К концу подходил пятый месяц, как Сабрина выполняла функции ассистента Валерии Видау. Девушка как губка впитывала все, что показывала ей профессор, научившись понимать Валерию с полуслова. Она самостоятельно вскрывала тела, готовя органы к исследованию профессором и ее коллегами, освоила методику распила костей черепа, составляла проекты отчетов о результатах аутопсии и направляла их Валерии на согласование. Сабрина едва ли не лучше самой Валерии знала ее график на неделю вперед, а в последний месяц взяла на себя поток входящей корреспонденции профессора, связанной с работой Суда Прошлого. Валерия уже не могла представить, как все это время обходилась без такого эффективного помощника. Она лично попросила директора медицинского лаунжа увеличить небольшое жалование девушки на 30 процентов, чему та была невероятно рада, хотя основной зарплатой она, разумеется, считала те знания, которые могла перенимать у своей знаменитой на весь мир начальницы.

В свой сорок пятый день рождения Валерия организовала небольшую вечеринку для коллектива сектора патологоанатомической медицины. Включая ее саму и Сабрину, набралось 7 человек.

— Сабрина, — подошла к девушке виновница торжества с двумя бокалами вина в руках и вручила ей один, — ты меня извини, что за всей этой бесконечной рабочей суетой мне толком не удается с тобой пообщаться. Порой кажется, что я сама себе не принадлежу.

— Профессор, да что вы такое говорите! — удивленно посмотрела на нее Сабрина. — Я даже и помыслить не могу, чтобы вы мне уделяли больше внимания, чем сейчас.

— Ты мне скажи, — улыбнулась Валерия, присев на краешек стола, — мне кажется, или у вас с Лукасом что-то есть? Он постоянно за тобой заезжает.

— Что-то действительно есть, — смущенно ответила девушка.

— Я очень рада за вас! Лукас — замечательный молодой человек. Таких не много.

— О да! — оживилась Сабрина. — Он чудесный! Такой умный, такой спокойный! Мне с ним так хорошо! Он… Я даже не знаю, как и описать! Он такой… Самый-самый!

— Девочка моя, ты так сильно его любишь? — Валерия поджала губы, улыбнулась и положила руку ей на плечо.

— Я очень сильно его люблю, — тихо, но уверенно ответила Сабрина, не глядя на профессора.

— Замечательно. Что может быть лучше! Вы чудесная пара. Оба умненькие, отлично учитесь, работаете. Он, как я понимаю, теперь не на стажерском контракте?

— Не на стажерском. Он уже сержант. Точнее, всего лишь сержант, но поскольку это мой Лукас…

— Поскольку это твой Лукас, — ласково добавила Валерия, — то он не «всего лишь», а действительно «уже» сержант.

— Госпожа Видау…

— Что такое?

— Нет… Ничего особенного. Просто… Я, наверное, дура, но…

— Сабрина! Я тебя прошу!

— Нет-нет, правда! Я дура, наверное, но мне кажется, что не может быть все так хорошо… Я работаю на лучшей в мире работе для своего возраста, у меня прекрасный любимый человек, он работает на своей лучшей в мире работе, и мы учимся, и мы любим друг друга так сильно во всех смыслах, и все так чудесно, что…

— Что?

— Что кажется, будто так не должно быть. Будто случится что-то ужасное. Я даже не знаю, как это объяснить…

— Зато я знаю. Чистая психология. Хочешь, дам совет?

— Конечно, хочу! — девушка подняла на нее глаза.

— Хорошо. Слушай внимательно. Можешь даже не записывать. Непарь-ся. И точка.

— Вы правда так думаете? — улыбнулась ей Сабрина.

— Нет. Не думаю. Знаю. Наслаждайся жизнью, детка! Ой, извини, — Валерия опомнилась, — я так дочку называю. Прости, это прозвучало фамильярно.

— Какие могут быть извинения! Госпожа Видау, я вам так благодарна за этот разговор!

— Не благодари. И не забивай себе голову всякой дрянью. Знаешь, есть такой роман русского писателя Льва Толстого, называется «Анна Каренина»?

— Конечно, знаю.

— Так вот. Когда одной пожилой крестьянке вкратце пересказали проблему Анны Карениной, та подумала с минуту и сказала: «Корову б ей. А лучше две». Так же и у тебя. Живи и радуйся!

— Наверное, вы правы, — Сабрина повеселела. — Госпожа Видау, я вас обожаю!

— Сабрина… — опустив глаза в пол, улыбнулась Валерия.

