Жолдэр не на шутку испугался, когда после двух часов блуждания по деревне он не нашел ни одной лошади. Раз за разом он обходил Деркаст вдоль и поперек, он даже стал узнавать свои следы в размокшей почве (они были значительно меньше всех остальных, даже детских), но ничего похожего на конюшню или стойла, или хоть чего-нибудь подобного он не нашел.

Сколько бы он ни спрашивал помощи у местных жителей, в ответ слышал лишь кряхтение и шипение тирольдской речи, причем, далеко не каждый утруждал себя ответом. Глядя на него свысока, их бородатые мины растягивались в улыбке, что у женщин, что у мужчин. Эти верзилы, скорее всего, принимали Жолдэра за карлика или недокормленного ребенка.

Отвратительнейшее чувство он испытывал, расхаживая по этой деревне. Словно он попал в один из своих детских кошмаров, где все его обидчики возвышались над ним, как огромные башни, и смыкались вокруг, пытаясь его раздавить. И этот их мерзкий, холодящий кровь смех — Жолдэр до сих пор его помнил, хотя этих кошмаров не видел уже очень давно.

Тирольды, окружавшие его, вполне могли сойти за башни. И Жолдэру не раз приходилось уклоняться, когда какой-то детина летел на него на полной скорости, совсем не замечая ничего под ногами. Да и на смех, вернее сказать — на насмешки, они не были скупы; но не станет же принц Санглиниса пугаться каких-то детских кошмаров! Кроме того, он будущий король, и эти люди, насмехающиеся сейчас над ним, будут служить ему, как своему правителю, когда престол перейдет к Жолдэру. Вот если бы еще лошадей найти…

В очередной раз Жолдэр наткнулся на свои следы, и отчаяние доконало его. Ну до чего же нелепо! Он прошел до Молочной Равнины от самого Шеммита, а затем блуждал по горам, где преодолел не меньше трех сотен верст, а если считать все круги, что он там нарезал, то наберется еще две. А в этой убогой деревушке, в которой восемь сотен шагов от края до края, не может найти стойла.

Когда он будет рассказывать о своих приключениях при дворе, об этом лучше умолчать, решил Жолдэр и плюхнулся на первую каменную глыбу, которая попалась ему на глаза.

Бездельничать оказалось куда приятнее, чем утруждать себя бесплодной работой, особенно если занять свободное время мыслями о светлом будущем. Жолдэр все чаще проваливался в свои фантазии, где он (и никто иной) был правителем королевства. Он так часто думал об этом, что полностью уверился — стоит ему оказаться при дворе, как отец бросится к нему с объятьями, и нахлобучит корону на голову.

В Санглинисе не было таких порядков, как когда-то среди одичалых племен. Достигнув преклонного возраста, король отправляется на заслуженный покой, назначив после себя наследника. Эту традицию основал Кравинг, первый правитель Санглиниса, коронованный Артелом Благочестивым, верховным жрецом богини Мириалы, четыреста тридцать лет назад. С тех самых пор, ни один король не встретил свою смерть, сидя на троне. А отцу Жолдэра уже исполнилось шестьдесят пять, в летописях есть упоминания о королях, которые оставляли свой пост и раньше. «Нужно поторопиться», — все повторял себе Жолдэр, — «поторопиться, потому что отец вскоре должен будет назначить наследника».

Кроме него, Жолдэра, у короля есть еще трое. Но две младшие сестры не в счет, остается только тринадцатилетний Фискар. Очень юн для такой должности, но он не станет самым юным королем… Не стал бы, если бы Жолдэр не преуспел с этим заданием, но, вернувшись домой, он станет героем; кто же лучше подойдет для роли правителя: двадцатитрехлетний герой или тринадцатилетний ребенок?

Ответ был очевиден, и Жолдэр не переставал тешить себя им, сидя на холодном камне и ощущая, как ветер ерошит ему волосы. Но надолго задержаться в мире грез ему не удалось. Окружающие как чувствовали, когда он позволяет себе эту слабость, и тут же норовили вернуть его с небес на землю.

