Мегиддо находится в западной части Иезреельской долины. Целых шесть тысяч лет город-крепость — ее разрушали не меньше двадцати раз — смотрела с горы в долину и высылала свои армии навстречу многочисленным завоевателям. Город — ключ к вратам, ведущим на север, он преграждает путь из Египта в Месопотамию. В древности здесь происходили кровавые битвы, вошедшие в историю. Многие знаменитые воины и полководцы нашли здесь славу или могилу, имена их запечатлены в Библии. Археологи раскопали развалины конюшен, принадлежавших царю Соломону, и сараев, в которых держал свои колесницы царь Ахав. Под стенами города пали в битвах иудейские цари Ахазия и Иосия. В Мегиддо, гласит Новый завет, произойдет и самый последний на земле бой, который разрушит все земное: Армагеддон, — символическое название ужасных событий человечества.

И сегодня руины не позволяют забыть о былом величии этого места. Город царя Соломона — лабиринт узких улочек, куда выходят потрескавшиеся стены домов. Поилки и привязи для лошадей так и остались там, где повелел соорудить их Ахав. Руины — подлинный, вечный памятник непрочности царей и их власти.

Мегиддо, Армагеддон! «битва в оный великий день Бога Вседержителя…»

Было уже около четырех дня, когда Эссат свернул с шоссе Енин — Хайфа на дорогу, ведущую через долину. Местность была ему знакома, в нескольких километрах к северу по эту же сторону шоссе располагалась арабская деревня, перед самым Мегиддо высилась насыпь, отгородившая территорию кибуца. Расмия и ее приятели могли спрятать бомбу в старинных развалинах или даже в насыпи, если только сумели затащить ее туда. А сами прячутся поблизости. Когда появятся солдаты, надо обыскать каждую ферму, каждый дом в окрестности.

На территорию кибуца он прошел через никем не охраняемые ворота. Стояла тишина — даже здесь жители покинули дома. Он слышал свои шаги, проходя мимо лавчонок и мастерских. Древние руины на вершине соседнего холма были не более безлюдны, чем этот современный поселок. Солнце скатывалось к горизонту, но все еще слепило глаза. Где-то лаяла брошенная хозяевами собака. Искать в развалинах бомбу бессмысленно, надо постараться найти тех, кто привез ее сюда, — они где-то тут. Глянув на часы, он отметил время: 16:40. И тут же услышал рокот моторов: солдаты приехали.

Капитан, командовавший частью, оказался сообразительным и энергичным.

— Обыщем все здания в радиусе примерно пять километров, — сказал ему Эссат. — Надо найти небольшую группу вооруженных людей. Если среди них девушка, с ней обращайтесь хорошо. Мужчин взять живыми, стрелять только в крайнем случае.

Капитан кивнул, развернул карту, показал: здесь несколько домов и за дорогой тоже. Арабская деревня за пределами пятикилометрового радиуса, там искать?

— Нет, важнее осмотреть то, что ближе.

— У меня двадцать человек и две машины. Сейчас назначу, что кому делать.

— Дайте мне двоих, я сам посмотрю дома у дороги, — предложил Эссат.

— На территории кибуца искать?

— Потом, если никого не обнаружим в домах.

— Почему ты пошел на такое дело? — спросила Расмия сидевшего перед ней молодого еврея. Оба примостились кое-как на опрокинутых корзинах, между ними — остатки обеда. — Мы же против евреев.

— Государство Израиль — осквернение истинной веры, — горячо возразил тот. — Мы живем в период между изгнанием евреев из Европы и пришествием Мессии. Ребе, мой учитель, говорит: лучше уж Израилю вовсе исчезнуть с лица земли, чем творить зло. Может, Богу так угодно.

Он начал ломать пальцы на этих словах, по бледному как мел лицу пробежала судорога. Так близко затрагивала его тема, что конец фразы он почти прокричал. Расмия наблюдала за ним с холодным недоумением:

— Тогда зачем же ты приехал в это богомерзкое государство?

— Я из Польши, наша семья случайно уцелела в войну. А мои товарищи — они из Нью-Йорка. Мы затем и приехали, чтобы наставлять людей на путь истинный, который указан в Библии и в Торе. Геноцид евреев в Европе — промысел Божий, наказание за грехи сионистов. В Торе сказано: «Они натворили столько мерзостей и при этом еще хотят унаследовать нашу землю.» Второзаконие учит, что аммонитянин и моавитянин не могут войти в царство Господне, и десятое поколение их не сможет, потому что это они совратили евреев, склонили их к греху. Совратители хуже убийц, этот грех не прощается до десятого колена.