— Нет-нет, правда! Восхищаюсь вами! Я рассказ один пишу, и там есть главная героиня… В общем, для ее литературного образа я очень многое беру от вас.

— Вот даже как?

— Да! Ваше чувство юмора, например. Что еще… Вашу невероятную самоуверенность. А еще — абсолютный профессионализм!

— Сабрина, дорогая… Я просто человек.

— Нет, не просто! Вы очень классная! И помогаете мне! По работе, по жизни. Советы даете. И я очень за это благодарна. Тут, кстати, дело еще такое…

— Какое?

— Мы с Лукасом все чаще думаем о том, чтобы начать жить вместе. Я за все это время, что мы встречаемся, провела с ним какие-то три ночи. Три ночи и три прекрасных утра, когда просыпаешься, уткнувшись носом в его плечо… И я больше не хочу просыпаться одна! Хочу с ним! Всегда! Каждое утро так хочу. С его плечом!

— Да ты ж моя девочка! — Валерия отставила бокал в сторону и обняла Сабрину, в глазах которой показалась пленочка слез. — Как же ты любишь его! А ведь я помню, как вы повздорили тогда у меня в секционной. На практикуме.

— Мы с ним часто это вспоминаем. И всегда смеемся.

— Так съезжайтесь! Кто вам мешает? Родители?

— Родители… Я еще, конечно же, даже не заикалась на эту тему. Хотя они очень хорошо относятся к Лукасу.

— Только мой тебе совет, дорогая: ни при каких обстоятельствах не живите у него. У его родителей. Да и у твоих тоже не живите.

— Да-да, мы думаем именно о том, чтобы жить только вдвоем! Мы все рассчитали — с учетом той прибавки, которую вы для меня попросили, нам вполне хватит! Он же сержант, как-никак! А потом станет лейтенантом!

— Да-а-а, — протянула Валерия, — сейчас они с Арманду дело Кравица закончат и точно получат по звезде.

— Завтра дело в суд передают. Лукас особо не распространяется о работе, но насколько я понимаю из обрывков его разговоров с капитаном Тоцци, там прямо железобетонные улики есть. С ума сойти! Член Палаты! И такое обвинение…

— Посмотрим. Время покажет. Время вообще самый лучший судья. Лучше еще не придумали.

* * *

По пути на работу в университет Кентукки профессор Филипп Мартинез открыл новости. Главным событием сегодняшнего дня, по-видимому, станет очередное заседание по делу Тима Кравица. Мартинез вывел на стекло левипода репортаж «Шелл Ньюз»:

«В суде Сан-Паулу проводится пятое по счету слушание по обвинению члена Палаты Тима Кравица в убийстве своей жены, профессора Сиднейского университета Стефани Джефферсон. Напомню, что в рассмотрении дела участвуют присяжные, а председательствует на процессе федеральный судья Уилма Сальгадо. Новейшая история не знает прецедентов, чтобы высшее должностное лицо планеты оказалось на скамье подсудимых. Однако — все равны перед законом, и, по мнению опрошенных нашим изданием экспертов, судья Сальгадо предельно четко ведет процесс, не давая поблажек защите, но и весьма жестко пресекая любые попытки обвинения перетянуть одеяло на себя. К настоящему моменту обвинение предоставило в качестве доказательств внушительное количество записей телефонных разговоров между супругами общей продолжительностью более шести часов, заключение судебно-медицинской экспертизы, аналитику психологических портретов каждого из супругов, геолокационные данные. Если честно, мне очень хотелось бы думать, что речь все еще идет о какой-то ошибке. Не верится, что этот почтенный господин мог пойти на такой шаг, но с каждым новым доказательством моя уверенность тает. Предлагаю послушать, какие улики на этот раз предоставит окружной прокурор».

Мартинез зашел в кабинет, не переставая следить за ходом процесса через свой визуалайзер. Новостное издание «Шелл Ньюз» крупным планом показало темнокожую судью Уилму Сальгадо. Ее лицо было спокойным, словно она разрешала бракоразводный спор, а не дело, которое еще долго сохранит свой след в истории. Судья повернулась к прокурору:

— Господин Брасио, прошу вас, если обвинение располагает другими доказательствами причастности подсудимого к совершению преступления, суд готов их исследовать.

— Ваша честь, — ответил судье низкорослый пожилой мужчина лет восьмидесяти, — мы просим суд вызвать секретного свидетеля обвинения, госпожу Беранжер Пьярд.

— Что ж, это ваше право, — кивнула судья. — Если вы обеспечили явку свидетеля, я готова ее выслушать.