На сей раз с этими обязанностями отлично справился Киврог. Жолдэр успел позабыть обо всем вокруг, пока беззаботно глядел на небо, немного откинувшись назад и упершись о камень руками, но внезапный удар в спину, кроме того, что сбил ему дыхание, отчего Жолдэр залился громким кашлем, заставил его вернуться из мира грез.

Когда он снова начал дышать нормально, то обернулся и увидел все то же мясистое, обветренное, бородатое лицо, но вместо привычной строгости оно теперь светилось улыбкой.

— Лягушонок! — весело крикнул Киврог. — Почему ты сидишь здесь один?

Жолдэр не сразу понял, что происходит, как и не понял, почему его назвали лягушонком. В своем изумлении он смотрел на внезапно переменившегося Киврога: загадочный блеск в глазах, нелепая ухмылка и эти постоянные переминания с ноги на ногу… Жолдэр даже подумал, не обознался ли он; в конце концов — все тирольды на одно лицо, но Киврог заговорил снова.

— Пойдем, — сказал он и махнул рукой. — Охпэ дейояь хэйоць си шапайсыш нирсгш, ахцисояьхг дол сихпойсэнаж, пафй Пгзеяасан.

— Что? Я не понял… — Но Киврог уже не слышал его. Он развернулся и побрел куда-то вглубь деревни, не оставив Жолдэру иного выбора, как последовать за ним.

— Инхар хотел поговорить с тобой, — сказал Жолдэр, как только догнал его. — Ты его видел?

— Инхар?.. Да! — ответил Киврог и снова сказал что-то на тирольдский манер.

Через несколько минут они оказались в большом темном шалаше, который освещала всего одна свеча в центре деревянного стола, за которым сидела компания из шести тирольдов.

Жолдэр присмотрелся к ним, но так и не смог определить, те ли это люди, с которыми он пировал все эти дни. Они и так походили друг на друга, а их одинаковые бороды и одежды, делали одного тирольда отражением другого. Не будь Киврог больше остальных, Жолдэр и его не смог бы отличить.

Как и прежде, Жолждэр сел за стол, не проронив ни слова. Местные уже привыкли к чужакам и не обращали на них никакого внимания, если те не создавали шума. Киврог занял место рядом и что-то сказал своим соплеменникам. Внезапный громогласный смех, мгновенно заливший шалаш, заставил Жолдэра содрогнуться.

— Что ты сказал им? — спросил он Киврога, но тот даже не взглянул на него.

Все принялись есть. Жолдэр был поражен тем, сколько провизии тирольды умудрились сохранить до самого лета. Все последние дни они только и делали что ели, но столы никогда не оставались пустыми.

В этот раз перед гостями было привычное изобилие еды, но Жолдэр также заметил и нечто новое. Тирольды потягивали какой-то ароматный напиток из глиняных кувшинов.

— Что это? — спросил он, когда Киврог опрокидывал в себя очередную кружку.

Тот не ответил. Вместо этого он поставил перед Жолдэром глиняную кружку и доверху наполнил ее пряной жидкостью.

Жолдэр поднес кружку к носу и сразу же распознал, что это.

— Сидр! — со странным огнем в глазах воскликнул он.

— Зфашаюебэм хан, — кивнул ему в ответ Киврог.

Одним длинным глотком Жолдэр осушил кружку, после чего скривился и зашипел. Этот сидр оказался крепче любого эля, что ему доводилось пробовать; но, сколько бы он ни спрашивал, ему так и не удалось узнать от в конец захмелевших тирольдов, что же они туда добавляют.

Зато теперь стало понятно, почему обычно резкие, вспыльчивые тирольды сейчас заливаются смехом и хлопают друг друга по плечу. Жолдэр с удовольствием разделил с ними трапезу, особенно их «чудный напиток», хотя теперь он ограничивался маленькими глотками, опасаясь, что выпитый сидр захочет вырваться на волю.

