Мы не только действуем, но и чувствуем. Игра света и тени в ландшафте нашей психики определяется веществами, включающими и выключающими различные модули головного мозга и создающими различные формы активности мозга, проявляющиеся в виде настроения. Структуры лимбической системы посылают настойчивые сигналы страха или гнева, а кора больших полушарий отвечает на них, наполняя наше сознание эмоциями.

Психологи иногда преднамеренно вызывают у пациентов эмоции, используя специальные наборы фотографий, изображающих кричащих от боли окровавленных жертв несчастных случаев, тонущих при наводнении или тех, кто зовет на помощь из окон горящих здании. В ходе одного эксперимента на большом экране одна за другой сменялись цветные фотографии этого рода, а ученые тем временем регистрировали физиологические реакции организма сидящего перед экраном испытуемого. У всех участников эксперимента эта процедура вызывала волнение. У них учащался пульс, повышалось кровяное давление, в кровь начинали поступать гормоны стресса. После показа испытуемых спрашивали, что они чувствовали, и те отвечали, что им было грустно, или страшно, или что их тошнило. Один или два признались, что испытали злорадство или возбуждение.

Один из испытуемых, мужчина по имени Эллиот, ничего из этого не чувствовал. За несколько лет до эксперимента ему была сделана операция по удалению быстро растущей опухоли, располагавшейся в районе передней части мозга. Кроме опухоли пришлось удалить и большой фрагмент окружающей нервной ткани, и вместе с ним Эллиот потерял способность испытывать эмоции. Невролог Антониу Дамазью, занимавшийся этим пациентом, так описывает эту его особенность: “Он всегда сохранял самообладание и описывал все, что видел, как бесстрастный сторонний наблюдатель. Складывалось ощущение, что он сам не испытывал страданий... Он не подавлял внутренние эмоциональные отклики и не сдерживал скрытое волнение. Ему нечего было сдерживать: он вообще не волновался”1. Жизнь без радости и любви, без грусти и гнева должна показаться до невозможного скучной. Но можно подумать, что у нее все-таки есть одно преимущество перед жизнью, полной страстей. Человек, не испытывающий никаких эмоций, должен, вероятно, обладать одним непременным условием успеха — способностью рассуждать рационально даже в непростой ситуации.

Если заблокировать или перерезать проводящие пути, ведущие из лимбической системы в кору больших полушарий, человек перестанет осознавать свои эмоции.

Однако, оказывается, сама по себе способность рассуждать рационально не особенно полезна. Эллиоту потому и посоветовали обратиться к профессору Дамазью, что после операции он, казалось, не мог успешно заниматься вообще ничем. Его коэффициент интеллекта (IQ) остался таким же, каким был до операции, память была в порядке, его умение считать и логически мыслить нисколько не пострадали. Но он столкнулся с тем, что ему стало сложно принимать самые простые решения и доводить планы до полного осуществления. По утрам его приходилось убеждать встать с постели, а придя на работу, он мог впустую потратить день, пытаясь решить, с чего начать, или уделяя самое пристальное внимание какой-нибудь мелочи и пренебрегая по-настоящему срочными делами. Лишившись работы, он стал пускаться то в одно, то в другое сомнительное предприятие и в итоге обанкротился.

Серия тестов на выявление поведенческих и нейропсихологических особенностей, в том числе опыт с демонстрацией устрашающих фотографий, в конце концов позволили найти источник неприятностей Эллиота: он потерял способность сознательно испытывать эмоции, а вместе с ней возможность оценивать и сопоставлять. Сталкиваясь с ситуацией, требующей решительных действий, он мог назвать весь спектр уместных реакций, но ни одна из них не казалась ему правильнее любой другой. Он не мог выбирать между ними. Он не “чуял нутром” и поэтому не воздерживался от ненадежных предприятий и не чувствовал инстинктивно, кому стоит доверять, а кому нет. Одна из причин, приведших его к банкротству, состояла в том, что он вошел в дело с человеком, явно не годившимся на роль делового партнера. При этом он знал, что такое нормальные эмоциональные реакции, и признавал, что его собственным реакциям чего-то не хватает. После просмотра фотографий страшных сцен, он сказал: “Я знаю, что это ужасно, но просто не чувствую ужаса”.

Эмоциональные стимулы регистрирует миндалина. Осознанные эмоции создаются как импульсами, напрямую поступающими от миндалины в кору лобных долей, так и непрямым путем, проходящим через гипоталамус, который посылает гормональные сигналы по всему телу, вызывая в нем физические изменения, такие как сокращение мышц, повышение давления крови и учащение сердцебиения. Затем сведения об этих изменениях поступают по системе обратной связи обратно в мозг, в соматосенсорную кору, которая передает их в лобную долю, где они интерпретируются как эмоции.

Это странное разделение знаний и чувств было вызвано тем, что в ходе операции у Эллиота были перерезаны некоторые нейронные связи, соединяющие вентромедиальную часть префронтальной коры, где происходит сознательное восприятие эмоций, и лимбическую систему — совокупность расположенных в глубине мозга бессознательных структур, где вырабатываются эмоции. Случай Эллиота и подобные ему показывают, в какой степени наше восприятие окружающего и поведение определяются происходящими в мозге процессами, которые мы даже не сознаем. Эти процессы, в свою очередь, во многом определяются чисто физиологическими реакциями.

Слова, которые мы используем для описания эмоций, например “сердце кровью обливается”, “комок в горле” или “это такая головная боль”, отражают прямую связь между физиологическими состояниями нашего тела и ощущаемыми эмоциями.

Влияние бессознательных эмоций на наши решения продемонстрировал Антониу Дамазью в эксперименте с “нечестной” карточной игрой. Имелись две колоды карт, одна из которых (втайне от испытуемых) была подтасована так, чтобы увеличивать шлнсы на выигрыш тех, кому сдавали карты из этой колоды. Преимущества, которые давала эта колода в каждой конкретной игре, были слишком малы, чтобы испытуемые могли заметить их. Но когда через некоторое время им предложили выбирать, из какой колоды им будут раздавать карты, здоровые люди чаще выбирали подтасованную колоду, руководствуясь слабыми физиологическими сигналами. Однако такие, как Эллиот, выбирали любую из двух колод с одинаковой вероятностью: на их решение интуиция повлиять не могла.

Эмоции играют ключевую роль в формировании наших нравственных оценок. Мы склонны считать нравственность одним из величайших достижений человечества, чем-то неизмеримо далеким от законов инстинктивного поведения низших животных. Но при ближайшем рассмотрении оказывается, что значительная часть того, что мы считаем решениями, продиктованными соображениями нравственности, на самом деле не что иное, как простые эмоциональные рефлексы.

Есть один мысленный эксперимент, который очень любят философы, занимающиеся вопросами этики, и который можно использовать, чтобы разобраться в глубоко сидящих в нас предубеждениях, проявляющихся, когда мы судим о человеческих поступках. Вот один из вариантов. Представьте себе, что вы у железной дороги. Вы смотрите в одну сторон) и видите, что в отдалении по шпалам идут пятеро пешеходов. По какой-то причине (они или слишком увлечены беседой, или абсолютно глухи, или просто непроходимо глупы) они ничего вокруг не замечают и не могут заметить. Рядом с вами находится развилка, где поезд может свернуть на боковой путь. И на этом боковом пути вы видите одинокого шестого пешехода, также идущего по шпалам и также по какой-то причине ничего не замечающего. Сейчас стрелки на развилке установлены так, чтобы поезд пошел по основному пути, и, посмотрев в противоположную сторону, вы с ужасом видите, что к развилке приближается поезд. Более того, вы видите, что машинист уснул и нет никакой надежды, что он заметит людей на рельсах и успеет остановить состав. Так что если ничего не предпринять, пятеро пешеходов погибнут. А кое-что сделать вы, оказывается, можете: прямо перед вами рычаг для перевода стрелок. Вы можете перевести стрелки, чтобы поезд поехал по боковому пути, и спасете пять жизней. Однако тем самым вы обречете на неминуемую гибель пешехода на боковом пути. Что делать?

Большинство людей решает, что с нравственной точки зрения следует перевести стрелки и спасти пятерых, несмотря на то, что придется убить ни в чем не повинного шестого. Но одно остроумное изменение условия позволяет убедиться, что эмоции могут легко взять верх над этим рациональным суждением. Представьте, что вы стоите не возле железной дороги, а на перекинутом через нее мосту и в компании еще одного, довольно толстого наблюдателя смотрите на пятерых пешеходов, идущих по шпалам. Вы видите, как к пешеходам приближается поезд, и точно знаете, что если вы ничего не сделаете, они погибнут. Но на сей раз у вас нет под рукой рычага, и вы понимаете, что единственный способ спасти несчастных состоит в том, чтобы сбросить толстяка рядом с вами на рельсы. Он достаточно тяжел, чтобы поезд, врезавшись в него, остановился, не доезжая до пешеходов, но сам толстяк при этом неминуемо погибнет.

Принципиально эта ситуация не отличается от предыдущей: вы можете спасти пятерых, убив одного. Казалось бы, правильным поступком было бы сбросить толстяка на рельсы. Но при подобном условии находится гораздо меньше людей, согласных, что так и следует поступить. Перевод стрелок, позволяющий спасти больше людей, чем погубить, мы считаем оправданным, потому что наш поступок отделен от его последствий. Однако возможность добиться в точности того же, своими руками убив человека, производит на нас отталкивающее впечатление. Такой поступок представляется нам неправильным не из-за действия, которое он окажет на других людей (с толстяком и с шестым пешеходом случится примерно одно и то же), и не из-за того, что он приведет к другим результатам, а из-за того, что мы “нутром чуем”, что это неправильно.

Людям с повреждениями вентромедиальной коры, таким как Эллиот, подобные затруднения не свойственны. Им представляется одинаково правильным перевести стрелки в первом случае и столкнуть толстяка на рельсы во втором. Эти действия кажутся им равнозначными, каковыми они и являются в смысле последствий. Более того, у нас есть основания считать, что хотя суждения таких людей и могут показаться нам бессердечными, они все-таки ближе к тем абсолютно рациональным решениям, которые в идеале должен принимать судья, выносящий приговор.

 

Психопатия

Люди, подобные Эллиоту, лишены инстинктивного “чувства” правильного и неправильного (каким бы несовершенным это чувство ни было), при этом обычно им не свойственны поступки, которые расцениваются как антиобщественные. Они не испытывают не только негативных эмоций, когда сталкиваются со страданиями других людей, но и позитивных эмоций, когда причиняют вред другим людям для собственной выгоды. Психопатам же, напротив, как будто только и надо, чтобы причинять другим страдания.

