После ванны и обеда, состоявшего из солонины, черствого хлеба и лукового супа, мы решили, что капитан Феликс уступит нам с Марой капитанскую каюту. Он и остальные мужчины разместятся в самой большой пассажирской каюте под верхней палубой.

На следующий день, утром я пыталась разобраться в капитанских навигационных картах, когда команда издала приветственный вопль, после чего раздался топот многочисленных ног по палубе. Корабль накренился. Я бросилась к ближайшему иллюминатору: волны проносились мимо. Мы поймали ветер.

Потребовалось два полных дня, чтобы разгрузить и продать вино и закупить новую партию припасов. Я все это время ходила взад-вперед по капитанской каюте, чувствуя себя загнанной в угол и разочарованная вынужденной задержкой и необходимостью повернуть назад, пусть даже ненадолго.

Феликс вернулся с очередных переговоров и принес городские новости.

— Королева и конде благополучно отправились дальше в Сельварику, — сказал он, и глаза его весело блестели. — Несомненно, для города это величайший позор — что гостиница, где она остановилась, загорелась, но никакие извинения не смогли убедить ее остаться. Они уже назвали это Великим бесчестием.

Я вдруг испытала такое облегчение, что едва ли не упала в кресло.

— Значит, они в безопасности. Что-нибудь слышно о попытке покушения?

— Ничего.

— Хорошо. Это хорошо.

Спасибо, Господи.

— Так куда, ваше величество?

Я повернулась к нему и ответила улыбкой на улыбку.

— На юг, в сторону островных владений. Я скажу больше… со временем.

Но когда он ушел, я осталась наедине с вопросом: а смогу ли я сказать больше? Если до сих пор даже Священная Книга оказывалась таким ненадежным источником в том, что касается амулета, то можно ли доверять в этом апокрифическим текстам?

Я потерла переносицу и прошептала:

— Зафира.

Амулет радостно затрепетал в ответ.

Я стояла на носу корабля и держалась за перила, завороженная тем, как «Арацелия» скользит по волнам. Ветер растрепал мою косу, спутал волосы. От соленых брызг щипало глаза, трескались губы. Надо мной раздувался от ветра огромный парус.

Команда корабля спокойно приняла Гектора и Белена, а на Мару матросы таращили глаза, куда бы она ни пошла. Шторм не выходил из пассажирской каюты. Меня же они обходили на почтительном расстоянии, то ли боясь, то ли стесняясь приближаться к королеве. А может быть, капитан так велел им. Причина была мне безразлична. Главное, что у меня было хоть немного уединения на этом крошечном корабле.

Я ощутила на себе чей-то взгляд и, обернувшись, увидела капитана Феликса, внимательно глядевшего на меня.

— А вы, похоже, открыли в себе любовь к морю, — сказал он.

— Не совсем, — ответила я. — Похоже, она была всегда, ее и искать было не нужно. — Хорошо, когда что-нибудь проходит само по себе. С другой стороны, Шторм не мог подняться с кровати, чтобы его не стошнило, хотя все уверяли, что постепенно это пройдет.

— Иногда так бывает, — сказал капитан. — У меня так было.

— Поэтому вы и стали морским волком?

— Отчасти.

— Мне интересно другое. Вы отказались от жизни сына конде ради опасной карьеры мореплавателя. Но, судя по тому немногому, что я знаю о семье Гектора, сомневаюсь, что они выкинули вас на улицу. Полагаю, вы сбежали.

Он рассмеялся.

— Гектор предупреждал, что вы самая умная девушка из всех, что мне встречались. — Я вспыхнула. — Теперь я понимаю, — добавил он.

— Понимаете что?

— Почему Гектор остался с вами.

Я спокойно смотрела на него, лишь сильнее сжала пальцами перила.

— Вы действительно не знаете? — спросил он.

Я заставила себя расслабиться. Если сжимать перила так сильно, лопнут волдыри на ладонях. Я спокойно проговорила:

— Пожалуйста, объясните.