После четвертой кружки он размяк настолько, что, казалось, начал понимать тирольдскую речь, если не сами слова, то общий их смысл — точно. Он рьяно участвовал в обсуждениях неизвестных ему тем и изо всех сил доказывал свою правоту. Очень маловероятно, что тирольды поняли хоть одно его слово, — за исключением Киврога, конечно, — но его пыл пришелся им по нраву, иначе почему они все время подливали сидр в его кружку и дружно хохотали каждый раз, когда он опустошал ее?

Немного позже Киврог объяснил, почему сидр появился на столе именно сегодня и в таком большом количестве.

— Это последний день Благодатной грозы, — с некой досадой в своем хмельном голосе сказал он. — Многие собиратели и некоторые охотники еще вчера отправились в долину, чтобы начать приготовления к летней работе. Я бы тоже отправился с ними, если бы не меня не обязали идти с вами к вашему вождю. — Киврог опрокинул в себя еще одну кружку. — Остальные же, те, кто остается в Деркасте, заканчивают Благодатный Обед, чтобы Великие Предки не обозлились на нас за нашу алчность. А чтобы возвращение к работе после долгого отдыха не было таким болезненным, в последний день Благодатного Обеда принято пить грохочущий сок — он делает тело легче, а разум чище.

Именно сейчас Жолдэр был с этим согласен, как никогда раньше, поэтому он вцепился в свою кружку с сидром и не выпускал, пока не увидел в ней дно.

Время от времени некоторые тирольды покидали шалаш, а затем снова возвращались. Может, это были те же люди, а может, другие — Жолдэр не знал, но больше восьми человек, включая его самого, за столом никогда не было, да и не вместилось бы, учитывая габариты горного народа.

Киврог тоже выходил из-за стола несколько раз, без него Жолдэру было не так весело в этой компании, но он справлялся; в конце концов, каждый пришедший к ним всегда нес с собой кувшин, полный сидра.

Вернувшись в очередной раз, Киврог потянул Жолдэра за локоть.

— Твой спутница хочет тебя видеть, — сказал он, пошатываясь.

Жолдэр не сразу понял, о ком речь.

— Девица, которую вы привели с собой… — пытался объяснить Киврог, но язык уже плохо слушался его. — Магисс…

— Манис! — спохватился Жолдэр. — Чего она хочет?

— Хочет видеть тебя…

— Меня? — Жолдэр встал на ноги, но они оказались слишком шаткими, поэтому он оперся о стол.

— Она сказала позвать к ней рыжего коротышку, — пояснил Киврог. — Кроме тебя, я таких не знаю.

Жолдэр попытался состроить обиженную гримасу, но лицо слушалось его так же плохо, как и ноги. Он и не подозревал, что так опьянел!

— Хорошо, я пойду, — сказал он Киврогу, который уже его не слушал.

Жолдэр влил в себя остаток своей кружки, а может, не своей, а просто той, что оказалась рядом, и покинул шалаш. Снаружи уже темнело, и сырой холодный воздух, заставил Жолдэра немного протрезветь. Он оглянулся вокруг, пытаясь вспомнить, где находиться шалаш Манис. Пока он искал коней, то успел немного изучить деревню, шалаш с клыками, висящими над входом, он, по крайней мере, видел не менее четырех раз.

Жолдэр отправился к Манис уверенным, но не совсем твердым шагом. Отыскать ее шалаш в сумерках оказалось не очень простой задачей, но Жолдэр быстро с ней справился.

Еще раз он поглядел на острые клыки, что со звоном болтались от каждого дуновения ветра, а затем вошел внутрь. Здесь было темно, как в подземелье, и царила такая же духота. Жолдэр прищурился, пытаясь что-то разглядеть, но прошло несколько мгновений, прежде чем его глаза привыкли к темноте.

— Манис? — неуверенно произнес он.

— Я здесь, — раздался тонкий голосок.

Жолдэр сделал несколько раскачивающихся шагов вперед и сел на пол, продолжая щуриться. Он никак не мог понять, зачем Манис понадобилось видеть его, но и спросить почему-то не решался; поэтому первой заговорила она.

— Мне сказали, что мое лечение закончено, и я могу уйти, когда пожелаю.