— Мне ваша религия кажется слишком жестокой.

— Да, она жестокая, — лицо юноши осветилось странным восторгом. — Возьми почитай, как Бог Яхве сшибал головы врагов, крушил их черепа и восклицал при этом: собаки будут лизать кровь врагов моих! А почему Господь так разгневался на нас? Потому что не должен человек восставать против всей нации, а евреи пренебрегли священным заветом и восстали. Сказано же, что избранный народ не соберется в Израиле до прихода Мессии. А разве Мессия уже пришел? — Он перевел дыхание и произнес упавшим голосом: — Нет, не пришел. Каждый вечер мы приготовляем лучшие свои одежды, чтобы встретить его, а его все нет и нет… Сионисты, — тут он снова завелся, — отвратили евреев от Бога, сделали их атеистами и объединили раньше назначенного часа.

— Что же им за это будет?

— Очищение от скверны — вот что! Мы — орудие в руке Господа и призваны послужить наказанию нечестивого государства и тех, кто его поддерживает. У пророка Исайи знаешь как сказано? «Ярость Господа Саваофа опалит землю, и народ сделается как бы пищею огня; не пощадит человек брата своего…» Каждый апрель в день скорби мы молимся: «Воспряни, воспряни, Иерусалим, ты, который из руки Господа выпил чашу ярости Его, выпил до дна чашу опьянения, осушил…»

Он вскочил и принялся бегать взад-вперед по каморке, в которой не было никакой мебели, ноги его заплетались в соломе, устилавшей пол. «В огне мы найдем очищение», — повторял он то ли в ярости, то ли в экстазе. Собственная риторика и музыка старинных, назубок выученных текстов завораживали его. — Вот поэтому мы готовы принять и приветствовать все, что послужит против сатанинского царства, которым правит Князь тьмы. Хочешь доказательств? Пожалуйста! Наши предки давным-давно, во время царствования Бар Кохбара, были законопослушны и до мелочей соблюдали обряды, а все-таки государство их было разрушено. Ты же учила историю, правда? И знаешь почему? Их великий грех был в том, что они торопили события — Мессия еще не явился, а они объединились. Как и сейчас — все повторяется…

Он прервал свою пылкую речь и глянул на молчаливую собеседницу, будто готов был отразить любые ее аргументы. Но вместо этого она спросила просто:

— Хорошо, ну а ты сам не боишься? Погибнешь ведь, если мы взорвем бомбу…

— Пусть, — был ответ. — На то Господня воля.

— Значит, ваш Бог со всем согласен? Даже с нашими требованиями?

— Что ему за дело до каких-то требований! Это все политика, игры… Я же объяснил: Тора запрещает евреям всякие эти игры. Наша единственная задача — приготовиться к приходу Мессии. Не предпринимать ничего и ничего не решать до этого великого дня. Никакой роли нам не отведено — только эта. И если мы отступим — снова получим Освенцим, получим атомный взрыв. Так записано и предсказано.

Снаружи раздались шаги, и в дверном проеме возник силуэт еще одного парня — у этого через плечо висел «Калашников».

— Беспокойно что-то на дороге, моторы гудят. Похоже, солдаты едут.

— С чего это вдруг? Брось паниковать! — Расмия осталась невозмутимой. — Стой на страже, как приказано.

— Может, отойти подальше от шоссе?

— Нет, останемся здесь.

— Если уж устраивать взрыв, так поспешим. Чего дожидаться?

— Приказы надо выполнять в точности. Ступай отсюда и держи себя в руках. Раз уж ты избран — будь достоин своей миссии.

Дверной проем опустел — часовой исчез. Выйдя наружу, он снова укрылся под навесом. Ему хорошо была видна дорога внизу в долине — отсюда до нее рукой подать. Автомобиль промчался в сторону Хайфы. Спустя минуту появился военный грузовик и остановился у обочины. Солдат спрыгнул на землю, махнул рукой в сторону ближней фермы. К нему присоединился еще один. Часовой встревожился, не зная, что делать — продолжать наблюдение или пойти доложить о том, что происходит. Решил остаться — он был совсем юн, лет семнадцати, только что стал членом «Шатилы», это было его первое поручение. Парнишка и гордился этим, и умирал от страха. Нет, не смерть страшна — он же сам вызвался участвовать в акции и не рассчитывал выжить. Но столько рассказывали о том, как израильтяне поступают с пленниками, — пытки хуже, чем смерть…

Собака залаяла где-то — может, та самая, которую слышал Эссат. Чего она лает — испугалась кого-то или, наоборот, обрадовалась, или по другой какой-то причине, ведомой ей одной?

