Пруссия, июль 1410 года

Сам Червиньск, где собирались польско-литовские войска, был просто деревней, правда большой и процветающей. Но монастырь здесь был хорош, крепкий и довольно древний – уже века три стоял на этой земле. В монастыре отслужили службу за благополучное завершение начинающегося с этих земель похода на орден. И двинулись.

Первой пересекла границу Великая Краковская хоругвь с гордо развернутым королевским стягом и пением древнего польского гимна. За ней длинной широкой лентой двинулись остальные войска. Направление держали на Мариенбург, столицу рыцарского государства, гордость и оплот Тевтонского ордена. По земле Пруссии шли быстрым маршем, дав несколько мелких сражений и разорив на своем пути замки Лаутенбург и Гильгенбург. Ни король Владислав, ни князь Витовт не потворствовали грабежам и насилию со стороны своих воинов, хотя неприятные инциденты, как и во всякой армии при взятии городов и крепостей, конечно же, случались. Очень тягостная история произошла в Лаутенбурге. Двое литовских воинов были уличены в грабеже церкви. Грозная расправа князя Витовта последовала незамедлительно. Виновных заставили собственноручно поставить виселицу и своими же руками повеситься на ней на глазах товарищей. Все до единого воины в войске литовском, от рыцаря до рядового пехотинца, боялись как огня гнева своего скорого на расправу князя, и больше проблем с дисциплиной не было.

Тевтонская армия спешно выдвинулась навстречу, звеня доспехами и грохоча по дорогам пушками. Мощный Железный Дракон ощерился и изготовился к битве. Рыцари и рядовые воины ордена, кнехты и послушники – все были превосходно оснащены не только самым современным вооружением, но и прекрасными конями. Их уже много лет успешно разводили на прусских землях, и сейчас во владениях ордена было более тридцати конезаводов. В каждой орденской крепости был рыцарь, ответственный за обеспечение гарнизона лошадьми. Под его началом находились многочисленные конюхи, несколько лекарей и кузнецы. За изготовлением подков следил специальный опытный воин. Выходя на битву, орден имел в своем распоряжении четырнадцать тысяч коней. На него работали также опытные оружейники. Пушки, созданные их руками, наводили страх на всех. Чего стоила одна только Бешеная Грета! Эта громадина крушила все, до чего только могли долететь ее ядра. Такую махину они в битву, конечно, не потащили, но пушки у них были, и хорошие.

Мощное орденское рыцарство, неустрашимое в битве и непобедимое, было гордостью великого магистра. Он довольным взглядом окидывал стройные ряды своей великолепной рыцарской конницы, сверкающей дорогими доспехами, и сердце его преисполнялось уверенностью в скорой и полной победе над пусть и многочисленным, но слабым врагом. Кого может выставить король Владислав против его силы? Да, рыцари у него есть сильные, с этим не поспоришь, но никакая их сила не устоит против железной мощи тевтонских воинов. Татары и жмудины были для него и вовсе как мусор. А королевская пехота? Мужичье, вооруженное чем попало, и воевать-то не умеет, куда им тягаться с его высокопрофессиональным войском. А к ним еще и рыцари со всей Европы нынче прибыли в желании отстоять орден, служащий Господу и его Пресветлой Матери. Ведь сама Дева Мария оберегает их славную столицу. С ними благословение ее. И яркий перелив штандартов из самых разных стран, даже из далекой Испании, радует глаз и душу. Нет, с такой силой победа уже, считай, у них в руках.

Местом встречи двух огромных армий оказалось большое поле между деревеньками Танненберг и Грюнвальд. Широкое свободное пространство, как раз то, что нужно для рыцарской конницы. Уже много веков она наводила ужас на врагов. Никто не может устоять, когда могучие рыцари в шлемах с опущенными забралами единой волной накатывают на противника на высоких и крепких конях, выставив вперед копья. Земля дрожит под копытами сотен лошадей, и ни одно сердце не в силах не дрогнуть в страхе.