Психопаты, как и люди с повреждениями вентромедиальной области префронтальной коры, отличаются от здоровых людей нехваткой эмоций, имеющих социальное и моральное значение: сопереживания, чувств вины, раскаяния, стыда. Но в отличие от таких, как Эллиот, у них есть сильные побуждения к действиям. (Побуждения к действиям связаны с химическими и электрическими сигналами, которые дают нам чувства теплоты и вдохновения, когда мы протягиваем руку помощи, и отвращают нас от нечестных поступков и нарушения общепринятых норм.) В отличие от нормальных людей, у психопатов главным побуждением служит стремление к собственной выгоде. Им не хватает общественно полезных эмоций, которые могли бы ослаблять это стремление, и они ведут себя аморально: лгут, мошенничают, запугивают, угрожают, чтобы добиться своих целей. Они знают, что поступают неправильно, но их это не тревожит.

К счастью, по данным стандартных диагностических тестов, психопаты встречаются довольно редко: в эту категорию попадает один человек из примерно двухсот. Однако среди преступников, сидящих в тюрьмах, доля психопатов гораздо больше2. Кроме того, они нередко занимают руководящие должности в иерархически устроенных организациях, где агрессивность и готовность перешагнуть через другого помогают им пробиваться наверх. Хотя психопатия связана с преступлениями, достаточно интеллектуальным психопатам, занимающим высокое положение в обществе, редко приходится прибегать к противоправным действиям. Человек, лишенный совести, может и вполне законным путем добиваться богатства, власти, успеха.

Томограммы головного мозга психопатов заставляют предположить, что их поведение может быть отчасти связано с нарушениями работы миндалины. Когда ряд страшных фотографий, изображающих сцены насилия, показывают здоровому человеку, его миндалина бурно реагирует на это (слева), в то время как у психопата демонстрация тех же фотографий не вызывает почти никакого отклика (справа).

 

Что есть эмоция?

Что представляют собой эмоции, в столь высокой степени определяющие наши поступки? Мы думаем об эмоциях как о чувствах, но называть их чувствами не совсем правильно, потому что слово “чувство” описывает лишь часть этого загадочного явления — ту часть, которую мы и вправду чувствуем. Но эмоции, по сути, представляют собой не столько чувства, сколько набор присущих организму механизмов выживания, выработанных эволюцией, чтобы отвращать нас от того, что может быть для нас опасно, и подталкивать к тому, что может быть нам полезно. Психическая составляющая эмоции (чувство) — это дополнительное усложнение лежащего в основе базового механизма. Джозеф Леду из Нью-Йоркского университета пишет, что чувство для эмоции — это лишь “дополнительное украшение, как глазурь для торта”.

Эмоции вырабатываются в лимбической системе, в частности, в миндалине — небольшом участке мозга в глубине височных долей. Информация, поступающая от органов чувств, передается на обработку в разные отделы мозга параллельными путями. Кратчайший ведет в миндалину, где оценивается значение этой информации. Если она требует нашего внимания (угроза или что-либо, суляшее выгоду), миндалина реагирует, вызывая физиологические изменения, побуждающие нас к действию. Затем полученная информация, “окрашенная” данной оценкой, передается в кору лобных долей для дальнейшей обработки.

Одновременно эта информация поступает и непосредственно в кору лобных долей, так что мыслящая часть мозга получает как бы двойное послание. Сведения, поступающие непосредственно от органов чувств, могут сообщать: “Приближается нечто крупное, покрытое шерстью, с длинными зубами”, в то время как сведения из миндалины гласят: “Берегись! Приближается нечто крупное, покрытое шерстью — ПЛОХО”. Организм тем временем уже начинает спасаться бегством.

Миндалина способна вызывать лишь ограниченный набор реакций: по сути, оно может подготовить тело к тому, чтобы приближаться, убегать, драться или подчиняться. Сами по себе физиологические изменения, происходящие при этом в организме, для конкретных стимулов не специфичны. Например, существует множество стимулов, вызывающих выброс адреналина, который, в свою очередь, вызывает нервную дрожь, мурашки по коже, задержку дыхания и мышечное напряжение. Когда эти реакции обращают на себя внимание нашего сознания, оно трактует их в свете того, что ему уже известно о текущем положении дел. Порядок реакций может быть таким: “Похоже, мне стоит разгневаться. — Точно! Кажется, я что-то чувствую. — Наверное, это гнев”. Хотя фоновая окраска эмоционального состояния определяется узким кругом физиологических реакций (по сути, означающих “хорошо” либо “плохо”), в коре лобных долей эти реакции могут смешиваться, образуя почти неограниченный набор настроений.

Миндалина располагается в глубине височной доли каждого полушария. Она постоянно “пробует на вкус” поступающие сведения, оценивая их значение, и реагирует на них выработкой соответствующих эмоций.

Человеческие эмоции чем-то похожи на цвета: первичных эмоций, судя по всему, немного, и широкий круг их более сложных производных создает смешение первичных ингредиентов в разных пропорциях. Возьмем, например, “удовольствие с оттенком чувства вины, окрашенное привязанностью и раздражением”, которое можно почувствовать, получив открытку с поздравлениями по случаю дня рождения от друга, которого вы сами недавно не стали поздравлять. В самом виде открытки нет ничего, что могло бы вызвать такую реакцию. Она возникает лишь тогда, когда, узнав почерк, вы запускаете сложный поток связанных с вашим другом мыслей и воспоминаний, поставляющих ингредиенты для эмоциональной реакции. В частности, вы вспоминаете день рождения вашего друга и свое решение не посылать ему открытку, что вызывает у вас чувство вины, которое, в свою очередь, представляет собой смесь страха (боязни наказания) и отвращения (к самому себе). Все это происходит на фоне воспоминаний о вашей дружбе с этим человеком, благодаря которой сюда добавляется привязанность — умеренная форма любви. Вы можете также вспомнить, почему не отправили открытку: вы были слишком заняты. Отсюда раздражение — мягкая форма гнева. Сложите все вместе, хорошенько перемешайте, и вы получите сложный набор эмоций. Есть основания полагать, что подобное доступно только человеку, но не другим животным. Но даже это еще не готовое блюдо. Чтобы эмоции работали как механизм выживания, они должны находить выражение, а для этого требуется еще один раунд когнитивной обработки информации. Внешние проявления эмоций требуют определенных действий от тела. Это могут быть рыдания, хмыканье, бегство или просто прибавление слегка язвительного оттенка к нейтральному по содержанию устному сообщению.

 

Внешние проявления эмоций

Нередко встречаются люди, способные испытывать эмоции, но не способные их выражать. Этот недуг называют алекситимией. Проблемы этих людей существенно отличаются от проблем таких, как Эллиот. При алекситимии человек испытывает эмоции, но не может выразить их — по-видимому, в связи нарушением нейронных связей между сознательными областями коры, которые обрабатывают сведения, имеющие отношение к эмоциям, и отделами мозга, которые управляют выражением лица, речью и другими физическими средствами проявления эмоций. Например, разрыв связи между эмоциональными отделами коры и речевыми зонами левого полушария способен вызывать удивительную монотонность голоса. Человек может, например, сказать совершенно бесстрастно: “Я очень зол на вас”, а затем, понимая, что в этом утверждении чего-то не хватает, тем же голосом прибавить: “Я действительно очень зол”.

Такие нарушения можно вызвать и искусственно. Наблюдаемый эффект будет напоминать эффекты, характерные для пациентов, страдающих алекситимией. В рамках одного эксперимента исследователи подавляли активность в участке мозга испытуемых, посылающем сигналы к задействованным в выражении эмоций мимическим мышцам, а затем показывали испытуемым изображения людей, демонстрирующих различные эмоциональные реакции. В этом случае, в отличие от случая, когда мозг работал нормально, испытуемые на удивление плохо понимали, что именно чувствовали люди на картинках. Этот результат лишний раз подтверждает, какую важную роль в сопереживании играет подражание мимике другого человека3.

Французский анатом и невролог Гийом Дюшен заставлял своего пациента улыбаться, пропуская электрический ток через его лицевые нервы. Этот эксперимент был частью исследования, посвященного анатомии внешних проявлений эмоций.

Алекситимия шшает тех, кто ею страдает, важного средства общения — способности быстро и без лишней траты сил сообщать другим, что ты чувствуешь. Человек, страдающий этим расстройством, может знать, что именно он хочет сказать, и подбирать подходящие слова, но все же не уметь донести мысль до окружающих. А ведь именно для донесения мыслей до окружающих прежде всего и нужны эмоции. В крайних своих проявлениях эмоции заставляют нас бить, бежать или кричать. Но на том уровне, на котором мы обычно испытываем эмоции, они нужны в основном для того, чтобы вызывать соответствующие эмоциональные изменения в других людях, подталкивая их к выгодному для нас поведению.

Слева направо. Нервами, растяшивающими наши губы в улыбку, можно управлять сознательно (слева), но мышцы, вызвающие появление морщинок по углам глаз (справа), контролируются преимущественно проводящими путями, связанными с лимбической системой.

Для этого, разумеется, недостаточно просто донести до другого смысл своих эмоций. Человек, воспринимающий внешние проявления эмоций другого, должен еще на них отреагировать. У большинства людей реакции на проявления эмоций других людей наступают незамедлительно и осуществляются бессознательно. Это происходит потому, что в мозге человека (как и некоторых других приматов) есть зеркальные нейроны, которые реагируют на демонстрируемые кем-либо проявления эмоций, вызывая соответствующие эмоции и у наблюдателя.

У некоторых людей действие зеркальных нейронов оказывается очень сильным. Если такой человек, например, видит по выражению лица другого человека (особенно близкого), что тому очень больно, в мозге первого наблюдается активность, похожая на наблюдаемую в мозге второго. Хотя эта активность не вызывает у первого настоящей боли, она, по-видимому, позволяет ему осознать степень той боли, которую испытывает второй4.

Зеркальные нейроны вызывают у нас не только те же эмоции, проявления которых мы наблюдаем, но и сами соответствующие проявления этих эмоций. Это машинальное подражание работает так быстро, что начинается еще раньше, чем мы можем осознать, что именно увидели. Для этого не обязательно вообще что-либо видеть. Эксперименты, проведенные с двумя людьми, страдавшими неполной слепотой, затрагивавшей только часть поля зрения, показали, что эти люди реагировали соответствующим образом (по крайней мере, подергиванием соответствующих мышц) на демонстрировавшиеся в невидящей области поля зрения изображения хмурящихся и улыбающихся лиц. Это пример так называемого слепозрения — синдрома, при котором информация, поступающая от глаз, используется мозгом для управления действиями, но не воспринимается сознанием. Слепозрение обычно проявляется только в тех случаях, когда стимулом служит что-либо по-настоящему важное, например нечто большое, несущееся в сторону наблюдателя. Поэтому тот факт, что оно позволяет отслеживать незначительные изменения выражения лица человека, которыми и определяются внешние проявления эмоций, указывает на то, что наш мозг считает сведения о таких изменениях очень важными5.

Люди проявляют свои эмоции множеством разных способов: действиями, позами, жестами и словами, но прежде всего все-таки выражениями лица. Представьте себе ситуацию. Вы работаете в ресторане быстрого питания, руководство которого настаивает на том, чтобы, принимая заказ, вы лучезарно улыбались. Работа очень важна, потому что вам нужно кормить большую семью. И в данный момент вы обслуживаете двухсотого посетителя за день. Чувствуете, как сокращаются мышцы? Прекрасно. Вы изобразили дежурную улыбку — одно из семи тысяч с лишним выражений лица, имеющихся в репертуаре нашего вида6. У других животных этой сомнительной способности нет, потому что они не могут управлять выражениями своего лица.

