История эта случилась со мной давно, в годы моей молодости. Пожалуй, лет двадцать я молчал о ней, так как знал, что никто мне не поверит, а только будут смеяться, или того хуже, начнут вертеть пальцем у виска. Уж так было воспитано мое поколение в духе воинствующего атеизма и диалектического материализма. Никто из нас тогда не думал ни о Боге, ни о душе, никто не ждал ни рая, ни ада после смерти, так как с самого раннего детства нам внушали, что жизнь человеку дается только один раз, и если уж умер, то умер навсегда, и ничего дальше нет. По телевизору не показывали триллеров с ожившими утопленниками, зомби и привидениями, никому не приходило в голову брать интервью у вампиров. Стивен Кинг еще не написал свои книги, и самое крутое, что мы могли прочитать, были рассказы классика американской литературы Эдгара По. Конечно, устное народное творчество не дремало и как могло, заполняло образовавшуюся нишу. Из уст в уста передавались жуткие страшилки, начиная с самой детской о «гробе на колесиках», и кончая сомнительными «случаями из жизни», которые всегда случались не с самим рассказчиком, а с бабушкой его соседки, или с соседкой его бабушки.

Потом неожиданно кончилась эпоха развитого социализма и вместе с капитализмом к нам пришла запоздалая, а потому и не столько страстная, сколько судорожная, вера в Бога, а раз так, то, естественно, и в дьявола. В книжных магазинах стали продаваться полные издания Мастера и Маргариты, а вместе с ними и всяческая мистическая дребедень. Ученые измерили и взвесили нашу бессмертную душу в момент ее вылета из тела умирающего человека, а привидения были легализованы, сняты на видео и записаны на магнитофон. Во всех газетах стали давать полезные советы, как лучше увидеть мертвого родственника на мерцающем экране, включенного после окончания передач, телевизора, и что делать, когда этот же мертвый родственник позвонит вам по телефону. В любом сайте Интернета появилось множество рассказов очевидцев об их встречах с мертвецами, а по первому каналу телевидения после программы «Время» чернобородый астролог начал бесплатно раздавать предсказания будущего, причем настолько пространные, что толку от них все равно не могло быть никакого, а проверить было попросту невозможно.

Другие времена, другие нравы, поэтому я осмелел и, как-то, возжаждав популярности среди молодого поколения, впервые рассказал о своем самом страшном приключении, и, надо сказать, мой рассказ имел бешенный успех. С тех пор я много раз повторял его с тем же неизменным успехом и всегда недоговаривая о том, что же было в самом конце. То, что я сейчас пишу, является единственным полным изложением этого моего рассказа, и я не собираюсь при жизни давать никому его читать. Если же вы сейчас читаете его, это значит, что я уже умер, и мне совершенно все равно, что вы обо мне подумаете. Итак, вернемся к нашим мертвецам. В те годы я был студентом Харьковского университета и учился на факультете романо-германской филологии, а говоря попроще, на факультете английского языка и литературы, отделение переводчиков-референтов. Сам я был не харьковский, а приехал из небольшого города на той же Украине. Харьков я выбрал потому, что здесь было отделение переводчиков, что встречалось не в каждом ВУЗе, и еще потому, что все мамины родственники жили в этом городе. Конечно, они встретили меня криками, что простому парню вроде меня нечего и пытаться поступить на такой престижный факультет. Таких там даже и на порог не пускают. Но я был упрям и в свою очередь объявил, что если там должны просто для приличия принять хотя бы одного простого парня без блата, то этим парнем буду я.

Во время вступительных экзаменов я жил у маминой двоюродной сестры в старом четырехэтажном доме в центре города. Все квартиры в нем были коммунальные. В теткиной квартире, например, проживали еще шесть семей. Все там было: и длинный запутанный коридор с многочисленными дверьми, и старая грязная ванная комната со страшной облупленной ванной, и ободранный туалет с видавшим видом унитазом, и с развешенными на стенах индивидуальными деревянными сиденьями, по одному на каждую квартиру. В общем, кто хочет больше подробностей, может обратиться к Ильфу и Петрову и прочитать их описание «Вороньей Слободки». Можете быть уверены, все сойдется один к одному.

Когда я жил у тетки во время экзаменов, она особо не волновалась, так как твердо знала, что я все равно не поступлю. Но когда, паче чаяния, я был все-таки принят, она заволновалась, так как в ее планы не входило делиться площадью с двоюродным племянником, и начала срочно искать мне жилье, на случай, если я не получу общежития. Общежития я действительно не получил, так как на первом курсе его давали только совсем уже малообеспеченным студентам, и тетка заволновалась еще сильнее. И, как оказалось, напрасно, потому что квартира нашлась в этом же доме только на первом этаже. Конечно, квартира тоже была коммунальной, но там проживали, слава богу, только три семьи. Об этой квартире я должен рассказать подробнее, так как именно расположение комнат и сыграло важную роль в том, что произошло там через несколько лет.

Итак, представьте себе старинный дом с огромной парадной дверью. Зайдя в нее, оказываешься в длинном и широком холле, не чета теперешним лестничным площадкам. По этому холлу нужно было пройти довольно большое расстояние, чтобы дойти до начала широкой лестницы, ведущей на верхние этажи. Эта лестница была не посредине, а как бы смещена влево, а если пойти прямо, то упрешься в большую дверь. Так вот эта дверь открывалась непосредственно в снимаемую мной комнату. В старые добрые времена эта комната служила, по-видимому, прихожей, так как была мала, но в скудное советское время стала считаться полноправной комнатой.

Из моей комнаты можно было пройти в другую, гораздо большую комнату, в которой жили мои хозяева. Из их комнаты уже можно было выйти в длинный узкий коридор, куда с левой стороны выходили двери еще двух соседских квартир. С правой стороны тянулась глухая стена. Если идти по этому коридору, то метров через шесть он разветвлялся и одна его часть поворачивала влево. Там находился туалет и еще одно квадратное помещение непонятного назначения с краном и раковиной. Уже из него можно было пройти в общую на всех соседей кухню, и там квартира заканчивалась.

Второй отросток коридора был короткий и заканчивался дверью, ведущей во двор. Для нас это был черный ход, так как в нашей квартире, если вы помните, был еще и выход в парадное. Для соседей же это был единственный вход, что почему-то внушало им огромный комплекс неполноценности и заставляло завидовать моим хозяевам.

Теперь подробнее о жильцах этой «нехорошей» квартиры. Сначала о тех, у которых я снимал свою комнату. Это была довольно странная пара. Хозяин, бывший дирижер театра оперетты, в моем тогдашнем понятии, был очень старым человеком, в момент моего поселения ему было шестьдесят четыре года и он был пенсионером. Несколько лет назад он перенес инсульт, и левая рука у него плохо двигалась. Также он хромал на левую ногу и ходил, опираясь на тросточку. Еще после инсульта он стал заикаться, но, в общем-то, был довольно бодрым стариком.