Королевские войска подходили к будущему месту сражения с другой стороны. Они расположились на отдых возле небольшого леска. День битвы был уже совсем близко, похоже, прямо завтра. Во всяком случае, посланные вперед разведчики уже донесли королю, какая армия идет навстречу и где она сейчас расположена. В лагере царило возбуждение.

Янек из Збыховца делился с побратимом, которого нашел на другом конце лагеря, своими первыми боевыми впечатлениями. Ведь взятие и разорение крепости Гильгенбург было делом Серадзской хоругви, которую вел храбрый Якуб из Конецполя. А они с верным Ласло находились как раз в этой большой и достаточно сильной хоругви. Он вспоминал, как отчаянно сопротивлялись немцы, когда волна польских воинов хлынула на них. Но люди были настолько воодушевлены началом открытой войны против ненавистного ордена, что не видели на своем пути препятствий. Они навалились на замок с такой мощью, сопротивляться которой было невозможно, и смяли защиту крепости. Кровь все еще бурлила в жилах у Янека и глаза горели азартом боя, а впереди была новая битва, великая битва не на жизнь, а на смерть. Битва, которая решит судьбу их королевства.

– Дай-то Бог, друг, чтобы и мы с тобой, и как можно больше людей из нашей армии увидели следующий после битвы день! – торжественно произнес Раймонд де Клер.

У него было не такое приподнятое настроение. Но он, как всегда перед любой битвой, был собран и спокоен.

– Остынь, Янек, и немного передохни. Завтра будет, похоже, горячий день, – добавил побратим.

– Вот и я ему говорю то же самое, пан Раймонд, – вклинился в разговор Ласло. – Силы надо копить на завтра. Что принесет новый день, то знает один лишь Господь.

День решающей битвы пришелся на самую макушку лета – пятнадцатое июля. Погода не благоприятствовала сражению. Утро было туманное, затем полил дождь, который сразу же сделал непригодными с таким трудом доставленные к месту битвы пушки – порох в них отсырел, и грозные орудия могли пугать врага лишь своим видом. Место встречи двух армий было уже определено. Свои лагеря с обозами, или вагенбурги, как их называли, обе армии расположили неподалеку, в тылу: тевтонцы ближе к Танненбергу, польско-литовская армия – близ Грюнвальда.

В своем лагере король Владислав долго и истово молился, прежде чем дать команду к бою. Из самой глубины души шли слова его, обращенные к Богу. Он просил даровать его воинству победу над врагом сильным и лютым, иначе и Польше, и Литве не выжить под пятой Железного Дракона, если не выдюжат они сегодня. И еще просил у Господа король сохранить живыми как можно больше воинов его огромной армии. Пусть не все они христианские души, но все ведь свои, коль встали на защиту королевства и княжества.

– Не за себя прошу, Господи, – молил коленопреклоненный король, – а за воинов своих. Чует сердце мое, что многим из них предстоит сегодня последняя битва. Будь же милостив к ним, Господи, и прими души их в объятия свои. А тем, кто в живых останется, даруй победу над врагом. Одну на всех славную победу.

Тевтонцы вышли на место предстоящего сражения первыми. Удобно расположив свои войска, великий магистр велел очень быстро соорудить надежные укрепления перед их позициями и раскидать побольше ловушек. И принялся ждать. По его замыслу, поляки должны были напасть первыми, это поддержало бы честь крестоносцев в глазах всей Европы. Все увидели бы, что орден только отбивается от насевшего на него агрессора, но сила его столь велика, что позволила разбить врага в пух и прах.

Однако ожидание затягивалось, и Ульрих фон Юнгинген начал нервничать. И тогда он решил выманить поляков из их расположения и заставить их кинуться в бой сломя голову. В лагерь Владислава Ягелло отправился герольд от ордена. Не произнеся положенного протоколом приветствия, он просто воткнул в землю перед палаткой два обнаженных меча – один лично королю от великого магистра ордена, другой – князю Витовту от орденского маршала Фридриха фон Валленрода. Это было намеренное и грубое оскорбление, и оно должно было привести противников в ярость.

