У реки было особенно ветрено, мела поземка. За ночь заметно похолодало, снег не таял. Неподалеку маячила Эйфелева башня — нечто устойчивое, успокаивающее в круговерти белых хлопьев. Сейчас башня была в точности похожа на одну из собственных бесчисленных копий, заключенных в пластмассовый прозрачный шар — потрясешь, а внутри начинается метель. Под серым низким небом угрюмо катила серо-стальные волны Сена.

Своих двух коммунистов я заметил, как только они вышли из метро и через площадь Альма двинулись к мосту. Тот, что помоложе, — по моим признакам сам Таллар — был высок, худ. Резкие черты лица, густые рыжеватые волосы. Его компаньон — лет пятидесяти, краснолицый, плотный, почти седой. Оба в кожаных куртках. Пытаясь укрыться от непогоды, они спешили, отворачиваясь от ветра, сутулились. Поблизости никого подходящего не оказалось, и высокий со словами — "Я — Робер Таллар," — без колебаний протянул мне руку. Я в ответ назвал себя: "Пэррот".

— А это товарищ Этьен Рейналь.

Рукопожатие Таллара было крепким, у меня даже рука занемела.

— Есть место, где можно поговорить спокойно. Тут рядом, — сказал я.

Пять минут скорым шагом — и мы пришли на квартиру на улице Дебрус, как и было условлено. Я приметил в углу гостиной радиоприемник — вмонтированный в него микрофон наверняка соединен с записывающим устройством, припрятанным где-нибудь в шкафу, в одном из ящиков. Гости оглядывались — их, видимо, тоже интересовало, где спрятан микрофон. Я предложил им снять пальто в передней — мой придирчивый взгляд не обнаружил под полами их дешевых пиджаков никаких подозрительных выпуклостей.

Бок о бок они расположились на длинной софе, я сел напротив, в кресле, и Таллар тотчас приступил к делу. По его жесткому выражению я догадался, что он с севера, из рабочих.

— Партия уполномочила нас на этот разговор. Я член центрального комитета, Этьен возглавляет региональный отдел Генеральной конфедерации труда.

Рейналь коротко кивнул. С помощью специальной машинки он скручивал сигарету, насыпая из ветхого кисета табак в клочок тонкой желтоватой бумаги.

— Объясню, почему мы искали встречи с вами, — продолжал Таллар, Насколько нам известно, вы прибыли, чтобы установить, поддерживал ли покойный Маршан тайные, недозволенные контакты с иностранными разведками. Мы знаем, что французские власти вам поддержки не оказали. Как можно было ожидать, чтобы эти люди признали, что в их среде столь долго действовал предатель и шпион? У нашей партии нет причин скрывать этот скандальный факт, мы даже заинтересованны в публичном разоблачении бывшего министра, особенно в том, что касается его деятельности во время войны.

После небольшой паузы — я счел за лучшее промолчать, — Таллар заговорил снова:

— После войны не удалось вывести на чистую воду всех предателей и коллаборационистов. Многих спасли от справедливого суда деньги, влияние родственников и прочие привилегии. К тому же власти не были по-настоящему заинтересованы в разоблачении этих негодяев. В течение тридцати лет мы, располагая убедительными данными о предательстве целого ряда общественных деятелей, не можем воспользоваться ими. Однако время от времени правда все же всплывает наружу. В силу некоторых обстоятельств.

И, — подумал я про себя, — в силу некоторого политического шантажа. Но вслух этого не произнес.

— Мы могли бы рассказать о том, что делал Маршан во время войны и после, — заявил Таллар, — Наши сведения точные…

— Я хотел бы задать вопрос: почему вы сами даже не пытались в свое время разоблачить Маршана, имея эти, как вы утверждаете, точные данные? А только теперь, через столько лет да ещё с чужой помощью…

— Ответ прост, — ответил Таллар, — Вам отлично известно, что недостаточно обвинить человека и даже предъявить доказательства его вины, чтобы его осудили. В случаях, как этот, надлежит прежде всего думать о расстановке политических сил, о соблюдении баланса — это касается и партий, и правоохранительных органов, и прессы. Сам факт коллаборационизма и шпионажа — подтвержденного или нет — не может быть рассмотрен изолированно, сам по себе. С точки зрения нашей партии, случай с Маршаном в то время не подлежал разглашению, этого не позволял политический климат тех лет.

Пытается повесить мне лапшу на уши — как будто я не понимаю, что коммунисты по своей природе вовсе не заинтересованы в разоблачении шпионов, даже если КГБ получил их по наследству от гестапо. Только по этой причине они и молчали все эти годы. Но возражать собеседнику я не стал. И он продолжал все так же негромко и рассудительно:

— В нынешней изменившейся ситуации мы готовы сделать эту историю всеобщим достоянием. Партия решила, что вам следует услышать её от непосредственного участника. От товарища Этьена.

