УБЕЖАЛ

Из воды Серёгу выловили за волосы и за штаны, и перевалили в лодку. Лодка была странная, с круглыми надувными бортами, вся из грубой оранжевой резины, толстой и шершавой. Серёга, всхлипывая, переполз через пузатый борт лодки, на животе съехал на пухлый, подающийся под ладонями пол, ткнулся макушкой во всякое барахло, которое валялось на дне – моток снежно-белого троса, пластмассовый черпак и синие тряпочные туфли. Хозяин обувки стоял рядом, крепко упираясь в ненадёжное днище босыми загорелыми ногами, и вытягивал из воды белый плавучий круг на веревке. Серёга перекатился на спину и с благодарностью заглянул своему спасителю в лицо. Лицо спасителя было серьезное, а глаза смеялись. Хорошее было лицо, доброе.

– Ты чего это, парень, тонуть у нас тут вздумал?! Тонуть приказа не было!

Голос у него был тоже хороший, незлой. А на голове – оранжевая знакомая кепка с длинным козырьком и буквами на ней: МЧС.

Серёга на всякий случай подтянул колени к груди. Если пинать будут.

Но никто его пинать не стал, а, даже напротив, дали ему одеяло, завернуться и согреться. Серёга только сейчас заметил, что весь дрожит от холода. И ведь странно-то как – вода в реке по-летнему тёплая, а замёрз Серёга чуть не до смерти.

Одеяло, конечно, тут же промокло. Такая вот незадача, намочил людям одеяло.

– А мы глядим – с моста прохожие машут, человек в воду свалился, – подал с кормы голос второй спасатель. – Хорошо, мы недалеко были. Ты чего, земляк, перепил, что ли, в честь праздничка?

Серёга, кутаясь в одеяло, замотал головой.

– Н-н-не… Я н-н-на спор.

– Слышь, Витёха, он на спор сиганул! – весело удивился спасатель. – Ты же утонуть мог, спорщик! Как же ты тогда выйгрыш-то забрал бы?!

На это Серёге ответить было нечего, поэтому он только пожал плечами и улыбнулся виновато. Выигрыш… Его выйгрыш-то как раз и махал руками с моста, звал на помощь. Хороший такой выйгрыш, рыжий, в бутсах, ручки-спички. Машут с моста.

– Заводи, Петрович, – сказал Витёха. – Может, ему кольнуть чего надо.

Спасатель Петрович нажал какую-то кнопку на ящике у лодки сзади, взвыл мотор, вырыл за кормой яму в воде, нос лодки сразу приподнялся, она крутанулась на месте и пошла скакать с волны на волну, мягко плюхаясь надувным днищем и оставляя сзади пенную белую борозду. Под резиновым полом заходили тугие буруны. Витёха, сидя на днище боком, сматывал на локте веревку. Серёга хотел оглянуться, высмотреть на мосту Крысу, но Витёха придержал его за плечо – не мельтеши, парень. Серёга мельтешить перестал, раз хороший человек просит. Спасатель Перович ворочал ревущий подвесной мотор за ручку, вправо-влево. Рулил. И еще, похоже, насвистывал при этом, тянул губы. Но за мотором ничего слышно не было, никакого свиста.

Когда Серёга улучил-таки момент и оглянулся, мост был уже страшно далеко. И пустой – из конца в конец.

А они всё ехали и ехали. Постепенно со стороны солнца стал подниматься другой мост – знакомый, Вогрэсовский. И трубы бывшей электростанции за ним. Сбоку от моста притулилась маленькая пристань и домик рядом – Спасательная Станция. Над домиком трепыхался на мачте трёхцветный флаг с серпом и молотом. Перед самым берегом Петрович наддал ходу и заглушил мотор. Лодка с шелестом вынеслась носом на песок маленького пляжа, Витёха выпрыгнул из лодки первым, намотал причальную веревку на вбитый в землю кусок водопроводной трубы. Потом обернулся к Серёге.

– Давай, земеля, вылезай. Осторожно только. Идти-то можешь?