Витовт, более горячий, вскинулся было, но кузен бросил ему предостерегающий взгляд и шагнул вперед. Вытащил из земли меч, предназначенный ему, внимательно его осмотрел и произнес совершенно спокойным голосом:

– Что ж, добрый меч, ничего не скажу. У нас своего оружия хватает, но и эти мечи сгодятся сегодня, чтобы врагов наших крушить беспощадно, до победного конца.

И отпустил герольда движением руки. Снова пришел в ярость Ульрих фон Юнгинген.

Наконец на поле началось движение. В бой пошла литовская конница и схлестнулась с тяжеловооруженными орденскими рыцарями маршала фон Валленрода с поддерживающей их пехотой. Здесь же были и прославленные генуэзские арбалетчики, запас оружия для которых в замке Мариенбург во много раз превышал число откликнувшихся на призыв ордена воинов. Но здесь привычные к успешности своих действий генуэзцы оказались в сложном положении, поскольку не привыкли стрелять по столь подвижным мишеням, и множество болтов улетело понапрасну. Около часа продолжалась горячая сеча. Смерть косила воинов и с одной, и с другой стороны, но напряжение не стихало. И вдруг литвины дрогнули и стали отступать. Князь Витовт давно знал тактику татар и хорошо помнил полученный на Ворскле урок. Он подал сигнал своим воинам, и они вихрем понеслись прочь с поля, к далекому озерку и лесу возле него, а следом за ними в погоню кинулись крестоносцы. Но они не могли уже нанести литовским конникам большого ущерба, те были куда маневреннее и быстрее и от погони ушли. А оторвавшимся от своих основных сил тевтонцам ударили в бок поляки и развернувшие свои хоругви между ними и литвинами наемные воины из Богемии, Моравии и Силезии. Завязалась горячая схватка.

По приказу великого магистра орденские силы под началом великого командора Куно фон Лихтенштейна ринулись в атаку на польские позиции, нацелившись первым делом на развернувшуюся в боевые порядки Великую Краковскую хоругвь с королевским штандартом. Могучая хоругвь находилась практически в центре польской армии, а за ее спиной расположилась хоругвь Надворная. Это была большая сила, и смять ее значило много для тевтонцев. Расправивший крылья белый орел на красном фоне, реявший над польской армией, был моральной поддержкой всего войска. Вдруг одному из орденских рыцарей повезло и удалось пробиться к Марцину из Вроцимовиц, краковскому хорунжему, и нанести ему удар. Стяг закачался и готов был, кажется, упасть под копыта лошадей. Но тут другой польский рыцарь, отчаянно рванув вперед, перехватил знамя, поднял его высоко над головой, и оно вновь взвилось над армией, укрепляя воинский дух. Из тысяч глоток вырвался торжествующий рев, заглушивший даже дикую какофонию звуков битвы. Тевтонцы откатились.

Оценив сложившуюся обстановку, Ульрих фон Юнгинген отдал приказ снова двинуть силы на центр вражеской армии, но взять немного правее, направив удар на левое крыло литовского войска, где стояли три хоругви князя Лугвения и хоругвь князя Жигимонда Корибутовича. Сам он, вооружившись копьем и боевым молотом, кинулся в атаку во главе своего войска. Был он могуч и в битве неустрашим, напоминая чем-то дикого берсерка древних викингов, но пробить стену сомкнувших ряды хоругвей не смог. Воины стояли насмерть. Многие из них падали, но на их место вставали другие, и стена держалась. Пришлось снова отступить. Великий магистр, не ожидавший такого поворота событий, горя яростью, бросил в битву свой резерв. И тут, как снег на голову, обрушилась на них перестроившаяся конница Витовта. Трудно передать словами, что тут началось. Воины с обеих сторон дрались отчаянно, стараясь достать и свалить как можно больше врагов. Свистели татарские арканы. Петлю накидывали на рыцаря или на шею коня, а потом упавших добивали литовские пешие воины. С оказавшимися на земле рыцарями, кнехтами и послушниками с одинаковой свирепой радостью расправлялись пешие жмудины. Они лихо вышибали из них дух, виртуозно орудуя своими устрашающего вида дубинами. Оружие профессиональных воинов многие из них так и не освоили. Но это ничуть не умаляло их боевого настроя и вклада в общую битву.