Меня поразило, насколько легко этот безусловно неглупый молодой человек обращается с абстрактным термином "партия", наделяя это слово волей, разумом, властью и даже отождествляя с собственной личностью.

А ведь это опасно, — подумалось мне, — Вместо "Господь Бог повелевает…" — "Партия велит…". Звучит почти одинаково, но…

Я повернулся к Рейналю — он все это время просидел молча, скрестив на животе тяжелые рабочие руки. Голос у него оказался скрипучий, гортанный похоже, он из Оверни. Говорить он был явно не мастер.

Да, он знал Маршана по работе в сопротивлении, в Лионе. Познакомились в конце сорок второго. Маршан руководил связями, документацией, жил в Лионе. Часто бывал в Авейроне — там и вступил в отряд. Настоящий вояка так определил его Рейналь. Храбрый, энергичный. Видно, армия его приучила к дисциплине и порядку. И подпольщик отличный. Политические взгляды антикоммунист, религия — католик.

В их отряде тогда был некий Рауль Бракони. Вечером 28 декабря сорок второго года он пошел к доктору Жане — тоже члену группы, чтобы встретиться кое с кем из товарищей. Бракони находился в приемной среди пациентов, ждущих своей очереди, когда дом окружили немцы из СД — военной контрразведки и французские полицейские. Раньше чем они ворвались, Бракони успел проглотить список, который был у него с собой, — этот список мог погубить многих. Всех, кто находился в квартире, забрали в штаб-квартиру СД — самого доктора, его семью, ассистентку, пациентов. В том числе и Бракони. И сразу начали допрашивать. Бракони не повезло: первый же из допрашиваемых в страхе за себя заявил, что видел, как Бракони что-то проглотил. Немцы тут же вызвали начальство — пришел майор по имени Клаус Барбье.

У Бракони вызвали рвоту, запихнув ложку ему в глотку. Слова на клочке бумаги были неразличимы. Но мучители поняли, что человек, который находится перед ними, может поведать немало интересного.

— Они даже пытать его не стали, — сказал Рейналь, — Просто объяснили, как это делается. А может, показали кого-нибудь из товарищей, кого схватили раньше. Этого оказалось достаточно — он заговорил. Выдал всех и вся назвал адреса, имена, кто чем занимался…

Знаете, если уж кто попадался им в лапы — старался говорить как можно меньше, только то, что они все равно уже знали. Люди ведь слабые, не всякий может выдержать боль. Но Бракони — он согласился с ними сотрудничать. Переметнулся. И мы об этом узнали — он сам водил полицейских по адресам. Но это потом — а тогда его через пару дней выпустили, нам он сказал, будто одурачил тех, кто его допрашивал, сошел за пациента…

Голос Рейналя звучал глухо, монотонно:

— Наш товарищ доктор Жане умер в тюрьме — его забили досмерти. Жену доктора отправили в Равенсбрюк — оттуда она не вернулась. До сих пор простить себе не могу — как мы сразу не разобрались с этим Бракони, просто тогда были в шоке, а ведь все было с ним ясно. Он и вел себя как… Словом, всю сеть в Лионе провалил. Пятнадцать человек арестовали. Среди них и Андре Маршан. К нему пришли на квартиру — а он оказался в отъезде. Так он сказал. На самом-то деле его тогда взяли.

СД и гестапо всегда действовали одинаково, если им удавалось кого-то перевербовать. Либо этот человек возвращался из застенков избитый до полусмерти, с какой-нибудь версией своего счастливого избавления. Либо его отпускали тут же, так, чтобы товарищи не успели заметить его отсутствия. Вот так и было с Маршаном. Кто мог заподозрить, что человек так быстро может стать предателем?

— Но как Барбье это удалось?

— Через одну женщину.

— Откуда это известно?

Я его предостерегал — она не интересовалась нашим делом и слишком уж была красива, все на неё заглядывались. Она тоже в него влюбилась. Я ему говорил, чтобы он был осторожней, но он не слушал. Ничего не мог с собой поделать. Бракони тоже знал — все знали. И он подсказал Барбье, как заполучить Маршана. Они схватили девушку и устроили им очную ставку в кабинете Барбье.

— Откуда это известно?