Часовой весь вытянулся, пытаясь получше рассмотреть, что происходит на шоссе. Грузовик тронулся с места. Вдали, возле Хейогева вроде что-то движется — впрочем, может, показалось… Зато внезапно он отчетливо расслышал непонятные звуки за спиной, на той стороне холма, которую отсюда не видно. Остальные из их группы ушли — если сумеют, найдут спасение в Ливане. Только Расмия и он обрекли себя на смерть во имя ислама. Да еще какой-то психоватый еврей. В нелепом одеянии, безоружный — его, похоже, вообще ничего не интересует. Что такими дурнями движет, понять нельзя. Евреи, которые пошли с арабами против своих же… А, зачем над этим голову ломать…

Его колотил настоящий озноб, живот вдруг схватило. Невыносимо — что это за звуки у него за спиной?

Он снова сунулся в каморку:

— Что-то подозрительное на холме. Побегу проверю.

— Только недалеко и ненадолго. — Расмия крутила ручки коротковолновогоо приемника военного образца и не обернулась. Часовой бросился вниз с холма по палящему солнцу и тут же исчез из виду.

Эссат первым заметил на холме домишко, плотно окруженный деревьями.

— Я пошел вон в тот дом, — показал он солдату, который был с ним, второго он послал вперед осмотреть полуразрушенный амбар сбоку от шоссе. — А ты дождись приятеля и поднимайтесь оба туда. Только сначала пусть он обшарит как следует амбар.

Солдат пошел вперед по шоссе, а Эссат принялся карабкаться на холм, держась меж кустов, чтобы те, кто в доме, если, конечно, там кто-то есть, не заметили его из окна. Метрах в двадцати он услышал, что где-то рядом настраивают радио, и упал на землю, за низкую стену. Пополз вдоль нее — звуки стали слышнее.

Стена кончилась, за углом была дверь — до нее метров пять. Один прыжок — и он в доме. Если, конечно, не заперто. Или лучше подождать солдат? Нет, времени нельзя терять. Он достал револьвер, снял предохранитель, ринулся к двери. И, распахнув ее, увидел ту, которую искал: Расмия сидела у стены напротив, на полу перед ней радиоприемник. Рядом раскачивался, уперев локти в колени, молодой еврей.

Взгляд Расмии был полон изумления — на миг Эссату показалось, что он прочел в ее глазах бешеный гнев, но девушка, вскочив на ноги, бросилась к нему и спрятала лицо на его груди. Вся дрожа, она прижалась к нему и, когда, наконец, заговорила, в ее голосе послышались слезы:

— Прости, не могу удержаться. Прости — ты же знаешь, обычно я владею собой.

Свободной рукой Эссат погладил ее волосы.

— Я бы на твоем месте еще не так плакал, — сказал он успокаивающе. — А мы уже думали, тебя схватили. Ждем вестей, а их все нет и нет.

Расмия, будто смутившись, отстранилась от него, опустила глаза.

— Не могла выйти на связь. Ребята из «Шатилы» начали подозревать — я боялась…

Она оглянулась на своего спутника, который тоже поднялся и стоял рядом с выражением безграничного недоумения.

— Сейчас сюда поднимутся солдаты, ступай встреть их, — велел Эссат. — Только глупостей не наделай. Скажи ему, Расмия.

— Выполняй, что сказано, — поспешно распорядилась она.

— Но…

— Никаких «но». Ты мне подчиняешься, забыл?

Парень чуть помедлил, но все же вышел.

— То, что ты для нас сделала, — просто здорово! — сказал Эссат. — С этой бомбой в Иерусалиме мы справились.

Расмия смотрела на него во все глаза:

— Обезвредили?

— Да. Но ты знаешь, я думал о тебе плохо. Когда посоветовали в аэропорту тебя не задерживать, я просто ушам своим не поверил. — Он в восхищении засмеялся. — Ну блеск — такая работа!

Она слабо улыбнулась в ответ. Эссат сунул револьвер в кобуру.

