— Бобер, я Лиса. Бобер, я Лиса. Что нового? Конец связи.

— Лиса, я Бобер. Ничего, кроме потрясной киски, загорает на солнышке. Выглядит одинокой и озабоченной. Конец связи.

— Бобер, я Лиса. Не отвлекайся от работы, Жако.

— Лиса, я Бобер. Прошу прощения, шеф. Конец связи.

— Лиса, я Леопард. У меня подозрение насчет черного «пежо-402», который двигается на север вдоль Рут де Лак. Я его заметил в зеркале заднего обзора и готов поклясться, что он тут проехал дважды. Кружит.

— Лиса, я Ящерица. Леопард что-то не то увидел. Не черный, а серый. И номер у него на бордовой таблице. Господи, ну и жарища. Пойду пройдусь. Морис меня сменит через пять минут. Конец.

— Ящерица, я Лиса. О'кей, только держись подальше от женщин. Осталось всего четыре часа. Вы, ребята, должны радоваться, что у вас такое теплое местечко.

Человек в машине, Лиса, передал микрофон сидящему рядом молодому сотруднику и, достав большой и несвежий носовой платок, утер лоб. Он обливался потом на жарком июльском солнце, прилипал к сиденью, ему хотелось пить. «Патрон слишком много значения придает этим случайным вылазкам, — с раздражением думал он. — Шестнадцать человек на восьми машинах тратят все воскресенье — чего ради? Один шанс на миллион. Жена сердится…»

— Никишева тоже так поймали, шеф?

— Черт, да это два года назад было, а патрон с тех пор прямо свихнулся на своей «системе». Но дважды такого не случается. В этой игре — никогда. Везет только раз в жизни…

Радио щелкнуло:

— Лиса, я Бизон. Лиса, я Бизон. Господа, никто из вас не возражает, если я пойду отолью? Никакого изыска, сами понимаете, просто небольшое и быстрое облегчение.

— Лиса — Бизону. Не трать эфирное время на дурацкую болтовню. Найди подходящее дерево и давай. Конец связи.

— Бизон — Лисе. Найди дерево… О Господи, да тут, кроме деревьев, и нет ничего, а он — найди дерево! Конец связи.

Толстый человек — Лиса — засмеялся и отхлебнул лимонаду из неполной банки. Он взглянул в зеркало заднего обзора и вдруг, сузив глаза, выпрямился и схватился за микрофон. Когда черный «пежо» проезжал мимо на скорости тридцать или около того, он уже орал в микрофон:

— Лиса — всем! Лиса — всем! Черный «пежо-402» с номером советского посольства следует позади меня к западу по шоссе Лоншан. Водитель один, мы его не узнали. Запишите номер: 99772 АР 75. Бизон и Волк, вы на его пути по шоссе Лоншан. Доложите, когда он появится. Конец связи.

— Рыбка на крючке, — сказал водитель Бизона своему напарнику.

— Чепуховая рыбка, барабулька.

— Посмотрим.

Он не отрывал глаз от зеркала, дожидаясь, пока «пежо» появится сзади: вот он! Поднес микрофон ко рту:

— Бизон — Лисе. Он приближается. Скорость около сорока, но замедляет ход. Поворачивает налево, на шоссе Саблоннез. Я его хорошо рассмотрел, шеф. По-моему, это Галевич. А может, и не он. Повернул и направляется к югу от меня по Саблоннез. Конец связи.

Толстяк Лиса следил за советской дипломатической машиной по карте, неловко расстеленной на коленях.

— Двигается по направлению к Ящерице, — сказал он помощнику. — Предупреди.

Тот взял микрофон:

— Лиса — Ящерице. Жан или Морис, он приближается к вам. Если не свернет на шоссе Этуаль, то будет у вас… прямо сейчас, сию минуту. Конец связи.

— Ящерица — Лисе. Это Морис. Никаких признаков. Он, наверно, свернул раньше. Конец связи.

— Лиса — Пантере. Он движется к вам. Всем остальным. Он может свернуть вправо и выехать из Булонского леса. Конец связи.