Он наклонился и, упершись о перила локтями, устремил взгляд на море, будто влюбленный, неустанно изучающий черты возлюбленной.

— Я должен был унаследовать графство Вентьерра, — сказал он, и голос его звучал глухо, будто он вспоминал что-то, давно прошедшее. — Но я ненавидел его. Все эти пышные церемонии, вежливую войну между домами, приторные Святые Дары, канцелярскую работу. Однажды, когда мне было семнадцать, мы поругались с отцом. Я даже не помню, из-за чего, но да, вы правы. Я убежал на верфь. Нанялся палубным матросом на торговый корабль, без жалованья, за еду и подвесную койку.

— И вы полюбили море.

— Помимо прочего.

Я не понимала, как это все связано с Гектором.

— А разве вы не можете вернуться? Вы ведь по-прежнему являетесь наследником?

— Ну нет. Понимаете, я также полюбил одну портовую даму, и она родила мне сына.

Я не сразу поняла, что «портовая дама» — это, должно быть, проститутка, и еще через секунду вспомнила, как «дамами» назвали нас с Марой матросы, когда мы впервые ступили на палубу.

— Когда мой отец узнал об этом, — продолжал он, не обращая внимания на мои вспыхнувшие щеки, — он отправился в Бризадульче, чтобы спасти меня от того, что, по его мнению, было непоправимой ошибкой. — Он вдруг широко улыбнулся. — И когда я услышал, что отец в городе, я бросился с Арацелией к ближайшему священнику и женился на ней.

— Вы назвали ее именем корабль!

Он кивнул:

— Ну да. Когда говоришь жене, что отправляешься на несколько месяцев в плавание, а у нее к тому же на руках новорожденный младенец, приходится делать красивые жесты.

Я усмехнулась.

— Вы мудрый человек.

— Смешно: я все время говорю жене то же самое!

— А какое все это имеет отношение к Гектору?

Он нахмурился.

— Когда я женился на Арацелии, отец отказался от мысли сделать из меня конде и обратил свои надежды к следующему сыну, моему брату Ронину. — Лицо его исказилось от боли, так живо и так явно, что я едва не отпрянула. Он тихо проговорил: — Ронин погиб на войне с инвирнами. В тот день, когда вы уничтожили их магов. Он вместе с конде Эдуардо сражался на южном фронте и был убит стрелой в грудь.

— Ах! — Гектор потерял брата на войне. Почти семь месяцев назад. А я ничего не знала. Почему он не сказал мне? — Мне очень жаль, — с трудом вымолвила я.

— Поэтому остался Гектор, — сказал он. — Единственный наследник Вентьерры.

Я вздрогнула.

Феликс сказал:

— Мои родители написали ему, умоляя вернуться домой. Я написал ему. В конце концов, его король погиб, и Гектор всегда был лучшим из нас. Он рожден, чтобы быть лидером, чтобы править. Он ответил. Писал, что приедет домой так скоро, как сможет. Что он скучал по Вентьерре всей душой, что он оставит пост капитана королевской гвардии и откажется от места в кворуме. Но что-то помешало ему.

Казалось, что-то давит на меня, пригибает к земле, и я замерла под тяжестью этого груза.

Я помешала ему. Я заставила его передумать. Я хорошо помнила тот день. Он пришел в мой кабинет и положил мне на стол письмо с просьбой об отставке. Я просила его подумать, просила стать моим личным охранником.

— Я понятия не имела, — прошептала я. — Обо всем этом. — А потом, после встречи со Штормом в башне он просил меня освободить его от должности. Он думал, что не может защитить меня. Но вероятно, вдруг, может быть, он просто хотел вернуться домой.

— Он отказался от своего графства ради вас, ваше величество. От дома, который любил. Я никогда не понимал почему. А теперь понимаю.

Я хотела было возразить, но передумала.

Неужели это возможно? Неужели Гектор любит меня так же, как я его? Не безумно ли желать этого, когда у нас с ним нет ни единого шанса? Что-то заставило его поцеловать меня в канализационном тоннеле в то время, когда надо было бежать.