— Бомба здесь? Армагеддон, значит, был задуман? — Он снова рассмеялся беспечно.

Расмия не отвечала. Выражение страха и изумления медленно сходило с ее лица, и внезапно Эссат увидел перед собой хорошо знакомую неподвижную маску. Живая девушка, плачущая и улыбающаяся одновременно, исчезла, на него смотрели сузившиеся злые глаза. Ошеломленный, он протянул было к ней руку, но прямо в сердце ему уперлось дуло пистолета:

— Назад! Не двигаться!

Эссат замер, скованный ужасом.

— Быстро, — будто выплюнула она ему в лицо. — Руки вверх, вверх, скорее. То-то! — И ловко выхватила из кобуры его револьвер.

— Не понимаю, — Эссат не узнал собственного голоса, так жалко прозвучали эти слова.

— Еще бы тебе понять! Вы, сионисты, все поголовно идиоты. Вечно хвалитесь, будто всех умнее. Но теперь с этим покончено.

— Ты же на КГБ работаешь!

— Только на свой народ я работаю, на дело его освобождения — и ни на кого другого.

— Так это обман — насчет КГБ?

Она улыбнулась — снова та прежняя, жесткая, ненавистная ему улыбка. Гадина!

— Как это у вас там называется? Двойной агент? Да, я стала двойным агентом, — только благодаря этому и удалось попасть в Израиль. Сработало.

— Ханиф знает?

Расмия отрицательно покачала головой:

— Ханиф к женщинам относится свысока — он бы мне никогда не разрешил выполнить мой план. Пленник собственных предрассудков — как и ты…

— А русские?

— Ну, эти атомного взрыва боятся пуще смерти. Поддерживать наше движение на словах — это пожалуйста, только бы правила соблюдались. Какой-нибудь вооруженный конфликтик там-сям — куда ни шло. Но реальное действие — атомный взрыв, к примеру, — ах, нет, ни за что! Это, видите ли, испортит их имидж. А что тут такого? В конце концов не было бы преступлений — полиция сидела бы без работы. Если бы не стало угнетенных, так куда бы делись ваши великие идеологи, где бы они повод взяли для своих вечных драк?

— Чушь все это!

— Нет, это реальность. Обездоленные — только они атомного взрыва не страшатся, им нечего терять.

— Отсюда не скроешься. Убьешь меня — тебя все равно поймают.

— Не собираюсь убегать. Какое значение имеет моя жизнь? Главное, убедиться, что Армагеддон — величайший и самый поэтичный в истории акт возмездия — состоялся. Именно в Мегиддо. В том же месте!

— Бомба здесь?

— Так я тебе и сказала, бедняжка мой Эссат!

Левой рукой она дотянулась до радиоприемника — переключатель программ у этого приемника, заметил Эссат, выглядит как обычно, только зачем вот эта красная кнопка?

— Мы взорвем ее здесь, если наши условия не будут приняты.

— Они же приняты!

— Теперь решаю только я одна. Ты меня отыскал — а ничего от этого не меняется. Зря старался.

Эссат предпринял новую попытку:

— Так вы спрятали ее в руинах?

— Этой штуке абсолютно безразлично, далеко бомба или рядом. Нажму кнопку, и привет — нет нас обоих, и вашего грязного государства нет.

— Ты сошла с ума, — Эссат безуспешно пытался перехватить ее взгляд.

— Допустим. А что свело меня с ума, знаешь? Несправедливость, которую вижу повсюду.

— Сейчас солдаты сюда явятся.

— Застрелю первого же, кто войдет.

— Всех не перестреляешь. Тебя схватят и заставят говорить. Ты не представляешь, как это делается, — никто не выдерживает. Хочешь, расскажу, как добиваются признаний?

Напугать ее, хотя бы отвлечь не секунду… Но Расмия слушала невнимательно, она будто бредила:

— Боли я не боюсь, с чего ты взял? — усмехнулась она небрежно. Тонкий длинный палец уже лежал на красной кнопке. Видишь, все в моих руках. Могу взорвать весь мир — и взорву. Тебе меня уже не достать…

Мысль Эссата билась лихорадочно — должен же быть шанс на спасение!

— Та бомба в Иерусалиме, — вспомнил он. — Она оказалась пустышкой. Ее вывели из строя еще до нас.

На мгновение маска перед ним стала лицом: Расмия удивилась. Но тут же глаза ее снова сузились:

— Не верю!