Дежурная улыбка принципиально отличается от настоящей. Прежде всего, улыбка, которую вы только что изобразили, почти наверняка уже улетучилась, а самопроизвольная улыбка сохраняется надолго и исчезает гораздо медленнее7. Но этим разница не ограничивается: две эти улыбки вызываются сокращением принципиально разных наборов мимических мышц, которыми, в свою очередь, управляют разные нейронные сети. Самопроизвольная улыбка (или улыбка Дюшена) вызывается бессознательными отделами мозга и возникает машинально, в то время как улыбка “Всего хорошего!” вызывается сознательными областями коры больших полушарий и может возникать по желанию.

Сознательные области мозга способны обеспечивать множество разных выражений лица, но все эти выражения немного отличаются от тех, которые возникают машинально, потому что некоторые мимические мышцы не управляются корой больших полушарий. Например, при улыбке Дюшена сокращается целый ряд крошечных мышц, расположенных по краям глаз, в то время как дежурная улыбка редко сопровождается их сокращением. Улыбка, адресованная предмету обожания или потенциальному партнеру, включает также расширение зрачков. В этом состоит одна из причин “романтичности” слабого освещения (которое, кроме прочего, вызывает расширение зрачков).

У людей из разных регионов выражения лица, служащие проявлениями эмоций, похожи, и, значит, нейронные сети, обеспечивающие их демонстрацию и восприятие, определяются скорее врожденными особенностями устройства мозга, чем влиянием культуры. К базовым выражениям лица относятся проявления грусти, радости, отвращения, гнева и страха. Тысячи других гримас представляют собой смесь этих выражений в разных пропорциях.

Дети начинают адекватно реагировать на выражения лиц почти сразу после рождения, и с возрастом эта способность улучшается8. Ее совершенствование происходит по мере развития лобных долей, кора которых отвечает за эмоции.

У людей, смотрящих на эту фотографию человека, лицо которого выражает сильное отвращение, в мозгу начинается всплеск активности в той же области, которая активизируется, когда человек сам испытывает отвращение, причем чем сильнее выражены эмоции на фотографии, тем сильнее реагирует на них мозг испытуемого.

Проявления страха9 улавливает и распознает миндалина. Одна ее часть реагирует на выражения лиц, другая чувствительна к различиям в оттенках голоса, например скрежетанию, свидетельствующему о гневе, или дрожанию, выдающему страх. По-видимому, к голосовым проявлениям эмоций чувствительнее миндалина левого полушария, а к выражениям лиц — правого. Судя по всему, человека с повышенной чувствительностью миндалины можно особенно легко расстроить, а человек с пониженной чувствительностью этой структуры может казаться довольно скучным.

#img_78.jpg

Миндалина расположена в глубине каждой височной доли, перед гиппокампом. Она оценивает важность поступающих в мозг сведений и, если выявляет потенциальную угрозу или выгоду, посылает по телу сигналы, подготавливающие его к действиям, например драке или бегству. Кроме того, миндалина посылает информацию дальше, в кору лобной доли, где та вызывает осознанные эмоции, такие как гнев, страх или радость.

Информация поступает в миндалину со всего головного мозга, в том числе из структур, ответственных за удовольствие, боль, память и работу органов чувств. Все вместе они непрерывно “комментируют” происходящее.

#img_79.jpg

Сигналы разного типа, поступающие в миндалину (розовые блоки), вызывают специфические физиологические реакции, побуждающие тело к определенным формам поведения (красные блоки). Психологические травмы иногда приводят к повышению чувствительности миндалины к опасности, в результате чего даже сравнительно небольшой повод может вызывать сильную реакцию. Посттравматическое стрессовое расстройство характеризуется внезапными тяжелыми приступами паники, связанными с чрезмерной реакцией миндалины на стимулы, “напоминающие” ей о первоначальной травме.

#img_80.jpg

Ослабленная активность миндалины может быть отчасти полезна (это не позволяет не только сильно радоваться, но и слишком расстраиваться10), однако она затрудняет общение. Для тех, кому сложно распознавать эмоции по голосу и выражению лица, обычный разговор может стать настоящей пыткой: “Я научился следить за губами людей, с которыми разговариваю, и замечать, когда они показывают зубы. Это позволяет мне понять, что человек улыбается. Когда я вижу, что человек показывает зубы, я стараюсь улыбнуться ему в ответ. Еще я смотрю на глаза. Когда человек улыбается, кожа по углам глаз собирается в складки. Беда в том, что во всем этом нельзя моментально разобраться. Когда мне становится ясно, что человек улыбнулся, он уже может говорить о чем-нибудь другом, и я улыбаюсь в ответ не совсем вовремя. Людей это раздражает. Наверное, им кажется, что я не очень внимательно их слушаю. Должно быть, люди передают массу информации через выражения лиц. Я... вижу, как много я теряю, когда прислушиваюсь к разговорам других: многое передается без слов. Но самое скверное — это что люди часто не принимают меня всерьез. Когда не понимаешь выражений лиц других, сложно и собственному лицу придавать подобающее выражение, поэтому (если только я не прилагаю очень большие усилия) я вообще не пытаюсь что-либо выразить на лице. Из-за этого люди думают, что я говорю неискренне. Иногда они даже подозревают меня во лжи. Раньше меня это сильно расстраивало. Теперь я слежу за тем, чтобы подкреплять все, что я говорю. Если мне дают еду и я хочу сказать, что мне она нравится, я слежу за тем, чтобы сказать о ней что-нибудь особенное, например ‘Здесь очень интересные приправы’, а не просто ‘Очень вкусно’. Если я хочу показать, что сержусь на кого-то, я могу ругаться. Мне не нравится это, но иногда ничего другого не остается, если я хочу, чтобы меня поняли, и это уже вошло в привычку. Общение дается мне очень нелегко. Иногда я слишком устаю и стараюсь какое-то время вообще ни с кем не общаться. Иногда я чувствую себя одиноким”.

Некоторые жесты (пожимание плечами, агрессивная поза с наклоном вперед или склонение головы в знак смирения), судя по всему, мозг обрабатывает примерно так же, как выражения лица или голоса. Клоуны, мимы и карикатуристы преувеличивают эти жесты, и когда у них это хорошо получается, изображенная ими поза или жест могут сказать нам необычайно много. Однако в повседневной жизни, используя язык тела, мы стараемся, напротив, сдерживаться. И все же некоторые люди понимают его исключительно хорошо: “Я иногда замечаю, что перемена положения ноги или покачивание бедра действуют на меня не меньше, чем смех или нахмуренный лоб. В таких случаях я очень быстро реагирую на подсознательном уровне. Внезапно оказывается, что мне передались эмоции, которых собеседник явно не хотел выражать. Особенно часто мне так передаются улыбки, но иногда еще что-нибудь. Иногда я чувствую, что человек про себя смеется, и это действует как коленный рефлекс: я также начинаю смеяться. Если же меня спрашивают (что бывает редко), в чем дело, я просто отвечаю: ‘Прошу прощения. Просто припомнил кое-что смешное’”11.

Улыбка Моны Лизы так загадочна, потому что как будто меняется у нас на глазах: то она кажется нам нежной и приятной, то печальной или сардонической. Одна из причин этого может состоять в том, что мозг получает об этом изображении противоречивые сведения. В ходе одного эксперимента Луис Мартинес Отеро, сотрудник Института нейробиологии в испанской провинции Аликанте, на разном расстоянии показывал испытуемым репродукции этой картины разного размера. Результаты исследования показали, что улыбка оказывается заметнее, если ее изображение воспринимается преимущественно через те клетки сетчатки, которые отвечают за центральную часть поля зрения, а не те, которые используются боковым зрением. Это предположительно связано с тем, что именно центральные клетки сетчатки обычно служат нам для рассматривания привлекательных объектов, и поэтому поступающие от них сигналы получают больше эмоциональной окраски. Возможно, что эти сигналы оказывают на миндалину более сильное воздействие, чем сигналы, поступающие с периферии, в связи с чем мы острее осознаем любые смыслы, которые могут быть с ними связаны.

Некоторые люди настолько чувствительны к проявлениям эмоций, что у них в голове, по сути, имеется встроенный детектор лжи. Лучшие компьютерные системы распознавания выражений лиц, основанные на объективных измерениях мышечного тонуса, правильно определяют, лжет человек или говорит правду, лишь в 85 % случаев12, но есть люди, которым это удается в юо % случаев. По-видимому, это выходит за счет улавливания микровыражений (термин Пола Экмана) — малозаметных непроизвольных проявлений эмоций, которые проскальзывают на лице человека, когда сознательно он пытается выразить одно, а чувствует что-либо другое. Эти незначительные движения (легкое растягивание губ, выражающее страх, или расширение ноздрей, выражающее отвращение) обычно длятся около одной пятнадцатой доли секунды и пропадают раньше, чем большинству людей удается их заметить. Этому мастерству можно в определенной степени научиться.

Однако у большинства на удивление плохо получается определить по выражению лица, говорит ли собеседник правду. В одном эксперименте первой группе медсестер показывали фильм, в котором люди получали жуткие травмы, а второй показывали приятный фильм. Затем другие испытуемые спрашивали медсестер из обеих групп, что они видели и какие эмоции по этому поводу испытывают, но второй группе велели отвечать на вопросы правдиво, а первой улыбаться и делать вид, что видели приятное. (Им объяснили, что это проверка на способность делать вид, что все в порядке, которая может пригодиться, если произойдет какое-нибудь настоящее бедствие.)

Среди тех, кто опрашивал медсестер после просмотра фильма, были психологи, судьи, сыщики, таможенники, агенты спецслужб, представители других специальностей, а также студенты. Единственной группой, продемонстрировавшей статистически значимую способность отличать правду от вымысла, оказались агенты спецслужб, причем они в основном применяли специальные методики (в частности, задавали правильно выстроенные вопросы), а не изучали выражения лиц13.

Учитывая, насколько сложной системой выражения эмоций мы обладаем, может показаться странным, что мы плохо в ней разбираемся. Одно из возможных объяснений таково: наша способность не замечать или неправильно трактовать эмоции других — это как раз самая совершенная часть этой системы, позволяющая нам ладить друг с другом, смеяться над анекдотами, которые мы уже слышали, делать вид, что верим невинной лжи, и видеть в “мыльных операх” правдоподобие.

Другое возможное объяснение — мы используем внешние проявления эмоций не только для демонстрации своих чувств, но и для манипуляции ими, что требует некоторого самообмана14. Например, если вы нахмурите лоб, то по нервам, связанным с соответствующими мышцами, в мозг отправится примерно такое сообщение: “Что-то тут не так; мы обеспокоены”.

