Он говорит: ты слишком слаб, чтобы изменить хоть что-нибудь.

Он говорит: прости, пожалуйста, это я тебя таким сделал. Это я сделал. Мне жаль.

Он говорит: ты ничто, и у тебя никогда не было дома.

Он говорит: ты никогда не вернешься домой.

И я никогда не вернулся домой.

 

ГЕРОЙ

Здание военного комиссариата на окраине столицы Государства стояло в узком проулке, неприметное и обшарпанное. Его изрядно занесло снегом, и круглая постройка была похожа на сугроб. Но миниатюрность этого здания обманчива. Там не меньше трех подземных этажей.

У меня с собой почти не осталось вещей. Пустой солдатский планшет, жевательный табак, мой детский талисман, игрушка в виде кролика, которую я для сохранности от песка завернул в бумажку, пустой блокнот, индивидуальный комплект пустынной защиты, какие-то карандаши. Больше в вешмещке ничего нет.

В столице шел снег, он искрился и таял темными капельками прямо в воздухе, если поймать снежинку на теплый выдох. Обожаю снег. Я очень соскучился по дурацкому снегу.

— Я воевал на юго-восточном фронте, вторая армия генерала армии фон Лакшица, — сказал я девушке-приказчице в военном комиссариате.

— Сочувствую, — сказала девушка.

— Мне нужны копии моих бумаг. Военный талон, свидетельство о приписке к батальону. Личная кинкарта. У вас же есть все это?

— Имя, звание? Должность? Номер роты? Название батальона? Род войск? — спросила девушка.

Картотечные папки шуршали под ее пальчиками уютным домашним шорохом. Словно страницы книги, которую ты перелистываешь в кресле перед камином. Я любил читать перед камином. Но что я читал тогда? И где стоял тот дом, в котором был камин?

— Я не помню, — сказал я.

— Удивительный факт, — сказала девушка.

— Вы мне поможете?

— Как прикажете искать ваши документы? Во второй армии достопочтенного фон Лакшица пятнадцать полков, двадцать девять батальонов, шестнадцать тысяч человек личного состава.

Неужели она не знает? А еще в комиссариате работает. Долго же до вас тут доходят сводки с театра боевых действий. Или просто нелюбопытная.

— Уже десять, — сказал я.

— Что десять? — удивилась девушка.

— Десять тысяч человек личного состава. Шесть тысяч погибли под Хайруталанскими горами. Горная артиллерия противника работала по квадратам. Десять часов не могли эвакуироваться, и артиллерия работала все время, — сказал я.

— И что?

— И я там был.

— Еще раз сочувствую. Вы настоящий герой, вы совершили подвиг, — сказала девушка и зевнула.

— Это был не подвиг. Это был позор.

Это был настоящий позор. Чудовищный провал. Горные пушки модели «МП-12» («Милость к павшим» двенадцатой модификации, не шучу, они действительно так назвали пушки, больные твари) били нас, словно в тире. А мы метались и даже не могли понять, откуда прилеты. Только вспышки и пыль, песок в воздухе и огонь.

— Государство не забудет о вашем героизме.

— Пусть помнит на здоровье, мне бы самому забыть. Так вы поможете с документами?

— Имя, звание, род войск…

— Я не помню.

— Даже имени?

— Особенно имени, — сказал я и заплакал.

— Меня вот Лиза зовут, — глупо сказала девушка и опустила глаза.

— Сочувствую! — заорал я.

Она, кажется, хотела резко ответить, но осеклась и замолчала. Я опустился на скрипучий стул. Он скрипел, словно песок на зубах. Над пыльной казенной конторкой между мною и девушкой Лизой повисла неприятная тишина.

— Мне, наверное, нужна будет помощь военного психиатра, — сказал я виновато.

— Да уж, скорее всего.

— Простите, Лиза.

— Я не обижаюсь, — сказала девушка Лиза обиженно. — На вас нельзя обижаться, вы же герой…

— Я. Не. Герой, — отчетливо выговорил я.

* * *

ДНЕВНИКОВАЯ ЗАПИСЬ СЕРЖАНТА <имя, принадлежность к юниту и род войск вымараны> ВТОРОЙ АРМИИ ГЕНЕРАЛА ФОН ЛАКШИЦА, НОМЕР ОДИН

«На ужин давали вареную вяленую говядину. Правда, вот именно так. Они зачем-то взяли вяленое мясо и разварили его в котле из расчета два кусочка на человека. Бульона мясо почти не дало. Самого мяса мне тоже не досталось, но достался изрядный ломоть моркови.

Надеюсь, когда мои дневники опубликуют и они разойдутся огромными тиражами по всему Государству (кстати, когда разбогатею, надо не забыть купить себе мобиль «Руссобекер» изумрудного цвета, как у полковника Радулова), ответственные лица займутся пищевым технологом армии, потому что это бесчеловечно и недопустимо.

