Ветер не может пробиться сквозь листву и охладить нас, но мы слышим его гул ярусом выше. Это действительно самое оглушительное место, в каком я когда-либо бывала.

На утро четвертого дня в джунглях наступает тишина. Это происходит так внезапно и так бескомпромиссно, что я выглядываю за шторку, ожидая увидеть, что Бог перенес нас в другое место и другое время. Но шелково-хлопковые деревья все еще маячат над нами, их темные непроницаемые стволы окружены рассеянным светом. Те же самые пальмовые листья отчаянно парят вокруг них в поисках солнечного света.

В двух каретах впереди лорд Гектор спрыгивает с крыши на землю, обнажив меч.

Наша процессия большая и шумная из-за скрипа колес карет, фырканья лошадей и лязга доспехов. Тем не менее, до того джунгли и не собирались почтить наше присутствие тихим благоговением. Рядом со мной леди Аньяхи начинает бормотать молитву.

Затем вдалеке раздается барабанный бой. Я не могу определить, где именно, но дребезжащее эхо отдается пустотой в моей груди. Снова раздается грохот, уже ближе.

Кареты резко останавливаются.

Нет.

Стража Алехандро действовала интуитивно. Они почувствовали опасность и остановили процессию, чтобы занять круговую оборону. Куда ни кинь взгляд, везде листва, и если бы я высунулась из окна кареты, мои пальцы могли бы достать до пальмовых листьев. Впрочем, невидимое копье врага может достать меня так же легко.

Впереди виднеется небольшая поляна, где деревья расступаются по сторонам дороги.

— Лорд Гектор! — кричу я, мое сердце бешено колотится. Он смотрит на меня, его грудь вздымается с долгими, выверенными вздохами. Но я знаю, что все понимаю правильно. «Война прекрасная» посвящает целые эпизоды обсуждению тактики противника. — Езжайте вперед. Мы должны увидеть, как они подойдут!

Он кивает в ответ и выкрикивает приказ, пока новый залп барабанного боя пробивает брешь у меня в груди. Лошади в гневе брыкаются в ответ, но тянут нас вперед, к поляне.

— Аньяхи, Химена. Мы должны лечь вниз, подальше от окон.

Карета пошатывается, когда они сползают с сидений. Мы втроем неловко, с трудом протискиваемся в пространство между скамейками.

— Стража Его Величества самая лучшая в мире, — уверенно дышит Аньяхи. — Нам ничего не угрожает.

Однако ее рука сжимает мою до синяков.

Свободной рукой я тянусь к двери, пока не дотягиваюсь и не задвигаю защелку. Мысль о том, чтобы покинуть кареты, пугает меня, и я представляю нас троих, лежащих на земле. Я надеюсь, Аньяхи права, и нам не грозит опасность.

Барабанная дробь становится все быстрее и громче. Я ударяюсь плечом о скамью, когда карета трогается. Я не смею подняться, чтобы выглянуть в окно, но надеюсь, что мы уже на поляне. Я слышу шаги и глухие приказы лорда Гектора, затем металлический скрежет.

Что-то ударяется о карету. И еще раз. Вскоре каменный град начинает барабанить о деревянные стенки. Я слышу стук возле своей головы. Блестящие черные точки стрел протыкают стены насквозь буквально возле моего носа. Мое лицо горит. Слишком жарко, слишком душно, трудно дышать. Божественный камень в пупке леденеет, и я задыхаюсь от удивления. Он никогда раньше не остывал.

Я чувствую, как нагрелись панели под моими ладонями. Слишком сильно. Едкий запах горящего дерева режет нос, а Божественный камень продолжает пульсировать холодом, словно предупреждая.

Аньяхи скулит:

— Пожар!

Наша карета наполняется дымом, и снаружи раздаются отчаянные крики.

— Принцесса! — вопит кто-то. — Быстро к принцессе!

Но голос слишком далеко.

Я ищу на стенке кареты защелку двери. Она открывается, и мы вываливаемся в холодный, свежий воздух под карету. Я падаю на что-то, что трещит под моим весом. Аньяхи кричит.

У меня нет времени выяснять, насколько больно я сделала ей. Лошади чуют дым и начинают брыкаться в упряжке. Мы в любой момент можем оказаться под колесами. Я жалею, что у меня нет с собой ножа, чтобы освободить лошадей, почувствовать какую-то власть в своих руках. Карета кренится вперед. Позади и слева от меня я вижу ногу Аньяхи, неестественно вывернутую, лежащую прямо на пути колеса.

Мне становится плохо.

— Аньяхи, ты должна затащить ногу под карету.

— Я не могу! — рыдает она.

Я хватаю ее за подмышки и тяну. Химена делает то же самое с другой стороны, но Аньяхи большая, а я никогда не отличалась физической силой. Лошадь пятится назад. Кареты скрипят. В панике Химена и я дергаем Аньяхи к нам, но мы лежим под таким неудобным углом, прижавшись к земле, что, увы, это недостаточно.

Звенит сталь, карета трясется. Кто-то перерезал ремни упряжи, и слезы облегчения жгут мои глаза.

Не понимаю, что делать дальше. Карета нас прикрывает, но она горит. Сейчас дым уже облизывает днище кареты, свернувшись вокруг панели, словно пепельная змея. Перед глазами мелькают ноги. Наши враги — босоногие демоны, практически голые и разукрашенные в черно-белые полоски. Ножные браслеты из мелких костей гремят, когда очередной демон скрывается или снова выбегает из джунглей. Они выбегают, обходят, исчезают; затем появляются другие. У их атаки нет четкого рисунка. Она случайная, непрерывная, беспощадная.

В нескольких шагах от нашей горящей кареты видна огромная пещера, образованная корнями хлопкового дерева. Я бы могла быстро до нее добраться, и Химена тоже, но вряд ли это сможет сделать Аньяхи со своей сломанной ногой.

Я поворачиваюсь к своим фрейлинам.

— Мы должны выбраться отсюда, пока карета не упала.

Они кивают, и я вижу круглые щеки Аньяхи, вымазанные грязью вперемешку со слезами. Мое сердце делает скачок, я очень не хочу потерять одну из них.

— Химена и я пойдем первыми, — говорю я Аньяхи. — Потом мы вытянем тебя за руки.

Я очень надеюсь, что стоя у нас получится сделать то, что не получилось лежа под каретой.

— Аньяхи, только ты не должна кричать, как бы больно тебе ни было.

Аньяхи прерывисто дышит. Затем она отрывает полосу ткани от подола дорожного платья. Меня распирает от гордости за нее, когда она комкает ткань и засовывает себе в рот. Я готова, говорит ее взгляд.

Тем не менее мы ждем. Бой идет слишком близко. Оттуда, где мы лежим, мы видим обнаженные тела, окрашенные сапоги из жесткой телячьей кожи. Человек падает на землю прямо передо мной, и я залезаю обратно под карету. Его глаза открыты и выделяются белизной на черном лице. Его волосы такой же длины, как и мои, но скручены в толстые комки. Он лежит неподвижно. Осторожно, с бешено колотящимся сердцем, я вырываю каменный нож из его все еще теплой руки и запихиваю его за лиф своего платья.

Наконец я вижу хоть какой-то просвет в боевых действиях и делаю судорожный жест Химене. Мы выползаем на четвереньках из-под кареты. Стоит мне приподняться, как у меня подворачивается нога, но я упрямо встаю и выпрямляюсь. Пока вокруг никого не видно, мы подхватываем Аньяхи под руки. Она громко стонет в кусок тряпки, пока мы тянем ее. Ее глаза плотно сжимаются, лицо сильно краснеет. Затем она идет вяло, как будто в бессознательном состоянии. Пока мы тянем ее к пещере, я каждую секунду ожидаю получить стрелу в грудь. Пот стекает по моей спине и по животу. Позади меня у Химены распустился пучок, и ее волосы теперь свисают, растрепанные, ниже плеч. Постепенно мы подходим к границе джунглей. Земля уходит вниз, когда мы залезаем под корни. В темноте прохладнее и спокойнее. В маленькой пещере достаточно места для нас троих. Я пытаюсь отдышаться, крепко держа на плечах Аньяхи, я чувствую облегчение от того, что мы смогли проделать этот путь.

Сейчас мне гораздо лучше видно битву. Стражник моего мужа, кажется, в состоянии выстоять против этих странных дикарей. Они сражаются спина к спине, щитом заслоняясь от стрел. Тела с обеих сторон падают наземь, и мой желудок протестует против запаха горящей плоти. Наша карета превратилась в преисподнюю. Я чувствую, как Химена рядом вздрагивает, когда пылающий каркас обрушивается на землю, разбрасывая снопы искр во все стороны. Еще чуть-чуть, и мы бы сгорели.

За обломками кареты двое дикарей прижали одного из наших стражников к дереву. Мне не видно его лица, но я вижу его тело, застывшее в панике.

Один из дикарей бросается с криком вперед и вонзает каменный нож в грудь человека. Человек вовремя успевает уклониться, и вместо этого нож соскальзывает на предплечье.

Он борется слабо, ударяя левой рукой. Когда он снова мешкает, я понимаю, что все кончено. Разукрашенные тела почувствовали запах смерти. Они начинают совершать странные движения, словно танцуют. Присели, встали, поползли. Они похожи на кошек из джунглей, вся эта дикая грация и жажда охоты. Потом я мельком вижу лицо обреченного человека.

Алехандро.

— Нет!

Я выбираюсь из нашего убежища. Химена кричит что-то неразборчиво. Она хватает меня за руку, но я вырываюсь. Все вокруг словно замирает, пока я бегу к моему мужу, живот и грудь отзываются болью при каждом шаге. Когда я пробегаю мимо перевернутого дилижанса, я вынимаю нож из-за лифа платья. Я не знаю, что я собираюсь сделать, но я не могу позволить Алехандро умереть. Разукрашенные мужчины окружили моего мужа, не замечая меня. Они все ближе и ближе, Алехандро готовится отражать их нападения с мечом в руке.

Слезы отчаяния текут по моему лицу, когда я нападаю на ближайшего. Вместе мы падаем на землю, и я плачу и ударяю его снова и снова, пока моя рука не начинает блестеть, а плечо не разгорается от ударов лезвием.

Кто-то тянет меня. Это Алехандро. Я моргаю, чтобы очистить зрение, и вижу двух разукрашенных у наших ног. Он, должно быть, убил другого. Я должна поговорить с ним, и я открываю было рот, но что-то яркое притягивает мой взгляд. Темно-красное. Его очень много, оно течет по моему лифу, впитываясь в мою юбку. Языком я чувствую металлический привкус, и меня начинает трясти так сильно, что мои зубы стучат друг об друга.

Алехандро прижимает меня к груди и гладит по спине, бормоча слова, которые я не могу понять. Сражение идет на спад, и скоро я буду беспокоиться о своих сожженных вещах, или о раненой руке Алехандро, или о сломанной ноге Аньяхи. Но сейчас я не могу думать из-за тепла в груди Алехандро. Может быть, он пока меня и не любит, но в окружении смерти, в этот драгоценный момент общего на двоих облегчения, он держит меня в объятиях.

Из-за Заблудших мы потеряли пятнадцать человек. Другие же, как Алехандро, ранены, но их можно вылечить.

Пока Аньяхи спит, лорд Гектор распрямляет ее ногу и накладывает шину. Я отхожу подышать воздухом и вытереть кровь с лица широкими, восковыми листьями. Мое платье все грязное и пропитано кровью, уже побуревшей и тяжелой, но почти вся моя запасная одежда сгорела в карете. В моем желудке бурлит — я не помню, когда в последний раз я была так голодна, — но мне кажется смешным просить еды, пока все вокруг заботятся о раненых.

Позже лорд Гектор находит меня, сидящей на пне и уставившейся на листву.

— Ваше высочество, у нас есть пленный.

Я смотрю на него и замечаю, что его усы стали матовыми и липкими.

— Да?

Непонятно, зачем он мне это сообщает.

— Король Алехандро сказал, что вам решать, что с ним делать.

Мне? Мое сердце снова стучит.

Возможно, это проверка, чтобы оценить девушку, которой предстоит стать королевой. Или, может, Алехандро занят другими делами.

— Этот человек — убийца.

Я говорю это, чтобы дать себе еще время подумать.

— Одно ваше слово, и я казню его сам.

Мое горло сжимается при мысли об этом. Это неправильно, что у меня есть власть над чьей-то жизнью.

Я бы предпочла, чтобы никто не умер сегодня.

— Он может говорить?

— Да.

— Тогда у меня к нему есть несколько вопросов.

Лорд Гектор помогает мне подняться на ноги. В его глазах светится уважение, которого я прежде не видела. Оно согревает меня, но лишь на мгновение. Стоимость такого уважения слишком велика.

Разукрашенный заключенный сидит, окруженный мечами. Его руки связаны впереди, лодыжки закованы в цепи. Он знает, что его положение почти безнадежно. Он смотрит по сторонам на своих охранников, вращая белками глаз и понимая, что любой из них может воткнуть нож в его сердце.

Он видит, как я приближаюсь, и в его глазах появляется надежда. Или хитрость. Есть что-то непотребное в кругах краски по всему его телу. Они призрачные, тошнотворные. Подойдя ближе, я вижу полые косточки, вплетенные в его длинные густые волосы.

— Миледи, — говорит он. Его голос звучит абсолютно чисто и четко — и очень нелепо из уст дикаря.

Я едва не исправляю его обращение ко мне, но я не хочу раскрывать, кто я.

— Меня назначили решить твою судьбу. Есть ли хоть какая-нибудь причина, почему я должна тебя пожалеть?

Я думаю, что есть хорошая причина, но мне нужно знать, поймет ли он.

Он молчит, а затем говорит:

— Я могу вам помочь.

— Как?

— Я знаю джунгли. Я знаю их секреты.

Глаза у него огромные, как у загнанного зверя.

— Будешь ли ты отвечать на каждый вопрос? Честно? Без утайки?

Лорд Гектор утвердительно кивает на мой вопрос. Он-то думает, что у меня есть план, а мне просто не хватает мужества видеть, как кто-то умирает.

— Буду, — отвечает Заблудший.

— Тогда я освобожу тебя.

— Благодарю, моя госпожа!

Он наклоняется вперед, сжимая ткань платья на моей талии, и склоняет голову в почтении. Это обычное коленопреклонение вновь присягнувшего вассала, и я понимаю, что ненавижу это. Это слишком интимно, слишком опасно, даже несмотря на мечи, указывающие со всех сторон на него.

Он замирает. Его пальцы нащупывают Божественный камень под моей окровавленной юбкой. Я знаю, что он чувствует его. Граненый, твердый, как алмаз, но теплый, будто живой. Заблудший отшатывается.

— Ты! — шепчет он. Его глаза широко раскрыты и полны слез, он начинает задыхаться.

Кто-то бросается вперед, пятно седых волос и гофрированные юбки. Раздаются булькающий звук и падение тела о землю. Химена! Она отступает, и я вижу нашего пленника лежащим на спине, со шпилькой моей нянюшки, воткнутой в шею.

Я смотрю на шпильку — такую малюсенькую — на кровь вокруг нее, стекающую по его коже в почву джунглей.

— Мне очень жаль, солнышко мое. Я думала, он собирается напасть на тебя.

Она произнесла это так, как будто сообщала, что я опоздала на утреннюю молитву.

Не веря своим глазам, я смотрю на свою нянюшку, которая только что поразила меня скоростью своего передвижения. Интересно, почему человек должен был умереть, узнав, что в моем пупке заключена жизнь?

 

Глава 4

В эту ночь мы поем гимн о спасении и зажигаем молитвенные свечи за упокой умерших. Свечи — это глупо. Если Заблудшие снова атакуют, огоньки, плавающие, как звезды в мраке джунглей, сделают нас мишенью. Но мы все равно зажигаем их.

Ни одного из пятнадцати погибших я лично не знала, и когда король шепчет имена каждого, я не могу вспомнить их лица. Тем не менее, все во время путешествия были добры ко мне, и я оплакиваю потери, как и Алехандро. Пока мой муж говорит о них, я молюсь про себя, благодаря Бога за спасение своей жизни и жизни своих фрейлин. Божественный камень распространяет нежное тепло по всему телу, как это всегда бывает, когда мои молитвы идут от сердца. Через некоторое время напряжение в спине от перетаскивания Аньяхи переходит в слабую боль, и я чувствую себя восхитительно сонно.

Мой самый большой страх, как у маленькой девочки, заключается в том, что Божественный камень перестанет жить во мне, что он станет холодным и бездвижным, как обычный камень. Тогда я пойму, что время для выполнения моего Служения миновало, что я была слишком эгоистичной, или ленивой, или глупой, чтобы действовать. Поэтому я научилась радоваться тому, что камень отвечает на мои молитвы. Это признак того, что я еще не совсем провалилась.

Алехандро завершает церемонию, пробормотав «Selah!», и все уходят, чтобы подготовиться к завтрашней дороге.

— Лючера-Элиза.

Его голос звучит так мягко, что мне кажется, он мне пригрезился, но его глаза, в которых отражаются свечи, смотрят прямо на меня, пока он подходит ко мне. Раненая правая рука, затянутая серым поясом, надежно закреплена на животе.

— Алехандро.

— Я хотел поблагодарить тебя, Элиза. Гектор говорит, что ты действовала с поразительной смелостью.

Я не помню смелость. Только жар и страх.

— И… — он избегает моего взгляда, — ты, возможно, спасла мне жизнь.

Алодия притворилась бы, что она не заслужила похвалы. Она превратила бы ее в лестную речь о том, как он победил всех без посторонней помощи.

Но Алехандро застыл в панике, и если бы не мое вмешательство, он бы наверняка умер. Чувствуя смелость, я говорю:

— Да, я спасла тебя. Всегда пожалуйста.

Возможно, в этом и заключается мое великое Служение — спасти жизнь короля. Но Божественный камень все еще гудит в предзнаменовании.

Алехандро улыбается мне мальчишеской улыбкой, которая согревает меня так, как никогда не грел Божественный камень, и мое беспокойство исчезает. Я смущенно улыбаюсь в ответ.

— Ты скучаешь по дому, Элиза?

Я открываю было рот, чтобы сказать: да, я страшно по нему скучаю, но вдруг понимаю, что это неправда.

— Немного. Я просто никогда не была так долго не дома.

Хотелось бы снова почувствовать себя в безопасности, обнять папу и даже поучиться у мастера Джеральдо. Но я не тоскую по всему этому. Пока еще нет.

Сразу после этого Химена тихонько подходит ко мне, поэтому я извиняюсь и спешу уйти. Не очень-то я готова ее сейчас видеть. Не знаю, какие вопросы задавать.

Мы мучительно пробираемся сквозь джунгли еще целых пять дней. Устав от двойных дозоров и тряски в переполненных, оставшихся на ходу каретах, мы постепенно покидаем духоту тенистых зарослей после дождя и меняем ее на сухость пустыни у подножия горы. Джойя Д'Арена, Жемчужина Песков, простирается перед нами. Оранжево-красные дюны стелятся вдоль горизонта, залитые мягким теплым светом. Я знаю, что Джойя — суровое, выжженное солнцем место, но ветер и песок, припорошенные сумерками, кажутся бархатистыми и приветливыми.

Лорд Гектор ведет нас по краю пустыни на запад, в сторону моря. Я вижу темно-зеленую кромку, может быть, в дне пути от нас, но в звенящей жаре трудно понять. За пальмами нас ждет Бризадульче, столица Джойи. Алодия бывала тут как-то раз и вернулась с историями о чудесных оазисах, красивых зданиях из песчаника и веселых людях, которые сразу же ее полюбили.

Я уже всей душой желаю приехать, сразу же переодеться, заказать ванну и наесться до отвала. У меня начинает болеть голова только от мысли о свежих фруктах и холодном вине.

Мы разбиваем лагерь около ручья, что стекает с гор и течет на запад, к городу и морю. В позаимствованном нами дилижансе Химена просит меня снять платье, чтобы она могла его выстирать. Она помогает мне с кнопками, и мне уже немного легче, хотя я немного нервничаю от того, что она так близко. Она была матерью для меня столько, сколько я себя помню. Но я думаю о ее шпильке — кажется, она будет у меня стоять перед глазами всю мою жизнь, — торчащей из шеи человека, и удивляюсь, как же мало я знаю о ней. Я никогда не спрашивала. Откуда Химена? Когда она начала служить моей семье? Почему она выбрала меня как объект любви?

«Испорченная девчонка, — называла несколько раз меня Алодия, когда мы росли вместе. — Изнеженная только потому, что она Избранная».

Алодия права.

— Химена.

— Что, любовь моя? — Ее пальцы заняты развязыванием завязок у меня на спине.

— Мне очень жаль. Так жаль.

Пальцы останавливаются.

— Почему ты говоришь это, солнышко мое?

Слезы щиплют глаза.

— Я не знаю, кто ты, не знаю ничего о тебе. Я не знаю, кто Аньяхи. И это моя вина.

На этот раз моя нянюшка не отмахивается от моих возражений банальностью или слабой похвалой. Она просто берет и обнимает меня своими сильными руками.

Химена рассказывает мне, что она сирота. Маленькой девочкой она прислуживала священникам в трапезной и стирала их одежды. Один служитель, отец Донасино, приметил ее тихую трудолюбивую натуру. Он обучил ее читать и писать, чтобы она могла работать с важными историческими документами в монастыре на Амалюре, где она проявила особый интерес к «Всеобщему руководству к Служению». После нескольких лет гравировки драгоценных слов на сердце отец Донасино рекомендовал ее для службы моему отцу, который в то время был молодым князем.

— Я до сих пор навещаю отца Донасино, когда есть возможность, — говорит она, вешая мою юбку сохнуть за окном дилижанса. — Он не может читать. Так что я читаю вслух для него. Он любит места в Священном тексте об избранных Богом.

У нее прекрасная улыбка, от которой образуются радостные морщинки вокруг маленьких глаз.

— Он был так рад, когда Бог избрал тебя в день посвящения. Целью его жизни стало прожить так долго, чтобы застать следующего Избранного.

