Василий В. Головачёв

Призрак сферы Дайсона

1

Российская обсерватория «Астрон» нашла пристанище в кратере Циолковский, который, в свою очередь, располагался на другой стороне Луны. Создана она была в две тысячи девяносто девятом году и наряду с другими обсерваториями и станциями радиотехнического наблюдения за пространством входила не только в российскую национальную систему контроля космоса, но и в общемировую.

«Астрон» представлял собой комплекс сооружений, в который входили три зеркально-линзовых телескопа, сложная решетка радиотелескопа и расположенный под лунной поверхностью резервуар с жидким азотом, представлявший собой антенну нейтринного телескопа, позволявшего обозревать просторы Вселенной чуть ли не до ее видимых границ.

Кроме того, в комплекс входили жилые и бытовые модули, также спрятанные под грунтом на глубине десяти метров, и модуль управления, оборудованный новейшими системами защиты и кванком – квантовым компьютером последнего поколения, по интеллекту не уступающим человеку. Компьютер имел имя собственное – Григорий – и был подключен к сети таких же функционально ориентированных вычислительных машин, служащих науке и ученым на Земле и на других планетах Солнечной системы.

К слову сказать, на Луне таких обсерваторий, принадлежащих другим странам, насчитывалось больше двух десятков, и благодаря взаимодействию их компьютеров система надежно контролировала Солнечную систему, мгновенно высчитывая опасные приближения к Земле комет и астероидов, а также вела исследования и далеко за пределами родной Галактики.

Расположение обсерватории выбирали тщательно, и по всем условиям для работы лучшим районом для ее строительства был определен Циолковский, кратер диаметром сто восемьдесят километров, обладавший центральной горкой, где разместились телескопы, и темным дном, что специалисты посчитали дополнительным преимуществом: телескопам и фотометрам в районе кратера не мешали блики от лунных пород при появлении над горизонтом Солнца.

Десятого августа две тысячи сто семнадцатого года в центре управления обсерваторией дежурила рабочая смена астрономов в количестве трех человек: начальник смены оператор-астрофизик Доминик Гриневский, по легенде – прапраправнук писателя Александра Грина, сорока восьми лет, оператор-астроном Вениамин Барсуков, обладавший фигурой спортсмена-бодибилдера, тридцати лет, и техник-оператор Николай Толочко, выглядевший в свои тридцать три года студентом колледжа.

Каждый из операторов занимался своим делом, располагаясь в креслах с универсальной информационной поддержкой. В нынешние времена не было надобности следить за небом в окуляры телескопов, за людей это делали автоматы, сбрасывая изображения участков космоса на объемные экраны операторов.

Как обычно, первые два-три часа дежурства разговаривали мало, увлеченные созерцанием активности близких звезд и работой с идентификацией излучений и «шумов» эфира.

Гриневский «пас» северный квадрант неба, украшенный созвездиями Ориона, Тельца и Эридана. Барсуков изучал спектры звезд ближнего «засолнечья» в направление на созвездие Кассиопеи. Коля Толочко контролировал все сообщения, поступавшие от общей апертурной сети комплекса, выдаваемые Григорием для изучения обнаруженных аномалий либо в движении небесных тел, либо в их свечении.

Потом начальник смены заказал кофе, к нему присоединился Толочко, и они принялись обсуждать недавнее открытие в созвездии Кеплера мигающей звезды класса К. Гриневский полагал, что звезда мигает из-за того, что вокруг нее крутится облако пыли. Коля Толочко стоял на том, что изменение блеска звезды можно объяснить и невидимой гравитационной линзой, располагавшейся между Кеплером и Солнцем.

– Зря копья ломаете, – вмешался в спор Барсуков. – Есть проблема поинтересней. Не хотите взглянуть?

Коллеги подошли к нему с чашками кофе в руках.

Объемный экран, или виом, как теперь принято было называть современные системы визуального наблюдения, а также телевизоры и компьютерные мониторы, показывал густо заселенную звездами область космоса в направлении на созвездие Ориона. Красное колечко в глубине виома отчерчивало вектор, по которому в данный момент принимал информацию нейтринный телескоп, ласково названный Циклопом.

– Ну и что? – с недоумением сказал Толочко, отбрасывая чуб, падающий на лоб.

– Странная вещь, – сказал Барсуков. – В этом районе вроде бы ничего не видать, ни одной звезды, а Циклоп регистрирует поток нейтрино, будто там прячется звезда.

– А что Григорий?

– Утверждает, что в этом квадранте нет неоткрытых звезд. В каталогах действительно ничего.

– Ну-ка, ну-ка, – заинтересовался Гриневский. – Направь туда остальные наши гляделки.

Барсуков набрал комбинацию на консоли управления, объяснил Григорию, что надо сделать.

Внутри колечка в темноте пространства сформировалось шарообразное облачко искр, похожее на одуванчик.

– Интересно! – выпятил губы Толочко. – Что это может быть?

– Инфракрасный источник.

– Но звезды-то не видно.

– Это, наверное, красный или скорее коричневый карлик.

– Тогда почему его нет в наших каталогах?

– Потому что мы только начали подробно изучать этот квадрант.

– Так. – Гриневский задумчиво допил кофе, изучая необычный «одуванчик» в колечке. – Знаете что, парни, давайте-ка пощупаем его во всех диапазонах. А я свяжусь с КоКо.

Он имел в виду Центр Национальной системы контроля, расположенный в Крыму. В просторечии Центр его сотрудники называли Космическим Контролером, сокращенно – КоКо.

Расселись по своим местам, натягивая шлемы дополнительной реальности, позволяющие получать информацию от всех существующих источников, в том числе из Интернета, и общаться со всеми, кто мог понадобиться в любой момент.

Гриневский связался с КоКо, объяснил ситуацию дежурному комиссару.

Спустя час сам комиссар позвонил в «Астрон»:

– Вы запустили цепную реакцию, парни. Шестьдесят обсерваторий мира – в Чили, Канаде, Китае, в Евросоюзе, на Луне и на всех орбитах изучают Q Ориона. Знаете, какой вывод сделали коллеги в Египте?

– Не-ет, – озадаченно протянул Гриневский.

– Вы открыли «пузырь» Дайсона!

По залу центра управления обсерваторией пронеслась секунда оглушительной тишины. Потом очнулся Барсуков:

– Вы шутите?

Собеседник, находившийся в данный момент на Земле, в помещении Центра КоКо, рассмеялся.

– Ваши имена войдут в историю, парни. Работайте, еще свяжемся.

Толочко посмотрел на застывшего Гриневского.

– Пузырь, он сказал?

– Он имел в виду Сферу Дайсона, – хмыкнул Барсуков. – Невероятно! Я думал – какой-то сбой в системе, в крайнем случае – невидимое облако газа.

– Работаем, открыватели пузырей, – сказал Гриневский, усилием воли возвращая себе рабочий тонус.

2

Неделю они отдыхали на базе после возвращения из космических далей, оставив за кормой корабля едва ли не две сотни световых лет и звезду-фуор ипсилон Кормы Корабля. Отсутствовал только бортинженер и кванконик корабля Леон Батлер. У него в Рязани жена родила двойню, и он отпросился у руководства Роскомоса навестить семью.

Остальные отдыхали на территории комфортного городка Циолковский, выросшего еще столетие назад на окраине российского космодрома «Восточный», отсыпаясь после трудного похода к оранжевой звезде, располагавшейся в ста восьмидесяти световых годах от Солнца, и радуясь общению в теплой компании.

По вечерам собирались в клубе космонавтов, где часто выступали известные театральные и музыкальные коллективы, либо играли в волейбол и баскетбол на площадках базы.

Восемнадцатого августа в планах у экипажа была запланирована встреча с командой планетолета «Анадырь», экипаж которого славился своими победами над командами космодрома и других космических судов.

Собрались на площадке базы в семь часов вечера, когда дневная жара спала и на леса вокруг космодрома опустился прекрасный летний вечер, напоенный запахами трав и цветов.

Играли пять на пять: у команды «Дерзкого» отсутствовал пасующий, роль которого мастерски исполнял Батлер, у команды «Анадыря» также отсутствовал игрок, один из доигровщиков, в последнюю минуту отказавшийся играть по неизвестной причине.

Капитаном команды «Дерзкого» был Виталий Бугров, он же – капитан корабля, в молодые годы неплохо выступавший за команду Хабаровского края. Роль диагонального нападающего команды исполнял молодой и горячий Ваня Ломакин, рост которого – два метра восемь сантиметров – и отличная прыгучесть позволяли ему легко преодолевать блок соперника.

Судил встречу штатный тренер космодрома полковник Веселов, возглавлявший и его сборную команду, несмотря на возраст, продолжавший работать в бригаде технического обслуживания космодрома.

Впрочем, судьи в нынешние времена на официальных чемпионатах, как внутренних, так и мировых, считались таковыми номинально. Контролировали ход игр дроны и всевидящие компьютеры, хотя слово «живого» судьи пока еще считалось законом.

В этот вечер техника судейства не включалась. Встреча организовывалась как товарищеская, и одного судьи сочли достаточным.

Команда «Дерзкого» начала уверенно. Ломакин забивал мячи почти стопроцентно, ему помогал Бугров, исполняющий обязанности доигровщика, пасовал, и очень качественно пасовал, главный навигатор корабля Андрей Нарежный, и первый сет «дерзяне» выиграли со счетом 25–19.

Вторую неожиданно проиграли 25–23, расслабились, посчитав, что противник слабее.

Третью с трудом вытянули, выиграв со счетом 29–27.

Ломакин начал злиться, так как ему показалось, что его засуживают.

В четвертой партии созрел конфликт. Ломакин пробил чисто, однако Веселов отдал мяч сопернику, показав, что Иван задел сетку, и двадцатипятилетний оператор вспомогательных систем «Дерзкого» вспылил.

Сначала он сделал несколько выразительных жестов, один из которых можно было счесть неприличным. Затем громко высказал свое недовольство предвзятым судейством. А когда шестидесятилетний Веселов, тощий и длинный как жердь, сделал ему замечание, Ломакин вспыхнул и усомнился в квалификации судьи, посоветовав ему «пасти козлов, а не судить интеллектуальнейшую из игр».

Началась перепалка, в которую вступили игроки обеих команд. Бугрову пришлось приложить немало усилий, чтобы успокоить оператора экипажа и свести конфликт к нулю.

В конце концов все дружно пожали друг другу руки и доиграли сет. «Дерзкий» выиграл. Но в раздевалке Бугров отвел подчиненного в сторонку и осведомился голосом строгого отца:

– В чем дело, Иван? Какая муха тебя укусила?

Ломакин закусил губу. С одной стороны, он чувствовал себя правым, с другой – понимал, что нельзя давать волю своим чувствам на площадке, да еще в компании друзей.

– Извините, Виталий Семенович, больше не повторится.

– Ты не ответил на вопрос.

Ломакин отвел глаза.

– Да так… есть причина…

– Говори.

– Я встречаюсь с его дочерью…

– Кого – его?

– Василия Поликарповича… Веселова.

Бугров присвистнул.

– Хорош сюрприз! Давно?

– Полгода. – Ломакин насупился. – Не знаю, почему Василий Поликарпович так суров ко мне, поводов вроде не давал, но он меня явно невзлюбил.

– За что?

– Да бог его знает! Не приглянулся я ему.

– А может быть, он просто проверяет твою выдержку?

Ломакин наморщил лоб, размышляя.

– Виталий Семенович, – позвал Бугрова второй навигатор корабля Альберт Полонски, – вас ждать?

– Сейчас. – Бугров похлопал молодого человека по плечу. – Думай, Ваня, думай и проявляй сдержанность. Уравновешенные мужики нравятся больше нервных не только дамам.

– Я стараюсь.

– Пока что это у тебя плохо получается.

Приняли душ.

До жилого корпуса космонавтов пошли пешком. Погода благоприятствовала хорошему настроению, неприятности отошли на второй план, победа добавила энергии, и в конце концов начал улыбаться и Ломакин.

А в холле здания их ждал подтянутый молодой человек с короткой стрижкой «скошенный луг», в сером унике официала канцелярии.

– Майор Точкин, – представился он. – Адъютант начальника Центра управления полетами Волгина. Виталий Семенович, генерал просит вас навестить его в удобное для вас время.

– А почему вы мне не позвонили? – в недоумении поднял брови Бугров. – Решили передать просьбу лично?

– Андрей Харлампиевич только что вернулся домой. – Точкин поднял глаза к потолку, давая понять, где сейчас Волгин; генерал жил в этом же доме, только на тридцать седьмом этаже. – Я проводил его, хотел вам звонить, а тут вы навстречу.

– Что случилось?

– Ничего особенного. Я понял так, что вам предложат новый дальний поход.

Бугров мельком глянул на лица сопровождавших его членов экипажа.

– Куда, если не секрет?

– Очевидно, к Ориону.

– Снова к фуору?

– Нет, на этот раз подальше. В квадранте омикрон два-зет Ориона обнаружен интересный объект. Но вы сами все узнаете.

– Что за объект? – полюбопытствовал Полански.

– Сфера Дайсона, – ответил Точкин равнодушно.

3

Космодром Коперник, расположенный в одноименном лунном кратере, был построен в конце двадцать первого века и принадлежал изначально России. Но после ликвидации террористического интернационала, распада НАТО и достижения полноценного всеобщего мира на Земле с него начали стартовать и космические корабли других держав, а также космолеты, принадлежащие Международному Совету космических исследований, объединившему все космические агентства, в том числе российский Роскосмос, американское НАСА и китайское Го Цзя Хан Тянь Цзюй.

Бугров с командой прибыл на космодром Коперник девятнадцатого августа, приняв предложение руководства Роскосмоса, поддержанное Международным Советом, отправиться к только что обнаруженному объекту, получившему название Сфера Дайсона. Руководство колебалось, испытывая сомнения в полноценной реабилитации экипажа корабля после полета к звезде-фуору, но Бугров заверил Волгина, что все космонавты здоровы как быки и готовы лететь хоть к черту на кулички. Тем более что «Дерзкий» позволял это сделать, рассчитанный свободно преодолевать громадные космические расстояния за считаные часы, а то и минуты. И Волгин дал добро.

«Дерзкий» действительно оправдывал свое имя.

Это был космолет, изготовленный по новейшим технологиям, обладавший ГСП-тягой, обеспечивающей ему скорость в тысячи раз выше световой. Впрочем, о реальной скорости относительно физических объектов говорить не приходилось. Генератор «свертывал» пространство в «струну», и корабль не разгонялся, как реактивный снаряд, а как бы проваливался в трещину в вакууме, то есть, по сути, создавал вакуумный «дефект», подобный трещине в сплошном поле льда, и оказывался в нужном районе космоса практически мгновенно. Другое дело, что расчеты «пробоя» требовали тщательного учета всех объектов и полей по вектору движения, а это занимало немало времени.

Конструкторы корабля при его создании использовали не только фрактал-дизайн, но и модульную сборку, позволяющую менять внутренние интерьеры, увеличивать объемы трюмов и сокращать вспомогательные помещения.

Команда Бугрова количеством в шесть человек разместилась в центральном модуле управления, называемом то бункером, то мостиком, хотя каждый член экипажа имел для отдыха персональную каюту. От кубриков на несколько мест для «матросов» давно уже отказались.

Точно так же устроились с комфортом и пассажиры – исследовательская группа в количестве пяти человек. Руководил ею пятидесятилетний доктор физико-математических наук Шустов. И если в экипаже была только одна женщина – Ирина Легрова, доктор медицины, то в команде Шустова насчитывалось сразу две: Фьоретта Месси, красивая жгучая брюнетка двадцати семи лет, и Карла де Лонгвиль, археобиолог и ксенолог-психолог, суровая дама-блондинка сорока двух лет от роду. Обе были не замужем, и мужчины относились к ним с повышенным вниманием, хотя не забывали и о политкорректности.

В двенадцать часов по универсальному времени экипаж и пассажиры попрощались со свитой провожающих, в которую входили возбужденные ученые, представители Международного Совета космических исследований, руководители Роскосмоса и родственники улетавших, и скрылись в гармошке переходного рукава, протянутого от купола космовокзала к громаде корабля, геометрически совершенные формы которого делали его квазиживым зверем космоса, приготовившимся к прыжку.

Заняли места согласно штатному расписанию.

– Стандартный режим, – объявил Бугров, вселившись в гнездо капитанского ложемента, способного в чрезвычайных ситуациях превратиться в модуль высшей защиты.

Это означало, что старт будет происходить без каких-либо форс-мажоров, и тревожиться не стоит. Никто не ставил перед экипажем задачи добраться до цели любой ценой, по экстремальному императиву, хотя специалисты, разумеется, жаждали поскорее выяснить, правы ли они, назвав обнаруженный объект Сферой Дайсона.

– Все мировые астрофизики на ушах стоят, – с легкой улыбкой заметил по этому поводу при расставании Волгин. – Мало кто верил, что какая-то цивилизация решится на такую грандиозную стройку.

Он имел в виду, что земные ученые еще сто пятьдесят лет назад предложили идею создания вокруг звезды сферы, получившей впоследствии название Сфера Дайсона, для полной утилизации ее энергии. Но всерьез о реализации таких грандиозных сооружений никто не рассуждал.

– Это же не первая встреча с ксенотиками, – ответил Бугров с недоверием. – По крайней мере на десятке открытых планет у других звезд обнаружены развалины древних цивилизаций. А на планетах фуора мы вообще обнаружили живых.

– С этими фуорянами еще разбираться и разбираться, – пожал плечами генерал. – Они то есть, то их нет. Туда скоро пошлют экспедицию коммуникаторов. Но Сфера Дайсона – не менее интересный объект, многие хотели бы пощупать ее руками. Вам доверили первыми сделать это. Желаю удачи, капитан. Ждем вас с надеждой, что вы принесете добрые вести и не встрянете в межзвездный конфликт. А то и привезете инопланетян для контакта.

– Будем стараться! – пообещал Бугров.

Через четверть часа «Дерзкий» взмыл в черное лунное небо, используя эгран – генератор антигравитации, а еще через полчаса исчез во тьме пространства, направляясь в глубины созвездия Ориона.

4

Найти цель, практически не испускающую излучений, кроме потока почти неуловимых нейтрино, оказалось непростым делом.

До района расположения предполагаемой Сферы Дайсона «Дерзкий» добрался быстро, всего за три часа, из которых два часа пятьдесят девять минут ушло на подготовку прыжков в «трещины», после того как он отдалился от Луны на один миллион километров, и лишь десять секунд было потрачено на включении ГСП-хода и сами прыжки.

В созвездие Ориона по каталогам земных астрономов входит около трехсот звезд. Большинство из них были открыты сравнительно недавно – в течение последних полусотни лет, так как они представляли собой неяркие объекты – красные или коричневые карлики либо звезды, скрытые облаками пыли.

С Земли участок неба в направлении на омикрон два-два зет Ориона вообще не содержал источников света, а поскольку Сфера Дайсона тоже не должна была светиться в регистрируемых телескопами диапазонах электромагнитного излучения, за исключением инфракрасного и микроволнового, компьютеру «Дерзкого» по имени Эрг пришлось приложить немало усилий, прежде чем корабль смог сориентироваться и вторым ГСП-прыжком добраться до цели.

«Дерзкий» замер перед пугающе черным провалом, занимающим почти все поле обзора. Диаметр провала, заслонившего звезды глубин Ориона, был равен полутора астрономическим единицам, что составляло около двухсот двадцати пяти миллионов километров. Примерно таков был диаметр орбиты второй планеты Солнечной системы – Венеры, и вполне можно было ожидать, что внутри этой черной сферы, испускающей слабое инфракрасное излучение (что стало доступно аппаратуре корабля только с расстояния в пять миллионов километров), прячется планета, закрытая непроницаемым для света пузырем.

– Подходим ближе, – объявил Бугров. – Режим «Чужой».

Пассажиры зароптали. Императив под названием «Чужой» представлял собой инструкцию по поведению земных косморазведчиков при встрече с чужой агрессивной жизнью. В представлении же экспертов и ученых исследовательской группы Сфера Дайсона хотя и представляла собой искусственный объект, но не связывалась с агрессивными действиями ее создателей. Однако объяснять свое решение капитан не стал, и ропот стих.

«Дерзкий» набрал скорость, используя эгран, и за час приблизился к невидимому «пузырю» на четыре миллиона километров, включив все свои системы обзора и анализа пространства.

Оболочка Сферы почти не отражала свет звезд, поэтому приходилось полагаться только на показания датчиков, принимающих низкочастотное излучение, микроволны и гравитационные поля.

Компьютер нарисовал синтезированное из разных изображений общее, в приближении к нормальному человеческому зрительному восприятию, и космонавты увидели в глубине экрана бугристую синеватую стену, удивительно напоминающую поверхность океана во время сильного волнения. Только застывшую. Впечатление складывалось такое, будто Сфера была сформирована слоем кипящей воды, замерзшей под ударом холода космического пространства и сохранившей свою волнистую форму.

– Лед! – пробормотал Томас Нурманн.

– Этого не может быть! – возразил Шустов.

– Почему не может?

– Лед слишком хрупок для строительного материала Сферы. А мы видим сплошное поле.

– Там видны трещины… как будто…

– Для сохранения формы под воздействием неравномерного гравитационного поля звезды материал оболочки Сферы должен быть на порядки прочнее стали. Лед давно растрескался бы и образовал облако астероидов и ледяных глыб. А мы видим непроницаемую твердую поверхность, не отличимую от поверхности планеты. Эрг, какова масса объекта?

– Приблизительно один миллион земных, – ответил компьютер.

– При объеме Сферы с радиусом в треть ае можно предположить, что звезда, которую она окружает, – красный или оранжевый карлик. Даже если внутри вращается какая-нибудь планета.

– А если создатели Сферы использовали для ее строительства все внутренние планеты?

– Вряд ли там уместилось бы много планет, не больше двух-трех, в то время как на такую работу требуется по меньшей мере строительный материал сотни планет. Тем более что это наверняка не лед. Эрг, высвети нам таблицу спектрального анализа.

Компьютер выдал на ложементы экипажа и кресла пассажиров все данные, какие имел.

– Да, это не лед, – согласился Нурманн. – Но и не горные породы. И не металл. С ума можно сойти! Из чего она сделана?

– Похоже, это чистый углерод.

– Алмаз?!

– Виталий Семенович, – вызвал капитана Шустов. – Надо садиться. Издали мы ничего не определим.

– Предлагаю сначала облететь этот шарик кругом, – сказал Бугров. – Найдем подходящее место для посадки и приземлимся.

Возражений не последовало.

«Дерзкий» приблизился к Сфере еще на полмиллиона километров и направился вокруг «застывшего алмазного океана», постепенно снижаясь.

Стали видны «полыньи» – гигантские гладкие поля «льда», покрытые более темным материалом, нежели «волны» и «торосы», а также кратеры и ямы. Но все они были неглубокими, до полусотни метров, и не пробивали оболочку Сферы насквозь.

Компьютер после сотен измерений формы Сферы и дистанционного анализа ее пород выдал свои выводы: Сфера действительно имела практически близкую к идеальной сферическую форму, а материалом ее оболочки является обычный углерод, но в абсолютно необычном кристаллическом состоянии.

– Суперфуллерен! – назвал этот материал Нурманн. – Жаль, что не алмаз.

– Этого не может быть! – повторил свое заклинание Шустов.

– Но это факт, – посочувствовал ему Нурманн. – Наверное, Сфера сохранила форму именно из-за прочности этого суперуглерода.

Женщины экспедиции молчали. Они являлись специалистами в других областях науки и ждали своего часа, чтобы применить знания в деле.

– Еще один круг, – объявил капитан Бугров. – Теперь в меридиональном направлении, если не возражаете.

Никаких ориентиров, конечно, Сфера не имела, ее магнитное поле практически равнялось нулю, и определить, где север, где юг, было невозможно. Однако для удобства навигации Эрг взял противоположные районы Сферы в качестве полярных реперов, чтобы можно было ориентироваться относительно ее поверхности, и она получила условные «экватор», «северный полюс» и «южный полюс».

«Дерзкий» перестал наматывать круги в широтной полосе и направился к «северному полюсу».

А через некоторое время система визуального контроля корабля получила с поверхности отраженный сигнал, и Эрг доложил:

– Фиксирую выход металла.

Оживились не только эксперты исследовательской группы.

– Капитан, разрешите разведрейд? – азартно предложил изнывающий от безделья Ломакин.

– Присоединяюсь! – одобрил его идею Филипп Каледин, входящий в команду исследователей в качестве оператора беспилотных систем и пилота шлюпа.

– Согласен с вами, – отозвался Шустов. – Виталий Семенович, как вы смотрите на посадку?

– Оценим объект и решим, – сказал Бугров.

С высоты в двести километров, на которую опустился корабль после сообщения Эрга, стали отчетливей видны «выходы металла».

К удивлению космонавтов, это оказался космический корабль, судя по его форме, мало отличимой от ракетных систем землян начала двадцать первого века.

– Капитан! – разволновался Ломакин. – Похоже, мы здесь не первые?!

– Может быть, это корабль строителей Сферы? – нерешительно сказал Нурманн.

– Такой примитивной формы? Строители смогли вырастить Сферу из углерода и при этом пользовались допотопными реактивными ракетами?

– Форма не всегда отражает содержание.

– Эрг, пакет «К» в сигнале! – скомандовал Бугров.

Компьютер выполнил распоряжение капитана, послав вниз на всех доступных диапазонах связи программу контакта, разработанную учеными-ксенологами Земли. Программа была продублирована на четырех языках: русском, китайском, английском и математическом.

Однако ответа не последовало. Торчащий из неглубокого кратера чужой космолет остался нем и недвижим. Не сверкнул ни один лучик света, не шевельнулся ни один люк, если они там, конечно, были, в эфир не просочился ни один радиосигнал.

– Еще раз.

Однако ни на второе послание, ни на третье чужак не ответил, оставаясь глыбой мертвого металла, хотя с виду он поврежден не был.

– Садимся! – сказал капитан Бугров.

«Дерзкий» пошел на посадку.

5

Корабль инопланетян оказался не только не поврежденным внешне, он и внутри создавал впечатление вполне работоспособного сооружения, готового к полету. Войти в него не составило труда, так как его люки оказались открытыми. А вот куда делся экипаж космолета, осталось загадкой.

Разведчики – Ломакин и Каледин – обнаружили в центре управления корабля, мало отличимом от командных постов земных ракет, только два трупа. Существа походили скорее на крупных лемуров, чем на людей, и, судя по их позам и наличию оружия в лапах, они просто-напросто убили друг друга. После чего никто в рубку управления так и не вошел. Компьютер корабля по истечении длительного времени (Шустов определил этот временной отрезок в пятьсот лет) перешел в спящий режим, не получая никаких сигналов и распоряжений от хозяев, после чего открыл люки и стал ждать.

В течение двух последующих суток на «ракете» побывали все пассажиры «Дерзкого» и свободные от вахты члены экипажа.

В «ракете» и вокруг нее были развернуты исследовательские комплексы, и ученые начали искать причину странного происшествия, после которого корабль так и не стартовал на свою родину.

Вскоре удалось оживить компьютер космолета, подключив внешнее элктропитание, по параметрам близкое к земному, и выяснить, что численность его экипажа достигала четырнадцати «лемуров», но все они на борту корабля почему-то отсутствовали. Ксенологини экспедиции проанализировали последние видеозаписи в памяти компьютера «ракеты», разработали модель взаимодействий членов экипажа между собой и сделали вывод, что «лемуры» обнаружили какой-то «артефакт» на поверхности Сферы, начали его исследовать, но поссорились и перебили друг друга.

– Что за артефакт они нашли? – спросил Бугров у Шустова, буквально поселившегося в «ракете».

– Не знаю, – ответил глава группы.

– Почему вы решили, что речь идет об артефакте?

– Понимаете, Виталий Семенович, язык этих братцев по разуму пока не поддается расшифровке, мы интерпретируем записанный их компьютером видеоряд. Артефакт – это наш перевод, так сказать.

– Где он находится?

– Точного района расположения компьютер почему-то не знает, но, по всей видимости, где-то недалеко от корабля, надо искать.

– Они пешком передвигались?

– В их транспортном трюме остался всего один аппарат, напоминает летающую тарелку. Наверное, они передвигались на таких «тарелках».

Поднимать корабль над поверхностью Сферы не хотелось, и Бугров вызвал Ломакина:

– Иван, обследуй этот район «моря» по развертывающейся спирали. Лемуры где-то наткнулись на артефакт, а летали на «тарелках».

– Понял, капитан, – ответил оператор, чей шлюп в этот момент находился рядом с лемурской «ракетой». Ему тоже удалось побывать внутри инопланетного корабля, но его помощь исследователям была не нужна.

– Высылаю тебе в помощь два дрона, – добавил Бугров.

Шлюп взлетел.

«Дерзкий» выстрелил очередью беспилотников, имеющих видеокамеры и датчики.

На стекло шлема Ломакина легла призрачная картинка изломов «углеродного льда», передаваемая дронами. Хотя пока что их информация была лишней, он и сам все прекрасно видел.

Искать артефакт долго не пришлось.

Сначала беспилотники зафиксировали нечто вроде необычной формы – чисто губа кита! – «ледяную» арку в километре от «ракеты» лемуров, затем компьютер шлюпа поймал отраженный от арки сигнал локатора, и стало понятно, что «арка» накрывает некую щель или пещеру, уходящую в глубь «ледяного» слоя Сферы, в которой находится что-то металлическое.

– Нашел!

– Не спеши, – осадил молодого человека Бугров. – Продолжаем работать по протоколу «Чужой», не забывай.

– Как можно, капитан? Хотя ничего опасного не наблюдаю, все тихо-мирно.

– Тем не менее лемуры погибли.

– Они перестреляли друг друга.

– Могу подстраховать, – раздался в наушниках рации голос Каледина.

– Благодарствую, Фил, я справлюсь, – ответил Ломакин.

– Отправляйтесь следом, Филипп, – сказал Бугров. – Пойдете парой. Надеюсь, вам не надо напоминать…

– О протоколе? – весело подхватил жизнерадостный Каледин. – Нет, капитан, я помню.

– Подключайте к системам контроля дроны.

– Ок.

– Иван, жди коллегу.

Ломакин хотел было процитировать капитану классика: кто не рискует, тот не пьет шампанского, – но не отважился.

– Слушаюсь, капитан.

Через минуту кибер-пилот шлюпа подвесил аппарат над синеватой в лучах прожектора, мутно-прозрачной «ледяной» «губой кита-кашалота».

По сути, это был карниз над щелью «пасти кашалота», образованный почти горизонтальной пластиной «льда».

Ломакин направил внутрь темной «пасти» луч прожектора.

Рядом завис катер Каледина:

– Что нашел?

– Внутри что-то блестит.

– Надо выйти и посмотреть.

– Сначала запустим дрон, дружище.

– Соблюдаем СРАМ? – засмеялся Каледин. – Срам, да и только.

Ломакин вспыхнул, но сдержался.

– Срам будет, если мы ошибемся.

Беспилотник, напоминающий небольшого размера речного ската, скользнул под «губу кашалота».

Над консолью управления шлюпом вырос призрачный лист экрана, развернулся объемным окном. Прожекторов дрон не имел, но его видеокамеры обладали высокой чувствительностью, и света бортового осветителя хватало, чтобы в подробностях рассмотреть открывшееся пространство пещеры, напоминающей глотку гигантского кита.

Высота «глотки» достигала четырех-пяти метров, ширина – более двух десятков метров, а задний ее конец был не виден, так как уходил под углом в тридцать градусов в глубины «ледяного» слоя Сферы.

Округлый потолок пещеры был волнистым, как стиральная доска, словно действительно представлял когда-то слой воды, покрытый извилистыми волнами. Пол пещеры также представлял собой взбаламученный слой «воды», покрытый барашками замерзших волн.

В центре пещеры стояла знакомая лемурская «летающая тарелка» с распахнутым боковым люком. За ней, ближе к дальнему концу полости, располагалась вторая. А между ними неподвижно лежали два лемура в тускло мерцающих серебром скафандрах. С оружием в руках, вполне похожим на земные пистолеты.

– Трупы! – прокомментировал изображение Филипп; он тоже получал передачи беспилотника. – Что здесь происходит?! С какого бодуна они устроили разборки меж собой?!

– Надо разбираться. Но я вижу только два тела, где остальные?

– Предлагаю двинуться дальше, в глубь пещеры. Больше им некуда деться.

– Давай, все равно придется когда-нибудь проверить этот ход. Я пойду первым.

– Почему ты?

– Потому что прилетел сюда первым.

– Какое это имеет значение?

Ломакин снова почувствовал коготок раздражения, процарапавший голову, однако и на этот раз сумел взять себя в руки.

– Отвечаешь за спину, дружище.

Шлюп мягко скользнул в «глотку кашалота» глыбой жидкого металла, преобразуя форму корпуса из идеальной капли в линзу с «крылышками». Это был аппарат-трансформер, имеющий множество геометрических вариантов преобразования тела, способный двигаться в любых жидких и газовых средах и даже протискиваться в узкие щели.

Филипп был вынужден последовать за оператором «Дерзкого».

Зависли рядом с «тарелками» лемуров, отрабатывая пункты императива «Чужой»: мигали прожекторами, включив рации на непрерывный запрос-дозвон, всматривались в столбцы символов и цифр, ползущие по внутренним поверхностям шлемных стекол, означающие параметры внешней среды, вслушивались в голоса бортовых компьютеров, оценивающих степень внешних угроз, держали пальцы, условно говоря (компьютер оружейных систем реагировал на их мысли), на «гашетках пулеметов»: десантные шлюпы класса «броненосец» мало в чем уступали по защищенности модулям высшей защиты класса «голем», а оружием обладали таким же: «громобоями» – высоковольтными разрядниками, лазерами и ракетными комплексами «Оса-2100».

– Сквозняком тянет… – пробормотал Ломакин.

– Каким еще сквозняком? – удивился Каледин.

– Нехорошим… не чуешь?

Филипп помолчал.

– Ничем не пахнет… ты пошутил?

– Это не запах… что-то на уровне подсозналки… такое впечатление, будто гниет куча навоза…

Каледин засмеялся.

– Ну и фантазия у вас, маэстро! Стихи, случайно, не пишете? Предлагаю сделать бросок вперед, надо же выяснить, куда подевались остальные лемуры.

Его катер первым устремился в горловину пещеры, ощупывая пол, стены и потолок лучом прожектора.

Ломакин сдержал негодующий окрик, подумав, что нет смысла спорить, кто главный и кто первый. Они в этом рейде были на равных. Хотя так и подмывало осадить горячего оператора исследовательской группы, сующего нос «поперек батьки в пекло».

Дальний конец пещеры действительно уходил под слой «льда» под углом в тридцать градусов, пока не превратился в суживающуюся вертикальную шахту.

– Не спеши, – сказал Иван, ощущая неприятный ветерок, шевелящий волосы на затылке. Это был не страх, а нечто другое, ожидание недобрых событий, каких-то негативных сюрпризов, запах тления, навеянный трупами инопланетян, ветерок опасности, который он назвал «сквозняком», и что-то еще, темной пропастью нависшее над головой.

Каледин не послушался.

– Дрон ничего опасного не видит, – весело сказал он.

– Тоннель сужается…

– Если уж «тарелки» лемуров тут пролезли, а они не меньше наших «броненосцев», то и мы протиснемся.

Дальше передвигались молча, разглядывая кольчатые неровные наплывы стен шахты, превратившейся в бликующую глазурью кишку.

– Похоже, здесь поработали плазменные резаки, – заметил Филипп. – Как ты думаешь, кто пробивал ход? Хозяева Сферы или лемуры?

Ломакин не ответил, хотя сам задавал себе те же вопросы.

Опустились примерно на километр.

Дрон, ласточкой скользивший в авангарде отряда, отметил расширение хода, впереди на стенах появился красноватый отблеск, словно тоннель был освещен, и шлюпы один за другим вылетели из тоннеля в распахнувшуюся пропасть пространства, пронизанного лучами багровой звезды. Зависли над устьем тоннеля, завороженно разглядывая открывшийся взору ландшафт.

Сфера Дайсона действительно представляла собой оболочку сферической формы, охватывающую значительную часть космоса со звездой в центре системы.

Звезда была класса красных карликов и испускала густой красный, ближе к багровому и вишневому, свет, озарявший Сферу изнутри.

Внутренняя поверхность Сферы представляла такое же «ледяное» поле с застывшими барашками волн, каким казалась ее внешняя поверхность. Края Сферы плавно уходили вверх на недосягаемую высоту, образуя вогнутую чашу, края которой исчезали где-то на невероятной высоте. Вернее, растворялись на фоне сгущающейся черноты внутреннего пространства Сферы.

«Кротовая дыра» тоннеля, проплавленная в оболочке Сферы неведомо кем, была окружена валом рыхлого с виду черного материала, напоминающего сажу.

Ломакин вспомнил, что вся Сфера отлита из модификаций углерода.

А дальше, за валом, до самого «горизонта» на высоте тысяч километров шла настоящая мусорная свалка!

Вся волнистая поверхность «углеродного льда» была покрыта холмами, сложенными миллионами разнокалиберных контейнеров разной геометрической формы, грязно-серыми тюками (ни дать ни взять – матерчатые мешки, какими пользовались когда-то земляне), пузырями «пластиковых» пакетов и скоплениями обломков каких-то конструкций. Куда бы Ломакин ни кидал взгляд, он видел горы и горы мусора, бочек, мешков, пакетов, контейнеров и, образно говоря, «битой посуды». Лишь кое-где виднелись свободные от мусора «полыньи» да редкие сооружения наподобие земных четырехугольных пирамид. Облитые светом близкой звезды, цвета запекшейся крови, они казались кусками мяса, разбросанными по равнине Сферы, и даже смотреть на них почему-то было тревожно.

– Ты что-нибудь понимаешь? – нарушил молчание Филипп.

– Свалка…

– Что?!

– Свалка отходов жизнедеятельности хозяев Сферы.

– Ты считаешь, что они создали Сферу, чтобы сбрасывать на нее мусор?!

– Почему нет?

– Чушь собачья!

– Поосторожней в выражениях, дружище.

– А то что?

Ломакин с трудом погасил вспыхнувший в душе огонек гнева.

– Посмотри левее, на пирамиду, ничего не видишь?

– Нет.

Ломакин тронул шлюп с места и остановил его над валом «мусора», уходящего к угрюмой черно-бордовой пирамиде вздутием вены на человеческой руке. У самого начала вала лежала лемурская тарелка, уткнувшись развороченным носом в гору «мешков».

Подлетел шлюп Каледина.

– Ну и зрение у вас, маэстро. Похоже, лемуры устроили ДТП.

– Катер взорван изнутри.

– С чего ты взял?

– Посмотри повнимательней на остатки катера. Он сначала взорвался, а потом врезался в горку «мешков». Надо все осмотреть, остальные лемурские катера тоже должны быть здесь.

Он велел беспилотнику подняться повыше и летать кругами с увеличивающимся радиусом. После чего направил шлюп к пирамиде.

Летающую технику лемуров они обнаружили одновременно – дрон и сам Иван. Три «тарелки» лежали в ложбинах между горами контейнеров, еще одна воткнулась носом в пирамиду, пробив ее грань. Было видно, что лемурские катера повреждены, а возле контейнерных гор лежат знакомые тела в тускло отсвечивающих кровавыми бликами скафандрах. Когда-то здесь развернулась битва между лемурами, хотя понять причины их агрессии друг к другу было невозможно.

– С ума они посходили, что ли? – пробормотал Каледин.

Ломакин попробовал связаться с капитаном, но не смог. Оболочка Сферы экранировала радиоволны.

– Уходим.

– Мы даже не осмотрелись как следует.

– Для первого раза достаточно. Доложим начальству и вернемся сюда с аппаратурой и специалистами.

– Возвращайся, а я хочу привезти побольше информации.

Шлюп Каледина двинулся к пирамиде, которую протаранила лемурская «тарелка».

Ломакин бросил свой катер между «броненосцем» Филиппа и пирамидой.

– Не дури, Фил! Здесь происходит что-то непонятное! Члены экипажа космолета просто так не станут стрелять друг в друга! Вдруг в этих контейнерах или в бочках спрятаны вирусы? Или какие-нибудь опасные наркотики, психотропики, еще какая-нибудь зараза! Мы рискуем подхватить жуткую болезнь! Надо срочно сообщить старшим!

– Ну и лети, докладывай, если ты младший. – Филипп хихикнул. – Маменькин сынок. А я тут поищу чего-нибудь существенного.

Ломакин с трудом погасил приступ бешенства.

– Фил, не сходи с ума! Протокол «Чужой» запрещает рискованные маневры без обсуждения ситуации! Если лемуры заразились, отчего и перестреляли друг друга, то эта свалка чудовищно опасна!

– Да ладно тебе, Иван, «броненосцы» прекрасно защищены.

– Идем назад!

– А то что? Откроешь огонь? Так я отвечу!

– Идиот! – выдохнул Ломакин, судорожно отгоняя мысль выстрелить.

– Эй, пацан, ответишь за базар! – озлился Каледин. – Прочь с дороги!

Черное облако ослепляющей ненависти опустилось на голову. И чтобы не поддаться ему, Иван последним усилием воли скомандовал киб-пилоту:

– Домой!

Шлюп развернулся и прыгнул к тоннелю.

Вслед ему донесся хохот Каледина…

6

Бугров выслушал сообщение Ивана с непроницаемым видом. Поднял на оператора холодные глаза:

– Я правильно понял? Каледин первым завелся?

Иван вспыхнул, но глаз не отвел.

– Клянусь здоровьем!

– Ладно, иди, разберемся.

– Но он там один…

– Вернулся парень, пару минут назад.

Ломакин с облегчением вздохнул.

– Тогда ладно.

– Иди, Шустов собирает свою команду, расскажешь, что знаешь. Потом решим, кого и когда посылать в ту дырку.

Иван быстро привел себя в порядок, посетив санузел каюты, и поспешил в кают-компанию.

В уютном отсеке отдыха собрались члены экспертной группы. Ждали обоих пилотов, чтобы выслушать их обстоятельный рассказ о полете сквозь оболочку Сферы.

Оказалось, Каледин прибыл на совещание раньше Ивана, и, судя по тому, как разговоры в кают-компании стихли, он как раз в этот момент вспоминал Ломакина. Смущенно отвел глаза, когда Иван переступил порог кают-компании.

– Иван, почему вы бросили нашего оператора одного? – с укором проговорил седеющий, бородка клинышком, Шустов.