Его жена была моложе его на двадцать лет. В молодости она танцевала в кордебалете того же самого театра оперетты, где и подцепила его после смерти его первой жены. Теперь ей было около сорока пяти лет и, хотя в театре ее уже проводили на пенсию, она продолжала танцевать теперь уже на эстраде. Она была худая, жилистая, с пышными волосами и узким некрасивым лицом, на котором выделялся очень длинный нос. Она считала себя молодой, ходила исключительно в коротких обтягивающих платьицах, в общем, была из тех, о которых говорят «сзади пионерка, впереди пенсионерка». Она разъезжала по гастролям с молодым партнером, который, понятно, был ее любовником, но с которым они манерно обращались к друг другу исключительно на вы. Еще у моих хозяев была дочка лет двадцати пяти, но она с мужем жила отдельно от родителей. У них была двухкомнатная квартира, где-то в районе новостроек. Я ее прекрасно знал, так как она часто заходила к родителям, особенно, когда приезжала моя хозяйка. Марина была очень симпатичной и милой молодой женщиной, и, слава богу, совсем не походила на свою мамочку. В свое время у нее хватило ума не связываться ни с балетом, ни с каким-либо другим видом искусства, а окончить педагогический институт и работать в школе учителем математики. Она мне нравилась, просто как человек, и у нас были прекрасные приятельские отношения. Бывая у родителей, она всегда заходила ко мне в комнату поболтать, с большим юмором рассказывала всякие смешные истории из своей студенческой жизни, давала полезные советы, так как была очень практичной и благоразумной женщиной. К своей матери она относилась любовно-насмешливо, и, говоря о ней только снисходительно махала рукой, мол, пусть ее еще погуляет, пока может. Маринин муж, Борис, инженер по образованию, очень серьезный и солидный молодой человек, тещу не любил, относился к ней с брезгливостью и презирал за богемный образ жизни.

Теперь о соседях. В обеих остальных квартирах жили две пары пенсионеров, бывших работников все того же несчастного театра. Мужья в свое время играли в оркестре, которым дирижировал мой хозяин, а жены были всего лишь билетершами, что не мешало им считать себя людьми, причастными к высокому искусству. Привыкнув к интригам и сплетням закулисного мира, они никак не могли успокоиться и на пенсии, и часто поймав меня в коридоре или на кухне, выдавали мне разную информацию о бурной молодости моей хозяйки и о глупости ее мужа.

Моя квартира мне нравилась тем, что я целыми днями был в ней один. Моя хозяйка Бэллочка, как ехидно называли ее соседки, постоянно разъезжала по гастролям с разными третьеразрядными коллективами из какой-нибудь захудалой филармонии. Дома она появлялась раз в несколько месяцев и, с трудом отсидев с мужем пару недель, снова укатывала в турне по провинциальным городкам и деревенским клубам. Хозяин хоть ворчал и сердился, удержать ее дома не мог. Видно, ему уже было нечем ее удерживать, а там была свобода и молодой любовник. В отместку и из жадности он забирал у нее все деньги, заработанные на гастролях и прятал где-то у них в комнате, так как сберкассе не доверял и своей жене тоже. Боялся, что в один прекрасный день она начнет тратить их на своего обожаемого Женю, чтобы удержать его. Наверное, она все-таки утаивала от него часть выручки, так как остальные деньги отдавала ему охотно и говорила, что на расходы ей хватает театральной пенсии. Вот и хорошо, говорил он ей, потому что этих денег вы все равно не получите. Я их с собой заберу на тот свет, а вам не оставлю. Если вам станет интересно, откуда я это знал, то могу вам сказать, что дверь между нашими комнатами была достаточно тонкой, и кое-что было слышно, если даже не прикладывать к ней ухо, а уж если приложить, то было слышно все.

Итак, Беллочка сбегала на очередные гастроли, а у Юрия Давыдовича, моего хозяина тоже была работа. Каждое утро он уезжал к дочке нянчить трехлетнего внука и возвращался домой не раньше десяти часов вечера. Таким образом, квартира была целыми днями в моем полном распоряжении, а отдельный вход делал ее совершенно неотразимой в моих глазах. Именно поэтому я решил остаться в ней жить и в последующие годы, хотя потом мне неоднократно предлагали перейти в общежитие. Матери я сказал, что в общежитии жить не стоит, так как там невозможно как следует заниматься, там вечные гулянки и выпивки, а все вещи общие. Мама, приятно удивленная моим благоразумием, конечно же, со мной согласилась и продолжила исправно высылать мне деньги на квартплату. Хозяин тоже был мной доволен, так как у меня хватало ума не устраивать шумные сборища. А если я кого-то и приводил через парадную дверь, то соседи этого не видели и донести не могли. Ну, а к десяти часам вечера все в доме всегда было убрано, все следы ликвидированы, и я обычно встречал хозяина в неизменном одиночестве с обязательным учебником в руках. Кстати, если утром и днем он уходил и приходил через черный ход, то вечером обычно был слишком усталым, чтобы обходить через двор, поэтому по нашему взаимному соглашению он шел через подъезд, стучал в мою дверь, и я пропускал его через свою комнату. Мне это было даже удобно, так как я заранее слышал, как он входил в подъезд и успевал приготовиться. Например, выключить телевизор, который мне не разрешали включать, закончить телефонный разговор, или выключить свет в их комнате, где было единственное большое зеркало. Походку моего хозяина нельзя было спутать ни с кем, и, заслышав характерно постукивание палочки в подъезде и прихрамывающие шаги, я прекращал все недозволенные занятия и к удовольствию Юрия Давыдовича открывал ему дверь, даже не дожидаясь стука.

Так мы жили тихо-мирно и в течение трех лет поссорились с моим хозяином только один раз. Произошло это из-за пустяка. Обычно дверь, ведущую во двор никогда не запирали в течение дня. Только ночью, убедившись, что все соседи дома, кто-нибудь задвигал засов. Потом вдруг в коридор время от времени стал забредать какой-то тихопомешанный человек, и соседи, проведя совещание, скинулись на новый замок и ключи. Для гостей сделали звонок, под которым повесили список с фамилиями жильцов, указывающий сколько раз в какую квартиру звонить. Забыв, что мой Юрий Давыдович панически боится смерти и не терпит даже любое напоминание о ней, я, давясь от смеха, неосторожно сказал ему, что этот листок очень походит на список, который вырезают на памятнике братской могилы. Господи, что тут началось. Визжа и топая ногами, мой хозяин, забыв о палочке, бегом пробежал по коридору, сдернул злосчастный лист и в гневе порвал его на мелкие клочки. После этого он целую неделю не разговаривал со мной, пока я не принес ему свои извинения. Но разговаривая с ним покаянным тоном, я злорадно думал про себя, все равно ты умрешь, как миленький, недолго тебе уже осталось. И от денежек, что ты копишь и прячешь от жены, никакой тебе пользы не будет. А после твоей смерти она все равно их найдет и потратит на любовника. Поэтому и копить тебе разрешает, чтобы ему больше потом досталось. А с собой деньги еще никому забрать не удалось.

Теперь, когда я так подробно описал все обстоятельства, я могу перейти к тому, ради чего и начал писать этот рассказ. Это случилось, когда я был уже на четвертом курсе. Однажды осенним вечером я как всегда смотрел потихоньку телевизор, когда услышал знакомое постукивание палочки в гулком подъезде. Я быстро выключил телевизор и подождал с минуту, пока экран не станет совсем темным, так как, если вы помните, тогда экран еще какое-то время светился после выключения. Почему-то мой хозяин дошел до двери очень быстро и успел несколько раз постучать, пока я смог открыть ему. Обычно он терпеливо ждал и всегда приветливо говорил «Добрый вечер», но в этот раз, открыв дверь, я увидел перекошенное от гнева лицо.

— Ты почему не открываешь? — сердито закричал он на меня и от злости даже стукнул палкой об пол.