Я не помню отца Донасино. Я должна быть польщена тем, что человек, которого я никогда не знала, придает такое значение моему существованию. Но вообще это немного напрягает.

Мне приходит в голову вопрос:

— Будешь скучать по нему?

Химена кивает.

— Очень.

Она залезает в дилижанс и садится на скамейку рядом со мной. У нее крепкие и мозолистые руки. Я пытаюсь представить, как они старательно водят кисточкой по пергаменту. Всю свою жизнь я чувствовала ее грубые пальцы на моей спине, смотрела, какие они ловкие и способные. Способные убить шпилькой.

— Ты как-то странно на меня смотришь.

— В тот день. С заключенным.

Ее взгляд смягчается.

— Я так и думала, что ты спросишь.

— Ты двигалась так быстро, Химена! И ты точно знала, куда втыкать шпильку, и знала, что он не нападет на меня, и я…

Все звучит неправильно, как будто я обвиняю ее, что было бы смешно, так как она не единственная, кто убивал в тот день.

Но она смотрит на меня так же, как всегда, с бесконечным терпением и совершенной любовью.

— Солнышко мое, я хотела бы многое тебе сказать.

Она проводит по моей щеке костяшками пальцев.

Дилижанс трясется, пока она спускается по ступенькам.

— Нужно проверить, как там Аньяхи.

Мои руки покрываются мурашками, когда я смотрю, как Химена идет мимо спальных мешков и костров нашего небольшого лагеря. Я понимаю, что выглядываю из окна в одной рубашке и порванном белье.

На следующий день я еду в одном дилижансе с Аньяхи, которой нужно больше пространства, чтобы положить сломанную ногу на скамью. Всякий раз, как мы попадаем на кочку, она вздрагивает и покрывается холодным потом. Я ее расспрашиваю обо всем, о чем должна была спросить давно, а она в это время обмахивает себя веером.

Я узнаю, что моя фрейлина — внебрачный ребенок графа Сирвано, придворного моего отца. Ее статус был слишком спорным, чтобы составить политический брак, и в то же время слишком важным, чтобы отправить ее в монастырь. Все зависело от настроения ее отца.

— Расти в его доме было ужасно, — говорит она. — Кругом шептуны, болтавшие за моей спиной, и темные взгляды, брошенные вслед. Одежду я донашивала за старшей сестрой. Она рвала ее или заливала чернилами, прежде чем отдать мне.

Я поглощена своими мыслями, когда она вспоминает все это, потому что я знаю, каково это — иметь обожаемую сестру и все время находиться под пристальным вниманием, постоянно ловить на себе осуждающие взоры двора. Всю мою жизнь Аньяхи мне сочувствовала, обнимала меня и говорила, как ей жаль меня. Теперь я понимаю почему.

— Я добровольно пошла работать в прачечную. Просто чтобы уйти и почувствовать себя полезной. Однажды при дворе мой отец заметил мои руки, все в мозолях и трещинах. И он избил меня. — Она пожимает плечами, как будто это не сильно расстраивает ее. А может, так оно и есть. Аньяхи никогда не бывает долго в плохом настроении. — Он также решил, что если я так сильно хочу работать, то он подыщет мне что-то, подходящее моему статусу, такому уж, какой он есть. Он правда так и сказал, «такому уж, какой он есть». Так что он устроил меня прислуживать своей последней жене, которая была ненамного старше меня. Он думал, что это будет для меня наказанием, но мы с ней стали подругами. А когда твоя маменька забеременела Алодией, миледи порекомендовала меня Химене, которая тогда была фрейлиной королевы.

Я спрашиваю:

— Ты когда-нибудь жалела, что пришла во дворец служить моей семье?

— О боже, нет, конечно. Я любила твою маму. И Алодию, хотя она невыносимо независимая и упрямая. Но ты, Элиза… Ты — радость моей жизни.

Она хитро улыбается.

— А кроме того, кормят во дворце гораздо, гораздо лучше! Стряпню графа нужно было скармливать животным.

Я хихикаю, вспоминая ночь год назад, когда мы ползли вместе на кухню за кокосовым пудингом, прямо под носом у Химены. В Аньяхи всегда в равной мере сочетались сопереживание, хорошее настроение и озорство, идеальное дополнение в пару моей серьезной и тщательной нянюшке.

Аньяхи замолкает, обмахиваясь веером. Веки у нее тонкие и полупрозрачные, как ветхий пергамент. Она состарилась за то время, что я ее не видела. Я наклоняюсь и целую морщины у нее на лбу.

Она улыбается, ее глаза все еще закрыты.

— Ты хорошая девочка, Элиза. Бог был прав, что выбрал тебя.

Я судорожно сглатываю. Ее любовь ко мне всегда казалась мне глупостью, но я благодарна ей за это. Может быть, Бог послал мне ее не просто так. Может быть, он знал, что я нуждаюсь в ком-то, кто мог бы понять, хотя бы немного, какой может быть моя жизнь. Я осторожно вытаскиваю веер у нее из рук. Когда я взмахиваю им перед ее лицом, она вздыхает с удовольствием. Я остаюсь с ней еще долго-долго.

В ту ночь Алехандро говорит мне, что до моего нового дома осталось всего несколько дней пути.

— Это хорошо! — восклицаю я. — А то я уже плохо пахну.

Затем мое лицо вспыхивает и заливается жаром, сравнимым с пустыней летом. Эта несчастная поездка сделала меня слишком легкомысленной.

Но он только смеется в ответ.

— Вам еще далеко до лорда Гектора.

Он смотрит вправо, где королевский страж сидит, полируя свой меч. Он услышал комментарий короля, и его усы дернулись, но лицо осталось невозмутимым.

— Как леди Аньяхи? — спрашивает Алехандро.

Я пожимаю плечами.

— Она говорит, что нога уже гораздо лучше, но она всегда так позитивно настроена, что я не уверена. Она слабее, чем хочет казаться.

— Вы ее очень любите. — Его взгляд смягчается, или, может, это лишь отблески костра, но мне становится трудно дышать. Он смотрит на меня так пристально, будто я одна в этом мире. — Элиза?

— Я… Она мне очень дорога.

— Ей повезло, что она осталась жива. Гектор рассказал мне, как вы и леди Химена вытаскивали ее из-под кареты.

Я смотрю на песчаные сланцы, из которых сложен наш лагерь, несмотря на то, что король улыбается мне нежной улыбкой, о которой девушки потом могут думать часами. Позже, когда я буду лежать одна под одеялом, я позволю своей памяти оживить этот момент и усыпить меня. Я даже посмею надеяться, что начинаю ему нравиться, что он меня полюбит и будет рад, что мы женаты.

Но прямо сейчас у меня есть вопросы.

— Алехандро, а эти Заблудшие… Они же не всегда нападали на путешественников.

Мой муж проводит рукой по черным волосам.

— Нет, не всегда.

— Почему сейчас? Почему на нас? — Я хватаюсь за юбку, чтобы не суетиться. Сейчас он скажет мне, чтобы я не волновалась, что эти вопросы не для маленьких девочек, как обычно говорил папенька…

— Мы считаем, что они вступили в союз с Инвьернами.

Я не сразу нахожу что сказать.

— Почему вы так думаете?

— Теперь у них есть стальное оружие. Стрелы из мягкого светлого дерева, какие мы никогда не видели раньше. Кроме того, в прошлом году группа Заблудших убила трех торговцев и сделала это острым инструментом, используемым для колки льда.

Ледоруб. Я никогда не видела льда или снега, хотя читала о них. Но почему Инвьерны объединились с Заблудшими? Мне в голову приходит мысль.

— Единственная сухопутная дорога пролегает между Джойей и Оровалле, — размышляю я вслух.

Он медленно кивает, глядя на меня с таким интересом, что я чувствую, что прохожу испытание. Я вдруг понимаю, что мы не встретили других путешественников на дороге. Хотя во время сезона ураганов дорога должна быть наводнена торговцами.

— Рискованное решение — путешествовать по этой дороге сейчас. — Я стараюсь говорить мягко, не допуская ни тени упрека.

— Да, это было рискованно. Но наше путешествие было тайным. Не представляю, как они узнали.

— Может, это было случайное нападение?

Он пожимает плечами.

Но мой разум спотыкается о его слова. Тайное.

— О чем ты говоришь? Тайное?

— Мои люди в Бризадульче не ждут возвращения своего короля еще месяц или около того.

Своего короля. Тайное путешествие.

А королеву? Что-то в моем взгляде заставляет его напрячься.

Я глубоко вдыхаю.

— Они ведь вообще не знают обо мне?

Он качает головой.

— Нет. Они не знают, что я привезу с собой жену.

Дорога выравнивается, и наш путь становится более комфортным. Воздух наполнен жаром, но легче ощущается на коже из-за постоянного легкого ветерка. Размытые, коричневатые пятна портят горизонт. Песчаные бури, объясняет мне лорд Гектор, когда замечает, что я смотрю на него. Во время сезона ураганов ветер дует вглубь материка от океана, и образующаяся песчаная буря так сильна, что может содрать кожу человека до костей. Я рада, что мы поедем на запад, к морю, оставляя дюны далеко-далеко.

Я скучаю по Химене. Может быть, не стоило спрашивать о человеке, которого она убила. Теперь я чувствую нечто между нами, нечто огромное, неосязаемое и невысказанное. Она, как всегда, каждое утро помогает мне одеваться и заплетает волосы и каждую ночь взбивает мои гофрированные юбки. Но ее прикосновения резкие, а взгляд грустен и далек. Или, может быть, я себе это воображаю.

Аньяхи чувствует себя все хуже. Лорд Гектор подозревает, что она подхватила какую-то тропическую лихорадку, хотя никто, кроме нее, не заболел. Ее кожа, раньше темная, как у меня, стала пепельно-серой. Когда она дремлет, ее сон лихорадочен и беспокоен. Что-то пугает ее. Она часто выкрикивает мое имя, паникует, и мне приходится хватать ее липкие руки и шептать ей на ухо, пока она не успокоится. Когда она просыпается, она твердит, что не помнит ничего из своих снов, но я уверена, что это не так.

Мы в двух днях пути от Бризадульче, а у нас в карете стоит запах гниющей плоти. Я не врач, и несмотря на мое королевское воспитание, я совсем не сведуща в целительстве. Тем не менее, я не знаю лихорадки, которая могла бы вызвать такое зловоние.

Я отвожу Химену в сторону во время очередной остановки для перекуса орешками и сушеными дольками манго.

— Это не тропическая лихорадка, Химена. И не сломанная нога. Почему она…

Химена смотрит на мою руку. Я понимаю, что сжимаю ее слишком сильно, мои пальцы глубоко вонзились в ее плоть.

Я расстроенно убираю руку, но вдруг замечаю слезы в глазах Химены.

— Что это, Химена? Ты что-то недоговариваешь.

Нянюшка кивает и сглатывает слезы.

— Аньяхи ранена куда сильнее, чем мы думали. И она ничего не сказала нам. Ничего.

Ее дрожащий шепот и страх лжи камнем ложатся у меня на груди. Я никогда не видела, как Химена плачет.

— Ты имеешь в виду, сильнее, чем просто сломанная нога?

— Это другая нога. Там рана. Над лодыжкой. Когда мы вытаскивали ее…

Рана. Это просто рана. Ведь ничего страшного?

Химена продолжает говорить, а я почти ничего не слышу из-за шума в ушах. Что-то там об инфекции и о том, что слишком поздно ампутировать ногу.

Я мчусь обратно к карете. Аньяхи лежит, распластавшись по скамейке. Она стонет от лихорадки даже во сне. Я хватаю ее за ногу, ту, которая не сломана. Скрытые под юбкой, тряпки вокруг ее лодыжки влажные и коричневатые, будто в пятнах от чая. Когда я их разворачиваю, запах становится совсем невыносимым. Пахнет так, будто рыба полежала долго под солнцем, но слаще, словно гнилые фрукты. Аньяхи начинает метаться, когда я открываю ее рану.

Я содрогаюсь и прикладываю руку ко рту. Сиреневая и зеленая каша вместо кожи. Что-то черное и вязкое сочится из раны, кожа по краям жутко облезает.

Это мы виноваты во всем — я и Химена; мы сделали это, когда вытаскивали ее из-под кареты.

Есть только одна вещь, которую я могу сделать. Я падаю на скамью напротив моей фрейлины. Когда я закрываю глаза, Божественный камень начинает посылать теплые импульсы.

Я избранная Богом. Он непременно услышит мои молитвы.

На следующее утро Аньяхи пробуждается от температуры. Мое сердце стучит с надеждой. Всю ночь камень в моем пупке излучал спокойствие, означающее, что он услышал меня. Я уверена, что Аньяхи исцелится.

Целую минуту она пытается сосредоточиться. Увидев меня, она улыбается.

— Элиза, — шепчет она. Ее карие глаза светятся спокойствием.

Я глажу ее по лбу.

— Надо было сказать нам, Аньяхи. Ты должна была…

— Послушай меня.

Моя рука замирает на полпути.

— Элиза, у тебя прекрасная судьба.

Несмотря на ее мягкий голос, в нем есть что-то жесткое. Карета гремит, мои пальцы покалывает.

Она хватает меня за руку и сжимает.

— Ты не должна терять свою веру, дитя. Несмотря ни на что. Не сомневайся в Боге или в его выборе. Он знает бесконечно больше, чем мы можем себе представить.

Я качаю головой. Что-то не так. Она никогда раньше так не говорила со мной. Я открываю рот, чтобы сказать ей, что все будет в порядке, что я молилась за нее…

— Он так сильно любит тебя. Как и я. Обещай, что будешь доверять ему.

Я должна пообещать. Все, что угодно, лишь бы ей стало легче. Но я не могу найти слова.

Она вздыхает и закатывает глаза. Ее голос звучит очень тихо, когда она произносит:

— Ты — свет моей жизни, Элиза. Моя особенная…

Ее руки отпускают мои.

— Аньяхи?

Но она не отвечает. Она похожа на куклу со стеклянными глазами, застывшими с удовлетворением, губы слегка приоткрыты. Я осторожно наклоняюсь к ней, чтобы закрыть глаза кончиками пальцев, в надежде, что она просто уснула. Но тишину сна не спутать с тишиной смерти.

 

Глава 5

Я никак не могу очистить голову от тумана, хотя лорд Гектор так вежлив и деликатен со мной. Это слышно по тому, как понизился его голос и какие мягкие и медленные слоги получаются у него. Очень мило с его стороны.

— Мы возьмем ее с собой в город. — Химена говорит сквозь слезы. — Нужно похоронить ее достойно.

Лорд Гектор кивает.

— Тогда я начну готовить тело… вернее, даму для путешествия.

Я смотрю на них и понимаю, что Химена ответила ему, потому что я не могла.

— Нет.

Это слово сначала удивляет меня, но, подержав его немного во рту, я понимаю, насколько это правильное решение. Они ждут моих пояснений, а я стою, уставившись на пустыню. Она мерцает красно-желтым, отражая восходящее солнце. Неделю назад Аньяхи говорила мне, что всегда мечтала увидеть пустыню. Она говорила, что не может себе представить, что земля похожа на волны и простирается далеко-далеко, словно море.

— Мы похороним ее там. В песке.

Кожаные доспехи стражника скрипят, когда он кланяется. Я прижимаюсь к Химене, и она гладит мои косы.

Вечером второго дня, после того как Бог не услышал мои молитвы, мы доезжаем до Бризадульче. Я не замечаю города, потому что песчаник желтых стен сливается с пустыней. Мы проезжаем по аллее из кокосовых пальм, и вдруг перед нами вырастает стена в три раза выше человеческого роста. Я вытягиваю шею, рядом как раз проезжает лорд Гектор. Он смеется и говорит мне, что такие высокие стены построили для защиты от песчаных бурь.

Бризадульче совершенно не похож на Оровалле. Для начала, я чувствую вонь, будто из уборной, в которой закончилась солома. Улочки кривые и узенькие. Купеческие магазины и дома падают друг на друга, будто случайные груды детских кубиков. Я смотрю на все это с недоверием. Все вокруг высокое, тесное и тусклое, не понимаю, как люди могут жить в таком месте, зная, что всего в нескольких шагах есть бескрайнее небо и безбрежная пустыня.

Мы ловим несколько равнодушных взглядов — женщина, выбивающая одеяло из грубой ткани, двое мальчишек с изгвазданными коленками, перебегающие соседнюю улочку, высокий бородатый мужик, продающий кокосы, — но мы же едем в каретах, хранящих на себе следы от битвы с Заблудшими. Ничего королевского или заслуживающего внимания. Я рада этому обстоятельству, потому что сейчас не готова к вниманию.

Дорога идет вверх, пока мы углубляемся в город. Здесь все больше высоких зданий с чистыми линиями и яркими занавесками на окнах. Иногда в сумерках мелькает настоящее стеклянное окно. Раз пошли такие изменения в архитектуре, думаю, мой новый дом будет роскошным и поражающим воображение.

Но все оказывается не так. Стоящий на вершине холма в центре города, чудовищный дворец Алехандро — самое уродливое здание, которое я когда-либо видела. История Джойи Д'Арена отражена в лоскутном одеяле из песчаника и речного камня, штукатурки и дерева, коллективных усилий тысячелетия усердствовавших строителей. Окружающая стены земля бесплодна и сера, почти неотличима в сумерках от камня. Этому месту просто необходимы яркие пятна. Может быть, Алехандро позволит мне посадить бугенвиллию.

Факел освещает наш путь, пока мы огибаем дворец в направлении конюшни. Время от времени мы останавливаемся около стражников, и я слышу отдаленные голоса, хотя не могу разобрать ни слова. Наверное, Алехандро называет себя. Я представляю, как он рассказывает им обо мне. Я привел в свой дом самую замечательную, самую красивую женщину, чтобы она стала моей невестой! И сразу слуги начинают суетиться, готовя угощение, цветы и песни к нашему приезду. Я смеюсь вслух. Со дня свадьбы меня посещают странные мысли.

Я подпрыгиваю, почувствовав, как пальцы Химены сжали мое колено. Стало так темно, что я и забыла, что она сидит напротив меня. От необходимости объяснять свой смех меня спасает Алехандро, появляющийся в окне кареты и подсвеченный факелами.

— Элиза! — Он улыбается, словно мальчишка, показывающий свою любимую игрушку. — Вот мы и дома.

Дома. Я слабо улыбаюсь в ответ.

— Я сказал сенешалю, что мы устали после поездки и ничего не сможем делать. Кроме того, — улыбка становится извиняющейся, — я сказал, что ты — моя особая гостья и за тобой нужно ухаживать со всей любезностью. Так что дай мне знать, если тебе что-то придется не по душе.

Особая гостья. И все?

Он держит меня за руку, пока я выбираюсь из кареты. Но когда я собираюсь поблагодарить его, он не отпускает руку, а сжимает ее еще крепче и говорит:

— Я покажу тебе твою комнату.

Я киваю, сглатывая. Химена остается позади меня.

Мы оказываемся в песчаном каретном дворе, конюшни слева от нас. Темнота скрывает детали, но я слышу ржание лошадей и запах навоза с оттенком остроты свежескошенного сена. Справа возвышается тяжелый монолит дворца. Мои спутники снуют, разгружая кареты и вьючных лошадей. Я не вижу незнакомых лиц, что кажется странным. Всякий раз, когда папа и Алодия возвращались из похода, все слуги выбегали их приветствовать.

Значит ночью, никаких слуг, с черного хода, особая гостья.

Так или иначе, Алехандро решил сохранить меня в тайне.

Мне трудно держать руку в руке Алехандро, потому что я не уверена, что он обращает на это внимание. Мое сердце колотится где-то у горла от напряжения и, возможно, позора, как мы будем входить во дворец и пробираться по коридорам и лестничным пролетам. Химена следует за нами. Я читала «Войну прекрасную» бесчисленное количество раз, так что я знаю — я должна сосредоточиться на маршруте и узнать свое окружение. Но мне сложно думать, когда мое лицо пылает от унижения.

Мы останавливаемся у двери из красного дерева с резными виноградными лозами и цветами. Алехандро открывает ее, и мы заходим в прохладную комнату, освещенную восковыми свечами. У меня нет времени, чтобы рассмотреть все во всех подробностях, потому что Алехандро тянет меня к себе и слегка обнимает.

— Я прошу тебя никому не говорить о нас, ради меня, — говорит он, пока Химена проскальзывает к нам в комнату. Он выглядит так же, как в нашу брачную ночь, глаза цвета корицы отливают коричневым при свечах. — Я не готов сказать всем, что я женат. Я должен хранить это в тайне, пока не настанет нужный момент.

Король так на меня надеется, так хочет найти понимание. А мне просто нечего сказать.

— И я думаю, будет лучше, — продолжает он, — если ты пока никому не будешь говорить о Божественном камне.

Я закусываю губу и делаю глубокий вдох. Не буду же я плакать перед ним.

— Элиза?

Насколько я хочу помочь ему и завоевать его сердце, настолько я вдруг отчаянно чувствую, что все еще принадлежу себе. Поэтому я измеряю его лучшим взглядом Алодии, который она использует для ленивого повара и сестренки.

— Я доверяю тебе, Алехандро. На данный момент. Потому что моя сестра сказала мне доверять тебе. Но это единственная причина. Я очень надеюсь, что ты дашь мне и другие причины.

Я молчу, потрясенная, когда он обнимает меня и притягивает к себе.

— Спасибо, — шепчет он мне в волосы. Затем он отпускает меня, хватает за руку и подносит ее нежно к губам.

Меня бросает в жар от его поцелуя, но когда он желает мне спокойной ночи, я не в силах улыбнуться ему в ответ.

Алехандро выходит, закрыв за собой дверь. Я поворачиваюсь к кровати, высокой, из массивного дерева, с прозрачным балдахином и трехступенчатой лесенкой. Химена уже сняла покрывала. Она смотрит на меня с пониманием, ничего не упустив из моего разговора с Алехандро. Я больше не в силах сдерживаться. Рыдания сотрясают мою грудь, я шмыгаю носом и просто хочу заснуть и не проснуться.