Потом курил после ужина, мимо пронесли сумасшедшего бойца из другой роты куда-то в сторону полевого лазарета. Небоевые потери бывают и такие, мой дорогой читатель. Он бормотал и кричал всякое смешное. Грозился, матерился, довольно интересно, я даже решил записать.

Вот что он говорил:

«КРОЛИК ПРИХОДИЛ ВЧЕРА И КРОЛИК СНОВА ПРИДЕТ ЗАВТРА. КРОЛИК ДАСТ ВАМ ПРОСРАТЬСЯ ДУШЕВНО, ЭТО УЖ НЕ СОМНЕВАЙТЕСЬ, ОЛУХИ ВЫ ЦАРЯ ПОДЗЕМНОГО. КРОЛИК ПРИХОДИТ С ОГНЕМ И ПРЯЧЕТСЯ ОТ ВАС В ДЫМУ. Я НЕ ХОЧУ С НИМ ГОВОРИТЬ, Я ПРОСТО УСТАЛ, А ОН ПРИХОДИТ. ОН ПРИХОДИТ ТОЛЬКО К ИЗБРАННЫМ. Я БЫЛ ПРОТИВ, НО ЧТО Я МОГ СДЕЛАТЬ, ЧТО Я МОГ СДЕЛАТЬ, ЧТО Я МОГ СДЕЛАТЬ. ЭТО ЖЕ КРОЛИК. ЭТО НЕВЫНОСИМО».

Потом он начал стонать, выть что-то. Ему залепили рот пластырем, потому что все устали слушать про кролика. Он плакал и мычал в пластырь. Тяжеловато ему. Пойду спать, завтра надо готовиться к передислокации непонятно куда».

 

РАЗГРОМ

Как добрался с юго-западной границы после разгрома армии фон Лакшица и позорной эвакуации во все стороны?

То так, то сяк, то наперекосяк. Сначала прибился к военному обозу. Сказал, эвакуируюсь, а документы потерял. В Рекосполе, где железнодорожная развязка, сел в паровой дощатый телятник вместе с обозниками. Ехали, как скот, и даже вместе с настоящим скотом — с быками, коровами. Пахло изумительно.

Какой-то парень продал мне проездные документы беженца в обмен на портрет. Денег-то у меня не было. Я неплохо умею рисовать. Всегда зарисовывал все подряд, носил с собой кучу блокнотов. Нарисовал ему углем на куске холста портрет его женщины, с которой он в разводе, но хочет помириться, а он мне отдал документы. Надеюсь, они помирились. Или нет, плевать на самом деле. Женщина у него довольно страшная, судя по фотокарточке. Он и сам не красавец. Счастья им и любви.

С проездными документами этого неудачника пересел на северный экспресс и через три дня уже был в столице Государства. Повезло с экспрессом, хоть и место оказалось паршивое — в самой корме паровоза, в стоячем вагоне, среди всякого неприятного быдла. Хотя среди неприятного быдла я, в общем, чувствую себя как рыба в воде. Так что не жаловался.

Я мог бы выбить себе собственные проездные документы в любом местном штабе. Но я не помнил, как меня зовут. Кем и в каком подразделении я служил. Орал, срывался на истерики, грозился угрозами, обещал кары. Одного пожилого военного бюрократа даже пообещал сдать в богадельню, потому что псих он, а не я, и вообще он диверсант, потому что из него сыпется песок, а силы противника из этого песка сооружают защитные барханы, в связи с чем весь юго-восточный фронт увяз в бессмысленных позиционных боях. Потом было очень стыдно.

Иные чиновники считали, что я хитрый беженец из фронтовой зоны. Аферист, который нашел где-то драную пустынную форму и теперь пытается получить себе привилегии бойца-фронтовика, чтобы бесплатно доехать до столицы Государства. Я пытался объяснять, но меня не очень слушали. Да и что они могут в провинциальных штабах? Вот в столице мне помогут вспомнить, кто я такой. Непременно. Ага.

Никогда я не вспомню, кто я такой, где живу, есть ли у меня отец и мать, братья и сестры. Есть ли у меня любимая или жена. Может, у меня есть дети, и они уже получили ромбовидное извещение с траурной лентой.

Но зато я отлично помню другое.

Как очнулся после чудовищного по масштабам артиллерийского удара по расположению второй армии у Хайруталанских гор. Кажется, после обстрела прошло несколько часов, но в воздухе все еще стояла мелкая песчаная пыль. Я кашлял так долго, что едва не выкашлял легкие.

Невероятная меткость песчаных артиллеристов. Предполагалось, что они вообще не должны были знать, что армия Лакшица встала у Хайруталана. Это был маневр под прикрытием огромной горной гряды. Объективных средств контроля у противника в этой зоне не было. Противник должен был обнаружить передислокацию не ранее, чем на следующий день, когда Лакшиц уже ушел бы на Раядское шоссе и перерезал линию снабжения для корпуса Мегара-паши. Но случилось, как случилось. Мегар-паша оказался умнее генерала фон Лакшица.