— Пантера — Лисе. Что-то его не видать. Если и Морис его не засек, значит, он остановился где-то между нами. Кажется, я вижу что-то похожее в двух сотнях метров отсюда. Конец связи.

Толстяк Лиса отшвырнул карту и схватил микрофон.

— Лиса — всем! Лиса — всем! Сейчас сходимся! Только думайте хорошенько. Как бы его не спугнуть. Теперь слушайте. Бобер, медленно иди вдоль шоссе Этуаль с озабоченным видом, будто кого-то ищешь, и смотри в оба, — может, он на обочину свернул. Пантера, развернись, запусти мотор и стой, где стоишь, на случай, если он вылезет на минутку по нужде и сразу двинется дальше. Бизон пусть идет прямо к нему, как только мы его отыщем. Жду вестей от Бобра. Если его увидишь, смотри, глупостей не натвори. Не вздумай остановиться и пялиться на него. Шагай себе мимо, ясно? Конец связи.

И снова через несколько минут радио:

— Лиса, я Бобер, Лиса, я Бобер. Только что прошел мимо него. Он припарковался метрах в трехстах к северу от Пантеры на шоссе Этуаль. Там еще две машины, грузовик, какие-то люди вокруг — несколько человек. В машине никого нет. Может, его кто и сопровождает, не знаю. Из тех, кто здесь есть, на русского никто не похож. Что мне дальше делать, шеф? Конец связи.

— Бобер, я Лиса. Можешь остановиться неподалеку от Пантеры. Кто-то из нас будет поблизости. Леопард пусть тоже движется к шоссе Этуаль. Когда все соберемся, выйдем из машин. И не забывайте про кинокамеры: снимайте… Конец связи.

Толстяк тронул с места и двинулся по шоссе Лоншан. Сворачивая на Саблоннез, он заметил машину Бизона и своих людей на углу. На его мясистом лице появилось подобие улыбки. Он воспрянул духом.

— Может, я и ошибся, — сказал он, — может, и еще раз повезет. Слава Богу, эти ребятки из КГБ — дурни вроде наших. Господи, что уж такого в этом Булонском лесу, что их всякий раз сюда тянет?

— Может, птички? — предположил напарник. — Их тут полным-полно. — Он пытался разрядить напряжение мазохистским юмором. Новичок, недавно перешедший в ДСТ из нантской полиции, он был наслышен, что тут так принято. Ему нравился этот стиль. Вообще он чувствовал себя отлично.

Толстяк гнал машину на большой скорости. Проехав место, где стояла советская дипломатическая машина, он даже не взглянул на нее, а свернул метрах в двухстах дальше по шоссе. Остановившись, он повернулся к спутнику:

— Ну, а теперь чтобы никаких проколов, понятно? Идет большая игра, а когда в ней участвуешь, то афишировать это не следует. Одет ты для такой работы правильно, так что давай выходи, мой мальчик, и гуляй себе, будто девку снять хочешь. Ясно?

— Ясно, шеф!

Молодой человек вылез из машины, поддернул джинсы и лениво зашагал к деревьям. В этой части Булонского леса народу было немного. Все устремились дальше на запад, к прудам, к просторным полянам, где можно позагорать, а заодно и завязать интересное знакомство. Сюда, под липы и белоствольные березы, в густую тень, тянет разве что любовников, у которых на уме еще кое-что, кроме тривиального загара, да рыскают тут под деревьями любители острых ощущений за чужой счет.

Жан и Морис, одетые, как положено для выходного дня в лесу, медленно шли вдоль шоссе Этуаль и, казалось, целиком были заняты беседой. Трое или четверо других сыщиков тоже вышли, подъехав к машине русских метров на сто.

У каждого в кармане был миниатюрный радиопередатчик. У троих — кинокамеры. Не то чтобы это было самое профессиональное или самое надежное подразделение французской контрразведки, однако оно вполне соответствовало своему назначению — при условии, что преследуемый ни о чем не догадывается, да еще как следует пообедал в этот жаркий до одури день. Толстяку случалось действовать в ситуациях, куда менее похожих на увеселительную поездку, и потому он не особенно беспокоился.