Божественный камень как ледяной кулак лежит в моем пупке, извиваясь и задевая позвоночник. Я не могу дышать, легкие застыли в ужасе. Алехандро нависает надо мной. Он тянется к камню.

— Отдай его мне! — кричит он.

Я свернулась у изголовья кровати, как жук. Алехандро настиг меня. У него глаза хищника, они горят красным и выглядят по-кошачьи. Я понимаю, что внутри него, извиваясь под кожей, живет животное, я вижу это по тому, как он двигается, чувствую это по его запаху. Я не помню, как хватаю кинжал, но он ледяной тяжестью ложится в мою руку. Я бью и бью Алехандро ножом, пока кровь потоками не заливает мне предплечья и ладони, ноющие от ударов.

Я моргаю. Леди Аньяхи улыбается.

— Доверяй, — говорит она, протягивая руку к Божественному камню. Ее ногти вонзаются в кожу моего живота и скребутся вокруг камня. Огненные стрелы боли пронзают мои бедра и ноги. Она запускает пальцы глубже и тянет. Такое чувство, что мой позвоночник выходит через мой пупок. Боль слишком сильна, чтобы ее терпеть. Я пытаюсь дышать. Вдохи быстрые и неглубокие, но этого достаточно, чтобы я смогла закричать. Аньяхи отшатывается, пораженная. С ее пальцев, распухших и черных от инфекции, капает что-то малиновое. Она улыбается.

— Тебе пора просыпаться, моя Элиза.

— Элиза! Кто-то стоит у двери.

Я открываю глаза и вижу шелковый купол оранжевого и кораллового, отделанный стеклянными бусинами, которые мерцают в нежном утреннем свете. Химена приподнимает меня за плечо, и в этот момент снова раздается стук в дверь.

— Кажется, ты уснула, солнышко мое.

Мои мышцы просто растворяются в шелковых покрывалах, я разжимаю челюсти и глубоко дышу. Кровать очень пружинистая и мягкая. Такая, в которую девушка может полностью погрузиться, если ей не хочется встречать новый день. Но стук продолжается.

Я натягиваю одеяло до подбородка. Химена приветливо улыбается, когда я кричу:

— Входите!

Входит девочка примерно моего возраста. Она маленькая и красивая, с точеными скулами, изящная и изысканная, даже в домотканой шерсти. Она приседает в низком реверансе, который выглядит как танцевальный шаг, будто она собирается сделать разворот. Я пристально смотрю на блестящие черные волосы, выбивающиеся из-под ее шляпки горничной. Наконец я понимаю, что она ожидает разрешения обратиться ко мне.

— Говори.

Она стоит и улыбается. Один из ее передних зубов немного выступает вперед. Я сосредотачиваюсь на недостатке, пока она окидывает взглядом мое тело под одеялом и останавливается на моем лице. Черные глаза сверкают, будто она увидела что-то ценное. Она слегка приподнимает брови, а затем выражение ее лица становится пустым, и она опускает голову.

— Меня послали помочь вам приготовиться к завтраку.

У меня в животе урчит, и я думаю о свежем хлебе с медом и фиговых пирожных со сладким кокосовым молоком.

— Как тебя зовут? — спрашиваю я.

— Косме.

У нее странный, ритмичный акцент жителя пустыни.

Я откидываю одеяло и сажусь. Пол где-то далеко внизу, и я медленно опускаю ноги, пока мои пальцы не касаются коврика из овчины.

— Косме, моя одежда пострадала во время путешествия. Нельзя ли найти для меня блузку и юбку?

Она хмурит брови в замешательстве.

— Наверное, я смогу найти корсет и платье… — Затем она вдруг судорожно вдыхает: — Вы из Оровалле!

Ужас наполняет меня изнутри. В корсете я буду похожа на чучело свиньи; к тому же, за исключением дня моей фальшивой свадьбы, я никогда не надевала на себя ничего ограничивающего движения. Женщины Джойи носят исключительно корсеты?

— Да, я прибыла из Оровалле. Можешь обращаться ко мне «леди Элиза».

Я ловлю одобряющий взгляд своей нянюшки.

Косме снова приседает в реверансе.

— Я посмотрю, смогу ли я найти что-нибудь для вас, леди Элиза.

И она уплывает прочь из комнаты, будто она принцесса, а я унылая горничная в закопченной одежде.

После ее ухода мы с Хименой немного осматриваемся. Всего в нашем распоряжении три комнаты. В моей спальне с огромной кроватью имеется туалетный столик, маленький балкон с видом на засохший сад, коврики из овчины и большие подушки с кисточками. В комнате поменьше — для горничной — стоят кровать и шкафчик. Прохладный атриум с гардеробной и купальня соединяли эти две комнаты. Бассейн квадратный и вручную облицован потрясающими синими и желтыми камушками. Светящийся фонарь наполняет атриум туманным золотистым светом. Нигде нет ни единого стула. Помнится, Алодия говорила, что в Джойе Д'Арена люди сидят на подушках.

Из моей спальни ведет еще одна дверь, но она заперта.

Комната не больше, чем была у меня дома, но наполнена глубокими цветами и дорогими тонкими тканями. Мне нравятся шелковый и марлевый балдахин у меня над кроватью и полоски на стенах. Но я скучаю по шуму фонтанов, по алламанде, вьющейся зелеными завитками у моего окна.

Пока мы ждем, Химена расчесывает мне волосы и заплетает косы. Я обожаю эти утренние часы, когда я чувствую ее пальцы у себя на голове, нежно теребящие мои локоны. У меня блестящие черные волосы, каскадом ниспадающие до талии. Химена обычно заплетает мне две косы, одну поверх другой, потому что волос слишком много. Аньяхи говорила мне, что еще у меня симпатичные глаза и губы. Несомненно, она была неправа, ведь мои губы похожи на жирных слизняков, а глаза слишком малы, к тому же их закрывают щеки, похожие на огромные гранаты. Но приятно иметь хотя бы что-нибудь одно красивое.

Косме возвращается с охапкой одежды. Она раскладывает все на кровати, и я задыхаюсь от великолепия. Так много цветов, так много тканей и отделок! Стеклянные бусы, зашитые в корсеты, инкрустированные жемчугом лифы, тончайшие кружева. Я пробегаю пальцами по подолу одного платья. Оно нежно-кораллового цвета, как мой балдахин, с легкой бахромой на юбке. Но оно маленькое. Сшито на утонченную девушку вроде Косме.

— …вы одного роста с королевой Розаурой, — говорит она, — и я подумала, что что-нибудь из этого подойдет.

Конечно же, не подойдет. Это настолько очевидно, что все это мне мало, что я смотрю на малышку-горничную. Она намеренно меня оскорбляет, только я не могу понять зачем.

Химена опирается сбоку на мое плечо, и все, что я могу сделать, это не плакать. Я смотрю на кафельный пол, на ковер из овчины, что подвернулся с одного конца. Нянюшка тихо шепчет мне на ухо:

— Я застирала вчера твои вещи в атриуме. Они почти высохли.

Я чуть не задыхаюсь от облегчения.

— Спасибо.

Косме ведет нас к огромной столовой с высокими потолками. С витражей льется синий свет. Люди уже сидят на подушках, когда мы входим, перед ними расставлены в ряд блюда, так что все проявляют небольшой интерес к нам. Мужчины гладко выбриты, женщины все в корсетах. Все ярко одеты и имеют пустые выражения лиц. Никто не произносит ни слова. Своего мужа я среди них не вижу.

Одна женщина встает, чтобы с улыбкой поприветствовать нас, я благодарно улыбаюсь ей в ответ. Она скользит вперед, с распростертыми золотыми руками. На загорелом лице очень сильно выделяются сияющие медово-карие глаза.

— Вы, должно быть, особая гостья Алехандро! — говорит она. Ее голос мягкий и высокий, как у молодой девушки. Лишь слабые морщинки и немного усталые глаза выдают, что ей около тридцати.

Я киваю, не зная, что сказать. Вот бы здесь был король, и я могла просто повторять за ним.

— Давайте, садитесь со мной.

Она хватает меня за руку, и я позволяю себе пройти вперед.

— Меня зовут княгиня Аринья. Я познакомлю вас со всеми после того, как вы поедите.

Вместе с Хименой я сажусь рядом с княгиней, влажные оборки юбки застревают у меня между ног. Странно, что княгиня не спросила, как меня зовут, и что она говорит о моем муже с такой фамильярностью.

Я пытаюсь не сильно проявлять интерес к еде, пока она наполняет деревянную тарелку различными кушаньями. Я смотрю на людей, сидящих вокруг меня, как они изящно едят и сразу же отводят глаза, когда я ловлю их взгляд. Столовая сделана из камня, она серая и огромная, слишком большая для такого количества людей. Я скучаю по своей уютной маленькой кирпичной кухоньке.

Княгиня Аринья кладет тарелку мне на колени.

— Это вам, леди Элиза.

Она уже знает мое имя. Я никого не просила обращаться ко мне таким образом, кроме Косме. Я бросаю взгляд на занавешенные двери, через которые мы вошли, но горничная уже ушла.

Я набрасываюсь на еду. Она довольно пресная, но все равно гораздо лучше, чем походная. Я жую пышные булки, вспоминая миндальную глазурь в сочетании с мягким яичным вкусом. Может, на кухне Алехандро согласятся поэкспериментировать с некоторыми блюдами Оровалле.

Затем я вспоминаю о Химене. Аринья не удосужилась угостить ее. Я передаю ей свою тарелку, улыбаясь. Она подмигивает мне и берет крошечный пирожок с заварным кремом. Когда я кладу блюдо между нами, я замечаю, что некоторые мои соседи странно смотрят на меня. Интересно, что я сделала не так. Может, они не привыкли к тому, что к прислуге относятся с уважением. Или я ем недостаточно изящно для них. Я кладу очередной кусочек выпечки в рот и отворачиваюсь.

Внимание людей переключается на дверь. Занавес отодвигается, и входит лорд Гектор, а за ним Алехандро. Я так рада видеть их обоих. Все встают и низко кланяются, а я сижу как дура и не знаю, что делать. Кланяется ли жена мужу в Джойе Д'Арена? Кланяется ли принцесса королю? Я кланялась отцу только на официальных мероприятиях.

Я с трудом поднимаюсь на ноги, мое лицо пылает, когда я понимаю, что влажная юбка прилипла к ногам. Алехандро не видит, но уж княгиня Аринья точно тщательно изучает мой вид сзади. Я не смею одернуть юбку.

Алехандро шагает ко мне, улыбаясь, будто рад меня видеть. Его кожа свежа, волосы спадают со лба мягкими черными волнами. Мне нравится то, как они вьются у него за ушами, и нравится его волевой подбородок, контрастирующий с тонкими чертами лица. Алехандро берет меня за плечи и наклоняется, чтобы поцеловать меня в пылающие щеки.

— Я надеюсь, вы хорошо спали, ваше высочество? — громко спрашивает он.

Ваше высочество. Я буквально чувствую кожей общий взгляд соседей по столу, удивленно рассматривающих меня.

Алехандро поворачивается ко всем лицом.

— Вы со всеми познакомились, Элиза?

— Только с княгиней Ариньей, которая была чрезвычайно добра ко мне.

Слева от нас дергаются усы лорда Гектора.

Алехандро смотрит поверх моей головы на красивую княгиню.

— Да, я уверен, что она была добра.

Его взгляд скользит по комнате.

— Я хочу представить вам Лючеру-Элизу де Рикеза, принцессу Оровалле. Она у нас в гостях на неопределенное время от имени своего отца, короля Хицедара.

Я готова рассмеяться, когда все, кто был так равнодушен ко мне, принимаются кланяться. Значит, я принцесса Оровалле. Ну хоть что-то. Хотя, открывая им, кто я, мы выдаем им тайну о Божественном камне. В Оровалле каждый знает имя Носителя. Может, в Джойе Д'Арена дело обстоит иначе. Много веков назад, когда мои предки оставили земли Джойи, чтобы захватить нашу маленькую долину, немного осталось людей, следующих Божественному пути.

Алехандро жестом приглашает меня сесть.

— Не хотел прерывать ваш завтрак, простите меня.

Я с удовольствием сажусь, думая о том, что в следующий раз, когда я встану, надо будет выковырнуть юбку из зада. Алехандро садится между мной и княгиней Ариньей. Лорд Гектор встает на страже за королем.

Я с трудом выслушиваю вежливую чушь от остальных людей. Хорошо спалось? Как завтрак? Дайте мне знать, если что-нибудь понадобится! И, конечно, расспросы о дороге, на которые я отвечаю односложно, не желая обсуждать ужасную смерть Аньяхи или сражение в джунглях. Алехандро представляет меня каждому, но их имена превращаются в кашу в моей голове. Помню только графа Эдуардо, генерала Луз-Мануэля и, конечно, княгиню Аринью. Я обычно хорошо все запоминаю, и надо было бы записать имя каждого, но сейчас мне трудно озаботиться этим. Я до сих пор чувствую себя очень уставшей, и мне одиноко.

Я ловлю себя на том, что склоняюсь к Алехандро. Вот бы он обнял меня, как в день атаки Заблудших или как ночью, когда я сказала, что доверяю ему. Но я останавливаю себя. В этом душном городе я не его жена и, несмотря на нашу дружескую беседу в первую брачную ночь, вряд ли даже его друг.

Возможно, он ощущает мою внезапную печаль, потому что я вижу вопрос в его взгляде. Я изображаю слабую улыбку на своем лице. Из-за его плеча за нами наблюдает очаровательная Аринья. Она недовольно надувает губы, как будто вот-вот заплачет. Она встречает мой взгляд и опускает глаза в тарелку. Заинтригованная, я изучаю ее профиль. Есть что-то в ее глазах, широко раскрытых, будто от боли, и в том, как она тяжело вздыхает.

— Что такое? — шепотом спрашивает Алехандро.

Есть ли что-то между тобой и Ариньей?

— Эм-м… спасибо за то, что прислали ко мне Косме, она очень помогла мне этим утром.

— К тебе пришла Косме? Я не посылал эту девушку. — Его голос звучит встревоженно. — Я вообще никого не присылал, я собирался завтракать с тобой в твоей комнате. — Он еще больше понижает голос. — Косме — служанка Ариньи.

— Понимаю, — говорю я и действительно все понимаю. Аринья хотела разузнать об «особой гостье» Алехандро. Что она предпримет, когда узнает о нашем браке?

— Я могу запретить ей приходить к тебе.

Я уже собираюсь кивнуть, как вдруг придумываю кое-что получше. «Не бойся быть королевой», — сказала мне Алодия.

— Благодарю, но не стоит. — Я ухмыляюсь. Я еще не королева, но собираюсь ею стать.

Я наклоняюсь через него к Аринье.

— Княгиня?

— Ваше высочество? — Какой милый, безобидный голосок.

— Благодарю вас за любезность, с которой вы предоставили мне в пользование вашу горничную. Я трагически потеряла свою фрейлину в нашем путешествии через джунгли, и появление Косме было как нельзя кстати.

— Всегда к вашим услугам, — отвечает Аринья, улыбаясь, отчего становится похожей на кошку.

— Я бы хотела узнать, не согласитесь ли вы предоставить мне ее на все время моего пребывания? Она отлично справляется с работой.

Ее лицо застывает на миг, столь краткий, что я почти верю, что сама придумала все это.

— Разумеется, ваше высочество. — Она кивает головой в знак безоговорочного согласия.

— Благодарю вас.

Несколько довольно длинных абзацев «Войны прекрасной» посвящены искусству приближения к себе врагов, и я точно знаю, Алодия это одобрила бы. Я завершаю завтрак с подлинным удовольствием, смакуя маленькие пирожки с острыми сосисками.

 

Глава 6

После завтрака лорд Гектор отводит меня в сторону. Я смотрю в его темные глаза — даже более темные, чем глаза Алехандро, на его суровое лицо с усами. Его кожа очень обветревшая и испещрена шрамами, что удивительно для его молодого возраста, но я не думаю, что он недобрый человек. Жесткий, трудный, но не недобрый.

— Ваше высочество, Алехандро приказал мне предупредить вас, — произносит он быстро и тихо. — Весь дворец и весь Бризадульче в вашем распоряжении, но куда бы вы ни пошли, вас всюду должна сопровождать Химена. Иначе это может быть небезопасно.

Я киваю, удивленная и его словами, и тем, что Химена предполагается способной меня защитить.

— На самом деле, — продолжает он, — если у вас нет планов на сегодня, Его Величество приказал мне провести для вас экскурсию.

Конечно, у меня нет никаких планов.

— Благодарю вас, лорд Гектор, я буду весьма рада.

Будь я сейчас дома в Оровалле, я бы готовилась к уроку мастера Джеральдо. Но что мне делать здесь со своим свободным временем?

— В таком случае через час. — Он кивает и возвращается к Алехандро.

Я отправляюсь в свои покои, чтобы написать письмо.

Дорогая Алодия,

Элиза.

Химена и я в целости и сохранности прибыли в Бризадульче. С прискорбием сообщаю, что из-за тропической лихорадки мы потеряли Аньяхи.

Мне нужен твой совет. Алехандро предпочитает держать в тайне факт нашей женитьбы. Он говорит, что сейчас для этого неподходящее время. Также он не хочет раскрывать, что я являюсь Носителем Божественного камня. Предполагала ли ты, что такое может случиться? Стоит ли мне и далее доверять ему?

С почтой я пришлю более подробное письмо, но подозреваю, что оно нескоро доберется до тебя. Пожалуйста, напиши, что ты думаешь, так скоро, как только сможешь.

Передай мои слова любви папеньке.

Я делаю три копии письма, надеясь, что моя сестра сумеет почувствовать мои злость и страх в суровых росчерках пера. «Из-за тропической лихорадки мы потеряли Аньяхи». Такая серьезная, ужасная весть — и сокращена до одной жалкой фразы, но это все, что я могу послать на ножке голубя. Я сворачиваю маленький пергамент и прячу его в цилиндр длиной не больше фаланги моего пальца. Химена берет их — все три с легкостью помещаются в ладони — и уходит из наших покоев в голубятню. Я быстро молюсь, благодаря за то, что голуби моей сестры пережили наши тропические испытания.

После этого я горько усмехаюсь. Как быстро и неосознанно пришла молитва. Это просто привычка приписывать Богу все хорошие вещи в мире. Впервые в жизни я задумываюсь, могу ли я поблагодарить кого-то другого. Например, солдат Алехандро. Или даже себя. Это мы победили в тот день, а не Бог.

Я кладу пальцы на живот. Даже сквозь хлопок юбки чувствуется, что камень на ощупь гладкий и теплый, а это значит, что Бог — или кто там — здесь. Кто-то поместил эту штуку в мой пупок, со всеми этими горячими подтверждениями и холодными предостережениями. И через него же кто-то отвечает на мои молитвы ощутимым комфортом.

Но этот же кто-то пропустил мои молитвы и позволил моей фрейлине умереть. Это бессмыслица, но последним желанием Аньяхи было, чтобы я не утратила веры. Сейчас я слишком многим верю. Моей сестре, Химене, Алехандро и даже самому Богу. Боже, мне нужно что-то большее, чем это. Если ты любишь меня, как сказала Аньяхи, пошли мне что-нибудь, ради чего стоит продолжать жить. И как можно скорее. Нежное тепло распускается у меня в животе, расцветает и охватывает руки, так что они начинают блаженно покалывать. Точно так же было в ту ночь, когда я спорила с Богом у постели Аньяхи, так что, боюсь, что это ничего не значит.

Косме прибывает до возвращения Химены. Она приседает в реверансе, но я замечаю ее угрюмый взгляд. Я не позволяю ей выйти из реверанса, пока не убеждаюсь, что она чувствует себя неудобно.

— Здравствуй, Косме.

Она поднимается.

— Ваше высочество, княгиня сказала, вы посылали за мной.

Ее короткие черные кудри так трогательно выбиваются из-под чепца горничной, а черные глаза широко раскрыты с самым невинным видом. Мне хочется ее ущипнуть.

Я виновато сглатываю.

— Да. Мне понадобится служанка до конца моего пребывания. И ты мне весьма понравилась. — Интересно, для нее это так же глупо звучит, как для меня? — Аринья была так добра, что согласилась уступить тебя мне.

— Что я должна делать?

Так далеко я не заглядывала. Необходимо, чтобы она все время была занята. Слишком занята, чтобы шпионить и сплетничать.

— Кхм. — Я оглядываю комнату в надежде найти подсказку. Как и все комнаты в этом дворце-великане, она слишком велика для столь малого количества мебели. В ней неуютно, как будто она распахнута настежь. — Мне нужен стул. Два стула. Если сможешь найти, то доверяю тебе доставить их сюда. И еще мне нужны растения. Большие растения в горшках. Что-нибудь зеленое и живое. Я хочу поставить два на балконе, два в спальне и одно в комнате Химены.

Косме смотрит на меня так, как будто я только что проглотила скорпиона. Я стараюсь не выглядеть слишком занудной. Выполнение моего поручения не только займет ее на весь день в этом пустынном месте, но и даст повод поговорить — достаточно страстно, но не причиняя мне вреда.

Когда возвращается Химена, я все еще наслаждаюсь своей выдумкой.

— Приятно видеть твою улыбку, — говорит она.

Не хочу говорить о вещах, лишивших меня улыбки.

— Ты отправила голубей?

Она кивает.

— Смотритель был очень любопытен. Хорошо, что ты написала на классике.

Священный язык. Химена годами переписывала рукописи, так что владеет им едва ли не лучше меня.

— Когда придет лорд Гектор, — я стараюсь говорить небрежно, — узнаем, сможет ли он отвести нас в монастырь.

От нетерпения у нее расширяются глаза.

— Мне бы очень этого хотелось, — шепчет она.

Нам не приходится долго ждать. Лорд Гектор появляется у нашей двери, одетый в легкие кожаные доспехи вместо стальных, с коричневым плащом вместо красного форменного плаща королевской охраны и с луком у пояса.

— Вы готовы, ваше высочество? — Я принимаю предложенную руку и выхожу в холл, Химена следует за нами.