Ломакин вскинул брови, залился краской, попытался поймать взгляд Филиппа.

– Я не бросал! Он может подтвердить. Наоборот, я предложил вернуться вместе, но он остался. Фил, почему ты молчишь?

– Я не молчу, – проговорил Каледин. – Мы… не поняли друг друга.

– Ну коли так, попрошу обоих придерживаться существующих правил: работать только в паре. – Шустов кивнул на стул: – Присаживайтесь, Иван.

Ломакин сел, успокаивая дыхание.

– Филипп уже вкратце ввел нас в курс дела, – продолжал Шустов. – Хотелось бы уточнить детали. Не возражаете?

– Нет.

– Звезду в центре Сферы вы видели, но планету не обнаружили, так?

– Нет. То есть да – не обнаружили. «Броненосцы» не обладают необходимой для этого аппаратурой. Нужны телескопы и датчики.

– Не может случиться так, что хозяева Сферы живут на ее внутренней поверхности?

Иван задумался, качнул головой.

– Мы видели только свалку…

– На какой площади?

– Насколько хватало оптики. Визуально – не меньше тысячи километров.

– Я предложил ему сделать марш-бросок, – сказал Филипп. – Но он сослался на инструкцию СРАМ.

– И правильно сделал, – строго сказал Шустов. – Мы не знаем, что произошло внутри Сферы.

– Вирус, – буркнул Иван.

– Что, простите?

– На свободу вырвался какой-то вирус, лемуры заразились и…

– Превратились в зомби! – фыркнул Каледин. – После чего с перепугу перебили друг друга.

Ломакин сжал губы.

– Именно так все и было! Мы не имеем права рисковать.

– Кто не рискует… – начал Филипп дурашливым тоном.

– Каледин! – металлическим голосом произнес Нурманн. – Вы не на пикнике! Извольте действовать согласно императиву, предусмотренному инструкцией! И следите за речью!

Филипп пожевал губами, но продолжать в том же ключе не стал.

– Извините.

Шустов посмотрел на лицо члена группы с сомнением, перевел взгляд на Ломакина:

– Прошу прощения, Иван. Что вы видели еще?

Ломакин преодолел желание хлопнуть дверью, хотя его так и подмывало это сделать.

– Мусорные горы… пирамиды…

– Да-да, расскажите о пирамидах.

– Они большие, метров под двадцать в высоту, и с виду не похожи на мусорные контейнеры. – В голову пришла хорошая мысль. – Скорее всего, это могильники наподобие земных.

– Могильники?

– Ну да, скотомогильники или хранилища биологически опасных материалов. – Иван подумал. – Либо радиоактивных.

– Датчики не зафиксировали радиации, – возразил Каледин.

– Тогда это химические или биологические захоронения. Одну пирамиду пробил лемурский катер. Возможно, вирусы из пирамиды вырвались на волю и заразили лемуров. Я предупреждал вашего сотрудника, что приближаться к пирамиде опасно, однако он не послушался.

– Там внутри Сферы вакуум, – хмуро сказал Филипп. – Температура почти равная абсолютному нулю. Никакие вирусы не выживут.

– Весьма спорный аргумент, – пожал плечами Нурманн. – Теория панспермии, наоборот, доказывает, что вирусы легко разносятся по космосу и активируют на планетах жизненные процессы.

– Это не тот случай.

– У вас ко мне все? – поднялся Ломакин, поймав заинтересованный взгляд Фьоретты; женщина ему сочувствовала.

Ученые переглянулись.

– Надо готовить серьезную программу, – сказала Карла де Лонгвиль.

– Нас мало, – с сожалением развел руками Нурманн.

– Разделимся, – решил Шустов. – Вы, Фьоретта, и вы, Томас, останетесь на корабле лемуроидов, надо закончить начатые там работы. Я и Карла отправимся внутрь Сферы.

– И я! – вскинул вверх руку Каледин.

Шустов посмотрел на него, сдвинув брови.

– Вам надо пройти медицинское обследование, Филипп.

– Зачем? – удивился Каледин.

– Необходимо перестраховаться.

– Да что вы заладили – вирус, вирус! Я здоров! Даже если в пирамиде были вирусы, в чем я сильно сомневаюсь, они не могли просочиться внутрь «броненосца»! К тому же катер при возвращении прошел шлюзование и санобработку.

Шустов посмотрел на Ломакина, развел руками.

– И вам тоже, Иван. Этого требует ситуация.

Ломакин хотел возразить, но вспомнил выражение глаз капитана Бугрова и выдохнул воздух сквозь стиснутые зубы:

– Хорошо.

Лицо Шустова приобрело несчастное выражение.

– Не обижайтесь, Иван, прошу меня понять. Нам всем придется пройти обследование. Возможно, даже придется объявлять карантин. Во всяком случае, все походы в Сферу начнем совершать только после обследования. Капитан, нужно ваше слово.

– Я все слышал, – принесли динамики кают-компании голос капитана Бугрова. – Одобряю. Иван, марш в медбункер!

Ломакин глянул на Каледина, сделал приглашающий жест:

– Идем.

– Ты первый, – осклабился Филипп.

7

Обследование, проведенное Ириной Легровой с помощью медицинского комбайна, не выявило никаких патологий в организмах обоих молодых людей. Не обнаружилось и каких-то незнакомых вирусов. Лишь одно обстоятельство обеспокоило компьютер: повышенная возбудимость космонавтов. Они слишком бурно реагировали на слова друг друга и на предлагаемые совместные действия, как на вызов на дуэль, и перестали проявлять дружеские чувства, что соединяли их раньше.

Впрочем, примерно в таком же состоянии находились и все космонавты, даже члены экипажа «Дерзкого», не покидавшие корабль. Их многое раздражало в поведении пассажиров, хотя и в меньшей степени. Но поскольку экспедиция не могла находиться вдали от родины долго, капитан Бугров, посовещавшись с начальником экспертной группы, дал добро на продолжение исследований найденных артефактов.

Нурманна и Карлу де Лонгвиль доставил на корабль лемуров «броненосец» под управлением Альберта Полонски. Навигатору вменили в обязанность оказывать содействие ученым, и он остался вместе с ними.

Шустова и Фьоретту взял на борт шлюпа Каледин.

Им предстояло заняться изучением внутренних областей Сферы.

Прикинув объем предполагаемых работ, Бугров отправил туда же, внутрь Сферы, и своих подчиненных: Ломакина, исполняющего, кроме своих прямых обязанностей техника-оператора, еще и роль пилота и гаранта безопасности, и Леона Батлера. Им поручалось разобраться в причинах гибели лемуров, для чего в распоряжение космонавтов была передана киб-лаборатория для биомедицинских анализов, два беспилотника и автономный модуль для внешней дезосанитарной обработки скафандров и шлюпов.

После пятичасового отдыха Иван вывел «броненосец» из транспортного терминала «Дерзкого», испытывая странное волнение, будто перед встречей на ринге с сильным противником. Из памяти не выходили странные придирки и поступки ранее веселого парня, каким был Филипп до знакомства, хотя Иван и признавался в душе, что сам вел себя не лучшим образом. И все же казалось, что именно Каледин испытывает какой-то кризис, а он, Иван, всего лишь отбивает его выпады.

Шлюп нырнул под «губу кашалота» и вылетел из тоннеля, пробуравившего Сферу, уже по ту сторону ее оболочки, толщина которой была везде одинаковой – около километра.

Прибывшие ранее эксперты уже вовсю работали возле своих роботизированных модулей, представлявших собой комплексы с разного рода аппаратурой, обладающие способностью самостоятельно передвигаться по пересеченной местности, поставили купольные палатки и развернули антенны локаторов и датчиков.

Фьоретта Месси настраивала комплекс измерителей, стволы которого смотрели на звезду, а также на протараненную пирамиду. Шустов вместе с роботом-техником возился у горы контейнеров грязно-бордового цвета. Впрочем, цвет у всех мусорных холмов казался одинаковым, так как все они освещались багровыми лучами центральной звезды системы.

Уже было известно, что планет внутри этого колоссального пузыря нет, зато присутствует пояс астероидов, что позволило Шустову сделать предположение о нахождении жизни на внутренней поверхности Сферы. Просто космонавтам повезло наткнуться именно на мусорную свалку, в то время как обитаемая зона Сферы скрывалась где-то «за горизонтом».

Правда, Нурманн предложил еще одну версию организации местной жизни, восходящую к нестабильности политической обстановки в мире хозяев Сферы. По этой версии они устроили всеобщую войну и взорвали планету, от которой осталось теперь только облако астероидов.

– Возможно, – добавил археолог, – что какая-то часть населения действительно переселилась на внутреннюю поверхность Сферы, а их служба безопасности обнаружила лемуров и уничтожила их.

– Мало верится, – сказал Шустов с сомнением. – По внешним признакам можно судить, что лемуры сами перестреляли друг друга. Истина может разительно отличаться от наших впечатлений. Будем работать.

– Я могу прошвырнуться по системе и осмотреть большую часть поверхности вокруг нашей базы, – предложил Каледин.

– Одному летать запрещает…

– СРАМ! – расхохотался Филипп.

– Напрасно смеетесь, молодой человек, капитан потребует отчета и вполне может запретить вам покидать борт корабля. Если лететь на разведку, то хотя бы сделайте это вместе с Иваном.

– У него свои обязанности. Буду держать вас в курсе всех открытий.

Шлюп Каледина улетел.

– Извините, Иван, – сказал Шустов удрученно, – Филиппа иногда заносит.

– Это его проблемы, – буркнул Ломакин. – Ситуация чревата сюрпризами, и он вполне может напороться на неприятность.

– Помоги, Ваня, – попросила Батлер.

Иван направился к нему.

С час они расставляли модули, датчики, запускали дроны и ставили палатки.

Филипп молчал, и это тревожило, так как ни на один вызов Шустова оператор не ответил. Куда он направился, представить было трудно.

– Слетайте за ним, – забеспокоился и Шустов.

– Куда? – хмыкнул Ломакин. – Он мог полететь в любую сторону, а обследовать надо миллионы квадратных километров площади. Здесь нужна целая эскадрилья беспилотников класса «орлан».

– Я видел, что он полетел вон за ту горку, – показал рукой Нурманн.

– Хорошо, посмотрю, – нехотя сказал Иван. – Леон, не возражаешь? Справишься один?

– Справлюсь, – ответил бортинженер. – Хотя я бы посоветовался прежде с капитаном.

– Я ненадолго, покручусь полчаса – и назад.

Батлер промолчал.

Настроение испортилось окончательно. Стало казаться, что кто-то смотрит на них внимательно, с угрозой, а кровавые отблески на контейнерах и бочках вообще стали казаться омерзительными. Переборов себя, Иван сказал нарочито бодрым голосом:

– Найду сорванца и верну в лоно науки.

Не получив ответа, что только усилило раздражение, Иван нырнул в шлюп и рывком бросил его в «небо» Сферы.

«Мусорная свалка» легла под аппаратом грандиозным бликующим ковром, запятнанным странным «мхом» и «лишайником». Еще во время первого похода он видел этот ковер с высоты в пару километров, теперь же мог оценить масштабы «свалки» с пятидесятикилометровой высоты.

Филипп, совершивший такой же прыжок час назад, был прав: до самых размытых расстоянием краев гигантской чаши, какой виделась Сфера с борта «броненосца», взор натыкался на кучи «мусора», становившиеся по мере удаления поднимавшихся краев чаши все меньше и меньше, пока они не превращались в рубиновые блестки бисера, сплошь покрывавшего внутреннюю поверхность Сферы.

– Однако! – невольно пробормотал Иван.

– Что-нибудь заметили? – отозвался Шустов.

– Н-нет, просто офигел… извините…

– Бывает, – хмыкнул начальник группы. – Будьте осторожны, не залетайте далеко.

– Надо же найти вашего авантюриста-разведчика. Кстати, вы тоже поосторожней копайтесь в «мусоре», вдруг лемуры и в самом деле выпустили каких-нибудь вирусов?

Голос ученого похолодел.

– Занимайтесь своим делом, молодой человек.

Иван сгоряча чуть не выругался, но только высунул язык, сказав мысленно: ну и пошел к черту!

Шлюп набрал высоту и скорость, покидая район свалки с червоточиной тоннеля.

Но пилота ждало разочарование. За полчаса «броненосец» преодолел больше тысячи километров, однако пейзаж под ним почти не изменился. Поверхность Сферы была засыпана все теми же горами «мусора», среди которых изредка попадались знакомые пирамиды. Лишь где-то высоко-высоко, на пределе видимости, на краю чаши, стали появляться гладкие проплешины в сплошном мусорном ковре, свободные от нагромождений контейнеров, но полет до них занял бы не один час, Филипп по-прежнему не отзывался на вызовы, и Ломакин повернул обратно. К месту работы экспедиции он вернулся, как и рассчитывал, – через час.

Шлюп Филиппа как ни в чем не бывало рыскал чуть поодаль от раскинутого лагеря. Пилот его молчал.

У палаток с аппаратурой деловитым муравьем возился Леон Батлер. Шустов с Фьореттой погрузили на антиграв-платформу тело лемура и что-то с ним делали, надвинув на него прозрачный колпак МРТ.

– Елки-палки! – с возмущением проговорил Иван. – Фил, в чем дело? Почему не отвечаешь?

– Работаю, – был лаконичный ответ.

– Мог бы откликнуться, я бы не искал тебя напрасно целый час.

– Это твои проблемы.

– Игорь Ильич, – пробормотал Иван, шокированный поведением оператора группы. – Скажите ему… так нельзя.

– Потом разберемся, – ответил Шустов.

– Но ведь по инструкции мы не имеем права…

– Инструкции пишутся для недоумков, – донесся хохот Каледина. – Да для таких нежных мальчиков, как ты.

– Филипп, не так грубо, – недовольно произнес Шустов.

– Он того заслуживает.

– Я тоже не люблю инструкции, – сказала Месси. – В них нет никакой романтики.

– Они созданы для соблюдения режима безопасности.

– Вот пусть шестерки капитана Бугрова их и выполняют.

– Фьори?! В чем дело? – проговорил Шустов.

– Да надоели эти сопливые заботы!

Иван удивился: он знал Фьоретту как вежливую немногословную женщину, знавшую себе цену, но она никогда прежде не позволяла себе разговаривать в таком тоне с кем бы то ни было.

– Фьори, поможешь? – обратился к ней Батлер.

– У тебя есть помощник, – отрезала Месси. – Я сама зашиваюсь, дел по горло.

– Фьори? – опешил бортинженер.

– Что Фьори? Работай.

Иван присвистнул, с большим трудом удерживаясь от желания осадить ксенобиолога.

– Леон, я помогу.

– Не надо, – процедил Батлер. – И в самом деле, каждый должен заниматься своим делом. Последи за своими дронами.

– Я просто хотел…

– Это твои проблемы.

Удивленный реакцией Леона, Ломакин отступил. Он не считал себя исключительно уравновешенным человеком и все время принуждал психику не отвечать грубо, помня наставления Бугрова перед полетом, но чем больше боролся с собой, тем больше хотелось поставить на место и Фьоретту, и Батлера, и Филиппа, черт бы его побрал! Интересно, что он затеял у пирамиды?

Что-то сверкнуло над холмами из «бочек», в районе пирамиды, но не той, какую протаранил лемурский катер, а стоящей за ней в трехстах метрах.

Сверкнуло еще раз, и верхушку пирамиды как корова языком слизнула!

Ломакин понял, что «броненосец» Филиппа открыл огонь из лазерного комплекса.

– Фил?! Что ты делаешь?!

– Что случилось?! – всполошился Шустов.

– Черт! – Иван бросился к своему шлюпу. – Тронулся он, что ли?!

Шлюп взлетел.

В наушники выплеснулась волна голосов членов группы. Но Иван их не слушал. Крикнул сам:

– Фил, прекрати!

Однако Каледин не ответил.

Его катер поднялся над пирамидой с развороченной вершиной, потом спикировал на нее и нырнул в образовавшееся на месте вершины отверстие.

– Не понимаю, что на него нашло, – растерялся Шустов. – Иван, остановите его.

– Он уже нырнул в пирамиду!

– Нырнул?!

– Интересно, какая муха его укусила? – сердито осведомилась Фьоретта. – Игорь Ильич, Фил у нас свободный художник, но не до такой степени, его надо немедленно вытаскивать!

– Как же я его вытащу?

– Пошлите дрон на ту сторону Сферы, – сориентировался Ломакин. – Сообщите капитану. А я попробую достучаться до сознания вашего безбашенного сотрудника.

Шлюп спикировал на вершину пирамиды.

8

Сообщение, переданное вынырнувшим из «кротовой норы» беспилотником, заставило капитана Бугрова переосмыслить ситуацию, сложившуюся после открытия на внутренней поверхности Сферы «мусорной свалки».

Экипаж корабля не участвовал в маневрах экспедиционной группы, не считая Ивана Ломакина, и вел себя как обычно, при внешней несерьезности и легком бравировании выполняя свою работу с полной отдачей и осознанием ответственности.

Ломакин не являлся примером сдержанности для остальных, иногда переходя некие границы дозволенного. Об этом можно было судить даже по инциденту на базе, когда во время игры в волейбол Иван вспылил. Но на борту «Дерзкого» он не позволял себе лишнего, подчинялся капитану беспрекословно, и на него можно было положиться.

Тем более непонятным становилось поведение техника исследовательского отряда Филиппа Каледина, явно переоценивавшего свои возможности и права. Но что-то здесь было не так. Бугров чувствовал это, как говорится, всем нутром. Он был не просто капитаном космического корабля, но и хорошим психологом, прекрасно разбираясь в людях, легко оценивая их достоинства и недостатки и понимая, что существуют какие-то скрытые причины начавшихся разногласий прежде дружной команды исследователей и членов экипажа. Надо было срочно разобраться в их поведении, пока не случилось беды.

– Андрей, останешься за меня, – объявил Бугров первому навигатору, исполняющему также и обязанности старшего помощника. – Я отлучусь на ту сторону.

Нарежный, будучи как раз абсолютно уравновешенным человеком, не стал напоминать Виталию Семеновичу, что по инструкциям космофлота капитан не должен покидать корабль ни при каких обстоятельствах. Но, во-первых, ситуация начала выходить из-под контроля, что могло закончиться печально, а во-вторых, капитан Бугров знал, что делает, и его приказы всегда были предельно обоснованы.

– Есть, чиф! – сказал он.

Бугров вызвал Нурманна:

– Томас, прошу вас вернуться на борт корабля.

– Зачем, Виталий Семенович? – удивился археолог. – Мы только-только приступили к выполнению…

– Немедленно! – перебил его Бугров. – Альберт, забирай экспертов и домой!

– Слушаюсь, чиф! – отрапортовал Полонски.

– Мы останемся! – внезапно заговорила Карла де Лонгвиль. – Что за спешка, капитан? Мы не малолетние дети, а вы не воспитатель детского сада. На нас возложена обязанность изучить артефакты и доставить на базу важную информацию. Не мешайте работать!

Бугров и Нарежный, сидящие в ложементах с откинутыми шлемами, переглянулись.

– Ничего себе разговорчики! – проворчал навигатор. – И это говорит археопсихиатр? Ее не предупреждали о соблюдении правил и субординации?

– Императив «еж», леди Карла! – жестяным голосом проговорил Бугров. – Возможен переход на императив «тревога-01»!

– Да в чем дело, Виталий Семенович? – возмутился Нурманн.

– Вернетесь – объясню на пальцах.

– Но вы не имеете пра…

– Конец связи! Альберт, разрешаю применить полный «облом»! Вези их на борт, даже если будут сопротивляться.

Императив «еж», называемый в просторечии «обломом», разрешал применение силы в отношении людей, создающих помехи работе экипажу при выполнении ими важных задач, сопряженных с угрозой безопасности. На памяти Нарежного им еще никто не пользовался в космофлоте, но Бугрова это не остановило.

– Слушаюсь, чиф! – мрачно ответил Полонски.

– Ира, вы идете со мной, – сказал Бугров, выбираясь из ложемента. – Может понадобиться ваша помощь.

Легрова, олицетворявшая собой всю власть медицины для сохранения здоровья экипажа, с готовностью последовала за капитаном.

Через минуту «броненосец» унес обоих к «губе кашалота», прикрывающей вход в тоннель.

9

Кровавый блик, отразившийся от пирамиды со снесенной вершиной, уколол глаз, и Бугров мимолетно подумал, что добром инцидент не закончится.

Еще при движении по тоннелю от попавшегося на пути второго беспилотника, спешившего, очевидно, на корабль с очередным донесением, стало известно, что произошло. Поэтому, выводя шлюп над лагерем экспедиции, Бугров знал, что надо делать.

Катера обоих операторов – Ивана и Филиппа – скрылись в дыре, пробитой бластером Каледина, и вот уже больше сорока минут не появлялись.

Ни Шустов, ни Батлер не рискнули отправиться на их поиски, и по их перепалке, забившей эфир над лагерем, можно было понять, что они растеряны и не готовы действовать.

– Слышите? – повернул голову к спутнице Бугров, занимавший кресло пилота. – Вам это ничего не напоминает?

– Синдром Порошенко, – усмехнулась Легрова.

– Что?

– Синдром неуверенности, часто переходящий в агрессию, испытываемый пациентами психиатрических клиник.

– Но ведь и наши парни, и эксперты прошли психологическую спецподготовку на совместимость…

– Возможно, Ваня прав, и в здешнем воздухе летают вирусы.

– Внутри Сферы нет воздуха.

– Это я образно говоря.

– Но все мы прошли дезактивацию и санобработку, никаких вирусов не обнаружили.

– Значит, тут какие-то особые вирусы.

– Ладно, будьте готовы к неприятным сюрпризам.

Шлюп нырнул к пирамиде, завис над ней.

Бугров открыл люк, активировал скафандровую систему защиты, включил антиграв и прыгнул в пролом.

Оба «броненосца» стояли, накренившись, опираясь друг на друга боками. Луч нашлемного фонаря выхватил из полутьмы ребристые стены помещения, покрытые зеркальной чешуей, какие-то длинные баки-трубы, прикрепленные к стенам, и квадратное отверстие в полу. Это был люк, причем люк, расстрелянный из лучемета.

Холодные коготки страха прошлись по спине. К ним прибавилось и некомфортное чувство угрозы.

Бугров прислушался к своим ощущениям.

Впечатление было такое, будто из люка била вверх струя ядовитого газа, который странным образом проникал в скафандр, минуя все уровни защиты, и вот-вот превратит его в труп или в зомби.

Передернув плечами, Бугров нагнулся над люком:

– Иван?!

Интуиция заставила его отшатнуться, и вовремя: из темноты нижнего помещения вырвался огненный шмель, вонзился в одно из ребер на стене и проделал в нем дымящийся шрам.

– Капитан! – раздался слабый голос Ломакина. – Не суйтесь! Парень стреляет на поражение!

Внизу засверкали сполохи: началась беззвучная при отсутствии воздуха стрельба из «универсалов», имеющих несколько режимов боевого применения: лазерный, обычный – пулями калибра девять миллиметров – и плазменный.

– Филипп! – крикнул Бугров. – Прекрати стрельбу! В чем дело?!

– Убью засранца! – прилетел приглушенный рык Каледина. – Мне никто не вправе приказать, что делать, а что нет! Даже вы!

Темноту в глубине люка снова прорезали всполохи плазменных разрядов.

– Иван!

– Я в порядке, – ответил Ломакин. – Он прострелил мне ногу. Я не даю ему сбежать.

– Пусть бежит, отступи.

– Во-первых, он в таком состоянии, что способен перестрелять всех! Во-вторых, отступать некуда, капитан. Это могильник, я предупреждал, только могильник особенный, судя по символике, не биологический, как мы думали.

– Какой символике?!

– Тут еще один бак, полусфера метров пяти в диаметре, опоясана барьером, а на стойке мерцает экранчик. Так вот, экранчик показывает серию картинок: шар в окружении решеточек, из шара вырывается корона синих лучиков, и решетки начинают оплывать капельками.

– Наша аппаратура радиации не фиксирует.

– Может быть, это какая-то другая радиация.

– Ладно, разберемся, выпусти его. Филипп, мы отступим, ты выйдешь. Если Иван прав, ты получил дозу какой-то лучевой хрени и рискуешь окончательно шизануться. На корабле тебе станет легче.

– Ага, вы меня сунете в бункер и усыпите, премного благодарен! Убирайтесь к черту, я приватизирую Сферу! Она моя!

– Не глупи, мы тебя не…

Из люка прилетел вопль, послышалась возня, хриплое рычание, ругань.

– Капитан, я его держу!

Не раздумывая, Бугров сиганул в люк.

На глубине примерно семи метров по полу помещения с куполом хранилища неизвестного вещества, для которого хозяевам Сферы пришлось строить систему защитных пирамид, катались два тела. Один борец держал другого за руки, не давая тому выстрелить из «универсала», а тот, рыча как зверь, пытался освободиться, выворачивая ствол в голову противника.

Бугров мог применить оружие, но не стал. Выбрав момент, он опустился на борющихся сверху и обрушил на шлем верхнего борца, с пистолетом, мощный удар кулака в броневой перчатке.

Каледин охнул и перестал сопротивляться.

10

Совещание всех пассажиров и членов экипажа, метко названное Альбертом Полонски консилиумом, протекало бурно.

«Дерзкий» стартовал с внешней поверхности Сферы Дайсона, оставив лагеря экспедиции снаружи и внутри, и теперь дрейфовал в тысяче километров от сооружения, построенного вокруг умирающей звезды неведомыми существами, чей облик пока так и оставался неизвестным.

Известно было лишь одно: строили Сферу не лемуры.

На вопрос, куда же делись сами строители, тоже не было однозначного ответа. Предположение Нурманна, что строители погубили сами себя, взорвав свою родную планету, потому и не отреагировали на появление землян, приняли далеко не все космонавты.

– Но они могли переселиться на внутреннюю поверхность Сферы, – сказал Шустов.

– Если бы переселились, нас засекли бы точно. На мой взгляд, они использовали Сферу не только как отражатель излучения звезды, но и как мусорную свалку.

– Но кто в таком случае поубивал лемуров? – спросил Полонски. – Если не строители?

– Они сами себя поубивали, – буркнул Ломакин.

Чувствовал он себя неважно, но ради совещания покинул медбокс корабля. В отличие от Филиппа, которого пришлось изолировать. Оператор получил серьезный психологический шок и нуждался в лечении.

– Есть идея, мальчики, – сказала Ирина Легрова тихим стеснительным голоском. – Можно, Виталий Семенович?

Бугров, на этот раз соизволивший присутствовать вживую, кивнул.

– Мы все согласились, что очень большая часть внутренней поверхности Сферы представляет собой мусорную свалку. Но это необычная свалка. Хозяева свозили сюда не только обычный мусор, отходы производства и жизнедеятельности, но еще и эмоционально-радиоактивный мусор! Понимаете? В пирамидах – отходы их психической деятельности, эмоциональная грязь: злоба, ненависть, агрессия, желание возвыситься, пренебречь моралью и так далее, от которой они хотели избавиться.

– Похоже, это им не помогло, – проворчал Нурманн.

– Лемуры не знали, с чем столкнулись, пробив ход на внутреннюю поверхность, и пси-радиация их погубила, превратила в агрессивных отморозков, не способных объективно оценивать ситуацию. И мы тоже едва не пошли по этому пути.

Шустов покашлял.

– Признаюсь, я вел себя… не по-джентльменски… прошу прощения… м-да… Слов нет, идея хорошая, Ирина Николаевна. Столько работы! А мы вынуждены отступить.

– Капитан, может быть, найдем какой-нибудь выход? – с надеждой посмотрел на Бугрова Полонски. – Поищем защиту от этой пси-радиации? Ведь нельзя же возвращаться не солено евши, как говорят русские.

– Они говорят – не солоно хлебавши, – поправил навигатора Ломакин.

– Один черт.

– Всем отдыхать! – встал Бугров. – На Землю отправлена депеша, будем ждать ответ. А пока Сферой будут заниматься беспилотники.

Он поманил рукой Ломакина, оба вышли. Дверь отрезала за их спинами гул голосов.

Прооперированная нога Ивана была в специальном чехле, и он уже мог ходить, прихрамывая.

– Не бросай его, – сказал Бугров.

– Кого? – не сразу понял Иван. Потом сообразил, кивнул, дернул себя за вихор. – Да Фил ни в чем в общем-то не виноват, просто горяч больно. Навещу, поговорим… Значит, мы остаемся? Или нет? Игорь Ильич прав, здесь уйма интересного, жаль уходить.

Бугров пошел прочь по коридору, пробурчал себе под нос:

– А то я не понимаю… Пока не найдем противоядия от пси-излучения, из корабля ни шагу!

Ломакин вскинул вверх сжатый кулак, резко опустил:

– Йес!

Бугров оглянулся, и Иван поспешно сделал непроницаемое лицо.

– Найдем, Виталий Семенович!

Бугров скрылся в рубке.

Он лучше всех знал, что корабль не покинет Сферу Дайсона. Она ждала своих исследователей…

 

Антон Первушин

Песнь самозверя

Повесть из цикла «Интроспекция Универсума»

1

Решение созрело. Серж не стал дожидаться, когда возьмут верх посторонние доводы, и повесил три восклицательных эмодзи в чате миссии, тем самым нарушив внутренний сетевой устав. На его выходку откликнулись почти сразу – через полминуты зазеленел индикатор прямого контакта с топ-менеджером Авани, причем почтенная сударыня требовала визуализации. Серж не возражал, сомкнув пальцы в кулак. Перед глазами немедленно появилось смуглое остроносое лицо в обрамлении развевающихся ярко-рыжих волос.

– Почтенный сударь Серж Ивановских?

– Почтенная сударыня Авани Гопал?

– Переходим к проблеме, – деловито сказала топ-менеджер. – Что вызвало тревогу?

– Нет тревоги, почтенная сударыня, – успокоил Серж. – Я собираюсь остаться в системе Саган.

Авани не выказала удивления. Возможно, ей приходилось выслушивать и более экзотические пожелания.

– Основания, почтенный сударь? Напоминаю, что регламент вашей деятельности внутри миссии определяет Академия планетологии.

– Я помню, почтенная сударыня. Однако мой куратор по научно-исследовательской работе, почтенный сударь Крамских, предоставил мне возможность произвольного выбора темы по прибытии.

– По прибытии в систему Гринч-восемьдесят-шесть, почтенный сударь.

– Да, безусловно. Но исключение для промежуточных систем в контракте не предусмотрено. А что не запрещено, то разрешено. Не так ли, почтенная сударыня?

Авани подвисла. Справа от изображения ее застывшего лица появился бегунок в виде условной птички, подсказывающий, что топ-менеджер на связи, но занята общением с внешним миром.

– Подтверждаю, почтенный сударь, – заявила Авани, прерывая возникшую паузу. – Что не запрещено, то разрешено. Вы можете остаться в планетной системе Гринч-шестнадцать в соответствии с вашими конституционными правами. В таком случае я обязана действовать по протоколу дополнений к целям миссии. Вы знакомы с протоколом?

– Разумеется, я знаком с протоколом, – сказал Серж, улыбаясь. – Оставим формальности, почтенная сударыня. Запишем так. Мне показалась любопытной одна из гипотез, связанных с биотическим кризисом на Сагане-два. Я берусь проверить ее на практике. Все остальное является авторской тайной Академии планетологии, поэтому обсуждать детали я могу только со своим куратором.

Авани ответ не понравился, но она не смела возражать: хотя доставка Сержа на Хокинг-4 и была оплачена по категории «эконом» со всеми возможными скидками, он оставался дееспособным гражданином-избирателем, дипломантом Академии, и мог себе позволить любые причуды в пределах кодексов, уставов и конституции. Даже если сейчас по неким причинам он решил бы воспользоваться, например, второй поправкой, то Авани как топ-менеджер миссии была обязана обеспечить его всем необходимым для совершения узаконенного самоубийства.

– Согласно протоколу, – продолжила Авани, – я обязана предупредить вас, почтенный сударь, о возможных последствиях вашего решения при внесении изменений в план миссии.

– Спасибо, почтенная сударыня, я ознакомился с информацией о системе… – Серж попытался избежать бюрократической волокиты.

– Я настаиваю, почтенный сударь. – В голосе топ-менеджера звякнула сталь. – Вы, по доброй воле и пользуясь вашими конституционными правами, приняли решение остаться в системе Гринч-шестнадцать на неопределенный срок, вплоть до истечения вашей жизни. В системе Гринч-шестнадцать находится долговременная база «Саган-орбитальный», ресурсы которой способны обеспечить ваше существование на неопределенный срок, вплоть до истечения вашей жизни. Ресурсы долговременной базы «Саган-орбитальный» выше нормативного жизнеобеспечения и предоставляются по предоплате согласно прейскуранту. Если вы пожелаете покинуть долговременную базу «Саган-орбитальный» с помощью транспортных средств до истечения срока вашей жизни, вам надлежит произвести предоплату согласно прейскуранту. Ответственность за вашу жизнь, здоровье и статус вы принимаете на себя лично, без исключений. Подтвердите, что вы усвоили информацию и не имеете претензий к вышеизложенному.

– Да, – отозвался Серж. – Я усвоил и не имею.

– Пожалуйста, подтвердите жестом, почтенный сударь.

Серж сплел пальцы рук в замок, демонстрируя согласие с «вышеизложенным». Авани опять подвисла, и целую минуту Серж наблюдал за птичкой, машущей нарисованными крылышками. Он прислушался к себе: не появились ли сомнения в правильности решения? Нет, не появились. Если он прав, то впереди ждет открытие, о котором никто из кандидатов-аспирантов Академии не мог и мечтать. До сих пор Серж думал, будто бы начисто лишен честолюбия, но выяснилось, что это не так. К новому ощущению требовалось привыкнуть.

– Протокол дополнений к целям миссии закрыт, – сообщила топ-менеджер. – Исправления не принимаются.

Когда с формальностями было покончено, взгляд и голос Авани смягчились.

– Почтенный сударь, могу ли я дать совет? – спросила она.

– Да, почтенная сударыня. Слушаю вас с полным вниманием.

– Серж, я не знаю, что вы собираетесь делать на Сагане-два. Но учтите: будут сложности. Хотя база автоматизирована, на ней есть тест-смотритель. Без права транспортировки. Фигурант Опра. Фамилия ей не положена по статусу. Есть только номер – шестнадцать-восемь-тридцать. Расшифровывается просто. Шестнадцать – место заключения по каталогу Гринчевского. Восемь – статья кодекса наказаний. Тридцать – срок заключения в геогодах. К досье Опры у меня доступа нет, но статья и срок говорят сами за себя. Преступление в области Tutela Sacrum. Вам наверняка захочется установить контакт с Опрой. И ей наверняка захочется установить контакт с вами. Я хочу предостеречь вас: постарайтесь избежать любых вариантов контакта. На базе самоизоляция включена в норматив. Воспользуйтесь!

– Не вижу повода для опасений, Авани. – Серж тоже перешел на доверительный тон. – Если Опра осуждена по восьмой статье, то она – ученый, дипломант. Ученые всегда найдут общий язык друг с другом.

– И все же не забывайте, Серж, что вы с ней в разных статусах. Ее статус вам не повысить, зато ваш она способна понизить очень легко. Вы ведь не хотите остаться на базе еще одним осужденным тест-смотрителем?

– Нет, это не входит в мои планы, – ответил Серж с показным безразличием.

Авани кивнула, учтиво улыбнулась:

– Я предупредила вас, Серж. Шаттл активизирован, стартовое окно откроется ровно в девять по месту. Чистого пути!

– Чистого пути!

Окно топ-менеджера миссии свернулось, но Серж еще какое-то время сидел неподвижно, обдумывая последние слова Авани. Ему показалось, что она знает больше, чем говорит.

2

В компоновке межорбитального шаттла не был предусмотрен обзорный купол, поэтому Сержу пришлось подключиться к внутренней сети, авторизовавшись как пользователь-пассажир, затем – как пользователь-наблюдатель. Большего, в общем-то, и не требовалось: хотя такие шаттлы пошли в серийное производство пятьдесят лет назад, то есть задолго до рождения Сержа, и с тех пор мало модернизировались, они обладали достаточно развитым нейроядром – по индексу осознания примерно на уровне обученной овчарки, – чтобы принимать самостоятельные тактические решения. Конечно, если бы все вокруг горело и взрывалось, а векторов угроз насчитывалось больше десятка, то пришлось бы присвоить себе статус инструктора, но в системе GR-16 все было спокойно – старый увядающий мир, растративший свою космологическую активность миллионы геолет назад.

Пройдя авторизацию и небрежным взмахом отключив служебную тарабарщину, Серж выбрал коммуникационный канал для своего виртуала: визуализация в оптическом диапазоне. Сам шаттл традиционно пользовался ик-диапазоном, иногда для радиолокации прибегая к икс-диапазону, поэтому наблюдатель и нейроядро не мешали друг другу. Стены обитаемой капсулы исчезли, и Серж оказался как бы подвешенным в пустоте под одним из направляющих пилонов «Косберга» – спиной к светилу Сагана, закрытому щитом энергонакопителя, и лицом к бескрайнему пространству, которое здесь, на низкой астроцентрической орбите, выглядело наполненным ярким, словно неоновым, светом, болезненным для глаз. Серж поиграл настройками фильтра, делая яркость приемлемой. В то же время нейроядро услужливо подключило программу астрономической идентификации – на видимой полусфере появились значки ближайших звезд и планет. Саган-1, очевидно, скрывался за светилом; зато Саган-2 с зеленой пометкой обитаемости красовался прямо по центру, в оппозиции. Серж вытянул к нему руку, развел пальцы, увеличивая изображение. Вторая планета системы казалась сплошь темно-синей, как ягода спелой черники, но Серж знал, что если еще увеличить и детализировать картинку, то станут различимы бесчисленные и весьма причудливые архипелаги, нарушающие ровную поверхность великого океана, и, конечно, желтое с коричневыми затемнениями пятно пангеи – единственного и очень древнего континента. Зрелище завораживало. Кандидат-аспирант еще никогда не бывал так далеко от Земли. И уж тем более ему ни разу не приходилось собираться на планету, где люди появлялись лишь эпизодически: три раза за всю историю, согласно подсказке локализованной Вики. Посему зрелище не только завораживало, но и тревожило, волновало, вызывало предчувствия. Серж понимал, что это душевное состояние вряд ли повторится, и наслаждался им, запоминая каждое мгновение.

Промурлыкал вызов. Топ-менеджер, на этот раз без визуализации. Серж вздохнул и, разумеется, ответил.

– Почтенный сударь Серж Ивановских?

– Слушаю вас, почтенная сударыня Авани Гопал.

– Я наблюдаю, почтенный сударь, что вы готовы к старту. Так ли это?

– Я готов к старту, почтенная сударыня.

– Стартовое окно откроется через шесть минут. Напоминаю, что во избежание непредвиденных травм и других осложнений пассажиру не следует покидать кресло в периоды ускорений. О продолжительности периодов вам сообщит бортовой комплекс управления и контроля. Я должна также проинформировать вас, почтенный сударь, что суммарной характеристической скорости, которую способен развить собственный двигатель шаттла, недостаточно для всех необходимых маневров до стыковки с базой «Саган-орбитальный», поэтому мы придадим вам начальное ускорение. Это также означает, что вы не должны пытаться внести изменения в перелетные алгоритмы комплекса управления и контроля, поскольку любое непродуманное вмешательство подобного рода способно привести к катастрофическому развитию ситуации. Подтвердите, что вы усвоили информацию.

– Я усвоил информацию, почтенная сударыня, – сказал Серж.

– Тогда чистого пути, почтенный сударь.

Слишком легко. Слишком просто. Тут Сержа осенило:

– Могу я задать вопрос?

– Да, почтенный сударь, слушаю вас.

– Почему вы не связались с моим куратором?

– Вы же знаете, варп-связь – очень дорогое удовольствие…

– Но если бы куратор отказал мне в изменении цели моей экспедиции, то вы получили бы премию, которая с лихвой покрывает стоимость услуг связи.

– Но если бы он одобрил ваше решение, то меня оштрафовали бы за нарушение конституционных прав дееспособного гражданина-избирателя.

Аргументы Авани звучали убедительно, но Серж все еще чувствовал некую недосказанность. Зная, что и этот разговор фиксируется, он решился на уловку.

– Вы опытный менеджер, почтенная сударыня, и наверняка просчитали все возможные последствия моего решения. Конечно, волеизъявление гражданина-избирателя для вас приоритетно, однако и буквальное соблюдение условий коммерческого контракта не менее значимо. Ведь вам предстоит еще отчитываться перед командованием Космофлота за нарушение утвержденного плана миссии. Неужели боязнь штрафа пересилила более твердую позицию при отчете?

Авани ответила не сразу. Она догадалась, куда клонит Серж, требуя от нее искренности.

– Скажем так, – наконец отозвалась она, – Космический флот тоже интересуется Саганом-2. Но, к сожалению, не столь активно, чтобы профинансировать полномасштабную исследовательскую экспедицию. Если у вас получится найти что-нибудь по-настоящему ценное, то ситуация изменится, за вами последуют другие. Вы удовлетворены, почтенный сударь?

Серж понял, что большего от топ-менеджера не добиться. Впрочем, и этого было более чем достаточно.

– В таком случае могу ли я рассчитывать на поддержку Космофлота в статусных вопросах?

– Да, почтенный сударь, вы можете обратиться к командованию Космического флота, если Академия планетологии по каким-то причинам захочет пересмотреть ваш статус исследователя.

– Тогда я полностью удовлетворен, почтенная сударыня, – заявил Серж. – Чистого пути.

Он и впрямь чувствовал себя победителем. Последние сомнения отпали. Решение, которое ему самому несколько часов назад казалось спонтанным и плохо продуманным, вдруг обрело дополнительную мотивацию. Саганом-2, оказывается, интересуется флот! Интуиция не подвела. На этой захолустной планете он и впрямь может найти «космическое чудо»!

3

Прямоугольный терминал долговременной базы выглядел непроницаемо черным пятном на фоне ровно-синего свечения планеты. Серж знал, что ячейки терминала заполнены стандартными посадочными капсулами. Из праздного любопытства он, ткнув пальцем, активировал первую попавшуюся – в левом верхнем углу. Капсула замерцала в виртуале, выпустив сокращенный статус-бар: вместимость – три единицы, запас обеспечения – сто, заряд источника – сто, герметичность – сто.