На маленькой полянке лежала на полотенце темнокожая девушка, парень щекотал ее веточкой, чтобы заставить перевернуться на спину. Оба смеялись, и девушка не так уж старалась прикрыть грудь. Поодаль за деревьями прогуливались под руку немолодой человек и худощавая девица с длинными светлыми волосами. Они разговаривали и не обращали внимания на парочку на полотенце. Девушка между тем перевернулась. «Вот это сиськи!» — воскликнул мысленно молодой помощник Лисы. Однако заставил себя переключиться на преследуемого: «Грязный тип, он же за ними подглядывает!» Впрочем, может, это просто форма прикрытия, и он собирается здесь с кем-то встретиться…

Сыщик почувствовал что-то вроде спазма в желудке. Дивное ощущение опасности, вот что это такое! Он осторожно начал обходить русского, который, казалось, был полностью поглощен своим занятием. Потом оглянулся, как его учили: нет ли тут второго русского, который прикрывает первого? Таково нерушимое правило тайных встреч: один прикрывает другого и предупреждает, если обнаруживает слежку. Но молодой человек из Нанта не заметил никого, кто мог бы сойти за агента КГБ. В его поле зрения находился сам Галевич, если это был он, парочка на полотенце да еще пара, что бродит рядом, — эти заняты только собой, может быть, чей-то муж со своей секретаршей. А подальше — несколько праздных пешеходов на шоссе Этуаль. Да еще по обочинам дороги сотрудники ДСТ со своими передатчиками и камерами. В точности как в кино — он чувствовал себя на седьмом небе…

Морис навел было камеру на русского. Толстяк рявкнул в микрофон: какого черта ты его снимаешь, он же ничего не делает. Дождись, пока он с кем-нибудь встретится.

Морис снял палец с кнопки: шеф прав, нечего зря расходовать дорогое государственное имущество — кинопленку.

— Мы слишком близко, — сказал шеф. — Давайте все назад, кроме Люка. Двигайтесь вокруг. И, ради Бога, не забывайте делать вид, будто наслаждаетесь воскресным отдыхом.

Люк — тот, что из Нанта, — был польщен, когда для близкого наблюдения выбрали именно его. Он должен стараться. Быть спокойным. Выглядеть беспечным. Ну-ка, притворись, будто интересуешься сиськами этой девчонки. Господи, но это правда интересно. Ну потрясающие сиськи. Он прямо-таки завидует малому, который с ней заигрывает. Русский, кажется, придерживается того же мнения: застыл на своем шпионском наблюдательном пункте за кустами. Ага, девчонка застегивает бретельки лифчика, а счастливчик возле нее натягивает майку. Похоже, уходят. Что сделает русский? Где его прикрывающий? И где, главное, тот, кто должен выйти на связь? Русский отвернулся от парочки — спектакль окончен! Люк увидел его лицо — высокие скулы и узкие глаза. Ничего оно не выражает — ни тебе удовольствия, ни разочарования, ни беспокойства.

До Люка внезапно дошло: ДСТ устроило все это — восемь машин, шестнадцать человек в нерабочее время, — чтобы выследить какого-то русского из Новосибирска, который в жаркий летний день предается любимому занятию: подглядывает за парочками в лесу. Никакой встречи у него, может, и не намечалось. Вот комедия! Мирей, если ей рассказать, прямо со смеху помрет. Она любит такие истории: что-нибудь сексуальное, да еще смешное.

Теперь русский возвращается к своей машине. Сел, двинулся к востоку по шоссе Этуаль, спешит выбраться из Булонского леса.

— Импотент чертов, — разражается шеф в микрофон. — Это точно Галевич. Второй раз его за этим делом ловим. О'кей, все по машинам. Еще три часа работаем!