Меня поражает глубина познаний Гектора относительно дворца и его истории. Он проводит нас через арсенал, зал приемов, большой бальный зал, библиотеку. Знай свою среду, говорит «Война прекрасная». Так что я внимательно слушаю то, что он рассказывает. Я повторяю слова и фразы, иллюстрирую их в своем воображении, чтобы лучше запомнить, как учил меня мастер Джеральдо. А завтра я повторю этот маршрут, чтобы вспомнить все, что узнаю сегодня. Это будет нетрудно; энтузиазм лорда Гектора заразителен.

В портретной галерее он указывает на изображение отца Алехандро — коренастая седая версия моего супруга. Король Николао, сообщает нам страж, отразил нападение армии Инвьернов, чтобы защитить деревни на востоке пустыни. Пал от случайной стрелы во время сражения.

Что-то в истории Николао или последней войны с Инвьернами заставляет стража замолчать.

— Вы служили отцу Алехандро?

Он кивает.

— В некотором роде. В возрасте двенадцати лет я стал пажом принца Алехандро. Мы часто сопровождали короля. Он был хорошим человеком.

Я слишком плохо его знаю, чтобы понять, что это тоска смягчила его голос.

Но что-то заставляет меня спросить:

— А Алехандро?

Наконец он отводит взгляд от изображения короля Николао и смотрит на меня.

— Его Величество… отличается от своего отца. Но он определенно тоже хороший человек.

— Вы довольно молоды, чтобы быть королевским стражником.

— Я вырос в этом дворце, и Алехандро был мне вместо старшего брата. Когда это стало возможным, Алехандро с большим облегчением дал мне это место.

Под его взглядом трудно не смутиться. Он стоит позади меня с суровым видом и так напряжен, будто пытается сказать мне что-то другое. У него вид человека великого ума, чьи мысли вращаются скрытые под его бесстрастной внешностью.

Лорд Гектор понравился бы мастеру Джеральдо.

Страж удивленно поднимает бровь, и только тогда я понимаю, что улыбаюсь.

— Вы напоминаете мне одного человека, — объясняю я.

Он улыбается. Годы солдатской жизни исчезают с его лица, и я обнаруживаю, что он даже моложе, чем я думала. У него потрясающие зубы, такие белые, особенно в соседстве с усами, и он так редко их показывает.

— Надеюсь, кого-то, чья компания доставляла вам удовольствие.

Эти слова очень странно звучат из его уст.

— Разумеется, — отвечаю я.

Но я чувствую, как он напрягается и на него внезапно наваливается чувство неловкости.

Жестом он указывает на портрет, висящий рядом с изображением короля Николао. Это женщина с сияющей шелковистой кожей и блестящими черными волосами. На ней кремовое платье, и она мягко касается жемчужного ожерелья. Она напоминает мне сестру своим изяществом и безмятежным спокойствием, которое возвышает красивую женщину до истинной красоты.

— Это королева Розаура, первая супруга короля Алехандро, мать принца Розарио.

Мое сердце падает в пропасть, щеки заливает жар. До этого момента я даже отдаленно не представляла, насколько невозможно для Алехандро полюбить меня.

— Ваше высочество? Вам нехорошо? — спрашивает страж.

Я кладу ладонь на живот.

— Вы слышали это урчание? — Я нервно смеюсь, когда Химена встречается со мной взглядом. Хотела бы я, чтобы она не знала меня так хорошо. — Лорд Гектор, почему бы вам не показать нам кухню?

И предлагаю ему руку. Это трюк, который я подсмотрела у Алодии, она использовала его всякий раз, когда ей нужно было отвлечь собеседника или смутить его.

Он берет мою руку, и мы уходим, но я замечаю, что его самообладание пошатнулось. Это мимолетное впечатление, но меня поражает, как линии его глаз и рта складываются в привычную маску печали.

Главный повар просто счастлив угостить меня медовыми и кокосовыми пирожными. К тому моменту, как мы достигаем монастыря, я чувствую себя несчастной из-за того, как плотно я наелась и как много мы ходим.

Монастырь неуклюже примыкает к северному крылу дворца Алехандро. Сначала мы идем под деревянными балками, вдоль желтых стен из песчаника, украшенных такими же голубыми плиточками, как мой атриум, и вдруг оказываемся окружены низким глинобитным потолком, изогнутыми стенами и глиняными полом. Как будто из Джойи Д'Арена мы ступили в папенькины дворцовые покои, и меня пронзает тоска по дому.

Невысокий пожилой человек с заостренными и подвижными чертами лица, одетый в платье из неокрашенной шерсти, хромает нам навстречу.

— Вы — отец Никандро? — спрашивает Химена, чем весьма меня удивляет.

Он хлопает в ладоши и широко улыбается.

— Леди Химена! Отец Донасин предупредил меня, что вас следует ожидать!

Они обнимаются, а лорд Гектор и я стоим в стороне, незамеченные.

Я закрываю глаза, пока они болтают, и вдыхаю резкий аромат роз и молельных свечей. Я знаю, что мне еще не раз предстоит вернуться в это место, чтобы помолиться или, что вероятнее, побыть в тишине и одиночестве. Божественный камень отзывается теплом на мои мысли.

Отец Никандро прерывается на полуслове и поворачивает голову, чтобы рассмотреть меня.

— Донасин не предупредил меня, — шепчет он. — Химена, ты опекаешь Носителя!

Лорд Гектор делает шаг ближе, чтобы защитить меня, а лицо Химены омрачает тревога. Мое сердце бьется быстрее. Священник почувствовал, что во мне заключен живой Божественный камень, и это сильно расстроило мою нянюшку.

— Ты уверена, что приводить ее сюда было благоразумно? — спрашивает он.

«Я стою прямо здесь! — хочется закричать мне. — Я не малое дитя, о котором можно так говорить, как делали папенька и Алодия».

Химена медлит с ответом. Я вижу, как она на миг задумывается, а потом отвечает, нахмурившись:

— Мы хорошо это обдумали. — Ее голос звучит мягко и не выражает ничего. — В Оровалле всем известно, кто Носитель, и за ним просто следить. Здесь, где лишь немногие следуют пути Господнему, она будет в безопасности.

В безопасности. Это ли было причиной того, что меня выдали замуж так быстро? Потому что Божественный камень подвергает меня опасности? Я вспоминаю дикаря, павшего замертво в джунглях из-за того, что он разглядел, что у меня в пупке. Я смотрю на Химену, и меня успокаивает вид ее седой незаколотой косы.

Определенно она знает много способов убить человека.

Я скорее встаю между Хименой и священником. На сей раз я рада своим большим размерам.

— Отец Никандро, — говорю я, широко улыбаясь. — Меня зовут Элиза, и я очень рада нашей встрече.

Вряд ли меня можно назвать высокой девочкой, но над ним я возвышаюсь на полголовы. Обрадованный, он смотрит на меня снизу вверх.

— Добро пожаловать в монастырь Бризадульче. Самый первый, как тебе известно. Построен спустя всего несколько лет после того, как Бог вынес наших предков из умирающего мира своей Праведной Правой Рукой.

Я киваю.

— Я слышала, у вас хранится старейший экземпляр «Войны прекрасной».

— Истинно так, ему несколько столетий. К сожалению, пергамент не может храниться еще дольше.

Я чувствую на затылке взгляд Химены, но игнорирую ее.

— Я бы с радостью сравнила его со своим экземпляром. Там есть несколько мест, где текст, боюсь, был немного изменен.

Его улыбка становится еще шире, лицо дергается от волнения, и я понимаю, что наконец нашла друга.

— Разумеется, приходи в любое время. Я правильно понимаю, что ты адепт классического языка?

— Это прекраснейший из существующих языков.

Лучшего ответа я и придумать не могла; он хлопает меня по спине и начинает тщательную экскурсию по монастырю, включая библиотеку священных документов. Химена и лорд Гектор безмолвно следуют за нами.

Много позже лорд Гектор провожает нас до наших покоев. Мы благодарим его и прощаемся, а затем я падаю на постель совершенно без сил. Мне не приходилось столько ходить уже очень долгое время.

Химена наполняет ванну, пока я отдыхаю. Легкий бриз колышет занавески на балконе и шевелит листья развесистой пальмы. Пальма! Я сажусь прямо и оглядываю комнату. Два стула, простые, но крепкие, стоят рядом со странной запертой дверью. У противоположной стены разместились несколько растений в горшках: еще одна пальма, дерево с листьями размером с монету и маленький розовый куст с нежными бутонами. Я откидываюсь обратно, совершенно не огорченная перспективой поблагодарить Косме.

Моя няня зовет меня в атриум. Раздеваясь, я избегаю ее взгляда, потому что беспокоюсь за своего нового друга, отца Никандро. Она хватает мою руку, помогая мне не поскользнуться при спуске в ванну. Вода пахнет гвоздикой и приносит облегчение моим усталым ступням.

Химена начинает растирать мне плечи, но я останавливаю ее.

— Химена?

— Да, солнышко?

— Ты… — Это очень трудно спросить, слова будто камни у меня в горле. — Я имею в виду, ты собираешься убить отца Никандро?

Она как будто всхлипывает.

— Ох, Элиза. — Она целует меня в затылок. — Нет, я не собираюсь этого делать.

— Спасибо, — облегченно вздыхаю я.

Наконец я могу расслабиться.

 

Глава 7

Пламя свечей подрагивает на сквозняке с балкона, и слова Священного текста немного расплываются в неверном свете. Я собираюсь задуть свечи, когда кто-то стучит в загадочную дверь.

Химена вбегает в мою комнату с растрепанными волосами и тревожным лицом. Я пожимаю плечами в ответ на ее немой вопрос. Стук раздается вновь.

— Войдите, — говорю я, когда она подходит ближе.

Дверь бесшумно открывается. На пороге стоит Алехандро, высокий, стройный, прекрасный.

— Приветствую, Лючера-Элиза. Химена.

С явным облегчением Химена приседает в реверансе.

— Ваше величество, — она выпрямляется и с улыбкой говорит: — Если вы меня извините, я вернусь в свою комнату.

Король и я не оставались наедине с ночи нашего бракосочетания.

— Как прошел твой первый день в Бризадульче? — спрашивает он, опираясь на стену; дистанция между нами огорчительная, но зато безопасная.

— Неплохо. — Я пытаюсь сказать что-то умное. — Твой повар готовит великолепные кокосовые пирожные.

Он поднимает одну бровь, и я уже собираюсь натянуть одеяло на голову. Передо мной возникает сидящая на стройной шее изящная голова королевы Розауры. Вряд ли она много времени проводила на кухне.

Но в его довольной улыбке нет ни тени презрения; он принимает комплимент.

— Мне жаль, что я не смог сам тебе все показать.

Мне тоже жаль. Я бы не отказалась держаться за его руку в течение целого дня.

— Лорд Гектор был отличной компанией.

— Лорд Гектор — отличный друг, — отвечает Алехандро. — Он стал моим пажом, еще будучи мальчиком. Чем взрослее он становился, тем больше я убеждался в его верности.

Я киваю, не понимая до конца, что он имеет в виду. Я не очень хорошо знаю Алехандро, но он не выглядит любителем праздных разговоров.

— Он очень хорошо отзывался о тебе, — говорю я, чтобы заполнить паузу. Это не совсем правда, но звучит приемлемо.

— О тебе тоже.

— О, — только и могу ответить я. Надеюсь, в тусклом свете незаметен мой вспыхнувший румянец.

— Именно так. Он сказал, что в тебе есть стержень и сталь и что ты мудрее своих лет. Это все, что он мне сказал, что странно, потому что, как я упомянул, мы с ним довольно близки.

Его беспокоит, что Гектор что-то от него скрывает. А меня беспокоит тот трепет, с которым Алехандро относится к моим «летам».

— Не могу вообразить, что он имел в виду, — лгу я. Лорд Гектор присутствовал, когда я заступилась за отца Никандро. Не берусь судить, почему страж решил не докладывать Алехандро об этом инциденте, но я не против того, чтобы вместе хранить эту нестрашную тайну.

Алехандро пожимает плечами, и этот жест выглядит таким уязвимым и кажется мне таким милым, что я чуть не выбалтываю тотчас же ему события прошедшего дня. Вот бы он сел рядом со мной на постель. Я представляю, каково это — запустить пальцы в его волосы, прижаться щекой к его щеке.

Наконец он говорит:

— Мне нужна твоя помощь, Элиза.

— Моя помощь?

— Прошу тебя. Я должен уехать в Пуэрто Верде, навестить мать и забрать сына, который воспитывается там уже три года.

— О. — Я опускаю глаза, чтобы скрыть огорчение. — И как надолго?

— На месяц.

Целый месяц?! Я горжусь невозмутимостью, с которой произношу:

— И чем же я могу тебе помочь?

Он хватает один из моих новых стульев и садится на него верхом, выставив длинные ноги. Руками он обхватывает спинку стула и наклоняет голову.

— Ты только-только появилась в Бризадульче, и никто не сомневается в твоем королевском статусе. Пока я буду в отъезде, кто-то может попытаться приблизиться к тебе, чтобы узнать масштабы твоего влияния. Возможно, чтобы выяснить, насколько полезной ты можешь оказаться для него.

Слушая его, я киваю. Я понимаю эти тихие битвы, незаметную борьбу за власть. Я наблюдала за этим всю жизнь, и никогда эта возня не вызывала у меня никакого интереса. Зато Хуана-Алодия в этом настоящий виртуоз, и вся Золотая знать пляшет под ее дудку.

— Ты очень мне поможешь, Элиза, — продолжает он, — если просто будешь обращать внимание. Записывай, если хочешь. Записывай, кто ищет встреч с тобой, что они тебе предлагают — в общем, все, что сочтешь важным. И потом, когда я вернусь…

Он хочет иметь шпиона в собственном доме. Возможно, он подозревает кого-то из придворных в плетении интриг против него. А может, подобно Алодии, он просто использует любые рычаги, чтобы играть в эту игру. Они бы хорошо друг другу подошли, мой супруг и моя сестра.

Алехандро принимает мое молчание за нерешительность. Он поднимается со стула и подходит к моей постели с очень решительным видом.

— Прошу тебя, Элиза, — шепчет он.

Мое сердце подскакивает к горлу, когда он берет меня за руку. Она кажется совсем бесформенной рядом с его прекрасно выточенной ладонью с длинными пальцами. Но он наклоняется ближе, и я чувствую дикий пряный аромат, исходящий от него.

— Это именно то, о чем мы говорили той ночью, — шепчет он. — Когда я сказал, что мне нужен друг.

Нашей первой брачной ночью. Почему он избегает этого слова? Но я все равно киваю. Я согласна на все, когда его губы так близко от моих.

Он отходит обратно, напряжение сменяется простой мальчишеской улыбкой. Теперь, когда он больше не нависает надо мной, мой разум проясняется.

— Куда ведет эта дверь, через которую ты вошел?

Если его и удивляет резкая смена темы разговора, то он этого не показывает.

— В мою комнату. Они соединены, конечно же.

Конечно. Эти комнаты, должно быть, принадлежали королеве Розауре. По крайней мере, он мне их дал.

— Ты вернешься вместе с принцем?

— О, да! Он прекрасный мальчик. Уже довольно умелый наездник. Мне бы очень хотелось вас познакомить.

— И мне бы хотелось познакомиться с ним, — снова лгу я. Матерью я быть готова еще меньше, чем женой.

Он поворачивается, чтобы уйти. Стоя в дверном проеме, он оборачивается и говорит:

— Лорд Гектор был прав. В тебе есть сталь.

После отъезда Алехандро дни становятся бесконечно длинными. Хотя я согласилась быть его ушами и глазами, я при любой возможности избегаю обеденного зала и маневрирующей там знати, предпочитая принимать пищу наедине с шеф-поваром. Он славный парень, худой и присыпанный мукой, и, кажется, он рад компании.

Во второй половине дня я отыскиваю отца Никандро. Вдвоем мы просматриваем «Войну прекрасную», стараясь заметить контекстуальные ошибки в моей копии. Занятия с ним, проходящие в комнате с глиняными стенами, очень напоминают мне уроки мастера Джеральдо, со всеми этими случайными свитками и пыльным пергаментом. Здесь пахнет свечами, временем и сохнущими чернилами, и мне стоит только закрыть глаза, чтобы вообразить, что я в Оровалле, дома, в единственном месте, где я не чувствую себя ненужной.

В моей голове крутятся вопросы о Божественном камне, о его истории, о том, что имел в виду отец Никандро, когда назвал Химену моим опекуном. Но ведь моя няня всегда была рядом, опекая меня от самой себя, и я боюсь ее спрашивать, чтобы она не переменила своего мнения насчет священника. Однажды утром я выхожу из наших покоев, чтобы найти его, но его нигде нет. Когда я возвращаюсь, Химена встречает меня с истинным страхом в глазах и ругает за то, что я вышла наружу без защиты.

Косме присутствует постоянно. Никто не сможет заменить Аньяхи, но Косме — самая трудолюбивая из всех служанок, что я встречала. Я очень часто говорю ей это, и мне доставляет странное удовольствие наблюдать ее реакцию на похвалу от человека, которого она презирает. Священный текст называет это «огнем доброты».

Однажды утром она чистит камин в моей комнате, ее руки по локоть черны от золы, и я предлагаю ей перенести свои вещи в комнату Химены.

— Там полно места, — уверяю я ее. — А людские помещения переполнены, я знаю.

— Благодарю вас, ваше высочество, — отвечает она, не поднимая глаз. — Но сейчас я живу одна в покоях моей госпожи.

— Правда? — Я вдруг понимаю, что не видела Аринью уже несколько недель.

— Она отправилась в Пуэрто Верде с королем, конечно же.

Она говорит это так легко, между движениями лопаткой в камине, но ее слова бьют меня под ребра.

Мой голос дрожит от напряжения.

— Она часто сопровождает Его Величество?

Косме поднимается, ведро золы оттягивает ее плечо. Темно-серая полоса перечеркивает ее идеальный лоб.

— Они остаются наедине при любой возможности. Она сопровождает его почти так же часто, как лорд Гектор. Теперь все чисто, прикажете разжечь огонь вечером?

— Нет, благодарю, — шепотом отвечаю я. Кому вообще нужен огонь в таком месте? Я и так еле дышу от жара, объявшего мою грудь.

Этой ночью, после того как Химена засыпает, я спускаюсь в кухню. Главный повар еще здесь, замешивает тесто для завтрашнего хлеба. Он ничего не говорит, увидев мои невытертые слезы, просто жестом приглашает сесть на скамейку рядом с большой духовкой и протягивает тарелку с разными сырами. На языке покалывает от острого сорта с кусочками перца. Я ем, пока не начинает болеть живот и я не перестаю различать вкусы. Всю остроту я смываю двумя бокалами вина и затем возвращаюсь в постель.

На следующий день генерал Луз-Мануэль, человек, которого я прежде видела лишь на другой стороне заставленного тарелками стола, просит встречи со мной. От недостатка сна у меня болит голова, так что я чувствую себя вправе отказать в аудиенции, сославшись на нездоровье. Я знаю, что, отсылая одного из придворных, нарушаю данное Алехандро обещание. Я замужем за ним меньше месяца и уже ошибаюсь. Но теперь меня это не волнует.

У моего супруга есть любовница. Я знаю это наверняка. Слово «любовница» всегда казалось мне чем-то неприличным, но не опасным. Я, в сущности, еще наивный ребенок.

Я провожу в постели весь день. Лицо княгини Ариньи парит передо мной на фоне балдахина. Нежно-коралловый румянец на ее щеках и нежная кожа. Ей знакома та сторона моего супруга, которую я еще даже не начала понимать. Я стараюсь не думать о них вдвоем, но ничего не могу с собой поделать. Потом, это происходит как-то само собой, я воображаю его горячие ладони на своей обнаженной коже. Это захватывающе и немного страшно, и часть меня радуется, что я никогда не смогу узнать это на самом деле. Сомневаюсь, что я смогу предстать перед ним обнаженной.

Ближе к вечеру паж приносит мне письмо из голубятни. Химена хватает его и отсылает мальчика прочь, чтобы он не успел ничего спросить. Она ломает печать и передает мне послание. Я узнаю торопливый почерк Алодии.

Дражайшая Элиза,

Алодия.

Соболезную потере Аньяхи.

Твой статус в Джойе Д'Арена не обсуждался на переговорах. Алехандро согласился взять тебя в жены перед нашим двором, в ответ папенька обещал предоставить войска в случае войны с Инвьернами.

Элиза, сестренка, если ты хочешь быть королевой Джойи, а не только ею называться, я уверена, ты можешь этого достичь. Но тебе придется самой принимать решения — здесь я не могу тебе советовать.

Я уверена, в тебе есть все, чтобы быть великой королевой.

Папа передает свои слова любви.

Я перечитываю письмо снова и снова, пытаясь представить раздраженное лицо сестры. Когда мы были детьми, она могла разозлиться и закатить глаза. Месяц назад Лючера-Элиза прочла бы это письмо как более взрослую версию того же презрения, того же разочарования в моей способности удовлетворить ожиданиям, что они с папенькой на меня возложили. Но теперь я понимаю это письмо правильно. Я знаю, что Алодия считает меня способной хорошо сыграть в эту игру, если я захочу.

Она думает, я могу быть великой королевой. Это неосмотрительно. Я нерешительно начинаю думать, а что, если она права. Мне никогда не хотелось править. Это утомительное, выматывающее занятие, но, возможно, это лучше, чем быть бесполезной. И это может быть единственным способом сделать Алехандро моим, в каком-то смысле стать значимой для него. Я прокручиваю эту идею в голове, пытаясь представить, что бы сделала на моем месте Алодия, припоминая подходящие пассажи из «Войны прекрасной».

Я мысленно составляю список своих преимуществ. Алехандро поместил меня в покои королевы. Не уверена, что это что-то значит, но этого вполне достаточно для того, чтобы Аринья на следующий же день после моего прибытия прислала свою служанку следить за мной. У меня есть Химена, совершенно непонятная мне женщина, но ее преданность мне не подлежит сомнению. Моим другом стал главный священник монастыря Бризадульче. Я — принцесса Оровалле и поэтому превосхожу по статусу всех, за исключением Алехандро и его сына.