Пан Пешек из Седловиц, вступая в сражение, уже знал, что его прекрасное поместье близ реки Древенцы разрушено и сожжено дотла проклятыми крестоносцами, а люди безжалостно убиты все, подчистую. Это удваивало его ярость и удесятеряло силы. И он крушил тевтонцев всех подряд, без разбора – с большим удовольствием рыцарей и столь же охотно простых кнехтов и бородатых послушников. Его тяжелое пятиметровое копье валило с ног не только всадников, но подчас и коней, а огромный боевой топор работал без устали. В какой-то момент рыцарь рванул вперед, отбившись от сопровождавших его воинов, и занес руку для очередного удара топором по врагу. Но вдруг в бок ему ударил другой тевтонский рыцарь, мощный и устрашающий на вид, неизвестно откуда взявшийся. Пан Пешек замер на мгновенье и стал заваливаться. К нему пробились его люди, а мощного тевтонца перехватил оказавшийся неподалеку Раймонд де Клер. Тот отбивался бешено. Справиться с ним было трудно, но Раймонд наседал на него, как охотничий пес на медведя. Внезапно, когда рыцарь занес уже свою огромную булаву над головой бургундца, наперерез ему кинулся Жан, принявший на себя мощный удар и свалившийся под копыта собственного коня. Раймонд изловчился и пронзил могучего тевтонца копьем, попавшим в незащищенное место на шее над железными латами. Удар был настолько силен, что покачнулись оба. Но Раймонд удержался в седле, а тевтонец рухнул с коня как подкошенный, разделив участь верного Жана, самую страшную в битве – быть растоптанным боевыми конями.

Ульрих фон Юнгинген не мог поверить тому, что видел. Враг сопротивлялся столь упорно, что победа, такая близкая и такая долгожданная, вдруг стала ускользать от него. Орденский резерв, на который было столько надежд, не сработал. Вдруг король Владислав, внимательно наблюдающий за ходом битвы с невысокого холма, где расположил свой командный пункт, отдал приказ, и в бешеный, не затихающий бой был кинут свежий резерв польских хоругвей. Подчиняясь азарту битвы и клокочущей в нем ярости, Ульрих фон Юнгинген отчаянно бросился вперед, но перед ним возник вражеский воин. Он не был ни особенно могуч, ни страшен на вид, и магистр не узнал в нем свою смерть. Но воин поднял руку, и на голову магистра обрушился огромной силы удар. Свет померк в глазах Ульриха фон Юнгингена, и жизнь его оборвалась. Единственная милость, которую даровал ему Господь, – это не увидеть своими глазами полный разгром непобедимой до сей поры армии подвластного ему Тевтонского ордена.

Король Владислав, стоя на холме, не упускал из виду ничего, происходящего на поле боя, весь сосредоточившись на передвижениях своих войск. Команды отдавались одна за другой, в разные концы неслись королевские гонцы с приказами, подавались видимые сигналы, поскольку услышать что-либо в этом аду кромешном было невозможно. Главным для короля было сохранить спокойствие и холодную голову. В битве чаще всего побеждает тот, кто не утратил хладнокровия и способности реально оценивать обстановку и здраво реагировать на неожиданные ее изменения. Владислав с этим справился. Он пережил опасный момент, когда вражеский рыцарь, страстно желающий принести победу своей армии, пробился к холму и нацелил свое копье на самого короля. Рядом с ним было совсем мало охранников, и это давало тевтонцу надежду. Но Владислав, как оказалось, был умелым воином. Он ловко отбил удар рыцаря своим копьем, а потом совсем еще молодой шляхтич, королевский секретарь Збигнев из Олесницы, бросился вперед и ударил рыцаря в бок, сбил с коня и прикончил. Король тем временем продолжал отдавать распоряжения. Но на душе становилось спокойнее. Он видел, как упал под ударом польского рыцаря, кажется, то был Добеслав из Олесницы, великий магистр, видел гибель маршала Фридриха фон Валленрода, великого командора Куно фон Лихтенштейна – пали практически все.