Так или иначе, я прибыл в столицу Государства. И, конечно, мне никто не смог помочь и здесь.

* * *

ДНЕВНИКОВАЯ ЗАПИСЬ СЕРЖАНТА <имя, принадлежность к юниту и род войск вымараны> ВТОРОЙ АРМИИ ГЕНЕРАЛА ФОН ЛАКШИЦА, НОМЕР ДВА

«Нарисовал пустынного жука. Очень красивый. Жалко, у нас такие не водятся. Я бы сажал их клен во дворе дома и рисовал с натуры. Фиолетовая черепица дает колористический контраст, колодец придает композиции вертикаль, темные облака вдали, темный снег, клен и янтарные жуки, и закат пробивается сквозь темные облака, и бликует на пустынных жуках.

Местные рассказывают байки про дико удачливого полковника артиллерии Мавлюта. Говорят, он раньше был пустынным смерчем, но теперь обратился в человека, чтобы помочь пустынникам выиграть войну против машеруви — это они нас так называют, солдат Государства. И его батальоны всегда стреляют без промаха, а потом Мавлют насылает песчаных демонов, и те наносят барханы на тела, чтобы их никто не смог найти. Низвергает в ад таким образом. Между тем, Мавлют реальный человек, полковник в корпусе Мегара-паши. Надо бы найти какого-нибудь старика, чтобы рассказал мне про Мавлюта. Люблю вот этот вот фольклор.»

 

ДОМ

Ни к какому военному психиатру, я, конечно, не пошел. Я же не псих. Я просто память потерял.

Я пошел искать свой дом.

В столице Государства была ранняя весна. Снега еще полно. В какие-то моменты, идя по очередному бульвару мимо пневматических лифтов и чахлых деревьев, даже забывал, что я никто и у меня нет дома. Просто гулял по родному городу, радовался снегу. Так ненавижу песок, вы бы знали.

Это мой родной город. Я же родился здесь. Неужели не вспомню, где мой дом? Да, столица Государства огромна, но конечна же? Я выпросил в районном комиссариате какой-то списанный бушлат и теперь мог гулять в легкой пустынной форме без боязни простудиться. Где я буду ночевать и что буду есть, если не найду дом, я даже не думал. Обязательно же найду.

Иногда я видел дома, которые что-то напоминали. Но они были не мои. Все они были не мои.

На перекрестке Санникова и Булычева меня охватила паника.

А если я жил в квартире, на окраине, в каком-нибудь дьявольском муравейнике? Если у меня не было настоящего дома? Половина жителей столицы Государства живет в муравейниках. Почему я решил, что из другой половины?

Я сел прямо на снег и заплакал, как маленький. А когда протер глаза, сразу увидел его. Свой дом. Он стоял на другой стороне от перекрестка, скрытый колоннами бирельсовой станции, огороженный коваными решетками, небольшой, но очень уютный, с желтой черепицей. Во дворе моего дома в садовых колбах цвели зимние орхидеи. Дом словно светился. Я побежал к нему, как подорванный.

Почему-то калитка была закрыта на тяжелый замок. Я перепрыгнул через забор и открыл скрипучую дверь. Внутри не было ничего.

То есть вообще ничего. Не было отделки, диванов, кроватей, ваз с цветами, портретов, стульев и столов, старых кофейников, сундуков, печи, дымохода, паровой умывальни, ковров, аппарата с музыкальными пластинками. Не было даже окон, то есть вообще. Бетон в дешевой пластиковой пропитке от гниения. И, конечно, тут не было моей жены, детей, матери и отца.

Я вышел из дома и наткнулся на сердитого заснеженного мужика в плаще-стегаче и с дубинкой наготове, с большой красивой бородой.

— Ты чего тут лазишь? — спросил бородатый.

— Я думал, это мой дом, — сказал я.

— Это вообще не дом никакой, там внутри нет ничего, — сказал бородатый.

— Я уже понял.

— Специальная такая рекламная штука для застройщиков, макет. Они его построили, чтобы картинки с ним в журналах показывать, и чтобы он вот тут стоял на перекрестке, красивый такой, как реклама, мать ее, рекламу эту, — сказал мужик. — А я тут сторожу подстанцию рядом и этот кусок говна заодно.

— Вот где я его видел, — сказал я. — В журнале.

— Они в армейских журналах публиковали, да, — подтвердил бородатый. — «Солдат, вернись живым и насладись покоем!». Адрес, номер почтового ящика, условия кредита для военных мелким шрифтом.

— Понятно, — сказал я.

После этого я сел в трамвай, чтобы согреться, потому что даже в бушлате становилось прохладно. Кондуктор посмотрел на меня сожалеюще и билета не спросил. Я просто ехал, покачиваясь, и смотрел во все глаза на дома. Рядом проплывали набережные, отстойные коллекторы, ночлежки и торгальни, дешевые забегаловки. И дома, дома…

— Останови! — заорал я.

