После отъезда Энрико я вместе с Глорией, Нэнни, моим братом, его женой и детьми и всей прислугой переехала на лето в Истхемптон (Лонг-Айленд): Мы разместились в невысоком доме с большой студией на первом этаже. На втором этаже, рядом с моей спальней, находился кабинет Энрико, куда можно было попасть по лестнице прямо из сада. В этом прекрасном саду были разбиты огромные клумбы розовых цинний, а к небольшому озеру спускались ирисовые террасы. Через неделю после нашего переезда я была ошеломлена, прочтя в газетах, что «Никербокер-Отель» продан.
Когда Энрико сообщил мне по телеграфу, что надо делать, я немедленно выехала в Нью-Йорк. Муж очень расстроился.
Атланта
Штат Джорджия
27 апреля
Моя дорогая Дора!
Вчера вечером, когда я шел в ресторан поужинать, меня остановил хозяин отеля и сказал:
— «Никербокер-Отель» продан. Если вы не против, подумайте о предложении, сделанном вам много лет назад «Бил- тмор-Отелем».
Сначала я ничего не понял, но он показал мне газету, в которой сообщалось о продаже «Никербокер-Отеля» и превращении его в административное помещение. Можешь себе вообразить, как я после этого отдыхал. Не поужинав, я, очень расстроенный, пошел обратно, думая о тебе и о трудностях, с которыми тебе придется столкнуться. Как-нибудь зайди или напиши Бауману в «Билтмор-Отель» и сообщи, что Карузо номнит предложение, сделанное ему много лет назад. Тогда меня пригласили жить на восемнадцатом этаже бесплатно. Я отказался, так как не хотел жить, не платя ничего. Теперь же, если у нас будет неплохое помещение за меньшую плату, чем в «Никербокере», — это недурной вариант, так как отель удобно расположен, принимая во внимание интересы нашей дочурки.
Когда у Рейгана появилась мысль продать отель? Если он думал об этом еще до моего отъезда, с его стороны было жестоко молчать, когда я мог еще сам всем распорядиться и не заставлять тебя беспокоиться. Посылаю тебе и малышке тысячу поцелуев.
Твой Рико.
Через несколько дней он писал: «После обмена телеграммами между мной и Рейганом, мне кажется, он обижен нашим внезапным решением и недоволен тобой. Я послал ему вежливую телеграмму, в которой уверял, что всему виной он, потому что не сообщил мне своевременно о продаже отеля. Во всем виноват я, так как оставил тебя одну! Это урок мне».
В течение недели, проведенной в Атланте, он пел в «Самсоне и Далиле», «Еврейке» и «Любовном напитке». Он написал мне из Джексонвиля:
«Я прибыл сюда в семь часов пополудни, и многие сразу узнали меня. Я старался отворачиваться от людей, но те обходили меня и заглядывали в лицо. Получил твою телеграмму, во время чтения которой глаза мои наполнились слезами. Когда я посылал ответную телеграмму, служащий спросил, не простудился ли я. Я ответил, что взволнован весточкой от моей маленькой семьи. Он сказал: «Я понимаю вас, потому что принимал эту телеграмму из Нью-Йорка и сам тронут ею. Редко случается читать что-нибудь подобное». То ли он влюбился в тебя по прочтении этого текста, то ли пережил большое разочарование в жизни, но говорил о счастье и горе около получаса, пока я не спросил его: «Сколько?». Он понял и замолчал. Мы ждали поезда около пяти часов и проводили время в прогулках по перрону. Конечно, меня все узнали, так как имя написано у меня на лице, а один человек даже подошел и спросил, не Карузо ли я. «Нет, я его кузен». Все засмеялись и просили меня не дурачить их, потому что моя внешность полностью меня выдает. «Кого? Меня? Покорно благодарю», — ответил я. Такие вещи случаются все время и в поезде, так что я вынужден запереться в купе и лечь спать. Очень скучаю!!»