Куно фон Лихтенштейн погиб от руки самого Завиши Чарного, известного на всю Европу рыцаря, которого знал много лет. Сегодня ярость Завиши, защищающего не просто свою рыцарскую честь, но родную землю, горела огромным устрашающим костром, и устоять перед ним не мог никто. Сам же Куно особой мощностью не отличался, хоть и был преисполнен злобой, ненавистью и гордыней. Не спасли его и самые дорогие и крепкие латы. Но это была все же смерть, достойная рыцаря.

А вот маршалу Фридриху фон Валленроду не повезло. Яростно кинувшись на возникшего перед ним ненавистного литовского рыцаря, он услышал неожиданный свист и вдруг почувствовал, что руки его обездвижены. Он повернул голову и встретился взглядом с горящими торжеством черными узкими глазами на загорелом лице, оскаленном волчьей усмешкой. На мгновенье все замерло, как будто давая маршалу возможность осознать весь ужас положения, в котором он оказался. Он, гордый немецкий рыцарь, погибает от руки нищего кочевника. В следующий миг татарин резко дернул петлю, и мир перестал существовать для того, кто еще совсем недавно был великим маршалом могучего ордена.

Враг был обезглавлен, но все еще силен и сопротивлялся бешено. Владислав первым заметил перелом в ходе битвы, когда тевтонцы дрогнули и начали отступать, поначалу медленно, потом все быстрее и, в конце концов, ринулись с поля боя со всех ног, стремясь попасть под защиту своего вагенбурга. Их догоняли, валили, кого рубили, кого брали в плен. А те, кто успел достичь лагеря, встретили отнюдь не ласковый прием – охранявшие вагенбург простые пруссы, насильно угнанные в орденскую армию, повернули оружие против своих господ. Сеча была жуткая. Владислав с облегчением вздохнул и вдруг почувствовал такую огромную усталость, что, кажется, руки не поднять. Но он еще не выполнил свой королевский долг до конца, и придется снова взять себя в руки. Только маленькую передышку и можно позволить себе, совсем крохотную.

Конница Витовта несла большие потери в ходе битвы. Когда после первой атаки они отступили на свои позиции, Ремунас увидел сына на коне, невредимого. Рядом были Арнас и Бориска. Значит, все в порядке. Ему очень не хотелось, чтобы Иванкас шел во вторую атаку, которая будет непременно. Мальчик стал действительно, по-настоящему дорог ему, как родной сын любящему отцу. Но сказать он не мог ничего, ведь сам воспитал его воином. Только душа болела.

Вторая атака была еще более яростной. Когда поредевшие ряды конников откатились с поля боя, сердце Ремунаса вдруг бухнуло вниз и на миг остановилось. Он не видел среди воинов ни Иванкаса, ни Арнаса, ни Бориску. Боль уже готова была поглотить его, когда над полем, заглушаемый звуками утихающего боя, прозвучал звонкий мальчишеский голос, такой знакомый, такой родной.

– Отец, – кричал Иванкас, – отец, я здесь.

Ремунас оглянулся. Возле деревьев стоял его сын, стоял странно, опираясь на Бориску и истекая кровью. Воин, забыв обо всем, бросился к сыну.