Серёга закивал усиленно, перелез через борт на твёрдую землю, сделал шаг и упал – подогнулись колени. Серёга застыдился ужасно, попробовал подняться, но у него ничего толкового не получилось. Только и смог, что стоять на дрожащих ногах и держаться за лодочный борт. Мокрое одеяло, казалось ему, весило теперь целую тонну.

Витёха поцокал языком, махнул Петровичу, и они, особым образом сплетя руки в скамеечку, подхватили Серёгу этой скамеечкой под зад, и быстро-быстро понесли в приветливо распахнутые двери Станции. Там Серёгу пересадили на стул, велели раздеться до трусов и насухо растереться полотенцем. Полотенце тоже дали. Штаны и рубаху пока что вынесли на солнце, сушить. Проверили Серёгино здоровье с помощью надувной манжеты на руке. Дали ему мятную таблетку. Налили Серёге горячего чаю с тремя ложками сахару. Вообще, носились с ним, словно с каким-нибудь королевичем из сказки.

Странные эти мобилы! Одни Серёгу бьют и в камеру запирают, другие не бьют, а напротив, дают чаю. Такая приятная непоследовательность.

В довершении всего, Серёгу записали в журнал происшествий. Тут Серёга обманул этих хороших людей, сказав, что его фамилия – Паслёнов. И что на мосту он был один.

– А с кем же ты спорил-то тогда? – удивился Петрович. Но записал всё, как Серёга сказал.

– Таких спорщиков мы в год человек десять вылавливаем, – сообщил он Серёге, закрывая журнал. – В основном, конечно, реку переплыть на спор пытаются. Но есть и такие, кто с моста прыгает, типа тебя. Это кого мы вылавливаем. А сколько и не вылавливаем! Так их так и уносит к чертям, в Азовское море.

Спасатель Витёха куда-то уходил ненадолго, потом вернулся с известием, что в городе, оказывается, неспокойно – террористы взорвали Городок аттракционов, про жертвы пока не говорят, но убытку уже подсчитали на миллион. Террористы скрылись, их ловят. К вечеру непременно поймают. Для того объявили операцию "Богатырская застава", по старому – "Перехват".

– Перехват у них, до получки, – сказал Петрович. – Сразу не взяли, ищи их теперь! Эти политические вконец оборзели.

– Я сказал, что у нас такие не проплывали, – добавил Витёха и посмотрел на Серёгу. – Ну, ты как, земеля? Оклемался немножко?

Серёга заторопился с ответом, что – да, всё уже хорошо, ноги уже слушаются, и что – можно, он пойдет?

– За выйгрышем, что ль? – хохотнул Петрович. – Это ты погоди, не спеши! Это ты всегда успеешь!

– Сейчас уже подъедут, – непонятно сказал Витёха.

Эти его слова Серёге очень не понравились.

– Я пойду, – сказал он, вставая.

– Куда же ты, брат, пойдешь – босиком-то? – удивился Петрович. – Босиком нельзя. Ботинки-то утопил небось?

Откуда-то из угла он достал голубые тряпичные тапочки на резиновой подошве, потёртые и без шнурков, кинул их Серёге под ноги.

– Примерь-ка вот. У тебя лапа, я гляжу, почти с мою, должны налезть. Я кеды всё равно выкидывать хотел, а так – хватит тебе до дома дойти. Витёха, отрежь-ка ему два кончика заместо шнурков.

Пока Серёга продевал в дырочки разлохмаченные кончики веревочных шнурков, за окном прошуршали по гравию шины, гуднул гудок, хлопнула дверца. Витёха вышел на секунду, и сразу же вернулся – с Серёгиной непросохшей одеждой и еще одним мобилой, высоким, в оранжевой форменной куртке и в черном толстом жилете поверх нее.

И с автоматом под мышкой.

– Этот, что ли, Паслёнов? – спросил мобила злым голосом. Потом забрал у Витёхи Серёгины штаны и рубашку и швырнул Серёге на колени. – Забирай и выходи. После оденешься.

– Ну, ведь подходит, по приметам-то? – спросил Витёха. – Смуглый и кучерявый.