5 мая он прибыл в Гавану и изложил свои первые впечатления: «Гавана очень похожа на Неаполь. Город старый. Особый характер придают ему навесы у зданий, предназначенные для защиты от солнца. Люди похожи на испанцев, но одеваются, как в Соединенных Штатах».
В течение следующих недель он писал о трудностях, с которыми встретился в Гаване. Жара изнуряла его, он почти не спал, и впервые в жизни у него заболели зубы. Как-то раз он сказал мне:
— Сила Самсона заключалась в его волосах, а моя — в зубах. Когда я лишусь хотя бы одного зуба, начнется мой конец.
На расстоянии в несколько тысяч миль каждый из нас чувствовал встревоженность другого.
Отель «Севилья», Гавана, Куба
5 мая 1920года
16.30
Моя дорогая Дора!
Спешу написать тебе хотя бы пару слов, потому что должен быть на репетиции в 17 часов. Я прибыл сюда в 7 утра. Меня встречали виднейшие люди города. Когда пароход подошел к пристани, тысячи людей у причала долго аплодировали. Меня долго поздравляли и приветствовали. В отеле я встретил немало знакомых по «Никербокер-Отелю», с которыми подружился много лет тому назад. За помещение буду платить по 70 долларов ежедневно, не считая платы за питание. Я имел трехчасовую беседу с репортерами и любителями музыки и только в 10 часов смог принять ванну и немного отдохнуть. В 12 часов я уже был в театре, где выбрал для себя грим-уборную.
20 часов.
Дорогая моя, только что закончилась репетиция. Очень жарко, и я устал. Завтра рано утром пойдет почта в Нью-Йорк. Очень люблю тебя и Глорию. Целую много раз. Ваш Рико.
Отель «Севилья»
Гавана. Куба
6 мая 1920 года 17 часов
Моя милая Дора!
Вот уже второй день я нахожусь здесь и, как мне кажется, пользуюсь всеобщим вниманием. Все газеты пишут обо мне, и, куда бы я ни пошел, меня все узнают и приветствуют. Я встречаю здесь многих, кто знал меня еще в Нью-Йорке. Все они рады, что я приехал сюда, и оказывают мне всевозможные знаки внимания. Мы начали репетицию, и актеры, которые участвуют в «Марте», были изумлены и уверяют, что публика будет вне себя от восторга. Я тоже надеюсь на это. В следующую среду мы откроем сезон «Мартой». Здесь очень жарко. Невозможно ничего надеть! Ты смеялась бы, если б увидела меня. Я завернут в простыню и похож на древнего римского консула. Пот ручьями льет с меня. Я думаю, что каждый день теряю в весе около 10 фунтов (5 кг). Плохо, что ты не покупаешь простыней. Помни, что постельного белья всегда не хватает. Я купил здесь 12 штук. Они простые, но зато новые. Из-за жары здесь все очень медлительны.
Через два дня он очень сильно нервничал:
Мне приходится опасаться всего, что говорится вокруг меня. Только что закончил писать ответ в газету, которая поместила вчера статью, направленную против меня и желавшую «моего Ватерлоо». Не могу понять, почему в мире есть люди, желающие плохого тому, кто делает свое дело. Мне хочется, чтобы все прошло хорошо, а эти люди готовы лопнуть от зависти. На улице внизу находится магазин грампластинок. С утра до вечера в нем проигрывают пластинки. Мои записи звучат очень громко, и многие останавливаются послушать их. Сегодня утром мальчишки, шедшие из школы, узнали меня и вели себя совершенно так же, как и мальчишки из школы на 44-й стрит. Они настаивали на том, чтобы я им спел. Лишь с помощью полисмена мне удалось от них отделаться. Вечером я не мог уснуть из-за жары. Я пошел в казино, где оставил 300 долларов, не получив никакого удовольствия. Дорогая моя, с тобой Глория, и время поэтому летит быстро, а у меня что за жизнь!! Я даже не могу свободно ходить по улице. Мужчины, женщины, юноши и девушки — все узнают меня и ведут себя, как дети. Они преследуют меня и очень раздражают. Иногда мне хочется бить их по физиономиям. Я жду конца сезона, как находящийся на пороге смерти ждет возможности спасения. Довольно! Я буду всегда с моими двумя «Пушинками». Возможно ли, что Глория заметила мое отсутствие, плакала и заставила плакать тебя? Может быть! Разве мы знаем, что творится в ее головке, что она чувствует? Ты с такой нежностью пишешь о Глории, что и я не могу не плакать. Твой Рико.