Тот сделал было шаг ему навстречу, но замер, скривившись от боли. Вблизи было уже видно, что на его левом бедре зияет рана, наскоро перетянутая чем-то темным. Почти на ходу соскочив с коня, Ремунас кинулся к сыну, подхватил его в объятия и прижал к себе. Тот уткнулся лицом ему в плечо и вдруг расплакался.

– Арнас… – горестно шептал он сквозь рыдания, но объяснить ничего не мог.

«Он ведь совсем еще мальчишка, – промелькнуло в голове у Ремунаса, – а бойня получилась не всякому взрослому воину под силу, если опыта маловато». И он повернулся к Бориске. Тот сам едва сдерживался, чтобы не расплакаться, но рассказал, как все было.

– Мы, когда во вторую атаку пошли, с группой тевтонцев схлестнулись. Их двое рыцарей было, и еще оруженосцы, трое. Один из рыцарей рассмеялся так нехорошо и бросился на Иванкаса, подняв меч. Княжич успел отклониться и отбить удар, но тот не отставал и атаковал повторно. Мечи их звенели, а мы с Арнасом отбивались от трех оруженосцев, тоже не слабых в битве воинов. Второй рыцарь, отделавшись от наседавших на него литовских конников, крикнул что-то злое и кинулся на княжича с копьем с другой стороны. Тут бы ему и конец, княжичу нашему, но Арнас, громко закричав, вдруг бросил своего оруженосца и кинулся на рыцаря. Нанес ему мощный удар в бок, и тот свалился под ноги коню, а копье его, метившее в грудь Иванкаса, попало в ногу. Княжич побледнел и едва удержался в седле, однако рванулся вперед, пытаясь оттолкнуть своим копьем оруженосца, навалившегося на Арнаса сзади. Но не успел. Арнас упал. Княжич изменился в лице и с такой яростью кинулся на первого рыцаря, что свалил его с коня. Где и силы взялись у него, я не понял, а потом повернулся к проклятому оруженосцу, что Арнаса с коня сбил, но я уже справился с ним сам. Вдруг перед нами возник еще один рыцарь, но княжич стал падать. Я понял, что под ним убили лошадь, и успел подхватить его и перетянуть на своего коня. А потом уже мне было не до битвы. Княжич совсем сомлел, кровь хлестала из раны на бедре. Как я выбрался из бойни, сам понять не могу. Однако Арнас остался там, царствие ему небесное, золотой был мужик.

Бориска, не сдержавшись, хлюпнул носом.

– Я кое-как рану стянул, но увезти княжича в лагерь не смог. Он упирался, вас дождаться хотел. И вот, дождался.

Ремунас, белый как полотно, все прижимал к себе сына. А тот затих у него на груди, похоже вовсе сознания лишился.

– Ничего-ничего, сынок, – шептал мужчина, – главное, что ты жив. Сейчас доберемся до своего лагеря, перевяжем твою рану, и все будет хорошо. Битва уже стихает, и, похоже, победа достанется нам.

Он подхватил на руки ослабевшее тело Иванкаса и понес к недалекому уже вагенбургу.

– Пошли, Бориска, забирай коней и пошли, – обернулся он к верному телохранителю своего сына. Потом улыбнулся ему: – А ты молодец, герой, однако.

Когда битва откатилась к тевтонскому лагерю, Раймонд де Клер отправился искать пана Пешека. Жив ли еще могучий воин из мазовецких земель? Уж больно тяжелый удар нанес ему тевтонский рыцарь. Пан Пешек был жив, но тень смерти уже витала над ним. Рыцарь лежал на импровизированном ложе из веток и плащей под открытым небом, окруженный своими людьми. Нести его в лагерь не решились – уж очень он был плох, а рана тяжелая, с такими не выживают. Лицо старого рыцаря было бледным, а вокруг губ выделялся еще более бледный голубоватый треугольник – верный признак близкого конца. Но когда бургундец склонился над ним, глаза раненого открылись, и в них отразилась работа мысли.

– Янек… – прошептал он едва слышно.