Но самым большим моим преимуществом является то, что я ношу Божественный камень. Великая честь, как мне всегда говорили, ибо Господь выбирает Носителя раз в сто лет, и это значит, что мне предначертано великое.

Но некоторые факты подсказывают мне, что я вообще не представляю себе, что это такое. Алодия просила никому не доверять. Дикарь, узнавший про мой камень, был убит. Отец Никандро назвал Химену моим опекуном. И вот теперь письмо Алодии, в котором она говорит, что меня увезли для моей безопасности.

«Война прекрасная» учит держаться подальше от власти, ибо власть есть искрящийся ком страха. Что такого в моем Божественном камне, что искры страха так и летят со всех сторон?

Я кладу пальцы на его гладкую поверхность. Даже сквозь ночную рубашку я чувствую теплую пульсацию камня. Если я решу сыграть в эту пугающую игру, то первым делом я должна узнать, что это на самом деле значит — быть Носителем. И чтобы это сделать, мне придется перехитрить Химену.

Я закрываю глаза и начинаю молитву. Господи, ты поместил в мое тело этот камень, чтобы помочь мне стать королевой? Не знаю, какой ответ я хочу получить от Бога.

Теплая ладонь ложится на мой лоб, я открываю глаза. Химена смотрит на меня с ласковой улыбкой.

— Ты выглядишь гораздо лучше, — говорит она. — Щечки порозовели.

— Я и чувствую себя лучше, — отвечаю я ей, улыбаясь.

— Готова поесть? Я могу принести тебе свежей выпечки, может, хочешь холодного сока?

— Нет, благодарю. — В моей голове формируется план, потому что я, кажется, придумала способ, как мне поговорить с отцом Никандро наедине. — Я не голодна.

 

Глава 8

Священный текст гласит, что все люди равны в глазах Бога, и поэтому раз в неделю слуги сидят плечом к плечу с купцами и дворянами. Когда мы с Хименой впервые попали на еженедельную службу в монастыре Бризадульче, на скамье рядом с нами сидели лишь несколько незнакомцев. Но толпа от раза к разу росла, и вот сегодня все места заняты, а воздух нагрет людьми.

Подозреваю, что я стала причиной возрождения их веры. Все желают хоть одним глазком взглянуть на затворницу-принцессу с загадочным статусом, на иноземно одетую девушку, которая часто посещает священную библиотеку и молится с таким старанием. Я рада, что толпа так многочисленна. Так мне будет проще передать отцу Никандро записку, даже под бдительным присмотром Химены.

Я склоняю голову, когда священники во главе с отцом Никандро поют «Глорифику». Переведенная на плебейский язык, она потеряла изначальную лирическую красоту. Но несмотря на это, ее слова так же отзываются в моем сердце, и Божественный камень отзывается на наше пение радостным теплом.

Стоя позади алтаря, где сияют молельные свечи, отец Никандро поднимает розу. Это священный сорт — я могу разглядеть колючки даже со своего ряда, — выбранный за его кроваво-красные лепестки и острые шипы. Отец Никандро произносит несколько слов об этом идеальном символе красоты и боли веры, и мы эхом повторяем их за ним.

После гимна освобождению отец Никандро предлагает желающим получить благословение тихо выйти вперед. Вот для чего я села на край скамьи. Подол моей юбки лежит в проходе, и я подбираю его, чтобы дать другим дорогу.

Небольшое количество людей сходится с разных концов храма к месту перед алтарем. Я наклоняю голову, но мои глаза широко раскрыты, и я чувствую, как кто-то идет по проходу позади меня. Мои действия должны быть безукоризненно четкими. Я бросаю быстрый взгляд через плечо — за мной стоит женщина средних лет в сером платье служанки. Я жду, пока она подойдет к краю моей скамьи.

Затем я поднимаюсь и встаю прямо перед ней. Она охает, врезаясь в меня сзади. Я поворачиваюсь к ней и виновато улыбаюсь. Она застенчиво, но искренне улыбается в ответ.

Химена поднимается, чтобы сопроводить меня, но уже поздно. Как минимум один человек будет между нами, и моя няня не сможет увидеть, что будет происходить, когда я буду просить благословения.

Один за другим просители шепчут что-то отцу Никандро. Он молится, потом укалывает палец розовым шипом. Вместе они держат руку над алтарем, пока на него не падает капля крови — жертва. Отец Никандро подносит праведную правую руку ладонью вверх к подбородку просящего, а потом отправляет его к другому священнику, держащему бинт и чашу с гамамелисовой водой.

Когда мальчик передо мной начинает что-то шептать священнику, я медленно поднимаю руку к кушаку, где спрятана записка. Успех моего предприятия зависит от священника, его готовности принять сообщение во время таинства и его способности сохранять спокойствие на лице.

Возможно, я допускаю ошибку и отец Никандро разозлится на меня. Вдруг он прервет церемонию? А если Химена увидит? В конце концов он может и жизнью поплатиться.

Я передумываю и тянусь рукой к кушаку, чтобы спрятать записку обратно, но я недостаточно быстра. Мальчик уже отправился перевязывать палец, и взгляд отца Никандро автоматически опускается на маленький свиток пергамента, зажатый между моим указательным и большим пальцами.

Я становлюсь на место мальчика, прижав записку к груди. Отец Никандро складывает ладонь чашкой и за затылок опускает мою голову ниже и ниже, пока мы не оказываемся лоб ко лбу.

— Ваше высочество, — шепчет он. — Чего вы просите у Бога сегодня?

Рукой, в которой зажата роза, он забирает у меня свиток. В один миг моя записка исчезает в его широком рукаве, как будто он всю жизнь практиковался в интригах.

Он спокойно ждет моего ответа. Я говорю правду.

— Мудрости, — шепчу я. — Мне нужно гораздо больше, чем у меня есть.

В его голосе, произносящем благословление, я слышу одобрение. Укол быстр и глубок, глубже, чем бывает обычно; подозреваю, что под конец священник растерялся. Палец пульсирует, пока мы держим его над алтарем. Жирная капля шипит, упав на горячий камень, и тут же падает другая, поменьше.

Никандро отпускает мою руку и виновато улыбается. Я улыбаюсь в ответ, радуясь, что самой большой проблемой тут стал слишком глубокий укол шипа.

Я отправляюсь в угол, чтобы промыть и перевязать палец, и служанка встает на мое место. Мое сердце колотится от того, что я только что сделала. Я молюсь в надежде, что Химена не видела нашего обмена и что отец Никандро скоро прочитает мое сообщение. «Нам нужно встретиться, — гласит оно. — В первом часу утра, около древних текстов».

После службы я жалуюсь на слабость и ложусь подремать. Нужно поспать сейчас, чтобы суметь выждать время после того, как Химена уйдет в свою комнату. Как и я, она еженощно читает Священный текст, и до того момента, как она задует свечи и ляжет спать, может пройти немало часов.

Из дремоты меня вырывает стук в дверь. Химена откладывает шитье — она кроила просторную юбку из местной ткани — и подходит к двери.

Она едва приоткрывает дверь, и оттуда доносится приглушенный мужской голос.

— Они отдыхают, — отвечает Химена.

— Кто там? — шепчу я с постели.

— Прошу прощения, минутку, — говорит она визитеру и подходит ко мне. — Это генерал Луз-Мануэль. Снова.

— Я не могу отказать ему дважды, — шепотом говорю я. Хорошо, что у Косме сегодня выходной и она не имеет возможности подслушивать мою встречу с генералом. Я спрыгиваю с кровати, Химена подает мне парадную накидку. Я набрасываю ее на плечи и завязываю под горлом.

Химена заговорщицки закатывает глаза, а потом открывает дверь.

— Прошу, входите, генерал.

Генерал стремительно входит, как будто боится, что я передумаю. Он худой и сутулый, с лысой макушкой и усами того же фасона, что у лорда Гектора — да и у всей королевской стражи.

Мысль о лорде Гекторе вызывает у меня улыбку. Я была бы рада снова увидеть его, одного из немногих, кто был ко мне действительно добр с момента моего приезда.

— Ваше высочество. — Генерал низко кланяется.

— Генерал Луз-Мануэль. Прошу прощения за мою неподготовленность к приему гостей.

Он машет рукой в ответ на мои извинения.

— Вы часто плохо себя чувствуете, ваше высочество? — В его глазах отражается беспокойство.

— После служб я всегда без сил, — отвечаю я. — Вы не находите таинство боли эмоционально опустошающим?

Он только пожимает плечами.

— Причина моего прихода в том… — Он смотрит в пол. — Я был избран для того, чтобы пригласить вас… эм-м… официально… участвовать в следующем заседании Совета.

Совет пяти Джойи Д'Арена. Совет Алехандро, состоящий из высокопоставленных дворян и офицеров. Сейчас мне нужно быть осторожной, чтобы они не смогли манипулировать мною в отсутствие короля.

— Естественно, я буду рада принять участие. Однако не уверена в том, что смогу что-то предложить.

Он прочищает кашлем горло. Возможно, его злит, что ему приходится выполнять роль мальчика-посыльного, а может, он не согласен с решением Совета пригласить ребенка на заседание.

— Мы готовимся к войне с Инвьернами. — Как и моя сестра в письме, он говорит о войне как о предопределенном деле. — Поэтому мы бы хотели видеть представителя Оровалле на следующем заседании.

В этом есть смысл. Если народ Джойи до сих пор не знает о моем браке с Алехандро, то он также не знает и о том, что мой отец обещал армию. Но это именно то, о чем меня предупреждал Алехандро, так что я понимаю, что надо продолжать играть дальше.

— Когда состоится следующее заседание?

— Ровно через неделю, считая со вчерашнего дня. Сразу после обеда.

— Я буду присутствовать, — говорю я ему с самой уверенной своей улыбкой.

После того как он уходит, Химена поднимает глаза от шитья. Меня всегда поражает, что для любых гостей она остается совершенно невидимой. С их стороны глупо не обращать внимания на мою няню, ибо она ничего не пропускает.

— Будь осторожна с Советом пяти, солнышко, — говорит она. — Судя по тому, что о них говорят, они достаточно умны, чтобы оставить не у дел даже Хуану-Алодию.

Я сердито смотрю на нее. Вот и она сравнивает меня с моей сестрой.

— Я могу справиться с ними, — резко отвечаю я.

— Я и не говорила, что не можешь. Просто будь осторожна. Будь умнее Алодии.

Я смотрю на покрывало, чувствуя стыд за то, что усомнилась в ней.

— Я попробую.

Химена долго не ложится, дошивая мою юбку. Я читаю Священный текст, но даже мои любимые пассажи сейчас кажутся мне неинтересными. Я продолжаю посматривать на няню. Раздражение борется с любовью, когда я вижу, как она поздней ночью пытается совладать с пуговицами и жатым шелком. Она так самоотверженно трудится ради моего блага, а я сегодня собираюсь предать ее.

В конце концов она собирает ткани вместе и поднимается, зевая.

— Прошу прощения, солнышко, но я уже не вижу стежков. Придется закончить завтра.

Я запечатлеваю ее лицо в своей памяти, круглые щеки, возникшие от постоянных тревог морщины на висках. Если бы у меня было больше времени с Аньяхи, чтобы я могла хорошенько запомнить ее лицо. Образ ее смеющихся глаз уже стирается из моей памяти, и я не могу точно припомнить, были ли ее глаза на одном уровне с моими или же она была чуть выше.

— Благодарю, Химена. Юбка замечательная.

Она наклоняется ко мне и целует в лоб.

— Спи спокойно, Элиза.

К счастью, свет из ее комнаты, проникающий на пол атриума, гаснет почти немедленно, и я остаюсь с широко раскрытыми глазами в прохладной тьме.

Я выжидаю.

Мои веки тяжелеют, но стресс удерживает меня от сна. Я не решаюсь зажечь свечу, чтобы продолжить читать. Спустя некоторое время я поднимаюсь с постели, чтобы, обувшись в бесшумные туфли, пересечь холл.

Звук монастырских колоколов, звучащий в отдалении, но отчетливо слышный, влетает в комнату с балкона и объявляет о наступлении полуночи. Я медлю на краю атриума, прислушиваясь, не шевелится ли Химена. Наконец я закутываюсь в длинную накидку и прокрадываюсь за дверь.

Коридоры безмолвно мерцают. Редкие факелы отбрасывают необычные узоры на блестящий песчаник, и я едва удерживаюсь от смеха, так красив ночью чудовищный дворец Алехандро. Меня пугает мысль, что меня могут заметить. Мой силуэт более чем узнаваем, достаточно даже беглого взгляда на меня.

Я ругаю себя за трусость. Я имею полное право ходить по коридорам среди ночи, как и все остальные. Убедительное оправдание было бы не так трудно найти. Однако мои колени ноют, потому что я стараюсь ступать осторожно и тихо, а когда я наконец добираюсь до деревянных дверей монастыря, у меня сводит челюсти, так сильно я, сосредоточившись, сжимаю их.

Я торопливо прохожу за дверь и на цыпочках добираюсь до библиотеки. В высокие окна просачивается достаточно лунного света, чтобы я могла найти дорогу к хранилищу древних документов. Я усаживаюсь на высокий табурет переписчика.

Долго ждать не приходится. Пятно от света свечи оповещает о приходе отца Никандро. Я поднимаю глаза, пораженная его бесшумной походкой.

— Ваше высочество, — шепчет он. — Вы использовали наше самое святое таинство, чтобы вызвать меня сюда. Верю, у вас есть веская на то причина.

Мои плечи опадают.

— Простите, отец. Я думала, это лучшее… — Я пожимаю плечами, не в силах взглянуть ему в лицо.

Он садится рядом со мной, установив подсвечник на столе между нами. В мерцающем свете я вижу древние свитки на полках, готовые к копированию куски пергамента, деревянные футляры, хранящие самые старые, особо чувствительные к свету рукописи, и вдруг я понимаю, что заставила его нарушить еще одну профессиональную догму.

— Простите меня. — Я неуверенно показываю на свечу. — Я не подумала. Я ведь знаю, что свечи нельзя вносить в зал для переписывания.

Дома единственным допустимым светом был солнечный, ведь так просто опрокинуть лампу или свечу после целого дня переписывания. Моя шея горит от стыда.

— Элиза, в чем дело? Зачем тебе была нужна эта тайная встреча?

Я поднимаю глаза и вижу в его взгляде столько сочувствия, что всхлипываю.

— Мне нужна помощь. Я хочу больше узнать о Божественном камне.

Ухмылка рассекает его лицо.

— Как я и думал. Я помогу тебе, насколько это возможно.

Мое облегчение так велико, что губы дрожат.

— Правда? — Уже просто знать, что кто-то поможет мне, потрясающе.

— Правда. Если бы ты родилась в Бризадульче, это было бы моей обязанностью — рассказать тебе все, что имеет отношение к Божественному камню. Так что мы можем тщательно обсудить это, не выпуская светильник из поля зрения, — говорит он ласково-дразнящим тоном. — А теперь скажи мне, что ты уже знаешь?

В свете свечей его глаза еще более пронзительны, нос неуклюж. Меня вдохновляет его рвение, этим он похож на моего старого наставника.

Я глубоко вздыхаю, переводя дыхание.

— Я знаю наизусть все абзацы Священного текста, относящиеся к Божественному камню. Из них я знаю, что Господь избирает раз в столетие одного младенца для акта Служения. — Я понимаю, что мои пальцы по привычке легли на камень в моем пупке. — Я знаю, что Господь поместил эту вещь в меня во время церемонии моего имянаречения. Я чувствую, что он живой и бьется, как еще один пульс. Он реагирует на некоторые вещи, которые я не всегда понимаю. Чаще всего он реагирует на мои молитвы.

Он кивает, слушая мою речь.

— А что ты знаешь об истории Божественных камней?

— Помимо меня, в Оровалле был избран только один Носитель. Это было четыре века назад, вскоре после колонизации нашей долины. Все прочие были из Джойи.

— Известно ли тебе что-нибудь о сути этого Служения?

Я пожимаю плечами.

— Только что это нечто великое и прекрасное и… — Я жестикулирую, пытаясь облечь в слова идею, которая ощущается такой большой, но остается пустой в моей голове. — Думаю, на самом деле не так уж много я и знаю об этом. Я выросла, постоянно слыша о своей судьбе. Похоже, люди думают, что я что-то вроде… героя.

Я чувствую, как румянец заливает мои щеки. Это довольно нелепо, и я всматриваюсь в сумрак, ожидая увидеть насмешливое выражение строгих глаз отца Никандро.

Однако слишком темно, чтобы что-то можно было рассмотреть.

— А ты знаешь, каков был акт Служения, исполненный первым Носителем из Оровалле?

— Конечно. Хицедар-лучник. Моего отца назвали в его честь. Во время первой стычки моей страны с Инвьернами он убил тридцать четыре человека, включая возглавлявшего атаку анимага. Ему… — я смотрю на свои ладони. — Ему было шестнадцать лет.

Он задумчиво молчит некоторое время.

— Ты читала «Откровение» Гомера?

Достаточным ответом является мой пустой взгляд.

— Этого я и боялся, — говорит отец Никандро, глубоко вздохнув.

— Боялись? Чего боялись? Что такое «Откровение» Гомера?

— Гомер был первым Носителем. Традиция помещает его в первом поколении рожденных в новом мире.

Я в жизни не слышала о Гомере. Как такое могло случиться, что столь важная фигура, первый Носитель, держалась в тайне от меня?

— А это… «Откровение»?

— Это был его акт Служения. Святой Дух объял его, и он написал «Откровение», сборник пророчеств. Среди прочего, о Божественном камне.

Мои ладони холодеют, мне становится тяжело дышать. Божественный камень наливается таким пульсирующим болезненным теплом, что меня почти тошнит.

— Пророчества, — шепотом говорю я. — Священный текст. Я никогда не знала о нем. Никогда. — Я поднимаюсь со стула. — Люди Оровалле. Они не знают о нем.

Я нервно шагаю вдоль полок.

— Ваше высочество…

— Они должны знать. У вас есть эта книга? Химена может сделать копию для монастыря Амалур. Мастер Джеральдо будет счастлив увидеть…

— Элиза!

Я смотрю на него, удивленная тоном его голоса.

— Ваше высочество, — говорит он снова спокойно. — Они все знают.

Мне требуется некоторое время, чтобы до меня дошел смысл его слов. Если они знают… Жгучая боль расцветает в моей груди.

— Кто именно знает? — Подозреваю, что я знаю ответ, но я хочу, чтобы он мне сказал.

— Все. — Его губы вытягиваются в ниточку, когда он говорит. — Мне очень жаль, ваше высочество. Знают все, кроме вас.

 

Глава 9

Внезапно моя жизнь предстает передо мной предельно ясной. Внезапное молчание, повисавшее всякий раз, как я входила в комнату. Взгляды, которыми обменивались мой наставник и моя сестра. Шепот прикрытых ладонями губ. Банальные уверения, что все в порядке, произносимые с тревожными лицами. Я думала, что меня не уважают, потому что я так не похожа на свою сестру. Потому что я толстая.

Это ползучее, червивое чувство унижения. Я преуспела в роли ученика: внимание к деталям, решение головоломок, запоминание информации. Единственное, что давало мне право собой гордиться.

Но как легко меня одурачили. Я была глупым, глупым ребенком.

— Ваше высочество? — Его голос предупредителен и полон тревоги.

— Почему? — шепчу я. — Почему от меня это утаили?

— Присядь. — Он показывает на стул. — У меня голова кружится от твоего метания.

Он смотрит на свечу, пока я сажусь, потом бодро говорит:

— Пожалуй, нам нужны еще такие.

Я не одобряю его настроения.

— Расскажите мне.

Он склоняется к столу.

— Когда сторонники Виа-Реформа покинули Джойю, чтобы основать колонию в Оровалле, они преследовали одну цель.

— Богоискание. — Это я уже знаю.

— Именно. Они верили и до сих пор верят, что главным устремлением человека должно быть изучение священных текстов, что в мире, становящемся все более бездуховным, божественные истины утрачены, но ждут, чтобы их открыли вновь. Вторым важнейшим устремлением человека является…

— Служение.

Он кивает.

— Да, Служение. Итак, они отправились туда, а потом, когда следующий Носитель был избран в Оровалле, сочли это Божьим знамением, знаком одобрения их дела.

— Какое отношение это все имеет к «Откровению» Гомера?

— Терпение. Я так понимаю, королевская семья все так же стойко остается в рядах Виа-Реформа?

— Разумеется. — Для меня всегда был источником гордости тот факт, что мои предки не боялись искать истину.

— Как со всеми благими намерениями, все начиналось хорошо. Необходимость вернуться к пути Господа действительно существовала. Но движение набирало силу. Оно получило такой импульс, что стало… чем-то иным.

Несмотря на то, что я зла на сестру, на мастера Джеральдо и особенно на Химену, я не готова сейчас слышать, что моя вера была заблуждением.

— Объясните. — В моем голосе можно безошибочно различить предупреждение.

— Они занимались изучением. Да, они изучали. Это стало вопросом престижа — они понимали священные тексты лучше всех и знали это. На основании этого изучения текстов сформировалась культурная одержимость. Они нашли истины, скрытые от глаз большинства.

Я поспешно защищаюсь.

— Это весьма логично. Гораздо легче разобраться в Священном тексте или «Всеобщем руководстве к Служению», если прилежно заниматься. Как гласит Священный текст, «многое учение ведет к многому пониманию».

— Это правда, — соглашается он со снисходительной улыбкой. — Но оно также гласит, что «умысел Божий есть тайна, не подвластная человеку». Видишь, они зашли слишком далеко. Они избегали буквального, очевидного прочтения текста, стремясь к скрытому, неестественному смыслу. Драгоценную истину затмили высокомерие и снобизм.

— Мне нужен пример.

Он поднимается из-за стола и исчезает во мгле книжных полок. Я слышу, как он перебирает свитки, бормочет что-то самому себе, потом возвращается. Ему предшествует запах животных кож, мускусный аромат глубоких тайн.

— Вот, — объявляет он, разворачивая свиток на столе. — Это «Откровение» Гомера.

Края пытаются завернуться обратно в рулон; отец Никандро рукой прижимает их к столешнице. Другой рукой он указывает на абзац в середине.