Отель «Севилья»
Гавана. Куба
8 мая 1920 года
9 часов
Любимая моя Дора!
Только что пришло твое нежное письмо от третьего числа. Я очень счастлив. Это самое ласковое письмо, которое ты написала мне по-итальянски. Ты совершенно овладела языком Твои выражения восхитительны. Ты знаешь итальянский язык лучше, чем я английский, — ты знаешь все слова, твои мысли за кончены и кратки, тогда как я пишу очень долго и подчас дохожу до исступления, ища нужное слово. Иногда я говорю себе «Почему ты такой глупый?»
Но ты очень добра ко мне, поощряешь меня, и поэтому я делаю успехи каждый день. Милая Глория! Она так похожа на свою мать... Я хотел бы быть с тобой и радоваться всему, что делает наша малютка...
Дорогая моя, от всей души обнимаю тебя. Твой Рико.
Отель «Севилья»
Гавана. Куба
Понедельник, 10 мая 1920 года 16 часов
Моя любимая Дора!
Пришло твое письмо от четвертого числа, и я благодарю тебя за доставленную радость. Это самый приятный момент в здешней глупой жизни. Когда приходит твое письмо, я запираю двери и читаю его неоднократно от начала до конца. Это единственное удовольствие, которое у меня здесь есть. Работать очень трудно. Вчера с часу дня до шести были репетиции, но я думал только об их окончании. В каких условиях я нахожусь!! Сегодня вечером все повторится — пройдет генеральная репетиция. Представь себе, что будет на спектакле. Я так боюсь его, что мечтаю о том, чтобы проснуться завтра рядом с тобой. Я встречался здесь со многими людьми. Все они желают мне добра, но я желал бы оказаться подальше от них...
Вернулся с генеральной репетиции «Марты». Это был триумф. Большинство ожидало увидеть слабосильного старика и услышать певца с увядающим голосом, а на деле все оказалось иначе. Все сошли с ума. Начиная с первого дуэта с баритоном, нее сольные моменты вызывали искренний восторг. Здесь бытовало мнение, что Карузо сходит со сцены. Но теперь все изменилось. Это эффект сегодняшнего вечера. Я надеюсь, что звтра пошлю тебе телеграмму, сообщающую о моем успехе. Сегодня были представители печати. Конечно, в момент успеха я буду вспоминать два любимых и дорогих для меня создания. Раньше перед выходом я всегда вспоминал свою мать, а теперь думаю о моих Доре и Глории — о тех, для кого живу.
Дорогая моя! Ты вся в моем сердце, и в тот день, когда ты перестанешь думать обо мне, я умру. Твой Рико.
Отель «Севилья»
Гавана. Куба
13 мая 1920 года
21 час
Моя дорогая Дора!
Во время ланча пришел Бракале и просил принять его. Мы беседовали с трех до семи часов. Он просит продлить гастроли но 7 июля, чтобы поехать в Пуэрто-Рико, Венесуэлу и Перу.
Как только ты получишь это письмо, напиши мне о том, что я необходим тебе для устройства дел нашей семьи. Тогда Бракале обязательно отпустит меня...