Андре Бастьен, наверно, десятый раз за последние пятнадцать минут взглянул на часы. Половина седьмого! Он здорово опаздывает, дома будет неприятный разговор. Сейчас бы ему сидеть с Клодин в кафе на левом берегу. Но, Господи, эти пробки! Хуже еще, чем обычно. И это в августе, когда пол-Парижа отдыхает! Он целых двадцать минут ползет параллельно реке сначала по аллее Альберта Первого, а теперь по Кур ля Рэн. Где-то впереди наверняка затор. Может, машина чья-то сломалась? Перегрелась на жаре. А может, просто, как всегда в пятницу, все норовят побыстрее выбраться из города на свежий воздух.

Он посмотрел налево. Хорошенькая девушка в «мини-остине» все еще чуть впереди него. Десять минут назад они обменялись взглядами, и теперь он улыбнулся ей и выразительно пожал плечами. Она слегка улыбнулась в ответ. Ему показалось, что в этой полуулыбке заключается призыв. Может, удастся извлечь хоть немного радости из этой проклятой каши на дороге? Заговорить бы с ней. Но не орать же, перекрывая визг тормозов и то и дело раздающиеся сердитые гудки.

Ему припомнилось, что именно так он познакомился с Клодин: в автомобильной пробке на авеню Опера. Улыбнулся ей, получил в ответ ту самую озорную улыбку, которую потом так хорошо узнал и полюбил, и которая последнее время его раздражает. Какой-то водитель впереди них тогда, потеряв терпение, начал браниться. Он пожал плечами, глядя на Клодин, точно так, как сегодня, с этой девушкой в «мини-остине». А Клодин ответила ему таким же пожатием плеч. Он подумал: почему бы и не попытаться познакомиться? Самое худшее, что может произойти, — он прождет ее без толку в кафе. Написал на клочке бумаги: «Извините, пожалуйста, за смелость, но я буду в баре отеля Крийон сегодня и завтра в шесть. Приходите, пожалуйста, и отметим наше избавление». Перечитал — можно бы придумать что-нибудь получше, но и так сойдет, — подчеркнул в двух местах «пожалуйста». Потом, скатав записку, бросил ей в машину и поклонился в ее сторону. Клодин подобрала записку с сиденья и положила на щиток, даже не развернув. Андре Бастьен решил тогда, что это пустой номер, но на следующий вечер в половине седьмого (позже он узнал, что Клодин не отличается пунктуальностью) она появилась…

Это тянется уже два года, и, если честно, он устал. Вот почему он рассчитывал просто выпить с ней быстренько — и домой. Жене он обещал вернуться в половине восьмого. Но если и дальше так пойдет, он успеет разве что сказать Клодин, что спешит, и тогда непременно последуют слезы, попреки. Лучше уж опоздать домой, сославшись на позднюю работу и пробку. По крайней мере пробка-то не выдумка.

Он снова взглянул на девушку. Хотя она и смотрит прямо перед собой, но взгляд его чувствует: подбородок вздернут чуть-чуть больше, чем следует, и тонкая рука пригладила сзади волосы, хотя в этом необходимости нет. Может, снова попробовать гамбит с запиской? Какая ирония: он собирается порвать с Клодин и начать новую интрижку точно тем же способом. Это отвечает его чувству стиля.

Машины медленно продвигались к туннелю под площадью Конкорд. Похоже, под землей оба ряда машин сливаются в один и как-то там перестраиваются. Это последний шанс оказаться с ней рядом.

Он вырвал страничку из записной книжки, быстро написал несколько слов, скатал. Но ее левое стекло закрыто — защищает от выхлопных газов. Он посигналил, прося опустить стекло. Она, казалось, удивилась, но просьбу исполнила. И, наклонившись, он метнул бумажный шарик как раз в тот момент, когда машины в ее ряду рванулись вперед. Теперь она в одной с ним колонне. Но записка уже у нее. Андре Бастьен почувствовал радость от грядущего приключения. Какая хорошенькая! Оч-чень интересно.