— Она сама рассказала. Барбье был хитер, как бес: он приказал увести её, и только потом поставил Маршану свои условия. Она так и не догадалась, на что пошел её любовник ради её спасения. Хотя, кто знает… У женщин такая интуиция. Ей он сказал, будто сумел отмазаться, обвел немцев вокруг пальца. А она поверила… Не знаю… Должно быть, Барбье объяснил Маршану, какая участь её постигнет в случае отказа. К ним попадали иной раз молодые женщины — сами понимаете… Маршан не выдержал — я же говорю, он её любил. Не стоит судить его так уж строго — за то, как он поступил в тот миг.

— В тот миг? А потом?

— Потом он мог бы сбежать, исчезнуть. У нас такие случаи бывали. Если бы он сразу признался, товарищи нашли бы для него новые документы, спрятали бы его. Но он и не пытался. Он вернулся и продолжал работать с удвоенной энергией — вот в чем я его виню. Немцы не использовали его для своих мелких поручений, как Бракони, — это была птица другого полета. Их агент в самом сердце Сопротивления! Он снабжал их информацией и внедрял дезинформацию в наши умы. Гестапо и СД даже поссорились из-за него. Гестапо одержало победу.

…Мне припомнился документ сорок третьего года за подписью Кальтенбруннера, процитированный в книге Анри Френе — о тайном агенте в руководстве Сопротивлением.

— Вы, вероятно, знаете — с сорок третьего года Андре Маршан стал играть большую роль в нашем движении, — это произнес Таллар, будто прочитав мои мысли.

— Почему вы оставили на свободе Бракони — заведомого предателя?

— Он внезапно исчез. Его долго искали, но так и не нашли.

— А Маршан?

— Он вершил крупные операции в качестве одного из вождей Сопротивления. Об этом знали все. О его сотрудничестве с гестапо немногие.

— Чем вы можете подтвердить свой рассказ?

— Мне сама эта девушка рассказала — о том, как встретила Маршана у Барбье.

— Где она сейчас? Жива? Как её звали?

— Анни Лекур. Жива ли — не знаю. После войны она работала у Маршана секретаршей.

— Как она выглядела?

— Я уже говорил — красотка. Волосы черные, стройненькая такая. Классная девчонка, одним словом.

— Какие-нибудь особые приметы не вспомните?

— Глаза необыкновенные — прямо как фиалки. Синие. Да, и на шее родимое пятно. Она его прятала — носила всегда шарфик или воротник высокий.

…Анни Лекур. Анни Дюпюи. Темные волосы. Поразительно красивые голубые глаза. Секретарша Маршана после войны. Она — но моим собеседникам знать об этом не следует.

— Еще у нас есть показания человека по имени Иоханнес Мюллер. Он был помощником Клауса Барбье. И он присутствовал в тот день в кабинете.

— Показания бывшего палача ничего не стоят.

— Вы сами решите — мы устроим вам встречу. Он живет в Кельне. Он вам все расскажет — у него есть на то причины. Во-первых, он боится Божьего суда. А во-вторых, считает, что его несправедливо осудили — он двадцать лет отсидел, — Таллар извлек из кармана какие-то бумаги, — Вот фотокопии. Можете взять их себе.

Я взял не глядя и вернулся к существу дела:

— Почему вы считаете, что после войны Маршан стал шпионом?

Робер Таллар взъерошил кудри, задвигался, вытягивая длинные ноги.

— Тому много доказательств, — сказал он. — Исчезли же списки агентов СД в Лионе. И только там — повсюду-то они остались.

— Где же эти списки?

— У американцев. Их специалисты занялись архивами раньше, чем это могли сделать бойцы Сопротивления. Нам достались пустые шкафы. Барбье, как известно, пригодился американцам. С его-то осведомленностью… Бракони судили заочно. По указанию судьи из следственных документов были убраны все упоминания о Маршане — в то время, в сорок шестом, это было необычно.

— Ничего это не доказывает, — возразил я.

— Да, улики косвенные, — неожиданно согласился Таллар, — Но мы твердо уверены, что Маршан работал на американцев.

— А если Маршан служил Советам?

— Раз уж вы пришли к столь неправильному выводу, то не стоит вам и заявлять об этом открыто. Ради сохранения добрых отношений Франции с Англией и Россией. Имейте в виду: особого эффекта все равно не добьетесь… Если же разоблачите Маршана как советского шпиона, то урон потерпит его партия, а вовсе не наша. Нам-то какой вред от того, что министр был коммунистическим агентом? — он даже улыбнулся, пожав плечами, — На самом деле он работал на американскую разведку…

— Что ж, с этим не поспоришь.

— Тогда все, — Таллар поднялся, за ним и Рейналь.

Проводив их до дверей, я позвонил оператору:

— Пленку скопируйте и зарегистрируйте. В конце недели зайду за ней.