Мой дебют! Вчера вечером в 9 часов начался спектакль. Первая сцена прошла почти без аплодисментов, а ведь там пела Баррьентос! Я понял, что публика ждет меня. Началась вторая сцена, и я вышел. Меня встретили пятиминутной овацией. После первой части дуэта с баритоном, которую я хорошо спел, публика зааплодировала. В конце дуэта я хорошо взял две высоких ноты. Аплодисменты были не очень щедрыми, и меня вызвали только два раза. Во втором акте квартеты прошли незамеченными, но в дуэте я овладел публикой. После него меня вызывали пять раз. Романс «Dormi pur ma il mio riposo» я спел очень хорошо. Мы купировали трио, и занавес опустился после серенады, когда Пламкет втолкнул меня в комнату. Вызывали семь раз и дружно аплодировали. Романс в третьем акте прошел хорошо. Требовали биса, но я отказался. Много вызовов, но нашлись и такие, что пробовали шикать, но публика их остановила. Оставшаяся часть оперы прошла хорошо. После спектакля ко мне пробралось много народу — все поздравляли меня, и сегодня утром, как я уже тебе телеграфировал, в газетах обо мне положительно отзываются. Испанские газеты почти ничего не написали. Для них не существует тенора, который был бы лучше Лacapo. Я уверен, что немного погодя даже испанцы, обсуждающие достоинства мои и Лacapo, оценят меня. Ложусь спать. Как я хочу, чтобы ты очутилась здесь! Только твой Рико.
Отель «Севилья»
Гавана. Куба
14 мая 1920 года
19 часов
Моя милая Дора!
...Люди, окружающие меня, досаждают мне, и я не вижу способа что-нибудь предпринять. Они так глупы и ничтожны. Они все хуже и хуже служат мне. Пунцо — очень ограниченный человек. Он пытался очернить Марио в моих глазах, и всем нам (в том числе и мне) пришлось долго разбираться в этом деле. Я бываю спокоен, лишь когда пишу тебе или запираюсь в ванной. Думаю, что будет гроза. У Марио ноет рука. У Дзирато болит живот, а у Фучито голова. Пунцо на все наплевать. Так мы живем. Они, может быть, не так уж плохи сами по себе, но болезненно реагируют на замечания. Вчера вечером, например, я немножко напутал в дуэте с Дулькамарой. Я бы не ошибся, если б Фучито был внимательней. Я сделал ему замечание, на что
он неадекватно реагировал. После спектакля я сказал что-то нелестное по его поводу. Его не было в комнате. Были Марио и Пунцо. Вряд ли Марио мог передать что-либо Фучито. Скорее всего, это сделал Пунцо, и сегодня утром мне пришлось поругаться с Фучито. Подобные вещи происходят почти ежедневно. Если бы ты представляла, как я скучаю по тебе, ты забыла бы все на свете, даже Глорию. Стараюсь найти способ побыстрее выбраться отсюда и быть с моими любимыми. Надеюсь, что какой-нибудь выход найдется, потому что я не в силах выносить такую жизнь. Твой Рико.
Надеюсь, приезд Мимми не причинит тебе беспокойства. Скажи ему, чтобы он вел себя как джентльмен, а не как капризный ребенок.
Отель «Севилья»
Гавана. Куба
16 мая 1920 года
23.30
Моя милая Дора!
Перед сном хочу написать тебе несколько слов...
Не забудь послать телеграмму о том, что я необходим тебе, потому что здесь находится уполномоченный президента Венесуэлы, который уговаривает меня поехать туда...
Перед уходом в театр получил твое письмо и телеграмму, в которой ты сообщаешь, что выехала из Нью-Йорка. Твое письмо сразу же улучшило мое настроение. Я представил, как ты отдаешь распоряжения, расставляешь все по местам, заботишься о питании и так далее, и в течение нескольких мгновений жил рядом с тобой. Я звал тебя: «Дора, где ты?» и слышал, как ты ласково отвечала: «Я здесь, мой Рико, и желаю тебе сегодня успеха». Я пошел в театр в хорошем настроении. В 9 часов начался спектакль. У меня создалось впечатление, что те, кто слышал меня впервые, не были удовлетворены. Они были заранее настроены против меня и говорили:
— Слушать Карузо в маленькой опере (это они «Марту» считали маленькой оперой, но теперь, думаю, так не считают) и безголосую Баррьентос — и платить за это такую кучу денег!!! Это нечестно!!