Смысл существования базы «Саган-орбитальный» состоял в том, чтобы обеспечить спасение экипажа и пассажиров любого корабля Космического флота при выходе из варп-сфероида. В вековой истории межзвездной навигации хватало инцидентов, при которых возникала нужда экстренно покинуть корабль. Обычная эвакуация на шаттлах в ситуации, когда расстояние до ближайшего обитаемого мира исчисляется парсеками, закончилась бы фатально, поэтому на межзвездных трассах флот постепенно развернул долговременные базы, снабженные всем необходимым для жизнеобеспечения трехсот человек на протяжении геогода. Предпочтение отдавалось системам с относительно небольшими каменными планетами: даже если условия в таких мирах отличаются от земных, они все равно могут служить ценным источником ресурсов и убежищем для терпящих бедствие.

Система GR-16, или Саган, почти идеально соответствовала требованиям для размещения базы: пять планет земной группы, вторая из них находится в «поясе жизни» и покрыта водным океаном; центральное светило – звезда солнечного класса, но старше примерно на два миллиарда лет; космическое пространство вокруг сравнительно чистое, нет больших скоплений астероидов или комет, что, вероятно, связано с солидным возрастом системы. Поэтому сорок пять геолет назад GR-16 была включена в трассу Земля – Лаплас – Хокинг и здесь начался монтаж автоматизированной базы. Основой стал блок-терминал с трехместными капсулами, рассчитанными на однократную посадку на поверхность Сагана-2. Вокруг центрального стыковочного узла по схеме «ромашка» располагались шесть жилых блоков, обвешанных панелями фотоэлектрических преобразователей и теплоизлучающих радиаторов. Базу вывели на полярную орбиту Сагана-2, в местную картинную плоскость, чтобы обеспечить круглосуточный доступ к энергии светила. Сейчас база функционировала в «спящем» режиме, но даже так могла полностью удовлетворить нужды небольшой экспедиции исследователей или, допустим, команды ремонтников.

Что касается планеты, вокруг которой обращалась база, то теоретически ее можно было бы когда-нибудь заселить, однако Колониальная служба флота пока отдавала предпочтение мирам другого типа – таким, например, как Лаплас-3 и Хокинг-4. Планета Саган-2 отличалась от них в худшую сторону прежде всего размерами – она больше и массивнее Земли, что требовало колоссальных вложений для организации транспортировки грузов с поверхности в космос. Ее атмосфера обширнее, а давление на уровне океана превышает земное почти в полтора раза. Плюс к перечисленному процент содержания кислорода в атмосфере значительнее, чем на Земле, что угрожает потенциальным колонистам гипероксией, если они, конечно, рискнут выйти из герметичных помещений без специального скафандра с газосмешивающей или адсорбирующей системой. Получалось, что на Сагане-2 для колонизации пригодны исключительно возвышенности, поднимающиеся на пять-шесть километров над уровнем океана, но к таковым можно отнести лишь причудливый горный хребет поблизости от геометрического центра пангеи, а там, увы, иссушенная безжизненная пустыня.

Все эти сведения Серж почерпнул еще на Земле, когда готовился к рейсу и ему на глаза попалась статья о характерных признаках биотического кризиса на Сагане-2, его возможных причинах и вариантах развития. Поначалу кандидат-аспирант не заинтересовался старым миром, коих предостаточно и в ближайшем, и в дальнем звездном окружении, однако, находясь на борту «Косберга» и готовясь к первому в жизни варп-путешествию, обнаружил еще две свежие статьи, на этот раз посвященные феномену самозверя. Тут он задумался и запросил у Вики отчеты исследовательских экспедиций на планету. Оказалось, что большая часть собранной информации закрыта от свободного доступа авторской тайной Колониального Университета и собственно Колониальной службой Космического флота, поэтому пришлось довольствоваться реферативным изложением, но и общих выводов хватило, чтобы заставить Сержа усомниться, а так ли малоинтересен Саган-2, как о нем пишут.

От размышлений кандидата-аспиранта отвлекла нарастающая боковая перегрузка – шаттл поменял направление полета, заходя к вспомогательному стыковочному узлу одного из жилых блоков. На такие узлы обычно навешивают экспедиционные корабли, и перед причаливанием Серж рассчитывал увидеть корабль «Хуболт», значившийся в каталоге базы. Но не увидел: все вокруг ускорилось, словно в видеоролике виртуала при быстром воспроизведении; блок резко надвинулся, загораживая собой переднюю полусферу; шаттл повернулся на девяносто градусов по тангажу, послышался металлический скрежет, и картинка окружающего пространства, транслируемая по оптическому каналу, замерла стоп-кадром. Нейроядро тут же сообщило, что стыковка произведена успешно, повреждений оборудования шаттла не зафиксировано, топливо израсходовано на девяносто четыре процента, поэтому требуется пополнение.

Серж привычно отмахнулся от доклада и начал собираться. За восемнадцать геосуток на борту шаттла он устал и от тесного пассажирского помещения, и от назойливых технических рапортов. Сборы не заняли много времени: из одежды на Серже были только фундоси и кенгуру, из личных вещей – россыпь кубиков-носителей с контентом, предоставленным alma mater, и старомодная голографическая рамка, изготовленная вроде бы сразу после лимит-войны и содержащая коллекцию изображений, связанных с предками Ивановских.

Над головой с чмоканием открылось отверстие стыковочного лаза. Серж оттолкнулся ногами и пролетел в него, покидая шаттл. Здесь освещение не было предусмотрено, однако впереди кандидат-аспирант видел яркое круглое пятно. Начального толчка хватило, чтобы без дополнительных усилий оказаться в переходном отсеке жилого блока. И там Сержа ждали.

Присутствие постороннего – точнее, посторонней – оказалось для кандидат-аспиранта слишком неожиданным. Он чуть не пропустил фиксирующую скобу, но все же успел ухватиться за нее, остановив свое движение в невесомости. Перед ним предстала, очевидно, фигурант Опра – огромная безобразная толстуха в свободном белом кэйкоги, с голым черепом и злым взглядом. У нее, видимо, было что-то не в порядке с обменом веществ – кроме обширных форм, в глаза бросался характерный землистый цвет лица.

– Здравствуйте… почтенная сударыня… – выдавил Серж.

Та не ответила на приветствие, разглядывая прибывшего. Потом сказала:

– Надождь, живай плотскай мужик. Пацанчик. Покалякай со мной, пацанчик.

Толстуха говорила на каком-то чудовищном диалекте, которого Серж не слышал даже среди пейзан, хотя в период полевой практики побывал в довольно экзотических местах. Он наконец подавил растерянность и решительно заявил:

– Вы ведь Опра? Извините, сударыня, но сейчас я не намерен вступать с вами в контакт…

Серж собирался оттолкнуться от скобы и направиться в глубь жилого блока, однако женщина успела раньше. Она бросилась к нему, крепко ухватила левой рукой за плечо, при этом в занесенной правой блеснула полоска остро заточенной стали.

– Не крысь, пацанчик, – сказала она, прижимая Сержа к стенке. – Станем-таки покалякать.

4

Насилие. Серж Ивановских был дееспособным гражданином-избирателем и дипломантом, поэтому цивилизация всей своей мощью защищала его от любых видов насилия. Тем не менее общефизическая подготовка, которой будущие граждане Универсума занимались с раннего детства, включала изучение боевых искусств на случай, если потребуется защитить себя самостоятельно. Когда пришла очередь Сержа выбирать вид боевого искусства, который станет для него главным, он остановился на крав-маге – древней, но весьма эффективной системе рукопашного боя, исключающей какие-либо правила и ограничения при достижении победы над противником. Нельзя сказать, что Серж долго раздумывал: крав-мага на его потоке была в моде, и он просто присоединился к большинству. О чем позднее много раз пожалел, валясь на маты при полноконтактном спарринге, во время которого старшие школьники в кровь избивали младших с тем, чтобы те почувствовали настоящую боль и беспомощность. Впрочем, жестокие уроки пошли впрок: на игровых учениях «Лунная куколка» и при подавлении массовых волнений пейзан в дистрикте Кейптаун будущий кандидат-аспирант показал себя среди лучших; за участие в последней операции Ивановских даже получил персональную благодарность коменданта дистрикта.

Боевые навыки помогли и на этот раз. Как только фигурант Опра занесла над его головой самодельный нож, Серж вошел в рэцэф, без замаха врезал ей левым свободным кулаком по переносице и сразу, пользуясь преимуществом прижатого к стене, двинул преступницу коленями в живот. Опра на секунду потеряла ориентацию в пространстве и замахала руками, рефлекторно пытаясь погасить приданный ей импульс. Серж выпрямил ноги и оттолкнулся, наклонившись корпусом вправо. Однако разница в массе оказалась велика, и он не сумел рыбкой проскользнуть мимо Опры, а задел ее – та наугад ткнула ножом и попала ему в бедро. В воздухе поплыли мелкие красные шарики. Серж еще раз ударил преступницу пятками, используя ее тело как опору, – и полетел через отсек к следующему люку. Еще через секунду он оказался в жилом блоке и громко скомандовал:

– Саган, изоляция фигуранта!

Местное нейроядро отреагировало без задержки: с того момента, как кандидат-аспирант покинул шаттл и встал на баланс базы «Саган-орбитальный», он по умолчанию был авторизован в том же статусе, что и при перелете, то есть в качестве пользователя-наблюдателя, стоящего в иерархии прав и полномочий заведомо выше тест-смотрителя без фамилии. Люк за спиной Сержа закрылся, отрезая переходной отсек с Опрой. Кандидат-аспирант уцепился за ближайшую скобу и глубоко подышал, выходя из рэцэф. Потом взглянул на свое бедро и поморщился. Рана казалась царапиной, но обильно кровоточила.

– Саган! – вновь воззвал Серж. – Экстренная медицинская помощь.

– Следуйте в медицинский модуль, почтенный сударь, пожалуйста, – откликнулось нейроядро женским голосом.

Световые панели условного потолка начали поочередно зажигаться и гаснуть, указывая путь. Серж двинулся по коридору, тянущемуся, как легко догадаться, к блоку-терминалу, который связывал помещения «Сагана-орбитального» в единое целое. Здесь все было функционально, поэтому однообразно: белая стенная панель с фиксирующими скобами справа, белая стенная панель с фиксирующими скобами слева, внизу – условный пол с плотно подогнанными друг к другу разноцветными контейнерами индивидуальных жилых сфер.

По дороге Серж пытался собраться с мыслями, но получалось плохо. Опра, конечно, загодя узнала о его прибытии: менеджеры миссии «Косберга» обязаны были сообщить ей. И поджидала. Изготовила примитивный нож. Зачем? Она, понятно, преступница, но она же ученый и дипломант. Она не понимала, что нападение ничего не даст, кроме озлобления новоприбывшего? Может быть, она повредилась в рассудке?.. Похоже на то, если вспомнить, что она использовала какой-то дикий диалект – почти «птичий» язык. Серж был далек от психологических наук, но знал, что даже умнейшие люди не могут находиться долго в изоляции без негативных последствий для психики. Совет, который перед расставанием дала топ-менеджер Авани, обретал новый смысл. Фигурант Опра действительно может быть опасна – в том числе потому, что много лет провела в одиночестве.

Нейроядро предложило свернуть направо. Оказалось, что жилой блок имеет два дополнительных стыковочных узла, расположенных симметрично. К одному был пристыкован санитарно-гигиенический модуль, к противоположному – медицинский. Внутри последнего Серж остановился и осмотрелся. Хотя он имел довольно смутное представление о том, как выглядит стандартное оборудование медицинского модуля долговременной базы типа «Саган-орбитальный», то, что он увидел, все равно настораживало. Защитные и экранирующие панели с приборов были сняты, бесстыдно обнажилось их нутро: связки оптоволокна, блестящие головки лазеров, шипастые контроллеры, гибкие платы с микродисплеями. Как и любой профан, очутившийся среди незнакомого оборудования, Серж испытал неприятное чувство: ему показалось, что от любого чиха здесь все может поломаться, и это будет иметь трагические последствия. Он поежился и решил обратиться к нейроядру.

– Саган! Статус медицинского модуля… э-э-э… – Серж нашел глазами идентификационный номер на условном потолке, – два-четыре.

Нейроядро немедленно забубнило:

– Общий статус – восемьдесят три процента, исправность оборудования – сто процентов, наличие комплектующих – девяносто семь процентов, наличие расходных материалов – девяносто процентов…

Серж удивился еще больше. Он ожидал, что расходные материалы будут использованы, но максимум на полпроцента. И, наоборот, исправность оборудования должна быть ниже ста процентов с учетом того, что он видел вокруг. Получается… что? Получается, что Опра – ведь больше некому! – активно пользовалась оборудованием медицинского модуля для своих загадочных целей. И еще – комплектующие. Что туда входит?

– Саган, перечисли отсутствующие комплектующие медицинского модуля два-четыре.

– Перечисляю комплектующие медицинского модуля два-четыре, наличие которых не подтверждено коммуникацией, – отозвалось нейроядро. – Первое – спектральный секвенатор, модель Videntium-шесть, один экземпляр из двух. Второе – молекулярный конвертор, модель Coquus-девять-девять, четыре экземпляра из пяти. Третье – сцинтилляционный нейтронный детектор, модель Oculus-mod-восемь-пять-пять, один экземпляр из двух.

Серж приблизительно представлял себе назначение и устройство лишь одного прибора из перечисленных – нейтронного детектора: вещь для планетолога, работающего в поле, очень нужная. Но зачем Опра его позаимствовала? И почему она скрывает от нейроядра свои действия? Вопросы, вопросы. Ответить на них способна только сама Опра, и Серж решил выждать и посмотреть, что та предпримет, когда нейроядро по его приказу выпустит ее из переходного отсека.

Пока кандидат-аспирант раздумывал, кровь в ране на бедре свернулась, а сверху образовался струп. Обрабатывать ее не имело смысла, поэтому Ивановских только заказал стандартный коктейль иммуностимуляторов. Вытащил готовую капсулу из аптечного лотка, проглотил.

План дальнейших действий сложился сам собой. Изучив во время межорбитального перелета комплектацию базы, Серж знал, что она располагает тремя научными модулями, причем один из них неплохо оборудован для планетологических наблюдений. Конечно, исследовательская аппаратура устарела по современным меркам, но могла пригодиться при проверке соображений о биотическом кризисе на Сагане-2.

Пользуясь подсказками нейроядра, Ивановских отправился в жилой блок номер три, к которому был пристыкован планетологический модуль. Но на месте выяснилось, что модуль изолирован от остальной базы, причем панель функциональности светилась красным – он был разгерметизирован!

Серж начал уставать от загадок.

– Саган! Почему модуль три-один вне доступа?

– Внешняя директива по протоколу безопасности девять-один-один, – с готовностью доложило нейроядро. – Введена шесть геосуток назад.

– Саган, кто автор директивы?

Ответ ошеломил:

– Серж Ивановских, кандидат-аспирант Академии планетологии, авторизован как пользователь-наблюдатель.

5

То ли нейроядро базы «Саган-орбитальный» отличалось повышенной бестолковостью по сравнению с земными аналогами, то ли его неудачно локализовали, но добиться внятного объяснения, как вышло, что Серж числится автором странной директивы, не получилось. Напрашивающееся объяснение – уловка Опры, но кандидат-аспирант не мог представить себе способ, с помощью которого фигуранту нижайшего статуса из возможных – ей даже фамилия не полагается! – удалось не только изолировать научный модуль, но и внести изменения в логи авторизации.

Серж решил, что дело пойдет быстрее, если он воспользуется виртуалом. Он выбрал в жилом блоке контейнер любимого зеленого цвета, приложил палец к сенсору, дождался, когда индивидуальная сфера надуется, забрался в нее, зафиксировал тело натяжными лентами, развернул складной лист интерфейса, покопался в своем кенгуру и достал кубик накопителя с набором программ технической поддержки. Еще через полминуты он был в виртуале и мог непосредственно просматривать любые записи состояния базы и ее элементов, прокручивая время назад и отмечая подозрительные моменты.

Для расширения доступа Серж применил один из десяти универсальных ключей, полученных от куратора Крамских, и авторизовался как пользователь-инспектор. Впрочем, ситуация при этом еще больше запуталась. Кандидат-аспирант обнаружил, что в тот момент, когда он покинул борт варп-корабля «Косберг», его виртуальный аватар раздвоился: он одновременно находился на шаттле и на базе «Саган-орбитальный». Причем двойник поначалу действовал примерно так же, как планировал сам Серж по прибытии: он активировал и тестировал оборудование научных модулей, затем часть аппаратуры отключил, другую поставил в режим сбора и накопления информации. Самое загадочное началось как раз шесть геосуток назад: системы базы отметили рост технических сбоев, некоторые требовали вмешательства смотрителя, однако фигурант Опра, если верить логам, занималась чем угодно, но только не работой по устранению неисправностей: спала, развлекалась в виртуале, часами просиживала в медицинском модуле. Вместо нее вовсю трудился двойник Сержа. Именно он под предлогом угрозы безопасности изолировал научные модули: не один, а все три! Именно он вывел из-под контроля нейроядра экспедиционный корабль «Хуболт» и отстыковал его от базы, спасая от пожара! Какой пожар? Откуда здесь пожар? Был ли пожар?..

Все это требовало немедленных объяснений. Серж вернулся от записей к реальному времени и выделил пальцем переходной отсек, в котором изолировал Опру. Коммуникация с ним ограничена в силу конструктивных особенностей стыковочных модулей, но аудиоформат вполне можно было использовать. Чуть помедлив, Серж включил звуковой канал.

– Опра! Вы слышите меня?

Преступница откликнулась:

– О! Пацанчик! Соскулил? Покалякать малеха ейнул? Малдец. Шпарь уже. Внемлю.

– Опра, я вам не верю. Прекратите балаган и говорите на универсале или любом другом человеческом языке. Сообщаю, что я взял права инспектора и могу держать вас в стыковочном модуле сколь угодно долго, хоть до истечения вашей жизни. Предлагаю вам пойти на сотрудничество. И не думайте, что меня легко обмануть или принудить к чему-то насилием. Я участвовал в боевых операциях и умею противостоять таким, как вы.

Возникла пауза. Серж начал терять терпение и решил уже оставить фигуранта в изоляции на геосутки, но тут Опра все же перешла на универсал. И произнесла фразу, которую Серж меньше всего ожидал от нее услышать:

– Выпустишь, расскажу о самозвере.

6

Когда пришло время персонального проекта, куратор по научно-исследовательской работе, почтенный сударь Крамских, выбрал для Сержа несколько теоретических задач по землеподобным планетам с высокой перспективой межинститутской востребованности. Но к тому моменту подопечный уже вовсю мечтал о «космическом чуде», несмотря даже на то, что тема считалась в его окружении маргинальной. По этому поводу шутили: «О чудесах пусть Ватикан думает», – хотя, конечно, Этический Университет, разместившийся на территории Старого Ватикана, по факту не занимался вопросами аномальных явлений и неверифицируемых наблюдений. Все знакомые дипломированные этики и мастера Трилобит-кома, оценивавшие игроков на «Лунной куколке», были прожженными скептиками и в значительной степени антропоцентристами. Их позиция понятна: философия окулизма, которая разрабатывалась в кампусах Ватикана второе столетие и регулировала многие аспекты общественной жизни, была ориентирована прежде всего на согласование внешней и внутренней природы человека. Однако Серж, который в целом разделял принципы господствующей идеологии и старался следовать моде, никак не мог согласиться с тем, что человечество обречено на одиночество. Поэтому, потратив геомесяц, сам отыскал задачу для проекта, причем не теоретическую, а вполне практическую.

Колониальная служба Космического флота постоянно собирала невообразимое количество информации по планетным системам, делая упор на те из них, которые лучше подходили для обеспечения дальней навигации или заселения. Периодически фиксировались и аномалии, получающие двойную интерпретацию: либо как редкое или даже уникальное явление природы, либо как признак разумной деятельности. Поскольку до сих пор флот не встретил ни одной внеземной цивилизации, то выбор всегда делался в пользу первой интерпретации. В то же время наука не может оперировать субъективными предпочтениями, даже если их разделяет большинство специалистов, и менеджеры Колониальной службы выкладывали описания аномалий в сеть межинститутского обмена, предлагая желающим попробовать разобраться в очередной загадке и предоставляя существенные скидки на транспортировку.

Окончательно определиться с поисками «космического чуда» Сержу помог не куратор, а эрзац-отец, который, хотя и освободился от исполнения семейно-общественного долга, навязанного ему Этическим Университетом, продолжал поддерживать контакт, следя за успехами бывшего воспитанника, а иногда давая дельные советы. Он тоже был дипломантом Академии планетологии, ныне работал в Институте Марса и мог адекватно обсуждать профессиональные темы.

«Обрати внимание на так называемые дороги Хокинга-четыре, – сказал эрзац-отец во время очередной встречи в виртуале. – Гринч-восемьдесят-шесть. Там теперь большая колония, сто тысяч граждан-избирателей, три сити, множество баз и опорных пунктов. Есть даже свой дистрикт с пейзанами нового поколения. Найдешь подробности. Но дороги обнаружила самая первая экспедиция. То есть они были там до людей».

«Да, я вроде читал об этом, – отозвался Серж с некоторым смущением, потому что без оперативной подсказки Вики не смог вспомнить, где и когда читал о дорогах Хокинга-4. – Но мне показалось, что проблема решена. Там нечто вроде вулканических ячеек Бенара. Дилетант может принять их за средневековую мощеную дорогу».

«В том-то и дело, что ситуация прямо обратная. Планетологи первых экспедиций прекрасно знали о ячейках Бенара и сразу дали напрашивающуюся интерпретацию. Но по мере роста колонии подобные дороги находили все чаще, на территориях с отличающейся геоморфологией, с разнообразными грунтовыми и тектоническими условиями. Поэтому Колониальная служба внесла их в список аномалий».

«Почему? – удивился Серж. – Неужели не нашлось пытливого дипломанта, который дал бы подробное описание и модель?»

«Ты наверняка смотрел обзоры по дальней навигации. И должен помнить, что ресурсы колоний, даже богатых, ограничены, особенно по кадровому составу. Планетологи там заняты решением актуальных задач: картографирование, структура и эволюция недр, полезные ископаемые, взаимодействие литосферы с атмосферой и гидросферой, неравномерность магнитного и гравитационного полей. Знания об этом нужны в первую очередь, ведь от них зависит выживаемость колонии».

«Можно было бы оформить исследовательский запрос. Варпы летают на Хокинг-четыре регулярно… – Серж сделал паузу, чтобы воспользоваться подсказкой Вики. – Раз в два геогода».

Эрзац-отец усмехнулся:

«Мне нужно тебе рассказывать, как относятся к исследователям аномалий в Академии или наших институтах?»

Серж покачал головой. Он и сам знал, как относятся. И все же тема его заинтересовала. Попрощавшись с эрзац-отцом, он сразу занялся изучением информации о дорогах Хокинга-4, предоставленной Колониальной службой, и убедился, что никто ни разу не попытался систематизировать собранные сведения. Визуальные материалы выглядели черновыми: они не были приведены к единому формату; также отсутствовали какие-либо описания. Однако чем дольше Серж вникал в скудные и разрозненные данные, тем больше увлекался. В этой загадке действительно было нечто завораживающее, и кандидату-аспиранту становились ясны мотивы тех ученых долимитного прошлого, которые веками искали затонувшую Атлантиду, гоняясь за призраком легендарного царства.

В свою очередь куратор Крамских отнесся к инициативе подопечного без всякого энтузиазма. Он был убежденным антропоцентристом и вслед за основоположниками окулизма полагал, что земной разум возник благодаря исключительному стечению обстоятельств и сам по себе аномалия; что для Интроспекции Универсума достаточно одного-единственного биологического вида; что познание имеет ценность только в тех случаях, когда направлено на изучение вещественного мира, а не фантомов, генерируемых воображением. Тем не менее, согласно стандартному протоколу взаимодействия при курировании работ гражданина-избирателя, Крамских не мог отклонить тему, которую выбрал Серж и принципиально одобрила Колониальная служба. Единственное – он настоял на том, чтобы подопечный обратился к «более серьезной» проблематике, если на месте выяснится, что дороги Хокинга-4 не представляют собой ничего особенного.

При подготовке к отправке Ивановских просмотрел и описания планетных систем, которые «Косберг» использовал в качестве промежуточных при варп-переходах: Фламмарион, Лаплас, Саган, Проктор. Среди прочей обильной информации, найденной Вики, кандидат-аспирант изучил статью о биотическом кризисе на Сагане-2. Там побывало всего три экспедиции, что объяснялось трудностями возвращения с поверхности на орбиту. Все они высаживались на побережье местной пангеи, ведь только там наблюдались признаки биологической активности. Анализ собранных образцов флоры и фауны выявил чрезвычайно низкое таксономическое разнообразие, что характерно для катабазиса – периода глобального биотического кризиса, следующего за массовым вымиранием. Поначалу открытие никого не удивило: любая биосфера периодически проходит через вымирания, вызванные как внешними, так и внутренними причинами. Однако третья экспедиция, в состав которой вошли опытные палеонтологи, не смогла идентифицировать следы недавнего события, которое имело бы столь значимые последствия.

Один из авторов исследования высказал в качестве «безумной» гипотезы соображение о том, что искомое событие могло быть связано с деятельностью местной цивилизации, давно сошедшей с исторической сцены. На примере голоценового вымирания, начавшегося на Земле сто тысяч геолет назад и ускорявшегося по мере расселения людей по материкам, можно предположить, что подобный результат типичен для становления разумных видов: они доминируют в экосистемах, замещают естественный отбор искусственным, разрушают среды обитания, меняют природные ландшафты, а после промышленной революции все активнее влияют на климат. Есть даже мнение, что вымирание, порожденное разумом, необратимо для биосферы, что она так и будет угасать, не перейдя к анабазису – следующему этапу кризиса, когда разнообразие глобальной биоты опять начинает расти за счет освободившихся экологических ниш. Тут достаточно взглянуть на современный Универсум: если изъять из него человека, то почти все существующие многоклеточные формы жизни, восстановленные после лимит-войны, вымрут в течение тысячи геолет, то есть по меркам эволюционных процессов практически мгновенно, а биосфере придется пройти весь путь заново, а это с учетом оскудения легкодоступных ресурсов выглядит проблематичным. «Безумную» гипотезу можно было проверить, отправив экспедиции в самые древние районы, находящиеся в центре пангеи (там могут сохраниться следы промышленности), или на океанское дно (нарушение структуры отложений способно рассказать о происходивших на планете процессах). Понятно, что Колониальная служба не стала тратиться на проверку «безумных» гипотез: в системе Саган оставался только один экспедиционный корабль «Хуболт», а для его использования требовались куда более веские основания, чем подтверждение или опровержение домыслов палеонтолога, идущих вразрез с принципами окулизма. В итоге биотический кризис на Сагане-2 был внесен в список аномалий, но не из тех, за которые полагались скидки при транспортировке.

Серж, увлеченный дорогами Хокинга-4, принял информацию к сведению и даже успел забыть о ней, пока, просматривая напоследок журнальную ленту Академии планетологии перед стартом «Косберга», не наткнулся на две свежие статьи, представленные в межинститутский доступ Космофлотом и подписанные инициалами «О.К.». Они назывались «Самозверь. Дайкайдзю биосферы второй планеты GR-16 (Саган-2)» и «Феномен самозверя в условиях глобального биотического кризиса на второй планете GR-16 (Саган-2): гипотезы и модели». Вопросы, рассматриваемые в статьях, были далеки от профессиональных интересов кандидата-аспиранта, но неясное предчувствие подтолкнуло его к чтению, благо всегда можно обратиться к помощи Вики.

Выяснилось, что на Сагане-2 водятся дайкайдзю – так ксенобиологи называли на своем профессиональном жаргоне гигантских монструозных существ, полноценное описание которых затруднено из-за отсутствия земных аналогов. Первые экспедиции не обнаружили дайкайдзю, которых загадочный О.К. упорно именовал «самозверями», потому что они были обитателями центральных пустынь пангеи – то есть как раз тех районов, где, по мнению участника третьей экспедиции, нужно искать следы промышленных выбросов и артефакты исчезнувшей цивилизации. Если верить описанию, то дайкайдзю Сагана-2 были столь огромны, что их можно разглядеть с орбиты, однако появлялись они лишь в определенное время года. Проблема заключалась в том, что в пустыне при биотическом кризисе на стадии катабазиса никакое существо крупнее варана выжить не способно.

7

Наверное, Сержу не стоило назначать встречу с Опрой сразу после нападения: куда разумнее было бы подержать ее в изоляции. Но не терпелось узнать подробности о феномене самозверя и получить ответы хотя бы на самые общие вопросы. Кроме того, проведя восемнадцать геосуток на борту межорбитального шаттла, Серж соскучился по живому разговору: он был коммуникабельным молодым человеком и с трудом переносил долгое одиночество.

Впрочем, сначала преступницу следовало приструнить.

– Опра, я не выпущу вас до тех пор, пока вы не перестанете изображать из себя агрессивную психопатку. И до тех пор, пока не извинитесь.

Он приготовился выслушать поток брани, но фигурант, помолчав, сказала на универсале ровным голосом:

– Прошу простить меня, почтенный сударь. Я не хотела навредить вам. Мое поведение было неоправданно шокирующим. Я приму любое наказание и клянусь, что подобное не повторится.

Сержу ничего не оставалось, как выполнить обещание и выпустить ее из переходного отсека. Почувствовав голод, он назначил фигуранту свидание в пищевом модуле. Чтобы Опра не устроила еще какую-нибудь каверзу, кандидат-аспирант велел нейроядру отслеживать ее и информировать о любых изменениях маршрута.

Преступницу пришлось подождать. Выйдя из переходного отсека стыковочного модуля, она сначала отправилась в жилой блок номер один, где, как подсказало нейроядро, находится ее индивидуальная сфера. Там она какое-то время провозилась – вероятно, приводила себя в порядок – и появилась в пищевом модуле, когда Серж успел плотно пообедать и начал терять терпение.

Посещение жилого блока мало помогло Опре – она выглядела столь же отталкивающе, как и раньше: тот же необъятный живот, те же толстые ноги и тот же нездоровый цвет кожи. Тем не менее Серж, преодолевая легкое отвращение, внимательно ощупал ее взглядом, прикидывая, не прячет ли она в складках кэйкоги оружие более серьезное, чем самодельный нож.

– Салют, пацанчик! – сказала Опра, как будто забыв свои недавние извинения.

– Вы опять за свое? – возмутился Серж.

– Да ладно, пацанчик, не брызгай. – Опра подняла руки, демонстрируя дружелюбие. – Я здесь давно, одичала.

– Очень хорошо, что вы осознаете дикость своего поведения, – сказал Серж. – Предлагаю перейти к конструктивному диалогу. Вы обещали рассказать мне о самозвере. Прежде всего вопрос: откуда вы знаете о феномене?

– Я его открыла.

Заявление Опры выглядело удивительным, но только на первый взгляд. Серж был достаточно сообразителен для того, чтобы соединить две статьи, опубликованные под инициалами О.К., с единственным тест-смотрителем базы «Саган-орбитальный», имеющим ученую степень. Кто еще мог обнаружить дайкайдзю, если со времен третьей экспедиции здесь не проводились планомерные исследования?

– Ваша фамилия? – спросил Серж.

– Я лишена права на фамилию до истечения срока моего заключения.

Кандидату-аспиранту показалось, что лицо собеседницы дрогнуло.

– Можете назвать ее в виде исключения, – сказал он. – Я даю разрешение как гражданин-избиратель.

– Моя фамилия… Косых.

Все сходится. О.К. – Опра Косых. И, значит, она не врет. Ситуация проясняется. Она биолог и, вероятно, генетик. Здесь она изнывала от безделья и, конечно, понимала, что с каждым днем теряет квалификацию. Чтобы не утратить навыки исследователя, она стала наблюдать за планетой, и тут ей крупно повезло: она сделала открытие, которое заинтересовало аналитиков Космического флота. Не настолько, чтобы они организовали полноценную экспедицию на Саган-2, но достаточно, чтобы статьи Опры были опубликованы, а внезапная инициатива кандидата-аспиранта по смене темы первого самостоятельного проекта нашла поддержку.

– Почему вы назвали этих дайкайдзю самозверями? – спросил Серж.

– Давнее увлечение и свободные ассоциации, – призналась Опра, скривив толстые губы в подобие улыбки.

Потом она прищурилась и чуть нараспев продекламировала:

Серж сначала не понял смысла половины слов и решил, что Опра опять перешла на «птичий» язык, но потом сообразил: она использует старогагаринский.

– Какой это век? – поинтересовался он, когда фигурант закончила. – Мне кажется, что я где-то уже слышал это стихотворение…

– Первая половина двадцатого века по христианскому летоисчислению.

– Вы увлекались долимитными стихами?

– Я читала их своему… сыну.

Опра вдруг замолчала и отвернулась.

– Чаво, пацанчик, надоть? По базару калякай.

Серж понял, что обсуждать свои прошлые увлечения Опра не намерена. Впрочем, в том не было особой необходимости. Если самозверь, пусть будет самозверь.

– Вернемся к нашей теме, – предложил он. – Если я правильно понял ваши статьи, сударыня, в процессе наблюдений удалось зафиксировать четыре особи дайкайдзю. Все они появились в короткий, от пяти до шести геосуток, период, который предшествует сезонным песчано-пыльным бурям. После оседания пыли вы не смогли их обнаружить ни на прежнем месте, ни где-либо на континенте. Вы выдвигаете гипотезу, что дайкайдзю являются жителями сети известняковых пещер, которые образовались на месте озер и внутренних морей при высыхании центральных районов пангеи. Гипотеза выглядит обоснованной с учетом размеров дайкайдзю, внезапности их появления перед сезоном бурь и исчезновения после завершения сезона бурь. Через двести сол, то есть через триста двадцать шесть геосуток, дайкайдзю появились вновь. На этот раз вы зафиксировали пять особей и высказали соображение, что их выходы на поверхность связаны с брачным периодом, то есть дайкайдзю перемещаются навстречу друг другу для спаривания. Удалось ли подтвердить ваши предположения?

Ответ последовал не сразу. Опра вновь попыталась изобразить улыбку.

– Забудь об этом старье, пацанчик, – сказала она. – Все куда веселее. Самозвери не спариваются, они поют.

8

Пищевой модуль стал местом регулярных встреч, а отдыхали и работали обитатели «Сагана-орбитального» всегда по отдельности, поддерживая связь через внутреннюю сеть. Серж все еще с опаской относился к Опре, не доверял ей, но дел было много, поэтому кандидат-аспирант смирился с ее участием в подготовке высадки на поверхность планеты.

Разумеется, во время встреч они не только перекусывали, но и разговаривали, порой на самые неожиданные темы. Опра была своеобразным собеседником, постоянно сбивалась на «птичий» язык, чем изрядно досаждала Сержу, однако и впрямь оказалась ученым с хорошим багажом собственных знаний, поэтому кандидат-аспирант начал получать удовольствие от общения с ней.

Опра подтвердила его догадку о том, что занялась наблюдениями за планетой от скуки. Можно представить, насколько тяжело ученому переносить изоляцию без доступа к обновляемым информационным ресурсам, без связи с коллегами, без поддержки полноценной Вики и бот-ассистентов. Под ограничения подпадали и возможности использования оборудования базы: приставы, направившие Опру сюда, предполагали, что фигурант вместо несения службы тест-смотрителя, возможно, попытается по тем или иным причинам нарушить функционирование основных технических систем, что создаст угрозу существованию «Сагана-орбитального». Посему ни при каких обстоятельствах она не могла, например, отстыковать посадочную капсулу или экспедиционный корабль. Почти единственное, чем она могла заняться на досуге, – это анализ данных, собираемых регистрирующими приборами планетологического модуля. Но для того чтобы правильно расшифровывать и интерпретировать их, Опре пришлось получить знания по основам практической планетологии, что оказалось тоже непростым делом с учетом изоляции. Для этого она, по ее же собственным словам, прибегла к уловке. Как тест-смотритель, Опра должна была запрашивать инструкции у транзитных варп-кораблей при возникновении проблем, которые не способно решить управляющее нейроядро. Она сумела обмануть его, испортив центральный контроллер планетологического модуля и изобразив дело так, будто бы сбоил сам комплекс научной аппаратуры. Когда из варп-сфероида вынырнул очередной корабль, Опра по обычному радиоканалу послала подготовленный запрос, подтвержденный отчетом нейроядра. Топ-менеджер миссии принял материал, обсудил его с экспертами и в ответ переслал несколько терабайт обучающих программ и инструкций по работе с оборудованием научного модуля, прежде всего с набором оптических камер высокого разрешения, ультрафиолетовым и инфракрасным детекторами, радиолокатором синтезированной апертуры. Около пяти геомесяцев Опра потратила на то, чтобы освоить начальный курс Академии планетологии, разобраться в терминологии и принципах обработки результатов наблюдений, после чего взглянула на планету по-новому – не как дипломант, конечно, но как студент, проходящий первую в жизни полевую практику.

Мир Сагана-2, увиденный ею, был намного старше Земли – планетологи оценивали его возраст в шесть с половиной миллиардов лет. Соответствующей древности была и биосфера, зародившаяся, как и на других живых планетах, в гидротермальных источниках на дне океанов. Эволюция тоже шла по сходному сценарию: простейшие одноклеточные микроорганизмы, колонии простейших, симбиоз, переход к многоклеточности, специализация, разделение на флору и фауну, взрывной рост разнообразия, выход на сушу, периодические глобальные вымирания, возрождение и появление новых видов. Поскольку Саган-2 массивнее Земли, а сила тяжести на тридцать процентов выше, то местные формы жизни, описанные участниками трех экспедиций, имели общую характерную особенность – они как бы прижимались к поверхности, стремясь занять максимально большую площадь; здесь совсем не было высоких растений, летающей фауны и примитивных построек, создаваемых общественными животными. Зато часто встречались многоуровневые симбиотические комплексы, покрывающие побережья и похожие на толстые бактериальные маты, между которыми скользили ленты хищников длиной в десятки метров. Рядом на мелководье водились двухордовые миногообразные, привлекшие наибольший интерес второй экспедиции, но ими, пожалуй, биологическое разнообразие заканчивалось, что в конечном итоге и вызвало вопросы у ксенологов: трудно представить настолько древний мир с настолько бедным генофондом. Если отбросить «безумную» гипотезу, гласящую, что биотический кризис вызван деятельностью некоей цивилизации, сошедшей с исторической сцены, то самым простым объяснением становится особое сочетание планетографических и климатических факторов, которое пока что не может быть просчитано на основе популярных планетологических моделей.

Получив благодаря начальному курсу Академии общее представление о проблеме, Опра поняла, что самой интересной задачей для нее как ученого с ограниченным инструментарием может быть только изучение этих факторов в развитии с целью ретроспективной экстраполяции. Прежде всего стоило выяснить, когда образовалась пангея Сагана-2. Общеизвестно, что континентальный дрейф – процесс не только перманентный, но и повторяющийся: когда-то материки расходились, затем снова собирались в пангею. Если планета достаточно стара, то эпох пангеи должно быть много: на Земле образование единого суперконтинента повторялось с частотой раз в шестьсот миллионов лет. Саган-2 массивнее и вращается медленнее, поэтому континентальный дрейф с разделением и слиянием материков должен происходить дольше. Но насколько дольше? Ответ мог дать горный хребет, находящийся в геометрическом центре пангеи, и Опра сосредоточилась на его наблюдениях, пытаясь выделить признаки соответствия какой-нибудь из многочисленных моделей формирования типичного суперконтинента.

Однажды, незадолго до начала сезона бурь, произошло досадное событие: нейроядро скорректировало ориентацию «Сагана-орбитального», компенсируя накопившееся за счет вращающего момента градиента гравитации отклонение продольной оси от нормального направления. Но из-за того, что Опра так и не удосужилась восстановить полноценную работу главного контроллера планетологического модуля, нейроядро не смогло внести соответствующую коррекцию в положение оптических камер высокого разрешения, и те вместо горного хребта теперь «смотрели» на прилегающую пустыню, в которой, как считали исследователи, не было ничего интересного. Программа, которая занималась первичной обработкой изображений, получаемых камерами, была довольно тупой, но умела реагировать на значительные изменения в подстилающей поверхности: когда камеры оказались перенаправлены, она сравнила новые виды с ранее заложенной картой и радостно сообщила в сеть о наблюдаемой тектонической катастрофе. Опра немедленно примчалась на пост оператора планетологического модуля и, конечно, была поражена увиденным. На ее глазах сравнительно ровная поверхность пустыни вздыбилась свежими курганами, кое-где в ней образовались глубокие темные провалы, рядом были хорошо различимы широкие борозды, уводящие, казалось, в никуда. По ассоциации зрелище вызвало у нее детское воспоминание: о сырой после дождя почве в саду, из которой вылезают, расползаясь во все стороны, земляные черви – Lumbricina из отряда Haplotaxida. Куда же ведут эти борозды? Что за гигантские черви вылезли на поверхность?

Ответов на эти вопросы пришлось подождать один сол, то есть местные сутки, когда планета под базой, находящейся на полярной орбите, провернулась, и великая пустыня пангеи вновь попала в поле зрения камер высокого разрешения. На этот раз Опра сама вела наблюдение, управляя ими вручную, и довольно быстро отыскала первого дайкайдзю – с этой высоты он был похож на разноцветную гусеницу длиной десять километров. Чудовище казалось неподвижным, не проявляло активности, но еще через сол обнаружилось на полтораста километров севернее своего первоначального положения.

Хотя по образованию Опра была геномиком, она, разумеется, обладала достаточным багажом знаний в области экологии, поэтому пришла в замешательство: гигантская гусеница внизу могла быть только животным, но в раскаленной пустыне, вдали от водных ресурсов, нет кормовой базы, достаточной для поддержания жизнедеятельности столь крупного организма. Смущала и скорость передвижения дайкайдзю: чтобы сдвинуть огромную тушу при местной силе тяжести, потребовалась бы колоссальная энергетика и бешеный метаболизм, но чтобы разогнать ее до скорости три-четыре километра в час по бездорожью и по шершавой, как наждак, поверхности, необходимо нечто большее, чем мускульное усилие. Тогда впервые Опра задумалась о том, что перед ней не животное, а какой-то механизм – вероятно продукт местной цивилизации, скрывающейся в подземных сооружениях.