Мобила ничего не ответил, и тогда Витёха спросил уже у Серёги:

– Чего же ты, земеля?.. Террористничать нехорошо…

– Спасибо за всё, – ответил Серёга.

– Чего уж… – пробормотал Витёха и посторонился, когда Серёгу выводили.

У дверей стоял белый патрульный фургончик, на борту было оранжевым написано: Служба Без Опасности. Одеться Серёге не дали. Мобила рывком распахнул заднюю дверцу и толкнул Серёгу внутрь, на грязный железный пол, сам тоже залез следом. Так и поехали: Серёга – плашмя на полу, как лягушка на листе кувшинки, мобила над ним, на откидной скамеечке, сапог на Серёгиной шее, чтобы не дергался. Будешь тут дергаться, когда тебя с автоматом охраняют! Серёга дергаться и не стал, лежал тихо, только подгрёб под себя одежду, прижал комком к животу. Ехали молча, без происшествий. Если, конечно, не считать происшествием то, что мобила один раз сморкнулся Серёге на спину и растёр потом это всё сапогом.

Серёга не протестовал. Только думал – его убивать уже везут, или ещё нет? Но так и не надумал ничего.

Привезли, как оказалось, в очень знакомое местечко – в Прибытковское отделение КоМЧеЭс. На выходе снова заломили Серёге локоть к затылку и втащили по ступенькам внутрь, проволокли по коридору, открыли Серёгиной макушкой дверь в кабинет следователя Манюнина, и швырнули Серёгу на пол. Пол был деревянный, поэтому ударился Серёга не сильно.

Манюнин очень обрадовался встрече. Только нехорошо как-то обрадовался.

– Ты смотри-ка! – сказал он, выходя из-за стола. – Какие люди в голом виде! Паслёнов-Маслёнов, собственной персоной! Нет-нет, ты лежи, не вставай пока! Отдыхай, так сказать…

Манюнин неторопливо подошел и встал в десяти сантиметрах от Серёгиного лица. Серёга, на всякий случай, задержал дыхание и зажмурился. Но Манюнин только небольно пнул Серёгу в подбородок, легко, почти ласково. Зубы не клацнули, потому что Серёга их сжал заранее.

– Я тебе говорил – больше не попадайся? Говорил?! Говорил я тебе, что на семь лет тогда закатаю? Говорил, нет?! Было такое?!

Такого не было, но возражать Серёге не хотелось.

– Ты думал, завёл себе блатаря в Политуправлении, так можешь теперь творить, что хочешь?! А, Паслёнов?!

Серёга молчал.

– Песец тебе настал, Паслёнов. Точно тебе говорю. Таёжный зверь песец. Подкрался незаметно и лапкой так царапнул – царап! – и до смерти. Понял?! Не выйдешь ты отсюда, Паслёнов. Вынесут тебя в мешке, понял? За терроризм. И в речке захоронят. Что молчишь-то, как партизан, слышь?!

И снова пинок, теперь уже под рёбра. И снова не сильный, и даже, как будто, осторожный.

– Ползи в угол, Паслёнов. В угол ползи, давай…

Что, просто в угол поставят, как маленького, что ли?! На семь лет в угол?!

Манюнин захватил в кулак Серёгины волосы и рывком показал, в какой именно угол ползти – под окно, к батарее. Там он прицепил Серёгину руку чем-то железным к трубе. Серёга собрался с духом и позволил себе сесть. И даже опереться о стену спиной. Дышать тоже слегка начал.

Скрипнули сапоги, Манюнин присел перед Серёгой на корточки, улыбнулся в лицо.

– Ты думаешь, я зверь, Паслёнов? Думаешь, я зверь? Нет, я не зверь. Я Родину защищаю. От таких, как ты, Паслёнов. Её защищаю, а вас, уродов, зачищаю.

Глаза у Манюнина были белёсые, мёртвые, он словно глядел сквозь Серёгину голову на стену за ним.

– Есть, Паслёнов, такая профессия – уродов зачищать.

И он надавил Серёге пальцем на глаз.

Зажмуриться-то Серёга успел, но, всё равно, получилось очень больно. В глазу словно огнём полыхнуло. Серёга вскрикнул, дернул головой в сторону, схватился за глаза свободной рукой, закрыл больное место ладонью. Чернота под ладонью сияла радужными огнями.