— Это хорошо… наверно… — промямлил Жолдэр. — А разве тирольды не потребовали с тебя платы?

— Я сказала, что вы все им возместите, — совершенно спокойно ответила Манис.

Жолдэр надулся и что-то фыркнул, но, видимо, Манис этого не услышала, потому что все с тем же спокойствием произнесла:

— То, что ты говорил утром про Лидерка… это правда?

— Что именно? Что он не добил тебя, когда ему следовало это сделать? Тогда — да.

В темноте послышалось шуршание шкур, видимо, это Манис ерзала на них.

— Кто он? — неуверенно спросила она. — И кто ты? Что вы за люди и почему вы здесь?

Жолдэр подозрительно покосился на нее, вернее, на тот размытый силуэт, что он видел сквозь завесу тьмы.

— Почему я должен отвечать тебе?

— Не должен, но я прошу тебя. Как ни горько это признавать, но вы трое — единственные близкие мне люди, а я даже не знаю, кто вы. Кроме того, я обязана вам своей жизнью, в какой-то мере.

«До чего же наглая эта воровка», — подумал Жолдэр.

— Неужто те, кто напал на нас в горах, это и была вся твоя братия?

— Нет, это были не все. Еще одиннадцать человек осталось в нашем убежище, но… Хорминг, он… — раздался звук похожий на всхлипывание. — Без Хорминга наша семья распадется. Он был нашим лидером, тем, кто мог повести за собой людей… Без него оставшиеся просто растащат добро и разбегутся кто куда. Я удивлюсь, если Урриг со своим тугодумом-братцем сейчас не пытаются сбыть наше добро где-нибудь в Шелковой Земле.

— Я никак не могу понять, — внезапно сказал Жолдэр, — зачем вы погнались за нами в такую даль из-за пары лошадей?

Манис жалобно застонала.

— Я так и думала, что вы даже не знаете… — судорожно произнесла она. — Мирцин — черный мерин, которого вы украли, принадлежал Хормингу, и именно в его седельных сумках он хранил нечто очень ценное. Долговые расписки богатых торговцев из Телдина и Зарии, и других городов Равнины.

Неделю назад нам крупно повезло: мы ограбили караван, на Красной дороге. Сначала добыча показалась нам скудной, пока Гирин не достал ларец, украшенный драгоценностями, из-под какого-то толстяка, который накрыл его собой во время боя. Глупец!

Люди обрадовались — за такую безделушку можно было выручить не меньше сотни золотых монет, но когда Хорминг открыл ларец, то не смог сдержать ликования. «Вот это удача!» — закричал он тогда. Все, что я увидела, так это какие-то исписанные бумажки внутри, но позже Хорминг объяснил всем, что эти бумажки стоят во много раз больше, чем сам ларец.

«Это долговые расписки самых жирных толстосумов Равнины» — сказал он. Он говорил, что как только мы продадим их, нам больше никогда не придется жить в пещере, говорил, что у нас будет настоящий дом… — Манис снова начала одолевать печаль, но на этот раз она сдержала слезы. — Так и случилось бы, если б не вы! Хорминг доверял своим людям, но он не стал искушать их. Он спрятал расписки, и никто не знал, где они, пока вы не увели тех лошадей.

Как только обнаружилась пропажа, мы сразу же бросились в погоню за вами. Благо, вы оставили явные следы за собой… — по щекам Манис беззвучно потекли слезы. — Ну, а потом… потом…

— Потом вы догнали нас и убились ради нескольких клочков бумаги; точь-в-точь, как тот толстый ростовщик, — помог ей Жолдэр.

Манис испытала обиду и злость, но печать в ней преобладала над всем, поэтому она тихо заплакала, не в силах вымолвить ни слова.

Жолдэр почему-то почувствовал долю своей вины в этом, поэтому сказал уже более мягким голосом:

— Не стоит так убиваться из-за того, чего уже не изменить.

Но от этих слов Манис только громче зарыдала.

— Стой… Перестань… — засуетился он. Жолдэр даже не подозревал, что женский плач может так истязать душу. — Ты ведь хотела что-то узнать у меня?