— Прочти это.

И Господь избрал себе воина, что приходит в каждом четвертом колене, чтобы тот носил Его.

(Воин да не убоится.)

Но мир не знал его, и ценность его была скрыта, как оазис среди песков Бареа. Многие стремились к воину, из злого умысла искали его.

(Воин да не дрогнет.)

Он не мог знать, что ждет его у вражеских врат и что ведут его, как свинью на убой, в царство колдовства. Но могущественна Божья Праведная Правая Рука.

(Его милость простирается на Его народ.)

Я сажусь, скрестив руки, и задумываюсь. Сердцем я чувствую, что эти слова — правда; Божественный камень мягко вибрирует в подтверждение. Но здесь есть и новизна, и я даю ей время проникнуть в мой разум. Царство колдовства. Вражеские врата.

— Почему Виа-Реформа скрывали это от меня?

Отец Никандро наклоняется вперед и улыбается. Как все хорошие учителя, он любит этот миг откровения, момент раскрытия тайны, когда свет знания переходит к ученику.

— Все из-за этого слова вот здесь. — Он указывает пальцем на фразу, гласящую: «Он не мог знать, что ждет его у вражеских врат». — «Мог». Одно маленькое слово. Естественное прочтение текста говорит, что воину неизвестна, по какой-либо причине, ожидающая его опасность.

Я киваю. Именно так я это и поняла.

— НО! — Он помахивает пальцем передо мной. — Есть и другая фраза. «Тот, кто служит, не должен утратить чистоту намерений».

Эти слова мне знакомы. Они из «Всеобщего руководства к Служению». Любимая цитата Химены.

— Два разных значения, — продолжает он. — «Не мог» и «не должен». Но в оригинале это одно и то же слово: Ne puder. Наши праотцы, в силу каких-то причин, перевели его по-разному. Виа-Реформа верят, что в первом случае была допущена ошибка. В месте, где говорится «Он не мог знать», по их мнению, должно быть: «Он не должен знать».

— То есть они верят в то, что Носителю нельзя ничего говорить об опасности. Они считают эти слова правилом, а не просто замечанием.

— Именно.

— Поэтому меня оставляли в неведении.

— Да.

— Из-за одного слова.

Он пожимает плечами.

— Есть еще фразы, которые они используют в качестве доказательства своего мнения, но эта — основная.

— А другие Носители, рожденные в Джойе. Им тоже ничего не говорили?

— Нет. Только тебе и Хицедару-лучнику.

Я опускаю лицо в ладони, пытаясь все это осознать. Отец Никандро ответил не на все мои вопросы, но я уже слишком устала, чтобы вспомнить их все. Боюсь даже думать о том, что сделает Химена, когда ей станет известно, что я знаю об «Откровении» Гомера. Возможно, лучше всего будет ей не говорить. А что, если сторонники Виа-Реформа правы? Что, если я не должна ничего знать об этом?

— Отец, — спрашиваю я с дрожью в голосе, которую невозможно унять. — Что же ждет меня у вражеских врат?

— Мое милое дитя, этого я не могу тебе сказать. Никому это неведомо. Мы знаем лишь, что Носителя ожидает великая опасность.

— Но в финале я выйду победителем? Потому что там же сказано: «Могущественна Праведная Правая Рука Господа».

— И снова я не знаю. Мне бы не хотелось тебя пугать, но мне понятнее, чего там не сказано. А там не сказано, что воин достигнет цели и одержит победу. — Он наклоняется над столом и переворачивает свиток. — Взгляни на это.

Список имен с соответствующими датами. Одно имя на каждые сто лет, есть несколько удивительных пробелов в середине. В самом низу я вижу свое имя. Лючера-Элиза де Рикеза. Оно вписано недавно, это понятно по более темному цвету чернил, которые не успели побледнеть. Я смотрю на эти буквы в замешательстве. Гомер возглавляет список, Хицедар-лучник расположился всего в нескольких строчках от меня.

Носители, мои предшественники. Настоящие имена. Настоящие люди.

— Тут есть пропуски. — Я вопросительно смотрю на отца Никандро.

— Да. Наши записи несовершенны. Либо данные были утеряны, либо личность кого-то из Носителей осталась тайной.

— Как такое могло случиться? — Эта мысль поражает меня.

Он пожимает плечами.

— Возможно, они жили далеко от монастыря, воспитывались в язычестве или суеверии, оставались в неведении относительно своей судьбы. Может, они умерли — или были убиты — прежде чем смогли закончить свое Служение. Кому то ведомо?

— То есть это возможно. — Мой самый большой страх обретает плоть. Судьба — вещь слишком неуловимая, чтобы в ней можно было быть твердо уверенным. — Возможно умереть, не завершив Служения.

— О да. Из этих имен, — он проводит рукой над списком, — меньше половины совершили узнаваемый акт Служения. И большинство умерли молодыми. И в муках. Как Хицедар-лучник, который погиб от пронзившей его сердце стрелы.

Шансы не очень велики.

Острая боль возникает где-то внутри головы, боль беспокойства и невыплаканных слез, которые жгут глаза. Я зажимаю переносицу и говорю:

— Почему вы мне это говорите? Моя няня, она…

— Она твой страж. Леди Химена способна отдать за тебя жизнь.

— Она моя няня.

Конечно, она значит для меня гораздо больше, но сейчас я слишком устала и сердита.

— Стража выбирают в ближайшем монастыре, чтобы он присматривал за Носителем. В Оровалле, я уверен, в ее обязанности также входило следить за сохранением твоей неосведомленности на предмет неких пророческих материй. На самом деле, — он смотрит в темноту, — я бы предпочел, чтобы она ничего не узнала об этом разговоре. Оповестить и подготовить тебя в доступных мне пределах — мой долг как настоятеля монастыря Бризадульче, но в Оровалле на вещи могут смотреть иначе.

Однажды Химена уже вышла за рамки простой опеки.

— Она убила человека. Потому что он понял, что у меня есть Божественный камень. — Я внимательно смотрю на отца Никандро, но его лицо остается непроницаемым. Я добавляю: — Она его убила шпилькой.

Его лицо предательски дергается, что меня вполне удовлетворяет.

— Леди Химена — загадочная и удивительная женщина. — В его голосе слышны и уважение, и страх.

С его стороны было очень любезно встретиться со мной в столь поздний час и рассказать мне все, подвергая свою жизнь опасности. Я беру его за руку.

— Моя няня не узнает о нашей встрече.

Он пожимает мою ладонь в ответ, точно так же нуждаясь в уверенности, как и придавая ее. Несмотря на все эти ночные откровения, меня согревает тепло от знания, что у меня есть друг.

— Господь всегда делает мудрый выбор, дитя мое. Я помогу тебе по мере своих сил.

Я делаю глубокий вдох, чтобы успокоить этот вибрирующий в моей груди страх.

— Если он всегда делает мудрый выбор, то почему столькие Носители потерпели неудачу? Почему иногда он игнорирует мои молитвы?

— Я не знаю, Элиза. Мы многого не понимаем о Божественном камне и его Носителях. Он знает больше, чем мы можем вообразить.

Такими же были слова Аньяхи, перед тем как Бог позволил ей умереть. У меня достаточно самообладания, чтобы не закатывать перед ним глаза, но я не могу заставить себя промолвить подходящие банальности. Верил бы он, что я достойный Носитель, если бы знал, что в моих мыслях постоянно возникают сомнения?

Табурет скрипит, когда я поднимаюсь.

— Благодарю вас, отец. У меня еще остались вопросы, но я слишком устала и… и мне надо подумать обо всем этом.

Он встает и берет меня за плечо.

— Погоди, у меня есть кое-что для тебя.

Он исчезает в темноте, а я зеваю и потягиваюсь. Надеюсь, что это копия «Откровения» Гомера. Я бы проштудировала ее с великим удовольствием. Разумеется, Химена не должна знать, что у меня есть эта книга, и я уже придумываю места, где ее можно было бы спрятать.

Отец Никандро долго не возвращается. Я слышу шелест пергамента, поворот ключа, скрип. Он возвращается в наш островок света, держа в руках маленький кожаный мешочек со шнурками, которые свешиваются между его пальцев.

Это не «Откровение». Я стараюсь не выглядеть разочарованной.

— Что это?

Он распутывает завязки. Три маленькие блестящие штучки со стуком падают на стол. Это ограненные камни размером с мой большой палец, тусклые в сумраке, но сверкающие в неверном свете свечи. Темно-синие. Очень знакомо. Я беру один из них, он холодный и твердый.

— Божественные камни, — говорит отец Никандро.

Перевожу дыхание. Они так странно смотрятся, находясь вне тела. Такие безжизненные и тяжелые.

— Этому монастырю выпала честь опекать трех Носителей. После их смерти их Божественные камни были отделены от тел. Вот этому, — он указывает на один из лежащих на столе, — двенадцать веков.

Странное ощущение — держать свою историю на ладони. И когда Божественный камень в моем животе пульсирует теплым приветствием, это так непохоже на холодную штуку в моей руке, что я вдруг осознаю, что это вместе с тем и мое будущее. Моя смерть.

Я бросаю его к двум другим и вытираю руку о платье.

Никандро складывает их в мешочек и крепко затягивает завязки.

— Никто, кроме Носителя, не способен совладать с силой Божественного камня. Не знаю, остается ли какая-то сила в старых, но они могут тебе понадобиться. — Он пожимает плечами и отдает мне мешочек.

Но я пока не готова принять их от него.

— А если я умру? Прежде чем завершу Служение.

— Тогда я заберу их обратно. Вместе с твоим.

Откровенность отца Никандро убеждает меня взять мешочек. Меня пугает его прямота, но в то же время теперь я как будто могу ему доверять. Я засовываю мешочек в карман халата.

— Могу ли я еще чем-то помочь вам сегодня, ваше высочество?

У меня сразу же урчит в животе, и я вздрагиваю от стыда.

Он усмехается:

— Мы, священники, работаем сверхурочно, и наши кухни никогда не закрываются.

Снабженная двумя гранатовыми булочками — одна в кармане, другая в руке — я возвращаюсь в свои покои. Я грызу булочку, идя по тихим коридорам, освещенным факелами, голова гудит от новых знаний: «Откровение» Гомера, провалившиеся Носители, охрана под личиной няни.

Вражеские врата.

Я шла к священнику, чтобы найти преимущество, которое помогло бы мне сыграть в придворные игры Джойи Д'Арена и таким образом стать более важной для Алехандро. Но теперь наоборот, мой путь представляется мне более смутным, чем когда-либо.

Как свинью на убой.

Теперь было бы достаточно просто выжить.

Я поворачиваю за угол, ведущий к моим покоям, и еле успеваю остановиться, чтобы не просыпать крошки на грубое полотняное платье, возникающее передо мной.

— Элиза! — Химена заключает меня в объятия, и булочка все равно крошится прямо ей на платье. Она хватает меня за плечи и встряхивает. — Где ты была?

Ее голос полон гнева и страха.

— Я проголодалась, — отвечаю я, демонстрируя ей наполовину съеденную булочку.

— Ох, Элиза, солнышко. Я проснулась и подумала, что надо попробовать дошить твою юбку, вернулась в атриум за всем, и не услышала твоего дыхания и… — Она нервно вздыхает. — Надо было меня разбудить, я пошла бы с тобой.

Моя стража.

Я знаю, что ее стремление меня опекать — это ее долг, а ее страсть подогревается многовековым религиозным рвением, которое я только начинаю понимать. Но то, как она смотрит на меня, как сжимает мои руки с отчаянным облегчением — все это свидетельствует о чем-то большем.

Моя нянюшка.

— Прости меня. — Я опускаю руку в карман, чтобы достать булочку, но пальцы натыкаются на кожаный мешочек. На ощупь он кажется таким крупным и громоздким, что я боюсь, как бы Химена не заметила его очертания под тканью. — Я… м-м-м… принесла тебе булочку.

Она берет ее, и мягкая улыбка оживляет тонкие губы.

— Спасибо.

Затем она поворачивается и предлагает мне руку, чтобы сопроводить меня обратно.

Химена высокая, крепкая и сильная. Мы идем вместе, рука об руку, и я прислоняюсь головой к ее плечу, находя покой в ее уверенности.

Чуть позже, когда я убеждаюсь, что Химена заснула, я выбираюсь на балкон и закапываю мертвые Божественные камни в корнях пальмы.

 

Глава 10

Несколько дней спустя я и Химена снова избегаем обеденного зала, предпочитая обедать в кухне. Сегодня подали дичь под пикантным смородиновым соусом. Главный повар измотан больше обычного, он вряд ли меня узнает, трудясь над несколькими порциями полло-пибил. Я удовлетворенно жую, наблюдая за тем, как он приправляет куриную грудку чесноком и тмином, сбрызгивает подбродившим апельсиновым соком и заворачивает в банановые листья.

— У нас сегодня гости? — спрашиваю я с набитым ртом.

Повар подскакивает.

— Это любимое блюдо короля. Он специально попросил его на ужин.

Я проглатываю непрожеванную пищу и вздрагиваю от вставшего комка в груди.

— Вы хотите сказать, он возвращается?

Он закапывает в уголь куски мяса.

— Вернулся накануне.

Оленина превращается в камень у меня в желудке. Алехандро вернулся. И даже не сказал мне.

Я тащу свою нянюшку обратно в комнаты, чтобы привести себя в порядок и надеть новую юбку. Химена сделала так, чтобы ткань не прилипала к ногам мокрой простыней, а словно бы парила вокруг них. Еще я хочу причесаться и, может быть, немного подкрасить губы.

Когда мы входим, Косме стоит на балконе. Она выбивает деревянной дубинкой коврик из овчины, перекинутый через парапет. Она не поворачивает головы при нашем появлении, но кричит:

— Его величество заходил в ваше отсутствие!

— Правда? — Я не хочу доставлять ей удовольствие проявлением интереса.

— Он хотел, чтобы вы присутствовали сегодня на приеме в честь принца.

Я не слыхала ни о каком приеме.

Это очень странно. Я никогда не была любителем пиров и балов, даже ежегодного Торжества Освобождения. Но меня все равно раздражает, что я ничего не знала о готовящемся празднике. Я чувствую себя одинокой и чужой. Отчасти я и сама виновата в неопределенности моего статуса здесь, я знаю. Возможно, все было бы немного иначе, обедай я с придворными или прояви я какой-то интерес к делам во дворце.

Косме отодвигает пальму в горшке, чтобы освободить место для встряхивания коврика. Я вздрагиваю при мысли о Божественных камнях, спрятанных в мягкой земле.

— Где будет проходить прием? — спрашиваю я, чтобы отвлечь ее от пальмы.

— Король сказал, будет парадное шествие в Зале приемов. Вы будете стоять на помосте вместе с Советом Пяти. Я покажу вам, куда идти.

Стоять на помосте — значит быть ужасно заметной.

— Благодарю, Косме.

Она хмыкает и делает книксен с совершенно безэмоциональным лицом.

Зал приемов ослепительно сверкает. Он длинный, прямоугольной формы, с высоким арочным потолком, украшенным розами и гигантскими шипами. Люстры висят ровной линией от помоста до двойных дверей. Троны кажутся особенно вычурными с их позолотой и пухлыми бархатными подушками, а спинки их дважды превышают человеческий рост.

Король не поднимается, чтобы приветствовать меня, но улыбается и целует мою руку. Я занимаю свое место на помосте среди членов Совета, немного позади трона Алехандро, видя из-за его головы всю знать. Мое положение кажется мне весьма привилегированным, пока княгиня Аринья не кладет будничным жестом руку на пустующий трон. Ее претензия отчего-то выглядит вполне правомерной. Может, потому что в этом отталкивающем месте она — единственное проявление настоящей красоты. На ней платье цвета слоновой кости, корсета нет, и ткань легко и свободно спадает от сборки под грудью. Она смотрит на короля мягким сияющим взглядом. Так выглядят люди, наевшиеся мангового пирога до головокружения.

Алехандро игнорирует ее, продолжая обозревать гудящую толпу подданных.

За моей спиной высокой колонной вырастает лорд Гектор. Я ощущаю его теплое дыхание на своем ухе.

— Будучи принцессой Оровалле, вы можете не преклонять колен, когда войдет Его Высочество.

Я благодарно улыбаюсь ему.

Вдруг гул стихает, тишина опускается на зал, и как будто волна проходит по людям — все они поворачиваются к дверям. Я слышу первые аккорды «Триумфального входа», которые поначалу звучат тихо, но потом виолы переходят в крещендо, и двери растворяются.

Входит группа людей, свет падает на них сзади, и с такого расстояния их трудно рассмотреть. Присутствующие массово падают на колени. По мере их приближения музыка усиливается. Шествие возглавляет мальчик. Он маленький и неторопливый, и больше всего его интересует, как при каждом его шаге подскакивают кисти на дерзких красных туфлях. Я сдерживаюсь, чтобы не засмеяться.

Он шагает вперед по прямой. Худая женщина с узким лицом периодически его подталкивает. Наконец он подходит достаточно близко, чтобы я могла его рассмотреть. Маленький Розарио — копия отца, у него те же глаза цвета корицы и темные вьющиеся волосы. Но есть что-то неуловимое в линии его подбородка и скул, что говорит о наличии и другой крови. Интересно, о чем думает Алехандро при взгляде на сына? Видит ли он собственную тень или вспоминает женщину, которую он любил и потерял?

Мое внимание привлекает какое-то движение. Около пустого королевского трона княгиня Аринья поднимается с колен. Она прижимает руки к груди и смотрит на мальчика с такой материнской тоской, что мне хочется ее треснуть.

Розарио почти достигает помоста, когда Алехандро протягивает к нему руки. В мгновение ока мальчик переходит на бег и бросается в объятья отца. Собрание ахает с мягким удовлетворением. Алехандро поднимается, рука сына крепко обхватывает его шею.

— Мой сын, Розарио де Вега, наследник престола нашей великой нации.

Пока толпа приветственно вопит, я пытаюсь вспомнить, устраивал ли папенька такую шумиху вокруг меня или Алодии. Если и да, то я была слишком маленькой, чтобы это запомнить. А может, просто шумиха приберегается для сыновей.

Алехандро представляет сыну членов Совета, делящих с ним помост: генерал Луз-Мануэль, княгиня Аринья, лорд Гектор, князь Эдуардо. И вот моя очередь. Алехандро помогает сидящему на его колене мальчику повернуться ко мне лицом.

— Принцесса Элиза. Она здесь от имени своего отца, короля Оровалле Хицедара.

Простое представление для ребенка.

Принц Розарио смотрит из объятий отца. Какое у него прекрасное лицо с изящными чертами, широко распахнутыми глазами и длинными ресницами. Он осматривает меня и произносит голосом, чистым, как монастырские колокола:

— Ты толстая.

У меня перехватывает дыхание. Повисает упругая и гнетущая тишина. Лицо Алехандро замирает, рука, сжимающая плечо сына, белеет. Все благородное собрание может слышать каждый мой вдох, каждый удар моего сердца. В какой-то момент я решаю сбежать, но даже в этом состоянии остолбенения я понимаю, что это может иметь дурные последствия.

Поэтому я делаю единственно возможное в этой ситуации.

Я смеюсь. Так, будто это самые смешные слова, которые я слышала в жизни. Смех слишком громкий и слишком напряженный, но это не имеет значения, потому что в тот же миг тишина разрывается, и гости с облегчением смеются вместе со мной.

Из обеденного зала на этот вечер убрали все скамьи, потому что иначе не хватило бы места для гостей. Все кружатся по залу, отщипывая кусочки полло-пибил из почерневших банановых листьев и попивая сладкое позднее вино.

Несколько человек подходят ко мне и, непринужденно улыбаясь, справляются о моих делах. Они никогда прежде не проявляли интереса ко мне, и я понимаю, что барьер между нами сломан словами ребенка. Я не могу понять, довольна ли я этим.

Я блаженно пережевываю курицу, смакуя расцветающий на языке пряный вкус тмина и чеснока, когда рядом со мной оказывается княгиня Аринья с бокалом вина в руке.

— Ваше высочество, — обращается она ко мне. Ее голос так же чист и высок, как голос Розарио.

— Княгиня.

— Нравится ли вам сегодняшний вечер?

Двор Алехандро кружится в танце вокруг нас, и мне хочется убежать в свою комнату и спрятаться под грудой одеял.

— О да, благодарю вас! Я прекрасно провожу время. Принц Розарио так очарователен.

— О да, так и есть. — Она подносит бокал к губам, но только делает вид, что пьет. Она вообще ест когда-нибудь?

— Кстати, полло-пибил просто восхитительна, — говорю я. — У Алехандро прекрасный вкус. Вам стоит попробовать.

Мне доставляет огромное наслаждение неуловимое движение ее брови. Возможно, она не знает ничего о гастрономических пристрастиях короля. А может, ей неприятно слышать, как фамильярно я говорю о нем.

— Я уже пробовала, это и правда великолепно.

Разумеется, я ей не верю.

— Знаете, — продолжает она, глядя на меня своими медово-золотыми глазами так, что я чувствую себя мышкой в ловушке. — То, что Розарио сказал о вас, при всех. Никто не думает так.

Меня разочаровывает отсутствие у нее тонкости. Я, конечно, просто девчонка, но я ожидала от нее большего.

— С уст невинных слетает истина, — отвечаю я, пожимая плечами.

— О, вы цитируете что-то. Знаете, все приходят в восторг от вашей набожности. Я даже решила уделять больше внимания изучению священных текстов. В них так много мудрости. Если бы только у меня было больше времени.

Вполне возможно, что ее слова — это предложение мира, хотя и довольно небрежное. Ее доброжелательный взгляд слишком осмыслен, а бокал слишком полон.

— Я бы рекомендовала это занятие даже тем, кому не под силу постичь всю глубину священных текстов.

Я вижу, как на ее лице отпечатывается тот миг, когда она извлекает из моих слов плохо спрятанную издевку.

— Что ж, надеюсь, остаток праздника придется вам по вкусу.

Когда она скользит прочь в своем воздушном платье, глубокий голос над моим ухом произносит:

— Не стоит ее недооценивать, принцесса.