Раймонд его понял. Старый пан хотел видеть зятя.

– Я сейчас, пан Пешек, – произнес поспешно и поднялся.

«Если только мой побратим еще жив, – промелькнула мысль, – в этакой сече сложить голову немудрено».

Янека он нашел. Тот остался цел, как и Ласло. Уже настоящий рыцарь Ласло, поскольку король перед битвой возвел его, наряду с другими шляхтичами и оруженосцами, в рыцарское звание. Побратим немедленно устремился к тестю, искренне опечаленный его тяжелым состоянием.

Здесь ничего не изменилось. Пан Пешек доживал последние минуты. Свою смерть он принимал спокойно. Каждый рыцарь, выходя на битву, был готов к ней. Но пан Пешек должен был знать, что дочь его единственная, свет его души, останется под надежной защитой крепкой мужской руки. Это было важнее всего в эти последние минуты прощания с жизнью.

Когда Янек подошел к месту, где лежал его тесть, и взглянул на него, сердце сжалось – могучий рыцарь был повержен и находился на пороге смерти.

– Я здесь, пан Пешек, – сказал, опустившись на колени и взяв в свои ладони холодеющую уже руку прославленного воина.

Старый рыцарь с усилием открыл глаза, но когда увидел зятя, живого и, кажется, невредимого, в них вспыхнул угасающий уже огонек сознания.

– Седловцы… – прошептал он непослушными губами.

– Знаю, – кивнул Янек.

Смотреть на бессилие человека, который мог свалить в былые времена и тура, было больно.

– Ингуш моя… – Губы уже начинали синеть, но в глазах появилось странное выражение: и просьба, и требование одновременно.

– Я сберегу ее, клянусь, – поспешил заверить тестя Янек, произнеся слова громко и отчетливо.

Старый рыцарь должен был услышать его, чтобы со спокойной душой уйти в мир иной. Пан Пешек вздохнул с облегчением, вытянулся и затих. Все было кончено.

Янек обернулся к другу. Глаза его непроизвольно зажмурились, налившись слезами. Мужчины ведь не плачут, не должны, тем более рыцари. Но боль потери была велика, и удержать ее внутри не удавалось.

– Я понимаю тебя, побратим, – печально и с болью в голосе отозвался Раймонд. – Я тоже потерял сегодня Жана. И это оказалось ужасно больно. Ведь он со мной столько лет, что и не счесть. Едва стал рыцарем, и на тебе, погиб. Меня спасать кинулся. А я теперь даже похоронить его не смогу, как должно. От него просто ничего не осталось. Сам понимаешь, что значит упасть с коня во время битвы.

И оба друга затихли, углубившись каждый в свое горе. Осознание великой победы, и радость, и ликование – все это придет позднее. Сейчас свою жатву собирает боль утрат.

А воины, погнавшие крестоносцев, ворвались в их лагерь. Король последовал за своими войсками. Здесь, в вагенбурге поверженных врагов, он взошел на пригорок и, преклонив колени, вознес благодарственную молитву Господу за одержанную ими победу. Он не стал возражать, когда воины кинулись грабить богатый тевтонский обоз – они заслужили это, так гласят законы войны. Владислав криво улыбнулся, когда ему показали обнаруженные там повозки, груженные оковами и цепями, – так поляков и литвинов собирались эти звери, крестом осененные, уводить с поля боя. Но не вышло. Господь рассудил иначе. Король позволил своим воинам почувствовать себя по-настоящему победителями во вражеском лагере. Только одно повеление дал – все бочки с вином, что приготовили тевтонцы для празднования своей победы, а было их немало, разбить и содержимое вылить. Воины смотрели с огромным сожалением, как впитывается в истоптанную землю жидкость, что могла бы согреть их и принести успокоение, но ослушаться не посмел никто. Владислав знал, что делал. Ему нужно было сохранить боеспособное войско, поскольку это был еще не конец войны, хоть и славный конец решающей битвы.