Должен прерваться, потому что пришел Бракале.
До завтра. Твой Рико.
Отель «Севилья»
Гавана. Куба
17 мая 1920 года
18 часов
Золотая моя!
Письмо, написанное тобой 12-го, пришло только сейчас. О, моя Дора! Ты не знаешь, как я люблю тебя! Я плачу оттого, что не могу больше выносить разлуку. Я так хочу, чтобы ты была рядом! Я расстроен. Я плачу. Я так несчастен без тебя. Я боюсь, что умру здесь. Люди злы. Я не могу больше сопротивляться. Зачем я уехал от тебя? Почему мне пришла в голову эта ужасная идея — поехать сюда?..
Прости мою слабость. Я должен был излить душу. Я чувствовал себя, как туча перед грозой. Теперь мне легче. В этом немного виновата и ты, написав мне так много хорошего, что я не смог сдержать слез...
Сердце мое так сильно бьется, что я должен пойти поцеловать фотографию, где изображены ты и Глория, чтобы заставить его постепенно успокоиться. Если бы ты была здесь, дорогая, ты бы очень рассердилась, поняв всю несправедливость происходящего. Эти люди не понимают пения. Они разбираются только в криках. Но я должен быть спокоен и обязан одержать победу.
Тысячу раз поцелуй за меня Глорию и попроси ее не забывать своего папу. Тебя, моя душа, люблю беспредельно и вечно думаю о тебе. Всегда твой Рико.
Отель «Севилья»
Гавана. Куба
17 мая 1920 года
15.30
Моя дорогая Дора!
Я выиграл еще одно сражение вторым спектаклем «Марты». Мне удалось ухватить публику за — как у вас называется нижняя часть рта? — «il mento» (подбородок) и трясти до тех пор, пока она не оказалась у моих ног. Мнения обо мне настолько различны, что я не знаю, кому верить. Одна и та же газета то хвалит меня, то ругает. В этих двух спектаклях я делал все, что мог, и в ответ добился настоящей демонстрации публики в театре и на улице, но и этого недостаточно, чтобы убедить этих «мудрецов». Вчера, нет, сегодня утром в газете сообщали, что я был великолепен и неповторим во втором спектакле, а в дневном выпуске написано, что я уже схожу со сцены и успех, который я имел, объясняется большим моим опытом и умением петь.
Конечно, люди, не имеющие школы и опыта, не могут хорошо петь. Мне советуют смеяться над всеми этими бреднями, но меня многое тревожит и я боюсь, что не закончу гастролей. Надеюсь, что однажды утром проснусь совершенно больным и смогу по уважительной причине сесть на корабль или на поезд, чтобы ехать к моим дорогим. Эти испанцы не хотят допускать, чтобы кто-либо признавался выдающимся, но если я не сойду с ума, то одержу окончательную победу. Завтра мы даем «Любовный напиток», но если и это их не удовлетворит, я покину это жаркое место.
Очень люблю тебя, дорогая. Рико.
Отель «Севилья»
Гавана. Куба
18 мая 1920 года
15 часов
Любимая Дора!
Какой сегодня замечательный день!! Восемнадцатое число! День рождения Глории! Сегодня ей пять месяцев. Надеюсь, что Бог сохранит ее для нашей любви. Мы будем преданно оберегать и лелеять ее. Она похожа на меня? Это мне не нравится, потому что я некрасив и всегда говорил о своем желании, чтобы она была твоей копией. Самое важное, чтобы она была так же мила, как ты. Дора, я безумно люблю вас обеих!
Вы с Глорией составляете для меня всю радость и счастье жизни. Я люблю вас больше всего на свете. Я твой с того самого момента, как мы поженились. Рико.