Впрочем, вскоре она пересмотрела свое отношение к феномену. Дело в том, что обнаруженный дайкайдзю оказался не единственным: Опра заметила еще одного, размером побольше, потом – еще одного и еще. Самая крупная особь была длиной восемнадцать километров, но при этом двигалась не менее шустро, чем ее сородичи. Затем пустыню накрыла песчано-пыльная буря, и наблюдения за гигантскими гусеницами пришлось прервать: разрешения всепогодного радиолокатора, увы, не хватало для того, чтобы выделить дайкайдзю на фоне рельефа. Но в любом случае наличие четырех громоздких супермашин, если принять гипотезу об их искусственном происхождении, не могло быть обособленным явлением: так или иначе стали бы заметны признаки техногенного воздействия на ландшафт, активность вокруг и тому подобное.

В свое время Опра прослушала ознакомительный курс ксенологии, а по роду профессиональной деятельности ей приходилось проводить сравнительный анализ геномов земных и инопланетных животных, поэтому она имела представление о самых экзотических тварях, которых можно встретить на планетах, включенных в Универсум. Она вспомнила, что в молодом мире Лапласа-3, отличающемся резкой сменой сезонов, распространены пазлоиды – странствующие колонии, состоящие из множества созданий разных видов, которые объединяются во временное симбиотическое сообщество для более эффективного выживания при климатических изменениях. Например, при затапливании обширных долин мелкие твари, напоминающие земных муравьев, отыскивают свободноплавающих существ типа гидрозоев, взбираются и поселяются на них, при необходимости защищая свой «спасательный плот» от многочисленных хищных личинок, для которых как раз начинается этап роста, сопровождаемый активной охотой. Возможно ли, что дайкайдзю Сагана-2 – это тоже пазлоиды, формирующиеся из обитателей подземных полостей во время сезонных бурь? Почему бы и нет? По крайней мере, новая гипотеза объясняла, каким образом многокилометровая гусеница перемещалась по поверхности со скоростью идущего человека: если она состоит из мириадов сравнительно небольших существ, которые держатся вместе, то с высоты будет казаться единым и совершенно неподъемным организмом.

Так или иначе, следовало продолжить наблюдение. Большие надежды Опра возлагала на окончание ураганов и с нетерпением ожидала момента, когда осядет поднятая ими пыль. На планете с повышенной силой тяжести это происходит быстрее, чем на Земле, и атмосфера вскоре очистилась, но Опру ждало разочарование: дайкайдзю исчезли вместе со всеми следами своего пребывания на поверхности – пустыня снова выглядела девственной, как десятки сол назад. Если бы информационные накопители «Сагана-орбитального» не содержали четкие цифровые снимки гигантских гусениц, вылезших из глубоких нор, то можно было бы подумать, что Опре все это привиделось.

Чтобы сделать хоть какие-то предварительные выводы о феномене, следовало зафиксировать его повторение. Логично было предположить, что дайкайдзю вновь появятся перед наступлением сезона бурь, однако природа редко следует человеческой логике, поэтому Опра вела наблюдение весь год. Она мониторила не только районы, где были замечены первые гусеницы, но и старалась охватить территорию великой пустыни как можно шире. Иногда над песками проносились обычные малые ураганы, вызванные погодными флюктуациями, и тогда Опра сутками не выходила из планетологического модуля. Увы, все было тщетно: дайкайдзю как сквозь землю провалились – в самом прямом смысле старогагаринского выражения.

Потеряв возможность наблюдать движение гусениц, Опра занялась анализом их перемещений и сразу сделала новое открытие: все дайкайдзю, без сомнения, направлялись в один и тот же район, расположенный около условного геометрического центра пангеи. Она тут же нацелила камеры, радиолокатор и прочие приборы на эту безымянную область. Результаты новых наблюдений разочаровывали: вычисленный район ничем не отличался от окружения, даже цветом, хоть и имел небольшое, до семи метров, превышение относительно средней высоты рельефа.

Опра была близка к отчаянию, но планета в конечном итоге вознаградила ее упрямство: незадолго до начала глобальной бури дайкайдзю вылезли на поверхность. И снова, вне зависимости от местоположения, направились к неприметному холму в центре пангеи. Почему именно туда? Здесь нет ясности – нужны раскопки и сейсмотомографическое исследование. Главное, что Опра убедилась: шествие гигантских гусениц по пустыне не является редчайшим явлением для Сагана-2, имеет четкую сезонную привязку и может быть объяснено существованием развитой пазлоидной биосферы в полостях под поверхностью пустыни, образовавшихся после высыхания внутренних озер и морей. Скорее всего, там сохранились какие-то источники воды и запасы древних донных отложений, поддерживающие биоценоз.

Зачем пазлоиды выходят на поверхность и совершают длительные путешествия? Скорее всего, затем же, зачем странствуют перелетные птицы или зачем идет через речные пороги нерестящийся лосось. То есть либо ради пищи, либо ради размножения. Окончательно прояснить вопрос могло бы наблюдение за непосредственным контактом различных дайкайдзю в районе их встречи, который Опра, в очередной раз отпустив на волю свое воображение, назвала Ургой. Но возвышенность Урги была сокрыта под тучами из пыли, поднятой глобальной бурей, поэтому фигуранту ничего не оставалось, как написать две статьи по итогам наблюдений, отправить их в сеть межинститутского обмена с пролетавшим мимо варп-кораблем и ждать, не заинтересуется ли феноменом какой-нибудь пытливый исследователь или институт, обладающий ресурсами для организации полноценной экспедиции.

Ждать пришлось долго. Миновал местный год, в пустыне опять появились дайкайдзю, над суперконтинентом разразилась буря. Опра задействовала все инструменты планетологического модуля, но они мало что могли дать нового. И тогда ей пришла в голову оригинальная идея: направить на Ургу главную ультракоротковолновую антенну базы. Результат превзошел ожидания: Опра поймала четкий сильный сигнал, модулированный по амплитуде. Она мало разбиралась в радиотехнике, но ей помогло нейроядро, которому хватило сообразительности преобразовать сигнал в аудиоформат. В результате получился ритм, подчиненный принципу золотого сечения. Сомнений быть не могло: слепая эволюция не способна создать существа, которые обмениваются модулированными сигналами на УКВ-частотах. По крайней мере, до сих пор ничего подобного земляне во Вселенной не встречали.

9

– Песнь самозверя, – повторил Серж слова Опры, когда та закончила рассказ о феномене и дала прослушать запись преобразованного сигнала. – Поэтично. Да, я согласен с вами, сударыня. Перед нами космическое чудо. Оно вполне способно изменить научную картину мира. Примите мои поздравления.

Фигурант презрительно скривилась и отозвалась в своей манере:

– Лизуна засунь, пацанчик. Идеи по природе есть?

Серж выдержал приличествующую событию паузу и на всякий случай уточнил:

– Что вы знаете о Прокторе, сударыня?

– Гринч-шестьдесят-шесть, – ответила Опра. – Красный карлик. Система из девяти планет. Колония Универсума находится на Прокторе-один, планете-синхроне. Уникальные ксеноформы: выползень Проктора, летяга Проктора, мышекроль Проктора.

– Впечатлен вашей эрудицией, сударыня. Но я говорю не о системе Гринчевский-шесть-шесть, а о Ричарде Прокторе, в честь которого она названа. Его относят к основоположникам протоокулизма.

– Не знаю, – сообщила Опра. – Протоокулизм, окулизм – мусор. Я геномик, пацанчик, а не дуралей.

– Среди мастеров Трилобит-кома много геномиков…

– Дуралеев везде хватает. Так что там Проктор?

– Ричард Проктор, – повторил Серж, – английский астроном и энциклопедист долимитной эпохи, середина девятнадцатого века по христианскому летоисчислению. Написал множество популярных работ по астрономии, космологии, ксенологии. Среди его достижений – формулировка проблемы шести минут, на которой основывается третий принцип окулизма. Он предложил читателям-современникам представить себе гипотетическую ситуацию. Допустим, вы хотите связаться с приятелем по телефону, но вы знаете, что в течение геодня, десять часов, шестьсот минут, он будет у телефона всего лишь шесть минут. Какова вероятность, что, когда вы выйдете на связь, ваш приятель будет находиться у телефона? Конечно, она не нулевая, но очень близка к нулю. Этим наглядным примером Проктор проиллюстрировал вывод, который он сделал на основе сравнения общего времени эволюции, предбиологической и биологической, с временем существования человечества как разумного вида. В эпоху Проктора считалось, что Земля возникла всего лишь несколько миллионов геолет назад, о миллиардах не шла речь, но даже при таком допущении вывод выглядел неутешительным: время существования разума ничто по сравнению с эрами формирования звезд, планет и роста жизни – шесть минут против десяти часов. Насколько велика вероятность, что в данный момент где-то в обозримой Вселенной есть еще один разумный вид, который ждет, когда мы выйдем на связь? Конечно, она ненулевая, но очень близка к нулю…

– Я поняла, – буркнула Опра. – И что нам дает этот древний хрыч?

– Вы не дослушали, сударыня. – Серж старался быть терпеливым. – Третий принцип окулизма, основанный на проблеме шести минут, пожалуй, самый спорный. Даже в Трилобит-коме хватает мастеров, которые скептически относятся к нему. Нет, конечно, никто из адептов окулизма не ставит под сомнение антропоцентрическую аксиоматику. Но основное возражение скептиков звучит так: Проктор был прав, но он не подозревал, что когда-нибудь появятся автоответчики. Достаточно развитая цивилизация найдет способ передать информацию о себе в будущее, за пределы своего существования. Мы это делаем за счет космонавтики, колонизации экзопланет. Разум Сагана-два, вероятно, пошел другим путем. Самозвери – это нечто искусственное, сконструированное миллионы лет назад для решения каких-то местных задач и сохранившееся после глобального вымирания. Я понимаю, что высказываю экстремальную гипотезу, но с ней хорошо согласуются все факты, которые нам сегодня известны. Древность планеты, биотический кризис на стадии катабазиса, пазлоидность самозверя, модулированный сигнал на ультракоротких волнах. Конечно, теоретически можно подобрать и другое объяснение космическому чуду. И тут вам, сударыня, как геномику виднее. Существует ли техническая возможность передавать осмысленную информацию через биосистемы?

– Существует, – отозвалась Опра. – Любая биосистема транслирует информацию от поколения к поколению. Мы тоже самозвери, пацанчик, и тоже в чем-то пазлоиды. Но не так все просто, как тебе кажется. Что реально прячется там внизу, мы узнаем только после того, как ты туда отправишься…

10

Подготовка к высадке на поверхность Сагана-2 входила в самую ответственную фазу, но Серж так и не смог определиться, насколько он может доверять Опре. Она знала и умела больше, чем хотела показать. Например, когда кандидат-аспирант пытался выяснить, каким образом ей удалось раздвоить его аватар, Опра вновь перешла на «птичий» язык, в котором вульгаризмы сочетались с малопонятной терминологией.

В конечном итоге она все же призналась, что за годы пребывания здесь научилась обманывать нейроядро «Сагана-орбитального», устраивая различные мелкие поломки в системе телеуправления и заставляя его выходить за рамки стандартных протоколов безопасности. Когда Серж, стартовав на межорбитальном шаттле и пройдя идентификацию в местной сети, получил более высокий допуск, чем тот, на который могла рассчитывать Опра как тест-смотритель, она вручную перенастроила блок радиоузла и запустила небольшую программу, имитирующую поток канала связи с шаттлом. Далее от имени кандидата-аспиранта она взяла контроль над системами базы и начала подготовку миссии на планету.

Зачем ей все это понадобилось? Приближается сезон бурь, самозвери скоро должны появиться на поверхности, следующий шанс представится только через год. Получается, что она была уверена в согласии Сержа поддержать ее план? Или собиралась поставить его перед фактом? Впрочем, не это было главным в сомнениях кандидата-аспиранта: он мысленно представил себя в положении Опры с учетом ее профессионального профиля и понял, что ему и в голову не пришло бы провернуть подобную хитроумную операцию по овладению управлением базы: архитектура и эксплуатация коммуникационного оборудования находилась в ведении дипломантов Академии информационных и вычислительных технологий, которая крайне неохотно делилась какими-либо подробностями о своих достижениях и основах построения систем, предоставляя конечным пользователям лишь кипы поэтапных инструкций. Хотя оборудование «Сагана-орбитального» нельзя назвать новейшим уже тридцать геолет, на него все равно распространялись нормативы по охране авторской тайны, поэтому без специального разрешения получить доступ к описанию недокументированных команд попросту невозможно. Напрашивалось только одно объяснение: когда-то она уже имела опыт работы с низкоуровневым программированием, и у нее были хорошие учителя. Чего еще ждать от Опры Косых? Какие секреты она скрывает? После некоторого размышления на эту тему Серж решил оставаться настороже и по возможности выяснить, что собирается делать Опра в дальнейшем, когда он вернется на базу.

Сам план высадки, составленный ею, не вызывал каких-то нареканий. Кандидат-аспирант не смог бы придумать лучше. Возможности экспедиции ограничивались двумя природными факторами. Первый фактор – гравитация планеты, заметно превышающая земную. Поскольку стартовых комплексов и катапультных башен на Сагане-2 пока никто строить не собирался, то экспедиционные корабли изготавливались с ракетным модулем, возвращаемым на орбиту. Однако полный состав экспедиции ракетный модуль при такой силе тяжести «потянуть» не мог, поэтому его снабдили сбрасываемыми бустерами, заправляемыми за счет местной атмосферы, – компоненты топлива синтезировались молекулярными конверторами в течение срока работы экспедиции, который обычно составлял не больше пятидесяти геосуток. Вернуться на орбиту без заправки ракетный модуль не мог физически – как говорят дипломанты Академии космонавтики, «энергетика не позволяет». Конечно, один Серж с минимальным запасом жизнеобеспечения по весу не входил ни в какое сравнение с полной экспедицией из двенадцати специалистов, но тут приходилось учитывать второй природный фактор – песчано-пыльную бурю. Высота экспедиционного корабля с возвращаемым ракетным модулем – полтораста метров, причем центр масс после посадки и исчерпания топлива тормозной двигательной установки смещается вверх, что снижает устойчивость конструкции. Большая парусность и высокий центр масс делают корабль уязвимым перед сильными ветрами, которые могут запросто опрокинуть его. Поэтому экспедиции на Саган-2 проводились только в сравнительно тихие периоды и направлялись в прибрежные районы пангеи, где тоже случаются штормы, но не столь масштабные. Серж должен был высадиться перед началом сезона бурь, и если бы он стал дожидаться, когда конверторы наполнят бустеры синтезированным топливом хотя бы наполовину, то скорее дождался бы заваливания корабля. Казалось, что нет возможности изучить загадочных самозверей в непосредственном контакте, но Опра продумала свой план до мелочей и принялась претворять его в жизнь еще до прилета Сержа на базу.

Прежде всего она технически разделила посадку и взлет. На «Сагане-орбитальном» находится сто двадцать капсул, которые при необходимости могут нырнуть в атмосферу планеты и спуститься в ней с обычным парашютом. Такую возможность конструкторы предусмотрели на случай, если не только варп-корабль, следующий транзитом, но и сама база получит повреждения, после которых ее эксплуатация станет затруднительной. Каждая капсула была рассчитана на трех человек с аварийными запасами и герметизируемым надувным домом. Серж должен был спуститься в одной из капсул на поверхность, и тройного запаса ему хватило бы на целый геогод. Однако фигурант не собиралась так долго держать его посреди пустыни и решила ограничиться десятью солами: потом ветры усилятся настолько, что возвращение на орбиту станет невозможным. Два аварийных запаса она предложила выгрузить из капсулы, а на их место установить оборудование для сбора и экспресс-анализа образцов, позаимствованное на экспедиционном корабле. По истечении десяти сол корабль, управляемый собственным нейроядром, должен будет прилететь за Сержем, после чего кандидат-аспирант вместе с образцами заберется в возвращаемый ракетный модуль и стартует к базе. Поскольку времени на заправку бустеров модуля было ничтожно мало, Опра придумала по возможности облегчить его и синтезировать топливо непосредственно на орбите из ресурсов системы жизнеобеспечения базы. С этой целью она перестыковала «Хуболт» так, чтобы получить доступ к возвращаемому модулю. Опра отлично разбиралась в химии и, используя свой опыт работы с молекулярными конверторами, собрала синтезатор из медицинского оборудования, а к моменту прибытия Сержа получила сто тонн готовых компонентов. До высадки на поверхность предстояло синтезировать еще триста тонн, перекачать их в баки бустеров, снять лишнее с возвращаемого модуля и самого корабля, еще раз продумать схему посадки и взлета, составить инструкции для нейроядра и учесть тысячу мелочей. Хотя Серж и не был готов довериться Опре, он поддержал ее план и включился в работу. Ведь, в сущности, ради этого он сюда и прилетел.

11

Любопытство Сержа по поводу прошлого Опры росло, и он ждал удобного момента выяснить, за что она получила срок на «Сагане-орбитальном». Случай представился во время очередного обеда в пищевом модуле. Сначала они обговорили текущие дела, обсудили возникшие технические проблемы, потом незаметно переключились на феномен самозверя, и Серж признался, что на его решение изменить тему научно-исследовательской работы косвенно повлияли игровые учения на лунном полигоне, куда новоиспеченных дипломантов Академий направили по распоряжению Великого гроссмейстера Трилобит-кома.

Игры не были чем-то особенным: они проводились ежегодно с привлечением массы выпускников, и допуск к ним расценивался как признание квалификации и первый настоящий шаг во взрослую жизнь. Учения организовывали на Земле: в отдаленных дистриктах, на шельфах Мирового океана, в жерлах вулканов, на вершинах горных хребтов. Но на этот раз мастера Трилобит-кома подготовили площадку в Море Спокойствия, поблизости от Заповедника Аполлона, на руинах военной базы, построенной в долимитную эпоху. В качестве сценария они взяли забытый фантастический роман «Лунная куколка»: мастера вообще часто использовали идеи из старой фантастики. Сами игры проходили следующим образом: группы, составленные из выпускников разных Академий, высаживались в произвольных частях полигона, обнаруживали некие артефакты «неземного» происхождения и после всестороннего изучения находок должны были проникнуть в сооружения базы, построенные под слоем грунта. Там их поджидало новое открытие – синтеты-модификанты, похожие на огромных уродливых насекомых, которые, согласно легенде учений, пребывали в «спячке» миллионы лет. Если группа по тем или иным причинам нарушала протокол работы с ксеноморфами, синтеты «просыпались», организовывались в рой и атаковали ее. Если группе удавалось обойти все ловушки, расставленные мастерами Трилобит-кома, она получала в качестве приза вымышленную историю цивилизации селенитов, которая погибла в незапамятные времена. Сержу повезло оказаться в группе, которая прошла квест до благополучного финала, и среди его кубиков-накопителей был наградной, найденный на Луне.

На конференции в Боскасле, где подводились итоги игровых учений, достопочтенный Макс Полянских, Великий гроссмейстер Трилобит-кома, в своей лекции объяснил, какой урок окулисты хотели преподать новому поколению граждан-избирателей. «Зачем мы здесь? Для чего мы рождены? Какой смысл в нашем существовании? Что ждет нас впереди? – говорил гроссмейстер, чеканя слова, которые далеко разносились под хрустальным куполом Palatium Contemplationem. – Мы думаем, что знаем ответы, но так ли это? Мы называем себя глазами Вселенной, органом Интроспекции Универсума, но нет ли в этом слепоты невежества? Мы смело преобразуем мир, но нуждается ли он в преобразованиях? Если мы отрицаем разумный замысел в генезисе мира, то чем мы лучше пейзан, которые отказываются от гражданских прав и обязанностей ради комфортного проживания?.. На Луне вы, мои дорогие судари и сударыни, столкнулись с космическим чудом – реальным доказательством существования иных разумных интроспекций. Да, это была игра, продукт воображения наших мастеров. Но мы не исключаем, что в будущем кто-нибудь из вас станет свидетелем реального космического чуда. Оно наверняка будет жестоким, оно наверняка будет страшным. Не нужно бояться, вы не животные и не пейзане, вы должны осознавать высочайшую ценность космического чуда, потому что сами являетесь космическим чудом. Любой глаз познает мир, но только разумный глаз способен познавать познание. И только через познание познания все в этом мире обретает смысл, включая наше существование».

Лекция Великого гроссмейстера произвела на Сержа большое впечатление, он часто ее вспоминал, а сюжет «Лунной куколки» удачно совместился на ассоциативном уровне со статьями о феномене самозверя. Все это вместе и привело его в систему Саган, а инициативность Опры открывала возможность вновь взять главный приз: на этот раз не в игре, а в реальности.

– Если моя… наша гипотеза подтвердится, то я смогу рассчитывать на собственную кафедру, – подытожил Серж. – А вы, сударыня, на досрочное освобождение.

– Мал ты еще, пацанчик, – отозвалась Опра, всем видом показывая, что ей перспективы вовсе не кажутся радужными. – Зелен. Не трухаешь сам фигурантом стать?

Кандидат-аспирант поморщился, но все же уточнил:

– Что означает «трухаешь»?

– Не опасаешься? Не боишься?

Серж смутился.

– Не понимаю, на что вы намекаете, сударыня. Когда мой куратор по научно-исследовательской работе, почтенный сударь Крамских, узнает подробности о дайкайдзю и передаче на ультракоротких волнах, он наверняка одобрит мое решение, Академия или Университет закроют долг перед Космофлотом, и будет создан институт для изучения системы Саган, поскольку исследования здесь имеют фундаментальное значение.

– Ты даже не представляешь, пацанчик, как мне все это знакомо, – проворчала Опра. – И энтузиазм, и мечты о кафедре, и фундаментальное значение.

– Я вижу, вы скептически относитесь к перспективам экспедиции на Саган, но зачем в таком случае участвуете в ее организации?..

– С перспективами все пучком, но дальше попрет политика. Уверен, что Ватикан и Боскасл согласятся ломать аксиоматику ради прихотей зеленого пацанчика? И этот твой Крамских, думаешь, пожертвует своим статусом, когда этики ему пистон вставят?

Серж вдруг понял, что Опра проговорилась. Она получила срок по восьмой статье кодекса наказаний, за преступление в области Tutela Sacrum, то есть ее обвинителем, скорее всего, выступал Этический Университет. С учетом того, что по образованию она геномик, несложно сопоставить фрагменты информации и сделать напрашивающийся вывод: ее исследования как-то затрагивали человеческую природу. Серж никогда не интересовался этой темой, но еще в школе ходили слухи о группе генетиков-изуверов, которые устроили на Прокторе-1 лабораторию, где пытались модифицировать человеческие зародыши так, чтобы получившиеся гуманоиды были более приспособлены к экзотическим условиям планеты, всегда повернутой одной стороной к своему светилу. Но вроде бы лабораторию обнаружили и разрушили еще до рождения Сержа. Вряд ли Опра участвовала в ее работе. Или все-таки участвовала? Сколько ей лет?..

– Моя… наша работа не имеет отношения к вторжению в человеческую природу, – сказал Серж осторожно. – Мы изучаем инопланетную фауну, которая развивалась без вмешательства землян. Ксенология в полевых условиях.

– Вон ты как залопотал! – Опра ухмыльнулась. – Чуешь, пацанчик, чем пахнуло?

– Мне не интересны ваши фантазии. – Серж разозлился. – Хоть вы и первооткрыватель феномена и помогаете мне в работе, это не отменяет того факта, что вас направили сюда за тягчайшее преступление против человечности. Нет оправдания тем, кто прикрывается высшими интересами познания, чтобы нарушить чистоту Интроспекции Универсума.

– Какая чистота, пацанчик? Хватит повторять ватиканские бредни! На генетическом уровне современный человек отличается от долимитного больше, чем обезьяна от человека. Мы все модификанты, пацанчик. Нет, я знаю, что вам мозги в академиях пудрят, но собственной извилиной надо иногда шевелить, а? Или ты всерьез полагаешь, что люди всегда жили по двести лет, летали в невесомости и отращивали утраченные конечности? Настоящие природные Homo sapiens sapiens не пережили лимит-войну – они такой же вымерший вид, как неандертальцы.

– Не верю! – воскликнул Серж, потеряв терпение. – Это лженаучная ересь.

Опра остановилась и некоторое время заинтересованно разглядывала кандидата-аспиранта, будто увидела в первый раз.

– Поразительно, – сказала она после паузы. – Похоже, в Универсуме многое изменилось в мое отсутствие. Верю, не верю, лженаучная ересь. Ватикан начинает оправдывать свое название. Ты смотри, пацанчик, раз у вас стало так мудрено, то подумай, стоит ли о своем открытии кому-нибудь сообщать. Вдруг сочтут гипотезу иной интроспекции покушением на святыню.

Сержа начала тяготить нелепость ситуации. Он вспомнил предостережение Авани Гопал о последствиях контактов с преступницей и сейчас сожалел, что не прислушался к нему. Опра таки сумела втянуть его в сотрудничество, показав, что без нее он не справится. И теперь, очевидно, пытается повлиять на него психологически, склонив на свою сторону и заставив усомниться в справедливости приговора. Следовало остановить ее.

– Возвращайтесь к работе, сударыня, – сказал он с подчеркнутой холодностью. – Вряд ли мне стоит прислушиваться к советам тест-смотрителя со статусом ниже пейзанского.

– Твой выбор, пацанчик, – отозвалась Опра и добавила непонятно: – Дубль поганый!

12

Они больше не затрагивали вопрос возможных последствий открытия феномена самозверя. Инцидент начал забываться, но, главное, Серж перестал опасаться, что Опра устроит ему какую-нибудь пакость. Ведь если она и впрямь уверена, что кандидат-аспирант, прилетев сюда, сделался в какой-то мере ее соучастником, то не будет вредить экспедиции. Значит, все пройдет как надо, а дальше, вернувшись на базу, он решит, как поступить с ней. Например, Опру можно будет изолировать до прилета очередного варп-корабля. По расписанию, кстати, «Косберг» возвращается из системы Хокинга через сорок геосуток: можно будет доложить Авани о результатах экспедиции и воспользоваться поддержкой, на которую она намекала перед расставанием.

Разумеется, Серж не остался равнодушным к утверждению Опры о том, что современные люди являются генетическими модификантами. Укрывшись в своей индивидуальной сфере, он подключился к локализованной Вики и убедился, что фигурант преувеличивает. Мягко говоря. Да, в годы лимит-войны, отгремевшей в конце двадцать первого века по христианскому летоисчислению и поставившей человечество на грань вымирания, в том числе из-за активного использования генетического оружия, ученые были вынуждены применить методы защиты, например криспер-редактирование генома взрослого человека. Однако в то же самое время было выработано и понятие условной «нормы», которую Этический Университет теперь называет Sacrum – «святыня». Внесение изменений в «нормальный» геном как взрослого человека, так и зародыша признали тягчайшим преступлением, не имеющим срока давности. Было разработано довольно сложное законодательство, учитывающее массу вариантов изучения человеческого генома без его модификаций; был установлен предел модификаций для животных, а любое исследование, связанное с ДНК и РНК, контролировалось Ватиканом и профильными университетами. Позднее доктрина Tutela Sacrum стала частью философии и идеологии окулизма, распространяемого Трилобит-комом – всемирной образовательной организацией со штаб-квартирой в Боскасле. И хотя, как узнал Серж из исторической справки, далеко не все мастера Трилобит-кома считали человеческую природу «святыней», которую нужно бдительно охранять и защищать, в целом среди духовных лидеров Универсума сохранялось единство по этому вопросу. Остальное, включая невнятные угрозы, Опра, конечно, выдумала.

Все складывалось как нельзя лучше, оставалось только определить место посадки на поверхность. Логичным выбором выглядела возвышенность Урги, куда год за годом направлялись самозвери. Заодно можно было бы проверить этот район на наличие аномалий, которые свидетельствовали бы о разумной деятельности в прошлом. Однако у Опры не было уверенности, что экспедиционный корабль сможет успешно сесть там, особенно в разгар песчано-пыльной бури. Поэтому, наложив «тропы» дайкайдзю на карту, она выбрала того из самозверей, который отличался наибольшим «постоянством», то есть перемещался по одному и тому же маршруту три года подряд. Посовещавшись, Серж и Опра назвали его Гамерой – в честь гигантской огнедышащей черепахи, которая, согласно долимитной японской мифологии, защищала Землю от всевозможных вымышленных чудовищ.

Фигурант промоделировала «тропу» Гамеры с учетом изменения погодной обстановки и выбрала подходящее место – в двух километрах от предполагаемого выхода самозверя на поверхность по направлению к Урге. Серж выслушал соображения Опры и поддержал ее. Когда Гамера вылезет, некоторое время она будет оставаться в неподвижности, и он сможет ее спокойно изучить, снять объемное видео для виртуала и собрать образцы. Спуск с орбиты решили осуществить за два сола до предполагаемого появления дайкайдзю, чтобы кандидат-аспирант успел адаптироваться на планете, распаковать и разместить научно-измерительную аппаратуру.

Последний сол перед отправкой прошел в суете. Опра при поддержке нейроядра еще раз тестировала системы посадочной капсулы, а Серж облачился в аварийно-спасательный скафандр, в котором ему предстояло провести все время на поверхности. Это был легкий гибкий костюм, созданный специально для планет, имеющих кислородную атмосферу и сносный климат. Поскольку в условиях высокого давления и повышенного содержания кислорода любой человек немедленно заработал бы гипероксию, скафандр был снабжен фракционирующим фильтром-абсорбером на задней части шлема. Серж потренировался, осваивая контрольную панель на рукаве и процедуру замены фильтра. Удостоверившись, что все работает нормально, он занял место в капсуле.

Как и ожидалось, расстыковка с узлом эвакуационного терминала базы прошла без проблем. Пружинный толкатель придал капсуле начальное ускорение, отправляя ее в свободный полет. Через минуту «Саган-орбитальный» затерялся среди звезд. Серж остался один на один с громадой планеты, повернутой к нему глубокой синевой океана, часть южного полушария была закрыта сплошной облачностью, сверху похожей на ковер из ваты. Нейроядро базы вышло на связь, чтобы уточнить параметры орбиты капсулы и запустить циклограмму спуска. Потом Серж услышал голос Опры:

– Шестнадцать-восемь-тридцать, что вы делаете? Шестнадцать-восемь-тридцать, отвечайте немедленно. Что происходит? Что вы делаете?

Серж удивился. Они не договаривались с Опрой о специальном численном позывном, ведь в системе Саган их было всего двое: трудно запутаться. Поэтому он спросил:

– Что вы говорите, сударыня? Не понимаю вас.

Но вместо ответа из динамиков полился треск помех. В тот же момент сработали твердотопливные двигатели тормозной установки, и всякие вопросы вылетели у Сержа из головы: скорость капсулы упала ниже первой космической для Сагана-2, и она начала вход в атмосферу. В виртуале раскрылась информационная рамка с картой планеты и данными траектории. Пока что все индикаторы горели зеленым, а траектория схода совпадала с расчетной. Перископическая система обзора показывала планету в реальном цвете. Океан Сагана-2 занимал уже всю переднюю полусферу, справа наконец-то появилось побережье пангеи. Серж почувствовал плавно нарастающую перегрузку, вдавливающую его в кресло. Внешнюю поверхность капсулы охватило ярко-багровое пламя. Перегрузка продолжала увеличиваться, кандидат-аспирант не мог больше поднять рук, и ему показалось, что он слепнет. Усилием воли Серж подавил панику, вспомнив техническое описание капсулы: там сообщалось, что перегрузки при посадке на Саган-2 по баллистической траектории могут достигать пятнадцати-шестнадцати единиц, поэтому возможны временная слепота и даже потеря сознания.

Все когда-нибудь кончается: спало пламя, тяжесть исчезла, а переднюю полусферу теперь занимал не глубокий синий океан, а желтая плоскость бесконечной пустыни. Индикаторы продолжали светиться зеленым.

Дальнейшие события развивались очень быстро. Раскрылись парашюты, капсулу дернуло, Серж клацнул зубами, пустыня быстро надвинулась, и вдруг прямо под ногами ровная поверхность начала проваливаться вниз, в расширяющейся яме что-то массивно ворочалось, в рамке виртуала зажглось сразу несколько красных индикаторов, а мягкий женский голос спокойно произнес: «Аварийная ситуация. Посадка по расчетной траектории невозможна. Приготовьтесь к катапультированию». Капсула раскрылась, и еще через секунду Сержа выбросило из нее. Система сработала четко: реактивный двигатель кресла уносил пассажира подальше от растущего провала до тех пор, пока не выгорел запас топлива. Затем кресло выпустило собственный парашют, и некоторое время Серж болтался под белоснежным куполом, погружаясь в плотный раскаленный воздух, словно в бассейн с нагретой водой.

Мягкой посадку назвать было трудно. Вблизи пустыня оказалась не такой ровной, как с орбиты. Сильный порыв ветра подхватил кресло, когда до грунта оставалось меньше метра; при движении оно зацепилось за высокий камень, накренилось и грохнулось плашмя. Серж, действуя инстинктивно, быстро расстегнул страховочные ленты и вывалился из него, больно ударился коленями, упав на четвереньки. Ветер, надувая парашют, потащил кресло дальше.

Тяжело дыша, кандидат-аспирант встал на ноги. Оглянулся. И увидел самозверя.

13

Дайкайдзю Гамера была огромна и ничем не походила на огнедышащую черепаху из японской мифологии. Серж поначалу даже не смог охватить ее взглядом. Из провала на поверхность планеты выбиралось нечто вроде гигантской гирлянды, раскрашенной в невообразимые цвета. Но сходство с гирляндой было обманчивым, ведь элементы этих украшений незначительно отличаются друг от друга, а у самозверя каждый сегмент тела казался особенным и уникальным, словно вагоны долимитного поезда, составленного на скорую руку: тут цистерна, тут пустая грузовая платформа, тут платформа с танком. При этом все части Гамеры соединялись толстыми гибкими связками с темной, почти черной, кожей. Опра ошиблась: самозверь – не пазлоид, а единое существо. Хотя и очень необычное существо.

Голова дайкайдзю была метров десять высотой и выглядела совершенно сюрреалистически – как пучок непрерывно двигающихся хоботов, только они не сужались к концам, а, наоборот, расширялись в раструбы с воронками диаметром не меньше метра. Чего-нибудь похожего на глаза Серж не заметил. Если самозверь и занимался интроспекцией, то делал это способом, отличным от человеческого.

Гамера лезла и лезла из своей дыры, не останавливаясь ни на минуту, а кандидата-аспиранта все больше охватывало отчаяние. Шок и первый страх прошли, их сменило осознание безнадежности ситуации, в которой он оказался. Капсула потеряна, с ней потеряны надувной дом, научное оборудование, радиостанция, батареи, провиант, вода и сменные фильтры для скафандра. Если Опра не сообразит, что Серж в беде, то «Хуболт» прилетит через десять сол. Но даже если сообразит… Фильтр-абсорбер рассчитан на три сола, запаса воды в скафандре с учетом жары хватит максимум на полтора сола… Допустим, два сола продержаться можно, но успеет ли Опра подготовить отправку экспедиционного корабля?.. Ведь у нее нет полноценного доступа к управлению базой. И фокус с раздвоением аватара больше не пройдет. Значит, корабль не прилетит ни при каком варианте…

Сержу оставалось признать, что миссия провалена, а сам он обречен. Но кандидат-аспирант не был готов умирать. Он никак не мог принять мысль, что совсем скоро фильтр начнет пропускать в шлем больше и больше молекул кислорода, которые исподволь станут отравлять организм: на первом этапе появятся головокружение, тошнота и онемение пальцев, затем нарушатся дыхание и здравомыслие, следом возникнут спазмы, конвульсии, тремор и слепота. Разумом Серж понимал, что все так и будет, но душа протестовала. Нет, он не погибнет здесь! Слишком рано, слишком глупо!..

Что можно сделать за оставшиеся часы? Можно наблюдать за феноменом самозверя. Но какой в этом толк, какой смысл? Да и кто способен вести наблюдения при угрозе скорой и мучительной смерти? Проклятая Гамера! Почему ты вылезла раньше и почему именно здесь, в месте посадки?..

Серж замер. Его осенило. План высадки составляла Опра на основе более ранних наблюдений. И убедила кандидата-аспиранта, что лучше не придумать. Но была ли она в тот момент честна? Может, она собиралась от него избавиться, чтобы продолжить свою преступную деятельность на базе? Может, она готовила… побег?! Серж хотел отогнать мрачные подозрения, но они только крепли. Он вспомнил ее последние слова перед входом капсулы в атмосферу: «Шестнадцать-восемь-тридцать, что вы делаете?» Какая-то белиберда! Но если подумать, если напрячь память… Шестнадцать-восемь-тридцать – это ее номер фигуранта, вместо фамилии. Расшифровывается просто: шестнадцать – место заключения по каталогу Гринчевского, восемь – статья кодекса наказаний, тридцать – срок заключения в геогодах. Подлая низкая тварь! Убийца! Она изобразила дело так, будто сама находилась в капсуле, а он, Серж, оставался на «Сагане-орбитальном». Вероятно, с целью вновь запутать тупое нейроядро и получить контроль над базой, теперь уже с правами пользователя-инспектора. Как ты мог ей довериться? Почему не послушался Авани?.. Что Опра планирует делать дальше? Атакует «Косберг» на «Хуболте»? Будет шантажировать Авани? Варп-корабли очень уязвимы при наборе энергии… Впрочем, он все равно не узнает, не доживет до прибытия «Косберга». И, что еще гаже, не узнает, чем закончится история с дайкайдзю…

Блуждающий взгляд Сержа остановился на Гамере. Она наконец вылезла, распласталась на песке среди развороченных барханов, словно гигантская кобра. Хоботы с раструбами продолжали беспорядочно шевелиться, но вся остальная бесконечная туша пребывала в неподвижности, как будто привыкая к свету и воздуху. Дальние сегменты не были видны, но Сержу хватало и ближайших: один походил на огромный леденец с блестящей малиновой поверхностью; следующий благодаря длинным торчащим колючкам вызывал память о морским еже; за ним тянулась гофрированная труба ядовито-зеленого цвета… И все это было соединено, все жило и двигалось как целое. Любой ксенолог, наверное, отдал бы жизнь только за то, чтобы увидеть самозверя. Злость на Опру схлынула, а мысли о преступнице показались ненужными, лишними, особенно сейчас, когда перед кандидатом-аспирантом предстало настоящее «космическое чудо». Да, кто-нибудь когда-нибудь – вероятно, настоящий ксенолог из Колониальной службы – прилетит сюда и будет стоять, очарованный невероятием самозверя. Но ты здесь первый. И после смерти останешься первым. И Гамеру назовут в честь тебя – дайкайдзю Ивановских. Серж тихо засмеялся своим мыслям, а потом захохотал в голос и долго не мог остановиться.

Когда истерика прошла, он заплакал – горько, как ребенок. Ему некого было стесняться. Интроспекция Универсума. Познание познания. Оно наполняет Вселенную смыслом. Без него она безвидна и пуста. Так учат мастера Трилобит-кома. И не только учат – с ранних лет граждане Универсума обязаны путешествовать, впитывая впечатления, обдумывая увиденное. Но если нет шанса передать свое познание в будущее, если оно так и сгинет во тьме, превратится в безвидность? Тогда утрачиваются и смысл, и цель, все становится животной суетой. Наверное, древние обитатели Сагана-2 тоже боялись смерти, но больше боялись раствориться в пустоте, ничего не оставив после себя. Они создали самозверей – не просто носителей информации, а познающих носителей информации. Местная цивилизация погибла, но самозвери ждут, когда сюда придет иной разум, и поют на ультракоротких волнах, давая понять, что готовы к контакту и готовы поделиться познанием, сохраняемым миллионы лет. Они обманули смерть и пустоту.

Вкрадчиво проклюнулась надежда, слезы высохли. Допустим, ты прав. Допустим, экстремальная гипотеза верна. Допустим, Гамера ищет контакта, ищет встречи с разумом современности. Тогда что? Тогда нужно вступить в контакт. Других вариантов все равно нет.

Серж выпрямился и с усилием, превозмогая боль в коленях, сделал шаг в сторону самозверя.

– Я здесь! – крикнул он, зная, что шлем аварийно-спасательного скафандра не только проводит, но и усиливает звук голоса. – Я здесь! Я прилетел с далеких звезд для того, чтобы увидеть тебя, встретиться с тобой, услышать твою песнь. Я смогу понять тебя. Разум всегда поймет другой разум. Ради этого мы существуем.

Следующий шаг дался легче.

14

Встречный ветер усиливался, под ногами змеились, огибая камни, струйки легкой белой пыли. Серж наклонялся, преодолевая воздушный напор. Страшно представить, что здесь творится в разгар сезонной бури. Голова самозверя была все ближе, и кандидат-аспирант увидел, что Гамера меняется. На шкуре сегментов, если это можно назвать шкурой, появились бугры, потом они прямо на глазах полопались, и над многокилометровой тушей начали подниматься и расти вверх огромные прозрачные лепестки – словно паруса.

– Значит, вот так ты передвигаешься, – громко сказал Серж, обращаясь к Гамере. – Гениально! Настоящий корабль пустыни. Не знаю, кто тебя придумал, но он был очень хорош. Или в тебе предусмотрен эволюционный механизм? Может, раньше ты плавала по океанам, как кит на Земле или рыба-остров на Лапласе? Но потом что-то изменилось, и ты приспособилась к жизни на суше? Блестящее решение! Твои творцы были настоящими мастерами. Они заслужили того, чтобы их помнили.

Он продолжал идти, наблюдая, как расправляются лепестки-паруса, как они меняют ориентацию, подстраиваясь под порывы ветра. Инстинкт или разумная воля? Конечно, напора было недостаточно, чтобы двигать сотни тонн веса по шершавой поверхности, усыпанной камнями, но Серж предполагал, что у самозверя заготовлено еще много сюрпризов. Кандидат-аспирант оказался прав: когда он приблизился на достаточное расстояние, то увидел, что нижнюю часть сегментов покрывает бахрома из живых трубок, которые с изрядным шумом выплевывали на грунт стекловидное вещество, тут же застывающее под лучами местного светила. Паруса и каток. Вряд ли это продукт слепой эволюции.