Манис притихла.

— Вы не ремесленники, — как-то боязливо произнесла она.

— Верно. Больше того, мы даже не жители империи.

Жолдэр не видел, но лицо Манис в этот момент исказилось до неузнаваемости.

— Что ты имеешь ввиду?

— Мы прибыли из Санглиниса по особому поручению. — Жолдэр попытался вместить все события в коротенький рассказ, но подкрепленный сидр требовал долгого разговора. Так не совсем по своей воле, но и не по принуждению Жолдэр поведал обо всем, что с ним произошло с того самого дня, как он встретил Лидерка в крепости Шеммита. Он также рассказал и о каждом члене отряда, даже Громвелю уделил время в своем повествовании.

— Цепной пес моего отца, — с презрением заявил Жолдэр. — Может, он и был способным соглядатаем, но таких дерзких слуг я еще не видывал. С самого первого дня, как он появился в Юстерне, я терпел его упреки и насмешки. «Я сын короля!» — отвечал я ему, а он говорил: «Ну так беги, расскажи ему, кто тебя обидел».

Я ненавидел этого наглеца! Из всех, кого я знал, он придирался ко мне наиболее. Если бы отец хоть когда-нибудь слушал меня, то этот Громвель вылетел со двора снарядом из баллисты, но король всегда оставался глух к моим словам…

Манис слушала пьяный рассказ Жолдэра и не могла поверить своим ушам. Монах Лидерк, соглядатаи Инхар и Громвель, и принц Жолдэр?! В такое верится с трудом, но, с другой стороны, разве может человек, пусть даже пьяный, так завраться?

Жолдэр, тем временем, подходил к концу повествования. Во всех подробностях пересказал он их путь и уже порядком утомился.

Манис терпеливо ждала конца. У нее накопилось немало вопросов, но сильнее остальных с языка срывался один:

— Так ты действительно принц?

— Да, — раздраженно ответил Жолдэр. — А что, не похож?

Сейчас Манис видела только смутные контуры там, где сидел Жолдэр. Но она отлично помнила его: щуплый, хилый, с вороньим носом и грязными растрепанными волосами. Она слышала много преданий о принцах и лордах, и всегда в них говорилось о храбрых, красивых, сильных и, самое главное, доблестных мужах.

Манис видела тогда в горах, как Жолдэр прятался за каменным завалом, пока его друзья сражались с людьми Хорминга. Не могут же все истории лгать, подумала она. Если это и принц, то это боги, видимо, наказали королевский род таким наследником за все те злодеяния, что они сотворили на землях Патриариума.

Но вслух такое говорить было бы неразумно.

— Я прежде никогда не видела особ благородной крови, — вежливо ответила она. — Поэтому не мне судить, кто похож на принца, а кто нет.

Жолдэр даже слегка опешил от такой учтивости, но не впервой окружающие прикрывались вежливостью, когда не хотели говорить с ним откровенно.

— От выпитого у меня развязался язык, — как бы невзначай сказал он. — Теперь ты знаешь о нас больше, чем кто-либо другой. Может, и о себе поведаешь немного?

Манис не скрывала удивления, но все же не отказала просьбе.

Видимо, проведя столько времени с людьми, совсем не знавшими ее языка, она истосковалась по общению, так как свой рассказ она начала с самого начала.

Манис была шестым ребенком в семье плотника в городе Митервед, что в Золотой Степи. Жизнь была трудной как для родителей, так и для детей, поэтому уже с четырехлетнего возраста Манис сама о себе заботилась. Сначала она скребла полы в пекарне на соседней улице рядом со своим домом. За неделю работы она получала медную монету, если, конечно, все было сделано на совесть.

В семь лет она нанялась судомойкой в таверну «Полная кружка», в нескольких кварталах от родительского жилища. Там она получала целых три медяка за неделю, этого вполне хватало на еду, если знать правильных торговцев. Манис знала, и в десять лет нанялась к одному по имени Черк — за семь медяков в неделю. В основном он торговал репой, свеклой и капустой, иногда у него на прилавке появлялась сладкая выпечка, но такое случалось не так часто.