Это заронит искру настоящего беспокойства — чувства, которое, в свою очередь, может передаться обратно мышцам, и вы нахмуритесь еще сильнее. Тогда система обратной связи пошлет в мозг сигнал еще серьезнее: “Стало хуже!” В итоге из искры может разгореться пламя серьезной тревоги. Стоит чувству возникнуть, как мозг начинает активно подыскивать для него основания. Если поискать, повод для беспокойства всегда найдется и может вызвать у нас еще большую озабоченность. Поведенческая терапия (одна из довольно эффективных форм психотерапии) основана на обучении пациентов умению использовать эту систему обратной связи, заменяя негативные чувства (например, беспокойство) позитивными, просто меняя свое поведение (например, перестав хмуриться и начав улыбаться).

В наши дни подобных результатов можно добиваться с помощью инъекций. Препараты ботулотоксина (вещества, парализующего мышцы) чаще всего используются в косметических целях — для разглаживания морщин на лбу. Если ввести немного ботокса в соответствующие мышцы, на какое-то время человек может полностью потерять способность хмуриться. Этот опыт проводили на группе добровольцев, и когда через несколько недель их попросили описать свои ощущения, они говорили, что после введения препарата они меньше тревожились, меньше огорчались и в целом больше радовались жизни. Судя по всему, эффект был связан вовсе не с тем, что у испытуемых становилось меньше морщин, а с тем, что неспособность хмуриться сбивала их мозг с толку, и они смотрели на жизнь как бы через розовые очки.

Кроме того, проявления эмоций позволяют передавать свои эмоции другим: вспомним, как вид человека, лицо которого выражает отвращение, вызывает в мозге испытуемого возбуждение областей, связанных с этим чувством. Когда мы делимся улыбкой, она к нам возвращается (в определенной степени). Эксперименты с использованием датчиков, присоединенных к “мышцам улыбки” испытуемых, которым демонстрировали лица других людей, показывают, что вид улыбающегося лица вызывает машинальную реакцию подражания, хотя и не всегда заметную. Этого подергивания мышц может быть достаточно, чтобы запустить механизм обратной связи, благодаря которому мозг заключает, что происходит что-то хорошее, и создает у испытуемого приятное ощущение.

По-видимому, поэтому работникам ресторанов быстрого питания велят улыбаться. Впрочем, еще предстоит выяснить, помогает ли им постоянное сокращение больших скуловых мышц оставаться целый день жизнерадостными, как можно было бы ожидать, исходя из результатов описанных экспериментов.

 

Гнев

Внешние проявления эмоций не всегда так невинны, как дежурная улыбка работника ресторана быстрого питания. Ярость и страх вызывают широкий круг реакций (таких как нервные срывы водителей, драки или фобии), обычно не нужных для выживания в современном мире и делающих его только хуже.

Как и улыбки, эти реакции могут быть либо связаны с каким-то сознательно воспринимаемым внешним стимулом, либо вызваны вспышками активности в бессознательных отделах мозга, трудноуправляемых или неуправляемых для сознания. По-видимому, подобные реакции могут приводить даже к убийствам.

Каждый третий убийца утверждает, что не помнит момента преступления. Типичный случай, описанный американским неврологом Ричардом Рестаком, произошел с 42-летним человеком по имени Патрик, застрелившим жену после шестнадцати лет сравнительно счастливой совместной жизни — всем казалось, что в приступе ревности. Однако Патрик утверждал, что помнит только, как вышел из себя, а дальше не помнит ничего до момента, когда он стоял над трупом жены.

Избирательную забывчивость убийц можно трактовать по-разному. Психоаналитики склонны видеть в ней следствие того, что “я” убийцы слишком тяжело жить с сознанием своего преступления, в связи с чем воспоминания о нем подавляются. Циники видят здесь попытку добиться смягчения приговора. Однако согласно новейшей (и, казалось бы, наиболее сомнительной) теории убийца действительно может не помнить убийство, потому что его как бы не было на месте преступления.

Информация, связанная с эмоциями, поступает в сознательные части коры больших полушарий (вверху) и миндалины (внизу слева и справа) двумя разными путями. Путь, ведущий к миндалинам, короче, поэтому наши бессознательные эмоциональные реакции быстрее сознательных.

Возможно ли, чтобы человек, находящийся в бессознательном состоянии, мог достать пистолет, снять его с предохранителя, прицелиться и выстрелить, и все это, надо полагать, слыша отчаянные крики жертвы? Если верить преступникам, действительно может. Некоторые из них утверждают даже, что именно в этом состоянии они совершали продолжительные и, казалось бы, продуманные действия, в том числе изнасилования. И недавние исследования нейробиологических основ гнева, этой, возможно, сильнейшей из наших эмоций, заставляют предположить, что по крайней мере некоторые из них, по-видимому, говорят правду.

Как мы уже знаем, миндалина представляет собой что-то вроде системы сигнализации мозга, главного центра выработки настроения, развившегося в ходе эволюции, чтобы способствовать нашем): выживанию. Если стимулировать один участок миндалины, это вызывает типичную реакцию страха: человека охватывает паника и желание убежать. Если стимулировать другой, у человека возникнет “теплое, приподнятое чувство” (как его описывали некоторые испытуемые), и он начинает вести себя исключительно дружелюбно. Стимуляция третьего участка миндалины вызывает гнев.

Объединение в небольшом кусочке нервной ткани механизмов запуска всех трех фундаментальных стратегий выживания (бегство, драка, попытка умиротворить противника) выгодно тем, что позволяет быстро переключаться с одной стратегии на другую. Если задиру не утихомирила улыбка (у некоторых обезьян — демонстрация зада), достаточно лишь немного усилить активность миндалины, чтобы запустить реакцию бегства. А если бегство невозможно, дополнительный всплеск активности может в сочетании с субъективным ощущением гнева подвигнуть на драку.

Существенный недостаток этой системы заключается в том, что в современном мире физическое бегство или вступление в настоящую драку зачастую приводят к худшим последствиям, чем те, которые сулила угроза. Например, если вас на заседании отчитывает агрессивно настроенный начальник, единственной стратегией, которая не приведет к катастрофическим последствиям, будет попытка умиротворения, но даже она далеко не всегда уместна. Поэтому принципиально, чтобы эмоциональные реакции, вызываемые миндалиной, осуществлялись лишь при посредничестве мыслящей части мозга — коры больших полушарий.

Управление эмоциями, в сущности, противоположно процессу, позволяющему их испытывать. Вначале миндалина получает определяющие наши эмоции сигналы по “быстрому и грязному пути” (выражение Джозефа Леду), почти незамедлительно запуская машинальную реакцию: мы улыбаемся, отшатываемся или бросаемся в драку. Но уже четверть секунды спустя информация о стимуле достигает коры лобных долей, где она вписывается в контекст и где разрабатывается рациональный план действий. Если здравый смысл говорит нам, что в данном случае действительно уместна одна из трех фундаментальных стратегий выживания, уже начатые телом действия получают продолжение. Но если разум настаивает, что лучше реагировать словами, а не действиями, кора посылает сигнал в гипоталамус, который заставляет тело приостановить начатые изменения или вернуться в исходное положение. Это снижение физического возбуждения регистрируется гипоталамусом по системе обратной связи, и он посылает тормозные сигналы в миндалину, успокаивая и ее.

Этот механизм позволяет “высшим” функциям мозга сдерживать наши эмоции, и у большинства людей он работает сравнительно неплохо. Но откуда берутся те немногие, у кого приступы гнева могут становиться неуправляемыми? Два пути, которые могут приводить к выходу системы управления эмоциями из строя, очевидны. Во-первых, сигналы, посылаемые корой больших полушарий в лимбическую систему, могут оказаться слишком слабыми или ненаправленными, чтобы подавить активность, исходящую из миндалины. Во-вторых, последняя может активироваться и в отсутствие внешних стимулов, которые одновременно производили бы активацию коры.

Первое встречается нередко. Именно недостаточная сила и слишком сильное рассеивание сигналов, посылаемых корой, приводят к тому, что у детей эмоциональные вспышки случаются гораздо чаще, чем у взрослых. Младенцы не в состоянии управлять эмоциями оттого, что их аксонам, передающим сигналы из коры в лимбическую систему, еще предстоит вырасти. Кроме того, клетки префронтальной коры, где осуществляется рациональная обработка эмоций, достигают окончательной зрелости только у взрослых. Миндалина, напротив, почти созревает уже во время внутриутробного развития, и у новорожденных она полноценно работает. Таким образом, мозг ребенка, в сущности, не уравновешен: незрелая кора часто не может совладать с напором развитой миндалины.

Созревание коры больших полушарий можно ускорить, если чаще ею пользоваться: дети, которых учат владеть собой, становятся эмоционально уравновешенными раньше, чем дети, с истериками которых никто не пытается бороться. Так происходит потому, что постоянная стимуляция той или иной группы клеток мозга (например, нужных для подавления активности миндалины) обычно делает их чувствительнее, а значит, облегчает активацию этих клеток в дальнейшем. Разница между менее и более чувствительными клетками напоминает разницу между выключенным прибором и прибором, поставленным на паузу. По этим же причинам дети, которые редко активируют свой центр управления эмоциями, могут стать менее уравновешенными взрослыми, потому что соответствующие структуры их мозга не получили требуемой подпитки в критический период развития. Один из самых печальных примеров касается детей из румынских детских домов, усыновленных и удочеренных западными семьями в конце 80-х годов. Пока эти ребята были в детском доме, никто из взрослых не занимался с ними и по-настоящему их не любил. Хотя в новых семьях о детях заботились, у многих из них, когда они выросли, возникали серьезные социальные и эмоциональные проблемы. Вот что рассказывала одна женщина о своей десятилетней приемной дочери: “Никола просто не понимает, что такое любовь. Мы обращаемся с ней так же, как с нашими собственными детьми, но она так этого и не поняла. Похоже, у нее не больше привязанности к нам, чем к кому-либо другому: когда ей хочется внимания, она так же охотно сядет на колени к незнакомому человеку, как к кому-нибудь из нас. Она довольно сообразительна, но не может научиться заботиться о других. Например, она никогда не смывает за собой в туалете. Мы говорили ей неоднократно, но ей и дела нет. Она поступает так не нам назло. Похоже, ей просто не приходит в голову, что мы живем рядом с ней”15.

Гарри Чагани из мичиганской Детской больницы провел томографические исследования мозга некоторых из этих детей и обнаружил, что почти у всех наблюдаются явные функциональные отклонения в различных областях мозга, связанных с эмоциями: “В нашем развитии есть очень непродолжительный период, в течение которого человек должен получить необходимую эмоциональную стимуляцию, чтобы испытывать соответствующие эмоции в дальнейшем. У этих детей такой период был пропущен, и работа их мозга красноречиво об этом говорит”16.