– Песец тебе пришел, Паслёнов, – ласково сказал Манюнин.

Серёга так и понял, что песец. Но ещё надеялся на что-то.

– Смотри-ка сюда, Паслёнов. Сюда смотри, цыганская морда.

Серёга глянул из-под ладони. Прямо перед носом маячило что-то острое, будто очень большой гвоздь. Серёга присмотрелся – заточка! Та самая металлическая пика, которой Серёга должен был дырявить шины, и которую он на месте акции и выронил. Теперь ею завладел Манюнин.

– Твой узорчик тут нарисовался, Паслёнов. В ультрафиолете. Твоя "линия жизни". Что скажешь, а?!

– Н-не моя, – разлепил губы Серёга.

– Твоя, – засмеялся Манюнин. – Твоя. Признания не требуется. Следствию достаточно. А ты ведь еще и у Трибунала засветился. Я как приметы прочитал, так сразу и сказал – это же наш Маслёнкин-Паслёнкин! Юный футурист!

– Н-не…

– Чего башкой мотаешь? Засветился – ответишь по строгости. Статья 132-я закона о ЧэПэ. Угроза общественному правоустройству. От восьми до пятнадцати. Не ссы, Паслёнов, в каких-то тридцать два на волю выйдешь, новым человеком. Ещё спасибо мне скажешь. Что просто тебя не ликвидировал.

Серёга сжал зубы до боли. В тридцать два!

– Но я же не зверь, Паслёнов! Следствию ты не нужен. А нужен ваш Горячев. Анархист ваш главный. Ваш фюрер. Ты мне его сдай, Паслёнов, и – свободен! Как песня! Я ведь даже протокол на тебя не открыл, заметил?! Ты мизер, Паслёнов, ты дерьмо. Ты дай нам Горячева. Большие люди им очень недовольны.

Серёга не шевелился. На Манюнина он и не смотрел.

– Горячев, морда, Горячев! Чего проще-то?! Сдал его – и катись!

– Вдоль забора колесом… – пробормотал Серёга.

Манюнин на это разозлился.

– Оговариваешься, морда?! Не понимаешь ты добра, не понимаешь. Какой тебе глазик-то выковырнуть, левый или правый? – он ткнул Серёгу острием заточки в щеку. – Где Горячев, сучонок?! Где он сховался?!

Серёга спрятал лицо в колени и закрыл голову локтем.

Но Манюнин, почему-то, бить его не стал. Серёга услышал, как он, хрустнув коленями, встал, бросил звякнувшую заточку на стол и отошел к двери, скрипнул ею, выглянул.

– Иванцов! – сказал он громко в коридор. – Сделай мне двадцать два.

– Понял, сделать двадцать два, – с готовностью отозвался далёкий Иванцов. Серёга узнал по голосу давешнего очкастого парня.

Манюнин вернулся в угол к Серёге, отцепил его руку от батареи и толкнул в ухо коленом.

– Оденься, Паслёнов, – приказал он. – Затрахал тут яйцами светить.

Значит, гуманитарные трусы подвели таки Серёгу. Но это, уж точно, была самая маленькая из его неприятностей.

Серёга дополз на коленях до своей одежды, подтянул ее, кое-как нацепил рубашку, запутавшись в рукавах. Потом встал, продел ноги в штанины. Удивился, увидев на ногах кеды. Голова слегка кружилась, поэтому Серёга придерживался за табуретку.

В дверь стукнули и голос Иванцова сказал официальным тоном:

– Товарищ следователь, вас вызывает начальник отделения, старший майор Ресин.

– Иду, – заспешил Манюнин, собирая со стола бумаги. – Посиди у меня пока, Паслёнов, соберись с мыслями.

И он вышел из кабинета, затопал по коридору. Дверь он прикрыл неплотно, поэтому шаги были хорошо слышны. Иванцов, похоже, тоже ушел с ним. Серёга, как велели, сел на табуретку, спрятал ладони между коленей и стал собираться с мыслями. В мыслях ничего другого, кроме как "от восьми до пятнадцати" не обнаружилось.

