Городок Вер-ле-Шартр и дорогу в Фоссе я отыскал не без труда. Дорога эта оказалась, можно сказать, проселочной, с одной её стороны тянулись возделанные поля, а с другой густой лес — сплошь каштаны и березы. В просветах между деревьями мелькали скромные домики под красными черепичными крышами. Таким оказался и тот, который я искал, он стоял метрах в двадцати от дороги. Ближайшие соседи жили в сотне метров, отгороженные зарослями кустов.

Я прибыл на место к восьми вечера. Из предосторожности выехал из Парижа через Шарантон и обогнул город с запада по улочкам окраин Иври и Вильжуиф. Возле Орли выехал на большую магистраль. Я был уверен, что никто меня не преследует, зато посылал проклятья тем, кто подсунул мне эту машину. До чего недобросовестные люди: пепельница полна окурков, отопление не работает, а застежка ремня безопасности, предназначенного для водителя, неисправна — на черта он, такой ремень?

Я свернул к югу, на шоссе, ведущее в Орлеан, и по пути прикинул, как обстоят дела.

Первое. Баум практически ничем пока не помог в розысках, если не считать той записки, которую он оставил мне в гостинице: он ещё не ознакомился с интересующими меня документами, но попытается.

Второе. Что сказать Ариане Сегюр-Бонтан? Она, возможно, и рада будет снять покров тайны с той давней трагедии. Однако, как жена Бонтана, может сделать противоположный выбор: оставить все, как есть, не ворошить прошлое. Бывшая коммунистка, если действительно она вышла из партии, возможно, захочет помочь расследованию, лишний раз уличить КГБ. Но есть и такие бывшие коммунисты, что сохраняют лояльность по отношению к партии и вспоминают свое пребывание в ней как лучшие годы своей жизни. Что, если она из таких?

Третье. Кто все же убил Артуняна — КГБ, французская контрразведка, или ещё какая-то секретная служба? И когда они меня поймают на мушку, смогу ли я хоть узнать врага, если вообще его увижу? А если я пришью его первым как тогда выкрутиться, ведь скандал неизбежен. Одно дело пристрелить человека где-нибудь в Магребе или на сирийской границе, и совсем другое во Франции. Да вообще — сколько времени удастся продержаться, пока мои дружки из ДСТ не наложат на меня лапы?

— Итак, мадам, наше агентство полагает, что эта давняя история сейчас весьма актуальна, что у неё есть политическая подоплека. Вряд ли Андре Маршан совершил самоубийство в состоянии депрессии. Скорее, его к этому принудили. Как я уже сказал, из всех тех, кто имел касательство к Маршану, только ваш покойный муж мог бы согласиться со мной, он ведь знал что-то такое о Маршане…

Пока я излагал свою легенду — мол, журналист, работаю над материалом, представляющим международный интерес и всякое такое — Ариана Сегюр пристально изучала меня. Я не Бог весть какой актер, но тут старался вовсю.

Хозяйка пригласила меня поужинать — отлично приготовленная телятина, на десерт шоколадный крем, — и теперь мы сидели втроем в довольно обшарпанной, но по-своему уютной гостиной. Сам господин Бонтан оказался на редкость молчаливым: бессловесный, бородатый гигант. Разговаривать он, видимо, всегда предоставлял жене.

— Вы же прочли эти вырезки, — сказала она, — и знаете, что полицейское расследование ни к чему не привело. Вас, должно быть, это не слишком удивило. Что мне вам рассказать? Вы и так все уже знаете.

— Это правда, что Марк Сегюр не оставил никаких записей?

— Если и оставил, их украли, пока я лежала в больнице.

— Он вам не сказал, куда направлялся в тот день?

Она чуть помедлила с ответом:

— Н-нет. Сказал только, что, наконец, прищучил Маршана. Знаете, как талмуд учит: "У твоего друга есть друг, а у того тоже есть друг…" Мы старались соблюдать правила конспирации.

— Ваш покойный муж состоял в коммунистической партии?

— Нет. У него было тому философское объяснение. Хотя он и считал себя убежденным революционером, ему не хотелось связывать себя с реальной политикой — а все партии именно тем и заняты. Его больше интересовали моральные аспекты революции — добро и зло, справедливость и несправедливость, правда и ложь. И он не склонен был толковать эти понятия однозначно.

— А вы?

— А я — да.

Она добавила кофе в мою чашку — кофе был отличный.

— Ночуйте здесь, — предложил Бонтан, — У нас есть свободная комната.

— Большое спасибо, — обрадовался я, — Мне бы не хотелось ехать ночью.