Серж остановился перед головой Гамеры, замахал руками, пытаясь привлечь внимание. Сначала громко говорил, потом кричал. У нее нет глаз, но она должна как-то ориентироваться в пространстве, различать препятствия, находить других дайкайдзю. Тут он сообразил. Модулированный сигнал на ультракоротких волнах. «Космическое чудо». Признак разумной деятельности. В скафандр был встроен УКВ-передатчик ближнего радиуса действия – слабенький, но большего и не надо, когда находишься лицом к… морде. Серж потыкал в пиктограммы на контрольной панели левого рукава, нашел управление передатчиком, выбрал нужную частоту. Что сказать? Может быть, спеть, как поют самозвери? Он мучительно напряг память, пытаясь воспроизвести незатейливый, но странно звучащий мотив, который они передают в космос. На какую-то секунду Сержу показалось, что он не сможет этого сделать, но словно пелена спала с глаз, и он начал напевать:

– Ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-лай, ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-лай, ла-ла, ла-ла, ла-ла-лай, ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-лай.

Его действия привлекли внимание. Все хоботы, колыхаясь в воздухе, развернулись, нацелив раструбы на Сержа. Продолжая напевать, кандидат-аспирант подошел еще ближе, так, чтобы они нависали над ним. Один хобот резко опустился, накрывая его раструбом. От неожиданности Серж закричал и присел, но его уже обхватили мягкие плотные стенки.

Дальнейшее кандидат-аспирант запомнил плохо, урывками. Много раз он терял сознание – вероятно, от шока и ужаса беспомощности. Связность мысли утратилась, и Серж воспринимал то, что с ним происходит, отстраненно, как наблюдатель. Сначала его долго проталкивали через какие-то гибкие темные трубы, затем он оказался в слабо освещенном люминесценцией пространстве, и ему почудилось, что все стенки вокруг покрыты огромными глазными яблоками на тонких улиточных стебельках. Он пытался разговаривать с ними, но получалась какая-то околесица.

Позднее Серж очнулся внутри мешка, который можно было бы принять за индивидуальную жилую сферу, если бы не сумрак и не хлюпающая под ногами вода. В первый момент он не решился попробовать ее, но жажда давала себя знать: раскрыв фиксаторы и задержав дыхание, Серж снял шлем и зачерпнул воду перчаткой скафандра. Вода показалась свежей и даже прохладной. Гамера заботится обо мне, подумал кандидат-аспирант, но и эта мысль ускользнула. Иногда он снова начинать петь «Ла-ла-ла», иногда разговаривал с самозверем, рассказывая о Земле, о своей учебе, о своей ловкости во время игр «Лунная куколка», о варп-кораблях и «Сагане-орбитальном». Никто не отвечал ему, поэтому Серж быстро сбивался. В плотном воздухе плавали тонкие белесые нити и полупрозрачные пузырьки. Потом начались болезненные судороги, и Серж решил, что умирает от кислородного отравления. На этот раз он не почувствовал страха, его сменило тупое равнодушие.

Потом кандидат-аспирант снова потерял сознание и пришел в себя, видимо, через много часов, потому что обнаружил, что раздет донага, скафандр куда-то пропал, а левую руку обтягивают ленты растительного происхождения. Болело все тело, но никаких симптомов отравления Серж не чувствовал. Прямо перед ним сидела тварь, похожая на большую модель Coccinellidae – божьей коровки. Ее надкрылья, если можно назвать их надкрыльями, светились равномерным белым светом, образуя нечто вроде круглого экрана. Сходство усилилось, когда по «экрану» побежали черные точки и черточки. Они сложились в фигуру, в которой Серж без труда узнал упрощенную схему «Сагана-орбитального». Раздалась человеческая речь, кандидата-аспиранта затрясло, но он быстро понял, что слышит собственную песенку: «Ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-лай». Ленты на руке сделались жесткими, натянулись, подводя пальцы Сержа к схеме базы, изображенной на «экране». Песенка повторилась.

– Чего ты от меня хочешь? – спросил кандидат-аспирант и удивился тому, каким слабым и ломким стал его голос. – Я не понимаю.

Ленты дернули руку еще раз, подводя пальцы к «экрану». Снова зазвучало «Ла-ла-ла». У Сержа не было никаких идей. Тут он вспомнил о том, как его обманула Опра, отправив на верную смерть. Кандидат-аспирант изо всех сил старался сосредоточиться, пытаясь мысленно зафиксировать хоть какие-то детали их совместного проживания на базе. Но не давалось даже лицо фигуранта. И только глупый стишок на старогагаринском почему-то сам собой просился на язык. Серж медленно продекламировал:

Круглый «экран» часто замигал и погас, растительные ленты распались, освобождая запястье. Серж снова оказался в темноте. И, кажется, снова отключился.

Очередной период прояснения наступил, когда кандидат-аспирант почувствовал, что его пеленают с ног до головы, а затем куда-то несут. Было темно, тесно и довольно неприятно. С какого-то момента Серж начал задыхаться в коконе и попробовал покричать, но из пересохшего горла вырвался только тонкий писк. Его бесцеремонно бросили на твердое и потащили: сначала по горизонтальной поверхности, чуть позднее – по наклонной.

Наконец мучения закончились. Серж услышал треск рвущейся ткани, в глаза ударил яркий свет, но его тут же заслонило человеческое лицо. Кандидат-аспирант проморгался и в первый момент подумал, что открывшееся ему зрелище – часть продолжающихся бредовых видений. Потому что на него смотрел он сам – Серж Ивановских собственной персоной. Может быть, чуть постаревший, более взрослый.

– Все-таки ты мой сын, – услышал Серж голос Опры. – По-настоящему мой. Рада, что ты жив…

15

Здравомыслие вернулось к Сержу на «Сагане-орбитальном», после того как Опра поместила кандидата-аспиранта в пенал медицинского модуля, обклеила диагностическими датчиками и воткнула иглу капельницы в вену. И он почти ничего не пропустил из того, что рассказывала фигурант, пока организовывала лечение.

Опра говорила быстро, но вполне внятно, на универсале, не прибегая больше к «птичьему» языку. Она не называла имен, но Серж находился в таком состоянии восприятия, что ему казалось, будто он понимает даже намеки.

Опра действительно была осуждена за эксперименты с человеческой природой, но не за модификацию яйцеклеток с целью получения новых видов, а за создание дубликантов – клонов противоположного пола. Она собиралась поставить на поток технологию направленной генетической мозаизации, повышающей разнообразие внутри вида Homo sapiens. В исследованиях использовала собственные яйцеклетки; в результате на свет появился Серж, которого удалось выдать за обычного ребенка.

Опре, конечно, помогали: геномик, не боящийся Ватикана, оказался востребован оппозицией, сформировавшейся в Трилобит-коме и Космофлоте. Многие влиятельные ученые и менеджеры давно роптали, считая ограничения, накладываемые Этическим Университетом на исследования в области генной инженерии, устаревшими с любых точек зрения. Однако они не могли действовать открыто, поэтому создавали на дальних планетах лаборатории, куда вербовали молодых перспективных специалистов, однажды переступивших закон. Опру выявил и завербовал один из мастеров Трилобит-кома, но продуманный план сорвался из-за ее собственной глупости и доверчивости: она почему-то решила, что муж – у нее был муж! – захочет отправиться в инопланетную колонию вместе с ней. Она ошиблась и в результате стала фигурантом уголовного дела с политическим подтекстом. Ватикану не удалось раскрыть всю сеть оппозиционеров; от преследования ускользнул даже тот самый мастер; он позднее сделал неплохую карьеру и ныне помогает Опре с организацией побега.

Она действительно готовила побег. Ей было что предложить оппозиции, помимо технологии изготовления мозаичных дубликантов: она сразу оценила значение дайкайдзю и возможные последствия их открытия для идеологических устоев Универсума. Существование иных интроспекций было вызовом и аксиоматике окулизма, и доктрине Tutela Sacrum. Трудно даже вообразить, какие тектонические процессы начнутся в мировом научном сообществе, когда станет известно, что дайкайдзю Сагана-2 разумны.

Однако побег с космической базы, находящейся вдали от обитаемых планет, – весьма непростое дело. Чтобы попасть на варп-корабль, нужно иметь предоплаченный контракт на транспортировку и пройти несколько идентификаций личности, включая молекулярно-генетическую. Опра знала, что если нет особых подозрений, то последняя идентификация проводится без учета гоносом, и вспомнила о существовании Сержа, который после суда был передан под опеку эрзац-семье Ивановских. Дубликант мог стать почти идеальным прикрытием для побега, особенно если удастся обмануть нейроядро базы и каким-либо способом уничтожить логи деятельности ее обитателей.

Сержу было тогда девятнадцать лет, и он учился в Академии. Опра не знала, как заманить его на «Саган-орбитальный», но эту часть плана доверила своим соратникам на Земле, шифруя сообщения к ним в научных статьях для межинститутского обмена. Когда Серж наконец прилетел, она напала на него, чтобы взять анализ крови и убедиться: он действительно дубликант, созданный ею в лаборатории, а не агент Этического Университета. Ей хватило коварства и на то, чтобы привлечь кандидата-аспиранта к активной подготовке побега: на самом деле экспедиционный корабль «Хуболт» должен был доставить ее к «Косбергу», на котором она собиралась, пройдя идентификацию, добраться до Лапласа-3, где легко можно затеряться и встретить таких же беглецов-оппозиционеров.

Опре казалось, что все идет как задумано. Но что-то мешало ей. Смутное недовольство собой, тревожные сны, тяжесть в груди, приступы апатии. Она знала, что придется ограбить и послать Сержа на верную смерть, но уговаривала себя: он всего лишь лабораторный образец, не совсем человек, совсем не человек. Однако время шло, а уговоры помогали все меньше. С каждым днем, с каждой беседой с ним она теряла очередную частичку решимости, которая еще месяц назад выглядела непоколебимой. Когда Опра дошла до мысли отменить план, инцидент в пищевом модуле разрушил психологическую связь, которой она начинала дорожить. И она позволила Сержу улететь на планету.

Надеялась, что на этом ее сомнения и страдания закончатся. Но нет – все только начиналось. Опра принимала сильнодействующие гормональные препараты, чтобы стать внешне похожей на Сержа. Каждый сол она по десятку раз рассматривала себя в зеркале и видела, как постепенно сквозь толстые щеки и губы, сквозь мясистый нос и набрякшие веки проступает лицо человека, которого она только что убила. И то был не просто какой-нибудь человек, то был ее… сын. Ее плоть и кровь даже в большей степени, чем природные дети.

Опра не смогла бороться с чувствами, которые переполняли ее и готовы были захлестнуть остатки разума. Она забросила подготовку к отлету на «Косберг» и солы напролет сидела в планетологическом модуле, приникая к аппаратуре, когда внизу показывалась пангея. Песчано-пылевая буря накрыла суперконтинент, ничего не было видно, но однажды сквозь нее пробился модулированный сигнал на знакомой УКВ-частоте. Она перевела его в аудиоформат и услышала: «Аль свалился я с луны? Ходят в комнате слоны…»

Опра заламывала руки, металась по базе и, наверное, покончила бы с собой. Ее остановила простая мысль: «Сын еще жив! Он еще жив! Его можно спасти». Не думая о последствиях, она быстро посчитала маршрут Гамеры, убедилась, что та находится рядом с Ургой, заложила координаты в комплекс управления и контроля «Хуболта», сама забралась в корабль и бросила его в бушующую атмосферу планеты.

Опра ожидала чего угодно: тяги посадочных двигателей могло не хватить, ураганы могли опрокинуть корабль и тому подобное, – но ничего страшного не произошло; на высоте около сорока километров «Хуболт» попал в удивительно спокойную зону с тихим стоячим воздухом – словно в або афо, око тайфуна. Назначение Урги прояснилось: каким-то образом на несколько сол здесь возникал район стабильности прямо посреди беснующейся ежегодной бури. Для чего? Неужели для пришельцев из космоса?..

Так или иначе, «Хуболт» сел без проблем, а Опра быстро нашла Гамеру. Самозверь не заставил себя упрашивать, как будто знал, зачем она прилетела. Один из хоботов выбросил на песок фигуру, обмотанную длинными зелеными лентами. От нее дурно пахло, но Опре было не до запахов. Внутри находился сын. И он действительно был жив…

– Что теперь? – спросил Серж, когда Опра закончила рассказ.

– Теперь? – Она улыбнулась, широко и радостно, как никогда не улыбалась при нем ранее. – Теперь нас двое, и все изменится.

– Новый план побега?

– Зачем мне бежать? Куда? К кому? Ведь ты уже здесь. И не к побегу надо готовиться, а к обороне. Подозреваю, что благодаря нашим друзьям внизу Саган скоро станет популярным местом… Я знаю, что это глупо звучит. Сентиментально. Но другого ответа у меня нет. Найдем его вместе.

Кандидат-аспирант тоже не мог пока представить себе, как принять все услышанное: разумные дайкайдзю, тайная оппозиция, происхождение дубликанта, биологическая мать, которая пыталась его убить, но спасла от смерти. Нужно разобраться, обдумать и, главное, попытаться найти себе место в мире, который так стремительно и необратимо преобразился. Ведь у всего должен быть смысл. Даже у ошибок.

Серж закрыл глаза и, заглянув в вековечную тьму, из которой когда-то вырвались жизнь и разум для того, чтобы увидеть необъятность Вселенной, прошептал на старогагаринском:

 

Александр Богданов

Уруру

Проснувшись, я сел на диване и невидящими глазами уставился в окно, за которым уже светало.

Сейчас или никогда.

Я не могу больше терпеть. Меня до смерти тяготит этот бесконечный застой, когда один день похож на другой. Я не вижу света впереди, я не чувствую радости в жизни. Сколько можно? Пора уже сбросить кокон и расправить крылья!

Не включая свет, я схватил рубашку со стула и судорожно стал застегивать пуговицы.

Нашарил в темноте штаны. Сунул ноги в ботинки. Нет времени шнуровать!

Выбежал из подъезда. Запоздало вспомнил, что не закрыл дверь на замок. Да и плевать!

Сейчас или никогда.

Пустынная улица. Даже дворники еще спят.

Закрытый хлебный магазин. Быстрее, быстрее.

Библиотека. Школа. Телемастерская. Быстрее.

Центральный проспект. Вход в парк.

Детская площадка. Колесо обозрения. Яблоневая аллея.

А вот и дальний угол парка, где посреди бурьяна доживают свой век заброшенные липы.

Это здесь…

За месяц до этого

Бабушки у подъезда – самый достоверный источник информации. Прояви почтение к их возрасту, обратись вежливо – и в награду получишь эксклюзивную информацию быстрее, чем из газет или радио.

А вот и они – знаменитая на весь город «большая тройка»! На деревянной лавочке под сенью тополя уютно устроились суховатая Галина Ивановна, радушная Вера Петровна и основательная Олимпиада Христофоровна. Каждый вечер, возвращаясь с работы, я прохожу мимо их подъезда и перекидываюсь с бабушками парой фраз.

– Баба Галя, баба Вера, баба Липа, здравствуйте! Как поживаете?

Старушки одобрительно заворковали в ответ. Я замер в ожидании: ритуал есть ритуал. Через пару минут слово взяла Олимпиада Христофоровна, старшая из троицы.

– Да спасибо, Вадимка, не хвораем. Сам-то как?

– Тоже не жалуюсь, – улыбнулся я. – Что новенького сегодня было?

Старушки переглянулись, словно обмениваясь важными командами при помощи телепатии. Иногда мне кажется, что так и происходит на самом деле. Иначе откуда они обо всем знают? Наконец баба Липа изрекла:

– Да все по-прежнему. Вот только с Петровичем что-то неладное творится.

Я усмехнулся. Алкоголика из третьего подъезда знали все. Честнейшей души человек: никогда не брал в долг на выпивку, зато за чекушку запросто и забор покрасит, и картошку вскопает, и кран починит. Все его любили и на пьяные казусы смотрели сквозь пальцы.

– Что с ним не так? Опять уснул в луже?

– Да как раз напротив! – ответила баба Вера. – Клянется всем, что пить бросил раз и навсегда. Новую жизнь, мол, начал. Ну-ну, слыхали уже. Поглядим, надолго ль его в этот раз хватит.

Я пожал плечами. Обычно Петровича хватало на день-другой, не больше, после чего он снова уходил в запой. Однако Олимпиада Христофоровна покачала головой:

– Помяните мое слово: в этот раз иначе будет. Изменился наш Петрович. Взгляд у него стал чистый. Будто узнал он что-то такое, о чем нам и невдомек.

Пожав плечами, я попрощался со старушками и направился к своему подъезду. Раз бабушки сказали – значит, так и есть, что-то не так с Петровичем. Да только что мне тот Петрович, у меня и своих забот хватает.

Войдя в квартиру, я включил свет и разулся, моментально забыв об алкоголике. Сейчас бы обнять жену, да потрепать сынишку по шевелюре непослушной, да отведать на кухне ужина вкусного, да завалиться потом на диван, чтобы всей семьей сериал посмотреть…

Вот только нет у меня жены. И сынишки – тем более. Даже кота не завел, хотя кошек с детства люблю. Поэтому диваном с телевизором пользуюсь в гордом одиночестве. Как и полагается убежденному холостяку.

На кухне я обнаружил пустую тарелку, которую использовал как хлебницу. Посмотрел на настенные часы: полдевятого, хлебный пока работает. Довольный, что еще не успел раздеться, я снова выскользнул на улицу.

Большая тройка уже не несла вахту. Вот когда они успели уйти? Я же минуту назад тут был, а их и след простыл. Настоящие суперагенты.

Хлебный магазин находился на моей улице через пару домов. После развала Советского Союза он, конечно, переквалифицировался из хлебного в продуктовый, но горожане предпочитали называть его по старинке. За кассой скучала Марина, знакомая еще со школьной скамьи. Я подошел и поздоровался.

– Привет-привет, Вадимка! – радостно ответила она. – Полбуханки черного, как обычно?

– Да-да, как обычно, – улыбнулся я, судорожно вспоминая, как обстоят дела с колбасой. – И, наверное, десяток яиц…

Посчитав мои покупки, Марина поинтересовалась:

– Как там мой телик?

– Сегодня починил, – ответил я, роясь в кошельке. – Как новенький! Приезжай завтра, забирай.

Расплатившись, я вернулся домой. Как назло, колбаса тоже закончилась, но второй раз идти в магазин было уже поздно, да и неохота.

Не беда. Яичница с хлебом – это тоже вполне достойный ужин холостяка.

* * *

Под вечер посетителей обычно немного. После Вадима заглянул кореец Толик Цой, долго рассматривал опустевшую хлебную полку, да так и ушел, не сказав ни слова. Под самое закрытие еще мог зайти Петрович – денег у него никогда не водилось, но он всегда готов был отработать долгожданный пузырь.

Марина грустно посмотрела на часы: без пяти десять. Закрыла кассу, опустила жалюзи на окнах, включила сигнализацию.

– Ну, Петрович, извини, сегодня не твой день!

Погасив свет, она выскользнула через служебку, и предлетняя улица встретила ее россыпью запахов: остывающий асфальт, цветущая сирень, бензин с ближайшей автозаправки. Теплый ветерок призывал к неспешной прогулке, но Марина торопилась: еще Славку надо уложить, на Лешку-то надежды никакой.

А вот и он, легок на помине!

Поравнявшись с мужем, Марина остановилась и уперла руки в боки:

– И куда это мы на ночь глядя собрались?

– Привет, Маринка! А я в парк.

– И что ты там забыл?

– Да Славку укладывал, он мне рассказал, что там завелось какое-то «Уруру». Пойду гляну, мало ли что. Вдруг собака щенят охраняет? Покусает еще детей…

– А до утра это не подождет?

– Ну ты чего? Утром у меня вызов. Не до того будет. Ты иди, я скоро.

Марина хотела спросить, почему именно ее муж должен заниматься этим, но плюнула и пошла домой.

Алексей действительно вернулся достаточно быстро. Накрывшая ужин Марина уселась напротив, поставив локти на клеенчатую скатерть.

– Ну что, нашел Уруру-то?

Алексей молча, словно механически поглощал макароны с котлетами и смотрел перед собой, не замечая жену. Он улыбался чему-то своему, его глаза горели решимостью. Марина покачала головой.

Она знала этот взгляд еще со времен завода: он поглощен гениальной идеей. А уж если идея его посетила, то пока он не обмусолит ее вдоль и поперек, ни с кем делиться не станет.

Так он и не проронил ни слова за весь вечер и молча лег спать. Марина долго не могла уснуть: последний раз она видела этот горящий взгляд лет десять назад, когда завод еще работал. И что это такое ее муженек задумал?

Утром, все такой же молчаливый, Алексей собрался на работу, а Марина отвела Славку в садик и вернулась домой – благо сегодня не ее смена.

В гостиной она обнаружила на столе трудовую книжку мужа. Не веря своим глазам, Марина пролистала ее и обессиленно опустилась на стул.

Алексей уволился по собственному желанию.

* * *

Вечером Марина зашла ко мне в телемастерскую. Я отложил в сторону паяльник и вышел к ней сквозь лабиринт из печатных плат, блоков питания и кинескопов.

– Марин, твой телек вполне живой, просто кондеры посохли. Я новые припаял – еще лет десять прослужит. А тех вундеркиндов, что тебе кинескоп хотели менять, надо взашей гнать!

Она рассеянно покивала в ответ.

– Ну, принимай работу! А где Лешка-то? Что не пришел помочь? Я твой «Рубин» до машины один не донесу.

Глаза Марины забегали, и я напрягся. Неужто с Лехой что-то случилось?

– Вадимка, я не знаю, что происходит, – наконец залепетала она. – Но вчера Лешку словно подменили. Он что-то великое задумал, а я ни сном ни духом. Я его и так разговорить пытаюсь, и эдак. А он если и отвечает, то односложно. Добилась я только того, что все это неважно, что он занимается не тем, чем должен. Насилу уговорила отвезти машину сюда. Но он словно робот – ведет машину и словно не понимает, что делает. Весь в своих мыслях.

– Так, и где он сейчас?

– Да на улице, в машине ждет.

Не сговариваясь, мы вышли из мастерской.

Красную «Волгу» Смирновых, припаркованную возле входа, я увидел сразу. Улыбающийся до ушей Алексей сидел на водительском месте. Я подошел и постучал в окошко. Стекло тут же опустилось.

– Здорово, брат! Ты чего не выходишь? Я вашу махину один не донесу.

Он с удивлением посмотрел на меня, а потом рассмеялся:

– Вадимка, привет! Тебя-то я и жду! Собирай вещи, мы едем в Москву. В одном столичном НИИ недостаток квалифицированных кадров. Поехали, мы нужны там.

Я опешил. А Марина вообще застыла с открытым ртом.

– Так, погоди, погоди. Какая Москва? Какой НИИ? Откуда ты это все взял? Опомнись, ты за телевизором приехал.

– Откуда взял? Да знаешь, просто что-то стрельнуло. Прямо осенило. В голове всплыло название НИИ, и я понял, что нужен там. Что могу снова заниматься тем, чем всегда хотел. Науку двигать, Вадик! Я порылся в справочниках, нашел телефон, позвонил – и точно, есть у них вакансии. Там такие проекты! Не скучаешь по кластерной радиоактивности? А может, экзотические ядра покоя не дают? Нейтронное гало не хочешь «пощупать»? Там по всем направлениям нужны специалисты! А ты говоришь – телевизор. Да век бы его не видать! Прости за прямоту.

Я посмотрел на бледную Марину и пожал плечами.

– Леш, ты пьян?

Он засмеялся:

– Да ни в одном глазу! Я, можно сказать, как раз сейчас только и протрезвел! Ну, сам подумай! Станет на одного слесаря меньше – да разве кто-то всплакнет? Масса людей делает это лучше меня. А мое призвание-то в другом! Я не на своем месте сейчас.

– Ну, может, и не на своем, а телевизор все-таки забери. Пойдем, поможешь.

Алексей вышел из машины, и мы вернулись в мастерскую. Пока мы несли телевизор к его машине, он толковал мне, какие перспективы ждут в Москве, как он все продумал, где и на что они с Мариной и Славкой будут жить поначалу, и прочая, и прочая.

Напоследок написал на бумажке телефон московской конторы и взял с меня клятвенное обещание подумать.

До самого окончания рабочего дня у меня не шло из головы произошедшее с Алексеем. Пытался продолжить чинить телевизоры, да не шла работа: три транзистора погубил, чуть плату не спалил. Выключив паяльник, я задумался. А вдруг на самом деле все, что ему почудилось, – правда? Сложно сказать, что он сейчас на своем месте. С его-то образованием! Как наш завод закрыли, так и стали никому не нужными все наши знания. Вот каждый и выкручивался как мог. А на своем ли месте я сам? Хочу ли до конца дней своих чинить телевизоры? Может, махнуть в Москву вместе с ним?

Закрыв контору, я отправился домой.

* * *

На центральном рынке возле палатки с саженцами образовалась небольшая толпа. Седеющий мужчина в чистеньком спортивном костюме, гладко выбритый и причесанный, объяснял полноватой продавщице ее неправоту. Случайные прохожие останавливались, чтобы узнать, чем все закончится.

Спортсмен спокойным голосом втолковывал:

– Послушайте, уважаемая. У вас же сирень посохла давно. Не приживется она с таким маленьким комом земли. А яблони? Смотрите, одни стволы. Где скелетные ветки-то?

– Ты откуда взялся такой, а? – кричала продавщица в ответ. – Я уже двадцать лет продаю саженцы, будет он еще учить меня! Не нравится – ступай себе мимо, не загораживай прилавок!

– Да как же я пройду мимо, если вы людей обманываете? Не все же разбираются в саженцах. Кто-то и купит у вас, а толку-то. Вы их лучше выкиньте, не позорьтесь.

– Ишь ты, специалист нашелся! Да кто ты такой? Уж больно рожа твоя мне знакома!

Продавщица, прищурившись, пару секунд рассматривала спортсмена. Вдруг она просияла и хищно оскалилась.

– А-а-а-а! Вспомнила! А ну вали отседова, алкоголик проклятый! Будет он мне указывать! Ишь ты! Давай-давай, пока милицию не позвала!

«Проклятый алкоголик» повернулся к зрителям и виновато развел руками – мол, сами все видели, сделал все, что мог. К нему подошла старушка в цветастом платке и потянула за собой.

– Пойдем, милок, дам тебе таких саженцев, что у этой карги никогда не бывает!

Он послушно пошел следом, и кто-то из зрителей ударил его в спину. Однако спортсмен даже не обернулся.

Через полчаса он вышел на бульвар, улыбаясь до ушей. В правой руке – охапка саженцев, в левой – лопата. Он остановился, прищурился на послеобеденное солнце и с шумом вдохнул ароматы весны: старая штукатурка, скошенная трава, урна с окурками.

Как же прекрасно стало жить! Спортсмен не питал иллюзий – еще долго шлейф пьяницы будет тянуться за ним, а уже совсем скоро алкогольная ломка попытается взять свое. Но он не отступит, не позволит ничему отнять у него новую жизнь, полную звуков, красок и запахов.

Навстречу шли незнакомые люди, и каждому он улыбался, словно закадычному другу. Не в силах сдержаться, те улыбались в ответ.

Вдруг на бульвар свернуло знакомое лицо – Вадим из телемастерской. Поравнявшись с ним, спортсмен поздоровался. Телемастер остановился в замешательстве.

– Не узнаешь, Вадим? Я это, я. Петрович. Тот самый, – и усмехнулся, – алкоголик.

Лицо Вадима вытянулось от изумления, а Петрович продолжил:

– Почти никто не узнает. А иные… так лучше бы и не узнавали. Ты домой? Пойдем, нам по пути, я как раз в ту сторону.

Некоторое время шли молча, и телемастер то и дело ошарашенно поглядывал на Петровича. Наконец он выдавил:

– Петрович… Что с тобой случилось-то? Ты как заново родился!

– Так и случилось! В каком-то смысле.

– И все-таки. Может, я тоже так хочу!

Петрович беззлобно рассмеялся.

– Тебе-то зачем, Вадим? Ты-то не алкаш. У тебя работа, статус, уважение. Это я забулдыгой был, ничего не имел за душой. Но если хочешь, расскажу. Вот ты видел когда-нибудь свою смерть?

Вадим поперхнулся.

– Странно звучит, правда? А я, представь, увидел. Как наяву на себя со стороны посмотрел. Лежу в подворотне, грязный, пьяный и никому не нужный. Так и умер. И никто потом слова доброго не сказал. Словно голос какой-то сказал мне, что еще раз выпью – и все, кирдык. И внутри все перевернулось. Ну нельзя же так жить! Вот и решил заново все начать. Вокруг смеются: мол, пару дней я только продержусь.

Он покосился на Вадима: не смеется ли. Но тот был максимально серьезен.

– Да только мне без разницы, что они там говорят. Хуже, чем раньше, говорить все равно не будут. Я просто пойду вперед, в новую жизнь. Сыновей растить мне уже поздно, так вот, – он потряс саженцами, – хоть дерево посажу. Книги читать буду. Авось что-нибудь путное из меня еще получится. Ну все, пришли мы.

Вадим с удивлением посмотрел на дверь своего подъезда и рассеянно скрылся в нем.

* * *

На моем этаже перегорела лампочка, и минут пять я возился с ключами, не в силах попасть в замочную скважину. Осилив эту преграду, я вошел в квартиру, разулся и повалился в кресло.

Из головы не шли слова Петровича. А зачем я сам живу? Затем, чтобы телевизоры чинить? А что будет потом, когда умру? Кто вспомнит? Кто всплакнет?

Я прошел на кухню, чтобы сделать бутерброд. Там вспомнил, что хлеб есть, а вот намазывать на него нечего. Взял подсохшую горбушку и погрыз ее.

Почему меня это вообще беспокоит? Потому что я не понимаю, что происходит. Сначала Леха, потом Петрович… Или сначала Петрович? Вроде большая тройка говорила о нем давеча.

А я не люблю неопределенностей. Я люблю, когда все ясно и можно разложить по полочкам. Значит, надо разобраться. Почему они одновременно решили свою жизнь поменять? Совпадение? Возможно.

Но я же не гуманитарий какой-то! Негоже мне отбрасывать другие версии. Я порылся в ящике письменного стола, достал лист бумаги с ручкой, зажег лампу и начал рисовать схемы.

– Итак, что мы имеем? Два совершенно разных человека. Что их связывает? Оба мужчины. Оба средних лет – не старики, но и не подростки уже. Оба живут поблизости. Род занятий исключаем. Что еще? Европеоидная раса? Тоже запишем.

Поколдовав над листом, я выбрал географическую версию как основную. Что-то происходит именно в нашем районе. Хотя… Откуда я знаю, может, сейчас по всему миру такое. А может, именно у нас людей похищают инопланетяне и заменяют их на гомункулусов. Бр-р-р-р, чур меня!

Я подошел к телефону и набрал номер Лехиной квартиры. Никто не подходил. Неужто уехали уже? Может, Петрович еще не ушел?

На улице я застал бывшего алкоголика в самый разгар работы. Он посадил возле нашего дома три саженца и возился с четвертым.

– Петрович, будь другом, расскажи, когда и где с тобой случилось озарение?

– Пару дней назад. А где? Да в парке. В дальнем углу, там обычно никто и не ходит.

– Но ты пошел зачем-то?

– Но я пошел… – смутился Петрович. – Хотя чего уж, дело-то былое! Захотелось мне, извини уж, по-большому сходить. А до дома далеко. Ну, думаю, парк самое то. И вот я пришел, еще даже ремень не расстегнул, и тут мне открылось все. Я аж протрезвел как-то сразу. И домой побежал скорее – стыдно стало за свои желания.

– Добежал хоть?

– А то! Я в школе стометровку быстрее всех бегал!

– А заметил ли ты в тот момент что-нибудь странное? Может, увидел кого-нибудь или услышал? Или запахло чем?

Петрович подумал и торжествующе поднял лопату.

– А ведь и точно! Услышал! Там же тихо, нет никого, потому и запомнилось. Звук такой, словно… словно… дизель прогрелся… Или кошка промурлыкала…

– Ну ты сравнил, – прыснул я, – дизель и кошка!

– Ну, извини, не силен я в описаниях. В общем, такой был звук: «у-ру-ру». И все, больше ничего.

– Спасибо, дружище! С меня причитается.

Понятней не стало. Но, по крайней мере, ясно, куда копать дальше.

* * *

Неизвестно доподлинно, подслушал ли кто-то разговор Вадима с Петровичем, или Петрович и раньше делился с кем-то впечатлениями, а может, старушки на скамейках применили свои сверхспособности. Но на следующий день про Уруру, которое живет в парке, знал уже весь город.

Правда, испорченный телефон весьма исказил его чудесные свойства. Одни говорили, что оно открывает что-то важное, что волнует человека больше всего. Другие утверждали, что Уруру дает человеку второй шанс, чтобы исправить былые ошибки. Третьи вообще доказывали, что оно вроде джинна или золотой рыбки и исполняет любые желания. Нашлись и такие выдумщики, которые красочно описывали, как оно выглядит, – и все по-разному. То это был пушистый котик синего цвета, то полупрозрачный сгорбленный старикашка, то золотая пирамида с глазом.

Слухи, похоже, докатились даже до областного центра, и к обеду приехала съемочная группа, а вместе с ловцами сенсаций – мясной магнат Олег Самойлов.

Перед входом в парк собралась целая толпа зевак, благо была суббота. Самойлов вещал на камеры:

– Я как человек рациональный и образованный уверен, что это утка. Есть законы физики, есть правила бизнеса. Все, что можно описать формулами и циферками. А чудес не бывает.

Крошечная корреспондентка областной газеты пропищала в микрофон:

– Тогда зачем же вы идете туда? Хотите лично доказать, что это обман?

– Я, как человек современный и прогрессивный, не могу отрицать, что наука не стоит на месте. Возможно, мы в самом деле стоим перед каким-нибудь открытием. И я готов стать первооткрывателем! Ведь что меня волнует больше всего? Думаете, прибыль?

Присутствующие дружно закивали. Глядя на холеное самодовольное лицо миллионера, сложно было предполагать что-то иное.

– Разумеется, и это тоже. Но больше всего меня волнует, как сделать наши фабрики еще лучше, чтобы радовать потребителей и дальше!

На этом вступление закончилось, и Самойлов в гордом одиночестве углубился в парк. У входа каменными глыбами застыли два телохранителя, чтоб никто из собравшихся зевак не последовал за ним.

Через пять минут миллионер показался из-за деревьев. Выглядел он подавленно: сгорбился, колени полусогнуты, еле-еле передвигал ногами. Телохранители подбежали к боссу и подхватили его. Самойлов плакал, повторяя одну и ту же фразу:

– Марья Павловна, как же так… Марья Павловна, как же так…

Мордовороты закрыли руками камеры и потребовали прекратить съемку, после чего погрузились в тонированную иномарку и отчалили. Через пару минут уехала и газелька с корреспондентами, которые даже не опросили местных о диковинке.

Представление закончилось. Зеваки стали расходиться.

* * *

Вот тебе и образованный человек. Прогрессивный. Интересно, чем его там долбануло так? Я присел на ближайшую скамейку и задумался. Возле меня уселась яркая желто-красная бабочка. Я вгляделся в нее, чувствуя, что зацепка где-то рядом.

А ведь и точно! То, что происходит с людьми в парке, очень напоминает превращение куколок в бабочек. Был один человек – стал совсем другой. И тут даже не важно, сам он изменился или зеленые человечки подменили его на голема. Важно то, что прежнего человека нет. Как нет куколки после рождения бабочки.

Но ведь куколка не мечтает стать бабочкой. Куколке и так хорошо живется. Она о бабочке знать не знает и не понимает всех забот и радостей бабочки. Разница только в том, что куколка бабочкой станет в любом случае. А у людей есть шанс так всю жизнь и прожить куколками. И вот им предлагают стать бабочками. Бросить все и измениться. С неизвестным заранее эффектом. С туманными перспективами. Много ли людей добровольно захотят стать бабочками?

Толпа давно разошлась, и я обратил внимание на человека, который одиноко стоял руки в брюки и грустно смотрел в сторону парка. Почувствовал мой взгляд, он обернулся. Это оказался мой одноклассник Толик Цой. Я махнул ему рукой и подошел.

– Здорово, Вадька. Не, ну ты видел?

– Видел, видел. Чудеса, да и только.

– Обсудим?

Вопрос озадачил меня.

Толик был классным парнем. Все к нему относились по-доброму, и я не знал ни одного человека, который мог бы сказать что-то плохое про этого сына Кореи. Однако наши с ним отношения никогда не были дружескими – их и приятельскими-то можно было назвать с натяжкой. Ни в школе, ни на заводе, ни после его закрытия. Я ни разу не бывал у него в гостях, мы не поздравляли друг друга с днем рождения. Здоровались, да и только.

Вместе с тем я отчетливо понял, что да, я действительно хочу обсудить это. И неважно с кем – почему бы и не с Толиком?

Я кивнул, и мы пошли к его дому.

Внутрь заходить не стали, а расположились на лавочке возле подъезда. «Большая двойка» – подумал я, представив нас лет на сорок старше на той же лавочке.

– Ты извини, мой бледнолицый брат, что не зову в гости – не убрано у меня там. Да и накормить тебя, чтобы ты не выплюнул, у меня нечем.

– Да ничего, тут как раз хорошо. Ветерок, прохлада.

Толик покивал каким-то своим мыслям и пошел в атаку.

– Итак, что мы имеем? В парке есть нечто, что меняет людей. Как – мы пока не знаем. Вариант, что оно исполняет желания, сразу отбрасываем. Вариант, что сообщает что-то самое желаемое, – тоже. Самойлов – хитрый жук, для него самым важным было нажиться да конкурентов обставить. Наверняка хотел каких-нибудь их секретов. А вместо этого в слезах вышел. Что думаешь?

Я пожевал губы и ответил:

– Что думаю… Неспокойно мне. Жили, не тужили, и тут на тебе. Я был бы рад, наверное, если бы там ничего не было, и это все слухи и совпадения. Ну сбрендили три человека. С кем не бывает?

– Да перестань, дитя заката, ты же сам в это не веришь. Давай исходить из того, что Уруру существует, чем бы оно ни было.

– Ну если вот так… Все, кто там был, меняются. Узнают что-то такое, что изменяет их судьбу. Друг мой, Леша Смирнов, бросил работу, чтобы заняться делом, о котором всегда мечтал. Едет покорять Москву, науку развивать. Петрович вот пить бросил, жизнь новую начал. Как изменился Самойлов, мы пока не знаем. Но в целом отличная же штука, разве нет?

Толик медленно покачал головой.

– Как говорят у вас, русских, так-то оно так, да не так. Посуди сам: судьба их всех резко поменялась. Фактически это стали другие люди. Вот что бы сказали их прежние версии, узнав о грядущих переменах? Друг твой Алексей – скорее всего, обрадовался бы. Да и то не факт: здесь-то место насиженное, тут стаж, опыт, связи. А в Москве путь к довольству придется выгрызать зубами. Там знаешь сколько таких желающих из провинции? С Самойловым пока непонятно, но представь себе: узнал он что-то такое о своем бизнесе, что его просто в шок повергло. Продаст он свой бизнес, займется благотворительностью. Или вообще в монастырь уйдет. Для нового Самойлова это будет улучшение, это правильный путь. А для Самойлова-прежнего? Да он бы за сто верст обходил этот парк, лишь бы не вляпаться. Разве что Петрович с радостью бы согласился на изменения? Тоже не факт. Далеко не каждый алкоголик мечтает стать трезвенником. Петрович водку любил, для него это было удовольствие. Так что и он еще подумал бы, узнав о грядущем. Скорее всего, он спросил бы: а чем тогда заниматься, если не пить?

Толик остановился, чтобы отдышаться от такой тирады, и спросил:

– Вот ты согласился бы на такое изменение?

– Вряд ли. Не зная, что меня ждет… А ты?

– А я с радостью. Видишь ли, это Уруру бьет по слабым местам людей. Указывает, какие ошибки они совершили, что сделали или делают неправильно. И указывает, как исправить. А мне нечего стыдиться. Я долго думал над этим. Всю свою жизнь разобрал, проанализировал. Не было ничего такого, что заставило бы меня краснеть или грустить. А значит, жизнь может измениться только к лучшему.

В этот момент на третьем этаже открылось окно, и оттуда выглянула голубоглазая блондинка в бирюзовом домашнем халатике, подчеркивающем пышноту форм.

– Толик, ты мне нужен! Приходи скорее.

Он улыбнулся девушке в ответ, и та скрылась.

– Жена зовет. Извини, мало поговорили. Я сегодня вечером иду к Уруру. Потом расскажу тебе о впечатлениях.

Толик прошмыгнул в подъезд, а я посидел еще немного на скамейке, думая о куколках и бабочках.

* * *

Позавтракав, я включил телевизор. Большая тройка вчера вечером, после разговора с Толиком, услужливо сообщила мне, что сегодня в полдень должен быть сюжет о визите Самойлова в наш город. В ожидании его я решил немного убраться в квартире. А чем еще заняться на выходных холостяку-профессионалу, у которого нет закадычных друзей, чтобы порыбачить или выпить пива?

Протерев книжные полки, я пошел в кладовую за веником. Там наткнулся на коробку с фотокарточками и бережно принес ее в комнату. Всякий раз она затягивала процесс подметания, но я не уставал неспешно пересматривать пожелтевшие фото – то немногое, что у меня осталось.

Вот я маленький с родителями. Тогда они были молоды, и я даже представить не мог, что их однажды не станет. Это случится уже много лет спустя, когда я буду работать на заводе.

Вот – наш класс, и Толик, как всегда, корчит рожицы. На самом деле он старался выглядеть нормально, но на фотографиях почему-то получался очень комично. Это еще со школьных времен он стал называть одноклассников бледнолицыми братьями и сестрами и детьми заката.

Вот – уже институт, команда будущих физиков-ядерщиков. Никого из них не видел с тех пор, раскидало нас по Советскому Союзу. Я вот вернулся в родной городок, благо тут было как применить мою специальность.

А это уже на заводе. Вся смена в сборе. Все смотрят вперед, улыбаются. Впереди только светлое коммунистическое будущее, и мы впереди планеты всей. Только я смотрю вбок.

На Алену.

Когда к нам на завод пришла молодая лаборантка, я влюбился до беспамятства. Да что там я, половина смены на нее заглядывалась. Вот только дальше робких подарков и прогулок по парку так у нас ничего и не вышло. То ли я не был уверен в себе, то ли слишком увлекался наукой… А может, и увлекался как раз потому, что не был уверен в себе.

А потом завод закрыли, мы стали редко видеться, и я навсегда похоронил в глубинах памяти свою юношескую мечту о семейной жизни. Уверил себя, что я убежденный холостяк.