Я поднимаю глаза и вижу лорда Гектора. Его миловидное лицо оказывается совсем близко, и, как всегда, вереница мыслей проносится под его бесстрастной поверхностью.

— Она умнее и опаснее, чем кажется.

Я киваю, он удаляется, а я пытаюсь проглотить внезапно возникший в горле ком.

Я продолжаю изображать непринужденный вид и следовать вежливым пируэтам диалога. Мой взгляд неотрывно следует за высокой фигурой Алехандро. Он курсирует среди гостей с подкупающей простотой. Через некоторое время я понимаю, что больше не могу есть.

Свет, падавший сквозь высокие окна, теперь исчез. Слуги вносят факелы и вешают их через равные промежутки на стены из песчаника. Также они освобождают столы от остатков полло-пибил и приносят охлажденные дыни и виноград.

Я мельком вижу Химену. Она прислонилась к стене, ее лицо в тени. Безмолвным спутником она оставалась рядом со мной с момента торжественного входа принца. Хорошо быть такой незаметной, как она. Интересно, что она узнала этим вечером.

Я слежу за направлением ее взгляда, поверх голов разодетых дворян — туда, где стоит Алехандро, держа за руку Аринью. Они болтают с генералом Луз-Мануэлем. Король смеется над чем-то, что тот говорит. Этот смех накладывается поверх общего гула, и по телу пробегает дрожь. Аринья привстает на цыпочки и целует Алехандро в щеку. Он наклоняется, позволяя ей поцеловать себя.

Острое мясо в моем желудке подает сигнал, что сегодня я буду плохо спать. Но холодная дыня, золотая с медовым отблеском, слишком хороша, чтобы отказаться от нее. Ее прохладная сладость взрывается на языке. Я съедаю еще. И еще кусочек.

Не знаю, сколько времени я стою около стола, как будто по задумке столяра приклеенная к нему. Внезапно я ощущаю нежную руку Химены на своем плече.

— Пора идти, солнышко.

Я не сопротивляюсь, когда она уводит меня, только спотыкаюсь; я наелась так, что едва могу дышать.

Не в силах расслабиться, я долго лежу в темноте без сна. Острые боли пронзают низ моего живота и ноги. Съеденная еда жжет грудь. Но что хуже всего, я не могу прекратить воображать, сколько человек наблюдало за тем, как я себя утешаю. Я представляю, как Алехандро качает головой, глядя на это унижение, а Аринья ухмыляется, цепляясь за его руку. Я представляю, как лорд Гектор отворачивается, разочарованный.

Горячие слезы стыда стекают на подушку. Мне не хватает Аньяхи больше, чем когда-либо. Она бы не стала обращать внимание на то, что я не подхожу на роль королевы, что Алодия ошиблась во мне. Она бы укрыла меня в объятьях и сказала, что Господь был прав, избирая меня.

Я прикасаюсь к холодной поверхности Божественного камня. Почему-то он не напоминал о себе в течение целого дня. «Господи, я не понимаю, почему я здесь. Может, ты ошибся».

Камень согревается от моей молитвы и мягко вибрирует. Новое ощущение в животе переполняет чашу, я слезаю с кровати и бросаюсь в атриум. Я не смогу добраться даже до шкафа у дальней стены. Я сжимаю плиточный край купальни и опустошаю свой желудок. От продолжающейся тошноты у меня начинают гореть нос и горло, желудок болит от спазмов.

Бездыханная, я сползаю на пол и прислоняюсь щекой к благословенно прохладной плитке. Во рту отвратительный привкус, но у меня нет сил подняться. Боль в животе проходит.

Я снова касаюсь Божественного камня. «Помоги мне», — молю я. Камень отвечает, горячий и твердый, но на этот раз меня не тошнит. От отчаяния я молюсь так, словно не молилась несколько недель. Я говорю Богу об отце Никандро и мертвых Божественных камнях, схороненных под пальмой. Я говорю ему о княгине Аринье, Косме и лорде Гекторе. Я спрашиваю, может быть, сторонники Виа-Реформа были неправы, ничего мне не рассказывая, и молю о его защите, если мне случится предстать перед вражескими вратами.

Я прошу прощения за сомнения. Я говорю ему, что хочу, чтобы Алехандро любил меня.

Химена будит меня чуть позднее. Я открываю глаза и оказываюсь на цементном полу. Шея затекла, мне трудно поворачивать голову. Заря только что коснулась неба, и ее оранжевый свет льется на меня. Химена отступает в тень, и я на мгновение остаюсь одна, купаясь в божественном сиянии. Я поднимаю руки и смотрю, как свет играет на моих пальцах. Тепло наполняет мое тело, растекаясь по конечностям от пупка. Я блаженно потягиваю пальцы ног.

— Солнышко, — ее удивленный голос мягок. — Тебе следует нормально поспать. В кровати. Сегодня тебе предстоит твое первое заседание с Советом Пяти.

Я совсем забыла об этом. Я неловко поднимаюсь на ноги, нехотя делаю шаг из своего солнечного ореола, но он уже начинает бледнеть, растворяя атриум в неверном свете раннего утра.

Пульсируя в теле, словно кровь, теплое сияние остается со мной еще долго после того, как я укладываюсь в постель и засыпаю.

 

Глава 11

Я тщательно готовлюсь к своей первой встрече с Советом Пяти. Все еще немного чувствуя слабость после ночи, я посылаю Химену за простой едой вроде хлеба и фруктов. В ожидании ее возвращения я залезаю в уже вычищенный бассейн.

Возможно, что Совет и есть враг, упоминаемый в «Откровении». Но после ночи, проведенной в молитве на каменном полу, я чувствую себя странно спокойной. Я — Божий избранник, напоминаю я себе. Я — Носитель.

По возвращении Химена помогает мне высушиться и одеться. Она сшила новую блузку в пару к юбке. Она просторная, из блестящей красной ткани с поясом из черного бархата. Когда я надеваю ее поверх светлой юбки, я чувствую себя выше и, возможно, даже стройнее.

— Спасибо тебе, Химена. Она прекрасная.

Химена отвечает улыбкой на мою благодарность, и мое сердце слегка сжимается. Так просто сделать ее счастливой.

— Черные ботинки, — говорит она, и я киваю. Я ненавижу ботинки, с их каблуками и узкими носами, но зато в них я буду на полпяди выше. Не знаю, какая одежда подходит для заседания Совета Пяти, но в моем случае, так или иначе, надеть традиционную одежду Оровалле будет правильно. Генерал Луз-Мануэль сказал, что я буду представлять свою страну, этим я и буду руководствоваться.

Химена заплетает только верхнюю часть моих волос и укладывает косу вокруг головы, оставляя остальные волосы ниспадать на плечи. Нежным прикосновением она сурьмит мне ресницы и чуть подкрашивает кармином губы.

— У меня есть духи с ароматом жасмина, — предлагает она.

Запах жасмина напоминает мне о доме и о лиане, цепляющейся за шпалеру в маменькином цветнике. А еще он напоминает о сестре. Я вспоминаю ее прощальное объятье во дворике, как ее духи обволакивали нас.

«Будь хитрее Алодии», — предупреждала меня нянюшка.

— Нет, Химена, я бы предпочла фрезию.

В комнате, где проходит собрание, нет окон и низкий потолок, и при входе я инстинктивно пригибаюсь. Она похожа на тайник в самом сердце дворца, освещенный факелами и облицованный речным камнем, с большим засовом на двойных дверях. Я ощущаю, как на меня давит бремя истории, столетия борьбы за власть, секретных договоров, тайных союзов и военных советов.

Мы садимся на сиденья, обитые красным бархатом, которые стоят вокруг большого низкого дубового стола, отполированного бесчисленными прикосновениями ладоней и локтей. Алехандро гордо садится во главе стола и скрещивает ноги. Я уверена, что неслучайно позади него висит гобелен с вытканной на нем золотой короной. Я сижу по правую руку, как почетный гость. Генерал Луз-Мануэль хмурится напротив меня, с левой стороны от короля. Рядом с ним лорд Гектор подбадривающе подмигивает мне.

Виновато улыбаясь, княгиня Аринья вплывает в комнату уже после того, как все расселись по местам. Ее корсет туго затянут, она прекрасно выглядит в платье из зеленого шелка, развевающемся при каждом шаге. Трудно отвести взгляд от ее узкой талии.

Князь Эдуардо, коренастый брюнет с проседью, объявляет о начале заседания. К моему удовольствию, он цитирует Священный текст: «Где бы ни собирались пятеро, я пребуду среди них». Пять, священное число гармонии.

Он формально представляет меня — излишний жест, но я чувствую себя желанным гостем. Заседание начинается.

Первой обсуждаемой темой оказывается постройка верфи в Пуэрто Верде. Я стараюсь не отвлекаться от утомительных подробностей о приобретении древесины и найме строителей, о разрабатываемой системе привлечения купцов и торговцев.

Алодия бы встряла с ловко сформулированным замечанием и лестной манипуляцией, но я не Алодия. Вместо этого я внимательно слежу за колебанием эмоций в их речах, внося в мысленный каталог определенные темы, вызывающие страсть или безразличие. Князь Эдуардо чрезвычайно заинтересован в вопросах лесоторговли, хотя ничего не говорит о своих владениях, а генерал Луз-Мануэль дорого бы дал за то, чтобы оставить Бризадульче ради поста в каком-нибудь другом месте.

Наконец мы переходим непосредственно к вопросам войны. Князь Эдуардо помахивает пергаментом с красной меткой сломанной печати.

— От князя Тревиньо пришел еще один запрос об отправлении отрядов в холмистые земли. Он говорит, что их положение шатко, из Сьерра Сангре в предгорье притекают все новые и новые силы.

При его словах лицо Ариньи становится совершенно бесстрастным, морщинки на лбу расправляются, и теперь он гладкий, словно масло.

Мне вдруг становится очень интересно, я вся внимание.

Алехандро подается вперед, его локоть почти касается моего.

— Какие-нибудь происшествия?

— Пока никаких, — отвечает Эдуардо, качая головой. — Но пропало несколько овец, а ближайший лагерь разбит менее чем в дне пути от внешней деревни.

Генерал Луз-Мануэль обрушивает кулак на стол.

— Ваше Величество! Мы не можем ждать удара врага. Чем больше мы откладываем, тем больше у Инвьернов шансов подтянуть силы.

Общий ропот наполняет комнату. Алехандро вперивает взгляд в пустоту; Аринья ерзает на своем сиденье, глядя на колени. Похоже, что эта дискуссия ведется Советом не в первый раз, и результаты ее болезненны и предсказуемы.

Князь Эдуардо вдыхает, чтобы успокоиться.

— Мы не можем вмешиваться, — говорит он срывающимся голосом, — пока не узнаем их намерений. Или вы хотите атаковать вслепую?

— Должно быть, вам очень удобно, — вдруг взрывается Аринья, — планировать мою войну, сидя в приморских владениях на другом конце пустыни.

— Вашу войну? — говорит Эдуардо с усмешкой.

— Мои люди. Мои земли. Моя война.

Меня удивляет сталь в ее голосе. Еще больше меня удивляет, что она из Страны Холмов. Я была уверена, что она из приморских владений, с ее-то светлой кожей и золотыми глазами.

Генерал смотрит на меня через стол.

— Возможно, наш представитель Оровалле может что-то сказать по данному вопросу. — Он снисходительно улыбается мне, словно маленькому ребенку.

Внезапно воздух становится очень горячим, а стены комнатки как будто сжимаются. Я медленно вдыхаю через нос, ощущая на себе тяжесть взгляда Алехандро. Лорд Гектор почти незаметно кивает.

— В Оровалле, — начинаю я медленно, — нашей главной проблемой являлось абсолютное незнание целей Инвьернов.

Все кругом кивают.

— Посол Инвьернов при дворе моего отца вел кампанию за право доступа в порт в течение трех лет, но никогда не раскрывал целей своей страны, кроме расплывчатых упоминаний о торговле. В прошлом году одной темной ночью посол исчез без каких-либо заявлений. Учитывая историю отношений наших стран, с того дня мы ожидаем объявления войны.

— То же было и здесь, — мягко говорит Алехандро. Я замечаю страх в его глазах, и это приводит меня в замешательство. Видя его сейчас, я понимаю, что его паника во время нападения Заблудших была не такой уж удивительной.

Я не свожу с него взгляда, продолжая говорить:

— Но почему? Почему они так отчаянно хотят получить порт? И почему они не сообщают никаких подробностей? В «Войне прекрасной» целые пассажи посвящены пониманию врага. Я считаю это приоритетным.

— Никто не собирается оспаривать это, — говорит Аринья. — Но у моих людей нет времени на то, чтобы узнавать противника. Помощь им нужна сейчас.

Разумеется, она права.

В ее глазах блестят слезы.

— Я устала ждать, ждать, ждать, пока Инвьерны ударят. Почему не навязать им войну? Выгнать их раз и навсегда.

А вот тут она ужасно заблуждается.

Лорд Гектор изучает меня неподвижным взглядом, словно измеряя своим загадочным умом.

— Вы не согласны, принцесса.

Утверждение, не вопрос.

Я знаю, что мои следующие слова обеспечат мне вечную неприязнь со стороны Ариньи, но я все равно должна их сказать.

— Да, я не согласна.

— Вот! — кричит князь Эдуардо. — Даже принцесса советует быть осторожными!

Я прищуриваюсь, прежде чем произнести следующую фразу:

— Прошу прощения, милорд, но я совершенно уверена, что пока ничего не советовала.

Быстрый кивок лорда Гектора поощряет меня продолжать.

— Я думаю, мы должны позволить Инвьернам напасть.

— Почему? — спрашивает Алехандро. Его лицо напряжено, но скорее от любопытства, чем от несогласия.

Мой супруг ценит мой совет. Это волнующе.

— Наша армия не приспособлена к холмистой местности. Триста пятьдесят лет назад армия Оровалле разбила Инвьернов в битве при Барахиле во многом благодаря тому, что жаркие джунгли были непривычны врагу. Зачем давать им преимущество? Мы должны заставить их сражаться в жаре, среди песков, а не в предгорьях, к которым они привыкли. — Я вношу в обсуждение теплоту, с каждым словом приобретая все больше уважения. — Если Инвьерны принесут нам войну, то им придется снабжать провизией растянутую на большое расстояние армию. Что означает необходимость охранять тылы. Уязвимые обозы. Все это ослабит их. Им нужен морской порт. Нам нужно заставить их тратить ресурсы. Кочевники пустыни знают, как избежать этого. Мы займем позицию здесь, в Бризадульче. Используем время, чтобы подготовиться. Построим фортификационные сооружения, уходящие в пустыню. Установим ловушки…

— А что насчет моего народа? — Голос Ариньи достиг угрожающего уровня.

Уверенная в своей логике, я смотрю на нее твердым взглядом.

— Отправьте им приказ эвакуироваться.

Ее тело напряжено подобно струне виолы. Я почти жду, что она кинется на меня через стол.

— Вы ожидаете, что они оставят свои дома и все, чем они живут.

— Да. Пока не исчезнет угроза. — Я оборачиваюсь к Алехандро. — Если фронт проляжет в предгорье, то под угрозой окажется вся Джойя Д'Арена.

Предупреждение Гектора, что Аринья опаснее, чем кажется, эхом звучит у меня в голове, но Алехандро смотрит на меня с такой благодарностью, даже с надеждой. Я понимаю, что сказала именно то, что он хотел от меня услышать.

— Как, по вашему мнению, — говорит Луз-Мануэль, — ваш отец, король Хицедар, согласится прислать армию?

Алехандро замирает, но ничего не говорит.

Я не знаю, что ответить. Согласно письму Алодии, папенька уже дал согласие в качестве пункта брачного договора. Но очевидно, что в это соглашение Алехандро не посвятил даже своего главнокомандующего. Я смотрю на лицо Алехандро в надежде найти подсказку, но не нахожу.

— Я думаю, это возможно, — наконец говорю я. — Инвьерны и наш враг тоже. Я буду рада обсудить с ним это от вашего имени.

Лицо Алехандро расслабляется. Он слегка кивает, но я не знаю, что это значит. Молодец. Или, может: Поговорим позже.

Аринья бросает яростные взгляды с другой стороны огромного стола. Она переводит взгляд с короля на меня и обратно, пытаясь постичь наш обмен мыслями. Через мгновение она, прищурившись, откидывается на сиденье. Подозреваю, что сейчас ее волнуют больше всего не проблемы предгорий.

Король посылает за картой города, и воздух в маленькой комнатке нагревается, пока мы обсуждаем расположение укреплений и поставки продовольствия. Алехандро явно недостает решимости, что злит Эдуардо и генерала. Он хочет знать, как мы укрепим периметр, если Инвьерны нападут. И как мы будем осуществлять пополнение запасов, если придется держать осаду. Я бы хотела, чтобы он взял на себя ответственность за свои действия.

Наконец князь Эдуардо встает и потягивается.

— Прошу извинить меня, ваше величество. Наше заседание затянулось, и меня ожидают в другом месте.

Алехандро поднимает взгляд от карты.

— Разумеется, Эдуардо. Спасибо вам за ваши сегодняшние советы.

После ухода князя лорд Гектор наклоняется к уху Алехандро:

— Ваше величество, принц уже ожидает вас.

Глаза Алехандро расширяются.

— Ох.

Мы вопросительно смотрим на него и получаем нервную улыбку в ответ.

— Я обещал мальчику сводить его сегодня в город. — Он потирает подбородок. — Гектор, можете ли вы прогуляться с ним? Скажите, что я занят на заседании.

С каменным лицом страж кивает и поднимается из-за стола.

— Лорд Гектор. — Я говорю быстро, чтобы Аринья не успела отреагировать. — Я тоже планировала на сегодня прогулку по городу.

Это, разумеется, неправда, но я не могу упускать такую возможность.

— Я здесь уже месяц, — говорю я со смешком. — И до сих пор не имела возможности хорошенько осмотреть город! Я буду счастлива взять Розарио с собой.

Лицо короля просветляется.

— Спасибо, Элиза. Я буду тебе очень признателен. Лорд Гектор составит вам компанию. — Он подмигивает мне, отчего у меня в груди становится горячо. — Дадим леди Химене послеполуденный выходной.

Я киваю, не в силах произнести ни слова. Лорд Гектор направляется к двери. Пошатываясь, я поднимаюсь, чтобы последовать за ним. Аринья поворачивается к Алехандро с выражением обиды и непонимания на лице, как будто подозревает, что между нами что-то есть.

Король игнорирует ее, вновь склоняясь над картой. Он спрашивает генерала Луз-Мануэля, где тот разместил бы позиции лучников, если бы Инвьерны проделали весь этот путь к городским стенам. Я знаю, как знаю свое собственное имя, что Алехандро не сказал своей любовнице о наличии супруги.

Химену радует перспектива отдохнуть. Уверившись, что я буду вести себя осторожно, и многозначительно и серьезно посмотрев на лорда Гектора, она спешит в монастырь, чтобы углубиться в изучение ветхих документов.

Страж сопровождает меня к покоям Розарио на другом этаже. Небольшая прогулка. И все же я кляну себя за сделанное предложение, потому что от сражения с лестницами ноги начинают ужасно болеть.

Узколицая женщина отворяет дверь и хмурит брови.

— Где король? — Она выглядывает в коридор и смотрит по сторонам.

— Его Величество не может сегодня сопровождать Его Высочество во время прогулки по городу, — говорит лорд Гектор. Его голос даже ниже, чем обычно, он четко проговаривает все слоги. — Ее Высочество, принцесса Элиза, заменит его.

Женщина оглядывает меня с ног до головы, потом поворачивается в комнату.

— Розарио, дитя мое. Время для прогулки.

Через миг из-за ее узких бедер в коридор высовывается темноволосая голова. Большие карие глаза Розарио полны надежды, но когда он видит меня, его лицо разочарованно мрачнеет.

— Где папа?

— Твой папа делает кое-что очень важное для королевства, — говорю я ему. Я ничего не знаю о детях, но не позволяю себе замолкнуть. — Я сегодня собиралась прогуляться по городу и могу взять тебя с собой.

Он прищуривается и оттопыривает нижнюю губу.

— Приведи папу, — приказывает он.

Я ожидаю, что женщина — полагаю, это няня — поправит его. Мне бы не позволили с кем-либо так разговаривать, даже в шесть лет. Но она просто гладит его по голове, ожидая моего ответа.

Поэтому я отвечаю, как ответила бы госпожа слуге; это единственный вариант, который я могу придумать.

— Розарио, ты будешь называть меня «ваше высочество». Ты не будешь мне приказывать. И вообще, ты будешь обращаться ко мне очень вежливо и уважительно. Тебе это понятно?

Нянька прижимает его к себе и смотрит на меня осуждающе.

— Ему только шесть лет. Не можете же вы ожидать…

— Вы уволены.

У нее дергается челюсть. Она открывает рот, чтобы поспорить, но взгляд лорда Гектора заставляет ее передумать. После небольшого книксена она исчезает.

Розарио остается стоять один, и в большом дверном проеме он кажется совсем гномиком с огромными карими глазами. Я не могу сдержать улыбку.

— Ты любишь кокосовые пироги?

— Да, — шепчет он. — И кокосовое молоко тоже.

— Да, кто?

— Да, ваше высочество.

— Я тоже. Стараюсь съесть пирожок при первой же возможности. И я слышала, что лучшие кокосовые пирожки — прямо тут, в Бризадульче. Вот я и собралась пойти поискать их.

Он торжественно кивает.

— Поэтому ты такая толстая?

Не знаю, почему на этот раз его замечание меня не задевает. Возможно, из-за невинности его преподнесения. А может, из-за того, что я обнаружила, что в этом дворце я не единственная переживаю из-за недостатка внимания со стороны короля.

С искренней веселостью я улыбаюсь ему.

— Да, определенно, пирожки сыграли в этом немалую роль. — Я протягиваю ему руку. — Так ты хочешь пирожок?

Он робко берет мою ладонь, и меня удивляет, насколько теплыми и славными его пальчики ощущаются в моей руке.