Вот это точно мой дом! Никакой он не рекламный! Старый, одноэтажный, печка дымит!

Кондуктор, ничего не спрашивая, дал машинисту знак остановить трамвай. Там не было остановки, и он, вообще-то, не имел права такого делать, но сделал.

Я побежал к дому, два раза упал в снег и едва не свалился в речку. От этого дома прямо пахло теплом! Он наверняка мой!

В доме сидела старушка и пила чай, подслеповато щурилась в какую-то книгу. Это моя мама?!

— Мама? — спросил я.

Старушка подняла на меня глаза и принялась шарить по столу, пытаясь найти очки. Тут я заметил на столе портрет молодого парня, под которым лежал ромбовидный плотный конверт, а рядом стоял бокал угольного самогона и лежал ИКПЗ с респиратором. Индивидуальный комплект пустынной защиты.

— Вам кого, юноша? Вы служили с Карлом? — надев очки, старушка сразу разглядела под моим бушлатом пустынную форму.

— Никого. Простите. Я ошибся. Я не служил с Карлом, — сказал я и убежал.

Не исключено, что на самом деле я служил с Карлом. Но кто помнит? Прости, Карл, если что.

Напротив дома одноэтажного дома старушки, через набережную, стоял непритязательный самогон-бар «Дабл-Ир». У меня нет денег, но может быть, меня кто-то угостит? Просто нет больше сил.

Я зашел в самогонную и увидел, что за дальним столом в одиночестве сидела девушка Лиза из военного комиссариата. Тут же попытался скрыться, но она увидела меня и помахала рукой. Узнала.

Ну, пусть меня угостит она. Почему бы и нет.

 

ЛИЗА

Лиза оказалась хорошей девушкой. Стоит человека выдернуть из-за казенной пыльной конторки, и он тут же оказывается куда лучше, чем показался. Это конторка так портит людей? Люди, в принципе, все хорошие же изначально?

Сначала я долго молчал, она пыталась разговаривать, спрашивала какую-то светскую чушь, постоянно задавала какие-то банальные вопросы вроде «чем ты занимался», «где учился», но осекалась, вспомнив про мою амнезию. Я только кивал и пил самогон, который она заказала. Я ей нравлюсь, что ли? Вот в этом бомжовском виде и драном бушлате? Ладно, пусть.

В конце концов я убрался в такой хлам, что перестал помнить даже то немногое, что помнил.

Проснулся у Лизы в съемной квартире на окраине. Да, она жила в муравейнике. Может, моя квартира была за соседней стеной?

— Ты вчера жутко напился, — сказала Лиза. — Очень крепкий организм.

— Твоими молитвами. Спасибо, что приютила. Мы спали в одной кровати?

— Ты спал на ковре. И под ковром.

— Здорово.

— Ты вчера очень много говорил про то, что не можешь отыскать свой дом.

Я вчера много говорил? Я, казалось, вообще ни разу рта не открыл.

— Хочешь, я помогу тебе его отыскать?

— Нет. Сам справлюсь.

— Ладно. Чай будешь?

— Буду, — сказал я, лег на пол, укрылся ковром и снова заснул.

На следующее утро у Лизы был отгул, и мы пошли искать мой дом.

* * *

ДНЕВНИКОВАЯ ЗАПИСЬ СЕРЖАНТА <имя, принадлежность к юниту и род войск вымараны> ВТОРОЙ АРМИИ ГЕНЕРАЛА ФОН ЛАКШИЦА, НОМЕР ТРИ

«Сегодня был неприятный такой случай. Не знаю, стоит ли его описывать в дневниках для потомков, но я же решил быть абсолютно честным. Искренность — мое кредо. Когда разбогатею и у меня будет свой дворянский герб, там будет что-то про искренность и кредо. Мне нравится, как эти слова звучат. Так вот, о чем я?

Рядовый Геннадий Шильц украл козу у местных аборигенов. Я единственный видел, как он тащил идиотскую козу, закрутив ей голову каким-то полотенцем, чтобы не бекала. За такие дела у нас строго, недавно вышла армейская разнарядка по работе с населением и методички по лояльности. И местные смуглые о ней уже знают отлично.

Короче, они пришли жаловаться полковнику Кандерсу. Тому плевать на козу, на местных, вообще на весь этот беспредел, но служба есть служба, и он собрал нас на плацу и велел до вечера сообщить, кто украл сраную козу, и наказать этого человека.

Шильц видел, что я его видел. После ужина, перед последним построением, он отвел меня за столовый тент и попросил не говорить полковнику. Просто очень хотелось есть, а в регионе Шильца обожают козлятину, и у этих в бурнусах полно коз, а кормят в армии плохо, а у Шильца был день рождения, а теперь его оштрафуют и отправят домой, не выплатив контрактные. И он больше никогда не будет воровать коз.