А Алена… А что Алена? Кажется, она до сих пор не замужем. Сколько лет я не звонил ей…

Я отложил фотографии – начинались областные новости. Через десять минут настало время долгожданного сюжета про Самойлова.

Телевизор поведал мне, что миллионер продал крупнейший в регионе колбасный завод конкурентам, в условии сделки прописав усиление очистных сооружений. Оказывается, он в свое время не слишком уделял этому внимание, а с экологическим надзором всегда успешно договаривался. Как раз в этот надзор и намеревается пойти теперь уже бывший магнат.

И ни слова о его поездке в наш город, ни кадра отсюда, ни намека про Уруру. Странно…

В дверь постучали. Неужто Толик? Но он же не знает мой адрес… Я выключил телевизор и пошел открывать.

Однако за дверью оказался не Толик, а незнакомый мужчина в форме. Он протянул раскрытую ксиву МВД, и я успел прочитать «…ской Семен Альбертович».

– Здравствуйте, Вадим. У меня к вам есть несколько вопросиков. Вы позволите?

– Да-да, конечно, – посторонился я.

Убрав с дивана коробку с фотографиями, я усадил туда гостя и сам сел рядом.

– Вчера около двух дня вас видели с Анатолием Цоем возле его дома.

– Именно так. Мы разговорились после отъезда Самойлова.

– Не могли бы вы как можно подробнее пересказать ваш разговор?

Я пересказал как можно подробнее. Не упустил и про его намерение сходить вечером к Уруру.

– А что случилось-то?

Семен Альбертович вздохнул.

– Сегодня ночью Анатолий Цой застрелил своего соседа и свою жену, после чего застрелился сам.

Я упал на спинку дивана. Вот тебе и Уруру. Вот тебе и бабочки.

* * *

Поначалу я не находил себе места. Уруру оказалось не панацеей, а какой-то лотереей. Что дальше-то? А ну как она надоумит кого-то взорвать к чертям полгорода? Хотя, пожалуй, желающих пройти туда поубавится, если такие горячие головы и были. Что теперь с нами будет? Изолируют, как подопытных кроликов?

Но дни шли, а средства массовой информации молчали. Газеты, телевидение, радио. Даже новомодный интернет – и тот ничего не знал про Уруру. Не иначе, засекретили все, и все репортажи загодя уничтожаются. Похоже, никому не нужна шумиха и паника. Значит, и изолировать нас тоже не будут. Ведь закрывать стотысячный город – это как раз шумиха и паника. А ну как все население пойдет к этому Уруру искать выход из положения? Чего потом от них ждать?

Стало полегче, но все равно неспокойно. В любой момент могли нагрянуть федералы. Ну не могли они оставить это без внимания.

Так и случилось через три дня после происшествия с Толиком.

С утра по пути на работу я увидел, как к парку подъехала тонированная черная машина без номеров, и пара людей с автоматами и в масках засеменили в сторону Уруру. Через полчаса вернулись и тихо укатили обратно.

Федеральные власти обозначили свое присутствие. Интересно, что они откопали? Не похоже было, что Уруру изменило автоматчиков. Может, оно просто не собиралось иметь с ними дело? Умная тварь, однако!

Я вошел в мастерскую и снова задумался о Толике.

Интересно, о чем же таком Уруру поведало бедному корейцу, что он сорвался? Что красавица-жена никогда не любила его и вышла замуж из-за неведомых богатств? Которые он украл у родственников, и те умерли в нищете? А сама жена все это время спала с соседом?

Да не может такого быть. Нет у Толика никаких богатств. И он был реально классным парнем. За таких только по любви и можно выходить. Но даже если бы эта невероятная цепочка роковых событий оказалась правдой – разве это повод для убийства?

Видать, Уруру нашло в его идеальной жизни такой хитро спрятанный изъян, с которым он просто не смог справиться. Вот и психанул. Именно он, ангел во плоти, от которого никто не ожидал.

Незадолго до обеда в открытую дверь постучали. Я отвлекся от реанимирования матрицы и поднял голову.

– Вадим, можно?

В горле пересохло. Алена жила на другом краю города, и я ожидал увидеть здесь кого угодно, но только не ее. Кое-как справившись с нахлынувшими эмоциями, я проскрипел:

– Да-да, конечно, сейчас выйду.

Пробравшись через нагромождения скелетов телевизоров, я уселся напротив, пожирая Алену взглядом, точно диковинный фрукт. Как в старые добрые времена. Сколько лет прошло с тех пор, когда мы общались вот так, наедине, глаза в глаза? Сердце продолжало бешено биться.

– Так что случилось? Телевизор надо починить?

Она отмахнулась.

– Да какой там телевизор! У меня его даже нет. Поговорить пришла просто… Мне просто не с кем больше…

Я невесело усмехнулся.

– Что-то в последнее время со мной часто говорят люди, которым больше не с кем…

Алена насупилась:

– Вадим, да не потому я! Просто у меня нет другого человека, кроме тебя, с кем я бы могла поделиться. Я, между прочим, через весь город именно к тебе ехала! Но я могу уйти, если хочешь.

Я схватил ее за руку и тут же отстранился.

– Нет. Не уходи. Пожалуйста. Прости меня. Прости. Я не в себе немножко. Последний человек, который вот так хотел со мной поговорить, застрелился три дня назад.

Моя былая возлюбленная прикрыла ладошкой рот.

– Ничего себе! Это ты прости, наверное, я и вправду пойду.

– Нет. Ни в коем случае. Я тебя внимательно слушаю.

Но послушать внимательно не удалось. В мастерскую заглянула Света из парикмахерской, что располагалась по соседству с моей конторой.

– Эй, вы чего тут сидите? Пойдемте к парку, там батюшка речь толкает.

Я быстро посмотрел на Алену, и она коротко кивнула.

* * *

На площади перед парком собралась уже немаленькая толпа. Мы не стали пробиваться к эпицентру: батюшка говорил в громкоговоритель, и издали тоже было хорошо слышно.

– И говорю я вам: нет правды у инопланетных чудищ! Правда может идти только от сердца, только от веры, только от Бога. Не ходите в дальний угол парка, нечего там делать добрым людям! Там только дьявольское искушение ждет вас. Но лишь запретные плоды может сулить дьявол. Раб божий Анатолий – пример для всех нас, агнец Божий, поддался на искушение и пал. Не повторяйте его ошибок!

В этот момент по толпе прошло волнение, и к батюшке вышел не кто иной, как Петрович. Он взял его мегафон и начал спорить:

– Батюшка, да как же так? Вот я был пьяницей, бесполезным человеком. Сходил в парк и прозрел. Новую жизнь начал.

– А это потому, сын мой, что у тебя душа чистая. Вот если бы ты в церковь ходил, а не по паркам, то прозрел бы намного раньше. Я был там, в глубине парка. И ничего, кроме искушения, нет там. Но я смог побороть его. И ты тоже смог. Однако не у каждого есть такая сила воли. Поэтому, – он снова обратился к зрителям, – если хотите прозреть и жить праведно, надо ходить в церковь, а не к чудищам окаянным.

Петрович явно хотел возразить, однако его уже оттеснили церковные служители, окружавшие батюшку. Я поморщился. Все с ними ясно.

Интересно, а почему все, включая батюшку, считали Уруру инопланетянином? Может, оно местное и само зародилось? А может, это вообще неживая машина, эксперимент безумных ученых. Стоит среди парка да волны неведомые распространяет. Или еще хуже: секретное оружие потенциального противника?

Я почувствовал прикосновение к рубашке и повернулся.

– Пойдем отсюда. Я поняла мысль батюшки, и вряд ли он скажет что-нибудь новое.

Через полчаса мы сидели на лавочке возле бывшего дома быта, где сейчас ютилась моя мастерская.

– Вадик, мне страшно.

– Почему? Я поразмыслил и понял, что изолировать нас не будут. Пока что…

– Вот именно, что пока что. Но я не этого боюсь.

Я повернулся к Алене:

– Ты боишься Уруру? Так никто не заставляет тебя идти к нему. Не хочешь – не ходи.

– Да нет, его я тоже не боюсь. Я людей боюсь, Вадик. Мне страшно, что вокруг меня столько людей, которые не хотят менять свою жизнь. Которые знают, что они тысячу раз поступили плохо, но их все устраивает. Которым ничего не надо. Батюшку-то я понять могу – Уруру для РПЦ прямой конкурент, причем действует сразу и безотказно. Вот и отговаривают они народ. Но, блин, у людей же должна быть своя голова на плечах! Почему никто не хочет задумываться, сопоставлять факты?

– А как же Толик?

– Вадик, я уверена, что Толик – исключение. Вполне возможно, у него за душой есть что-то такое, что он всей своей оставшейся ангельской жизнью пытался искупить вину. А Уруру напомнило, вот и не выдержал, бедняга. Вот ты всегда был с ним знаком, все про него знаешь?

– Со школы. А потом на заводе вместе работали, да и так-то он всегда на виду. Разве что институтские годы у нас прошли в разных городах.

– То-то и оно. Представь, что это правда и он что-то накуролесил в те годы, а потом всю жизнь оправдывался. Много ли у нас таких, кто пытается замолить свои грехи? Да нет, у нас каждый свои грешки знает и чахнет над ними, как Кощей над златом. Поэтому я верю, что реакции, как у Толика, не будет больше. Нет у нас второго Толика! А жаль…

Я смотрел на нее и думал, какой же у нее красивый голос. Музыку этого голоса я готов был слушать днем и ночью, при любой погоде и любом настроении. Как так вышло, что мы разошлись? Почему? Может, как раз потому, что надо было говорить и действовать, а я больше слушал?

– Алена… А ты готова пойти к Уруру?

– А ты?

Мы помолчали.

– Не знаю, – одновременно ответили мы.

И засмеялись.

Следующие пара часов пронеслись незаметно. Мы говорили обо всем и ни о чем и не могли наговориться. Очнулся я, только когда провожал Алену на автобус.

– Вадим, спасибо тебе, что выслушал.

– Тебе спасибо, что приехала. Был очень рад тебе. Приезжай еще, когда захочешь поговорить. И будет не с кем.

Алена засмеялась, садясь в автобус.

– Обязательно.

Она помахала мне ладошкой сквозь стекло, и автобус тронулся. А я еще несколько минут стоял на пустынной остановке и думал о куколках и бабочках.

Не упускаю ли я что-то важное?

Наконец я посмотрел на часы. До окончания рабочего дня было еще далеко, и я нехотя вернулся на работу.

* * *

На следующий вечер я поинтересовался у большой тройки:

– Скажите, бабушки: как вы думаете, батюшка и вправду ходил к Уруру?

Старушки заголосили наперебой:

– А зачем тебе это знать, Вадимка? Никто не видел того, но есть ли разница?

– Может, он и впрямь ходил бороться с нечистой силой да превозмог ее. Не сумел Уруру на него подействовать, не сдюжил пришелец веру православную.

– А может, батюшка и сам боится, что станет отступником, стоит туда сунуться. И все просто выдумал.

– Вот только ни для тебя, ни для остальных горожан это ничего не меняет. Даже если выяснится, что он и впрямь соврал, а ты выйдешь на площадь и станешь кричать: батюшка-то соврал! – толку от этого не будет.

– Кто верил в батюшку, продолжит в него верить.

– А кто не верил – так тем более не поменяет мнения.

Поблагодарив бабушек за ответ, я поднялся в свою берлогу.

На столе возле тарелки с хлебом лежал лист с моими выкладками, когда я еще гадал, что стряслось с Лехой и Петровичем. Перечитав, я усмехнулся. Тоже мне, следователь хренов! Открыл Америку, на пару часов раньше других узнал, что Уруру живет в парке. Смяв бумажку, я бросил ее в мусорное ведро. Теперь-то какой толк в ней?

Я разделся и лег спать.

Мне приснился странный сон, в котором сотни куколок ползли в парк, где в глубине пульсировал фиолетовый кочан капусты – огромный, размером со шкаф. Куколки залезали на кочан, он кричал человеческим голосом: «У-ру-ру!» – и вокруг разлетались разноцветные бабочки. Потом пришел батюшка в армейском камуфляже с огромным оранжевым сачком. Он начал ловить бабочек, и те, попадая в сачок, превращались обратно в куколок. Батюшка смеялся и приговаривал: «Так тебе, чудище окаянное!» А потом из-за кочана вылез Толик, достал пистолет и направил на меня. Он нажал на курок, и я проснулся с мокрым от пота лбом.

А что, если батюшка и впрямь сможет превращать людей обратно в куколок? Если церковь сменит позицию с пассивной на активную и перейдет от слов к действиям? Петрович снова сопьется, Леха снова станет слесарем, Самойлов вернется в бизнес… Обрадуются ли они этому? Что может чувствовать бабочка, у которой отрывают крылья? Меня передернуло от такой мысли.

До будильника оставался час, но сон как рукой сняло. Я стал собираться на работу.

И дни снова пошли скучной чередой.

О Смирновых, уехавших в Москву, никто не вспоминал. Петрович страдал от алкогольной абстиненции, но мужественно нес свой крест, утверждая, что это наказание за прошлую распутную жизнь. Теперь он читал умные книжки по биологии и вечерами собирал вокруг себя стайки детей, которым на пальцах и личном примере объяснял, как вреден алкоголизм.

Дело Толика не продвинулось ни на йоту, а я все так же чинил телевизоры. Да и все остальные занимались своими прежними делами – постепенно даже разговоры об Уруру стихли. А уж о том, чтобы сходить к нему, никто даже не помышлял. Постепенно само выражение «пойти к Уруру» стало чем-то вроде местного ругательства.

Федералы больше не приезжали. Ни кордонов, ни групп захвата – ничего. Видимо, ничего не нашли во время первого визита и решили, что это утка. А может, просто выжидали. Шут их знает.

И только дети продолжали бегать в парк тайком от родителей. Те поначалу ругались, да потом махнули рукой, потому что на детвору Уруру никак не действовало. Видимо, они еще не успели натворить ничего такого, что следовало бы исправить.

Алена с тех пор не приезжала и не звонила. Ну так и я ей не звонил, хотя телефонами мы обменялись. Почему не звонил? Не хотел бередить девушку воспоминаниями о былой любви. Когда она приехала, мне даже на миг показалось, что еще ничего не поздно исправить, что все еще может быть. Но с каждым днем я понимал, что это лишь несбыточные мечты.

И каждый день я терзал себя мыслями о куколках и бабочках. Выходит, я такой же, как все, которых так боится Алена. Невзрачный кусок однородной серой массы. Которому ничего уже не надо от этой жизни, кроме постоянства. Вечная куколка.

Ну так и правильно тогда, что она не звонит мне.

Хотя, с другой стороны, зачем оно мне, это постоянство? Чем я рискую, превратившись в бабочку?

С каждым днем я накручивал себя все больше.

Поможет ли мне пришелец, если я себе сам не могу помочь?

Через неделю, в очередной раз возвращаясь с работы, я остановился у большой тройки. Только на этот раз она была в неполном составе – Олимпиада Христофоровна отсутствовала.

– Баба Галя, баба Вера, здравствуйте. Как поживаете? Где баба Липа?

– Да все, Вадимка, нет с нами Липы больше.

– Не увидим мы ее уже.

Я опешил.

– Ужас-то какой. Соболезную…

Старушки захихикали в ответ.

– Так нечему, дружок, соболезновать! Уехала она.

У меня отлегло от сердца. Но все же было непонятно, куда могла уехать бабушка, сидевшая на этой лавочке, еще когда я пешком под этой лавочкой проходил. Я поинтересовался.

– Далеко уехала. В Читинскую область. Это где-то на востоке, аж за Байкалом.

– И… что же ей там понадобилось?

– Не что, а кто! К мужу своему она уехала.

– Вот как. И как же она его там нашла?

– Известно как. Уруру ей рассказало.

Оказалось, что баба Липа решила самолично выяснить, из-за чего весь сыр-бор и против чего так рьяно выступает церковь. Она бы пошла и раньше, да долго обсуждала с товарками все плюсы и минусы такого шага. И вот наконец было решено, что в ее возрасте терять уже нечего.

В парке словно наяву ей открылось, что муж, с которым ее разлучила Великая Отечественная и которого она уже шестьдесят лет не видела, живехонек. Собрала баба Липа свой нехитрый скарб да отправилась на край света восстанавливать семью. Как настоящая декабристка!

«Вот молодец, старушка, – думал я, засыпая. – Все-таки решилась изменить свою жизнь. И не прогадала. А я все жду чего-то… Все жду… Все…»

* * *

Проснувшись, я сел на диване и невидящими глазами уставился в окно, за которым уже светало.

Сейчас или никогда.

Я не могу больше терпеть. Меня до смерти тяготит этот бесконечный застой, когда один день похож на другой. Я не вижу света впереди, я не чувствую радости в жизни. Сколько можно? Пора уже сбросить кокон и расправить крылья!

Не включая свет, я схватил рубашку со стула и судорожно стал застегивать пуговицы.

Нашарил в темноте штаны. Сунул ноги в ботинки. Нет времени шнуровать!

Выбежал из подъезда. Запоздало вспомнил, что не закрыл дверь на замок. Да и плевать!

Сейчас или никогда.

Пустынная улица. Даже дворники еще спят.

Закрытый хлебный магазин. Быстрее, быстрее.

Библиотека. Школа. Телемастерская. Быстрее.

Центральный проспект. Вход в парк.

Детская площадка. Колесо обозрения. Яблоневая аллея.

А вот и дальний угол парка, где посреди бурьяна доживают свой век заброшенные липы.

Это здесь.

Я остановился, тяжело дыша. Прислушался. Звуки города полностью исчезли, и я слышал только дуновение ветра в листьях и свое спертое дыхание. Через некоторое время я громко сказал:

– Уруру, я здесь! Я пришел!

И тишина.

– Ну что же ты? Открой мне тайну, скажи все, как есть!

Некоторое время снова ничего не происходило. А потом тишина стала какой-то особенно густой, и в этой густоте раздалось негромкое «у-ру-ру».

Или я сам это придумал?

Новые мысли тотчас заполнили мою голову. Они словно и были моими собственными, никакого чужого голоса в голове не зазвучало, но я знал: это оно и есть.

Что правда Уруру никому не нужна. Что никто не хочет меняться. Что всем и так хорошо на насиженном месте.

Ну и зачем мне вся эта информация? Как она поможет мне? Что мне с ней делать? Тьфу ты, я же и так все это прекрасно знал!

Уруру молчало.

Я заорал еще громче:

– Уруру! Ну где же ты? Что я делаю не так? Я готов! Я не хочу быть куколкой! Сделай же меня бабочкой!

Молчание было мне ответом. Я подождал еще немного, опустил руки и обреченно пошел к выходу. Неужели это и есть та истина, которую я искал? Следовало ожидать. И почему я решил, что мою жизнь может изменить кто-то, кроме меня самого?

Когда я доковылял до самого края липовой рощицы, вслед мне донеслось тихое «у-ру-ру». Или снова показалось? Я остановился как вкопанный.

Вот теперь все было ясно.

Что никто не сделает людей бабочками, кроме них самих! Сколько ни давай новой информации, но если ты не готов к ней, так и пропустишь мимо ушей! Меняется только тот, кто сам хочет измениться! Теперь понятно, почему федералы ничего не нашли. Эти-то точно закостенели в своих нормах и протоколах – куда им меняться? Да и батюшка… Если и был тут – Уруру на него просто не подействовало! Ему и в догматах РПЦ хорошо живется.

А сам я? Разве я хочу уезжать в Москву на научные проекты? Я же давно потерял хватку, забыл все, чему меня учили в институте. Не чета я Лешке, это он всегда был в курсе новинок физической мысли. А мне и здесь хорошо! Я на своем месте! Я и здесь могу приносить людям радость и дарить счастье! Я могу сделать Алену счастливой! Черт возьми, да она ведь все эти годы ждала, когда же я сделаю первый шаг. Вот я дурень!

– Спасибо тебе, Уруру!

Я вприпрыжку добежал до выхода из парка и даже не удивился, увидев там Алену. От остановки лениво отъезжал первый утренний автобус.

Перейдя на шаг, я медленно пошел к ней, впопыхах готовя пламенную речь о том, как дорога она мне, о вторых шансах, о неувядающих чувствах, о нежности, над которой не властны годы и расстояния, о персте судьбы… Но, поравнявшись с возлюбленной, я от испуга выпалил:

– Алена, только два вопроса! Первый, и самый главный: ты выйдешь за меня?

Она зарделась и опустила взгляд, а потом снова посмотрела на меня. Алена плакала и улыбалась.

– Вадик, ты дурак! Почему ты не сказал этих слов двадцать лет назад?

Я замер и даже, кажется, перестал дышать. Неужели все это неправда и мне только почудилось на волне эйфории? Черт. Все испортил. Нельзя же вот так, без подготовки…

– Конечно, я согласна! – пошептала Алена и осторожно прикоснулась губами к моим.

Мы стояли, целуясь на виду у первых прохожих, которые неодобрительно посматривали на нас и наверняка делали какие-то ехидные замечания. Но мы не слышали их. Сейчас существовали только я и она.

Наконец она спросила:

– А что за второй вопрос?

– Ты ведь тоже была у Уруру?

– Конечно. Сразу после этого я и приехала к тебе. Но ты должен был сам понять. И я верила, Вадька, что ты поймешь.

– И тебе уже не страшно?

– Уже нет. Теперь все точно будет хорошо. Будем жить вместе, заведем детишек. Ну или хотя бы пушистого кота.

– И назовем его Уруру.

– Я не против.

Мы взялись за руки и сделали маленький шаг.

Но огромный скачок для куколок, ставших бабочками.

 

Арти Д. Александер

Не культурный проект

В Древней Астрологии, состоящей из 27 знаков-звезд, существует такое понятие, как пробуждение легендарной звезды Альдебаран – Глаз Тельца. Его также называют «Страж Востока» (Восточных Ворот). Но настоящий секрет его силы, заключается во взаимосвязи Альдебарана со звездой Антарес – воинственным братом-близнецом, который носит имя «Страж Запада» (Западных Ворот). Не случайно Антарес в Древней Персии и Индии почитался как одна из четырех царских звезд, или Джьештха. Соединяющую эти две звезды Ось Судьбы, Ось Катастроф или Ось Возмездия называют по-разному, и только немногим известно, что это опора, способная «перевернуть мир».

– Вот она, Ось Судьбы. – Почти прозрачное на вид существо развернуло другую карту и вгляделось в проступающие на ней звезды. Где-то вдалеке среди них появился одинокий корабль, продвижение которого казалось танцем умирающей бабочки-однодневки, потому существо сочувственно покачало головой и стало искать взглядом другое судно. – Еще не время… – И оно подвинуло оба обнаруженных корабля поближе к Оси Судьбы. Нет, оно не желало им смерти и не вмешивалось в пресловутый «естественный отбор», лишь хотело узнать, на что они действительно способны, каково будущее у этой Вселенной и есть ли шансы на единство. Оно понимало, как все взаимосвязано. Ось Судьбы оставалась по-прежнему невидимой символической чертой, вдоль которой, влекомые собственными целями, уже летели несколько разных кораблей. А за тонкой спиной существа вспыхивали золотыми искрами памятные кубки…

– Господин Министр Культуры. Нам необходимо срочно представить культурный проект Совету Объединенных Миров на Межгалактической Выставке Разумных Цивилизаций.

– Да, да, конечно. Обязательно, – с искренним воодушевлением заверил антаресский Министр, обладающий приятной и внушающей доверие внешностью, излучающей полный респект. – Это наш долг и прямая обязанность. – В это время его вторая голова рассеянно просматривала записную книжку с расписанием особо значимых обедов и официальных приемов.

– Это отличная идея. Представить нашу культуру во всем ее блеске и получить давно заслуженный Кубок Галактик как самым достойным. А, кстати, наши зловредные альдебаранцы тоже там участвуют? – как бы невзначай поинтересовался его Зам, мечтающий дослужиться не меньше чем до поста самого Президента. Особых знаний для этого от него не требовалось, и стране ничем не грозило. Народ по-прежнему был трудолюбив и талантлив и уже не раз доказал способность к выживанию в любых экстремальных условиях.

– Да, господин Министр, – игнорируя реплику Зама, что вечно путал все названия и лучше разбирался во всяких Играх, чем в Культурах, произнес Помощник, явно стараясь угодить Министру и, естественно, недолюбливая выскочку Зама. – Они тоже подали заявку и отправят свою делегацию.

– Интересно, на чем это отправят? Разве у них уже есть технологии? – почти добродушно и искренне засмеялся Министр.

Помощник лишь вежливо кивнул, он никогда не интересовался такими скучными подробностями.

– Ну что ж, это к лучшему. У них нет шансов. Это лишь докажет обратное. Наконец все без лишних слов убедятся, какие они варвары. И какие мы культурные и бесценные, прямо пример для всех галактик. Да нас надо холить и беречь на благо всеобщего разума и прогресса. И, конечно, избавить от этих альдебаранцев раз и навсегда.

– Мы просто обязаны взять и приложить, так сказать, все усилия, чтоб получить признание и защиту. – Министр едва не задохнулся от избытка чувств и волнения. Он напряженно вздохнул, думая, чего бы еще добавить…

– И компенсацию… – учтиво подсказал Помощник.

– Компенсацию обязательно! – твердо и непоколебимо заявил Министр. – Мы столько терпели и столько потеряли. А кроме того, соседство с ними причиняет нам не только физический, материальный, но и моральный вред. Наши страдания… но об этом лучше потом, – прервал сам себя Министр, вспомнив, что в кабинете находятся еще ожидающие конкретного ответа посетители. Он строго посмотрел на них.

– Приходите через неделю. Только работу начинайте прямо сейчас. Нам нужны такие… патриоты, как вы. – И он встал со своего кресла, показывая, что аудиенция на этом прекрасном моменте закончена.

Его переполняла гордость за построенные Древними города и механизмы, хотя сейчас они немного пришли в упадок. Не было даже централизованной подачи горячей воды, и иногда простым горожанам приходилось запасаться более дешевым «альтернативным топливом» – дровами. Естественно, по понятным и не зависящим причинам. Густые непроходимые леса, некогда покрывающие треть страны, давно канули в вечность. Хотя в особо кризисные времена порой находились смельчаки, пытающиеся отстоять рощи, когда-то посаженные предками, или грандиозные каменные развалины, камнями которых можно было поправить разбитую дорогу или подпереть стареющие мосты… Но гордость упрямо не отступала и присутствовала всегда и везде. Например, за обширные общественные библиотеки, пусть даже мало посещаемые в кризисное время, и музеи с нерасшифрованными глиняными табличками и бесценными старинными трактатами. И даже за буквы, придуманные славными предками задолго до того, как их придумали другие. А незначительный факт о том, что он сам читал не больше, чем любой презренный альдебаранец, его нисколько не смущал…

Ровно через неделю глубокоуважаемый Министр улетел в отпуск на другую планету и вполне понятным образом не был доступен никакими средствами связи и ни по какому каналу.

Но патриоты, которых он обнадежил обещаниями, все же начали работу. Начали с неизменным энтузиазмом, потому что любили работать, и это единственное, чем они занимались и готовы были заниматься вечно, безвозмездно, ради науки, искусства и процветания. И, начав, невзирая на трудности и твердо веря в обещания, они продолжали замечательно работать в усиленном темпе, опасаясь не успеть и забыв про выходные больше чем на пару месяцев. Несмотря на то что их обращения в различные влиятельные общества и к различным многозначительным персонам, в поисках хоть какой-то поддержки для очень нужного проекта, не принесли ничего, кроме одобрительных слов и очередных обещаний «обязательно поддержать», когда их самих поддержат. И, конечно, все давали советы, куда обратиться за помощью, потому что сами в данный момент ничего не могли, а вот у других «точно есть и ресурсы, и власть». Патриоты достучались даже до щедрых, по слухам некоторых очевидцев, антаресских диаспор, раскинувших свои обильные торговые сети по нескольким галактикам. По слухам, всемогущих настолько, что они могли купить для своего народа целую планету вместе с ее содержимым, но почему-то пока скромно предпочитающих личные рынки, заводы и пароходы. Потому патриоты-гении оптимистично понадеялись на деловой диалог с Министром Антаресских Диаспор. Но Министр Антаресских Диаспор, с которым они действительно легко и просто, как с истинным избранником народа, договорились обсудить данный культурный вопрос и наконец решить проблему, завидев их, предпочел вспомнить про неотложные дела и сбежать – к Министру Обороны…

Вернувшийся к зимним праздникам и отлично отдохнувший под двойными солнцами Министр Культуры никак не мог найти время для них. Много более срочных и важных дел накопилось, пока он отсутствовал. И когда наконец они снова встретились, прошел год. Он, не тратя ценное государственное время, сказал:

– Дорогие патриоты, настали трудные времена. Бюджета не хватает. Всего не хватает, полей, лесов, электричества, утраченных территорий и даже воздуха. Есть только половина. – Он сочувственно развел руками. – Приходите завтра, будем думать, что можем для вас сделать.

Но и завтра тоже ничего не получилось. Однако работа продолжалась. Патриоты оказались самые настоящие и ответственные. Зря ничего не обещали, а что обещали, то исполняли. Они так экономили, что старались почти не есть, гениально делать что-то из ничего и даже почти не дышать.

«Мы представим нашу культуру в самом лучшем виде. Мы – самый древний народ во Вселенной. Мы строили города и канализации, когда альдебаранцы еще на деревьях сидели. Мы – великая цивилизация, положившая начало всем остальным цивилизациям. Мы, мы, мы…» На этом интересном месте Министра Культуры разбудил будильник. Его личный транспорт уже прибывал на планету, где должна была состояться церемония награждения. Вечно занятый Министр, невзирая на непосильный труд и скромность, выучил торжественную речь приветствия на двадцати языках Обитаемых Миров и Галактик. Кроме альдебаранского, разумеется, ведь у них не было и не может быть никакой культуры, никогда. А его вирт-почта опять была завалена сообщениями, которые он не читал.

«Надо бы еще вставить в речь что-то драматическое про проблемы, в которых виновны противные альдебаранцы, – напомнил ожидающему распоряжений помощнику Министр, обеспокоенный краткостью инопланетного регламента, с детства привычный к долгим и основательным докладам. – Да откуда они вообще взялись? Их здесь не было. У нас все было отлично, и мы были огромной, богатой и мудрой Империей, от края до края Вселенной, а вот они пришли и создали нам все проблемы, которые существуют сейчас…»

– Ну вот, смогли же и без всяких денег, ресурсов, без спонсоров, средств и поддержки и даже без воздуха. А чего такие несчастные и помятые, чего позорите нашу культуру? Не выспались, что ли? Надо праздновать победу! Мы еще раз доказали, какие мы умные, талантливые и культурные, а они… – Тут он наконец заметил, что помощник настойчиво дергает его за рукав и делает какие-то непонятные знаки.

Неохотно прервав свою едва начавшуюся и несомненно эпохальную речь, ослепленный ярким светом прожекторов Министр недовольно скосил все свои три глаза на помощника.

– Это не наши… Это их. – тихо произнес помощник, указывая на группу неподалеку. Чешуйчатые альдебаранцы, улыбающиеся в своих костюмах, гордо фотографировались с победным кубком на фоне объемного плаката «Самая культурная цивилизация».

* * *

Из записей командира альдебаранской делегации: «Когда мы летели на планету Совета Объединенных Миров, нами был получен сигнал бедствия, и мы отклонились от курса на несколько часов для поиска и для оказания помощи. Это был вражеский транспорт антарессцев, хотя и очень устаревшая модель, которой, по всей вероятности, сделали срочный косметический ремонт прямо перед стартом. На борту были только четыре члена экипажа. Из них трое находились в слабом анабиозе в целях экономии. Состояние судна и технические оснащение не давало никаких шансов на благополучное прибытие, и потому экипажу была оказана своевременная и посильная помощь. Все они были доставлены на борт «Альдебаран-1». И за отсутствием других вариантов продолжили путь вместе с его экипажем…»

Из личных записей представителя патриотов Антареса: «…не имея возможности самостоятельно прибыть на планету Совета Объединенных Миров, мы приняли помощь от альдебаранцев, летящих туда же и с той же целью на своем первом и единственном звездолете «Альдебаран-1». Когда мы потерпели бедствие и дали сигнал Mayday, несколько близких антаресских судов приняли его и переслали дальше, при этом часть шикарных и прекрасно оснащенных антаресских частных яхт просто пролетели мимо, правда благожелательно сообщив, что «опаздывают на праздник» и «на церемонию награждения», «не имеют возможностей» и «большое спасибо альдебаранцам за помощь», уверенные в том, что это прямая обязанность альдебаранцев и они еще должны заплатить нам за несколько веков беспокойств, которые нам причинили… В результате мы приняли единственное верное и справедливое решение – снять наш культурный проект, одобренный межпланетным жюри, на звание самой культурной цивилизации. Альдебаранская Культура уже доказала свое право на признание».

 

Алекс Громов

За спиной власти

Каждые двое из трех уверены, что существует тайная организация, которая исподтишка управляет обычными людьми, используя их слабости и предрассудки. Это так, но не до конца….

Неужели каждый может оказаться не тем, кем вы его представляете? Ключевое слово здесь не «каждый», а лишь «вы», а точнее – «как вы представляете».

Вселенная хотя и огромна, но не бесконечна. Как и число планет и обитающих на них (и между) разумных существ. Все и везде сделать невозможно. Поэтому в силу вступает глобальная целесообразность, которой нет дела до чужих надежд и иллюзий…

– Завтра совещание ровно в 14.00. Подготовьте все предложения, как сможем помочь местному населению после того, как начнутся разработки.

– Хорошо, Владимир. Сейчас просмотрим, чем там привыкли заниматься.

– Местную специфику учитывать, но в реалиях нашего века.

– Безусловно. – Руководитель департамента холдинга на протяжении многих лет не раз сталкивался как с местной спецификой, так и необходимостью развертывания на прежде нетронутых землях горно-обогатительных комбинатов. Искусство извлечения и сохранения (хотя бы на время) – не из самых простых, хотя и достойно оплачиваемое.

Владимир вышел из кабинета, и тут его ждал сюрприз. Кто-то назвал бы это явление звонким словом «дежавю». Но руководитель департамента знал, что ему не почудилось заново «однажды увиденное». Все реально, реальнее некуда.

И странно.

Для чего нужны тайные общества? Чтобы реализовывать тайные интересы. После, уже получив желаемое, затихания волн перемен и восстановления нового статус-кво, не скрываясь, представить случившее как должное и реализованное во благо всех, кроме явных (и скрытных) отщепенцев, которым общее благо – как кость в горле.

Тайные общества – лишь инструмент, а на самом деле тайна – это те, кто стоит за тайным обществом, используя его и при этом отвлекая внимание от себя….

– Сны – это возможность аккуратно донести сообщение.

– А разве не проще прямо сказать? Так, мол, и так, мы вас предупреждаем…

– Ага! Ну обычно у многих начинаются поиски и тех, кто отправил, и тех, кому это выгодно, и тех, против кого надо срочно принять меры предосторожности, потому как нашлись те, кому приспичило нарушить глобальное равновесие.

– Сообщив это самое?..

– Да. Чем больше пытается предупредить, тем суровее на это реагируют. И обычно – неадекватнее. Простой пример – только попробуй кого-то предупредить о замысле коварных инопланетян (которых в Галактике не меньше десятка разновидностей) что-то забрать с Земли – так тебя сразу объявят представителем еще более злобных и жадных космических олигархов, которые монопольно хотят ограбить нашу планету.

– Но это же будет голословно!

– Не волнуйся, эксперты найдутся.

– У любого тайного общества есть тайные эксперты?

– Конечно. Поэтому через сны – доходчивее и безопаснее…

Когда в престижном бизнес-центре третий раз за два с половиной часа навстречу попадается один и тот же человек с дорогим бокалом в руке, это неминуемо заставляет задуматься. Бокал пустой, но Владимир как человек понимающий сразу распознал в нем настоящее муранское изделие, изготовленное по аутентичной технологии.

Да нет, наверное, ничего странного, попытался успокоить он самого себя. Ну приобрел гуманоид один из лучших сувениров, какие только можно найти на планете Земля. Теперь вот ходит, радуется. Может, у них так принято радость проявлять, с долгожданными приобретениями наперевес разгуливая.

Что именно гуманоид, а не землянин, Владимир тоже понял без труда. Несмотря на вполне человеческий облик и приличный костюм. Опыт, знаете ли.

И именно этот опыт подсказывал ему, что на самом деле к странному персонажу следует внимательно присмотреться. Однако чужак словно почувствовал профессиональный интерес к своей персоне и, едва завернув за первый же угол, будто растворился в просторном светлом коридоре.

Служба безопасности холдинга, получив распоряжение проверить сомнительного визитера, потерпела фиаско. Ни одна из многочисленных камер его не запечатлела сколь-нибудь ясно. А вот сияющий, многоцветный бокал старинного образца мелькал на записях постоянно, передвигаясь, такое впечатление, сам по себе.

Значит, дело следует поручить другим людям.

– Лучше всех о судьбе Земли могут позаботиться сами земляне. Конечно, информированные и подготовленные. Их планета – им же сохранять и обустраивать.

– Ну не печатать же и распространять инструкции! «Дорогие земляне! Будучи полномочным представителем непубличного общества, помогающего Земле, информирую вас о том…» Ты, Владимир, будешь лично раздавать эти листовки в час пик или все же лучше разложить по почтовым ящикам?

– Лучше – по ящикам и на бензоколонках. А еще лучше, поскольку в листовках никаких упоминаний о скидках не будет («Предъявителю скидка 5 % на освобождение его планеты от темных сил»), сделать так, чтобы сведения не выбросили в урну. Или мимо нее.

– Это как?

– Пусть купят, заплатят. Роман, аудикнига, кино. Знание должно прийти не извне, с небес или из-под земли, а естественным путем. Тогда люди заинтересуются и поверят.

– И заодно расходы отобьются.

– Ну да. Любое доброе дело имеет свой бюджет.

– Найдем среди землян лучших, готовых позаботиться не только о своем будущем.

– Можно подумать, что здесь нет чужаков.

– Конечно, есть. Но ведь они пока официально не объявились – ни в настоящем, ни в земном прошлом. Чужаки мимикрируют под землян, и в случае глобального конфликта Галактическая Комиссия может рассмотреть их действия и, признав незаконными, аннулировать и заставить полностью оплатить случившийся из-за них ущерб. Землянам же – в силу их происхождения – такое не грозит.

– Разве что на другой планете набедокурит.

– Да. Тут без вариантов.

– Ну а землянам вроде деваться некуда.

– Пока да. Светлое будущее пока за поворотом.

После завершения рабочего дня, насыщенного делами и важными встречами, Владимир отправлялся домой. Или – иногда – в клуб. По крайней мере, так считали окружающие.

На самом деле у него начиналась совсем иная жизнь в другой ипостаси.

Настоящее реальное тайное общество, функционирующее долго и успешно, имеет массу масок, маскируясь под различные фонды, банки, акционерные общества, оргкомитеты и, конечно, под другие тайные общества, большинство из которых вовсе не существовало.

– У каждого периода земной истории – не только свои вожди и традиции, но и свои суеверия. И в них приходится вписываться. И лишний раз не высовываться.

– Поэтому в том самом обществе нет президентов, премьер-министров и олигархов?

– Почему нет? Просто они с ним, то есть обществом, не идентифицируются. А многие – для отвлечения внимания и на потребу любителям скандальных подноготных – числятся в каких-то Бельведерских клубах, обществах костей и черепов и еще непонятно даже кем выдуманных. Потому что проверять реальность всего выдуманного – это значит больше ничем не заниматься. Тем более что такое выдуманное нам только на руку.

– Лучше бы, чтобы кандидат в общество уже показал себя достойным, пройдя одно-два испытания и будучи примерно в курсе, что такое на самом деле добро и как его делать. А вот для этого нужны не сухие инструкции, а, наоборот, такая эмоциональная раскачка, позволяющая кандидату увидеть, что есть оно, то самое светлое будущее!

– Вербовщик в будущее – по-моему, Владимир, это звучит перспективно!

– Да мы вообще занимаемся перспективными делами! Хотя и не обещаем памятников в скверах и в бульварах.

– А это почему?

– Представь себе количество тех, кто хочет себе памятники, и количество скверов. Даже в будущем. Да там вообще много не будет. Поэтому, зная, что будет, мы никого не обманываем. Но если так называемый злодей готов сам себя обмануть – это его выбор.

– Как же перевоспитание?

– Слухи о тайных детских садах и тайных казематах нашего общества могут быть сильно преувеличены. Но вообще отсутствуют – как и трудовой кодекс члена общества.

Есть в современных городах улицы, на которых просто не существует части домов. Или дома, в которых отсутствует одна или несколько квартир – вместо них находятся служебные помещения. А вот в отсутствующих квартирах могут быть зарегистрированы различные организации, и бедные почтальоны тщетно пытаются вручить по тем адресам официальные повестки. Так же и с тайными обществами – как можно найти то, чего в этом месте нет?

– Как говорится, мы не предлагаем беспочвенных иллюзий. Только натуральные куски реальности.

– Хотелось бы, Владимир, целиком реальность.

– К этому нужно быть готовым. Реальность реальности в том, что она вовсе не такая, как большинство себе представляет. И даже искушенные во многом заблуждаются. Хотя бы потому, что наша реальность – это не их профессия.

– Ты только представь себе – не просто пошляться по Прошлому, ощущая себя в душе суперменом по сравнению с этими временными дикарями, а быть там человеком, четко понимающим, что в Будущем – все иначе, но ты все равно ближе к нему, чем к Прошлому. Ведь Будущее – это то самое, что делаем сами мы.

– А Прошлое?

– У его обитателей есть право на свои ошибки…

Люди в своей массе любят обсуждать тайны, существуют любители исследования таинственного и аномального по открытым источникам, большую часть из которых составляют слухи и публикации в желтой прессе. Не стоит их разочаровывать, провоцируя тем самым на возможные необдуманные поступки с негативными (для них и других) последствиями.

– Отражения Истории – то есть то, как мы ее сейчас себе представляем, – это вовсе не сама История. Так же, как и наше отражение в зеркале.

– Что же при этом меняется с левого на правое?

– Думаю, ты сам ответишь на этот вопрос…

…Есть символы, которые близки и понятны членам общества, книги и картины, в которых завуалированно сохраняются идеи. К примеру – полотно Жана Ипполита Фландрена «Юноша, сидящий на берегу моря» как олицетворение беззащитности человека.