Было шесть тридцать две вечера. И тут он увидел, из-за чего произошел весь этот затор. Зеленый жук-»фольксваген» остановился внутри туннеля — поломался, видно, и хозяин побежал вызывать техпомощь. Андре Бастьен заметил, что машина старая, потрепанная и грязная. Он мысленно обругал людей, которые выезжают на неисправных машинах и причиняют остальным столько неудобств. Потом вспомнил вдруг, что купил шоколадные конфеты для Клодин, они, вероятно, совсем растаяли. Рядом с конфетной коробкой на сиденье лежала электронная игра для маленького Робера — у него завтра день рождения. Как славно! Он любит дни рождения своих детей. Надо завтра прийти пораньше с работы, чтобы принять участие в их забавах. Он поравнялся с «фольксвагеном», и это было последней мыслью, отпущенной Андре Луи Мари Бастьену, тридцати четырех лет от роду, отцу двоих детей, любовнику Клодин Марсиаль, неверному, но любящему мужу Лоры Бастьен и достойному парижанину. Потому что в этот момент в зеленом автомобильчике рванули, превратив его в ничто, шестьдесят фунтов взрывчатки, спрятанной в четырех почтовых сумках позади места водителя. В замкнутом пространстве образовалась гигантской силы взрывная волна, которая швырнула машину Андре Бастьена, «мини-остин» хорошенькой девушки и еще сорок других автомобилей друг на друга и на стены туннеля. Волна тяжело ударила по каменной кладке, сверху посыпались глыбы, добивая всех, кто был еще жив. Кого-то разорвало на куски, кого-то стиснуло между камнями и исковерканным металлом, и тут же, выплескиваясь из пробитых баков, вспыхнул бензин.

Все было кончено за несколько секунд, остались лишь ревущее пламя, клубы черного дыма и удушливая пыль. Раздались пронзительные вопли — не жертвы кричали, а те, кто находился снаружи, возле входа в туннель.

В 18.42 — десять минут спустя — раздался еще один взрыв — в холле одного из домов на аллее Альберта Первого. К тому времени транспорт плотно стоял по обе стороны реки на всем пространстве до площади Альма и дальше. Так же глухо были забиты все подступы к Конкорд и набережные вдоль Лувра до самого Шатле. Ни одна пожарная машина не могла пробиться ближе чем на четверть мили к туннелю и к зданию, охваченному огнем.

Репортер газеты «Ле Монд», в поисках яркого захода для своей заметки, сочинил такую фразу:

«Вчера вечером Париж стал жертвой технологий, а именно технологии взрывного устройства, которым располагают современные террористы, и двигателя внутреннего сгорания. Именно они, эти технологии, создали идеальные условия для распространения неуправляемого ужаса в сердце большого города. Одна машина доставляет бомбу, бессчетное множество других не позволяют врачам, пожарным и полиции добраться до места катастрофы. Дамы и господа, мы ничем не ограждены от опасности». Эти отрезвляющие мысли были опубликованы в субботнем выпуске «Ле Монд» 8 августа — через шесть дней после бесплодной вылазки группы ДСТ в Булонский лес.

В ту пятницу, когда случилось несчастье, в клинике Божон вечером было спокойно. Два взрыва унесли множество жизней, раненых же почти не было, и тех увезли в другие больницы. На место катастрофы отправилась бригада хирургов: нескольких людей ранило осколками стекла, кому-то понадобилось срочно оперировать глаз. Однако в самой клинике день шел как обычно: жертвы дорожных происшествий, прободной аппендицит, женщина, жестоко избитая мужем. Дежурный — молодой врач — был на посту уже четырнадцать часов и очень устал. Ночной персонал только что приступил к работе, мечтая о дневной службе и нормальном сне. Было много хлопот с шумным пьяным, который где-то упал в огонь — у него сгорели волосы.

Когда «скорая» доставила еще одного пациента, дежурный устало поднялся.

— Что стряслось? — спросил он у тех, кто внес носилки.

— Мотоциклист. Сбило грузовиком. Был без шлема. Сотрясение мозга, а может, и похуже. Пульс очень слабый, и цвет кожи мне что-то не нравится.

— Давайте посмотрим.