Однако антисоциальное и эмоционально несдержанное поведение — далеко не во всем продукты воспитания. Результаты сравнений поведения однояйцевых близнецов, с рождения росших в разных условиях, указывают на то, что около 50 % изменчивости, связанной с антисоциальным поведением, определяется влиянием генов. В частности, важную роль здесь играет ген белка, расщепляющего в мозге моноамины, особенно дофамин — нейромедиатор, побуждающий человека к действиям. Есть две разновидности гена, одна из которых обеспечивает более повышенный уровень этого белка, чем другая, и поэтому поддерживает гораздо более жесткий лимит концентрации дофамина. “Нокаут” (искусственное выключение) этого гена у мышей делает их агрессивными. Если же снова “включить” ген, поведение мышей возвращается в норму17.

#img_83.jpg

Существуют различия в работе мозга нормальных людей и преступников, совершивших насильственные преступления. Вверху показаны обобщенные результаты сканирования методом ПЭТ для 41 человека (39 мужчин, 2 женщины), обвинявшихся в убийстве и настаивавших на своей невиновности в связи с психическим заболеванием (слева), и для 41 здорового человека (справа). Результаты получены во время выполнения одинаковых заданий, связанных со зрительными стимулами. У убийц заметна меньшая активность лобных долей мозга, нужная для подавления таких эмоций, как ярость. Эта особенность наиболее отчетливо проявлялась у тех, кто совершил убийство в приступе гнева и не планировал его.

Результаты другой работы свидетельствуют о том, что у людей, совершающих насильственные преступления, в префронтальной коре в среднем на и % меньше серого вещества, чем у обычных людей. Кроме того, выяснилось, что у убийц наблюдаются повышенная активность отвечающих за эмоции участков правого полушария и пониженная интенсивность “межнейронного обмена” между полушариями. Это исследование проводил психолог Эдриан Рейн из Университета Южной Калифорнии. Он утверждает, что выявленные различия в активности лимбической системы между убийцами и обычными людьми указывают на то, что первые неспособны нормально испытывать страх и хуже, чем вторые, умеют прогнозировать долговременные последствия каких-либо действий.

Способность коры больших полушарий к подавлению активности миндалины может страдать из-за повреждений соответствующих отделов коры. В ответ на стимулы, означающие угрозу или вызов, активность миндалины может порождать три принципиальных типа реакций: попытки умиротворения противника (нервные проявления дружелюбия, в которых большинству из нас заметна неискренность), реакциистраха или гнева. Небольшие нарушения этой системы, повышающие возбудимость миндалины, могут усиливать проявления гнева и агрессивное поведение. Исследования людей, склонных к импульсивным приступам ярости или агрессии, показали, что у них часто наблюдаются соответствующие повреждения или нарушения работы мозга. Похоже, иногда такие повреждения могут полностью разрывать связь между примитивными порывами гнева и “я”, которое в норме держит их в узде. По-видимому, именно с этим связан случай в кампусе Техасского университета в Остине августа 1966 года. 25-летний студент Чарльз Уитмен, прихожанин местной церкви, участвовавший в благотворительности и ранее служивший в морской пехоте, поднялся на башню и открыл стрельбу из винтовки. За полтора часа он застрелил тринадцать человек и ранил еще тридцать, пока его самого не убил полицейский. Перед этим Уитмен убил жену и мать, которых, судя по всему, искренне любил.

Незадолго до бойни Уитмен начал беспокоиться по поводу приступов тяги к насилию, которые ему становилось трудно контролировать. Мы точно знаем об этом потому, что ему была свойственна так называемая гиперграфия — навязчивая тяга все подробно записывать. Многие из его записей кажутся адресованными другой половине раздвоенной личности. “КОНТРОЛИРУЙ приступы злобы, — писал Уитмен. — Не иди у нее на поводу. УЛЫБАЙСЯ, это заразительно. НЕ БУДЬ агрессивным. ПРЕКРАТИ ругаться. КОНТРОЛИРУЙ гнев, СОПРОТИВЛЯЙСЯ злобе”. В другой записке говорится: “Я не совсем понимаю, что заставляет меня печатать это письмо... Я себя не понимаю в последнее время... У меня множество странных, иррациональных мыслей. Они посещают меня снова и снова, и мне приходится прилагать огромные усилия, чтобы сосредоточиться... Я желаю, чтобы после моей смерти провели вскрытие и разобрались, нет ли у меня каких-то физических нарушений”.

Желание Уитмена сбылось, и вскрытие, как он и подозревал, показало, что с его мозгом не все было в порядке. На миндалину давила опухоль размером с грецкий орех, в результате чего эта структура могла ни с того ни с сего возбуждаться так сильно, как в норме могло бы случиться лишь в случае большой опасности или серьезного вызова. Медицинские авторитеты того времени спорили, в этом ли была причина поступков Уитмена (о спорах свидетельствует “Отчет о трагедии, вызванной Чарльзом Дж. Уитменом” от 8 сентября 1966 года, хранящийся в архиве штата Техас). Но в 1966 году нейронаука еще только зарождалась. Хотя уже было известно, что сильная стимуляция миндалины может вызывать агрессию, проявления страха и вспышки примитивных эмоций, психиатрия по-прежнему находилась под сильным влиянием фрейдизма и других форм психоанализа. Идея, что физическое нарушение может более или менее самостоятельно вызывать длительные и явно преднамеренные насильственные действия, диссонировала с представлениями, господствующими в то время.

Но бывают шокирующие случаи, когда люди совершают насилие бессознательно. Даже без осознания таких действий агрессивные побуждения могут задействовать отделы мозга, способные ставить четкие цели и осуществлять план действий, направленный на их достижение. Это произошло с молодым канадцем Кеннетом Парксом. Однажды он заснул перед телевизором за просмотром передачи “Субботний вечер в прямом эфире”. Примерно через час он встал, сел в машину, включил зажигание и выехал на дорогу, проехал 22 километра и явился в дом своих тестя и тещи; избил тестя до потери сознания, а тещу ударил ломом, после чего зарезал ее; вернулся в машину и приехал в полицейский участок, где объявил: “По-моему, я убил каких-то людей...” На суде Паркс настаивал на своей невиновности. Он признал, что его тело совершило все вышеописанное, но утверждал, что сам он в это время спал и проснулся только в полицейском участке, где увидел, что с его рук капает кровь. Специалисты подтвердили правоту Паркса, исследовав его мозг и обнаружив у него характерные признаки сомнамбулизма. На суде стало известно, что он был человеком доброжелательным и законопослушным и к тому же, как свидетельствовали все, кто его знал, исключительно хорошо относился к тестю и теще. Суд оправдал его на том основании, что, по сути, преступление совершил не он.

Это не единственный случай. Известны по крайней мере 68 случаев убийств, предположительно совершенных во сне. В тех, что произошли в последние годы, суд признавал убийц невиновными, принимая во внимание результаты сканирования их мозга, выявившие признаки склонности к сомнамбулизму18.

Известны случаи, когда спящие ездили на лошадях, готовили еду, украшали жилище, а также один случай, когда спящий пытался починить холодильник. Лунатики могут разговаривать (хотя и не особенно осмысленно) и часто едят, хотя во сне их умение вести себя за столом обычно оставляет желать лучшего. Одна женщина ела сигареты со сливочным маслом. Другая делала бутерброды с кошачьим кормом. Некий итальянец съел часы. Хотя такое поведение может выглядеть осознанным, это впечатление обманчиво: исследователи, которым удалось заставить сомнамбулу лечь в аппарат для сканирования мозга, обнаружили, что лобные доли оставались почти полностью отключенными. Хотя поведение казалось целеустремленным, в мозге горело недостаточно “света”, чтобы предполагать действия, преднамеренные в том смысле, который вкладывает в это понятие законодатель19.

Однако случай Паркса нельзя объяснить функциональными нарушениями лобной доли. Какой механизм мог привести к тому, что человек совершил акт насилия, но ничего не запомнил? Такие действия могут быть результатом эпилептического припадка. Миндалина — особенно чувствительная часть мозга, и для возбуждения ее клеток достаточно очень слабой электрической стимуляции. Поэтому она особенно подвержена действию эпилепсии: припадки нередко начинаются как раз там и оттуда распространяются. По-видимому, начинающееся возбуждение миндалины, предшествующее припадку, и вызывает то предшествующее потере сознания чувство страха и недоброго предчувствия, о котором упоминают эпилептики.

Колин Блейкмор, профессор физиологии из Оксфорда, описывает в одной из своих книг случай 10-летней пациентки Джули, у которой начались приступы паники и странные эпизоды полусонного состояния, во время которых она сама не знала, что делает. “На меня иногда находит такое странное чувство, — рассказывала она, — странное, как черт знает что. Пугающее чувство, что сам не управляешь поступками своего тела”. Однажды в таком состоянии она ударила женщину ножом в сердце. Впоследствии Джули обследовал бостонский нейрохирург Винсент Марк. Он ввел ей электроды глубоко в мозг, так что один проник в миндалину, а другой располагался рядом, и пускал слабый электрический ток. При стимуляции одного участка Джули стала заламывать руки и колотить по стене, как будто в приступе ярости. Сразу после стимуляции она пришла в себя и совершенно не помнила случившегося. Марк определил обнаруженный участок как базолатеральное ядро миндалины. Он выжег этот участок, и приступы агрессии у Джули прекратились. По-видимому, их вызывали непродолжительные всплески беспорядочной мозговой активности, как при эпилептическом припадке, сосредоточенные лишь в одном ядре миндалины.

Если “бессознательные” насильственные действия подчиняются сознанию не больше, чем коленный рефлекс, представляется бессмысленным, как, впрочем, и несправедливым, наказывать тех, кто их совершает. Но что делать? Может, за неимением лучших средств таких людей и стоит сажать в тюрьму, но если картирование мозга позволит разобраться в том, что у них в голове (есть основания на это надеяться), в нашем распоряжении вполне могут оказаться средства и получше.

 

Страх

Фобии относятся к расстройствам, особенно сильно мешающим людям жить. Это ничего, если фобия связана с чем-либо, чего просто избежать. Например, боязнь полетов может ограничивать выбор профессии и места отдыха, но не мешает человеку полноценно жить и не требует постоянного сопротивления своему недугу. Но есть и другие фобии, жить с которыми гораздо тяжелее.

Пациентка по имени Джозефина боится куриных ножек. Собираясь на званый обед, она всегда предупреждает об этом хозяев. Однажды, когда хозяева упустили это из виду и подали Джозефине тарелку с ногой петуха, тушенного в вине, это вызывало у нее столь резкую реакцию, что в отделении скорой помощи оказалась не только Джозефина, но и хозяин дома. С тех пор она старается обедать только дома.

Как возникают фобии, почему ими сложно управлять? Возможность развития некоторых разновидностей страхов, судя по всему, составляет одно из врожденных свойств мозга, что-то вроде отголоска эволюционной памяти о том, что могло представлять опасность для далеких предков. Результаты экспериментов на детенышах животных и наблюдений за младенцами показывают, что и у тех, и у других есть связанные с определенными стимулами инстинктивные реакции страха. Эти реакции не всегда наблюдаются при первом столкновении с вызывающими их объектами, но если знакомство с объектом сопровождается хотя бы слабым намеком на то, что он может представлять опасность, у детеныша или младенца сразу вырабатывается глубокая и устойчивая боязнь.