Это было так не похоже на него, что от удивления я остолбенел и даже забыл посторониться, чтобы пропустить его в дом. Но дальше он повел себя еще более странно. Вместо того чтобы вежливо попросить меня отойти от двери, он с силой отстранил меня и прошел мимо, что-то злобно бурча про себя. Я с изумлением отметил, что так сильно он толкнул меня именно больной левой рукой, в которой обычно не мог удержать даже тарелку. Зайдя в свою комнату, он захлопнул дверь и тщательно прикрыл ее, чего обычно не делал. Потом он стал расхаживать там, сильно стуча палкой и что-то бормоча себе под нос. Я в изумлении с размаху уселся на диван, прислушиваясь к тому, что он там делал. А из его комнаты вдруг послышался шум сдвигаемой мебели, а потом какой-то металлический скрежет.

Ничего себе, силен старик, подумал я. Сколько лет притворялся немощным, а сам шкаф отодвинул. Что-то еще необычное в нем не давало мне покоя. Я никак не мог понять, что же это было, и мучительно старался вспомнить, перебирая в уме все, что случилось с тех пор, как я открыл дверь. И вдруг меня осенило: он не заикался. Ну да, обычно он запинался и растягивал слова или несколько раз подряд произносил один и тот же слог. А тут он закричал на меня без всякого заикания. Что же с ним случилось? Может быть, он перестал заикаться от того, что так распсиховался? И даже левая рука стала действовать как здоровая. Вообще-то, я читал, что в стрессе человек может совершать чудеса, даже не замечая этого. Например, поднять автомобиль, чтобы вытащить из-под него своего ребенка, или перепрыгнуть через высокий забор или еще что-нибудь. Интересно, а что же с ним случилось?

Вдруг он принялся шуршать за дверью каким-то бумагами. Потом встал, и я услышал, как он открыл дверь и, постукивая палочкой, пошел по коридору. Я тихонько открыл свою дверь и, прокравшись на цыпочках через его комнату, выглянул в коридор, но только услышал, как он ключом открыл входную дверь и вышел во двор.

Это было уже совсем необычно. Я только покачал головой и собрался уже вернуться в свою комнату, как зазвонил телефон. Я подошел, снял трубку и услышал голос Марины, дочки моих хозяев. Она плакала.

— Олег, — услышал я сквозь всхлипывания, — у нас такое несчастье.

— Что случилось? — испугался я. Внук моих хозяев, маленький Марик был очень хрупким и болезненным мальчиком, почему и не ходил в садик, и я сразу же подумал, что с ним что-то случилось. Но Марина сказала такое, от чего у меня волосы встали дыбом и по спине побежали мурашки.

— Мой папа умер, — сказала она.

— Когда? — только и смог выдавить я из себя.

— Днем, наверное, — всхлипывая, начала рассказывать она. — Он когда утром пришел, уже плохо себя чувствовал. Я даже решила Марика с ним не оставлять, а отвезла его к свекрови. А папа принял лекарство и лег, ему стало легче, и я поехала на работу. Мы с ним договорились, что если ему опять станет плохо, он постучит к соседке, она тоже на пенсии и целый день дома, а она сходит к телефону-автомату на углу, позвонит мне, и я приеду. Или скорую помощь вызовет и тогда мне позвонит. Ты же знаешь, в нашем районе нет пока телефонов в квартирах. Но он такой бодрый стал, когда я уезжала, даже сказал, что приберет у Марика в комнате. Я сначала ждала, что она мне позвонит, волновалась, но потом решила, что у него все в порядке, не стала даже с педсовета отпрашиваться, надо же, какая дура. Если бы я только пораньше пришла, может быть, его еще можно было бы спасти.

Ее голос прервался, и она зарыдала.

— Подожди, Марина, — попытался остановить я ее. — А Боря твой где? Он что, домой не приходил?

— Боря в командировке уже три дня, он должен только послезавтра приехать. А тут еще педсовет так поздно закончился. Я Анне Борисовне, свекрови моей, позвонила, что я уже за Мариком не приеду, пусть у них переночует, и поехала домой. Зашла, а он лежит на диване. Я к нему, а он холодный такой уже. Боже мой, я даже не знаю, что делать. Кинулась опять звонить к свекрови, а у них занято и занято. Это Алка, Борина сестра по телефону как начинает разговаривать, можно два часа им звонить и не дозвонишься. Так я тебе позвонила. Ну что мне делать? Я понятия не имею, где мама сейчас. И в какой гостинице Боря, тоже не знаю.

— Марина, — медленно сказал я. — Я тебе сейчас что-то скажу, только не падай в обморок, обещаешь?

— Что? — закричала она. — Не пугай меня. Что еще случилось? С мамой что-то тоже?

— Нет, совсем другое. Твой папа, — наконец, решился сказать я. — Он сейчас приходил домой.

— Как приходил? — от неожиданности взвизгнула она. — Как приходил? Он живой?

— Я не знаю, — все также медленно проговорил я. — Он был очень странный. Он накричал на меня, хотя я ему почти сразу дверь открыл и сильно толкнул, левой рукой, как ни странно.

— Этого не может быть, — после некоторого молчания растерянно сказала она. — Ты шутишь.

— Ты думаешь, я могу шутить такими вещами? За кого ты меня принимаешь?

— Тогда я не знаю, — совсем растерялась она. — А может быть он живой?

— Не знаю. Только он на себя не похож. Злой такой. И знаешь, что еще, он не заикался.

— Как это?

— Ну, когда я открыл дверь, он как закричал на меня «Ты чего не открываешь?». И палкой об пол как стукнул. А потом так толкнул меня левой рукой, что я об стенку стукнулся. У меня даже на локте синяк теперь.

— Мой папа? — снова не поверила она.

— Да я уже и не знаю, кто это был, — растерялся я тоже.

— Подожди, а как он выглядел, ну, тот, что приходил? Как мой папа?

— Ну, конечно. Только странный какой-то.

Она замолчала, потом спросила замирающим от ужаса голосом:

— Ты думаешь, он приходил… ну… мертвый? А где он сейчас?

— Я не знаю, — занервничал я. — Он вышел во двор и не вернулся. Послушай, Марина, мне как-то не по себе здесь. Если он сейчас вернется, я сам скончаюсь. Перезвони мне через пять минут к моей тетке. Она уехала к сыну в Ленинград, но мне оставила ключ на всякий случай. Я сейчас закрою дверь на ключ и через парадное поднимусь к ней. У нее такой же номер телефона как здесь, только последние три цифры четыреста шестьдесят восемь. Запомнила? Четыреста шестьдесят восемь. Или нет, дай мне десять минут. Я соберу свои вещи. Я не хочу сегодня сюда возвращаться. Ну, все, я побежал. Позвони и решим, что делать.

— Хорошо, — послышался в трубке дрожащий голос. — Я тебе позвоню через десять минут.

Она действительно позвонила и ровно через десять минут. Видно, от всего случившегося ее практичный ум совершенно отказался служить ей, и она могла только делать то, что ей сказали. Но у меня к тому времени уже готов был план действий.

— Марина, — сказал я ей. — Я вот что подумал. Давай мы пока что не будем никому говорить о том, что я тебе рассказал, а я сейчас приеду к тебе. Мы с тобой поднимемся к тебе домой и посмотрим, что там. Хорошо?

— Но как же мы поднимемся? Я боюсь даже подходить к своей квартире.

Даже по телефону было слышно, как у нее стучат зубы.

Марина, — не выдержал я. — Ну, успокойся немножко. Возьми себя в руки. Я сейчас приеду.

— Я спокойна, — послушно, как ребенок сказала она. — Просто я замерзла. Сейчас холодно очень и дождь идет. Приезжай скорее, пожалуйста.