В зал зашла неопределенного возраста худощавая женщина. Взгляд ее был диким, словно в помещение выпустили зверька, которого поймали в лесу и впервые показали людям. Она осторожно шла от дверей зала заседаний к свидетельской трибуне, озираясь по сторонам и теребя пальцами шарфик. Когда свидетель заняла свое место, судья мягко сказала ей:

— Не переживайте, пожалуйста. Вы свидетель, и вас позвали сюда, чтобы вы помогли нам разобраться в данном уголовном деле. Сейчас вы получите от секретаря заседания запрос на подтверждение личности и должны его одобрить. Это закон.

— Здравствуйте, — тихо ответила ей женщина, хотя судья с ней и не здоровалась. — Получила, да. Одобрила.

— Очень хорошо. Тем не менее я прошу вас под протокол представиться, сообщить свой возраст, а также место рождения и работы.

— Можно отвечать? — испуганно уточнила женщина.

— Да, — все так же спокойно ответила ей невозмутимая судья.

— Хорошо. Меня зовут Беранжер. Фамилия Пьярд. Это от матери фамилия. Отца я не знала, поэтому носила фамилию матери. Мама сама так решила…

— Возраст, место работы и место рождения, — интонацией специалиста психиатрической службы повторила судья.

— Мне 41 год. Родилась я в Ницце. Сейчас не работаю, но уже скоро выйду на новое место.

— А чем занимались до того, как утратили работу?

— Я работала домработницей у госпожи Джефферсон. И у господина Кравица.

— Вы хорошо знаете Тима Кравица? И хорошо ли знали погибшую? — спросила судья.

— Хорошо? Нет, я бы не сказала, что хорошо. Я у них работала домработницей. Общалась с ними только по делам.

— Этого достаточно. У вас есть какие-то основания оговорить господина Кравица? Может быть, неприязненное отношение, ненависть — что-то такое?

— Ой, ну что вы! — улыбнулась свидетель, взглянув на Кравица. — Как же можно! Такой уважаемый человек! Какая уж тут ненависть!

— С моей стороны пока все, спасибо, — удовлетворенно сказала судья, постукивая пальцами по подлокотнику своего кресла, а потом обратилась к прокурору:

— Господин Брасио, поскольку это свидетель обвинения, вы можете начать допрос.

— Благодарю, Ваша честь, — почти неслышно ответил ей прокурор. — Госпожа Пьярд, как долго вы проработали домработницей в семье Кравица-Джефферсон?

— Мне кажется, — женщина посмотрела в потолок, — месяцев шесть. Да, определенно шесть.

— Вас нанимала сама покойная?

— Нанимала госпожа Джефферсон, да. Какая же чудесная была женщина… — губы Беранжер Пьярд затряслись.

— Хорошо. Что входило в ваши служебные обязанности?

— Госпожа Джефферсон очень много работала. Поэтому все, что так или иначе было связано с домом, я по ее просьбе взяла на себя. И уборка, и корреспонденция, и обновление систем, и готовка — все это мне нужно было обеспечивать. По сути, я делала так, чтобы она приходила к себе домой без ощущения, что ей после работы надо еще чем-то заниматься.

— Господин Кравиц проживал с ней? — послышался очередной вопрос прокурора.

— Да. Он к ней приехал незадолго до того, как я туда пришла.

— Вы знаете, где жил ее супруг до этого?

— Да, конечно. Она рассказывала, что живут они с мужем в Австралии, что она приехала сюда, в Сан-Паулу, по контракту, и что муж ее сначала остался в Сиднее.

— Почему муж к ней вдруг приехал? Знали вы?

— Нет, не знала. Никто со мной на эти темы не разговаривал.

— Как у них складывались отношения?

— Могу только свое ощущение сказать…

— Скажите.

— У меня было чувство, что они не муж и жена. Холодно общались. Я бы сказала, что почти не общались.

— Ссоры, ругань? Было такое? — уточнил прокурор.

— Поначалу не было. А вот через месяц где-то как пошло… Ругались часто, на повышенных тонах разговаривали.

— О чем?

— Вы знаете, я не слушала. Я слышала, конечно, но не слушала. Вообще старалась не лезть. Это не мое дело, понимаете?

— То есть совсем не знаете, из-за чего они ссорились?

— Можно и так сказать, — ответила свидетель. — Разве что примерно за месяц до того, как госпожа Джефферсон умерла, они говорили о ребенке каком-то.

— О каком?