Отель «Севилья»
Гавана. Куба
19 мая 1920 года
14.30
Моя дорогая Дора!
Как я сообщал в предыдущем письме, я чувствовал себя перед «Напитком» превосходно благодаря трем твоим телеграммам. Голос звучал отлично. Я хорошо начал спектакль, с середины дуэта, как в Мексике, взял публику за «подбородок», и после первого акта вызовы были бесчисленными. Второй акт публика также приняла очень хорошо. Много раз вызывали. Третий акт. Немного похлопали после дуэта с баритоном. Затем наступила очередь романса. Я никогда не видел ничего подобного. Настоящая буря аплодисментов. Настойчиво, но напрасно требовали биса. После окончания устроили грандиозную овацию. Моя дорогая, ты не представляешь, что мне приходится делать, чтобы добиваться этого. Публика не обращает внимания на то, как поют другие певцы, хорошо ли играет оркестр, не поет ли хор на полтона ниже, хорошо ли подготовлена сцена и как она оформлена, — все ждут меня. К счастью, я был в голосе и в настроении и победил. Теперь трудности позади, потому что «Напиток» и «Марта» были здесь неизвестны, а теперь, в известных публике операх, она у меня в руках. Бракале опять здесь. Он говорил о Лиме (Перу), Венесуэле, Пуэрто-Рико и других городах и странах, и я боюсь, что он займет разговорами все мое время, — сама знаешь, как много могут говорить импресарио, чтобы убедить в чем-нибудь артиста, и я сожалею, что должен покинуть тебя и продолжить письмо завтра. Дорогая моя, посмотрела бы ты, в каких условиях я нахожусь! Пот льет с меня ручьями. Какая жара!! Дора, я устал и ложусь спать. Прости меня, но я не могу больше писать. Поцелуй за меня Глорию. Всей душой твой Рико.
Отель «Севилья»
Гавана. Куба
22 мая 1920 года
16.30
Дорогая Дора!
Бракале предлагает мне поездку в Венесуэлу и Лиму. После того, как здесь закончатся гастроли, я должен отправиться в Новый Орлеан и Атлантик-Сити, а уже оттуда в Пуэрто-Рико, откуда начнется турне, которое закончится в Лиме.
Мне не хочется этого делать, потому что я устал и соскучился по моим двум «Пушинам». Если ты не прочь побыть еще немного без своего нервного мужа, телеграфируй мне и я приму предложение. Если же нет, телеграфируй, что ты не разрешаешь мне принимать новое предложение. Ты поняла? Я с удовольствием откажусь от 200 000 долларов, потому что больше не могу быть в разлуке с моей Дорой. Мнение обо мне начинает меняться. Отзываются очень хорошо. Надеюсь, что буду иметь сегодня большой успех.
Целую вас с Глорией тысячу раз и крепко прижимаю к сердцу. Твой Рико.
Отель «Севилья»
Гавана. Куба
23 мая 1920года
18 часов
Моя дорогая Дора!
Как обычно, мы начали «Бал-маскарад» в девять часов. Я хорошо спел первую арию, но этого никто не понял. Было мало аплодисментов, и после окончания акта вызывали только два раза. Во втором акте много аплодировали Безанцони за «гадание». Первое трио с Безанцони и мадам Эскобар, мексиканской певицей, встретили почти молча. Во второй части акта меня наградили овациями за баркаролу и скерцо. После второго акта много раз вызывали. В третьем акте в дуэте я пел очень хорошо и думал, что последуют бурные аплодисменты, но верхняя нота мадам Эскобар привела к тому, что их вообще не было. Терцет прошел хорошо, но без особой реакции. В первой части последнего акта у меня есть большая фраза, которую я спел от души, что встретили с восторгом. Вторую часть тоже отлично спел, и меня вызывали много раз. Но как мне приходится работать! Ты знаешь, Дора, как внимательно я отношусь ко всем деталям, потому что люблю порядок и стараюсь, чтобы все было хорошо, но здесь все работают, думая лишь о себе, и поэтому, несмотря на многочисленные репетиции, ничто не идет гладко.