Они поставили носилки, и доктор отвернул веко паренька, пощупал пульс, расстегнул одежду и послушал через фонендоскоп сердце. Результаты осмотра оказались хуже некуда, и молодой доктор — он работал первый год после института — по-настоящему испугался. Он никогда еще не встречался с переломом черепа, а здесь, судя по состоянию пациента и по глубокой ране на голове, был именно он.

— Плохи дела! Поместим его в палату и понаблюдаем. Что при нем было?

Служащий «скорой» показал куртку паренька, брошенную поперек носилок, и кожаный ранец, подобранный на дороге. Они вдвоем обыскали карманы брюк и куртки, порылись в сумке.

— Надо это переписать, — сказал доктор.

Регистраторша занесла в карточку:

«Содержимое карманов и кожаного ранца: удостоверение личности, водительские права, 122 франка 30 сантимов наличными, шесть билетов на метро второго класса, белый носовой платок, одна записная книжка, одна шариковая ручка, один запечатанный конверт, бумажник с тремя фотографиями». Потом она списала данные с удостоверения:

Имя: Гвидо Ферри.

Адрес: Альфортвиль, улица Бланки, 127.

Родился: 10 августа 1964 г. и т.д.

Доктор посмотрел перечень, сверил и подписал, добавив: «Пациент доставлен без сознания. Помещен в палату».

Носилки поставили на каталку и повезли к лифту.

— Пусть сиделка побудет рядом, понаблюдает, — распорядился врач. — Случай серьезный. Нужен рентген, и, возможно, сразу придется оперировать.

Он позвонил палатной сестре и опустился в кресло, мечтая выпить чего-нибудь.

— А как насчет родственников? — спросила регистраторша. Она была новенькая и не знала правил.

— Люди со «скорой» сообщат в полицию. Только, боюсь, все сейчас на этих взрывах. Позвоните в префектуру и попросите связаться с семьей. Дайте им адрес, ладно? Пусть предупредят: травма серьезная…

Девушка кивнула: как ей велят, так она и сделает.

Но через час звонок из полиции:

— Скажите еще раз адрес этого мотоциклиста.

Она повторила.

— Полиция в Альфортвиле утверждает, будто по этому адресу такого нет. Он еще у вас?

— Я думаю! Похоже, ему тут долго быть.

— Ладно, сейчас пришлем кого-нибудь. Надо взглянуть на его вещи.

Четверть часа спустя явились двое в штатском, им сопутствовал неистребимый запах полицейского участка. Оба были вежливы, деловиты, однако вид у них был скучающий. Регистраторша отдала им пожитки молодого человека, и все было снова переписано, на сей раз в полицейскую книгу. Когда старший из двух дошел до заклеенного конверта, он заколебался на мгновение, прочитав имя и адрес, отпечатанные заглавными буквами, и ниже слова «передать лично», но, аккуратно надорвав конверт, извлек несколько листков. Это были фотокопии. Читая, он пытался сохранить на лице выражение безразличия. Это выражение он культивировал с тех пор, как его перевели в группу, которая всегда в штатском. Перемена в одежде, считал он, означает, что теперь от него требуются мозги, а не мускулы, и надлежит вести себя соответственно. Но то, что он прочел, смыло деланную скуку с его лица. Он взглянул на своего товарища:

— Черт побери!

— Что там?

— Там? Динамит, вот что. Пошли быстро. — Он засунул листки обратно в конверт и собрал остальное. — Это мы забираем, — объяснил он регистраторше. — Мы еще с вами свяжемся. Кстати, парня отсюда не выпускайте. Это приказ.

То же самое повторил он и молодому врачу, а затем, пригласив жестом своего коллегу следовать за собой, торжественно вышел.

Кампания террора, которая нарастала последние три месяца, привлекла внимание экспертов в Западной Германии и Италии, где хорошо понимали, что такое политический террор. Специалистов поразила эффективность действий парижских террористов, их абсолютная готовность на все, а также их отличная экипировка — они располагали самыми современными взрывными устройствами! Похоже, они не испытывают нужды и в деньгах. Французская полиция практически была бессильна перед ними. Интерпол, итальянцы и датчане предложили помощь, но их предложения были отклонены, что позже приписали амбициям французских спецслужб.