— Да неловко как-то…

— Отвечайте, — послышался строгий голос судьи.

— Мне по их разговорам показалось, что госпожа Джефферсон была беременна. И как будто отцом был не господин Кравиц. Но это только то, что я слышала! А уж как там у них было…

— Во время ссоры или при каких-либо других обстоятельствах подсудимый угрожал Стефани Джефферсон убийством? — продолжил допрос прокурор Брасио.

— Ну, — свидетельница тяжело выдохнула, — да, он говорил такое. Но, понимаете, я же не знаю, правда ли он так думал или просто хотел позлить госпожу Джефферсон. Говорил уверенно, да. Часто говорил.

— Что конкретно говорил?

— Ну, я сейчас так уж и не вспомню всего. Но он, прошу прощения, сукой ее называл. Говорил часто, что придушит ее собственными руками, чтобы ее ублюдок, как он говорил, подох в этой мерзкой вонючей сучке. Простите меня! Просто он так говорил часто. Прям так и говорил, вот этими словами! И вы, — она обратилась к Кравицу, — простите меня! Но вы же так говорили!

— Никаких разговоров с подсудимым, — голос судьи прозвучал приказным тоном. — Прокурор, продолжайте.

— Скажите, свидетель, — немного подумав, добавил прокурор Брасио, — у супругов был обычай завтракать вместе? Или раз на раз не приходился?

— Вообще обычно они завтракали вместе. Но мне казалось, это не потому, что у них так было заведено, а просто совпадало, что ли.

— Завтрак вы готовили?

— Да там готовки-то никакой и не было особой. Госпожа Джефферсон всегда ела кашу, яичницу и кофе. Кашу и яичницу она сама себе печатала на фабрикаторе, а кофе просила меня варить. Она только свежесваренный кофе пила.

— Вы знаете, от чего умерла Джефферсон?

— Только из новостей. Говорили, что будто бы господин Кравиц подмешал ей латиоид.

— Вы видели у них дома латиоид? В аптечке или в тайнике, может быть?

— Я не знаю, как мне правильно ответить, — смутилась свидетель, — потому что я, если честно, не представляю, как эта таблетка выглядит. Может, и видела.

— Это не таблетка. Это капсула.

— Ну капсула.

— Капсула такого характерного металлического цвета. Будто из ртути.

— Нет, ничего подобного я, кажется, не видела.

В кабинет Мартинеза зашел его ассистент:

— Профессор, через пять минут начинаем.

— Да-да, иду, — ответил Филипп Мартинез, оторвавшись от трансляции. — Сейчас заседание по делу Тима Кравица идет. Очень печально все это.

— Как вы думаете, это он убил?

— Судя по всему, да. Кем бы ты ни был, а человеческая натура в тебе неискоренима.

— А я считаю, что его просто жена довела. И как можно было жить с такой… Она же шантажировала его!

— Понимаешь, Нейтан, тут и кроется вся суть конфликта. Любого. Ведь та же самая Джефферсон, она не считала себя плохой! Я убежден, что у нее был целый список аргументов и мотивов, которыми она руководствовалась, и была совершенно уверена в своей правоте. Что это «он плохой», а не она. Понимаешь? Подумай сейчас о себе — как часто в ходе ссоры ты думаешь: «Да, конечно же, это я неправ! Буду-ка я и дальше поступать плохо».

— Профессор, — улыбнулся Нейтан, — вам надо психологом работать! Вы всегда так искусно оперируете знаниями человеческой души!

— Это скорее опыт антрополога, историка, а не психолога. Ладно, пойдем. У нас много работы.

В доме Рику и Тарьи Экманов царил покой: дети спали, а супруги сидели внизу и под легкое южноафриканское вино вспоминали день своего знакомства — они застряли в лифте и провели там почти целую ночь, которую до сих пор называют своей первой брачной ночью, хотя ничего, кроме невинной болтовни двух ранее не знакомых друг с другом людей, в ту ночь не произошло. Сейчас Тарья смотрела на любимого мужа и чувствовала, что в ее жизни присутствует настоящее большое женское счастье. Лишь время от времени она незаметно для себя поглаживала свои ноги — эта привычка у нее появилась сразу, как только Тарья начала носить протезы. Очередная пара сидела как влитая — ее должно хватить на несколько недель.