Манис нравилось работать у него, Черк был добр к ней и платил хорошо. Сама работа была не такой уж и трудной: с утра она везла телегу с товаром на рыночную площадь и выкладывала все на прилавок. Затем приходил Черк, а Манис отправлялась нарезать круги по площади и выкрикивать: «Репа! Спелая репа! Покупайте репу!». Так продолжалось до вечера, когда она грузила весь оставшийся товар обратно на телегу и везла в хранилище у городской стены.

Прошли годы, и Манис все больше и больше привыкала к такой жизни. Она подросла и окрепла, благодаря чему могла выполнять больше работы, и, следовательно, получать больше денег.

Для себя она уже решила, что не уйдет от Черка. Мало того, жизнь торговца казалась ей такой заманчивой, что она и сама мечтала обзавестись прилавком и местом на рынке. Если работать усердно и не транжирить деньги, то лет через пятнадцать она сможет купить право на торговлю у местного градоправителя, именно об этом напоминала себе Манис каждый раз, когда хотела потратить часть своих сбережений на какую-нибудь ерунду вроде сладкой выпечки или копченого угря.

Медленно, но уверенно Манис приближалась к своей цели, но все ее старания перечеркнула одна детская глупость.

То был прохладный осенний день, Манис, глядя, как солнце окончательно скрылось за городскими стенами, решила, что пора возвращаться к Черку и везти товар в хранилище. Но люди на площади почему-то не спешили расходиться, и Манис не стала упускать возможности отправить к прилавку господина Черка еще одного покупателя.

Она уже в сотый раз за день обходила вымощенные камнем дорожки вдоль многочисленных деревянных прилавков и не забывала выкрикивать привычное: «Репа! Спелая репа!», как увидела нечто, из-за чего замерла на месте не в силах даже вдохнуть.

Шагах в пяти от нее стоял низкого роста старик с лысой головой и седой козлиной бородкой. Одет он был в расшитый золотом синий камзол, а на пальцах у него сверкали перстни с огромными топазами.

Но все внимание Манис привлек к себе браслет, так небрежно болтавшийся на правой руке старика. Такой красоты она никогда раньше не видела: зеленые, как весенняя трава, изумруды чередовались с синими, как бездонный водоем, сапфирами. Камни размером с оливку были нанизаны на золотую нить, и каждый завораживающе отражал лучи заходящего солнца так, что казалось, будто маленькая радуга огибает руку старика.

Манис, завороженная этой красотой, не могла отвести взгляд от браслета. Каждый раз, когда старик взмахивал рукой во время разговора, она вздрагивала, опасаясь, что браслет спадет с его руки и вся эта красота разобьется о землю; тогда она еще не знала, что с драгоценными камнями ничто не сравнится в прочности.

Какое-то время она могла лишь безмолвно смотреть на старика и его браслет. Но затем произошло нечто странное. Словно кто-то вложил эту мысль ей в голову, она разгладила свое домотканое платье и уверенным шагом подошла к старику.

— Приветствую вас, господин, — с вежливым поклоном молвила она. — Увидев вас, я заметила ценителя Прекрасного, который знает толк в красоте и великолепии человеческих творений. — Старик поморщился, глядя на нее, что-то фыркнул и собирался отвернуться, но Манис проворно поравнялась с ним и положила правую руку ему на грудь. — Если бы вы, господин, почтили своим присутствием моего хозяина — господина Тирвелла, ювелира из Серебряной Долины, то оказали бы нам большую честь. — Манис слышала свой голос, и все внутри нее сжималось от ужаса. Но как бы она ни старалась, она не могла заставить себя прекратить.

Рядом с богатым стариком стояли два огромных человека в доспехах и с длинными мечами у пояса. «Его охранники», — смекнула Манис.

Старик взмахнул рукой, и один из стражей за его спиной приблизился к Манис. Она уже решила, что он убьет ее, но солдат только схватил ее за локоть и, оттащив от своего хозяина, толкнул на землю.