— Как хочешь. Только это правда.

— Врешь. Та бомба была на всякий случай. Для страховки — профессор же не знал, что я собираюсь ее выдать. Его план был прост. Бомба в Иерусалиме оставляла 36 часов для выполнения требований. Если бы к этому сроку их исполнили, то вам бы сообщили, где она, и вы собственноручно могли ее обезвредить, а заодно поверить в серьезность наших намерений. И тут на сцену выступает вторая бомба — для нашей уверенности в вашем послушании, — Расмия засмеялась жестко. — Это план профессора. А у меня — совсем другой. Его идея отправить меня в Израиль с фальшивым паспортом была глупа — риск огромный. Меня задержали бы в аэропорту, наверняка у пограничников есть мои фотографии. Мне не хотелось рисковать. И я решила использовать свою связь с советской разведкой. Это они посоветовали пропустить меня через границу, правда ведь?

— Ты что, и раньше на них работала?

— Конечно. Профессор при всем своем уме — человек зацикленный на одной идее: ислам против сионизма. А я смотрю на вещи шире: можно использовать и русских в нашей игре, вот как я решила. Они не такие уж дураки, эти русские, но не умнее же, чем дочка торговца из Тебриза. Два года назад я с ними заключила контракт.

— Но ты вывела нас на бомбу только, когда мы начали исполнять условия.

— Нет, раньше. Я же знала, что за мной следят. Надо было избавиться от этой слежки, для того я и уверила вас, будто я заодно с КГБ. Я точно знала, что Армагеддон состоится, что бы там ни случилось в Иерусалиме. — Она снова усмехнулась. — Ту бомбу я отдала ради вот этой, — она кивнула на свой прибор. — Ради полной уверенности. Мой сценарий лучше, правда? Потому что в нем есть символика. А Иерусалим — он все равно погибнет. Евреи покинут его навсегда.

— Падение Иерусалима — как в Библии… — Сказав это, он вдруг подумал: а зачем она со мной разговаривает? Мы оба тянем время. Не хотим умирать.

— Освобождение угнетенных…

— Это безумие! — крикнул Эссат, не в силах больше слушать. — И ты безумная. Ты не человек, все, что ты говоришь, — бесчеловечно!

И в этот миг снаружи послышался шум — кто-то шел к дому.

— Останови их, — приказала Расмия.

Но дверь уже распахнулась и на пороге появился израильский солдат. Выстрел был оглушителен в тесном помещении. Солдата откинуло назад, к двери, и он тяжко рухнул на пол: пуля вошла между глаз. Рука стрелявшей оказалась не по-женски твердой.

В тот же миг, рванувшись вперед, Эссат схватил эту руку. И, выкручивая тонкую кисть, с ужасающей отчетливостью увидел, как палец другой руки давит, давит на красную кнопку…

Револьвер упал, Расмия вся дергалась, он обхватил ее и бросил на пол, навалился сверху, весь напрягшись в ожидании взрыва, — вот сейчас, сейчас… Что он делает? Спасает ее, эту гадину, убийцу, прикрывая собой… Где-то на грани сознания прошло воспоминание: в Риме, давно, в убогой гостинице, за разделяющей их тонкой перегородкой… Он слышал тогда ее дыхание, он мечтал о ней… И Расмия вдруг перестала сопротивляться, замерла…

В комнате уже были какие-то люди, он опомнился, отпустил ее, рывком поднял с пола — и тут же Расмию схватили. На запястьях клацнули наручники.

— Где твой взрыв, а? — крикнул Эссат. — Твой Армагеддон? Отвечай же! У бомбы часовой механизм? Отвечай!

Она не отрывала от него глаз и вдруг расплакалась совсем беспомощно, слезы так и хлынули, губы отчаянно задергались, она с трудом вымолвила:

— Это конец. Кто-то предал…

— Обыщем все вокруг. Пойдешь с нами, покажешь место.