Здесь все привыкли петь с холодком и не обращать внимания на оформление, оркестр, дирижера, хор, что очень нервирует меня и снижает настроение. Публика видит все это и ценит мою работу. Партнеры, особенно баритоны, хотят достичь такой же славы и пользуются для этого не всегда красивыми способами. Тенор, певший в Метрополитен» и старающийся сделать мне неприятное, сказал, что я держусь в «Мет» только благодаря «Черной Руке», которой выплачиваю почти все, что получаю...
Благодарю тебя за телеграмму, в которой ты просишь меня не ездить в Венесуэлу. Бракале, ожидая ответа, чувствует себя, как на иголках. Он сойдет с ума, потому что является импресарио во всех этих маленьких южноамериканских республиках и его спросят, почему он привез Карузо на Кубу, а к ним — нет. Он потеряет все свои места. Меня это не волнует, ведь я должен беспокоиться о моей дорогой жене, милой дочке и немножко о своем здоровье. Как ты себя чувствуешь, милая? Как поживает Глория? Надеюсь, родные мои, что все хорошо. Рико.
Отель «Севилья»
Гавана. Куба
25 мая 1920 года 18 часов
Моя родная Дора!
Получил твое письмо от 20 числа, которое начинается так холодно — только «дорогой». Бедная Дора! Слуги доставляют тебе столько беспокойства, но тебе этого недостаточно и ты находишь еще время учить французский язык. Ты хочешь поехать во Францию? Если хочешь, конечно, поедем. О себе ничего интересного написать не могу — лишь то, что сегодня пою в «Паяцах».
3 часа утра.
Расскажу немного о спектакле. Когда дела идут неважно, у меня нет настроения петь и голос не звучит. Именно в таком состоянии я начал выступление. Но ариозо поразило всех. Какая реакция, дорогая!
Сцена была покрыта цветами и всевозможными предметами, которые бросали из лож. Здесь оказались веера, искусственные цветы, соломенные шляпы, платки и программки. Занавес открывался бесчисленное множество раз. Мне следовало сказать что-нибудь, но я не мог этого сделать. Зрители остались довольны, видя, как мои губы произносили: «Muchas gracias, muchas gracias».
Спокойной ночи, дорогая. Любящий тебя Рико.
Отель «Севилья»
Гавана. Куба
Четверг, 27мая 1920 года
18.30
Дора, любимая!
Прежде всего должен сообщить, что критики восторженно приняли «Паяцев». Все поздравляют Бракале с успехом, говоря, что «Паяцев» и Карузо достаточно, чтобы сделать сезон замечательным. Конечно, я много репетирую и надеюсь, что «Тоска» пройдет завтра с успехом. Ты пишешь, что отдохнула и что в доме все очень красиво. Бедная моя Дора! Тебе, наверное, никогда не приходилось так трудиться. Такова жизнь. Я беспокоюсь за тебя. Береги себя. Буду рад всему, что нравится тебе, но помни, что я много тружусь и иногда буду просить награду за мою работу. Здесь я веду настоящее сражение и надеюсь на победное его завершение. Благодарю тебя, дорогая, за твое ласковое отношение ко мне. Оно придает мне спокойствие, в котором я сейчас так нуждаюсь. Целую. Всегда твой Рико.
Отель «Севилья»
Гавана. Куба
28 мая 1920 года 15 часов
Моя дорогая Дора!