— Сейчас буду, только скажи, куда ехать и каким автобусом.

Она объяснила, и я выскочил из теткиной квартиры и бегом, под противным моросящим дождем, бросился к автобусной остановке. Как назло автобуса долго не было, потом он подошел набитый под завязку, но я все равно втиснулся и поехал зажатый со всех сторон мокрыми пассажирами. Марина послушно ждала меня на остановке. Она была настолько растеряна, что даже не пыталась укрыться от дождя. Взглянув на нее, я изумился, настолько она изменилась за такое короткое время. Ее обычно круглое веселое лицо вытянулось, побледнело, глаза и щеки запали, а рот казался каким-то безгубым. Непонятно, чего в ее лице было больше: горя или страха.

— Марина, — позвал я ее, выйдя из автобуса. Она вскинула на меня глаза и молча ждала, пока я подошел.

— Нам нужно подняться к тебе и посмотреть, что там происходит, — медленно, как ребенку сказал я ей. Но она продолжала молчать, тревожно глядя на меня. Потом вдруг схватила меня за куртку и прошептала.

— Олег, я все думаю о том, что ты мне рассказал. В это невозможно поверить. Поклянись, что ты все это не выдумал.

— Вот что, давай пойдем к тебе и посмотрим, он там или нет. Может, он действительно живой, а тебе только показалось, что он умер.

— Да, точно, — оживилась она, — так бывает, я читала о таком. Пошли.

Но чем ближе мы подходили к ее дому, тем медленнее становились наши шаги. Наконец, мы очутились возле входа в подъезд, и, не договариваясь оба остановились.

— Марина, нужно идти, — твердо сказал я.

— Да. Я понимаю, — не трогаясь с места, отозвалась она.

Я взял ее за руку и повел в дом. Мы поднялись на лифте, чувствуя себя так, как будто поднимаемся на эшафот. Перед дверью квартиры она остановилась как вкопанная и вырвала свою руку из моей.

— Я не могу, — с отчаянием сказала она. — Там же темно. Когда я была там, было еще светло, и я свет не включала. Так что сейчас там темно.

— Ну, так что? — попробовал бодриться я. — Зайдем и сразу включим свет в прихожей. Где у вас выключатель? Справа?

— А вдруг он там стоит за дверью в темноте? — с ужасом прошептала она, и в ту же минуту нас с ней словно ветром отнесло от двери назад к лифту. Там мы и застыли, прижавшись друг к другу, как какая-то скульптурная группа. Наконец, я собрался с духом и взял себя в руки.

— Так, все, прекратили паниковать, — я постарался произнести это как можно строже. — Давай ключ и идем открывать. Кстати, когда мы откроем дверь, свет с лестничной площадки будет падать в прихожую, и все будет видно.

— Да, точно, — обрадовалась она. — Бери ключ.

Я решительно подошел к двери и, вставив ключ, оглянулся. Она осталась стоять у лифта на том же месте. Ну, разве что сделала очень коротенький шажок. Я укоризненно посмотрел на нее. Она попыталась сделать еще один шаг, я даже видел, как она вся напряглась, делая усилие, но… осталась на месте. Ноги явно не слушались ее. Тогда она сжала руки и умоляюще посмотрела на меня.

— Олежек, миленький, — тоскливо заговорила она. — Я ничего не могу с собой сделать. Я боюсь, я дико боюсь. Ты не можешь попробовать зайти сам? Смотри, ты же один раз уже видел его, и он тебе ничего не сделал. Ты живой, а я так точно умру от страха. Ты только зайди первый, а если там, в прихожей никого нет, и ты включишь свет, я зайду сразу за тобой. Это я тебе обещаю, честное слово.

Она и вправду обезумела от страха. Куда девалось ее обычная практичность и здравый смысл. Я подумал, что и вправду не стоит заставлять ее входить со мной. Не дай бог, что-нибудь где-то стукнет, она тут же получит разрыв сердца, и у меня будет крест на всю жизнь.

— Ну, хорошо, — решился я. — Я зайду первый, включу свет и, если… ну, то есть, в общем, позову тебя.

— Да, да, — с готовностью закивала она. — А я тогда сразу же за тобой пойду.

Я повернул ключ и в последний раз оглянулся на нее. Она, все также не двигаясь, подбодряюще закивала мне.

— Ну, Олежек, будь же мужчиной.

Чувствуя, что медлить уже больше нельзя, я повернул ключ и распахнул дверь. В коридоре было пусто. Я вошел в квартиру, торопливо нашарил выключатель и включил свет.

— Ну, что там? — послышался сзади слабый голос.

— В коридоре пусто, — сдавленным голосом ответил я. — В какой он комнате?

— В гостиной, направо, — последовало указание от лифта.

Дверь в гостиную была открыта. Я сделал несколько шагов по коридору и заглянул туда. Он лежал на диване на боку, ногами к двери, одна рука бессильно свесилась на пол. Он явно был мертв.

Я вышел в коридор. Марина стояла у самой двери не решаясь перешагнуть порог.

— Ну, что? — торопливо прошептала она.

— Как он лежал, когда ты видела его тогда?

— На правом боку, и одна рука упала вниз с дивана.

— Ну, он так и лежит. Зайдешь?

Она кивнула, зашла в квартиру и осторожно подошла к двери в гостиную. Вид мертвого отца заставил ее на минуту забыть о страхе и вспомнить о своем горе.

— Папа, папочка мой, — прошептала она, и залилась слезами, ломая руки.

— Видишь, он так и лежит, как лежал. Может, тебе это все привиделось?

— Ох, я уже и сам не знаю, — вздохнул я. — Но все-таки, я же не сумасшедший. Он приходил, Марина.

Она повернулась ко мне, собираясь что-то сказать, но вдруг ее взгляд уперся во что-то за моей спиной. Я никогда не видел такого выражения ужаса, какое появилось на ее лице. Она хотела закричать, но из ее горла вырвался только какой-то сип. Я быстро оглянулся. Сзади никого и ничего не было, кроме висящей на стенке вешалке с пальто и шляпой Юрия Давыдовича. Туда-то она и смотрела.

— Смотри, пальто, пальто, — наконец удалось просипеть ей. С трудом как в замедлено съемке она подняла руку и указала на него.

— Что с ним, Марина, — не понял я. — Что с пальто?

— Мокрое, — почти беззвучно выдавила из себя она, и тут же ее голова запрокинулась, и она стала медленно оседать на пол. Я подхватил ее и с трудом потащил прочь из квартиры. Вытащив ее на лестничную площадку и немедленно закрыв за собой дверь, я усадил ее безвольное тело у стенки и, опустившись рядом с ней на корточки, стал трясти ее за плечи и осторожно похлопывать по щекам. Я слышал, конечно, что чтобы привести человека в чувство, лучше всего надавать пощечин, но у меня рука не поднималась ударить женщину, тем более Марину, которую я любил и уважал. Несколько минут я тряс ее, умоляя открыть глаза и уже собирался позвать на помощь соседей, когда она, наконец, открыла глаза.

— Мариночка, успокойся, давай я помогу тебе встать, — как можно ласковее стал уговаривать я ее. — Давай, поднимайся, а то неудобно, сейчас кто-нибудь пройдет, а мы на полу сидим.

Но она только покачала головой и все с тем же выражением ужаса спросила.

— Ты видел? Ты видел это?

— Что? Что я должен был видеть? Ну, висело его пальто, ну, мокрое, так дождь ведь был, вот оно и не высохло еще. Так что ж здесь такого, чтобы так пугаться?