Я поздравил его с днем рождения и ушел. На следующий день Шильц покинул расположение и отправился на родину, в свою жуткую дыру, где козлов едят. Я не считаю свой поступок каким-то праведным, но считаю, что сделал все верно.

Накосячил — отвечай. Порядок должен быть. Вы можете сказать, что в армии важно боевое братство, но мы ни в одном бою пока не были, только мелкие перестрелки, а коз воровать нельзя, и за поступки свои надо держать ответ. Правильно?»

 

ПРОПОВЕДНИК

Прошла неделя поисков. Мы с Лизой обошли, наверное, тысячу домов. Иногда я заходил в те, которые показались мне знакомыми. Я больше не врывался, не вел себя безумно. Лиза нашла мне где-то неплохой костюм — кажется, он принадлежал раньше ее отцу, — и мы ходили, представляясь молодой парой, которая хочет купить дом и интересуется, не собираются ли хозяева продавать. Безуспешно.

Пока Лиза забалтывала хозяев, я всматривался в обстановку. Брал в руки статуэтки, перелистывал книги в шкафах, украдкой трогал блюдца в серванте. У нас была теория, что мне помогут вспомнить дом тактильные ощущения. Лиза периодически звала обратиться к доктору-мнемологу, но я отказывался. Я должен пробовать сам.

Много всяких домов перевидал. Большие, маленькие, коттеджи и бытовки, в три этажа и даже в четыре, с разноцветными крышами. Одни были страшные, другие уютные, но никогда не было моего. Где-то жили счастливо, где-то невесело умирали, бегали дети, опять же не мои. Какие-то другие матери ждали каких-то других сыновей.

На закате, когда сквозь мачты паровых поршней, шпили пневмопочт и темные облака блестел закат, мы уже шли домой.

— Смотри, какой красивый. Клен во дворе, черепица веселая. Постучим?

— Точно не мой, — сказал я, бросив взгляд на дом. — Даже не екает ничего. Пойдем к тебе, пожалуйста? Мне кажется, ты устала.

— Да, давай уже домой, — сказала Лиза и зевнула.

Домой…

Вечером мы пили чай ее доме. Лиза читала газету, а я в сотый раз разложил на круглом обеденном столе мои скудные вещи из вещмешка. Карандаши, ИПКЗ, кролик в бумажке, жевательный табак, всякую дребедень.

Лиза посмотрела на мои вещи и нахмурила брови. Кажется, о чем-то задумалась.

— Ты не слышал про такую секту…

— Какую?

— Секта Механического Кролика.

— Впервые слышу.

— Просто увидела и подумала. Они безумные абсолютно, правительство Государства их запретило. Вот, в газете, кстати, статья про это. Но там есть такие проповедники, которые прошлое видят. Правда, видят. Мне подруга рассказывала. Они ей помогли вспомнить, где она кольцо обручальное потеряла, — на этом месте Лиза погрустнела.

Я не понял почему.

— И что ты предлагаешь?

— Я знаю человека, который может рассказать, где найти парня, который сводит с проповедниками Механического Кролика. Они реально помогают.

— Где он живет? — спросил я.

 

НАПЕРСТКИ

А жил он в каком-то диком гадюшнике, под мостом, где скапливается гнилая вода, в тупике бывшего технического коридора. Там у знакомого Лиза была художественная мастерская. Знакомый жил там не потому, что у него не было денег на жилье. Он жил там ради эстетических и моральных принципов. Конченый какой-то черт патлатый.

Так или иначе, но он дал нам адрес другого черта, а тот дал адрес какого-то пугливого чиновника из муниципалитета, который за сто марок написал нам адрес, где по четвергам, но не любым, можно найти проповедника Механического Кролика. Там будет привратник, который посмотрит на вас и без слов поймет, подходите вы проповеднику или нет. Но если привратник будет молчать дольше десяти секунд, то бегите и забудьте этот адрес.

Это чиновник шептал мне в ухо, суетливо запихивая в карман бушлата бумажку с координатами проповедника. Когда я прощался с ним за руку, то ощутил, что ладонь чиновника абсолютно мокрая. Сто марок, конечно, деньги, но стоят ли такие волнения сраных ста марок?

Марки, конечно, дала Лиза.

— Я тебе все отдам, — сказал я глупо. — Выясню, кто я такой, устроюсь на работу, заработаю и отдам.

— Ладно.

— Хочешь, расписку напишу? — спросил я еще более глупо.

— И каким именем в ней подпишешься? — сказала Лиза.

Я замолчал.

— Не надо ничего отдавать, — сказала Лиза.

— Ну как же…

— Не надо, потом поймешь, — сказала Лиза загадочно, взяла меня под руку, и мы пошли по адресу, указанному в бумажке потного чиновника.