Я объяснил им обоим, что намерен поискать какую-нибудь информацию о Маршане в окрестностях Авейрона, там, где он действовал во время войны. Потом повернулся к Ариане:

— Чего я не могу понять: почему в свое время левые — я имею в виду коммунистов — сами не занялись расследованием смерти Сегюра? Для них-то это был подарок судьбы, лакомый кусок. Темные силы реакции подсылают наемных убийц, чтобы заставить замолчать благородного журналиста, который может доказать, что один из ведущих министров в правительстве во время войны предал участников Сопротивления. Заодно и о насквозь коррумпированной полиции представлялся случай сказать… В пятидесятые годы это бы прозвучало. Коммунисты должны были ухватиться за эту смерть — однако, судя по газетным вырезкам, она была забыта всеми очень скоро.

Карие глаза Арианы уставились на меня, она молчала долго, зябко кутаясь в черную большую шаль. И вздохнула наконец так тяжело, будто на плечи ей легла усталость, накопившаяся за все прошедшие годы.

— Партия приняла решение не заниматься этим. В тот момент смерть Сегюра не была делом первостепенной важности. Мне дали понять, что никто не собирается скрещивать мечи по этому поводу. Никто к тому же не верил, что правительство позволит довести дело до суда. Так что компартию эта смерть особо не тронула.

— А вы сами что-нибудь предпринимали?

— Когда я вышла из больницы, то добилась приема у одного крупного партийца. он занимался вопросами агитации и пропаганды, а заодно играл какую-то роль в системе безопасности. Этот визит ничего не дал, все тогда были в тисках сталинизма. Морис Торез все ещё был генсеком. Начни я возражать — вылетела бы из партии через десять минут. Наших лидеров вовсе не интересовал тот факт, что мой муж убит, их занимали дела куда более крупного масштаба. А он даже коммунистом не был. "Сейчас не то время" — вот что мне сказали.

— А могли быть и другие причины, чтобы уклониться от расследования?

Улыбка Арианы была бледной:

— Вполне. Возможно, они и не хотели, чтобы открылась недостойное прошлое Маршана. Или уже знали все то, что собирался обнародовать мой муж.

— Как вы тогда ко всему этому отнеслись?

— Постарайтесь меня понять. Во время войны я была в отряде маки, которым руководили коммунисты. И видела настоящий героизм, самопожертвование, безусловное подчинение старшим. Мне это нравилось — как я могла позволить себе сомневаться в правоте лидеров?

— Но погиб ваш муж…

— Это был лишь эпизод в борьбе за жизнь и счастье миллионов людей, Ариана засмеялась невесело, — Теперь я думаю иначе, но тогда я вовсе не была так глупа и жестока, как это выглядит сейчас. Я ведь выросла в Европе, которую сотрясал нацизм. От детей нельзя требовать, чтобы они сами по себе росли мудрыми и здравомыслящими. Вот, гляньте.

Она протянула ко мне руки ладонями вниз. Я нагнулся поближе: пальцы заканчивались мягкими подушечками, у неё не было ногтей.

— Это сделал француз, и не только это. В полицейском участке в Руане. Радио специально включил, чтобы не слышны были с улицы мои вопли, — она уронила руки на колени. — Если я никого не выдала тогда в Руане — это только потому, что была коммунисткой. Не просто французской патриоткой, а именно коммунисткой. И мои товарищи остались живы. Вот почему, когда семь лет спустя партия сказала мне, что не следует ничего предпринимать по поводу смерти Марка, я подчинилась. Ведь это была та самая партия, в правоте которой я никогда прежде не сомневалась.

— А теперь?

— О, теперь! — протянула она с улыбкой, — Теперь я уже большая девочка…

Бонтан к тому времени вышел куда-то, мы сидели у камина вдвоем, тлеющие поленья бросали перед собой слабый свет да тусклая настольная лампа едва освещала лицо собеседницы.

— Но сейчас — почему вы молчите сейчас?

Она сделала вид, будто не поняла вопроса, хотя, я уверен, это было не так.

— Потому что не видите в этом деле никаких следов, не знаете, как к нему приступить?

— Нет. Просто вас интересует, почему покончил с собой Маршан. А меня кто убил Марка.

— Но ведь одно с другим связано, разве нет?

Ариана не ответила, лишь покачала головой, не отрывая глаз от потухающего огня. Потом, бросив на меня странно прямой, озадачивший меня взгляд, встала и направилась в кухню. Вернувшись, она протянула мне сверток в целлофановом пакете, с которого сыпалось что-то белое.

— Мука, — объяснила она, — осторожно, не запачкайтесь. Тут то, что вы ищите — записи Марка, их тогда так и не нашли. Только на одну эту ночь утром вернете.