Здесь же, на территории побежденного врага, король-победитель принимал почести, дороже которых не было. Владислав стоял на возвышении, а к его ногам торжественно складывали в ряд стяги поверженных вражеских хоругвей, один за другим, пятьдесят одно знамя, а писари только успевали их записывать. Это был самый дорогой военный трофей, и глаза короля увлажнились. Не напрасно, значит, было это нечеловеческое напряжение сил, не напрасны были потери, от которых еще долго будет болеть душа.

Взятых в плен рыцарей тоже было много, в основном это были приехавшие из Европы гости, что желали помочь ордену в победе над язычниками. Им столько сказок рассказывали о Польше, не говоря уже о Литве. И дикие, мол, они, понятия не имеют о чести, и воевать не обучены, лезут как звери, им ли против рыцарей выстоять. Но когда они своими глазами увидели польские и литовские хоругви, четко и грамотно организованные и дисциплинированные, когда почувствовали, как они сражаются, многие из них стали выходить из боя. Их идеал, который они видели в рыцарях-крестоносцах, начал тускнеть очень быстро вскоре после того, как они прибыли в Пруссию, а сейчас был повержен. Чтобы сохранить себе жизнь, они сдавались в плен. Переговоры с ними велись весьма цивилизованно.

Когда после сражения масштабы потерь были примерно определены и стали известны имена погибших, король велел отслужить по ним поминальную службу и похоронить с почестями тела тех, кого удалось найти и опознать. Многие из павших были превращены в месиво копытами коней, и глубоко пропитавшаяся кровью земля стала их общей могилой.

По примерным подсчетам, как польская, так и литовская армия потеряли до четверти своих воинов. Это было больно и горько и королю, и князю. Но те, кто внес наибольший вклад в их общую, так трудно доставшуюся победу, заслуживали того, чтобы быть отмеченными и награжденными. И король торжественно отмечал отличившихся, и раздавал награды.

В кровавой битве геройски сражались многие хоругви союзного войска. Навсегда снискали себе славу все три хоругви князя Мстиславского – Смоленская, Оршанская и Мстиславская, вместе с примкнувшими к ней новгородцами – они выдержали жесточайшую лобовую атаку железной тевтонской конницы, что было почти невозможно. Но они это сделали, правда, потеряли больше половины своих воинов. Отлично дралась Мазовецкая князя Януша хоругвь, где не на жизнь, а на смерть бился плечом к плечу с поляками бургундский рыцарь Раймонд де Клер. Удержала строй и защитила фланг выдерживающих бешеный напор тевтонцев хоругвей князя Мстиславского Галицкая хоругвь с коронованной черной галкой на стяге, под началом воеводы Иванко Сушика. Проявила героизм польская хоругвь, что шла под гербом Равич. В полном соответствии со своим девизом – «Превратим Конфузию в Викторию», – они, дрогнув в первый момент, когда на них накатила железная волна тевтонских рыцарей, быстро собрались, сомкнули ряды и дали достойный отпор противнику. Королю было кого награждать, и он гордился своими воинами, всеми, кто воевал рядом с ним. Вот и татары, которых привел Витовт. Много пользы от них получила союзная армия. Они были непревзойденными разведчиками, добывающими важнейшую информацию от самого сбора в Червиньске и до момента разворачивания сил на поле битвы. Ульрих фон Юнгинген в этом проигрывал с самого начала и долго не мог понять, куда поляки нанесут удар, да и Витовта ожидал совсем в другом месте. Его разведчики и мизинца не стоили опытных, легких и быстрых татарских воинов. Да и потом татарские арканы, ловко набрасываемые опытными всадниками на быстроногих конях, хорошо проредили ряды орденской конницы.

Да, их союзная армия отлично сражалась на поле под Грюнвальдом и добыла-таки такую трудную победу. Тевтонский Железный Дракон с черным крестом был повержен, но все еще жив, и об этом нельзя было забывать.