— Ты не понимаешь, — совершенно мертвым голосом сказала она и снова покачала головой. — Когда он пришел ко мне утром, дождя не было. И днем дождя не было. Дождь пошел только теперь вечером, когда он уже был мертвый. Значит, он действительно уходил и только что пришел. Раньше я могла тебе не верить, но пальто, это доказательство. Тут уже ничего не сделаешь.

— Слушай, а может тебе показалось? — подумав, предположил я. — Давай я открою дверь и мы еще раз посмотрим. Вставай.

Она с трудом встала. Ноги ее не держали, и она повисла на мне.

— Ну, так что открываем? Посмотрим? — бодрым голосом спросил я ее.

Она молча кивнула. Ей, видно, и самой хотелось бы убедиться, что все-таки она ошиблась и весь этот ужас только плод нашего воображения. Я прислонил ее к стенке и, дотянувшись, открыл дверь. Свет мы не выключили, лампочка ярко освещала маленькую прихожую. Поглядев туда, она одной рукой закрыла себе рот, чтобы удержать рвущийся наружу крик, а другую медленно подняла, указывая мне, куда нужно смотреть. Я пригляделся и увидел. На мокром рукаве блестела вода.

Все, мои нервы не выдержали. Я мгновенно захлопнул дверь и повернул ключ.

— Пошли, — решительно сказал я ей. — Пора это все прекратить.

— Куда? — все таким же мертвым голосом спросила она. — Куда мы пойдем?

— Вызвать «скорую помощь». Пусть они посмотрят его. Может, он живой.

— Хорошо, — вяло согласилась она.

— Только, Марина, — решил предупредить ее я. — Ты же понимаешь, что мы ничего не должны говорить о том, что было. Они же подумают, что мы сумасшедшие и упекут нас в сумасшедший дом.

— Интересно, Олег, за кого ты меня принимаешь? Конечно, я ничего не собираюсь им говорить, — на миг она вдруг стала прежней благоразумной женщиной. Даже голос опять прозвучал, как у прежней Марины, что меня очень обрадовало. В общем-то, она мне всегда нравилась, и мне не хотелось думать, что она может стать неврастеничкой из-за всей этой истории.

— Да, идем скорее звонить в «скорую». Пусть они посмотрят его и, если он действительно умер, пусть заберут его и вся эта история закончится, а то я сойду с ума, — твердо сказала она.

Мы пошли к единственному на весь микрорайон телефону-автомату. К счастью в эту дождливую погоду на улице было совсем мало прохожих, и телефон был свободен. Я набрал 03 и, назвав адрес, сообщил им, что у нас дома лежит пожилой человек, который, как нам кажется, умер, но точно мы не знаем и просим их приехать. Диспетчер пообещала, что машина скоро будет, и мы пошли назад к подъезду ждать ее. Конечно, о том, чтобы вернуться в квартиру, не могло быть и речи. Мы спрятались внутри подъезда от дождя, усевшись прямо на ступеньки, так как ноги уже не держали нас. Говорить уже больше ни о чем не хотелось, и мы просто сидели молча, глядя в пол и думая каждый о своем. Так мы просидели почти полчаса. За это время несколько человек заходили в подъезд и, недоуменно посмотрев на нас, шли к лифту. Одна соседка, видно, ближе других знакомая с Мариной, не выдержав, подошла к нам.

— Мариночка, — сказала она с испугом. — Что случилось? Почему вы так сидите на грязных ступеньках?

— Мы ждем «скорую помощь» — не отрывая глаз от пола и не поднимая головы, ровным голосом сказала Марина. — Мой папа умер.

— Боже мой, — всплеснула руками осчастливленная информацией кумушка. — Это ужасно. Я же его только видела утром, когда он к вам шел. Как же это случилось?

Марина только молча пожала плечами, но видя, что от этой женщины так просто не отделаешься, сказала, все также глядя в пол.

— Я не знаю. Я пришла с работы, подошла к нему, и увидела, что он умер. А может быть, я и ошиблась. Может он в какой-нибудь коме. Сейчас должна приехать «скорая помощь».

Соседка еще минут десять бурно выражала сочувствие, рассказывая всякие случаи из жизни, когда казавшиеся мертвыми люди, вдруг приходили в себя и жили еще долго и счастливо. При этом она то и дело с любопытством поглядывала на меня, пытаясь определить на глаз, кем я могу приходиться Марине, но так как мы упорно молчали, ей, в конце концов, надоело выдавать монологи, и она удалилась на лифте, не переставая всплескивать руками и удивляться тому, что наша жизнь ничего не стоит.

Наконец прибыла «скорая помощь», и медики зашли в подъезд, молодой быстрый врач, крупная женщина средних лет, медсестра и молодой парень, санитар. Они сразу же определили, что мы таким странным образом ждем их и, вызвав лифт, пригласили нас подняться с ними. По дороге врач, чтобы не терять времени, стал деловито расспрашивать нас об обстоятельствах смерти больного, и мы почувствовали, что ужас стал потихоньку отпускать нас. Даже Марина немного оживилась, видно, стала надеяться, что, может быть, она все-таки ошиблась, решив, что Юрий Давыдович умер. Но открыв дверь, мы все-таки пропустили их вперед, а только потом решились зайти сами. В гостиную, где он лежал, мы так и не решились войти, а наблюдали за доктором и медсестрой из прихожей. Доктор достал свой стетоскоп и приставил к его груди, пытаясь что-то услышать, но уже через несколько минут отнял его и, посмотрев на нас, развел руками.

— Увы, — сказал он, — медицина здесь бессильна.

Марина всхлипнула, а потом, закрыв лицо руками, зарыдала. Доктор с сочувствием посмотрел на нее.

— Вы ему кто? — спросил он.

— Это мой папа, — плача сказала она. — Это мой папочка умер.

В присутствии доктора ее страх прошел, осталось одно горе. Извинившись, доктор сказал, что ему нужно выполнить все формальности и заполнить свидетельство о смерти. К счастью, паспорт Юрия Давыдовича был у него с собой. Он всегда носил его во внутреннем кармане пальто, так как боялся, что ему может стать плохо на улице, и прохожие не будут знать, кто он. Об этом мне сказала Марина и так умоляюще посмотрела на меня, что я понял, что она ни за что не согласится даже дотронуться до этого злосчастного пальто. Поэтому достать паспорт и дать его доктору пришлось мне. Санитар сбегал за носилками и шофером. Мы вчетвером с медсестрой переложили тело на носилки и укрыли простыней. Потом я помог им отнести носилки к машине. Это было нелегко, так как в лифт они не входили, а лестница была узкой. Видно, случаи болезни или смерти не рассматривались архитекторами вообще. Или предполагалось, что сознательный советский больной сам вылезет на карачках умирать на улице.

Спуск по лестнице был долгий и мучительный, но, наконец, мы все же добрались до улицы. Дальше они пошли сами, а я помчался назад, так как боялся, что доктор и медсестра закончат свои дела, и Марина останется одна. Но доктор все еще писал, когда я вернулся. Марина сидела на стуле, прислонившись к стене и ее лицо было чуть ли не белее, чем эта стена. Закончив писать, доктор поднял голову и, посмотрев на нее, вздохнул.

— Вот что, давайте мы вам сделаем укол, чтобы вы немножко успокоились, — сказал он. — Таисия Андреевна, будьте добры, пожалуйста.

Медсестра кивнула и, вытащив какую-то ампулу, наполнила шприц. Потом мы вместе с ней стащили с Марины пальто и закатали ей рукав.