Дверь скрипнула от сквозняка.

Тогда Серёга встал, забрал со стола следователя заточку, затем, неслышно ступая резиновыми кедами, подошел к двери. В коридоре было тихо. Серёга выглянул – ни души. Выставив заточку вперед, Серёга ринулся по коридору в том направлении, в котором, как он полагал, была входная дверь. Проскочив застеклённую каморку дежурного – там никого не было – Серёга шарахнулся влево, увидел свет дня в дверном проёме, скатился по ступенькам, вылетел на улицу. Солнце брызнуло в глаза, искупало его в тёплых лучах, ветерок по-домашнему пахнул Лысенкой. По улице шли люди, на Серёгу, замершего с заточкой в руке, никакого внимания не обращали. Всё было замечательно.

Серёга спрыгнул с крыльца Прибытковского отделения, метнулся влево, побежал под деревьями, через улицу, знакомым путём во дворы, держа заточку на отлёте, прохладную и узкую, как Крысина ладошка. Никто за ним не гнался. За магазином "Мебель республики Беларусь" Серёга, чтобы не привлекать внимания, перешел на быстрый шаг. Идёт себе человек и идёт. С заточкой в руке. Торопится. По хорошему делу торопится. Заявление подавать, например. Ага, заявление в Управление Семьи и Материнства, хорошее такое заявление, серьёзное, на семь лет совместной жизни с гражданкой Евгенией Серёгиной, подпольная кличка Крыса.

От этой приятной мысли Серёга даже засмеялся. Но на него стали оглядываться, и Серёга, проглотив смех, заспешил через улицу.

За забором парка Серёга присел на траву – отдышаться. Только два дня как он тут впервые сказал свободу-народу, только два дня, как познакомился за ногу с Крысой. А как год прошел. Жизнь в городе летит-катится, как камень с обрыва в речку! Суматоха! Но – интересная суматоха. Никогда Серёга так не жил, чтобы полной грудью. В сарае всё прятался, условно говоря. Друзей иметь – и не мечтал. А теперь – эва! Целый свет друзей и врагов! Хорошо-то как!

Серёга закопал заточку в землю, заровнял сверху ладонью и встал. Башню-общежитие было уже видно за деревьями. Надо идти, надо предупредить Санди, что его мобилы ищут.

Возле трансформаторной будки Серёгу перехватил Макс. Был он одет непривычно – вместо кожаных штанов и черной майки имел на себе костюмные брюки и белую рубашку. Серёга его даже и не узнал сразу. Макс был встревожен.

– Мобилы приезжали, – зашептал он. – Искали Санди, про тебя спрашивали. Улитку забрали, хотя он только из деревни приехал, вообще ни при чем. Он их матом послал, его и замели. Чума, в общем. К нам не пройти, если что.

– А Крыса?! – забеспокоился Серёга. – Крысу тоже… того… заимели?

– Обломилось им! – хмыкнул Макс. – Санди с Крысой на конспиративной точке отсиживаются. Мобилам их нипочём не найти, если что. А завтра мобилам вообще не до того будет. Санди новую акцию планирует, окончательную! Удар слева! Хук справа! И под дых!

И Макс победно взмахнул кулаком перед Серёгиным носом. Чуть не задел даже.

– Завтра всё кончится, брат! Хана нацболам, Санди обещал! Победа!

– Что обещал?! Что будет-то?!

– Тайна, брат, даже я не в курсе. Конспирация! Ждём до завтра.

– А где ждём-то?

– Засада, брат, – озаботился Макс. – Надо тебя на ночь где-нибудь устроить в безопасном месте. Я бы тебя отвёл на конспиративную точку, но не имею права ее раскрывать. Партийный закон. Давай так: ты ждёшь здесь, а я слетаю, спрошу Санди. Он что-нибудь обязательно придумает.

Так что, Серёга остался ждать, а Макс утопал во дворы, возбужденно размахивая руками, и то и дело нанося воображаемым врагам удары слева, справа и под дых. Серёга отошел поглубже под деревья, присел за кустами. Потянулись минуты.