Сегодня как раз был четверг.

Когда мы подошли к унылому зданию, похожему на выгоревший и бесполезный склад с закопченными стенами, навстречу вышел высокий, абсолютно лысый человек в строгом костюме-тройке. Он увидел нас и жестом велел Лизе отойти, а меня поманил пальцем.

— Вы привратник? — спросил я.

Человек внимательно смотрел на меня и молчал. Девять, восемь, семь.

— Вы, наверное, хотите меня обыскать на предмет оружия? — спросил я.

Лысый человек хмыкнул, а я понял, что сказал какую-то глупость. Шесть, четыре, три. Привратник глядел бесстрастно. Казалось, он был готов мотнуть головой, я почти увидел, как на его шее начала сокращаться мышца. Два.

Привратник отошел от двери в сожженный склад и приглашающим жестом открыл ее передо мной.

Внутри было темно, на стенах висели барабаны, в которых торчали факелы. Я спустился в подвал по крутой лестнице — больше там идти было некуда. Внизу за столом-бочкой сидел молодой солдат в пустынной форме. Его лицо показалось мне странно знакомым. На шее солдата висели вериги из шестеренок.

— Узнал меня? — спросил проповедник. — Знаешь, как меня зовут?

— Не знаю. Я тебя впервые вижу.

— Очень смелое заявление для человека с амнезией.

— Мы знакомы?

— Мы служили вместе, — усмехнулся проповедник. — Ты даже видел однажды, как я оригинальным образом уволился из вооруженных сил Государства. Ты вроде не знал моего имени, а вот я твое знал.

— Да?!

Я схватил его за рукав бушлата, такого же, как у меня, только нового, и бешено затряс.

— Как меня зовут?

— Руки убери.

— Мы вместе служили! Ты должен знать, как меня зовут!

— Я знаю. Руки убери, я сказал.

— Скажи.

— Нет.

— Почему?!

— Право на информацию надо заслужить. Механический Кролик не любит халявщиков, бездельников и неудачников, — сказал проповедник и достал из кармана бушлата три наперстка.

— Мы будем играть в наперстки?

— Да. На очень крупные ставки. Выиграешь — узнаешь, кто ты такой. Могу даже лично до дома проводить. Проиграешь — ну, проиграешь.

— У меня нет денег, но я все отдам. Я готов подписать любые долговые обязательства, — сказал я. — У меня ничего нет, только этот бушлат, жевательный табак, карандаши и всякое дерьмо, но я отработаю.

— Ставка стоит миллион марок, и деньги вносятся на месте.

— Невозможно заработать миллион марок! — заорал я.

— А никто не говорил, что у нас заведение для нищих, — проповедник задумчиво почесал нос.

— У меня нет ничего, что я мог бы тебе предложить, — сказал я.

— Ошибаешься, — сказал проповедник. — У тебя есть девушка, которая пришла с тобой.

— Как я ее поставлю? — глупо спросил я.

— Очень просто. У тебя есть над ней эмоциональная власть. Мне этого, брат-солдат, достаточно. Достаточно твоего согласия, и мы будем играть. Давай, решайся. Проиграешь, пойдешь отсюда и все. Я тебя не съем.

— Я ставлю девушку, — сказал я.

На лбу выступил холодный пот.

— Лихо! Узнаю браваду стрелковой пехоты! — одобрил проповедник.

— Я служил в стрелковой пехоте?! — воскликнул я.

— Это тебе так, для затравки. Играем на три. Отгадаешь все три, и ставка твоя. Где шарик? — спросил проповедник.

Я наугад ткнул в левый наперсток. Шарик оказался там.

— Молодец, — одобрил проповедник. — Кручу, верчу. Где шарик?

В этот момент на стене с жалобным лязгом лопнула веревка, на которой держался барабан с факелом. Стало темнее. Проповедник махнул рукой — не отвлекайся. Я указал на левый наперсток. И снова угадал.

— Ты, верно, думаешь, мы тут шулеры. Но здесь все правда. Я не клею шарик на ноготь, не обманываю тебя. Выиграл, так выиграл. Это правда, — сказал проповедник. — Еще раз, и ты победитель. Ты давно был победителем? Победителей все любят, у победителей много денег и женщин. Если ты выиграешь, ты получишь не только информацию, но и печать Кролика. С ней ты никогда не потерпишь неудачу.

В этот момент рухнул еще один барабан, и стало совсем темно.

— Последний рывок, пехота. Ставка уже почти твоя. Где шарик? Ты почти ничем ни рискуешь, — сказал проповедник.

— Я ухожу, — сказал я.

— Ссыкло! Ты никогда не вернешься домой! — заорал проповедник. Его лицо исказилось, он брызгал слюнями. Последний факел подсвечивал его безумные черты.

Лиза ждала на улице.

— Удалось? — спросила она.

— Нет. Все кончено. Пойдем домой.