— Ее нельзя оставлять одну, — озабочено сказала медсестра. — Вы ей кто?

— Я всего лишь квартирант, снимал квартиру у Юрия Давыдовича, но три года подряд. Ее муж и мать, как назло в отъезде, так что она мне позвонила, и я приехал. Но вы не волнуйтесь, я сейчас отвезу ее к свекрови, она там пока побудет.

— Марина, — я легонько потряс ее за плечо. — Вставай, мы сейчас поедем к Анне Борисовне.

Она только молча кивнула. Мы с медсестрой помогли ей встать и повели к двери. Доктор и медсестра подождали, пока я выключил свет и закрыл дверь на ключ. В лифте доктор объяснил мне, куда нужно приехать, чтобы забрать тело после анатомирования и посоветовал не ждать автобуса, а взять такси, но я уже и сам понял это. На улице мы попрощались, я поблагодарил их, и они уехали, а мы опять остались одни.

И снова, в который раз за этот вечер мы поплелись под дождем к телефону звонить Бориной матери. Слава богу, к этому времени лекарство начало действовать, и Марина пришла в себя. Она сама набрала номер и слабым голосом сообщила свекрови о смерти отца. Я слышал, как та заохала в трубку и предложила приехать к Марине, чтобы забрать ее к себе.

— Нет, со мной Олег, папин квартирант, он мне поможет добраться к вам. Я не могла к вам дозвониться и позвонила ему, и он приехал. Папу забрала «скорая помощь», так что мы сейчас едем к вам. Мне сделали успокоительный укол, так что я почти ничего не соображаю, но он мне поможет, — как автомат твердила она, пока я не забрал у нее трубку и сказал Анне Борисовне, что я сейчас поймаю такси и отвезу Марину к ней.

Когда мы, наконец, остановили свободную машину, была уже глубокая ночь, и я сам тоже еле держался на ногах. Слава богу, что у Марининой свекрови хватило ума выйти нас встречать, так что я, махнув рукой на расходы, на этой же машине поехал домой, в смысле к тетке, где и завалился спать, оставив свет в комнате включенным.

На следующее утро я, не заходя в квартиру Юрия Давыдовича, пошел в университет и первым делом отнес в деканат просьбу предоставить мне место в общежитии. Секретарша, повозмущавшись тем, что я морочу ей голову то, отказываясь от общежития, то прошу его, все-таки дала мне бумагу к коменданту, так как на мое счастье было только начало учебного года, и места все еще были. После занятий я сбегал в общежитие, оформил все нужные документы и, получив место, побежал опять-таки к тетке, так как твердо решил, что один я больше в эту квартиру не войду. Мне и не пришлось этого делать. Только я переступил порог теткиной квартиры, как зазвонил телефон, и я услышал в трубке голос Бориса, Марининого мужа. Очень серьезным тоном он попросил меня немедленно спуститься вниз, Оказывается уже и Беллочка тоже приехала, и они все меня ждут. Делать было нечего, пришлось идти, тем более что мне нужно было забрать свои вещи.

Я спустился по лестнице и постучал в свою дверь. Открыл мне Борис. Он был явно очень раздражен, и только молча посторонился и дал мне пройти. В большой комнате на диване обнявшись сидели Марина с Беллочкой.

— Садись, Олег, — строго сказал мне Борис, — и объясни, что за чепуху ты вчера нарассказывал моей жене. Я не знаю, зачем тебе это понадобилось, пока не знаю, имей в виду, но я точно знаю одно: это все ерунда, и такого быть не могло.

Может, он собирался морально убить меня этим своим раздраженным тоном, но я целый день думал о том, что мне предстоит встреча с ним и твердо решил, что ни о чем разговаривать с ним не буду. Чего это я должен перед ним оправдываться или что-то ему доказывать? Достаточно того, что я вчера целый вечер возился с его женой. И денег за такси, кстати, мне тоже никто не вернул.

— Видишь ли, Борис, — точно таким же сухим тоном ответил я ему, — мне все равно чему ты там веришь или не веришь, но я рассказал то, что видел. И больше об этом я говорить не хочу и не буду. Мне достаточно вчерашнего вечера, и теперь я хочу только одного, взять свои вещи, уйти отсюда и забыть это все.

— Боря, — робко вмешалась Марина, — я же сама видела его мокрое пальто и шляпу, ты же сегодня их тоже сам видел. Они все еще были мокрые.

Бедная Марина. Даже сегодня говоря об этом она не могла сдержать нервную дрожь. Беллочка порывисто обняла ее и, прижав к себе, стала гладить по волосам. В наш разговор она почему-то не вмешивалась.

— Ну, хорошо, — подумав, сказал Борис, — ответь мне только на один вопрос. Ты один видел его или кто-нибудь еще? Соседи, например?

— Откуда я знаю? — пожал я плечами. — Может, они и видели, спроси у них. Но, скорее всего, что нет. Ты же знаешь, в это время они всегда закрываются и слушают вражеские голоса.

— Хорошо, — не отступил он. — Сейчас проверим.

Он вышел в коридор и постучал в дверь сначала к одним соседям, потом к другим. Двери обеих квартир открылись и оттуда выглянули удивленные лица.

— Фаина Семеновна, и вы Фаина Моисеевна, зайдите к нам на минутку, пожалуйста, — поздоровавшись без улыбки, обратился он к ним.

Те удивлено переглянулись и, сгорая от любопытства, проследовали за ним к нам в квартиру. Увидев Беллочку, они было попытались выразить свою радость по поводу ее приезда, но Борис решительным жестом остановил их и пригласил сесть.

Прейдя в еще большее недоумение, они опустились на стулья и вопросительно уставились на него.

— Так вот, — решительно начал он, — я хочу вам сообщить, что у нас случилось большее несчастье. Вчера у нас дома скоропостижно скончался Юрий Давыдович.

— Боже мой, — в один голос заохали соседки. — Как же это? Когда это случилось?

Борис только открыл рот, чтобы сказать, что он умер днем, как Фаина Семеновна, всхлипнув, добавила.

— Он же вчера вечером приходил домой. Он что потом снова поехал к вам?

Борис только крякнул, услышав это.

— Откуда вы знаете, что он приходил? Вы что видели его?

— Нет, но я слышала, как он прошел по коридору. Его походку ни с кем не спутаешь. Он же стучит палочкой.

— А я видела его, — вдруг сказала Фаина Моисеевна. — Я услышала, как он прошел и выглянула, хотела ему сказать, что муж встретил Сеню-виолончелиста из театра, и тот ему привет передал. Но он прошел так быстро, я только увидела его в конце коридора со спины, он нес какую-то синюю коробку под мышкой.

Услышав про коробку Беллочка и Марина переглянулись и многозначительно посмотрели на Бориса. Но тот только сердито взглянул на них и отвернулся.

— Мы вам сообщим, когда будут похороны, — кратко сказал он соседкам, показывая, что аудиенция закончена.

Соседки высказали свои соболезнования и, перецеловав Марину и Беллочку, побежали во двор разносить новость между другими соседями. Борис уселся на стул и задумался. На меня он не смотрел. Я решил, что мне там больше делать нечего и пошел собирать свои вещи. Сквозь неплотно закрытую дверь я слышал, как Беллочка сказала громким шепотом.

— Вот видишь, все сходится. Он всегда говорил, что не оставит эти деньги мне, а заберет их с собой. Вот он и пришел их забрать. Эта синяя коробка, он в ней их хранил, я сама видела.

— А где он их хранил? — также шепотом спросил Борис.