После долгого молчания я сказала:

— Гектор по-настоящему верен и предан своему долгу. Он всегда там, где, по его мнению, больше всего нужен своей стране.

Так ли это на самом деле? Если бы я предоставила ему выбор, остался бы он со мной?

— Вы хорошо его знаете, — сказал капитан.

— Хорошо его никто не знает.

Он сказал что-то еще, но я не расслышала, потому что мой амулет вдруг дернулся. Я вздрогнула.

— Ваше величество?

— Я не уверена… — Камень задрожал, и я ощутила легкий трепет внутри, будто бабочки порхали в животе. — Мой амулет! Он… — Порхание бабочек стало более ощутимым, твердым, что-то толкало меня изнутри, будто призрачные пальцы проникли внутрь меня, и, обхватив амулет, тянули. — Ох, — выдохнула я. — Господи.

— Мне позвать Гектора?

— Нет. Все нормально. — Странные ощущения несколько ослабли, но не исчезли. Что-то тянуло меня в одном и том же направлении. — Кажется, я нашла его. Я нашла путь. — Я повернулась к нему. — Я знаю, куда плыть.

Он смерил меня скептическим взглядом. Я не винила его. Это действительно выглядит нелепо. Может быть, я все это выдумала.

Но, закрыв глаза, я почувствовала, как что-то тянет меня. Слабо, но отчетливо. Я немного повернулась вправо, направив ступни в ту самую сторону. Я подняла руки и указала на далекую линию горизонта.

— Вон туда.

Он покачал головой, подчиняясь.

— Ну конечно, туда. Как раз против ветра. — Он повернулся к команде, сложил руки рупором. — Повернуть против ветра!

Я вернулась в каюту, понимая, что лучше не мешаться, пока будет меняться курс. «Арацелия» была настоящей ловушкой из веревок, крюков, балок и разных вращающихся штук, но мне будто какой-то инстинкт помогал легко пробираться по ней. И сколько же там было роскошного дерева! Всегда отполированного. Я никогда прежде не видела столько дерева в одном месте, да его и не могло быть столько в моей пустыне.

Мара была одна, сидела на огромной кровати, разложив перед собой содержимое драгоценного мешочка. Когда я вошла, она подняла на меня глаза.

— Я нашла, Мара. Зафиру. Мой амулет ее почувствовал.

— Прекрасная новость! — сказала она, закрывая мешочек. — Я почувствовала, что мы меняем курс, но не поняла почему.

— Прости, что пришлось продать твой шафран, — сказала я, глядя на кожаный мешочек у нее в руках. — Ты так заботилась, чтобы он не промок, даже в канализации.

Она рассмеялась.

— Я не о шафране тогда беспокоилась. Кое о чем более ценном.

— Да?

В комнату влетел Гектор, и мы удивленно посмотрели на него.

— Феликс сказал, что вы велели ему изменить курс, — сказал он.

— Да! Гектор, я почувствовала путь. Она позвала меня. Прямо как сказано в «Богохульстве».

Он глубоко вздохнул, то ли с облегчением, то ли с тревогой, я не поняла.

— Это хорошо, — сказал он.

— Хорошо, — согласилась я. Я повернулась к Маре и сказала: — Мне нужно обсудить кое-что с Гектором…

— Я пойду навещу Шторма, — сказала она. — Он будет в восторге. — Она собрала все в мешочек и в ответ на мой вопросительный взгляд беззвучно прошептала: — Потом.

Когда она закрыла за собой дверь, я повернулась к Гектору. Мы не сделали ни шагу навстречу друг другу.

Он склонился над столом брата и скрестил ноги. Он барабанил пальцами по краю стола. Этой перемены в его обычном поведении было достаточно, чтобы заставить меня пристально вглядеться в него. Он внимательно изучал ковер брата, будто в нем заключалась вся мудрость мира. Он волновался, это было ясно. Но почему?

Ах! Наш поцелуй. Он думает, что я хочу поговорить об этом.

Я прочистила горло.