Когда я сказал «домой», она просияла.

Дома я в очередной раз развернул свои вещи. Табак, карандаши, дребедень, кролик в бумажке. Я раньше любил рисовать, судя по карандашам? Видимо, да. Я развернул бумажку, в которой был кролик, и стал машинально заштриховывать.

На бумаге проступила карта. Это был оазис в трех днях пути от Хайруталанских гор.

* * *

ДНЕВНИКОВАЯ ЗАПИСЬ СЕРЖАНТА <имя, принадлежность к юниту и род войск вымараны> ВТОРОЙ АРМИИ ГЕНЕРАЛА ФОН ЛАКШИЦА, НОМЕР ТРИ

«Завтра атака».

 

КРОЛИК

Я нашел Кролика под одиноко стоящим деревом в центре небольшого оазиса. Оазис был скрыт за барханами, и я блуждал долго. Чем ближе я к нему подбирался, тем лучше вспоминал это место.

Механический Кролик деловито шкрябал на коре дерева. Кажется, это была ива, она склонялась к водоему в центре оазиса. Откуда в пустынной местности с редкими вкраплениями грунта ива? А откуда здесь механический Кролик в шляпе? Он пустынный шаман, и он сам решает, что будет расти в его оазисе.

— Привет, Кролик, — сказал я.

— Привет, — ответил Кролик. — Хочешь воды? Ты, наверное, сильно устал от жажды и блужданий по пустыне. Отпей из моего источника. Это не так страшно, как ты думаешь.

— Я не хочу от тебя ничего.

— Кроме?

— Кроме.

— Кроме чего?

— Кроме того, чтобы ты сказал мне, кто я такой, как меня зовут и где мой дом.

Кролик перестал шкрябать по коре ивы и подпрыгнул ко мне. Его шестеренки звякнули, а поршни скрипнули, словно их надо смазать. Пустые механические глаза Кролика беспорядочно крутились на шарнирах внутри глазниц.

— Ты знаешь, что это за место, неизвестный солдат?

— Оазис, — сказал я.

— Правильно. Но что еще?

— Твой дом.

— У меня нет дома, — засмеялся Кролик.

Но в этот момент его глаза перестали вращаться и застыли, тихонько покачиваясь. На секунду показалось, что его механическая морда и усы из лески приобрели осмысленное выражение, даже какую-то эмоцию. Кажется, грусть.

— У меня нет дома, — повторил Кролик и повесил голову.

— Но у меня есть. И я хочу знать, где он. И я хочу знать, как меня зовут.

— То, что ты видишь перед собой, не мой дом. Скорее, это иерофания. Ее не каждый увидеть может.

— Мне все равно, как это называется. Я нашел тебя. Выполнил твой приказ.

— Милый мой, я никогда не приказываю. Приказывают ваши командиры, я просто предлагаю, а там да-да, нет-нет, — сказал Кролик и снова заскрипел шестеренками.

Пространство оазиса словно сузилось, сжалось, мягкой зеленой травы стало меньше. Она высыхала вокруг ивы, словно по волшебству.

— Ладно, хорошо. Ты хочешь знать свое имя, свой дом. И все остальное, что к этому будет приложено. Ты точно хочешь этого? Ведь сейчас у тебя есть все. Ты точно этого хочешь?

— Если я не узнаю, то сойду с ума.

— Может, ты уже сошел.

— Может. И тем не менее.

— Ладно. Спрашиваю в последний раз. Ты точно хочешь этого, Ефим Лестер?

Ефим Лестер? Что за идиотское имя! Паскуда просто смеется надо мной!

— Да, Кролик. Хочу, — сказал я, сдержав вспышку гнева.

— Пусть будет по твоему желанию.

Кролик допрыгал до оазиса. Рядом с водой он надел на свои металлические лапки смешные маленькие резиновые перчатки и достал со дна пакет в плотном резиновом мешке.

— Что это такое?

— Твой фронтовой дневник, Ефим Лестер. Там есть вся информация, которая тебе нужна. Обер-сержант пятой роты второго батальона второй армии фон Лакшица, юго-восточный фронт, командир разведгруппы, стрелковая пехота. Ты доволен, наконец? Отстанешь от меня теперь?

— Нет. Расскажи, почему я потерял память. Это же была не контузия?

Кролик вздохнул, снял с лапок резиновые перчатки и почесал за ухом.

— Ты продал координаты расположения второй армии генерала фон Лакшица пустынному полковнику артиллерии Мавлюту, который предложил тебе очень хорошие деньги за эту информацию. У тебя была больная мать в столице Государства. Ты не знал, как в армии достать денег иначе. И ты всегда мечтал разбогатеть. Зачем? Просто так, чтобы все кланялись, и чтобы кататься на дорогом автомобиле, и есть с серебра морской гребешок под соком лайма. Кстати, когда ты решил обречь на смерть шесть тысяч своих сослуживцев, каким из мотивов ты руководствовался? Ты больше хотел помочь матери или изумрудный «Руссобекер»? — спросил Кролик.