Где-то далеко, в парке, подала голос птица удод. Худо тут, – кричала она тоскливо, – худо тут! Подожди до завтра, – посоветовал ей Серёга. – Санди обещал. А этот раз обещал, значит – выполнит.

В конце улицы проехала белая патрульная машина, Серёга тут же лёг животом на землю. Но ничего плохого не случилось, пронесло. Сердце только очень застучало, а так – ничего. Привык уже почти.

Через какое-то время Серёга услышал осторожный свист, и поначалу подумал, что это тоже какая-нибудь птица вдруг запела. Но это был, неожиданно, сам Санди. Серёга тоже посвистел из кустов. Санди перебежал дорогу, перепрыгнул кусты, ловко приземлился на четвереньки, залёг рядом с Серёгой.

Санди был взвинчен и весел, как после бутылки неразбавленной Амареты.

– Цыган, дружбан, – громко зашептал он. – Я не усидел, я должен был, я пришел тебе сказать персональное анархистское спасибо! Ты молоток, брат! Я тобой любовался, как ты подпалил этих гадов, ты был бесподобен, ты был как Прометей! Фух! – и всё горит, нацболы бегают, дети визжат, мобилы визжат, паника в борделе!

Санди захихикал, потом перекатился на бок и хлопнул Серёгу по спине. Серёга, довольный, засмущался.

– Сегодня это, а завтра, – фонтанировал Санди, – а завтра мы нанесём им удар, от которого они уже не оправятся – удар "коитус мортум"!

– Какой удар?! – не понял Серёга.

– Смертельный! – Санди завалился на спину и мечтательно сощурился в небеса. – Завтра, завтра! Мы увидим приход Анархии! Мы ввергнем мир в пучину очистительного хаоса! Ты и я! Ты принёс нам счастье, Цыган, братуха, дорогой мой! Ты появился – и всё завертелось! Ты счастливый Чебурах, ты наш талисман! Мы поставим тебе памятник на главной площади Лимонова!

– Ой, да ладно, не надо. Я и без памятника…

– Это честь для тебя, брат, это твой долг – памятник. Не отказывайся! Это для народа, как символ его свободы, аллегория Анархии!

– А что будет-то? Что за акция?

– О-о! – Санди звонко постучал себя по лбу костяшками пальцев. – Гениальная разработка! Верблюд и рак танцуют краковяк! Сейчас расскажу. За мной!

Санди вскочил на ноги, махнул Серёге и они, пригибаясь, побежали через улицу. Санди даже вилял на бегу, как будто в него уже стреляли. За углом снова выпрямились и пошли не спеша, солидно, словно возвращающиеся с завода домой работяги.

– Новый мир! – задыхаясь, говорил Санди. – Новые отношения, всё новое! Никакой пиндосовской демократии больше, всё, финита! Каррамба! Мы всё завертим по-новому! Футуризм! Наш символ – треугольник, брат! Совершенно новое, революционное общественное устройство! Понимаешь, Цыган, понимаешь, друг?!

Серёга не понимал.

– Треугольник, братан, треугольник! По-научному – домен! Все организуются в треугольники, в домены, старших нет – анархия же! Все равны, абсолютно! Никто никому не начальник! Свобода творчества небывалая! Треугольники независимы. Если надо связаться с друзьями, с другим треугольником, то выделяется по одному товарищу из каждого треугольника, и они образуют новый треугольник, второго слоя, сверху! Но они не начальники первому слою, нет! В этом-то и идея! Они просто осуществляют связь, как почтальоны. Надо – третий слой, четвертый! По всей стране! Это называется "социократия", брат, я покажу тебе словарь! Но это же чистая анархия, когда нет старшего! Это наш идеал! Понимаешь?!

Серёга, всё равно, ничего не понял, но, чтобы не огорчать Санди, покивал многозначительно и присвистнул.

– Так ты так и не сказал, что за акция-то завтра?

Санди счастливо засмеялся и обнял Серёгу за плечи.

– Завтра, брат? Завтра придёт конец старому миру, это да! Завтра, брат, мы убьём эту сволочь Шойгу!