Манис упала и вскрикнула, скорее, от страха, чем от боли. Оставаясь лежать на каменной земле, она слышала, как удаляется старик со своими охранниками и… ликовала. Ведь самая прекрасная вещь на всем белом свете — браслет, что опоясывается радугой при свете солнца, был теперь у нее в руке.

В тот самый момент, когда она положила правую руку на грудь старика, левой она нежно стянула его браслет. Он висел так свободно, что это не составило никакого труда, и теперь Манис могла любоваться им вечно.

Однако всего один раздавшийся вдалеке вопль вмиг разрушил все ее грезы.

— Воровка! — завизжал кто-то. И этот визг вонзился в тело Манис словно раскаленная сталь.

Она вскочила и обернулась. Но ее глаза не видели ничего, кроме размытых силуэтов, а уши слышали только гулкий шум. Страх заставил ее забить обо всем, и, гонимая одной лишь мыслью спрятаться, она побежала быстро, как ветер.

Но, видимо, недостаточно быстро, потому что, едва она успела преодолеть расстояние в десять шагов, как чья-то сильная рука схватила ее за волосы и бросила на землю.

Последнее, что она помнила, это как браслет выскальзывает из ее рук и падает на каменную площадь. Затем, как в дурном сне, ее волокли по улицам, но куда, Манис не понимала. Лишь когда она увидела подвешенные клетки и мрачные деревянные ворота с металлическими пластинами в форме бычьих голов на каждой створке, она догадалась — темница!

Раздались громкие голоса, но Манис не могла разобрать ни слова. Затем ворота со скрипом отворились, и ее поволокли в темное сырое подземелье. Из последних сил Манис попыталась упереться, но стражники даже не заметили этого, они открыли перед ней одну из клеток и затолкали ее внутрь. Едва она упала на бетонный пол, как сразу же потеряла сознание.

Она не могла сказать, сколько времени провела в том месте. Но когда ее вывели обратно на улицу, занимался рассвет.

Двое солдат вели ее под руки к деревянным колодкам, у которыъ стояло шесть или семь человек. Когда Манис подвели ближе, она узнала среди них того самого старика, которого она обокрала.

Сердце у нее в груди забилось так громко, что она не слышала ничего, кроме этого стука. К глазам подступили слезы, и чувство стыда в ней уступало только страху.

Она была готова упасть на колени перед стариком и рассыпаться в извинениях, но солдаты крепко держали ее, а слова после ночи, проведенной в сырой камере, не желали слетать с ее уст. К ней приблизился высокий обрюзгший человек, от которого невыносимо разило лилиями. Он что-то очень долго говорил ей, но Манис разобрала только несколько фраз.

— Ты нарушила закон, установленный императором… Среди белого дня обокрала честного человека… За всякое преступление следует соразмерное наказание… Справедливый суд приговорил тебя к сорока ударам плетью и одному дню заточения в колодках.

Старик, которого Манис обокрала на рынке, не переставал кивать все время, пока говорил судья, но с последней его фразой он был явно не согласен.

— Что?! — захрипел он, и его бледное морщинистое лицо начало наливаться краской. — Она чуть не стащила мой Прилив, — старик взмахнул правой рукой, и браслет с драгоценностями закрутился на ней, — а вы хотите устроить ей за это выходной?

— Но таков закон, господин Авертос, — словно извиняясь, ответил судья. — Я могу вас заверить, что день, проведенный в колодках, послужит хорошим уроком этой воровке.

— Я ничуть не заинтересован в том, чтобы давать уроки! — не унимался старик. — Она совершила преступление, и я требую, чтобы ее наказали!

— Сорок ударов плетью… — начал было судья, но старик перебил его:

— Отвесите ей их, когда она опрокинет на вас кувшин с водой. Насколько я помню, ворам в нашей стране отрубают руку, чтобы лишить их соблазна продолжать свой бесчестный промысел.

Услышав это, Манис задрожала, как лист на ветру. Такого страха она не испытывала никогда прежде. Все ее лицо было мокрым от слез, но никто не обращал на это внимания.