…Я читал при неверном свете ночника до двух. Кое-что выписывал. Далеко не все в этих бумагах можно было разобрать. Наспех написанные слова, сокращения, понятные лишь автору. Там было три вида документов: записи самого Сегюра, газетные вырезки разных лет, некоторые с комментариями и датами. И, наконец, документы, относящиеся к подпольной деятельности Сопротивления, большей частью на оберточной бумаге, машинописные тексты едва читаются, некоторые написаны от руки карандашом или выцветшими уже чернилами, с неправильной орфографией. Там, где листки были скреплены, под скрепками остались ржавые полоски, кое-где красуются пятна от какой-то пролитой жидкости. Вот такие мелочи и свидетельствуют о подлинности документов.

Среди них я нашел большой, свернутый вчетверо лист, заполненный машинописным текстом и озаглавленный: Астурия, коммюнике. К нему прилагалась записка: "Перечень лиц, представляющих опасность; сведения собраны отрядом N14 в июне-июле 1943 года". И затем около двадцати имен с краткими сведениями. Судя по адресам, большинство из этих людей были жителями Лиона и Авейрона. Против одного имени жирная галочка. "Бракони Рауль Фернан. Родился в 1915 году в Боллене. Проживает на улице Аламбар в Лионе. Плотник и кровельщик. Активно действовал в нескольких отрядах, в том числе в отряде "Комба", начиная с 1942 года. Есть мнение, что является двойным агентом в Лионском отделении СД. Работает под другими именами: Беранже, Бракант, Беллис. Женат, имеет любовницу по имени Сюзанна Венан. Муж Венан отправлен в Германию как военнопленный. Возможно, оккупационные власти именно через него вышли на его жену. В 1943 г. Бракони был схвачен германской разведкой, но пробыл в тюрьме недолго. Как он объяснил, его быстро отпустили, так как не сумели опознать. Этого человека следует отстранить от всякой подпольной работы".

Сегюр приколол эту записку к большому листу. И сделал приписку: "Бракони после войны куда-то уехал. Найти адрес." И снова это имя, написанное рукой Марка Сегюра на вырванном из блокнота листке: "Рауль Бракони, член группы Маршана в 1942-43 годы. Верна ли запись в астурийском отчете? Кто знал о его контактах с СД?"

Еще один листок из блокнота, сверху всего два слова: "Летучая мышь". Затем: "Эта кличка фигурирует в архивах СД. Кажется, принадлежала кому-то из отряда "Комба". К этому листку Сегюр прикрепил скрепкой газетную вырезку из немецкой "Baden Tageblatt" от 4 марта 1947 года:

"Бывший сотрудник СД получил срок 20 лет".

Иоханнес Мюллер, сорока двух лет, уроженец Кельна, признан в Баден-Бадене виновным в преступлениях против человечности, совершенных во Франции в период 1942-44 гг. Французский военный трибунал вынес приговор: двадцать лет каторги. Мюллер служил в отделе допросов абвера в отеле "Лютеция" в Париже, затем в Лионе под руководством Клауса Барбье, которого до сих пор не удалось арестовать. По многочисленным свидетельствам бывших заключенных, Мюллер проявлял исключительную жестокость на допросах, избивал пленников, подвергал их "baignoire", то есть топил в ванне, добиваясь показаний. многие из его жертв умирали под пытками. Виновным себя не признал, утверждая, будто бы противостоял Клаусу Барбье, который требовал применять на допросах самые жесткие приемы. Его собственные функции, настаивает Мюллер, были чисто административными. Он признал, что пользовался доверием Барбье и вел секретный архив. Но отрицал, что применял к допрашиваемым меры физического воздействия.

В зале суда произошла драматическая сцена. Свидетельница Жанна Валлон заявила, что её в течение трех дней избивали вдвоем Мюллер и Барбье, причинив множество увечий, в том числе она лишилась глаза. Мюллер заявил, что никогда прежде не видел эту женщину и позволил себе усмехнуться во время её выступления. Свидетельница бросилась на него и, прежде чем её успели остановить, расцарапала ему все лицо. После заседания суда адвокат обвиняемого подал жалобу по этому поводу."

Четвертая страница оказалась самой интересной, я её переписал.

"Почему издатель столь прохладно отнесся к этой истории? Каким образом и куда исчез архив лионского отделения СД? В какой тюрьме содержится Иоханнес Мюллер? Кто эта "Летучая мышь"? Говорят, Бракони живет в Конше, близ Авейрона. Проверить." После этих вопросов Сегюр записал следующее:

"Дело Андре Маршана. Теория".

М. действительно участвовал в Сопротивлении. Был схвачен в Лионе и перевербован Барбье. Барбье — мастак по таким делам. Кому-то в конце войны это стало известным. Кому? Кто руководит им сейчас? Как ему платят за услуги? И кто платит? Политическая нравственность!"

В папке я нашел ещё несколько газетных вырезок, в большинстве уже знакомых; две, которые я увидел впервые, дополняли какими-то деталями прошлое Маршана. Когда я захлопнул папку и выключил свет, было уже около двух ночи.