С тех пор, как я здесь, у меня не было такого ужасного дня. Не могу понять, что со мной происходит. Я очень нервничаю. Ничего не хочется делать. Не хочу никого видеть. Я со всеми груб. Все меня раздражает. Думаю, что во всем виновата погода. Небо затянуто облаками. Духота невозможная. Я устал находиться здесь. Хочу бежать отсюда к моей дорогой Доре. Здесь очень шумно и нет ни минуты отдыха. Автомобили и трамваи шумят и гудят непрерывно — день и ночь. Вообрази мое состояние. Сегодня вечером пою «Тоску» и, если не успокоюсь, не ручаюсь за успех. Надеюсь, к вечеру все будет хорошо, особенно, если получу телеграмму или письмо от тебя, так как пока ничего не пришло.
17 часов.
Кричу, как помешанный: «Ура!! Уррррррааааа!!!»
Получил от тебя три замечательных письма. Твой Рико.
Отель «Севилья»
Гавана. Куба
29 мая 1920 года 2.30 утра
Дорогая моя Дора!
Пишу тебе после спектакля и ужина. Я начал петь в хорошем настроении и первую арию спел превосходно. Публика с энтузиазмом аплодировала. Дуэт с Тоской, который здесь никогда не пели по-настоящему, потому что тенора всегда сохраняют силы для арий, был оценен по достоинству. Во втором акте, как ты знаешь, для тенора мало работы. Третий акт стал кульминацией вечера. Арию «Е lucevan le stelle» («Горели звезды») приняли восторженно. Требовали бис, но я продолжал «плакать» и оркестр начал играть под крики публики. Финал акта прошел хорошо, и все, спетое мной, публика встречала одобрительно. Все говорят, что никогда раньше не слушали оперу, а только арию третьего акта, потому что знали только ее. Кубинцы, которые слышали меня в Нью-Йорке, твердят, что я никогда не пел лучше. Правда, люди говорят подобное уже 27-й год. Я выиграл еще одну битву. Надеюсь завоевать всю страну. Устал. Спокойной ночи.
Целую. Хочу умереть рядом с тобой. Рико.
Отель «Севилья»
Гавана. Куба
Понедельник, 31 мая 1920 года 1.30 утра
Милая моя, дорогая Дора!
...Я пошел в театр и показал телеграмму Бракале. Он чуть не упал в обморок. Сказал, что поедет со мной в Нью-Йорк и будет умолять тебя принять предложение, потому что, как он говорит, нельзя выбрасывать в окно 200 000 долларов. Я успокаивал его, как мог, и, кажется, успокоил. Затем я стал готовиться к спектаклю. Ты не можешь себе представить, как я был взволнован. Но я пел в «Паяцах» так, что удивился сам, а всех остальных буквально свел с ума. Никогда не слышал, чтобы люди так кричали, как на этом спектакле...
О последних спектаклях он писал так:
«Сила судьбы»... В тот момент, когда я отбросил пистолет в конце первого акта, тот, кто должен был выстрелить, не сделал этого, и я громко крикнул: «Буууумммм!!!» и так... убил отца Леоноры!!! Можешь себе представить, как смеялась публика. Одно это обеспечило успех спектакля, так как все пришли в отличное настроение. Твой Рико очень хорошо спел арию и был награжден продолжительными аплодисментами. После дуэта, в конце которого я падаю, мне пришлось шесть раз «раненому» выходить на вызовы. Надо было видеть лицо баритона Страччари после наших дуэтов. Он выглядел очень рассерженным, потому что публика явно не одобряла его пения.
«Кармен»... В дуэте четвертого акта я поразил всех. Сам не знаю, откуда у меня взялось столько голосовой мощи и драматизма... Вызовам не было конца, и мне пришлось сказать «Desculpame, tengo mucha hambre у los applausos que V.S. me prodigan non me sotisfan por esto ve mego de ir a la cama», что означает: «Простите меня, я очень голоден, а ваши радушные аплодисменты не в силах утолить мой голод, поэтому я прошу вас идти по домам».
Ты знаешь, моя дорогая, каким счастливым ты сделана меня на 21-м месяце нашей совместной жизни. Глория!! Ты увенчала мою славу! Моя Глория! Я более, чем счастлив...
Нежно целую тебя и Глорию. Только ваш Рико.