«Я не хотела его красть! Я не знаю, как так получилось… простите… Простите меня!» — хотелось закричать ей, но вместо слов она выдавала лишь жалобное скуление и всхлипывание.

Судья еще пытался что-то возразить старику, но тот был непреклонен, и, в конце концов, Манис поставили на колени, распрямили ее левую руку и оторвали рукав ее платья. Палач отметил место удара ровно на локте.

Манис зажмурилась, когда он вознес меч кверху. От страха она окончательно оцепенела, поэтому никакого сопротивление не оказывала, да и что она могла поделать?

Через мгновение раздался крик. Манис тогда так плохо соображала, что не сразу поняла — это был не ее крик.

Она открыла глаза и увидела, что палач уронил меч и стоит на коленях, пытаясь остановить кровь, ручьем хлеставшую из его живота.

Солдаты, которые должны были следить за безопасностью судьи и сохранностью заключенной, обнажили мечи и рубили всех, кого видели. Двое охранников старика тоже схватились за оружие, но на этом их бой и закончился. Обоих проткнули насквозь ударом со спины, и те рухнули на землю.

Солдаты, которые привели Манис из темницы, продержались дольше, но ненамного. Одному вспороли живот, а другой скончался от удара рукоятью меча в висок. Пока Манис пыталась понять, что происходит, все уже закончилось.

Судья лежал на земле лицом вниз. Хоть крови нигде видно не было, Манис почему-то была уверенна, что он тоже мертв. В живых остался только старик. Он стоял на коленях со сложенными ладонями и бормотал что-то высокому парню, стоящему перед ним.

— Тогда я впервые увидела Хорминга, — сказала Манис Жолдэру. — Он был совсем еще юн, моложе, чем ваш Лидерк, но его мужеству могли позавидовать прославленные в песнях и сказаниях лорды и воеводы.

— Ты так решила, потому что он с тремя сообщниками скрытно напал на неготовых людей?

Но Манис слишком увлеклась рассказом, чтобы отвечать на этот вопрос.

— Старик умолял Хорминга пощадить его, говорил, что даст ему все, что тот попросит, но Хорминг сказал, что не может этого сделать:

«Ты требовал отрубить этому ребенку руку за воровство, но ты ведь и сам вор. Все, что ты имеешь, ты хитростью украл у своих соотечественников, а посему я не могу тебя отпустить. „За всякое преступление следует соразмерное наказание, и только так справедливость может торжествовать среди людей“ — так ведь сказал судья?»

Старик продолжал умолять, даже когда Хорминг вознес меч над его головой. И умолк он лишь после того, как клинок вонзился в его череп по самый подбородок. Это была единственная смерть, глядя на которую я не испытывала страха или жалости, — призналась Манис.

Жолдэр ничего на это не сказал. Он за свою жизнь повидал немало смертей, но ни разу не испытывал ничего, похожего на жалость, глядя в глаза умирающего. Боги рассудят всех по справедливости, так учил его жрец, живший с ним и его матерью в Оргрине, когда Жолдэр был еще ребенком.

— Тогда мы не обмолвились с Хормингом ни словом, — продолжала свой рассказ Манис. — Я просто встала и пошла за ним: по пустым улицам города, к городским воротам и за стену… С тех пор у меня появилась новая семья. Мы путешествовали от города к городу в поисках беспечных толстосумов, за чей счет можно было поживиться. Иногда к нам примыкали новые люди, тогда в нашей семье праздновали пополнение, но бывало и так, что кто-то из наших братьев или сестер не возвращался с очередного дела, тогда мы все оплакивали нашу потерю.

— Не очень-то достойный промысел, — икнул Жолдэр.

— Тебе-то что об этом знать, королевич? Все твои проблемы заканчивались на том, что твой отец не вытирал тебе сопли каждый день, а слуги позволяли себе дерзость, общаясь с таким замухрышкой.

Жолдэр хотел что-то возразить, но сидр окончательно ударил ему в голову, и он смог выдать лишь несколько неразборчивых звуков, прежде чем завалиться набок.