Так, детеныши обезьян, родившиеся в неволе, не демонстрируют врожденного страха перед змеей. Но если показать детенышу змею и прокрутить видеозапись реакции страха, проявляемой другой обезьяной, змеи начнут приводить детеныша в ужас. Этого не происходит, если демонстрировать, например, цветок. По-видимому, головной мозг приматов от рождения запрограммирован на боязнь змей, но соответствующая реакция может активироваться лишь после поступления соответствующего сигнала. У каждого вида встречаются фобии, связанные с объектами, которые могли представлять для его предков опасность. В случае людей к таким объектам относятся змеи и другие рептилии, пауки, хищные птицы, собаки и высота. Эволюционные корни этих страхов очевидны: фобии, связанные с объектами, представляющими для нас наибольшую опасность сегодня, такими как автомобили или огнестрельное оружие, встречаются значительно реже.

Это не означает, что в мозге новорожденных имеется коллекция образов потенциально опасных явлений. Дело скорее в том, что их мозг от рождения склонен определенным образом реагировать на некоторые простые стимулы, такие как парящие над головой большие объекты, пресмыкание по земле, звуки рычания и так далее. Кроме того, люди, по-видимому, обладают врожденной способностью распознавать некоторые позы и жесты других людей как пугающие: например, характерное положение тела человека, согнувшегося от боли во время сердечного приступа, производит жуткое впечатление даже на наблюдателей, прежде ни с чем подобным не сталкивавшихся и не понимающих, что происходит.

Однако “естественные” страхи — это еще не фобии. Большинству из нас несложно, осознав, что конкретная змея или конкретный паук не представляют опасности, взять себя в руки. Люди, страдающие фобиями, на это не способны. Их страх не связан с подлинной опасностью и может сам представлять угрозу, мешая человеку разумно действовать. Например, человека, страдающего боязнью высоты, может в прямом смысле парализовать страх, не позволяющий ему спуститься по лестнице из окна горящего здания.

Фобии не имеют значения для выживания. Так что превращает страх в фобию? Фрейд утверждал, что иррациональные страхи возникают оттого, что предмет страха становится символом чего-либо другого, действительно страшного, но по какой-то причине слишком постыдного или ужасного, чтобы человек это признал. Один из самых известных случаев фобии, подробно исследованных Фрейдом, касался мальчика по имени Ханс, который боялся лошадей с тех пор, как однажды увидел, как на улице упала лошадь. Фрейд пришел к выводу, что боязнь лошадей у Ханса была связана с бессознательным Эдиповым комплексом: мальчик испытывал тайное влечение к собственной матери, но боялся, что отец кастрирует его, и эта боязнь была вытеснена боязнью лошадей. Теперь уже доказано, что подобные объяснения далеки от действительности. Оказалось, фобии можно даже вызывать искусственно, путем вмешательства в фундаментальные механизмы работы мозга, и для объяснения этих расстройств не нужно привлекать сложные когнитивные явления, такие как символизм, чувство вины и тайные влечения.

Корни фобий кроются в выработке условных рефлексов — процессе, продемонстрированном более века назад российским физиологом Иваном Павловым. Он показал, что когда звук колокольчика получает в мозге собаки ассоциацию с пищей, такого звука оказывается достаточно, чтобы вызвать у животного слюноотделение. Результаты проведенных впоследствии аналогичных экспериментов доказали, что не только слюноотделение, но и страх могут вызывать посторонние, но ассоциированные с ним стимулы. Новейшие исследования в этой области, особенно работы Джозефа Леду, проливают свет на нейрональные механизмы, лежащие в основе вызывающих реакцию страха условных рефлексов. Эти исследования открывают нам причины фобий, патологической тревоги, признаков паники и посттравматических стрессовых расстройств и указывают новые пути лечения этих недугов.

Страх, вызываемый условным рефлексом (в отличие от обычного страха, имеющего рациональные основания), представляет собой особую разновидность памяти. В отличие от большинства воспоминаний, для его сохранения не требуется постоянного возобновления в памяти. Его даже не обязательно запоминать сознательно. Чтобы разобраться в механизме его формирования, рассмотрим, что происходит с информацией о чем-то потенциально страшном, когда она попадает в мозг. Все сведения от органов чувств, поступающие в мозг, попадают сначала в таламус, где они сортируются и перенаправляются в соответствующие области мозга для обработки. В случае стимулов, связанных с эмоциями, таких как вид змеи в траве, полученная информация направляется одновременно двумя проводящими путями. Оба они ведут в миндалину — систему сигнализации нашего мозга и генератор эмоциональных реакций. Однако траектории у них разные.

Первый путь ведет вначале в зрительную кору, расположенную в задней части мозга. Зрительная кора анализирует эту информацию и посылает дальше сообщение о результатах проведенного анализа. Пока это только сообщение, что здесь, в траве, сейчас присутствует нечто длинное, тонкое, извивающееся и с узором на спине. Теперь в дело вступают зоны распознавания, решающие, что это там длинное и извивающееся. Переработанная информация, уже помеченная как информация о змее, вызывает извлечение из долговременной памяти хранящихся там знаний о змеях (животные — разные виды — бывают опасными). Все эти элементы составляются вместе, формируя сигнал: “Змея”. Этот сигнал поступает в миндалину, где побуждает наш организм к действиям.

Как видите, первый путь длинный и извилистый. Учитывая, что ситуация требует срочных мер, дополнительно понадобилась система быстрого реагирования. Она работает за счет второго пути, также идущего от таламуса. Таламус располагается недалеко от миндалины и связан с ней толстой полоской нервной ткани. Миндалина, в свою очередь, тесно связана с гипоталамусом, который управляет реакцией драки или бегства. Эти связи формируют путь, который Леду назвал “быстрым и грязным” и по которому информация может проноситься от глаз к мышцам тела за миллисекунды.

Наш мозг похож на айсберг Джозеф Леду, Профессор Нью-Йоркского университета

В книге “Эмоциональный мозг” нейропсихолог Джозеф Леду описывает свои эксперименты, показавшие значение эмоции как механизма выживания.

У нас в мозге нет “отдела эмоций”, как нет некоей системы, отвечающей исключительно за эмоции. Чтобы разобраться в разнородных и трудноуловимых явлениях, которые мы называем эмоциями, нужно рассматривать каждую из них отдельно.

Каждая из систем, управляющих нашими эмоциями, сформировалась в ходе эволюции для решения своего набора задач из числа тех, с которыми сталкивались наши предки, и каждая имеет свою нейронную основу. Система, которой мы пользуемся для защиты от опасности, отличается от той, что служит нам для производства потомства, и чувства, возникающие у нас в результате активации этих систем (страх и половое наслаждение), не имеют общих корней.

Корни систем нашего мозга, отвечающих за поведение, связанное с эмоциями, лежат в далеком эволюционном прошлом. Для выживания любого вида животных, в том числе человека, требуется кое-что делать: питаться, избегать опасности и размножаться. Это в равной степени относится и к насекомым, и к рыбам, и к людям. Нервные системы, обеспечивающие осуществление указанных функций, довольно похожи у всех животных, обладающих головным мозгом. Отсюда следует, что если мы хотим понять, что значит быть человеком, нужно разобраться в том, что нас объединяет с другими животными и что отличает от них.

Никто не знает, есть ли у животных сознание, и поэтому никто не знает, способны ли они испытывать осознанные чувства. Но для успешной работы эмоциональных систем и не требуется осознанных чувств. Не нужны они и для функционирования базовых эмоциональных систем человека. Эмоциональные реакции по большей части генерируются бессознательно. Фрейд попал в точку, когда назвал сознание лишь надводной частью айсберга человеческой психики.

#img_85.jpg

Из лимбической системы в кору поступает больше нейронных сигналов, чем из коры в лимбическую сиаему. Это означает, что эмоциональная часть мозга обладает большей властью над нашим поведением, чем рациональная часть.

Наши осознанные эмоции существуют, в некотором смысле, лишь для отвода глаз: вызываемые ими чувства и формы поведения — это поверхностные проявления, тон которым задает работающий в глубине бессознательный механизм... Наши эмоции — это скорее то, что с нами происходит, чем то, что мы сами заставляем произойти. Мы постоянно пытаемся управлять эмоциями, но при этом, по сути, только перестраиваем окружающий мир так, чтобы он вызывал у нас определенные эмоции. Непосредственно управлять эмоциями мы не можем. Любой, кому доводилось пытаться изобразить эмоции, которых нет, знает, какое это неблагодарное занятие. Контроль нашего сознания над эмоциями слаб, и чувства часто вытесняют мысли, в то время как мысли обычно тщетно пытаются вытеснить эмоции. Это происходит потому, что само устройство нашего мозга ставит эмоции в привилегированное положение: связи, ведущие из эмоциональной системы в когнитивную, гораздо сильнее связей, ведущих в обратном направлении.

Условно-рефлекторный страх, судя по всему, возникает именно в ответ на информацию, идущую по этому короткому пути. Большинство воспоминаний первоначально кодируются гиппокампом — крошечным, но необычайно важным ядром лимбической системы. Именно там хранятся недавние сознательные воспоминания, и те из них, которым суждено войти в состав постоянного интерьера мозга, именно оттуда перенаправляются в долговременную память. На это требуется немало времени: пока воспоминание не будет передано на хранение в кору больших полушарий, иногда проходит около трех лет. Те люди, у которых гиппокамп оказывается серьезно поврежден (к счастью, это случается редко), не в состоянии вспомнить ничего из сравнительно недавних событий и не могут надолго запомнить ничего нового.

Однако гиппокамп, судя по всему, отвечает за формирование не всех воспоминаний. У одной пациентки этот отдел мозга был поврежден так сильно, что она не могла удерживать в памяти ничего дольше нескольких секунд. Врач вынужден был всякий раз представляться заново. При этом он обычно пожимал ей руку. Однажды он спрятал в ладони булавку, и пациентка укололась. Через несколько минут она, казалось, забыла об этом, но при следующей встрече с доктором, когда он протянул руку, пациентка отказалась ее пожать. Она не могла объяснить, почему: просто боялась. Укол произвел на нее неизгладимое впечатление.

Результаты недавних исследований указывают на то, что бессознательные воспоминания, подобные этому, хранятся в миндалине, которую никто прежде не считал местом хранения памяти. Джозеф Леду полагает, что миндалина записывает бессознательные воспоминания примерно так же, как гиппокамп записывает сознательные. Когда мы вспоминаем что-либо, система, связанная с гиппокампом, вызывает в нашей памяти осознанные образы, в то время как система, связанная с миндалиной, может вызывать своего рода физические воспоминания, воспроизводя состояние тела (например, сильное сердцебиение, потение рук и тому подобное), возникшее при получении опыта, который мы вспоминаем.