— Ступай, — Расмию толкнули к двери. Она вышла, не оглянувшись больше на Эссата, остановилась на пороге — солнце ослепительно сияло над городком, который носил некогда громкое имя Армагеддон, а сегодня зовется Мегиддо. И тут ударила автоматная очередь, пули зацокали по каменной кладке стены — еще мгновение Расмия стояла, будто дожидаясь, пока отгремят выстрелы, — и медленно опустилась на колени. Шедший рядом солдат попытался ее подхватить, но схватился за плечо — пуля рикошетом ударила и в него. Жизнь меркла на лице девушки, глаза под вскинутыми изумленно бровями, секунду назад влажные и блестящие, угасали… Эссат тупо смотрел, как она клонится к земле, падает и, наконец, легла, вытянувшись, будто собралась спать. Только тут он выхватил у солдата автомат и дал очередь в ту сторону, откуда прозвучали выстрелы. Пустой номер — часового из «Шатилы» уже и след простыл.

По холму к дому поднималась группа людей, среди них — Бен Тов.

— Сюда, — крикнул Эссат. — Окружайте холм — надо поймать его. Как же это вышло? — он был угнетен и растерян. — Тот, кто ее убил, наверно, подслушал наш разговор. Поверил, как и мы, будто она работает на КГБ. Всех она обманула, всех. И себя…

Вдвоем с Бен Товом они вошли в дом.

— Похоже, и вторую разрядили заранее, — сказал Эссат и принялся рассказывать о происшедшем в доме.

В том месте, где в незапамятные времена находились арабские конюшни, с помощью детекторов нашли вторую ядерную боеголовку. Она была спрятана в каменном гроте, рядом журчал светлый родник, бивший за тысячи лет до рождества Христова. Узкий металлический цилиндр, чуть присыпанный гравием, покоился там, куда некогда приводили на водопой боевых коней.

В 20:00 по радио объявили, что вторая бомба найдена и обезврежена. Террористы убиты, угроза миновала — так говорилось в сообщении. Правительство распорядилось прекратить подготовку к взрыву Стены плача — под ней стояли к тому времени толпы молящихся.

В министерство иностранных дел позвонили из Парижа:

— Поздравляю — только что услышал по радио. Это замечательно!

— Благодарю вас, господин министр.

— Так бомб было две?

— Выходит, так.

— Вы, безусловно, понимаете, что эта тема требует особой осторожности. Мы оказались в крайне сложной ситуации…

— Еще бы. Вы же уверяли, будто из арсенала исчезла всего одна боеголовка.

— Прежде чем позвонить вам, я проконсультировался с президентом. Он озабочен тем, что наши добрые отношения могут потерпеть ущерб, если в Израиле станут нагнетаться антифранцузские настроения. — Он помолчал. — В этом случае, если вы оповестите всех, будто обе боеголовки похищены из французского арсенала. — Снова неловкое молчание. Иерусалим не спешил Парижу на выручку. — Мы ни в коем случае не согласимся с этой версией. Тем не менее мы понимаем, с какими затруднениями столкнется ваше правительство, если встанет вопрос о происхождении бомб.

— Смею сказать, что и ваше положение в этом случае будет не легче, господин министр.

— Вот именно. Между прочим, наш президент в курсе того, что вы интересовались некоторыми самолетами заводов Дассо. Он считает, что сейчас как раз есть возможность вернуться к этой проблеме, он одобрительно относится к развитию торговых сделок в данной области.

— Приятно это слышать.

— Есть и другие формы экономического сотрудничества, по поводу которых мы готовы встретиться и поговорить в самое ближайшее время. Наметились интересные идеи…

— Мы можем это только приветствовать, — голос говорившего, однако, прозвучал так, будто в Иерусалиме не намерены приветствовать ничего, исходящего из Франции.

Ответ из Парижа прозвучал несколько фальшиво — очень уж деликатен был разговор, даже многоопытному дипломату не всегда под силу делать хорошую мину при столь плохой игре.

— Подобное сотрудничество может быть дурно истолковано общественным мнением, если появится официальное признание, будто обе боеголовки попали в Израиль из Франции.

— Возможно.

— Могу ли я в этот замечательный, поистине исторический день получить обещание, что ваше правительство не пойдет на столь чреватый последствиями шаг?

— Надлежит обсудить это с моими коллегами. Но обещаю, что никаких публичных заявлений без согласования с вами сделано не будет.

На этом разговор и завершился.

В тот же вечер военный фотограф отправился в Мегиддо и сделал множество снимков обнаруженной там боеголовки. Часть их попала в газеты и журналы, однако те негативы, что могли бы изобличить французское происхождение находки, были отправлены на хранение в сейф. «Кто его знает, — сказал министр иностранных дел, отдавая распоряжение на этот счет, — в политике никогда не знаешь, как дело обернется».