— Феликс сказал мне… — Это оказалось труднее, чем я думала. Но мне невыносима была мысль, что он остается со мной против собственной воли. Я опустилась на кровать, оперлась о спинку и попыталась снова: — После смерти Алехандро вы могли унаследовать Вентьерру.

Слова прозвучали не так, как я хотела. Я будто упрекала его. Они повисли в воздухе между нами, и он молчал так долго, что я испугалась, не обидела ли я его.

Наконец он сказал:

— Я выбрал другой путь.

Крепко сжав пальцами покрывало кровати, я спросила:

— И вы сожалеете о своем выборе?

Он задумался на секунду, и для меня это и было ответом.

— Это был правильный выбор, — сказал он.

— Я спросила не об этом.

— Нет, — согласился он, — не об этом.

Я пыталась успокоиться, говорить ровным голосом:

— Гектор, я так рада, что вы остались. Никому на свете я не доверяю так, как вам. И… ничье общество не радует меня так, как ваше. — Несомненно, глаза мои в тот момент ясно говорили все то, что я не смела произнести вслух. — Но когда все это закончится, когда я найду зафиру, я дам вам возможность вернуться домой. Освобожу вас от необходимости оставаться со мной. Подумайте об этом.

Рот его приоткрылся, а брови поползли вверх. После долгого молчания он сказал:

— Я думал, вы собираетесь женить меня на своей сестре и отправить в Ороваль. Я стал объектом международных переговоров, так мне сказала Химена. — Я явственно услышала нотки горечи в его голосе.

Я вздохнула, слишком громко. Когда снова увижу Химену, у меня с ней будет долгий разговор о… многих вещах. Я осторожно сказала:

— Важно найти для вас хорошую партию. — Теперь я так сжала руками колени, что пальцы побелели. — Но только в полном согласии с вашими собственными чувствами. Я знаю, каково это, вступать в брак вопреки своим чувствам. Я никогда не пожелала бы вам этого.

Он кивнул, хотя явно избегал моего взгляда.

— Я был бы рад снова побывать дома, — пробормотал он, глядя в один из иллюминаторов. В сторону Вентьерры.

Я грустно улыбнулась.

— Значит, вы уже знаете, каким будет ваш выбор?

— Нет. Но благодарю вас за такую возможность.

Солнце опустилось за горизонт. Мы с Марой остались одни в капитанской каюте.

— Шторм сказал кое-что важное для вас, — сказала она, расплетая мою косу.

— Да? — Я чувствовала, как от ее плавных движений все мое тело расслабляется.

— Он сказал, что привратник почувствует ваше приближение. Что он будет проверять вас.

Расслабленность мгновенно исчезла, и я выпрямилась.

— Что это значит?

— Не знаю. Но это логично, что раз есть ворота, должен быть привратник, правда?

— Может быть. — Я нахмурилась, сожалея, что не взяла с собой собственную копию «Богохульства». Химена сама укладывала ее в королевский багаж. Я ее даже не видела никогда. Может быть, она и не хотела, чтобы я ее видела.

— Отец Алентин говорил что-то о проверке, о том, что я должна доказать свою пригодность. Но он не говорил о привратнике.

Она провела расческой по волосам.

— Может, вам стоит наведаться к Шторму. Спросите его сами.

— Да, я схожу. А сейчас скажи мне, что же в твоем мешочке для специй. Мара, что же ты несешь более ценное, чем шафран?

Она повернулась так, чтобы заглянуть мне в лицо. Глаза ее сияли.

— Я несла кое-что для нас обеих.

Я с диким любопытством следила, как Мара достала мешочек, положила на кровать, порылась в нем и достала глиняную статуэтку. Она была выкрашена охрой и изображала обнаженную женщину, сладострастно прижимающую руки к животу, будто защищая его.

Мара сняла голову со статуэтки, раздался звук пробки, вынимаемой из бутылки. Она наклонила ее и высыпала на ладонь несколько крошечных зерен.

— Женская защита, — сказала она. — У меня две бутылочки, по одной для вас и для меня. Я взяла их втайне от Химены. Я знала, что в мешочек со специями она не полезет.