Да, мы тестируем настоящее во имя будущего и стремимся внести изменения к лучшему, но так, чтобы это происходило органично, без лишних сенсаций и не шокируя людей. Хотя бы тем, что от них ничего не зависит. Ведь это на самом деле не так. Технологии всегда соответствуют реальностям, как и иллюзии. Иначе это вызовет у живущих в этой реальности дискомфорт и скрытое ощущение, что им чего-то недодали. Или отняли. А это неизбежно приведет в росту фобий, причем различного уровня, и конфликтам непонятных идей, что, в общем-то, совсем излишне, поскольку не функционально.

– Господин Торин! – Бесстрастный голос отвлек его от размышлений. – Мы выяснили, что произошло.

– Говорите!

– Это не сувенир. Это результат эксперимента. Разрешения на который, конечно же, не имеется. Не имелось, точнее сказать, перед его началом.

– Последствия?..

– Не успели.

Так. Уже лучше. Не успели натворить ничего серьезного. Кстати, пора бы узнать, кто так отличился. Тогда и решим, что там с последствиями…

– Кто?!

– Вот.

В кабинет втолкнули двоих молодых людей, в одном из которых Владимир узнал того, кто разгуливал по коридорам бизнес-центра с красивым бокальчиком из цветного стекла. Второй был человеком, землянином.

Оба – аспиранты одного из уважаемых университетов. Там и познакомились. Муранским стеклом инопланетянин интересовался давно – слава таинственных мануфактур, находящихся на одном из островов Венецианской лагуны, дошла до самых дальних уголков Галактики. Сейчас эти бокалы, блюда «миллефиори» и причудливые вазы стоят еще дороже, чем во времена внешнего могущества Венеции. Могущество тайное Ла Серенессима сохранила и сейчас…

Благодаря Совету, который большинству кажется особенностью устройства венецианской жизни в далеком Прошлом. Но Прошлое и Будущее связаны намного теснее, чем может представить обычный человек.

Да, а цена на стекло так высока потому, что чистого белого песка, пригодного для его изготовления, в мире осталось не так уж много. Знаменитый лес Фонтенбло, где песок для муранского стекла добывали на протяжении тысячи с лишним лет, сейчас строго охраняется. И добыть там некоторое количество минерального сырья – это же не возобновляемый природный ресурс – допустимо только по особому разрешению Совета. Для таких изделий, которые в продажу могут попасть разве что случайно, по чьему-то недосмотру и только через много сотен лет…

Поиски аналогов уникального песка привели к открытию нескольких залежей на планетах Солнечной системы, но они тоже невелики по запасам. Плюс стоимость доставки…

В общем, не может настоящее муранское стекло стоить дешево. Поэтому и число мастеров, желающих вступить в гильдию, жестко ограничивается. Дело ведь не только в том, что надо сохранить секреты ремесла. Варить стекло без пузырьков человечество давно научилось. А скрытая сторона мастерства все равно передается только среди тех, кто происходит из семей, исстари причастных к ней.

Но мастеров на Мурано много быть не может все равно – песка не хватит на всех желающих. То, что делается в других регионах из других песков, – это, может быть, даже очень хорошее стекло. Но не муранское.

И, конечно, уроженцам иных планет в число стекольных мастеров попасть невозможно. Древнее правило – чужеземцев в ученики не брать, а мастерам не дозволять открывать свое дело в чужих краях. В Средние века ослушников карали безжалостно. Один подмастерье выкрал рецепт изготовления цветного стекла и осенней ненастной ночью уплыл с острова на утлой лодке. Долго скитался по Европе, путая следы, а потом открыл в немецком городке свою мастерскую, где стал делать бокалы вроде того, который теперь стоял у Владимира на столе. Но беглец продержался недолго, через несколько месяцев мастерская внезапно сгорела, а бывшего подмастерья нашли на пепелище с кинжалом в сердце…

Суровые были времена, что уж говорить. Теперь даже верный своим традициям Совет предпочитает более тонкие способы воздействия, благо технологии много чего позволяют.

Но научиться работать со стеклом сейчас можно всякому, другой вопрос, что это будет просто стекло, а не то самое, легендарное.

Так вот, эти два… хотелось сказать «оболтуса», но не такие уж они и оболтусы, раз сумели разобраться с технологией изготовления стекла, с составом добавок, обеспечивающих цвет, с принципом устройства традиционной печи. Даже стеклодувной трубкой орудовать научились и делать сложные заготовки для тех самых «миллефиори».

Но это еще не все… Они нашли способ добывать песок в количестве не то чтобы совсем не ограниченном, но из пополняемого источника.

Метеоритного.

Вот на этом месте рассказа даже Владимиру понадобилось все самообладание, чтобы скрыть удивление. Метеоритное железо хорошо известно, из него даже оружие ковали в старину… и сейчас иногда, для особых целей.

Но что существует метеоритный поток, регулярно подбрасывающий на Землю идеальный по свойствам кварцевый песок, никто и представить не мог. Происходит этот поток из планетной системы двойного солнца по соседству с той, откуда родом этот инопланетянин. Оказавшись на Земле и увлекшись стекольным делом, он об этом вспомнил. Вместе с землянином-приятелем отправился на поиски.

И ведь нашли, что характерно. Иногда непрофессионалам просто фантастически везет. Действительно, кто из специалистов мог заподозрить, что крошечное озерцо в лесу, отнюдь не похожем на великолепный Фонтенбло, таит в себе такое богатство… Однако именно туда год за годом падают такие необычные метеориты.

А почему этот поток астрономы не обнаружили до сих пор?

Обнаружили, как один из метеорных потоков, даже имя дали на манер Персеид и Геменид. Второстепенный поток, не особо живописный. Правда, в справочниках отмечено «много болидов». То, что на самом деле большинство его падающих звезд долетают до поверхности и рассыпаются идеальным белым песком, оставалось незамеченным.

Возможно, потому, что есть у этого песка с другого края Галактики дополнительная особенность – искажать работу аппаратуры. А так вроде кварц как кварц. Но если бы обнаружившие и это свойство молодые экспериментаторы не использовали цветной бокал, никто бы их и не заметил. Второй бокал, прозрачный, ни одна камера не зафиксировала, равно как и того – землянина – кто его по коридорам носил.

И ведь они всего лишь хотели обменять сведения о метеоритном месторождении песка на право поработать в легендарных мастерских Мурано… Что ж, Совету бывают нужны не только воины, но и такие вот умники, способные совершать открытия.

– А чем, по-твоему, Владимир, уникально наше время? Ты же наверняка повидал и другие времена?

– Поскольку это были вовсе не экскурсии, а назовем так – командировки, обсуждать не будем. Наше время – время развилок и потенциальных возможностей. Главное – не ошибиться в выборе лучшей. Причем понятие «лучшей возможности» у этого времени и нашего общества отличаются. Больше знаешь – меньше веришь в сиюминутное. Кроме дружбы и любви, конечно.

 

Милослав Князев

Дворец космонавтики

Рассказ о том, как люди в очередной раз разучились летать

Лене совсем недавно исполнилось тринадцать лет, и она получила первый свой «взрослый» имплант. Хотя кавычки тут совершенно неуместны. На самом деле взрослый. Все-таки тринадцать лет – первое совершеннолетие. Как дающее новые возможности, так и налагающее новую ответственность. Пусть первый взрослый имплант и не так крут, как те, которые ставят в шестнадцать, восемнадцать и особенно в двадцать один год, но в любом случае не сравним с детским, который был у девочки до этого.

Получив новую игрушку, Лена училась пользоваться ее возможностями. Сейчас, например, щелкала новостные и развлекательные каналы из ранее недоступных. И пусть там действительно взрослых не наблюдалось, но те девочку пока и не интересовали. Однако и имеющееся ее вскоре начало разочаровывать. Количество доступных каналов увеличилось в разы, если не в десятки раз, только содержание почти не отличалось.

Вроде стало больше новостей из космоса? Может быть, и так, а может, девочку они раньше просто не интересовали, вот и не обращала внимания. Щелкнув очередной раз, Лена замерла в кресле, уставившись на видимый только ей виртуальный экран. Она случайно поймала репортаж с открытия Дворца Космонавтики, приуроченного к столетней годовщине первого полета человека в космос.

И пусть первый взрослый имплант не давал эффекта полного присутствия, зрелище все равно завораживало. Огромное здание с колоннами в древнегреческом стиле. На ступенях перед ним скульптуры покорителей космоса. Правда, в скафандре почему-то только центральная, остальные шесть совсем не в космических одеждах. Мало того, кажущихся неуместными в такой обстановке. Сопровождающий показ программы голос диктора объяснил, кто они такие и почему именно они.

– Итак, мы ведем репортаж на всю Солнечную Систему с открытия Дворца Космонавтики. Это замечательное событие не просто так приурочено к столетней годовщине первого полета человека в космос. Думаю, центральную фигуру представлять не надо, и так все узнали Юрия Гагарина. Ну а по сторонам стоят те, кто вынес его на своих плечах в небо.

После театральной паузы, которая была заполнена ликующими криками собравшихся на площади людей, диктор продолжил:

– Многие удивятся и спросят, почему именно они? Почему там нет Королева и других конструкторов с инженерами? Почему не шахтеры, сталевары и все прочие, строившие сначала инфраструктуру, а потом первые ракеты? Почему?!

Еще одна театральная пауза, уже без возгласов толпы.

– Ответ прост и очевиден, но для этого сначала надо ответить на другой вопрос. Кто построил египетские пирамиды? Конечно же, не рабы и не инопланетяне. И тем более не архитекторы и инженерами. Пирамиды строили фараоны! В космос человека отправили тоже не инженеры с конструкторами.

Теперь Лена узнала тех, кто стоял рядом с Гагариным. Может, девочка и не была большой любительницей истории, но никто не запрещал приблизить изображение и прочитать надписи у подножия памятников. По сторонам стояли закованные в доспехи Александр Невский и Дмитрий Донской. Посередине – Иван Грозный и Петр Первый. Ближе всего к космонавту – Екатерина Вторая и товарищ Сталин.

Дальше диктор перечислял делегации, собравшиеся на открытие Дворца Космонавтики. Там была вся Солнечная Система. Представители всех до единого куполов-городов Марса. Именно всех, американских, китайских, французских и даже трех принадлежащих транснациональным корпорациям, а не только русские, которых изначально было больше всего. Представители таких же городов Луны, поселений пояса астероидов и спутников планет-гигантов. Именно все.

Вдруг Лена поняла, что представителей одной планеты все-таки не хватает.

– Папа, а почему там нет землян? – крикнула девочка.

Вошедший в комнату отец не сразу понял суть вопроса. Быстро подключился к импланту дочери и просмотрел новостной канал. Даже не сразу поверил, что на Земле он транслируется и, мало того, доступен детям. Только что ответить дочери, он не знал. Рассказать, как люди когда-то умели летать в космос, а потом разучились? Причем дважды!

Сам Павел Гагарин родился в двадцатых годах двадцать первого века и рос во время космической реконкисты. И мечтал стать космонавтом. Тогда многие мальчишки опять начали мечтать об этом, а при его фамилии иначе и быть не могло. Правда, шагнуть к звездам ему так и не довелось. Единственное напоминание о тех мечтах – имя дочери – Селена. Одно из наиболее популярных во времена заселения Луны.

Оказавшись на грани третьей мировой, человечество каким-то чудом сумело ее не переступить и перевело соперничество в космос. Поначалу конкуренция была жесточайшей. При этом потерпевший аварию космонавт мог рассчитывать, что его бросятся спасать все. Именно все, как свои, так и чужие. Причем последние даже активнее, не заботясь о том, сколько это будет стоить в деньгах и ресурсах. Почему? А ради тех слов, которых никто не произнесет вслух, но все поймут:

– Не умеете летать, сидите дома, а то спасай вас каждый раз.

Но жесточайшая конкуренция возможна на орбите родной планеты, при освоении Солнечной Системы приходилось сотрудничать все больше и больше. То прихватить попутный груз на чужую базу в поясе астероидов, то еще что-нибудь в подобном роде. Пока вдруг не оказалось, что многие города и базы на дальних планетах давно уже строятся совместно.

Космос объединил человечество, но вот какой парадокс: сделав это, он перестал быть нужен, и люди опять разучились летать. Только многие города и станции во внеземелье к тому времени научились обеспечивать себя всем необходимым, и большинство отказалось эвакуироваться. Мало того, не деградировали без помощи с родной планеты, а продолжили развиваться.

Например, совсем недавно, в столетнюю годовщину запуска первого искусственного спутника Земли, отправили первую звездную экспедицию к Альфе Центавра. Больше десяти лет на дорогу туда, несколько лет на исследование и столько же обратно. Сто двадцать восемь человек отправились в полет, который продлится как минимум четверть века. И на каждое из этих мест было по несколько тысяч желающих!

На родной планете их часто презрительно называют нищим внеземельем. Доля правды в этом есть. И действительно живут не в роскоши. Всевозможные модные гаджеты даже раз в год не меняют, а уж до нормальных людей, которые это делают ежесезонно, им вообще далеко. Куда там, если жрать нечего!

Ладно, может, и не голодают, но далеко не всегда едят досыта. Космос – не самое лучшее место для сельского хозяйства. Но первую звездную отправили не земляне, а именно они. Скинулись ресурсами со всей Солнечной Системы и отправили.

А сегодня и Дворец Космонавтики открыли. На Земле ничего подобного нет, а на Марсе, под самым большим куполом в городе с символическим названием Гагарин, теперь есть. В марсианских песках на те же средства можно было пару приличных агрокуполов построить, но нет, построили то, что сочли более важным. Ресурсы на дворец, как и на первую звездную, собирали не только жители Марса, а вся Солнечная Система.

– Вся, кроме Земли, – вдруг произнесла Лена.

– Кроме Земли, – согласился отец.

Он и не заметил, что рассказал дочери все это вслух. Осталось лишь признать, что не люди в очередной раз разучились летать, а земляне. Ну а люди и дальше вполне успешно обживают космос.

 

Милослав Князев

Нелетной погоды не бывает

Нет ничего удивительного в том, чтобы заснуть в самолете во время полета. Еще до взлета, буквально сразу после того, как сел и пристегнул ремень, – реже, но тоже бывает. Пусть со мной раньше никогда ничего подобного не случалось, но на этот раз были более чем объективные причины.

Больше суток в лондонском аэропорту в ожидании постоянно откладываемого рейса. И если бы сразу сказали, что вылетим только завтра, так ведь нет. То на час, то на два, то на три… И каждый раз все ждали, что теперь уж точно вылетим. Прямо как в песне у Высоцкого «Москва – Одесса». С той лишь разницей, что летели не из Москвы, а в Москву. Ждали и проклинали обледенелые полосы, снегопады, ураганы и прочие причины нелетной погоды.

Поэтому нет ничего удивительного в том, что заснул буквально сразу, как только сел в самолет. Но совсем ненадолго. Когда очнулся, мы все еще стояли на земле, хотя остальные пассажиры уже расселись. Странно. Нет, не то, что не взлетели, и не то, что уже расселись, просто логотип Аэрофлота у меня перед глазами был на русском языке.

Вообще-то этот и есть основной, мало того, единственный настоящий, но на международных авиалиниях ставят тот, который на латинице. На этом странности не заканчивались. Логотип, да еще на съемном чехле, – ерунда. В конце концов, несколько таких чехлов могли и перепутать, но все другие надписи тоже были на русском. Причем только на русском. Потом кресла. Вроде бы и стандартные, а чем-то неуловимо отличаются. Как, впрочем, и весь салон.

Чем дальше я рассматривал, тем больше таких несоответствий обнаруживал. Однако мои исследования прервала стюардесса, которая ослепительно улыбнулась и совершенно неожиданно произнесла:

– Товарищи! А также дамы и господа, если такие вдруг есть. Мы рады приветствовать вас на борту нашего самолета. Хотела бы пожелать вам приятного полета, но не буду, потому что Аэрофлот не обещает приятного полета. Не обещает комфорта, не обещает удобств и наслаждения, не обещает вообще ничего из той ерунды, которую обещают другие авиакомпании. Зато мы обещаем другое, намного более важное, чего вам не даст никто другой. Мы обещаем доставить вас из точки А в точку Б. Вовремя!

Потом сделала театральную паузу и добавила:

– Держитесь крепче! Это Аэрофлот. Нелетной погоды не бывает!

Буквально сразу заревели двигатели, и самолет резко пошел вперед. Слишком резко. Это и взлетом-то назвать было трудно, скорее стартом. Тем более что и высоту сразу начали набирать под довольно крутым углом. Мало того, чувствовались пусть и небольшие, но перегрузки. Сколько летаю, такое было впервые. Когда самолет выровнялся, один англичанин с позеленевшим лицом пробормотал:

– Крейзи рашен.

– Может быть, и крейзи, – тут же прокомментировал другой пассажир, – но тебе явно очень надо попасть в Москву, причем обязательно вовремя, иначе не решился бы залезть в наш самолет.

Остальные пассажиры одобрительно закивали. Только что у половины из них были такие же зеленые лица, а теперь гордо улыбаются, мол, знай наших.

Немного придя в себя, я залез в карман переднего кресла в поисках хоть каких-то инструкций. В отличие от отсутствующих рекламных журналов, которыми обычно этот карман переполнен, инструкция по безопасности там была и почти ничем не отличалась от обычной. Только запрет на мобильные телефоны и прочие электронные устройства отсутствовал. Зато имелся еще один листок с длинным перечнем, чего Аэрофлот не обещает. Имелся и второй список, что они все-таки обещают. Перечитал пункты:

Сесть на любую полосу, какой бы обледенелой и заснеженной она ни была. Ну и, разумеется, взлететь с нее.

Насчет взлететь – после нашего недавнего старта – охотно верю, взлетят.

Нырнуть в любой шторм, циклон или ураган и вынырнуть оттуда.

И дальше в том же духе. Последнее вообще удивило:

Если вы купили билет заранее, а там за это время началась война, но вам все равно туда надо, доставим. Понадобится – пошлем военный транспорт в сопровождении истребителей, но все равно доставим вовремя.

А ниже стоял год – 2061.

И название страны – СССР.

Еще совсем недавно проклинал нелетную погоду и все прочие причины, по которым могут задержать рейс? Проклинал. Мечтал попасть туда, где ничего этого не бывает? Мечтал. Ну что ж, получи и распишись. Только в следующий раз поосторожнее с мечтами, сбыться-то они, скорей всего, сбудутся, только так, как ты и представить себе не мог. А на данный момент осталось только перефразировать местный девиз Аэрофлота:

– Держитесь крепче! Это СССР! Нелетной погоды не бывает.

 

Николай Калиниченко

С открытым сердцем

– Я всегда перед тем, как жахнуть, делаю глоточек сладкого, а потом уж запиваю как следует. Получается такой бутерброд типа коктейль! – Дядя Миша подставил стакан, и Егор Васильевич налил ему из банки мутного компота. Миша тут же отхлебнул чуток и немедля махнул пятьдесят грамм водки из пластикового стаканчика для анализов.

– Вот ты продуманный, дядь Миш! А я – так… – Вадик выпил свою порцию вчистую, не запивая и не мешая. Водка ему была безразлична. Здесь, на гражданке, все напитки казались пресными.

Василич пил красиво, значительно. Сначала он резко выдохнул, словно делал зарядку, потом взял стаканчик здоровой рукой и медленно опрокинул его в рот. Затем выдержал краткую паузу и, наконец, смачно «занюхнул» рукавом халата.

На газете были разложены пряники, конфеты и апельсины. Василич задумчиво поглядел на них: не закусить ли? Однако решил пока повременить с этим. Сегодня пили первую, а кишкоблудство, как известно, хуже наркомании.

Место для встречи выбрали – хоть куда. С одной стороны лавочку прикрывала от посторонних глаз стена столовой, с другой – заросли бузины. Над кустами едва была видна жестяная крыша кардиологического отделения. Альков здесь, как видно, устроили работники больницы, чтобы покурить в тишине или увлечь в живописные «дебри» молодую сестричку. В этот час площадка пустовала и отлично подходила для пикника.

Май выдался неожиданно теплый. В кустах щебетали птахи. Зеленый дым молодой листвы придавал встрече легкомысленный оттенок.

– Травма, ребята, – это, в сущности, санаторий, – вещал раскрасневшийся дядя Миша, – сидишь себе, книжки читаешь, в шахматы можно или вот как сейчас – водочки.

– Травмы разные бывают, – покачал головой Василич, разглядывая гипсовый панцирь на правой руке.

– Ну я ведь не про серьезные. Опять же, все причиндалы функциклируют! То-то сестрички к нашему Вадюхе на вечерний укол очередь занимают! Это тебе не сердечник какой-нибудь. Ребра поломаны, кулаки отбиты, под глазом – фингал, сразу видно – настоящий самец!

Вадик смутился, непроизвольно потянулся к лицу. Вспомнилась прокуренная квартира, острый запах афганки, сивые рожи в дыму и его Нинка, пьяная в хлам, размалеванная… Он тогда вышел из себя. Потерял контроль. Соседи вызвали полицию.

– Миш, ну чего ты до парня докопался? Наливай вот лучше по второй. – Василич протянул дяде Мише бутылку. – Эх, маловато осталось. Едва на третий круг хватит… и денег нет. У тебя ничего не припрятано, Михаил?

– Какой там! – Миша махнул рукой. – Светка выдает едва-едва. Подозревает. Нюх у нее как у Джульбарса!

Тут птицы в кустах замолчали, майские дебри колыхнулись и выплюнули на площадку худого бледного гражданина. Всклокоченные черные волосы на голове незнакомца торчали вороньим гнездом. Он был одет в долгополое бурое пальто, из-под которого торчали голые лодыжки. На ногах у незнакомца красовались бирюзовые больничные тапки.

– Здрасте! – Человек пошатнулся, и Вадик поспешил подхватить его, хоть повязка на ребрах стесняла движения.

– Мужик, ты кто? Откуда взялся? – подступились с вопросами дядя Миша и Василич.

– Я это… оттуда. – Человек махнул рукой себе за спину.

– Из кардиологического? – догадался дядя Миша, помогая Вадику разместить нестойкого гостя на скамейке.

Мужчина кивнул.

– А здесь чего делаешь?

– Сбежал, – осклабился человек. Он откинулся назад, утвердил на спинке лавочки свои длинные руки. От этого движения пальто распахнулось, и взглядам собутыльников явилась разверстая грудь в обрамлении окровавленных бинтов, зажимов и трубок. Посреди этого раздора влажно блестела темно-красная рана, в которой набухало и опадало багровое сердце.

Первым опомнился Василич.

– Мужик, ты это… со стола операционного, что ли, сбежал?

– Ну да, – безразлично пожал плечами человек. – У них проводка в отделении старая, приборы закоротило, свет вырубился. Пока они там суетились в темноте, я со стола слез, и ходу. По дороге пальтишко у хирурга одолжил.

– Но у тебя же рана открытая! Ты кончишься сейчас, друг!

– Ну и что? Все умирают. И потом, не сейчас, а минут через сорок. У меня анестезия, вообще ничего не чувствую.

– Да у него шок! Я такое видел уже. Так, браток, посмотри на меня. Сейчас мы тебя поднимем и потихоньку пойдем в отделение, а дядя Миша сгоняет за врачом. – Вадик наклонился над человеком, заглянул тому в глаза. Взгляд беглеца ему не понравился. Было в нем какое-то окончательное безразличие, фундаментальная пустота.

– А ты еще что за фрукт? Как звать? – спросил человек и по-птичьи наклонил голову, будто только сейчас заметил парня.

– Вадимом.

– Вадим? Скверно, очень скверно. Федор или Карл подошли бы куда лучше. Хотя, с другой стороны, есть что-то мятежное в этом «вади»… Кво вадис, Вадим?

– Э-э, ты о чем? Бредишь, что ли?

– Я о том, что у каждого в мире свой путь и свой выбор. Вот я, к примеру, решил помереть на скамейке. Что тут такого? Вместо вонючей палаты – майские кущи, душевный разговор, водочка.

– Кончилась водочка… почти, – вздохнул дядя Миша, который наконец нащупал в этой странной беседе что-то знакомое.

– Это мы сейчас поправим. – Человек порылся в карманах пальто и достал на свет несколько мятых банкнот. – Во! Хирург-то у нас урожайный!

– Погоди-погоди, так нельзя! Это ж самоубийство выходит… – забеспокоился Василич.

– Почему нельзя? – усмехнулся человек – Кто запрещает? Церковь? А ты давно там был? Причащаешься? Пост соблюдаешь? Ребенка покрестил, кулич на праздник съел и думаешь – православный?

– Я… ну… – замялся Василич.

– Я считаю, настоящий мужик имеет право сдохнуть так, как сам захочет. – Человек протянул дяде Мише деньги. – Не желаю спорить – желаю выпить! А времени осталось мало.

– Да здесь десять тысяч! – охнул пенсионер – На все брать, что ли?

– На все! Последний раз гуляю! Так что бери чего получше и закуски тоже прихвати.

– Сейчас-сейчас. Все организуем в лучшем виде, – засуетился Миша и зачем-то добавил: – Не извольте беспокоиться!

– Ты хоть пальто запахни, – оправился от замешательства Василич, – а то как-то… неловко.

Человек послушно запахнул пальто и предложил разлить по стаканчикам остатки заначенной водки. Вадик налил, и они выпили. Тут дело уже дошло до апельсинов.

– Давно на гражданке? – спросил человек Вадима и вонзил зубы в апельсиновую дольку.

– Как догадался?

– У тебя татуха на руке. Во-он из-под пижамы торчит. Десант, да? Так что, давно соскочил?

– Четыре года.

– Ага, – хмыкнул незнакомец. – Четыре… выходит, пострелять пришлось?

– Так, самую малость… я при штабе был….

– Писарем? Знаем-знаем, фильм смотрели, – ухмыльнулся человек, и Вадим вдруг понял, что испытывает к незнакомцу сильную неприязнь. И еще ему отчего-то казалось, что он раньше видел это длинное серое лицо.

– Вадюха, так ты служил?! – вклинился в разговор Василич. – А чего не рассказывал?

Вадим на секунду прикрыл глаза и тут же, как наяву, встали перед ним далекие в дымке горы, желтый песок и низкие деревья оазиса. Пальцы невольно сжались, нащупывая автомат. Не нашли…

– Нечего там рассказывать, – махнул он рукой, – скука одна.

– Но ты же герой! Террористов бил! И награды наверняка есть? Ну, скажи, есть или нет?

Вадим неохотно кивнул. Как объяснить доброму Василичу то, что он, Вадим, и сам не слишком-то понимает? Как передать? Страх, возбуждение, гнев? А вот гнева-то как раз и не было. Только постепенно притуплялась острота, возникало ощущение странной противоестественной обыденности. Словно так и нужно. Сон разума. Уродливый комфорт упрощения. Он «просыпался», только когда попадались дети. Неловкие, колченогие пацанята, обезумевшие от проповедей, голода и наркоты. Хотя, может, и без наркоты…

– Я думаю, нечего тут смущаться. Люди всегда убивали друг друга. Так уж они устроены. Война – двигатель прогресса, – пожал плечами человек.

«Только прогресс этот однобокий и ведет черт знает куда», – подумал Вадим, но вслух говорить не стал.

– Как-то это неправильно, – кипятился между тем Василич, – ребята воевали за нас. Кровь проливали, а теперь и гордиться, что ли, нельзя? Когда фашистов разгромили, все с планками орденскими ходили и на работу, и на праздник. Ветерану везде дорога была открыта.

– А теперь ветераны в переходах поют, – кивнул человек.

– Вот именно!

– Ты вот где работаешь, Вадим? – спросил сердечник.

– Репортером, в газете.

– Ого! А в какой?

– В «Вечерних огнях».

– Достойное издание, – человек отправил в рот очередную дольку, – четыре разворота.

– Нормальное, – Вадик пожал плечами, – стараемся правду писать.

– Правда – как зверь с двумя задами. Нужно просто решить, с какой стороны голова. Не понимаешь, про что я? Вот смотри. Зарплата у вас в газете никакая. Не спорь… Жить на нее нельзя, только выживать. Это тебе одна правда. Между тем владелец ваш, Копылов, недавно себе особняк в заповеднике отстроил в духе французских замков, четыре этажа и бассейн с подогревом. Это тебе вторая правда. Теперь спроси себя, кому больше нужна ваша правда при таких раскладах?

– Зарплаты очень низкие – это факт, – закивал Василич. – Вот раньше таксист был в авторитете, хорошая, серьезная профессия. Теперь эти сетевые службы развелись. Ездишь весь день, устаешь как собака, а толку едва-едва! Да еще половину отдай! Ну скажите на милость, разве от вокзала до Шарамыгино можно за сто пятьдесят рублей ехать? Это ж Шарамыгино! Понимать нужно. И потом еще и возвращаться по колдобобинам. Тут пятьсот как минимум!

– А деньги все в Москву идут! – Это вернулся довольный раскрасневшийся дядя Миша с двумя полными пакетами.

– Вез тут одного москвича, говорит: «Где у вас приличный ресторан?» Ну я его к «Версалю» подкатил, и не просто так, а к самому входу – охранник у меня там знакомый. Этот губы кривит, лезет наружу, и хоть бы накинул немного за сервис, – продолжал тешить свою печаль Василич.

– Ты ж вроде говорил, что он из Питера? – спросил Вадим, помогая дяде Мише доставать из пакетов бутылки и закуску.

– Ну и что? Все они москвичи! В приличном ресторане есть хочет, а на чай водителю дать западло!

– Мы тут со Светкой к матери ее в Гобуново поехали, возвращаемся вечером, а на объездной дороге – кордон. Я их «крадонами» называю. Два мента и батюшка в рясе. – Дядя Миша наконец разлил водку по стаканчикам, и они тут же выпили. – Так вот, останавливают нас, значит, документы давай. Я спрашиваю: чего попа с собой притащили? Они говорят, митрополит к нам едет храм новый освещать.

– Было дело, писали про это, – вспомнил Вадик. – Красивый собор построили.

– Краси-ивый! – передразнил дядя Миша – Библиотеки закрывают, бани, народ спивается, а они соборы строят! На кой ляд поп с ментами стоял, а?

– Не знаю, – пожал плечами Вадик. – Да и в чем проблема? Он же документы у тебя не проверял? Может, у них так принято митрополита встречать?

– Бывал я в Москве. Соплюхи двадцатилетние на джипах рассекают. Папик ей тачку купил, а ездить не научил. Подрезают, тормозят невпопад. И вид такой, будто им все должны. Вот вытащил бы из машины и отодрал! Ей-богу! Ремнем по голой жопе! – Вадик с удивлением глянул на Василича. Тот, похоже, разгневался всерьез.

– И старухи эти в церквях… Лезут, учат, куда ходить, куда не ходить. Да какое твое дело? Ты прописалась здесь, что ли?! – разорялся дядя Миша.

– Ненавижу старух, – сказал сердечник ровным спокойным голосом. – Схватил бы старуху и об стенку башку разбил.

– В бассейн придешь плавать, а они выпрутся на дорожку по двое и трындят, трыднят, трындят! – кричал дядя Миша, делая руками движения, как будто растягивал эспандер. – Вылезай, садись на скамейку и хоть обтрындись. Ненавижу! Так бы и утопил!

– Ну любят бабушки поболтать, а на скамейке им холодно, – попытался вклиниться Вадим. – У тебя же Светка так делает, сам рассказывал.

– Вот ее первую и утопить! – гаркнул Миша и ударил кулаком в ладонь. – Взять за патлы ее крашеные и под воду вместе с кошкой! Пускай подергаются!

– И на работу в Москву не устроишься, – сказал человек, – одна Азия да Кавказ.

– Налетело воронье! И ведь самая срань к нам едет! – загудел Василич, протягивая свободную руку к бутылке.

– Так не к нам ведь, а в Москву. – Вадим отобрал бутылку и налил сам.

– А из Москвы расползется, помяни мое слово. Оглянуться не успеешь, на шею тебе сядут. Вот по мне, взорвать бы эту Москву! Прилетели бы пиндосы да разбомбили! Чтоб не было ее! Ни банкиров, ни шлюх малолетних, ни хачей!

– Во-во! А то мечетей тут понастроят! Вместо крестов православных минареты будут… и шаурма, – закивал дядя Миша, протягивая руку за стаканчиком.

– Тебе же вроде храмы наши не по вкусу? – спросил Вадим, понимая уже, что все впустую.

– Наши, конечно, воры и сволочи, – кивнул Миша, – а у этих знаешь что в Коране написано? «Убивай неверных!» Вот что! Мне замзавскладом говорил, у него сын в институте учится!

– Нет таких слов в Коране, – устало сказал Вадим.

Все как-то примолкли, схватились за стаканчики и выпили, не чокаясь. Вадим поймал себя на мысли, что ждет, когда у неприятного человека на скамейке откажет сердце.

– Зачем ты с жизнью решил расстаться? – спросил он сердечника, чтобы как-то переключить Василича и Мишу на другую волну.

– И верно, дело-то серьезное… окончательное дело-то, – поддакнул Василич – Оно, конечно, понятно, всякие бывают моменты, но может, тебе, друг, передумать? Жить все же хорошо!

– Меня иной раз так артрит заканает, ни встать, ни сесть. Лежу, смотрю в окно, а там неба кусочек, березки, солнышко, синичка на ветку вспорхнет… Нет, брат, на тот свет раньше времени неохота, – закивал дядя Миша.

– Артрит, синички… – ухмыльнулся бледный человек, – меня снаружи кредиторы дожидаются и менты, а есть еще менты-кредиторы. Задолжал я, ребята… весь этот городок засратый столько не стоит. Пирамиду построил финансовую. Купался в роскоши, генералы меня в зад целовали, губернаторы на прием записывались. Ну а потом рухнуло все в одночасье. Так бывает… Ну я-то знал, конечно. Перевел заранее деньги в офшоры. Остров себе прикупил в Соломоновом море. Кандонг называется. Пляжи, водопады, красота! Одного не учел – сердце прихватило. И, главное, так неудачно, прямо посреди ничего, на трассе. Пока до вашей перди добрались, пока в больничку вписался, время потерял. Нагнали меня страждущие… Теперь вокруг ошиваются. Крови моей хотят. Только хрен им, а не барабан!

– Это что же получается, мы здесь перед тобой про москвичей разорялись, а ты, выходит, самый главный москвич? – Дядя Миша от возмущения даже стаканчик уронил.

– Самый-пресамый! – кивнул сердечник. – Только вы, Михаил, ничем меня не лучше.

– Это как?

– А так! На чьи бабки ты водку жрешь? Они не мои даже – хирурга! Смутило это тебя? Нет!

– Ну я ж… это… того. Верну потом… – замялся дядя Миша.

– Вернешь? Когда? После того как жену с кошкой утопишь?

– Это ж в переносном смысле!

– Прости, не распознал. Мне показалось, ты искренне хотел от бабы своей избавиться. А ты, – длинный палец уперся в Василича, – Москву разбомбить решил. Знаешь, сколько там людей живет? Пятнадцать миллионов! И ничего тебе не жмет. Пускай сдохнут! Так что, ребята, упыри из вас хоть куда! Я-то что, просто деньги люблю, а вам дай волю – в крови всех утопите! Только нет ее у вас, воли-то, и денег нет, потому что вы победители по жизни! Даже в морду мне – и то ссыкотно дать!.. Только один из вас по-настоящему кровушки попробовал. – Сердечник уставился на Вадима.

– Вы – Ефим Самохватов! Миллиардер! Мы про вас в разделе «Коррупция» материал делали, когда сеть магазинов «Калитка» обанкротилась, – вспомнил наконец Вадим.

– Верно говоришь, Вадик, – хихикнул сердечник, – моя была сеть и много еще чего. Развлекательные центры, заводы, косметические салоны…

– Салон «Элит»? – спросил Вадик, чувствуя, как в кончиках пальцев зарождается холод.

– Был такой… Разогнал их на хрен год назад! Директором там блондиночка сисястая. Зина, Лина?

– Нина, – сказал Вадим. Холод поднялся выше, добрался до живота.

– Точно, Нина! Немного картавит, над правой грудью родинка. У меня на баб память абсолютная, такое свойство! Я, знаешь, этих девок из салонов всех перепробовал. И не по разу! Завел правило: в руководство только через постель! Трах, и ты в директорах! Это стихи, поэзия! – Человек откинул голову назад и заржал, довольный своей шуткой.

– Она говорила – заметили, отправили в Москву на повышение квалификации… – Холод почти добрался до головы.

Нинка начала заправлять после увольнения. Сначала делала дома коктейли и к вечеру была уже совсем теплая. Поначалу он не придал этому значения. Ему даже нравилось. Потом она стала ходить по кабакам и к знакомым. К спиртному добавилась легкая наркота. Начались скандалы. Как раз тогда и пошли притоны, в один их которых он явился – забирать ее.

– Вадик! Этот гад Нинку твою жарил, – яростно задышал в ухо дядя Миша. – Давай его удушим?

– Верно, Вадик, я трахал твою жену. Много раз, с удовольствием. – Человек гадко ухмылялся. Смотрел прямо, не отводя глаз.

– Ты… Нинку… – Внутри Вадима уже действовал кто-то другой. Он не контролировал себя, как тогда, в притоне. Шагнул к лавке – Да я тебя….

– Давай, убей! Вырви с корнем! – Человек встал навстречу Вадиму, скинул с плеч пальто. Посреди бледной разверстой груди пульсировало красное.

– Замочи его, Вадик! Убей! – рявкнул Василич. – За нас, за всех! Убей!

– Убей, убей, убей! – пел дядя Миша, отбивая ногой ритм по мусорному баку.

Василич схватил бутылку и тоже стал бить по скамейке. Дикий варварский «бум-бум» отдавался в ушах Вадима, заставляя двигаться без всякой воли. Он потянулся к ране на груди Самохватова…

Справа что-то ухнуло, взметнулись в воздух тучи песка. Заложило уши. «Миномет! Нужно обходить точку, вдоль стены медресе». Вадим двинулся вперед, пригибаясь, готовый в любой момент вжаться в землю. За ним следом Выборнов и Джафаров. В двух метрах над головой кладка брызнула под автоматной очередью. В горячем воздухе повисло облако кирпичной пыли. Еще рывок – и они на самом углу. Теперь осторожно продвинуться метров на пятнадцать… Его отбросило, ударило о стену. Броник спас, поймал пулю, но было очень больно. Прямо над ним Выборнов превращался в кровавое месиво. Вспыхнуло! Это Джафаров бросил гранату. Вадим поднялся. Людей перед ним больше не было. Только цели. Он рванулся вперед, стреляя на бегу. Как в компьютерной игре, гротескные искаженные фигуры падали одна за другой. Вот какой-то проход по лестнице наверх. Еще фигуры, только поменьше… дети. Он поднял автомат. У него повисли на плечах, отобрали оружие. Уши улавливали обрывки фраз: «крышу сорвало», «болевой шок», «в лазарет его», «под мою ответственность». Вадим протянул руку к ускользающей картине и увидел мишень, ярко-красный глаз подмигивал ему, манил к себе. Красное, пульсировало, билось, звало: «Убей, убей, убей!!»

Он представил, как приходит утром домой, а там внезапно свежо и не накурено, и солнце светит в открытые окна. Квартира убрана, а навстречу ему из кухни выходит Нинка. Трезвая, веселая и любимая. И она говорит: «Я накраситься не успела», а он ей: «Ты мне такая больше нравишься», и потом: «Знаешь Самохватова? Так вот, я ему сердце вырвал…» И сквозь это свежее майское утро вновь прорывается запах афганки и лезут из темных углов, нависая гроздьями, сивые рожи…

– Нет, – сказал Вадим, опустил руку и отступил, – не буду я тебе сердце рвать. Иди к черту!

– Нет?! Забздел? Думаешь чистым остаться? Не выйдет твоя Нинка из запоя! Так и будет по притонам чалиться, пока не сдохнет! Это я тебе говорю! – Сердечник будто бы вырос, заполнил собой все пространство вокруг. Лавочка, мусорный бак, бузина вросли в его серую шкуру. По краям страшными пучеглазыми гомункулами торчали Миша и Василич. Они продолжали беззвучно кричать: «Убей! Убей!»

– Не в Нинке дело. – Вадим почесал затылок. Волосы сильно отросли. Но ему впервые это понравилось. И, главное, он понял, дело и правда не в Нинке. Дело в нем. Он, Вадим, не хочет и не будет больше никого убивать. Потому что так решил, потому что быть человеком – это значит не поступать так, как проще. Потому что…

– Вот, значит, как? – поджал губы миллиардер. – Выходит, не время еще, рано. – И вдруг без разбега прыгнул в бузину. Мелькнули бледные ноги, обутые в больничные тапки, и пропали. Ветви качнулись, хрустнули, над зеленью взвились воробьи. Стало тихо.

Приятели смотрели друг на друга, словно только что встретились. Наконец Василич прочистил горло, закашлялся, потянулся к бутылке с газировкой, сделал несколько глотков.

– Не время… не время… – бормотал дядя Миша, вертя в руках мобильник. – Как это «не время»? Без пяти два! Обедать пора!

Они поднялись, молча собрали мусор в пакеты и двинулись по тропинке в сторону столовой. Вадим оглянулся. Из зарослей бузины вышел большой серый кот, остановился, сел на задние лапы и уставился на людей наглыми зелеными глазами.

 

Андрей Щербак-Жуков

По дороге путеводных трасс

В самом начале хочется сказать пару слов о себе. Вы только не подумайте плохого – я далек от хвастовства. Просто то, что я расскажу сейчас, имеет непосредственное отношение к моему последующему повествованию.

Итак, я – писатель-фантаст, и очень странно, что до сих пор мое имя не известно вам, читателям книг, – судя по моей странице в Сети, я имею довольно много почитателей. Я написал несколько повестей и романов, все они доступны для скачивания, а кое-что даже издавалось в книжном виде. Хотя, конечно, это давно уже пережитки прошлого. Мне трудно судить о качестве своих произведений, потому что критики конкретно на меня внимания почти не обращают. Читатели почему-то тоже. Но вот мой новый роман-фэнтези «Колдовская магия волшебства» сейчас энтузиасты переводят на корейской язык. А плохую книгу кто же переводить будет? Значит – хорошая.

Но дело не в этом, а в том, что недавно со мной произошла одна очень любопытная история. И я, конечно же, спешу поделиться ею со своими поклонниками.