 

Глава 12

Однажды Алодия посещала Бризадульче и по возвращении описывала его как город из сверкающих зданий, полный необычных людей. Пока мы блуждаем по рынку к югу от дворца Алехандро, я понимаю, что ее впечатления были сильно преувеличены. Дома и магазины действительно сверкают, поскольку построены они, по большей части, из песчаника и глины. Но в их длинной узкой тени трудно дышится. Город был выстроен вокруг прибрежного оазиса, но, отделенные от океана стенами дворца, мы его едва видим. Несмотря на удушающую жару и пыльные улицы, жители Бризадульче, тем не менее, полны сил и энергии. Эта бодрость видна в продавце кокосовых пирожков, весело бросающем свои изделия бегающим детям, в прачке, принимающей пять корзин белья от разных заказчиков с обещанием все сделать к завтрашнему дню. Это город людей, которые не боятся приветствовать незнакомца и не упускают возможность посмеяться.

Можно сказать, что это совершенный день. Гектор продолжает просветительскую кампанию, демонстрируя прекрасное и подробное знание истории. Я могла бы часами ходить с ним по городу, презрев боль в ногах.

Но маленький Розарио — настоящий чертенок. Он мелькает то здесь, то там, заинтересованный всем, что попадает в его поле зрения. Мы находим кокосовые пирожки в лавке со сладостями, но даже тут его внимание не задерживается надолго. Откусив несколько кусочков, он увязывается за тощим животным, по виду похожим на собаку. Беловатый комок забытого пирога теряется в песке.

Его поведение не только сводит с ума, но и заставляет поволноваться. Несмотря на то, что мы одеты просто, без знаков отличия, мы не можем подвергать риску наследника трона Джойи, позволяя ему носиться, где пожелает его душа. Меня пробирает дрожь при мысли о том, как может отреагировать Алехандро, если с мальчиком что-то случится.

Когда Гектор тянет его, упирающегося, из соседнего переулка, мне приходится продемонстрировать силу воли и объявить о завершении нашей прогулки. Принц хмурится, глядя на меня, но я остаюсь непреклонной.

Когда я была маленькой, я часто тосковала по младшему братику или сестричке, о котором я могла бы заботиться, как Алодия заботилась обо мне. Я говорила себе, что я была бы хорошей старшей сестрой, совсем не такой, как она. Но теперь я задумалась, а вдруг я вела себя с ней так же несносно, как Розарио ведет себя со мной?

— Я хочу пить, — говорит мне Розарио, когда я крепко беру его за руку.

— Я уверена, мы сможем найти воду.

— Я хочу кокосовое молоко.

— Не думаю, что это правильное обращение.

Он огорченно вздыхает.

— Можно ли мне выпить кокосового молока, ваше высочество?

Я вспоминаю, что Химена говорила мне, когда я просила у нее выпечку.

— Если ты будешь себя хорошо вести, я сама принесу тебе молока. Но если будешь вести себя плохо, молока не получишь.

Полагаю, я выпью с ним чашечку. Мне нравится, что главный повар добавляет в молоко немного меда и корицы, а потом охлаждает в погребе.

Но Розарио ведет себя нехорошо. Он дважды выворачивается из моей руки, и я благодарю Бога, когда лорд Гектор ловит его.

Наконец мы входим во дворец через боковой вход, и я встаю слева от Розарио, чтобы преградить ему путь к молоку. Конечно же, как только в поле зрения попадает арочный вход в кухню, Розарио начинает отставать. Совсем немного.

Он пытается убежать, но я крепче сжимаю его руку.

— Молоко!

— Нет.

— Кокосовое молоко!

Я присаживаюсь и заглядываю ему в глаза. Он очень похож на Алехандро, у него так же вьются волосы на затылке, а карие глаза с красными прожилками напоминают красное дерево. Но Алехандро всегда готов засмеяться, а в чертах его сына таится непредсказуемая злость, подобная кобре. Это печалит меня. Он слишком юн, чтобы быть таким запредельно отчаянным.

— Я обещала тебе, что не дам молока, если ты будешь плохо себя вести. А я всегда сдерживаю свои обещания.

Он хмурится, глядя на меня. Я гляжу в ответ. Я чувствую, что одобрение Гектора на моей стороне.

— Папа не держит обещаний.

— А я — держу.

Внезапно черты лица принца смягчаются, превращая его в херувима, а сжатая в моей руке ладонь расслабляется. Но я вижу явные подергивания в этих зрачках и не ослабляю руку, пока веду его в комнату по бесконечному коридору.

Когда мы приходим, его няня перестилает постель. Она настороженно поглядывает на меня.

Принц Розарио смотрит на меня снизу вверх.

— Вы придете ко мне еще, ваше высочество?

Я поднимаю брови.

— А ты будешь себя хорошо вести?

Он решительно кивает.

— Тогда да. Думаю, мы очень скоро сможем прогуляться еще.

Он улыбается.

— Обещаешь?

— Обещаю.

Это был ужасно тяжелый день. Я не уверена, что он хочет это повторить. Я не уверена, что этого хочу я.

Но его улыбка словно солнце, всходящее над просторами Сьерра Сангре. Вдруг он бросается ко мне и обхватывает мои бедра. Я неуклюже глажу его по голове, а у лорда Гектора подергиваются усы. Когда мальчик наконец меня отпускает, я чувствую себя странно опустошенной и холодной.

Я отдаю его няньке строгий приказ не давать ему кокосового молока, но я не уверена, что ей можно доверять. Когда дверь закрывается, я поворачиваюсь к лорду Гектору.

— Милорд, не окажете ли вы мне услугу?

— Просите.

— Не могли бы вы зайти на кухню? Думаю, их следует проинформировать об ужасной тошноте, от которой принц страдал весь день. Чтобы на все просьбы о кокосовом молоке ответом были вода и некрепкий чай.

Возможно, я перегибаю палку. И возможно, неправильно отказывать ему в том, что мне самой приносило радость, когда я была в его возрасте.

— Разумеется, ваше высочество. Сегодня вы обрели могущественного друга.

Не очень хорошо понимаю, себя он имеет в виду или Розарио.

— Пожалуйста, зовите меня Элиза, — говорю я сердито. — «Ваше высочество» — это для непослушных слуг и одиноких детей.

Наконец-то он улыбается, искренне и по-настоящему, и выражение печали на его лице превращается в несомненное доказательство того, что от случая к случаю этот человек смеется. Он предлагает мне свою большую мускулистую руку и сопровождает к покоям.

По возвращении в комнату, я обнаруживаю, что Косме устроила на моей постели временное хранилище выстиранного белья. На мгновение я замираю в дверях, забыв о стертых ногах. Ее ловкие пальцы скользят по ткани, складывая ее как по волшебству. Я узнаю одну из своих штор, золотистая органза сияет чистотой, неприхотливо свисая с края постели. Банные полотенца, все вариации на тему синего, лежат рядом, аккуратно сложенные. Оказывается, так много труда нужно для того, чтобы в моей комнате было красиво. Мне даже в голову не приходило, что шторы надо стирать.

Косме бормочет что-то себе под нос — радостный гимн, который я запомнила с одной из прошлых служб. Странно видеть ее такой расслабленной. Я вдруг понимаю, что стоическая маска, которую я ежедневно видела на протяжении этих недель, для нее неестественна. Я долго наблюдаю за ней, пытаясь постичь эту другую Косме, понять, каким образом она может испытывать больше расположения к полотенцу, чем к принцессе.

Но, в конце концов, в мои задачи не входит нравиться служанке Ариньи.

— Химена еще не вернулась?

Косме подпрыгивает, полотенце падает на каменный пол.

— Прошу прощения, ваше высочество. Вы меня напугали.

Ее лицо снова принимает вежливое и милое выражение.

— Я уверена, полотенце не пострадало. Так что насчет моей няни?

— Заходила, чтобы взять какие-то припасы, а потом пошла в монастырь навестить отца Никандро.

Я не могу удержаться от улыбки.

— Когда-то она была переписчиком.

Ее глаза расширяются.

— Леди Химена?

Меня радует, что я удивила ее, и мне хочется еще похвастаться, рассказав о Химене. Мне хочется сказать этой дерзкой девчонке, что Химена — один из самых образованных и умных людей, каких мне довелось встречать, и что она может убить человека шпилькой. Но разумеется, я ничего не говорю.

— Думаю, она не ожидала вашего возвращения так скоро, — говорит Косме, пытаясь заполнить паузу.

Я вздыхаю и прислоняюсь к столбику кровати.

— Его Королевское Буйство оказалось трудным ребенком. Мы вернулись задолго до ужина, а я уже измотана.

Косме делает шаг вперед, словно скользя.

— Поскольку Химены нет, я помогу вам раздеться. Если желаете, могу набрать ванну для вас.

Моему усталому разуму хватает доли секунды, чтобы понять, что она тянется к тонкому поясу на моей талии. В панике я делаю шаг назад, но слишком поздно. Ее пальцы уже нащупали упрямый камень в мягкой плоти.

Хотя я отступила, ее рука остается поднятой, и она неотрывно смотрит на свои пальцы, как будто они ей отвратительны и вообще оказались частью ее руки по чистой случайности. Когда она наконец поднимает лицо, чтобы посмотреть мне в глаза, по ее лицу текут слезы.

— Ты! — шепчет она скривленными от отвращения губами. — Как это можешь быть ты?

Камень становится горячим. Тошнота сворачивается под ним.

Косме качает головой и продолжает говорить вполголоса:

— Это бессмысленно. Совершенно бессмысленно. Наверное, это ошибка.

Тыльной стороной ладони она вытирает слезы.

— Косме.

— Это не можешь быть ты. Не может быть. Носитель должен быть…

— Косме!

Она замолкает и изучает меня: мое лицо, мои руки и особенно мой живот. Я вижу тот самый момент, когда она приходит в себя. Проблеск ужаса, сменяющийся привычной вуалью спокойствия.

— Могу я быть свободна? — Ее лицо спокойно, а вот голос все еще напряжен.

— Нет, — я делаю шаг к ней. — Косме, никто не должен знать об этом.

— Разумеется. Хорошая горничная всегда благоразумна.

— Да, конечно. — Я улыбаюсь без тени веселья. Надеюсь, это достойное повторение улыбки, которую использовала Алодия для демонстрации преимущества. — Я выражусь яснее. Не так давно один человек — опытный воин — узнал о камне, который я ношу. Через мгновение Химена убила его при помощи заколки.

Я чувствую, как моя улыбка становится еще более опасной. Это больше не улыбка моей сестры, а моя собственная, потому что мне все-таки удалось похвастаться своей няней.

Я не отпускаю горничную, пока не убеждаюсь, что вижу в ее глазах понимание.

Я не говорю Химене о своем разговоре с Косме. Хоть у меня и нет никакой привязанности к служанке, но видеть ее мертвой мне бы не хотелось. Но все-таки она так бурно отреагировала, обнаружив камень. Мне нужно кому-то рассказать об этом. Может быть, отцу Никандро. Я решаю завтра же разыскать его.

Мы начинаем наш вечерний церемониал. Химена приносит мне бокал охлажденного вина и свечу на туалетный столик, потом распускает мои волосы, пока я читаю Священный текст. Лирическая красота языка и истина, содержащаяся в словах, обычно подготавливают меня ко сну. Но не сегодня. Текст закручивается на странице, превращаясь в темные, пронзительные глаза. Глаза Алехандро. Я вспоминаю, как он смотрел на меня во время заседания Совета, как черты его лица смягчались, когда он изучал меня. Аринья тоже это заметила.

Я закрываю Священный текст.

— Химена.

— Да, солнышко?

— Я хочу хорошо выглядеть. Сегодня.

Я замечаю в зеркале ее улыбку.

— Думаешь, он сегодня может зайти?

— Возможно.

Я не думаю, что он придет. Но я боюсь это сказать. Как будто если я это скажу, этого точно не произойдет, и тогда она узнает, как я разочарована.

— Что ж, тогда на всякий случай. — Она нежно гладит большим пальцем мой подбородок.

Распущенные волнистые волосы падают ниже талии. Химена собирает волосы со лба и небрежно закалывает их жемчужным гребнем. Так мое лицо выглядит более вытянутым, более худым, а глаза вдруг становятся заметными. Няня добавляет немного кармина на губы. Берет сурьму, но откладывает.

— Не нужно, — вполголоса говорит она. Не уверена, что я согласна.

Химена помогает мне влезть в ночную сорочку из желтовато-коричневого шелка, который согревает карий цвет моих глаз и заставляет кожу светиться. На миг я замираю перед зеркалом, наполовину довольная, наполовину отчаявшаяся. Никогда мне не быть такой же изящной, тонкой и красивой, как Аринья. Даже сейчас, когда я стою, вытянувшись во весь рост, мои грудь и живот распирают ткань. Но у меня необычная темная кожа, я уникальна, и мои волосы сияют.

«Это Лючера-Элиза, — говорю я себе, — Носитель Божественного камня».

Химена немного расслабляет завязки на моей груди, как раз достаточно, чтобы привлечь внимание. Затем я взбираюсь на свою огромную постель, где она расправляет покрывала вокруг меня, укладывает мне волосы на плечи и дает в руки Священный текст, чтобы в ожидании визита Алехандро я могла делать вид, что читаю.

Я жду очень долго, сердце бьется в горле, и я чувствую себя глупо. Хорошо, что Косме не прислуживает мне по вечерам и только Химене известно, как я страдаю. Через некоторое время я откладываю чтение и начинаю молиться, и Божественный камень посылает расслабляющие вибрации моим пальцам. Я погружаюсь в дрему.

Он стучит.

Я вскакиваю, на мгновение чувствуя себя смущенной. Свеча уже наполовину сгорела, и немного воска застыло на моем ночном столике. После второго стука я приглашаю его войти. Пока поворачивается ручка двери, я успеваю испугаться, что у меня на щеке слюна и что моя сорочка сползла ниже приличного, но я забываю обо всем, как только вижу его лицо.

— Надеюсь, я не слишком поздно, — шепчет он. — Генерал Луз-Мануэль продержал меня почти весь день.

— Нет, конечно же нет. Я просто… — Священный текст лежит перевернутый на кровати, зависнув одним углом над краем. Я хихикаю. — Полагаю, я задремала за чтением.

Алехандро садится передо мной на край постели. Он достаточно высокий, чтобы забираться на нее без табуретки.

— Ты всегда была столь благочестива?

Я пожимаю плечами.

— Я изучала священные книги с тех пор, как была маленькой девочкой. — Все до одной, кроме Гомерова «Откровения». — Это казалось логичным, учитывая Божественный камень.

И все равно этого было недостаточно. Господь остается непостижимым для меня, я чувствую себя не ближе к встрече со своим героическим будущим, чем в тот день, когда шестнадцать лет назад камень застрял у меня в пупке.

Он подается вперед и берет меня за руку. Большим пальцем он нежно гладит костяшки моих пальцев, и вся моя рука трепещет. Когда он рядом, так тяжело дышать.

— Элиза. — Его голос ниже обычного. — Спасибо тебе за то, что погуляла с Розарио. Это дало мне возможность сделать несколько важных дел.

Он улыбается, а его веки тяжелы от усталости.

— Мой сын тебя обожает.

Воспоминание о маленьком негоднике помогает мне справиться с голосом.

— Что-то я в этом не уверена.

— Этим вечером он говорил только о тебе.

— Правда?

— Правда.

— Что ж, мне он тоже понравился. — Удивительно, но это правда.

— Ты будешь великой королевой.

Мой рот раскрывается. Я смотрю на него, будто окаменев.

Он лишь кивает, не обращая внимания на мое удивление.

— Скоро я объявлю о нашей помолвке.

Он наклоняется и целует меня в щеку, немного растягивая момент. У него мягкие, слегка влажные губы. Вот бы он немного подвинул их, прямо к моим губам.

Я бормочу непонятные слова вежливости, пока он удаляется, потом наблюдаю, как он уходит, переступая длинными ногами. Дверь в комнату Алехандро закрывается, и замок щелкает прежде, чем до меня доходит смысл его слов.

Помолвка.

Он не собирается сообщать жителям Джойи Д'Арена, что мы уже женаты.

Сегодня я трижды проявляла силу воли — на заседании Совета, с Розарио и с Косме. Но с Алехандро я превращаюсь в беспомощное желе. Он хороший человек, я не сомневаюсь. И ослепительно красивый. Но мне не нравится, в кого я превращаюсь рядом с ним.

Мне надоело, что со мной обращаются как с ребенком. Я устала от секретов. Все произошедшее вызывает у меня отвращение. Злость закипает во мне, и я чувствую себя смелой. Достаточно смелой, чтобы крикнуть: «Химена!»

С растрепанными волосами она бежит через атриум.

— Что случилось? Ты в порядке?

— Химена, почему я в опасности? Почему здесь мне находиться безопаснее, чем в Оровалле?

С поникшими плечами она прислоняется к арке. Я вижу борьбу на ее лице — морщины бороздят лоб, губы сжаты в ниточку. Ее верования, воспитанные Виа-Реформа, мешают ей обсуждать со мной Божественный камень. Но она этого хочет. Я знаю.

Я мягко говорю:

— Разве ты не думаешь, что для моей безопасности лучше, чтобы я знала, с чем мне предстоит столкнуться?

На ее лице возникает выражение покорности, она вздыхает.

— Имели место некоторые… инциденты. Совсем недавно твоего дегустатора отравили.

— Дегустатора? Когда?

— За несколько месяцев до того, как ты вышла замуж за короля.

— У меня был дегустатор?

Она ничего не отвечает.

Мое сердце дико стучит. Кто-то пытался убить меня.

— Потому что я принцесса? Или потому что я Носитель?

— Ничего нельзя достичь, убив вторую принцессу. Только если кто-то хотел оставить путь к власти открытым. Но на твою сестру никто не покушался.

— У меня был дегустатор.

Какая-то женщина ежедневно рисковала своей жизнью ради меня. Умерла за меня. А я ее не знала.

— Тогда неудивительно, что вы с Аньяхи так переполошились, когда я сбежала в кухню.

— Да. Наверное, ты обратила внимание, что она всегда сама приносила и сервировала тебе еду? Потому что она должна была пробовать ее во время этих ночных набегов.

Внезапная тяжесть наваливается на грудь. Химена подбегает к кровати и обнимает меня.

— Мне так жаль, солнышко. Мы старались оградить тебя от этого, чтобы у тебя было совершенно нормальное детство. Здесь ты в безопасности, потому что лишь немногие следуют пути Господа, а большинство никогда не узнает имя Носителя.

— Но почему? Почему кто-то хочет убить меня из-за того, что я ношу Божественный камень?

Она гладит меня по плечам.

— Ох, есть множество причин. Потому что ты политический символ, даже для тех, кто не верит в силу Господа. Потому что религиозный фанатизм заставляет некоторых людей делать странные вещи.

Кому знать, как не ей.

— И будем откровенными до конца, твой камень, вырезанный из тела, стоил бы баснословных денег на черном рынке.

У меня перехватывает дыхание от ее прямоты, от простой мысли о том, что мой Божественный камень может быть обычным предметом торговли.

— Ох, солнышко, я не хотела тебя пугать, но теперь ты видишь, почему тебе следует быть осторожной? Пожалуйста, скажи мне, что ты все поняла.

— Я поняла. — Мне приходится выдавливать из себя слова.

Проходит много времени, прежде чем я задуваю свечи и закрываю глаза.

Не знаю, что меня будит. По моей просьбе Химена оставила дверь на балкон открытой, и легкий ветерок колышет занавеси. Но этот шелест очень тих и никогда прежде не мешал мне спать. Очень темно, потому что луны нет. Я смутно вижу очертания моего туалетного столика и столбиков для балдахина, подсвеченных медным сиянием, проникающим с балкона из города, который никогда не спит.

Я чувствую стойкий сладкий запах корицы. Он достаточно силен, чтобы мой нос зачесался. В темноте я ощущаю присутствие человека и думаю, что это Химена, пока мой рот не затыкает кусок ткани. Я пытаюсь повернуть голову набок, но ткань тяжелая и закрывает все мое лицо. Вот от чего предостерегала меня Химена, чего все боялись. Я должна закричать, чтобы предупредить мою няню.

— МНННГГГ! — Это все, что мне удается произнести. На эту попытку я трачу весь воздух, что был в легких, и сердцебиение заполняет образовавшуюся пустоту. В уголках глаз выступают слезы, голова начинает кружиться от необходимости сделать вдох. Я всасываю воздух через ткань, несмотря на придерживающую ее руку. Я ощущаю момент триумфа: попытка удушения не увенчалась успехом. Может, если я столкну столбики или перевернусь… но запах корицы уже щекочет мне глотку. Голова кружится; я проваливаюсь глубже и глубже в матрас. Что-то накрывает меня, темнее, чем просто ночная тьма, и жарче, чем пустынное лето. Медное сияние исчезает с моего балкона.

Меня мягко качает из стороны в сторону. Руки прижаты к телу, как будто меня спеленали. А может, я в гробу. Мои веки трепещут, но они крепко слиплись. Я не могу заставить их открыться. Через миг я уже и не пытаюсь, потому что понимаю, что свет ударил бы по глазам слишком больно. Я всегда воображала, что загробный мир — это яркое место, но без пустынной жары. И без привкуса скисшего мяса во рту.

Я слышу разговор. Спокойный, неспешный, мирской. Что-то насчет привала, провианта, какая-то шутка про верблюда, которую я не понимаю, но все смеются. Один из голосов — женский, и очень знакомый. Я не могу вспомнить его, но смутное узнавание заставляет меня крепко сжать челюсти.

— Принцесса скоро проснется, — говорит кто-то.

— Мы уже слишком далеко, чтобы переживать об этом, — отвечает знакомый голос.

Я пытаюсь вывернуться, крикнуть или пнуть что-нибудь, но тело мне не повинуется. Горячее отчаяние сжимает легкие. «Вы не можете забрать меня, — всхлипываю я где-то в глубине своего неподатливого тела. — Не можете! Алехандро собирается жениться на мне!»

Кто-то бормочет что-то насчет оазиса, и голоса снова взрываются смехом. В нем есть головокружительная нотка, нотка триумфа.