Я молчал. Дневник, который отдал мне Кролик, выпал из рук и его тут же занесло песком. Пространство оазиса сжалось еще сильнее. Теперь оно сохранилось едва ли на метр вокруг ивы, Кролика и водоема. Я, выходит, уже стоял на песке.

— Кстати, знаешь, как Мавлюта наградили за ту ночную атаку?

— Как? — спросил я безучастно.

— Ему отрубили голову.

— Почему? Он же спас корпус Мегара-паши.

— Потому что, во-первых, обстрел и выдача взятки не были санкционированы пашой. Во-вторых, сам паша посчитал эту атаку слишком подлой. Он порядочный человек, в общем, Мегар-паша, и чтит древние законы войны. Они тут странные, в пустыне, но они есть. Люди вообще в целом порядочные, хорошие, и милосердие иногда проникает в их сердца. Жалко, Мавлют не подумал об этом, когда обратился ко мне за помощью. Это я вывел его на тебя.

Я сел на песок и стал просеивать его между пальцев. Песок был раскаленным, пальцы жгло, но я упрямо просеивал горсть за горстью, пытаясь сосчитать песчинки. Сколько их там? Есть шесть тысяч в одной пригоршне?

— Ты, конечно, ушел из расположения до того, как началась атака. Но потерялся. Ты шел три дня, проклял все на свете, проклял себя многажды. Плакал и просил прощения. Когда ты увидел мой оазис, помнишь, что ты подумал?

— Я ничего не помню.

— Ты подумал не о том, что можно наконец-то напиться. Ты подумал, что в нем можно наконец-то утопиться. Я спас тебя. Я купил твое воспоминание об этом предательстве и вставил на его место новое. Дал тебе новую жизнь. Чистую, свежую. Без предательства.

— А чем я заплатил? Теми деньгами?

— Дурак, да? — сказал Кролик. — На кой черт мне твои деньги, придурок ты? Вон они лежат, у ивы. Ты их сам здесь оставил.

— Зачем ты забрал мои воспоминания о доме?

— Потому что мог, — сказал Кролик и принялся скакать вокруг ивы. Шестеренки звякали насмешливо. — Не понимаешь, почему, да? А ты подумай.

— И чем я заплатил?

— Ты платишь прямо сейчас, глупый, — сказал Кролик и стал хихикать, не переставая скакать вокруг ивы, позвякивая механизмами.

В его исполнении это звучало как звяк-звяк, треньк-треньк, пыщ. Пыщ — так звучит пар, выходящий из поршней. Кролик вошел в такой раж, что звяканье и звук выходящего пара слились в какофонию. Его металлическое хихиканье пронизало до костей. Я поежился, собрался с силами и усилием воли изгнал чувство пустоты, которое, казалось, стало размером с меня и даже гораздо больше меня.

Потом поднял дневник, стряхнул песок и положил его в вещмешок. Развернулся и пошел прочь.

— Деньги свои не хочешь забрать? — звякнул Кролик вслед.

— Они мне не нужны.

— Я для тебя приготовил веревку. На моем дереве есть неплохая ветка, она тебя выдержит.

— Нет, спасибо — сказал я.

От удивления Кролик замер.

— Я думал, ты повесишься, — сказал он обиженно. — Давай ты повесишься. Ну, пожалуйста. Тебе несложно, мне приятно. Или желаешь утопиться? Как тогда хотел? Ты же подлец. Ты же самая отвратительная тварь на свете. Ты предал свой большой дом и за это лишился малого. Ты предатель. Отступник. Что с тобой не так?

— Со мной все не так, — сказал я, не поворачиваясь. — Я предатель, отступник, я слабый человек. Из-за меня погибли тысячи людей. Я предал свой дом однажды, но больше этого не допущу. Я буду каяться, пока не подохну. Но ты, сука, к этому не будешь иметь никакого отношения. Пошел в задницу.

Оазис немного разросся. Кролик молчал, перестал звякать, пыхтеть и хихикать. Только удивленно покачивал механической головой, как маятником.

— Я подниму документы и выучу имена каждого из тех шести тысяч, и больше ничего не забуду. Оно со мной останется, не переживай. Еще я найду дом Ефима Лестера с кленом во дворе, мир его праху, и на этот раз все сделаю правильно. Только это уже не твое дело. Каждый заслуживает второй шанс, даже лишенные благодати. Но я не буду предавать еще раз. Сам топись в своем пруду, — сказал я.

Кролик продолжал молчать. Пока я говорил, начался ветер, и его немного замело песком, над дугами глазниц образовались песчаные холмики, похожие на брови. От этого Кролик выглядел слегка обиженным. Кажется, прислушивался, как шумит пустынный ветер.

— Теперь ты прощен, — сказал он.