В некоторых областях мозга при депрессии наблюдается повышенная активность. По-видимому, именно она создает порочный круг негативных ощущений: а) передняя часть поясной извилины концентрирует внимание на негативных ощущениях, б) боковая часть префронтальной коры удерживает неприятные воспоминания в сознании, в) средняя часть таламуса стимулирует миндалину, г) миндалина создает негативные эмоции.

Если воспоминание закрепляется в миндалине, оно может быть почти неуправляемым и вызывать столь сильные физические реакции, что человеку приходится снова переживать травмировавшие его события и вновь испытывать ужасные ощущения. Этот недуг называют посттравматическим стрессовым расстройством. Он отчетливо связан с конкретным опытом, как и большинство страшных воспоминаний. Однако иногда обеспечиваемые миндалиной бессознательные воспоминания охватывают нас, не сопровождаясь сознательными воспоминаниями, которые позволяли бы понять, какое событие в свое время вызвало такие эмоции. Иррациональный страх может быть смутным, а может быть и внезапным и сильным, в виде приступа паники. Если такие ощущения возникают в результате сознательно воспринимаемого стимула, они могут проявляться как фобия.

Бессознательные воспоминания особенно часто формируются во время стресса, потому что выделяемые в этом состоянии гормоны и нейромедиаторы повышают возбудимость миндалины. Влияют они и на обработку сознательных воспоминаний.

Во время событий, вызывающих у человека психологическую травму, его внимание сильно сконцентрировано, и на что бы оно ни обратилось, будь то нечто связанное с этими событиями или постороннее, предмет, оказавшийся в центре внимания, запечатлевается в особенно ярком, “вспыхивающем” воспоминании. Если же травма исключительно тяжела или сохраняется надолго, выделяемые в избыточном количестве гормоны стресса могут подавлять активность гиппокампа или даже повреждать его. Поэтому воспоминания о трагическом событии или тяжелом периоде жизни часто бывают фрагментарными.

Эти механизмы явно задействованы в синдроме восстановленной памяти. Вероятно, поэтому у людей нередко не остается осознанных воспоминаний о ключевом элементе какого-либо ужасного события. Например, бывает, что жертва ограбления отчетливо помнит, как выглядел пистолет, но не может вспомнить лицо грабителя. Однако впоследствии у пострадавшего вырабатывается неприязнь, скажем, к бородатым, горбоносым и синеглазым людям: черты преступника не отложились в сознательной памяти, но отложились в бессознательной.

В экспериментах, где испытуемых просят думать о чем-то грустном, у женщин (вверху) обычно наблюдается больше активности в эмоциональных отделах мозга, чем у мужчин (внизу). По-видимому, женщинам в среднем свойственны более сильные эмоциональные реакции на собственные мысли и воспоминания

Леду продемонстрировал, что у крыс условно-рефлекторный страх вполне может быть вызван стимулом, не воспринимаемым сознательно. Он вначале неоднократно давал крысе услышать звук определенной высоты и одновременно испытать слабый удар током. Через некоторое время животное, как и положено, проявляло признаки страха даже тогда, когда звук не сопровождался электрическим ударом. Тогда Леду удалял крысе слуховую кору (отвечающую за восприятие звуков), оставляя нетронутыми остальные детали механизма восприятия звуков (в частности, уши). Если бы подобной операции подвергли человека, он остался бы неспособен сознательно воспринимать звуки, так что в той степени, в какой животные вообще могут обладать сознанием (эту степень оценивают по-разному), у крысы операция должна была привести к аналогичным последствиям. Когда крыса восстановилась после операции, Леду снова включил тот же звук. Теперь животное ничего не слышало. И все же оно по-прежнему проявляло признаки страха. Судя по всему, хотя крыса ничего не слышала, ее таламус и миндалина все же регистрировали звуки, вызывая эмоциональную реакцию.

Это помогает понять, как возникают страхи и фобии, кажущиеся совершенно иррациональными. Кроме того, становится ясно, почему они усиливаются в периоды стресса, когда миндалина возбуждается под действием поступающих в кровь стрессовых гормонов. Возможно, именно повышенной возбудимостью миндалины объясняются другие иррациональные страхи, нередко вырабатывающиеся у страдающих фобиями людей, если они живут в постоянной тревоге или в состоянии хронического стресса. Леду назвал короткий путь в миндалину не только “быстрым”, но и “грязным” потому, что по нему может поступать “неочищенная” информация. Например, крыса, у которой он искусственно вызвал глухоту, плохо отличала звук, которого она боялась, от похожих звуков. Воспоминания, записанные в миндалине, также, по-видимому, обычно не столь отчетливы, как воспоминания, обрабатываемые гиппокампом, и одна боязнь может легко перетечь в другую, когда гормоны стресса приводят миндалину в состояние бурного возбуждения.

Итак, открыт вероятный механизм возникновения иррациональных страхов. Но как с ними бороться? Мы можем влиять на нормальные страхи и даже избавляться от них, думая об их причинах и “замазывая” воспоминания новыми образами. Всякий раз, когда воспоминание всплывает в сознании, оно становится пластичным и переплетается с текущим психическим состоянием. Затем оно вновь записывается и остается “твердым” до тех пор, пока мы его еще раз не обдумаем и не прочувствуем.

Воспоминания, вызывающие психологические травмы, устойчивее обычных эпизодических воспоминаний потому, что их не так-то просто извлечь на свет и перенастроить. Но у нас, по-видимому, есть выход. На крысах было показано, что травмирующие воспоминания можно стирать посредством стимуляции части префронтальной коры, которая подавляет работу миндалины20.

Еще одна возможность связана с искусственным нарушением нормального закрепления страшных воспоминаний путем изменения молекулярных процессов, обеспечивающих это закрепление. Эксперименты показали, что у мышей для длительного хранения страшных воспоминаний требуются работающие в мозге особые белки. Один из них, Ras-GRF, кодируется единственным геном. Риккардо Брамбилла и Рюдигер Клейн из Европейской молекулярно-биологической лаборатории в Гейдельберге вывели линию мышей, у которых отсутствует ген белка Ras-GRF. Мозг мутантов выглядит нормальным, но их поведение оказалось странным. Брамбилла и Клейн помещали мутантных и нормальных мышей в клетку, где животные получали удар током. Затем их извлекали из клетки, а через час давали возможность вновь в нее зайти. Ни мутанты, ни нормальные животные туда не вошли. На следующий день мышам предоставили возможность вернуться в “пыточную камеру”. Нормальные мыши не пожелали это сделать. Мутантные бодро проследовали в клетку: судя по всему, воспоминания v них улетучились.

Возможно, у людей белок Ras-GRF работает иначе. Маловероятно, что в практику войдут манипуляции с генами, лишающие способности надолго запоминать страхи. Но открытие факта, что единственное вещество может играть столь отчетливую роль в формировании воспоминаний, заставляет предположить, что удастся разработать препараты, способные видоизменять или стирать невыносимо тяжелые воспоминания.

Люди, страдающие депрессией, демонстрируют аномальные формы активности некоторых областей коры лобных долей. Боковая область (вверху), ответственная за осознанные действия, отличается пониженной активностью, в то время как средняя область (внизу), отвечающая за сознательное восприятие эмоций, напротив, гиперактивна. Такому человеку не хочется ничего делать, а собственное эмоциональное состояние воспринимается им с нездоровой остротой.

Пока же бороться с условно-рефлекторными страхами исключительно сложно. Старинный способ лечения состоит в том, чтобы вновь и вновь предъявлять человеку (или животному) предмет его боязни, пока на смену ассоциации этого предмета с опасностью не придет ассоциация — с безопасностью. Но это все сознательные ассоциации, и формируются они в средней части префронтальной коры. Представления, определяемые корой, могут подавлять установки, определяемые миндалиной, но не стирать их. Поэтому в случаях, когда гормоны стресса поступают в кровь и миндалина начинает “искрить”, человек, научившийся контролировать фобию, может вновь испытать приступ сильнейшего страха.

 

Самое мрачное место

Когда депрессия перешла в самую тяжелую фазу, Дженнифер стала думать, что она мертва. Врачи обращали ее внимание на то, что у нее бьется сердце, что она дышит и что ее тело остается теплым, но она настаивала: это не обязательно означает, что человек жив, ведь она мертва21.

Самые ранние свидетельства о людях, которые считали, что они мертвы, относятся к 1788 году, когда швейцарский естествоиспытатель Шарль Бонне описал случай пожилой дамы, настаивавшей на том, чтобы ее обрядили в саван и положили в гроб. Ухаживавшая за ней дочь отказывалась это делать, но дама была столь настойчива, что добилась своего. Лежа в гробу, она стала выражать недовольство саваном, жалуясь на его не совсем правильный цвет. Затем она уснула. Дочь вместе со слугами перенесла ее на кровать, но когда дама проснулась, то была возмущена и потребовала, чтобы ее положили обратно в гроб и похоронили. Хоронить ее отказались, но в гроб все-таки положили. Там она прожила несколько недель, после чего эта странная идея улетучилась из ее головы22.

Убежденность в своей смерти встречается настолько часто, что получила особое название — синдром Котара. Он связан с определенными повреждениями мозга (обычно височной доли правого полушария), искажающими восприятие окружающего. Однако указанный отдел головного мозга поврежден у довольно многих. По-видимому, для возникновения этой идеи требуется еще один фактор: глубокая депрессия.

Патологическая депрессия отравляет жизнь. Ощущения отчаяния, вины, изнеможения, тревоги, горя и собственной неполноценности часто приводят к тому, что пациенты желают себе смерти, и каждый седьмой из них совершает самоубийство. Возможно, в крайних проявлениях депрессия может так истощать силы, что человеку оказывается легче поверить в собственную смерть, чем в то, что жизнь может быть столь мучительна.

Неужели жажда жизни и само ощущение “живости” основаны на химических и анатомических особенностях мозга? Еще лет двадцать назад этот вопрос мог показаться глупым, но с тех пор миллионам людей удалось преодолеть желание умереть. Благодаря антидепрессантам они возродились. Причинно-следственная связь нашего настроения с материальной активностью мозга уже не вызывает сомнений.

Глубокая депрессия — это не одна болезнь, а симптом нескольких разных расстройств, в основе которых, по-видимому, лежат разные аномалии мозга. Исследования с использованием методов нейровизуализации показали, что выявить механизмы, приводящие к развитию таких расстройств, непросто. Например, у людей, страдающих депрессией, обычно снижена общая активность мозга: в нем происходит меньше процессов, чем следовало бы. По-видимому, с этим связаны характерные для таких людей вялость и пониженная возбудимость. Однако депрессию легко спутать с тревожностью, которой она часто сопровождается и которая проявляется в повышенной активности мозга (по крайней мере, в некоторых его отделах).

Еще одна проблема связана с загадочным поведением передней поясной коры (ППК), расположенной в передней части мозга и идущей по дну внутреннего края глубокой борозды, разделяющей полушария. В эволюционном плане эта область древнее, чем наружная поверхность мозга. ППК соединена с лежащими под ней структурами лимбической системы толстыми нервными путями. Сюда поступают сигналы от великого множества проводящих путей, ведущих из бессознательных частей мозга, а также из областей коры, ответственных за мышление. Сигналы, связанные с нашими побуждениями, желаниями и бессловесными воспоминаниями, поступают в ППК из глубины мозга, а новости о наших планах, идеях и фантазиях — с поверхности.