Видя мое смущение, она вздохнула.

— Химена не рассказывала вам о женской защите, да?

— Не рассказывала. — Химена о многом не рассказывала мне.

— Принимайте восемь-десять зернышек в день. Не больше. Прожуйте и проглотите. — Она высыпала их обратно в бутылочку, закупорила ее и положила мне на ладонь. — Это не даст вам забеременеть.

Моя рука с бутылочкой сжалась в кулак.

— Ох, — выдохнула я.

— Конечно, вы не обязаны это принимать. Но я просто подумала, ну, мы отправлялись в это путешествие, и было столько разговоров о том, чтобы разделиться, и я знала, что Гектор будет с нами, а вы так смотрели друг на друга, что и песок бы расплавился, и… Получилось слишком бесцеремонно, да?

— Нет. Ну, я не знаю. — Я посмотрела на статуэтку. Она лежала у меня в руке. Обнаженная. Бесстыдная.

Мара тихо сказала:

— Первый раз у вас мог бы быть с кем-то, кому вы верите и кого любите.

Я изумленно уставилась на нее. Значит, она все знает. Если знает она, то Химена и подавно.

— Может быть, он не захочет меня, — проговорила я.

— Элиза, он безумно хочет вас.

Лицо у меня пылало.

— Я думаю, он сожалеет, что остался в моей охране. После того, как мы найдем зафиру, он сможет уйти. Вернуться домой. А моя сестра Алодия выразила желание обручиться с ним. Так что, как видишь, выхода нет. У нас нет будущего.

Она отодвинула мешочек в сторону и села рядом со мной на кровать.

— Но вы его любите, — сказала она, и после этих простых слов вся моя защита рухнула.

— Ах, Мара, да. Я люблю в нем все. Мне нравится, что для него так важны честь и долг. Что он все время пытается спрятать свои истинные чувства под маской спокойствия, а они все равно прорываются наружу. Мне нравится, как завиваются его мокрые волосы, мне нравится его улыбка, его запах. Когда он смеется, у меня мурашки бегут по коже. — Я прислонилась лбом к ее плечу. — Я говорю глупости.

— Да, — сказала она, и по голосу чувствовалось, что она улыбается. — Глупости.

— Он поцеловал меня. В канализации.

— Святой Боже, — сказала она. — Ну и время выбрал.

— Хуже не придумаешь.

— И это так на него не похоже.

— Да, совсем не похоже.

— Мне кажется, вам все же стоит начать принимать женскую защиту. Просто на всякий случай.

Я выпрямилась, глубоко вздохнула, задумчиво взглянула на статуэтку, которую все еще сжимала в руке.

— Химена хотела, чтобы он пообещал ей не сближаться со мной.

Она крепко обняла меня одной рукой.

— Химена прекрасная женщина, и она вас очень любит, но ведет себя как базарная баба.

Я прыснула от неожиданности.

— Только вы можете это решить, Элиза. А не Химена. Чего вы хотите?

— Я хочу Гектора.

Вот. Я сказала это.

— Даже если вы недолго будете вместе?

— Я не знаю.

— Справедливо. — Она встала сзади меня и начала заплетать волосы в косу. Нас слегка качнуло — ветер приподнял и наклонил корабль. Было уютно, будто в колыбели.

— Ты сказала, что взяла две, — сказала я. — Для себя и для меня.

Ее пальцы замерли.

— Да. Мы с Беленом… Он такой красивый. И талантливый. Спокойный и пылкий одновременно. — Она вздохнула. — Мы оба сильно изменились. Теперь и у него есть шрамы. Так что, может быть, он не будет возражать, если я… даже несмотря на все, что было между нами, я подумала… может быть…

— Просто на всякий случай, — сказала я.

— На всякий случай, — согласилась она.

В тот вечер я решила не принимать женскую защиту. Но я бережно завернула ее в свою сорочку и спрятала в рюкзак. Я долго лежала без сна, думая о том, что глупее: готовиться к тому, чему никогда не бывать, или не готовиться к тому, что может случиться.