Карьера Икуми Мурао после назначения на должность высокого судьи пошла в гору — она стала партнером в «Кайерс-энд-Мист». В момент, когда Икуми подписывала партнерское соглашение, она отчего-то вспомнила свою первую любовь, Эйзо Окада, и все, что так или иначе было с ним связано. Вспомнила она и свой разговор в подпитии с управляющим директором архитектурного бюро, когда солгала ему насчет того, что не жалела о произошедших в ее жизни перипетиях. В данный же момент она о них действительно не сожалела, ведь не налей тогда Эйзо кофе в тубус с ее проектом, она, может, и не была бы сейчас партнером лучшего архитектурного бюро Восточного Света и одновременно высоким судьей, обеспечив себе не только безбедную старость, но и место в мировой истории.

Сабрина ждала с работы своего любимого. Ее мама неустанно пилила дочь насчет свадьбы, но Сабрине было так хорошо с Лукасом, что маминой мечты о белом платье она предпочитала не замечать. К приходу Лукаса со службы она напечатала его любимые суши и загрузила «Маску» с Джимом Керри, чтобы сделать сюрприз. Иногда Сабрина ловила себя на мысли, что даже когда она ничего не чувствовала к Лукасу и, более того, когда он откровенно ее бесил, Лукас все же всегда притягивал к себе ее внимание. Будучи честной с собой, Сабрина хорошо знала, что если бы и решила с кем-то серьезно связать свою жизнь, то только с таким уравновешенным и самостоятельным парнем, чтобы он мог и носить ее на руках, и задвигать на место, если того требуют обстоятельства или ее порой слишком эмоциональное поведение. Девушке доставляло огромное удовлетворение, что в жизни появился человек, которого она согласилась поставить выше себя.

Перре строил с Анри башенку из разноцветных кубиков. На этой неделе отсняли сразу три выпуска «Скользкой дороги», и теперь в его распоряжении были десять дней отдыха. Винсент втайне всегда болел за игроков — за все семь лет существования игры в новом формате до куба с шестью миллионами добрались только пятеро. Он отчетливо помнил тот день, когда его брат, входивший в правление «Олл-ин-Олл Энтертейнмент», выдвинул Винсента на роль ведущего, и она принесла ему такой успех, о котором никому тогда не известный тридцатидвухлетний журналист утренних новостей не мог и мечтать. Успех, а еще Ее. И Анри.

А Валерии никак не удавалось уснуть. Она почти никогда не испытывала с этим трудностей, но хорошо знала, что если в голове останется хоть одна-единственная мыслишка, то она увлечет Валерию за собой в настоящий водоворот нерешенных вопросов. Еще готовясь ко сну, Валерия заприметила эту подлую заразу, предательски затаившуюся в глубинах сознания. И вот Валерия погасила свет, положила голову на подушку, закрыла глаза и-и-и…

«Откуда же все-таки у него столько патогенных кокков? В условиях стационара-то! Чья была ошибка? Нет, нет, не думай! Это не твоя забота. С другой стороны, это не иммунное. Я же говорила! А они спорили, доказывали ведь еще. Мне! Я же говорила, что не иммунное! Иммунолог, говоришь? Неплохо, неплохо… И действительно хорош собой. Может, Лее и впрямь повезло? Наверняка они спят друг с другом. Ну ей же не тринадцать лет, в конце концов. Конечно, спят. А значит, она любит. Как она побежала к нему тогда, после экзамена! Как кинулась на шею! Мать родную даже не сразу заметила. А он как сильно ей обрадовался! Зак никогда со мной таким не был. А я сама хотела? Не очень-то и хотела. Я всегда на самом деле чувствовала, что у нас с ним не получится семьи. Ему нужна другая. Безынициативная? Да не обязательно. Но не лидер. Определенно, не лидер. Рику какой стал! Красавчик просто, глаз не оторвать. Я же так и не попробовала энклоузер, а ведь сколько времени уже прошло! Вспомнить бы, куда я его положила! Завтра после работы попробую. А может, и хорошо, что Лея с Ником встречаются? Интересно, если поженятся, то где жить будут… Хоть бы не там! Что-то я его ни про родных, ни про родителей не спросила. Завтра спрошу у Леи аккуратненько. Хоть бы в Сан-Паулу перебрались! Я бы внуком занялась, а они пусть работают. Я б подняла его! Ты мой маленький! Или внучка? Нет, ну не сейчас, конечно, но годика через три-четыре — пожалуйста! Я только за. Деньги есть, все равно же все им оставлю. Работу вот только бросать не хочется. Как же я много работаю… Нет, серьезно, как все успеваю? То ли я так быстро работаю, то ли время вокруг меня слишком медленно тянется. Сорок пять лет. Я еще молодая. Спать…»