— Понятия не имею, — ответила Беллочка. — Он прятал их от меня, и я его не спрашивала, чтобы не нервировать. Я и коробку-то эту всего один раз видела, случайно. Марина, может, он тебе намекал, где он ее держит?

— Нет, я вообще ничего о деньгах не знала.

— Странно, и вы что, никогда не пытались их найти?

— Пыталась несколько раз, но так и не смогла.

— Но ведь комната же небольшая. Неужели здесь может быть какой-нибудь тайник?

— Кто его знает, дом ведь старый. Но я, правда, не очень старалась, все откладывала на потом.

— А этот ваш Олег, он мог найти тайник? — совсем понизив голос, спросил Борис.

Ответом ему, скорее всего, было безмолвное пожатие плечами, а потом я услышал, как он встал со стула и направился к моей двери.

Я мгновенно отскочил от двери и стал аккуратно складывать книги в пачки. Моя раскрытая сумка стояла рядом на полу. Я нарочно пошире раскрыл ее, чтобы было видно, что она пустая. Борис открыл дверь и остался стоять на пороге, наблюдая за моими сборами. Я демонстративно уложил книги и стал собирать свою немногочисленную одежду. Пусть видит, что я ничего у них не украл. Он, видно, понял это, ему стало неудобно, и он неловко сказал.

— Я забыл поблагодарить тебя за вчера. Марина рассказала мне, как ты возился с ней. Она вообще не знает, чтобы делала без тебя.

Я молча кивнул и хотел сказать, что все в порядке, но тут дверь в большую комнату раскрылась, и влетела баба Дуня, которая жила во дворе в одноэтажном домике, и без которой не обходилось ни одно мало-мальски важное событие.

— Ой, да как же случилось? Да как же он мог так умереть? — с порога заголосила она, — да ведь я же вчера вечером своими глазами видела его.

Борис вздрогнул, услышав это, а я только посмотрел на него и пожал плечами, мол, сам видишь, — И где же вы его видели? — все-таки не выдержав, спросил он.

— Да во дворе же у нас, — простодушно объяснила баба Дуня. — Я у окна стояла, а он прошел мимо, куда-то туда вглубь двора. Я еще подумала, чего это он туда идет. А он видно шел что-то выбросить в мусорник, потому что нес что-то туда, а назад уже шел без всего.

— И куда же он пошел потом? — как будто бы, между прочим, спросил Борис.

— А к выходу из двора пошел. К вам же, наверное, поехал. Ой, не знал, бедненький, что не вернется уже сюда, — снова заголосила она. С дивана ей дружными всхлипываниями отозвались Марина и Беллочка.

Поголосив еще несколько минут и решив, что она выразила свои соболезнования и достаточно всех расстроила, баба Дуня поспешно убежала, так как во дворе собрались соседи, и ей нужно было еще и туда успеть. Я тоже попрощался и пошел с вещами к двери. Борис, который не знал уже, что и думать, взял одну из моих сумок и сказал, что поможет мне донести ее к тетке на второй этаж.

— Ты пока у нее будешь жить? — спросил он.

— Нет, мне дали место в общежитии. Я просто пока вещи у нее поставлю, а потом понемногу перенесу, — объяснил я.

Мы вышли из квартиры, и пошли к лестнице. Сверху спускалась соседка моей тетки Мария Семеновна, очень милая и интеллигентная женщина, слава Богу, не имевшая никакого отношения к театру оперетты, а проработавшая всю жизнь в библиотеке. Увидев нас, она остановилась и печально сказала:

— Я уже слышала, что случилось. Очень, очень грустно. Уходят мои ровесники, мы ведь с юности знали друг друга.

Мы также печально закивали, не зная, что сказать. А она продолжала говорить дальше, как будто сама с собой.

— А я ведь вчера видела его.

Борис покорно кивнул головой, подумав, очевидно, что его тесть как нарочно успел вчера показаться всем, кому только можно было.

— Я даже говорила с ним. Он был такой странный, растерянный какой-то, грустный. Я спросила его, Юра, что с тобой, тебе плохо? И знаете, что он мне ответил? Он сказал, да, Маша, мне плохо, очень плохо, ты даже не можешь себе представить, как мне сейчас плохо.

— Как? — вырвалось у меня. — Вы с ним разговаривали, и он вам отвечал?

— Да, — немного удивлено ответила она. — Я хотела его пригласить к себе, вызвать скорую помощь, но он повернулся и ушел.

И тут мне стало по-настоящему страшно. Я почувствовал, как леденящий ужас заполнил мою душу.

— Но ведь это было утром? — уцепился за последнюю соломинку я.

— Да, когда это было? — присоединился ко мне Борис.

— Да поздно уже было, наверное, часов в полдесятого вечера. Он потом, видно, к вам поехал, а надо было мне действительно его остановить. У него уже был инфаркт в это время, нельзя было ему ходить.

Она еще что-то говорила. Но я уже не слышал ее, а только с ужасом смотрел на Бориса, стараясь не дрожать и не стучать зубами. Тот отвечал мне удивленным взглядом. Видно, за последние несколько часов он успел привыкнуть к мысли, что его покойный тесть возвращался домой. Но постепенно под влиянием моего испуга, он тоже забеспокоился. А Мария Семеновна все продолжала и продолжала свои воспоминания об их общей юности. Наконец, она очнулась и, заметив, наше состояние, извинилась.

— Ой, что же это я делаю? — сказала она. — Вы ведь и так переживаете, по вас видно, а я к вам пристала со своими разговорами. Только расстраиваю еще больше. Ну, идите, идите, у вас, наверное, сейчас хлопот много.

Она попрощалась и пошла дальше, а мы еще несколько минут не могли сдвинуться с места. Мария Семеновна, это не баба Дуня. Если она сказала, значит, все так и было. Значит, она действительно с ним разговаривала.

В конце концов, мы вновь обрели способность двигаться и молча дошли до двери в теткину квартиру. Борис то и дело искоса поглядывал на меня.

— Слушай, ну что ты так перепугался? Ты ведь тоже видел его и разговаривал с ним в этот вечер, но раньше ты не был таким перепуганным.

— Понимаешь, — с трудом сказал я. — Я постарался убедить себя, что мне все это приснилось. Или у меня была галлюцинация. А обе Фани ошиблись и приняли того сумасшедшего за него. И баба Дуня ошиблась или вообще все выдумала. С нее станется. Но Мария Семеновна ни врать, ни выдумывать не станет. И потом, она ведь говорила с ним, так что ошибиться не могла. Неужели он действительно приходил?

Борис с сочувствием посмотрел на меня.

— Да, — сказал он со вздохом, — тут есть от чего сойти с ума.

На прощание Борис пожал мне руку с виноватым выражением лица.

— Ладно, ты извини, что я тебе не верил. Но сам понимаешь, в такое не так просто поверить. Но когда все говорят одно и то же, то куда деваться? Приходится верить. Ну-ну, у меня такое ощущение, что весь мир сошел с ума. Или это я сошел с ума, уже и сам не знаю.

Он безнадежно махнул рукой и пошел вниз по лестнице, опустив голову и еле волоча ноги. Через несколько ступенек он остановился и нерешительно спросил?

— А на похороны ты придешь?

Я кивнул, хотя вот чего уж мне не хотелось, так это видеть своего хозяина еще раз, даже в гробу.

— Ну, хорошо. Я скажу Марине, она тебе позвонит, когда будем знать время. Ты будешь пока жить здесь у тетки?