ППК обеспечивает выполнение того, что мы делаем по собственной воле, и играет ключевую роль в создании сопровождающего такие действия ощущения себя как действующего лица. Кроме того, по-видимому, она создает у нас чувство “живости”, столь привычное, что мы его, как правило, не замечаем. По-видимому, именно ответственные за это чувство структуры ППК выключены у людей, страдающих синдромом Котара. Результаты одного исследования свидетельствуют, что при депрессии наблюдается пониженная активность самой передней части ППК — места, где прямо над ней располагается кора лобной доли23. Впрочем, впоследствии были получены иные результаты, указывающие на то, что этот участок (или участок, близкий к нему настолько, что их трудно разделить) отличается у людей, страдающих депрессией, напротив, повышенной активностью24. Более того, было показано, что стимуляция этого участка с помощью слабого тока вызывает ослабление симптомов депрессии25.

Наиболее вероятное объяснение состоит в том, что данный участок мозга может демонстрировать повышенную активность в ответ на нечто хорошее прежде всего у людей, настроенных в целом оптимистично. Может показаться, что данный участок отвечает в основном за позитивные ощущения. Но у людей в состоянии депрессии тот же участок может реагировать, напротив, на что-либо плохое.

К числу других областей, “мертвых” у людей, которые страдают депрессией, относятся части теменной доли и верхняя часть височной доли. Они связаны с концентрацией внимания, особенно на внешних событиях. Возможно, поэтому такие люди сильнее сосредоточены на собственных проблемах26.

Гиперактивность в этих областях мозга связана с маниакальным синдромом, для которого характерны повышенная возбудимость, эйфория и уверенность в себе. Одно из его типичных проявлений состоит в усиленном ощущении осмысленности всего окружающего. Люди, страдающие крайними формами этого синдрома, нередко считают, что им открылся некий план, связывающий события и вещи в единое целое. Это чувство свойственно также людям, страдающим паранойей, в которую маниакальный синдром иногда переходит. Паранойя — один из симптомов некоторых разновидностей шизофрении, которая, в свою очередь, связана с колебаниями уровня дофамина — нейромедиатора, активирующего префронтальную кору. Поэтому открытие аномальной активности префронтальной коры при депрессии хорошо согласуется с другими данными27.

Возможно, некогда депрессия способствовала выживанию. Состояния, похожие на нее, наблюдаются у животных, оказавшихся в крайне неприятных ситуациях, с которыми они ничего не могут поделать. Известны случаи, когда животные, привыкшие доминировать, теряют высокий социальный статус и демонстрируют признаки депрессии. Возможно, в таких ситуациях депрессия обеспечивает экономию энергии или предотвращает дальнейшую борьбу, сопряженную с риском для жизни. Но людям депрессия помогает редко, и нам следует от нее избавиться, как и от шерсти и хватательных задних конечностей. Естественный отбор работает медленно, но его, к счастью, начинает обгонять человеческая изобретательность, дающая психологические и фармацевтические методы лечения депрессии.

Анатомия радости

Счастье — это не одно простое психическое состояние. Начнем с того, что у людей весьма разные представления о счастье, и очень сложно выделить конкретные нейронные механизмы, лежащие в его основе. Но мы можем назвать его основные составляющие:

· физическое удовольствие,

· отсутствие негативных эмоций,

· чувство осмысленности происходящего. Чувство удовольствия возникает в результате выброса дофамина в системе удовольствия в мозге. Такой выброс могут вызывать простые сенсорные или сексуальные стимулы, а могут и более сложные причины, например, вид возлюбленного или возлюбленной. Однако сохраняется это чувство лишь до тех пор, пока приток нейромедиатора не прекратится.

Для ощущения счастья необходимо отсутствие негативных эмоций, потому что при возникновении сильного чувства страха, гнева или огорчения чувство удовольствия сразу ослабевает. За негативные эмоции отвечает миндалина, поэтому для их отсутствия нужно, чтобы эта часть лимбической системы оставалась неактивной. Активность миндалины подавляется при напряженной работе над мысленными заданиями, в которых не задействованы сильные эмоции. Именно поэтому говорят, что труд — источник счастья.

Миндалина играет определенную роль и в выработке положительных эмоций, хотя, как и в случае с отрицательными эмоциями, для их осознания требуется участие коры лобных долей 28 . Требуется оно и для возникновения всеобъемлющего чувства собственного благоденствия. При этом активируется вентромедиальная область префронтальной коры — один из “мертвеющих” при депрессии отделов мозга. Активность вентромедиальной коры создает у нас ощущение связности: без нее мир кажется нам бессмысленным и нецельным. Гиперактивность этой области может наблюдаться при маниакальном синдроме.

Мания творчества Кей Редфилд Джеймисон Профессор психиатрии Медицинский факультет Университета им. Джонса Хопкинса

Многие творческие личности обладают рядом общих черт с людьми, страдающими маниакально-депрессивным психозом: способностью нормально функционировать после немногих часов сна, умением с полной отдачей концентрироваться на работе и склонностью испытывать то одни, то другие сильные эмоции. Депрессивная фаза характеризуется у них сомнениями, обдумыванием и колебаниями, а маниакальная — энергичностью и решительными действиями.

Зависимость между психическим состоянием и творческой плодовитостью можно наблюдать на примере немецкого композитора Роберта Шумана: известен год создания и номера всех его произведений. Больше всего музыки он сочинил во время гипоманиакальных периодов, меньше всего — во время периодов депрессии. Его родители страдали клинической депрессией, а двое других родственников покончили с собой. Сам Шуман пытался покончить с собой дважды и умер в психиатрической лечебнице. Один из его сыновей провел в лечебнице дольше тридцати лет.

#img_89.jpg

В конце 80-х годов, проводя творческий отпуск в Англии, я начала работать над исследованием, посвященным 47 художникам и писателям: живописцам и скульпторам, состоявшим в Королевской академии художеств, драматургам, удостоившимся Премии нью-йоркских театральных критиков или Премии газеты “Ивнинг стандард” за драматургию, а также поэтам, стихи половины которых вошли в “Оксфордскую антологию поэзии XX века”.

Я обнаружила, что среди этих художников, скульпторов, писателей и других людей искусства диагностическим критериям расстройств настроения удовлетворяли 30 %, в то время как среди населения в целом этот показатель составляет всего 5 %. Среди поэтов в серьезном психиатрическом лечении нуждалось 50 % — больше, чем среди представителей какой-либо другой группы.

Страдания отвергнутых Хелен Фишер Сотрудница Центра исследований эволюции человека при факультете антропологии Ратгерского университета

Хелен Фишер — специалист по биологической антропологии, автор пяти книг: об эволюции и будущем человеческой сексуальности, о моногамии, супружеской неверности и разводах, об отличиях между полами в строении и работе мозга, о химических основах влюбленности и о типах человеческих личностей и причинах выбора предмета любви.

Расставаться с любимыми тяжело. Но когда вынужденное расставание уже свершилось, наступают страдания, которые могут оказаться еще тяжелее. Сознание могут переполнять безнадежность, страх, гнев, одиночество, тоска. Что происходит в мозге человека, когда его жизнь катится под откос из-за того, что его бросили, отвергли? Наверное, худшее, что может произойти в таких случаях, — это превращение тоски по любимой или любимому в навязчивую идею. Это состояние называют фрустрационным влечением. Влюбленность от сознания невозможности воссоединения с предметом обожания только усиливается. У многих отвергнутых влюбленных также наблюдается реакция протеста. Современные психиатры разделяют синдром отвергнутых на две общие фазы: протеста и смирения или отчаяния. Судя по всему, соответствующие этим фазам типы реакций (нередко смешанных) связаны с дофаминовой системой головного мозга.

Фаза протеста сопровождается попытками вернуть возлюбленного или возлюбленную. У многих при этом нарушается сон, многие теряют вес, но, охваченные тоской и ностальгией, они посвящают почти все время, силы и внимание предмету своей любви. Они звонят, пишут письма, иногда приходят без приглашения, чтобы попытаться уговорить, упросить, подкупить или соблазнить того или ту, кем они отвергнуты. Когда им это не удается, они часто приходят в ярость, которую психологи называют гневом отвергнутых. Эту страсть, по-видимому, питает дофаминовая система мозга: повышенная активность этого нейромедиатора обеспечивает энергичность, настороженность, концентрацию внимания и целеустремленность, в данном случае направленную на главную цель жизни — соединиться с предметом неразделенной страсти. Эта буря эмоций может показаться непрактичной, неадаптивной. Но иногда протест может увенчаться успехом и привести к возвращению любимого или любимой. Если же такая тактика не приносит успеха, гнев отвергнутого может вызвать отвращение к бывшему предмету любви и способствовать возвращению к нормальной жизни.

Рано или поздно наступает фаза смирения. Отвергнутые окончательно признают свое поражение, приходит черед меланхолии и печали. Исследование, в котором приняли участие 114 человек, отвергнутых возлюбленными менее чем за восемь недель до диагностирования, показало, что у 40 % из них наблюдалась клиническая депрессия, а у 12 % — депрессия от средней до тяжелой. По-видимому, эта реакция также связана с работой дофаминовой системы. Резкое падение уровня дофамина вызывает апатию, грусть и отчаяние. Но как бы ни были тяжелы проявления депрессии, эта реакция также, по-видимому, может иметь эволюционный смысл: она может служить надежным признаком того, что отвергнутым влюбленным нужна поддержка родных и близких. Кроме того, депрессия позволяет страдальцам честнее оценить ситуацию и помогает принять непростые решения, необходимые для выздоровления.

#img_90.jpg

При депрессии наблюдается повышенная активность в передней части передней поясной коры (слева). Если ввести в мозг электроды, стимуляция которых подавляет эту активность, испытуемый отмечает улучшение настроения.

Итак, поведение отвергнутых мужчин и женщин указывает на участие в их реакциях дофаминовой системы: судя по всему, сначала уровень дофамина резко возрастает, а затем резко падает. Чтобы разобраться в том, что при этом происходит в мозге, Люси Браун из Медицинского колледжа им. Альберта Эйнштейна, Артур Арон из Университета штата Нью-Йорк в Стоуни-Брук и я исследовали семнадцать отвергнутых мужчин и женщин с помощью аппарата для сканирования мозга (ФМРТ). Как и следовало ожидать, мы обнаружили активность в вентральной области покрышки — участке, производящем дофамин и распределяющем этот нейромедиатор по многим другим отделам мозга, в частности, по “системе удовольствия”, ответственной за концентрацию внимания, активность и мотивацию. При этом мы обнаружили активность в прилежащем ядре и других отделах мозга, связанных с непреодолимыми желаниями и зависимостями, Влюбленность и вправду обладает многими чертами зависимости: прекрасной, когда все в порядке, но опасной и мучительной, когда влюбленных отвергают.