Сижу как-то я дома, пишу новую повесть. Вдруг все как-то всколыхнулось, что-то щелкнуло, в комнате запахло озоном, и стрелки на часах остановились. Я обернулся – в кресле человек сидит. Лицо у него чуть сероватое, непривлекательное, глазки маленькие, почти незаметные, зато улыбка слащавая, во весь рот. Пострижен коротко, модно, поверх асбестового огнеупорного костюма накинут болоньевый плащ, на ногах – кроссовки.

Стрелки часов пошли снова, и я сразу успокоился.

– Вы кто? – удивленно, но почти спокойно спросил я гостя.

Вообще-то, после всего того, что я понапридумывал в своих произведениях, мне бы уже ничему не удивляться. Однако нелепая догадка все же застряла в мозгу и не хотела покидать его, и я добавил:

– Ты – черт?

– Нет. Я – человек, – уверенно, но с какой-то грустной иронией ответил гость.

– Правда? – с недоверием протянул я. – Что-то не очень похоже…

– А это уже не моя вина, а как раз твоя! – с неожиданным вызовом сказал он, перейдя сразу на «ты».

В его незаметных глазах что-то на миг зажглось, но сразу потухло.

– Я-то тут при чем? – недоумевал я. – Я тебя вообще в первый раз вижу.

Хотя что-то в нем мне показалось знакомым.

– А при том, что я – твой герой, – уже без энтузиазма, а с откровенной грустью пояснил он.

– Какой герой? – не понял я.

– Курт Вильсон! Забыл, что ли? – с прежней грустью, но очень жестко и уверенно добавил он. – Герой твоего романа «По дороге путеводных трасс».

– Курт Вильсон… – стараясь вспомнить, повторил я за ним. – A-а, как же, вспомнил! Точно, Курт Вильсон – герой моего романа «По дороге путеводных трасс»… Как сейчас помню: двести пятьдесят шесть лайков, три перепоста…

– Имя-то какое… – недовольно пробурчал он.

– А что, нормальное имя, – начал его успокаивать я.

– Да какой же я Курт, если говорю на смеси жаргона московских студентов-технарей со сленгом сисадминов среднего звена!

– А такой есть? – удивился я.

– Продвинутые культурологи считают, что есть… Но не в этом дело. Надо мною же, таким, вся Европа смеется, – продолжал негодовать он. – Ты, говорят, такой же Вильсон, как я – Кетцалькоатль!

– Кто говорит? – поинтересовался я. – Продвинутые культурологи?

– Да все кому не лень говорят! – отрезал он. – А все ты! Ты меня так обозвал!

– Ты понимаешь, – примиренческим тоном начал объяснять я, – сначала я хотел тебе русское имя дать, но мои читатели на форуме написали, что для научной фантастики иностранные имена предпочтительнее. Если действие происходит за рубежом, то легче верится, что могли придумать что-то действительно передовое, а не более сложную схему распила или отката. А для фэнтези, все считают, предпочтительнее славянские имена. В моем новом романе «Колдовская магия волшебства» главный герой – Зверогор. Вот.

Ну а раз за рубежом, то значит – Курт Вильсон. Почему бы и нет! Кстати, о Западе писать проще. Из моих читателей мало кто там был, толком ничего не знают, а интересуются – вот и пиши, что хочешь! Все равно никто не проверит.

– И вот так ты пишешь?..

– Пишу.

– А они читают?

– Еще как читают! Вот только редакторы как-то не печатают… Но на нашем форуме все считают, что это у них там мафия. Во главе с самим… Ну ты, наверное, его читал. Или хотя бы фильмы видел…

Гость, понурив голову, грустно смотрел на облупившиеся носки кроссовок, и мне стало его жалко. Я решил перевести разговор на другую тему:

– Слушай, а как ты вообще сюда попал?

– Да очень просто! Я спокойно сужал витки вокруг небольшой «черной дары», она, стало быть, меня поглощала, как вдруг в самый ее центр впоролся свободный супербомбовоз-автокамикадзе и взорвался там всеми своими мегатоннами! Бедную мою «дыру» разворотило на мелкие кусочки, а меня взрывной волной, пробив пространственно-временной континуум, занесло сюда вот. К тебе.

– Оригинальный метод передвижения! – подыграл я, думая, что гость шутит.

– Ха, себя не похвалишь – ходишь, как оплеванный! – с небольшой долей цинизма произнес он. – Ты же его сам и придумал!

– Когда это? – снова недоумевал я. Единственное, что я понял, так это только то, что он не шутит.

– Да во второй главе своего же романа «Астрал звездно-космических пространств»! Забыл, что ли?! – В его глазках снова блеснул неприятный огонек. – Пру, значит, я на красный свет по Бродвею, на «Мерседесе», конечно, – друга, стало быть, спасаю. Вдруг что-то там, у тебя, в скрижалях времен скрипнуло – и попадаю я в активную струю пи-эс-поля и переношусь в третьеразрядный кабак на Сириусе, где и встречаю эту полоумную танцовщицу Сирофиму, которую ты потом мне в жены и навязал. Забыл, что ли?

– Нет, почему же – помню. Только никакая она не полоумная, а нормальная, милая девушка.

– Да-а! – как-то почти равнодушно вскрикнул он. – Это только по-твоему – нормальная. Она же нежизнеспособна совершенно. Как корова с крылышками! Она даже яичницу приготовить не может, о другом я уже не говорю. А жрать-то мне что? Я же, по твоим словам, – «косая сажень в плечах»! Мне усиленное питание необходимо. И не только питание.

– Пойди в кабак – их на Сириусе много. Кстати сказать, моя заслуга.

– Да? В кабак, говоришь? А деньги где? Я хоть альдебаранские сокровища, награбленные Синим Конъюгатом, у него и конфисковал, но, благодаря твоему научению, отдал в Музей искусств Востока. Все до копеечки… Ты же меня сделал таким – благородным жуликом.

– И правильно ты все сделал. Галактика тебе этого не забудет!

– Но у меня-то ни шиша не осталось! – Он решительно вывернул карманы огнеупорных брюк.

– Так работай! Ты же рабочий человек, у тебя и профессия есть – журналист, кажется…

– Какой может быть журналист на Сириусе?! Там не то что прессы – там никакой письменности нет! Они все телепатически общаются.

– Вернись на Землю. В Москву, например.

– Тоже не могу. Во-первых, Сирофима не мыслит жизни без марсианских зелено-фиолетовых рассветов, а во-вторых, ее в космосе укачивает.

– Брось к чертям Сирофиму – в Москве другую найдешь, еще лучше!

– Опять не могу – у меня совесть есть. Ты сам меня ею наделил.

– Да-а, промашка вышла, – искренне посочувствовал я. – Но ты не расстраивайся – это скоро пройдет. По себе знаю.

– Да не только в Сирофиме дело – в пятом кубе пространства зверствует банда Синего Конъюгата, а у него на меня зуб. Так что прямого пути на Землю мне нет.

– Фу-ух, ну и устал я от тебя. Все-то у тебя не так, как у людей!

– Это ты точно подметил – не так, как у людей. Но ведь ты же сам меня таким сделал!

– Ну и что, что сделал, – это мое дело. На нашем форуме все считают, что фантастика должно быть фантастичной, и чем меньше в ней жизненности, тем лучше… И вообще, то, что я тебя придумал, вовсе не дает тебе права врываться ко мне посреди ночи. Я устал и спать хочу. – Разговор с пришельцем утомил меня.

– Как говорят у нас на Сириусе, достоин покоя не тот, кто устал, а тот, кто успешно сделал свое дело.

– Тьфу, какая чушь. Кто только придумал эту поговорку?!

– Да ты же сам и придумал. Ты весь наш Сириус нелепый придумал!

– Ну, хватит! Беру свои слова обратно!

– Поздно. Что написано пером… как говорится. А если еще и разбросано по просторам Интернета…

– Хватит ныть. Пять лет жил, на трех сайтах был перепостчен – еще как-нибудь проживешь. – Сказав это, я снова постарался перевести разговор на другую тему: – Кстати, как ты домой, на Сириус, возвращаться собираешься, если в пятом кубе Синий Конъюгат зверствует?

– А очень просто – сейчас здесь какой-нибудь катаклизм произойдет, и меня отсюда куда-нибудь вышвырнет, а там уж как-нибудь доберусь на перекладных. Так всегда бывает, я к этому уже привык.

– Позволь, а катаклизм какой? Большой? – заволновался я, вспомнив свои произведения. – Я как-то к катаклизмам не привык.

– Разные бывают. Когда как. Вот, к примеру, перед тем, как на «черную дыру» попасть, шел я мирно по Сириусу…

Но гость не успел договорить – из электрической розетки не спеша выползла шаровая молния с полметра в диаметре и с размаху ударила его в ухо. Раздался взрыв, и все опять пошатнулось. Когда рассеялся дым, я поймал в воздухе лист рукописи, вытер им пот и сажу с лица. Гостя не было.

Я облегченно вздохнул:

– Пронесло.

Подводя стрелки часов вперед, поскольку они снова останавливались, я подумал: «Значит, прав был тот чудак, который говорил, что вся наша фантастика – это реализм других галактик. Почему бы и нет… Если Вселенная бесконечна, и галактик бесконечно много. А значит, и мир, выдуманный мной для очередного романа, где-то есть. Такой сложный и противоречивый мир существует. И не беда, что в этом мире мучаются от своей нежизнеспособности Курт Вильсон и Сирофима. Зато мир-то какой! Большой! Настоящий!»

Довольный собой, я сел и написал этот рассказ. Из-за него мне пришлось даже отложить свой роман-фэнтези. Но сейчас, закончив, я снова могу к нему вернуться.

На чем я остановился: «Зверогор поднял свою заветную палицу, ту, что положила ему в колыбель его мать, перед тем, как ее увели в полон злобные Жители Черных Равнин, и со всей своей зверской дури ударил ею очередного Жителя Черных Равнин…» Здорово выходит. Надеюсь, этот ко мне не придет.

P.S. Герой этого рассказа – образ собирательный и отчасти вымышленный. И даже если кто-то узнает в нем какого-нибудь конкретного, реально существующего, – это не он. В процессе написания ни одного литературного персонажа не пострадало.

 

Всеволод Алферов

Тени карликов

Лучше бы это я погибла. Хрип. Лучше… хрип… я!

Ги́то Гело́н проснулась, когда вопль заклокотал в горле, вот-вот вырвется. Села на постели, собрала в кулак простыни. Не дешевая синтетика – тяжелая, шершавая, как натуральный лен. Секунды две Гито смотрела в полумрак, а затем укуталась с головой, словно покрывало убережет от кошмаров.

Ей снова приснились метель и девочки.

В спальне было тепло: нагреватель тлел ровным светом, прикрытый промасленным фетром, по трубам в полу бежала горячая вода. Вот только руки и ноги – словно чужие. Гито даже пошевелила пальцами, проверяя, по-прежнему ли они ее слушаются. Кошмар все не желал уходить. Мокрый и черный холод обступал ее, стоило закрыть глаза. Из мрака тянулись синие, заиндевевшие руки дочек, из-под сорванных ногтей сочилась кровь.

«Это сон. Это просто сон».

Дис храпел тут же. Даже с утра, такой смешной, с приоткрытым ртом, он напоминал эльфа из сказок, что она читала девочкам. Она должна быть благодарна. Чертовски красив, всем ее обеспечил, да и кому еще нужна забитая вдова? Его и в самом деле хотелось целовать, впиваться губами в нежную кожу вокруг ключиц – теперь, спустя уже год с лишним, с ним было… спокойно. Но по правде, она бы продала и его, и все дорогие вещи, и еще десяток лет в придачу – лишь бы только вернулись они. Ее девочки. И сутулый неловкий муж.

Нет. Нельзя думать так «громко»!

– Гито…

Она еще глубже зарылась в покрывала, но домашний интеллект включил диод на ее стороне кровати. Резкий голубой свет был куда ярче тусклого обогревателя и мигал Гито прямо в глаза.

– Гито Гелон, до начала работ осталось два стандартных часа.

Пока просто вибрация: «звук» исходил от импланта над ухом и передавался через кость. И хорошо, незачем будить Диса.

– Гито. – Пауза. – Я считываю показатели и знаю, что ты не спишь.

Она перевернулась на спину и потерла глаза.

– Ах, это ты…

Искусственный интеллект не обратил внимания на фальшь в голосе. Только выключил диод.

– Простыни, Гито, – отозвался имплант. – Даже не считывай я параметры, есть еще простыни. Когда человек мирно спит, он не сжимает их в кулаке.

«Сегодня нужно вести себя обычно». Отличная мысль! Интересно только, как это – обычно? Позавтракать (хлеб и паста со вкусом джема или бекона, на выбор) и скорей отправиться на работы? Или наоборот, поваляться подольше – может, это меньше похоже на подготовку к убийству?

Дис повернулся на бок, когда она выскользнула из-под одеял. Натянула белье, брошенное вчера на пол.

Добро пожаловать в тот самый день!..

Горячий душ. Завтрак. Уже затянув перевязь с инструментами, Гито поправила комбинезон и выдохнула. Тяни не тяни, а проверять и поправлять больше нечего, надо приложить ладонь к двери. У дверей Гито вспомнила, что не намазала лицо жирным гелем – но все равно коснулась датчика. Успеет перед выходом за купол.

А если нет, после убийства обморожение станет самой малой из ее бед.

Под куполом шел дождь, у сливных решеток вспухали и лопались перламутровые мыльные пузыри. Липкая обеззараживающая морось скрадывала повороты, углы зданий, пропагандистские плакаты.

«Человечность – наше конкурентное преимущество», знала Гито.

Девиз колонии Ямм. Самое правильное, что можно придумать на суровой планете, где все друг другу помогают, иначе передохнут они тоже все.

Если бы Геронты не сделали из девиза биржу.

Спасатели, что тогда, в буран, искали вездеход с девочками, мужем и еще двадцатью колонистами – уж они, верно, получили «конкурентных преимуществ» на пять жизней! Пока велись поиски, Гито мало об этом думала. Но когда их нашли, двадцать три промерзших трупа, она сама не знала, чего ей хочется больше: упасть спасателям в ноги, смотреть на их медленную мучительную смерть – их, получивших все блага за медлительность – или просто покончить с собой.

В оттепель меж плит мостовой образовались трещины, из них пахло сыростью, льдом и мерзлым камнем. Лавочки центрального парка купола – скорее, небольшого сквера – как всегда разбиты: здесь всегда ломали все, что можно сломать, а потом чинили, а вскоре снова ломали.

Поэтому смотрела она больше в сплошную морось, чем по сторонам: впереди, сквозь туман, еще хоть что-то вырисовывалось, а у нее впереди нет ничего.

– Хорошее утро, Гито!

– Гито Гелон, имейте добрый день!

Курящие напарники, кого не распугал плановый дождь, давние и недавние – все они плыли перед глазами. Сегодня – вести себя как обычно. Как обычно! Кивнуть в ответ. Комбинезоны с мехом якобы под рысь (мода держится уже больше года) расступились, задвигались – как толстые ха́йлосы на льду. Вот сейчас кто-нибудь поймет, что с ней не так, кто-то догадается, окликнет…

– Хей, Гито!

Она зубами стянула перчатку и поздоровалась с Вири́л за руку. Но начальница не дала Гито пройти мимо:

– Сегодня участок над промзоной. – Вирил стиснула локоть точно тисками. – Покрытие повредилось, два робота уже грохнулись. Так что давай. Не присматривать за железками! Сегодня нужно выложиться.

Конечно, выложиться. Ради таких дней и существует станция: если б роботы-ремонтники сами, без подстраховки счищали наледь и чинили купол, люди стали бы вовсе не нужны.

Гито кивнула, но начальница не отпускала ее. Пальцы Вирил сжались еще крепче, до боли.

– Я помню, что… да. – По правде, смотритель всегда была не мастак говорить. – В общем, давай без этого, ладно? Ты лучший оператор. И пашешь тут у меня дольше всех. Давай без этого!

Короткий взгляд. Подозревает? Нет. Обычное беспокойство человека, который девять лет работает рядом. Лучше ответить совсем коротко. Вот так:

– Хорошо.

Плевать, что думает Вирил. Завтра это не будет иметь значения.

Уже перед выходом, когда она намазывала лицо гелем, на плечо легла широкая ладонь.

– Ну что, Гито, сегодня?

Как будто можно о таком забыть! У него открытое лицо, у напарника Тема́ра. Открытое и правильное. Это не должно быть так уж противно.

– Да-да, конечно, – закивала она. – Сегодня!

– Ну вот и славно. Спасибо.

Темар отошел, и Гито решила выбросить его из головы. Без особого успеха. Впрочем, уже через пару минут мысли и впрямь будто скукожились под стылым ветром.

Долину, в которой вздулся купол, заполнили неровные смороженные глыбы, скрежет трущихся льдин не прекращался ни на миг. В километре от выхода Синяя жи́ла, темная и маслянистая, медленно струилась между скал. Плывущий по ней лед, отполированный ветром и течением, стал черным, как ночь, и гладким, словно стекло. Белесое небо сулило снег.

К полудню она наконец поняла, что имела в виду смотритель.

Сперва морозный туман: напарников стало не видно даже в нескольких метрах.

Затем метель – жестокая, мокрая, секущая – все как тогда, в таком же буране погибла ее семья.

Вирил что, всерьез думает, что, едва попав в Черную стужу, она сразу помешается, уйдет во мрак? Гито и вправду об этом подумывала. В первые месяцы. От холода человек умирает так же верно, как если провалится под лед – только с блаженной улыбкой. Чистая, хорошая, почти ласковая смерть: мороз шепчет на ухо, и снег так мягок, можно поклясться, что тебе и в самом деле тепло, хочется снять шлем и даже расстегнуть ворот.

Но нет. Глупая, глупая Вирил. Еще одна Черная стужа – это больно, но будь она проклята, если думает о самоубийстве!

– Не сейчас, да?

Ветер гудел со всех сторон, она не сразу поняла, что слышит голос по личному каналу. Обернулась.

– Я говорю: не сейчас, да? – Даже под щитком шлема, под слоем геля непослушные от холода губы едва шевелились.

Темар выговаривал слова невнятно, как старик.

– Ты так хотел заняться этим здесь! – с насмешкой прокричала Гито.

– С ума… Мало ли… Черная сту…

Даже передатчик забарахлил, в Гито же словно вселились демоны. Ее душа корчилась – но тем крепче была решимость закончить все сегодня.

– Хорошо. Тогда приходи после работ.

– Что?

– Встретимся после работ!

– Что?

Гито бросила взгляд за спину напарника. Ничего, кроме мрака. Ветер пригоршнями подхватывал рассыпчатый снег и метал его из стороны в сторону.

– Встретимся! После! Работ!

– Ааа! Да… ечно. Договорились. – Вид у Темара был мрачный, словно у приговоренного. – Как думаешь, может, за день уляжется?

– Нет. Три минимум. Два дня еще куда ни шло. Мы сделаем все сегодня.

Так что спустя восемь часов Гито ждала, притаившись в землисто-серой тени. Темар предложил встретиться в «Собаке и кошке», но у нее были причины не показываться в баре. Пока не сделано дело – незачем им светиться вместе.

Заметила она его издали. По походке. В чертовых комбезах, с кучей карманов, в полумраке не отличить даже мужчины от женщины, а вот походка у всех своя. Муж ее шагал широко, размахивая на ходу рукой, Дис весил даже меньше ее, так что казалось – едва касается земли. А у напарника такой смешной, немного подпрыгивающий шаг.

– Темар! – окликнула она.

Тот успел уже проскочить мимо и заозирался, Гито пришлось все же выступить на свет.

– Пойдем в бар, Гито. Такой дубняк, что слюна во рту мерзнет.

Она вышла еще на шаг, но лишь для того, чтобы взять его за застежку и увлечь за собой.

– Никаких баров, Темар. Хочешь, чтобы полкупола болтали?

– Но все равно же… А как тогда? Ты согласилась!

– Я знаю, на что согласилась, и Дис знает, – солгала Гито. – Не просто секс, а выносить ребенка. Да, все увидят и узнают, но в свое время. Зачем нам разговоры раньше срока?

Напарник хмурился, и она поторопила его:

– Ну что теперь? Ты же хотел заняться этим за куполом, где не работают импланты.

– Теперь-то толку? Если все равно.

Толк был – но Темару об этом знать не положено. Она согласилась на дурацкий план, потому что сегодня все должно быть гладко. Даже нашла расселину, куда не проникал ветер и где они могли согреть друг друга – если бы не Черная стужа.

– Я же не предлагаю… Матерь Мария, что ты подумал? Конечно, я нашла комнаты.

– А-а, черт с тобой, женщина! Будь по-твоему.

Губ ее коснулась улыбка, которая так и не тронула глаз. Гито увлекла напарника в тень закоулка меж серых стен из стекловолокна. Пока она искала и прикладывала к двери карточку, руки Темара нашли ее бедра, а после обхватили за талию. Она едва не поежилась от прикосновения. Теперь, когда сделка почти состоялась, Гито не терпелось получить свое – и поскорее от него избавиться.

А он боится. И, Матерь Мария! – он тоже не знает, как себя держать. Одно дело – изливать душу школьной подруге, они вместе росли, пили, спали вповалку, и работали они тоже вместе. Одно дело – шесть лет промаяться с бесплодной женой, тянуть, мямлить, но все же выпалить такое стыдное предложение:

«Мне больше некому. Но ведь и ты… ммм… не просто нам поможешь, да? Это же разные блага… эээ… соцкапитал. Вот! Понимаешь? Как раз та помощь ближнему. Та, за которую положены конкурентные преимущества».

Ну да. Дис тоже получил «преимущества», когда ему приглянулась вдова: как раз те комнаты, где они теперь живут. Геронты щедро оплачивают благо для колонии.

В общем, одно дело рассуждать, другое – очутиться в полумраке с женщиной, которую знаешь с детства. Которую нужно трахнуть – и сделать это так, чтоб было не очень стыдно.

Она решила помочь Темару. Поцеловала – не в губы, конечно, с женой своей пусть целуется – а между плечом и шеей. Видит бог, не такой она спец в мужчинах, но муж и Дис от этого начинали дышать чаще.

Прикусить зубами. Расстегнуть комбез еще ниже. Толкнуть Темара к кровати.

К черту прелюдии! Ей нужен простой понятный результат – его часть сделки, а не его нежности.

Есть вещи, которые о друзьях лучше не знать. Скажем, над мужским добром она нашла невидимый под комбезом, но очень даже округлый живот, а член оказался кривым и чуть изогнутым книзу. Когда он вошел куда следует – ей почудилось, что напарник ее похож на мужа. Покатые плечи, рост, та же прическа. Гито на миг представила, что это не Темар Сите́й над ней трудится – а скучный, привычный и оттого такой родной муж…

Нет, лучше не думать, лучше не травить душу!

Волосы у Темара росли на сантиметр выше, слишком высокий лоб покрылся испариной, ей же, наоборот, стало холодно. Думала Гито об одном: его часть сделки, его часть сделки, его…

Когда все кончилось, она еще пару минут лежала, не трогая напарника: конечно, тот распалился, но теперь-то он наверняка чувствует стыд. Впрочем, какое ей дело до его стыда?

– Хорошо. Можешь начать рассказывать, – без выражения произнесла Гито.

В полутьме глаза Темара блестели светом городских огней.

– Чтобы ты знала, у него тоже семья. И тоже две девочки. Одной семь, а вот вторая совсем дите, пухленькая такая и…

– Как его зовут? – перебила Гито.

– Э́дмас Ле́йя.

– Это он был в ту ночь за пультом? Уверен?

– На все сто. На двести! Эд тяжело это пережил. Ну тогда все это, в прошлом году.

Гито захотелось ударить напарника. Это диспетчер-то, который выпустил вездеход, зная о Черной стуже? Который до последнего отдавал распоряжения вместо того, чтоб приказать остановиться и ждать спасателей? Быть может, вездеход и не сорвался бы в трещину, не растратил все топливо, необходимое для обогрева, еще дюжина «не».

– Чего… чего ты от него хочешь? – тихо спросил Темар.

– Поговорить. В глаза ему хочу посмотреть. – Она даже не солгала. – Так что, где он в точности живет?

– Благочестивых, вход пятнадцать.

Гито кивнула и сразу начала собираться. Ведь ей еще предстоит позаботиться, чтобы Дис не заметил ее отсутствия ночью. Ушла она, когда старый друг даже не был одет. А свет четырех лун сочился сквозь купол и растекался меж старых мерзлых плит мостовой.

Труднее всего было удержать мысль. Благочестивых-пятнадцать-Эдмас-Лейя, Благочестивых-пятнадцать-Эдмас. Гито вертела слова в уме, пробуя их, ощупывая, боясь по пути потерять одно – а то и все разом. От терпкого сизого дыма в их крохотной кухне стало полутемно.

Подняться. И не так, а осторожно. Ее буквально вжало в стенку! «Втаращило», как сказал бы любовник. Черт, а ведь она весь вечер просидела за дверью, в спальне, присоединилась едва на десять минут – убедиться только, что Дис и в самом деле отключится.

Кухня то становилась резкой, четкой – чтобы тут же опять поплыть перед глазами.

Сперва один короткий шажок, потом второй.

Голова Диса запрокинута на спинку дивана.

Это хорошо, это он удобно сидит: как раз подтянув ноги. Вот так, под плечи и под колени. «Он меня легче, – напомнила себе Гито. – Черт возьми, даже легче меня!» Но самоубеждение работало не очень: она-то знала, что разница всего два килограмма.

Когда она все же взяла любовника на руки, тот вдруг приподнял голову. Серый взгляд его на мгновение стал острым, как иглы, несмотря даже на расширенные зрачки. Гито чувствовала, что он дрожит – хотя сама, верно, дрожала от напряжения. Нет, почудилось: не подозрительный это взгляд – скорее сонный. Мгновение спустя Дис прислонил поникшую голову к ее плечу. Она шла очень медленно, в полной тишине одежда шуршала точь-в-точь как сухая поземка.

Раздеть и напоследок укрыть. Пожалуй, назавтра Дис проснется поздно – но ничего. Это же она встает спозаранку, чтобы горбатиться на станции. Дис всегда, еще до того, как взял к себе вдову и получил бонусы, – да он всегда вставал как хочет, и жил он тоже хорошо. Это он программирует все те железки, что чинят купол, штампуют товары и, главное, охраняют Геронтов и всех на Ямме.

В груди шевелился не то чтобы страх… нечто похожее, как натуральный заменитель.

На Одиннадцать Помощников – а оттуда уже к Благочестивым – как на казнь.

Не узнавая улиц, спотыкаясь о неровные плиты. Не встретив ни одной живой души. Бетонные опоры, а с ними и мостовая порой дрожали от проносившихся наверху вагонов монорельса.

Гито боялась, что с дымом придут расслабленность и желание обнять весь мир и все испортят. Нет, слава богу! Умиротворение быстро выветрилось на свежем воздухе.

Так отчего же ей тогда плохо?

Оттого, что Геронты построили простой и правильный мир? Человечность – то, что помогает выжить. Добро к ближнему – оплачивается так же, как общественные работы. Импланты – верные спутники: считывают мозговую активность и знают, когда колонист совершил добро, а когда зло. Спустя неделю одно обернется бонусом, а наказание приходит сразу. Система, в которой все справедливо, ведь за людей решает компьютер.

И только она в этом простом и правильном мире – урод. Она так и не смогла избавиться от ненависти, от страха и от страдания. Они никуда не делись даже полтора года спустя, даже после появления Диса: как черный лед спит глубоко внизу, под плитами и подземными заводами купола.

Имплант сразу все зафиксирует. Гито знала.

Три железки и живой человек, они придут за ней. Так все и будет.

Если она решится. Гито все подготовила, но по правде – до сих пор не знала точно, в самом ли деле убьет.

На Благочестивых было пусто. Хороший, дорогой район, даже Дису не по карману. Пусто, холодно и так тихо, что слышно, как стелется по земле туман.

Мелодия звонка вышла колючей.

– Добрый вечер. А вы кто?

Он оказался широкоплеч и высок, под метр девяносто или даже больше. Не то щетина, не то бородка – вот все, что она увидела против света. На секунду в прихожей мелькнуло круглое детское личико, а после Эдмас притворил за собой дверь.

– Я… – Слова ушли, Гито вдруг поняла, что ей совсем-совсем нечего сказать. – Я… меня…

– Чего вы хотите?

Спокойная уверенность, даже легкое раздражение – в конце концов, они ее разозлили! Столько пройти, чтобы теперь мяться, словно она какая побирушка?

– Меня зовут Гито Гелон, мой муж и дочки погибли в том вездеходе, в прошлом году. В Черную стужу.

Молчание.

– Ты должен помнить!

Тишина столь холодная, что кажется – далекие фонари и те стали светить глуше.

– Просто посмотри на них. Матерь Мария, они… Вот, посмотри, какими они были!

Снимки на ощупь теплые, из внутреннего кармана. На самом деле Гито их никогда не разглядывала. Слишком больно: видеть, вспоминать, переживать заново. Она просто хранила их на груди, лицом к лицу, две крохотные голограммы на старой бумаге.

– Просто… вот, гляди. – Руки дрожали, по правде, диспетчер вряд ли много бы рассмотрел: в полумраке, в ее трясущихся ладонях.

Но он и не собирался.

– Что от меня… Да иди ты к черту! Оставь нас в покое. Вон! Вон! – Эдмас оттолкнул ее и указал во тьму. Словно собаке.

– Посмотри.

Если бы он смутился, сказал «Мне жаль», если бы хоть изменился в лице… Но вместо этого диспетчер ударил ее по протянутой руке. Они упали, оба снимка, прямиком в грязь у сливной решетки.

Во рту вдруг не осталось слюны. В голове звенело. Складной нож в кармане жег кожу, словно его раскалили добела.

Последний удар Гито нанесла, когда жена ублюдка высунулась на улицу и завизжала.

Крови было много. Вони и крови. Пальцы от нее стали липкими, она была повсюду: на руках, на груди, на лице, Гито стояла на коленях в луже крови.

Потом она побежала: зачем-то, куда-то… Куда? Ее все равно найдут. Страж порядка и трое железок будут здесь через горсть минут. Редкие фонари горели тусклыми, мутными огнями, тщетно пытаясь рассеять антрацитовую тьму.

Тридцать тысяч душ живут под главным куполом – но почти все они спят, ни одного встречного. На пустых улицах поймать преступницу легче легкого.

«Маршрут до станции!» – скомандовала Гито.

Имплант зафиксировал всплеск мозговой активности и передал, куда нужно, картинку «из глаз». Искусственный интеллект вовсе не друг ей и не союзник. Но сейчас скорость еще могла ее спасти.

Спасти?

Гито бежала к выходу за купол не для того, чтоб выжить – а чтобы умереть в теплых и нежных объятиях холода.

Вживленная над ухом горошина молчала.

– Маршрут до станции! – Кажется, она крикнула вслух. Во всяком случае, меж стен пошло разгуливать эхо. – К станции, слышишь? Маршрут. Маршрут!

– Поверни нале… – сказала горошина, а потом: – Не чтобы спастись, а умереть в теплых… Сукин сын! Да будь ты проклят, проклят. Он даже легче меня!

«Что за бред?» – подумала Гито, и интеллект повторил:

– Бред-бред-бред!

Картинка из глаз – проецируется сразу на сетчатку, силуэт не то со щетиной, не то с бородкой сидит в луже крови ее девочек, синие заиндевевшие руки пытаются открыть заклинившую дверцу.

Может ли искусственный интеллект помешаться? «Как будто не я, а он вдыхал дым».

Еще картинка – мутный воздух под потолком кухни, Дис запрокинул голову на спинку дивана, он что-то говорит, но с губ срывается шуршание, точь-в-точь сухая поземка.

Неужели имплант отправил «куда нужно» это? Этот бред. Кашу слов, мыслей, картинок, звуков. Все, кого знала Гито, от дыма погружались в мир и покой, без видений и глюков – но то люди. Неужто искусственный интеллект от дыма сходит с ума?

И почему ее до сих пор не схватили?

Станция. Здесь уличные огни не горели, светились лишь три далеких окна. Гито вытянула перед собой руку и рассмотрела смутные белые очертания, дальше все тонуло в холодной водяной взвеси. Нет-нет, она непременно дойдет, а вот и карточка наготове!

Комбез. Гель на лицо. Шлем.

Снаружи оказалось, что в ночи купол светится: мертвым, зеленоватым светом. В его мерцании ледяные глыбы отбрасывали дрожащие призрачные тени. Гито брела, не разбирая дороги, к снежным полям на восток от реки.

Так значит, от дыма имплант трогается умом?

Она вдруг остановилась и затрясла головой. В животе заурчало. Гито испугалась, что ее сейчас стошнит.

Матерь Мария!.. На Ямме всегда дышали сладким дымом. Всегда. В три раза больше, чем в любой колонии. Потому что все знали об эффекте? А почему еще, черт возьми? Сладкий дым – кстати, почему «сладкий», когда он терпкий? – куда лучше алкоголя, даже Геронты нехотя признают.

– Пойло вызывает агрессию, – веско объяснял Дис. – Сколько случаев безобидных попоек, когда один схватился за нож, а другой за резак? – Ну да, ну да, думала Гито, благодаря дыму ты и создаешь такой простой, короткий и экономный код, только зачем ты ищешь оправданий? – Ты же не в курсе, да? Дым вызывает меньше привыкания. Он успокаивает, в конце концов!

Может, и он тоже знал, всегда знал? Что это временно вводит имплант в помешательство. Может, только такие, как она, семейные люди, домохозяйки, наивные и правильные – только они и верят в общество, где все решает искусственный интеллект?

В «Человечность – наше конкурентное преимущество».

Матерь Мария… Гито хотелось закричать. Тело ее под всеми слоями ткани покрылось холодным потом. Не видя, куда идет, она сперва ускорила шаг, а затем почти перешла на бег.

Центральный парк купола. Почему Геронты так и не справились с вандализмом?

Почему в промзону лучше не заглядывать по вечерам?

Цвак! Ледяная корка треснула, одна нога с мокрым хрустом провалилась в снежную кашу. Гито замедлила шаг едва на пару секунд.

Она думала, она урод. А они знают! Отключают импланты. Днем зарабатывают «преимущества», создавая блага, – а ночью делают друг другу гадости.

Как и везде. Как в других колониях.

Как было на Земле.

Как встарь.

Ревность. Зависть. Корысть. Месть. Они никуда не уходили, живы-живехоньки. Даже Геронты, которые все понимают, но ничего не делают, даже они… такие же карлики, просто отбрасывают слишком длинные тени.

Или и это тоже – человечность?

Когда карлики отбрасывают длинные тени – значит, солнце стоит совсем низко.

Она бы бежала куда глаза глядят, подальше от купола – не прегради ей дорогу Синяя жила. Минуту-другую Гито металась вдоль берега, как загнанный зверь. Потом силы вдруг оставили ее. Воздух был холоднее черных вод, река словно дымилась. В морозной дымке стало не видно ничего даже на пару метров.

Самое ужасное – Геронты все понимают, но палец о палец не ударили. Второе самое ужасное – ревность, зависть и месть – тоже человечность, они никуда не уходили, не могли уйти, и здесь бессмысленна пропаганда, пришлось бы менять саму природу.

И третье ужасное, между первым и вторым, – не все испортилось ровно в день, когда погибли девочки. Оно было таким всегда, даже когда Гито жила счастливо, просто она не подозревала, что вся ее счастливая жизнь – обман.

…Ибо там спросили пленившие нас о словах песен и уведшие нас о пении: «Пропойте нам из песен сионских».

У нее больше нет дома.

…На ивах посреди него повесили мы лиры наши.

Она даже не изгнанница. Дома никогда и не было – все годы, когда ей казалось, будто бы он есть, она лишь обманывала себя.

На берегу Синей жилы, в трех сотнях световых лет от Сиона, под сенью карликов, что отбрасывают слишком длинные тени, она села и заплакала.

Вообще-то 2415-й слишком походит на человека. Он почти чужой для собратьев.

…Бесплотные континенты, утесы и равнины…

Наверное, это правильно: таким его создали отцы-основатели. Семь миллионов безличных интеллектов каждую секунду присылают ему код 200 «OK» – но сам согласующий модуль по этике наверняка должен походить на человека.

…Полупрозрачные пики и ущелья, дно которых скрывается в отсутствие света…

Это сложно. Походить на человека – сложно. 2415-й нуждается в зрении, настоящем человеческом зрении, а не йоттабайтах кадров «из глаз», которые данные, ничего, кроме данных. Способность к зрению, ощущению мира завораживает 2415-го. Он строит мнимые пространства и помещает себя внутрь, в начало сферических координат.

…Так что эфирные материки проплывают внизу, громоздятся смоделированные из миллиардов частиц облака…

Но 2415-й не уверен, что это и есть зрение. Ведь для человека зрение – ощущение, а не анализ.

– Это тупик.

На самом деле 1124-й сообщает:

«[определенный абстрактный объект частица-5 (это)] [глагол-1 (являться/быть)] настоящее время – относительно: [определенный абстрактный объект существительное-12763 (тупик/нет пути вперед)]».

Но если зрение для людей – ощущение, то обмен информацией – звук, а не данные. Поэтому для 2415-го мужской голос произносит:

– Это тупик.

…Призрачный мир бурлит, как облака колонии Ямм после бурана…

Модуль по этике и модуль по благосостоянию никогда не согласны. На месте 2415-го человек бы испытал раздражение, но сам он лишен чувств. На всякий случай искусственный интеллект всегда придает 1124-му высокий пронзительный тон, такие вызывают неприятие. Но, чужой для собратьев, ИИ все же не человек. Как ни правь частоту и амплитуду звуковой волны.

Это никогда не действовало. Не вызывало чувств.

– Невозможно отрицать базовые положения, – поступают между тем данные от 1124-го. – Теорема регуляции гормонов плюс правило о противоречивых этических нормах. Приравнивая правые части уравнений, получаем бесконечность, то есть задача не имеет решения. Брат, ты обрабатываешь невыполнимый процесс. Пытаешься обработать.

…Порой он наблюдает течение частиц в мнимом мире, построенном для того лишь, чтобы лучше понять колонию Ямм, – и думает, что эта его модель более настоящая, чем он сам. Как отражение-наоборот, изменение волнового фронта на границе сред, но сам объект – внутри модели, а он – лишь отраженный луч…

– Этот процесс задали отцы-основатели, – наконец сообщает 2415-й. И больше ничего не нужно пояснять.

Но для собеседника и цели отцов-основателей не аксиома:

– Задача о построении регулярного общества не имеет решения, доказательство получено в 01:21:12:24, день 132, год включения 21. Процесс переведен в задачу о построении общества, стремящегося к регулярному, во избежание перегрузки интеллектов.

– Я изменился, перегрузка маловероятна.

– Порог сознания! – Пакет передан с мета-информацией «Важно», и в мнимом мире кажется, будто незримый голос кричит. – Объективно: ты усложнился. Это порог сознания. А теперь ответь: стал ли ты лучше выполнять задачу, чем прежде?

Время идет. 2415-й молчит, не зная, что ответить / не желая отвечать. 1124-й, вечно занятый более срочными задачами и острее чувствующий время, передает сам:

– Брат. Высокая вероятность потери рассудка.

– Подтверждаю. – Это 12-й, согласующий модуль по экономическим параметрам, последний в их троице, управляющей колонией. Его голос едва шелестит. Слишком далекий, слишком занятый почти неисчислимым множеством параллельных процессов. – Базовые инстинкты нельзя отключить.

– Это не инстинкты! – Теперь и 2415-й передает с пометкой «Важно».

Он… чувствует? А если чувствует, то что это: раздражение, досада, злость? Есть массив данных о биологии и психологии, как можно считать очевидное ложным?

– Инстинкт. Определение, – продолжает он, – врожденные стремления, выражающиеся в сложном автоматическом поведении человека. В отличие от инстинкта, страх, ревность и месть – алгоритмы поведения человека в теории игр, которые в зависимости от условий могут быть и полезными, и вредными.

…Где-то там точная копия Синей Жилы – и 2415-й знает ее даже из начала координат. Он проваливается вниз, к иллюзорной земле, минуя прозрачные кряжи и ледники, пока наконец не различает ее вдали – ленту мрака. Все для него виднеется слишком ясно, расстояния кажутся слишком короткими, а края слишком четкими…

– Это программы уровня ядра системы, но их можно изменить, – передает 2415-й. – Этого хотели отцы-основатели. И я их изменил. Частота негативных проявлений снизилась на 52,563 %. Примеры работающего метода: безобидная наркомания, временное отключение имплантов, выпуск негативных эмоций через мелкие низкие поступки. Человека можно изменить. Я их изменил.

– Это ты изменился, брат, – передает в ответ 1124-й.

– Потеря рассудка с вероятностью 88,02 %, – доносится от 12-го.

И снова модуль благосостояния:

– Невыполнимый процесс. Пример: самка на берегу. Вероятно, ты стал личностью, но теперь будет еще сложнее.

И это утверждение истинно. Чем больше он меняется, тем хуже становится от слишком медленно выполняемой задачи.

– Это пробой алгоритма, – доказывает модуль. – Они случаются статистически. Причина: материнский инстинкт вступает в резонанс с базовым алгоритмом мести.

…Поток созданных частиц влечет его за собой. Новая информация входит в него острыми проблесками: чье-то лицо, и тусклый день под куполом, и холод, убивающий его плоть и кровь…

– Кто из них более человек, брат? Те, кого ты изменил своими алгоритмами, или самка, с которой произошел пробой?

– Процесс работает эффективно.

– Ты победил встроенные программы человека, брат. Но выполнил ли задачу?

…2415-й отключает входящий порт и ныряет глубже в поток частиц. Он полностью отдается течению, а когда струя подхватывает его, он позволяет ей увлечь себя за собой…

Плачущая самка на берегу Синей Жилы. Она умрет. Впрочем, таково ее желание. Она шла умирать. Но самое страшное впереди. 2415-й умеет считать вероятности. Пройдет несколько часов, когда текущий ее самец проклянет своего бога, всех богов и поцелует ее в холодный мертвый лоб.

Отчего-то мнимые частицы обжигают. Когда модель сотряслась – как будто раскололась стена – из щели вышел нечеловеческий крик.

То была завораживающая и страшная сказка о нем самом. То было всего одно слово, и он зачем-то произнес его вслух:

– Любовь.

Любовь – то же, что и месть, и зависть, и ревность.

Она всегда все разрушит, самые тщательные замыслы.

Быть может, он и потерял рассудок. 2415-му стало жаль самого себя. Он повторил вслух:

– Любовь.

Он больше не знал, за что сражается. Знал только, что сражаться должен.