— Нет, — быстро сказал я. — Я пойду сегодня же ночевать в общежитие. Там четыре человека в комнате, и в коридоре ходит народ всю ночь.

Он кивнул с пониманием дела и пошел вниз. А я быстро перепаковал все вещи, взял самое необходимое и рванул в общежитие. Позже я пришел еще раз с одним из своих приятелей, и мы забрали все остальное. На следующий день после занятий я забежал во двор, и соседи мне сообщили, когда будут похороны. Они так и остались в неведении обо всем, что происходило в тот страшный вечер и не находили в смерти моего хозяина ничего особенного. На похороны я, конечно, пришел с цветами как положено. Я стоял так, чтобы Борис и Марина меня увидели, но к гробу близко не подходил. Мне показалось, что они тоже стараются не смотреть на лежавшего там мертвеца. Беллочка, закутанная в черный газовый шарф, вообще сидела, не поднимая головы. На кладбище я тоже старался держаться подальше в толпе, и я думаю, и Боря и Марина меня понимали. На поминки я не остался, и вообще с того дня я больше в ту квартиру ни разу не заходил. Через две недели вернулась моя тетка и, зайдя к ней, я узнал, что Беллочка живет у Марины, а квартира стоит закрытая. Потом месяца через два тетка сообщила мне, что они нашли обмен и поменяли эту квартиру и Маринину на одну четырехкомнатную, а где, в каком районе она не знала. Кстати, и тетка моя, вернувшись тоже решила съехаться с сыном, который жил в Ленинграде и через полгода действительно уехала, так что всякую связь с этим домом я потерял, и приходить мне туда стало абсолютно не к кому.

Ну, а теперь я хочу дописать то, о чем я никому никогда не говорил, но чем действительно кончилась та история. Наверное, вы будете меня осуждать, но единственным оправданием мне может служить только то, что я тогда был очень молод, и во мне жил неистребимый дух авантюризма, жажда необычного и желание испробовать свои силы.

Мне уже давно хотелось найти место, где мой хозяин прятал свои деньги. Сидя в своей комнате, я иногда слышал, как Беллочка переворачивала всю комнату, пытаясь их найти, но у нее ничего не получилось, я знаю это точно, потому что слышал, как она говорила это своему Жене. Но неужели этот старик умнее, чем я? Такого просто не могло быть, и я тоже немало времени посвятил поискам. Когда я точно знал, что он у Марины и до позднего вечера не придет, я простукивал стены, рылся в шкафу, поднимал диван, но все было безуспешно. Тогда я решил мыслить логически. Деньги не могли быть спрятаны в кухне или в коридоре, так как на них могли случайно наткнуться соседи. Они точно были в комнате, и к тому же в таком месте, чтобы больной старик, у которого одна рука почти не действовала, мог легко до них добраться. Самой большой и вместительной вещью в комнате был, конечно, шкаф. Внутри не было ничего, это я знал точно, так как не раз устраивал там обыск. Потайных ящиков там тоже не было, это я проверил и не раз. Шкаф был без всяких ножек и плотно стоял на полу. Однажды я стал внимательно осматривать низ шкафа и заметил, что с левой стороны самая нижняя планка какая-то чуть-чуть кривая. Я посильнее нажал на нее, она поддалась и отвалилась. Между шкафом и полом открылось пространство. Я сунул туда руку, и вот она. Заветная коробка была у меня в руках. Чтобы взять что-нибудь оттуда и речи быть не могло. Я думаю, Юрий Давыдович часто пересчитывал свой капитал и точно знал, сколько там было. Да я вовсе и не нуждался так отчаянно в деньгах, чтобы воровать их и нарываться на неприятности. Меня гораздо больше привлекала идея обдумать и совершить какую-нибудь хитроумную авантюру, чтобы почувствовать себя умнее всех и втихомолку посмеяться над всеми. Даже, если старик умрет, я не смогу взять эти деньги просто так, так как тогда они все начнут их искать, и Борис точно уж найдет тайник. И подозрение все-таки падет на меня, а как я уже говорил, я в деньгах не очень нуждался, и главным для меня были не сами деньги, а чувство превосходства, которое я мог испытать. И однажды мне пришло в голову, что, если мой хозяин умрет, пока я живу здесь, хорошо бы заставить их поверить, что это он забрал свои деньги с собой. Лежа по ночам в постели я от нечего делать обдумывал эту идею, и, в конце концов, составил основательный план. Правда, я был уверен, что мне никогда не придется воплотить его в жизнь, но сам план мне нравился. Самым слабым местом там был, конечно, трезво мыслящий Борис, которого не так уж легко было напугать и заставить поверить в ожившего мертвеца, но в том-то и была вся прелесть этой авантюры. Без риска и без трудностей было бы совсем не так интересно. Когда Марина позвонила мне и, плача, сообщила, что Юрий Давыдович умер, а Борис в командировке, мне как будто в голову что-то ударило. Сейчас или никогда я должен был испробовать свои силы, иначе я бы всю жизнь жалел об этом. И я, проклиная себя за то, что так рискую и, возможно навлекаю на себя большие неприятности, чуть ли не помимо своей воли выдал Марине заранее подготовленную историю, о том, как ее отец только что приходил домой. Потом, когда я попросил ее дать мне десять минут, чтобы собрать вещи и подняться к тетке, я вытащил коробку с деньгами, надел старые пальто и шляпу Юрия Давыдовича и, взяв одну из его запасных тросточек, прошел по коридору, шаркая левой ногой и немилосердно стуча этой тросточкой по полу. Я слышал, как соседки отворили двери и даже как одна из них позвала меня, но только пошел быстрее и, выйдя на улицу, сразу же запер за собой дверь. Во дворе я все также подражая походке своего хозяина, направился в дальний угол и там, в темноте закопал коробку в заранее выбранном месте. Потом я снова прошел через двор к выходу, снял под темной аркой пальто и шляпу и прокрался через подъезд в свою комнату. Там я бросил его вещи и побежал к тетке как раз вовремя, чтобы успеть ответить на Маринин звонок. Когда я поехал к ней, в кармане у меня лежала спрятанная баночка от горчицы, наполненная водой и тщательно завинченная. Тогда горчицу продавали в таких наглухо завинчивающихся баночках. У Марины, пользуясь тем, что она осталась стоять у лифта и побоялась войти вместе со мной в квартиру, я легонько обрызгал на вешалке его пальто и шляпу. После того, как я отвез Марину к свекрови, я вернулся в свою комнату и, не зажигая света, включил обогреватель и высушил возле него его одежду, я имею в виду, ту, которую надевал я. Он всегда носил пальто и шляпы только серого цвета, и я не сомневался, что никто из соседей не рассмотрел, были это старые или новые вещи. Ну, а дальше вы уже знаете. Обе Фани и баба Дуня подтвердили, что видели тем вечером Юрия Давыдовича и тем самым помогли мне убедить Бориса. Через два месяца я пришел в этот двор ночью и выкопал коробку. Единственное, чего я не могу понять, это кого видела и с кем говорила Мария Семеновна. Я уж точно не встречался с ней в подъезде и, конечно же, не говорил. Но Мария Семеновна это не баба Дуня. Все знают, что она кристально честный и очень интеллигентный человек. И если она говорит, что видела его и говорила с ним, значит так и было. Значит, он действительно приходил сюда после смерти за своими деньгами? И сказал, что ему плохо, потому что не нашел их? Но как он мог прийти, мертвые не ходят, это я точно знаю. И в тоже время Мария Семеновна не могла соврать. Так все-таки приходил он домой после смерти? Или нет?