Алейт

Хертогенбос, июль 1503 года

Алейт беспокоилась. Вот уже много недель она не получала никаких известий от мужа. Он уехал в Венецию больше трех месяцев назад. Йероен впервые удалился от дома, и в путешествии его подстерегало столько опасностей. Кроме того, ходили слухи о неминуемой войне, потому что герцогиня Бургундская оказалась практически пленницей своей матери в Сеговии. Действительно, королева Изабелла не позволяла дочери после родов отправиться в путь с ребенком. А герцог Филипп, как говорили, был вне себя от нетерпения, желая заполучить обратно жену и сына.

Алейт, встревоженная слухами, решила наконец, вопреки собственному желанию, обратиться к человеку, которого считала хорошо осведомленным в делах двора. В то утро она пригласила к себе еврея, заранее принеся извинения за беспокойство.

Он вошел в гостиную, где Алейт принимала посетителей, кристально посмотрел на нее своими черными, как преисподняя, глазами.

— Что вас тревожит, сударыня? — спросил он с улыбкой.

Алейт вздрогнула. Прежде она никогда не видела, чтобы еврей улыбался.

— Я вижу, вы удивлены моей прямотой, — превратно истолковал он ее жест. — Я не хотел, чтобы вы теряли время на бесполезные любезности. Ясно, что если жена Йероена ван Акена посылает за мной, тому должны быть очень серьезные причины. Поэтому спрошу еще раз, сударыня: что тревожит вас?

Алейт вдруг стало стыдно за свои страхи. Еврей примчался к ней, вообразив бог знает что, а она всего лишь беспокоится из-за рыночных пересудов. Он будет всецело прав, если сочтет ее дурочкой.

Алейт встретила его проникновенный взгляд и покраснела.

— Так что? — спросил еврей мягко.

— В городе ходят слухи.

— Какие слухи?

Она колебалась.

— Говорят, герцог Бургундский готов начать войну, чтобы заполучить жену обратно.

Еврей рассмеялся, и Алейт почувствовала, что задыхается от смущения. Да, он действительно считает ее дурочкой.

— Не слушайте сплетен, — сказал еврей, снова становясь серьезным, так как заметил, что Алейт неловко. — Война нам нисколько не угрожает. Герцог только что написал испанским монархам письмо, в котором благодарит их за заботу о его жене и сыне.

— Вы уверены?

— Абсолютно. — Еврей снова улыбнулся, и Алейт заметила, что в этот момент лицо его теряет хищное выражение, которое так ее смущало.

— Как вам это удается?

— У меня есть осведомители. И им можно доверять. Кроме того, испанскому королю есть чем заняться: в данный момент он в Италии, защищает Неаполитанское королевство от французов. — Видя, что его слова не убедили Алейт, еврей добавил: — Я не люблю сплетничать, но, если вас это успокоит, знайте, что у герцога Бургундского новая любовница. Как вы понимаете, во избежание удручающих сцен он заинтересован в том, чтобы держать жену подальше.

Лицо Алейт выразило возмущение. Герцог вел распутную жизнь. Не стоит удивляться, что бедная герцогиня Хуана впадала в душевное расстройство.

— Есть новости от вашего мужа? — спросил еврей.

— К сожалению, нет. Именно поэтому я беспокоюсь. Вдруг с ним что-нибудь случилось?

Еврей подошел к ней ближе.

— Вы не должны так думать, сударыня. Я уверен, что ваш муж хорошо себя чувствует и скоро вернется домой. Эта поездка очень важна для него. Венеция стала столицей искусства. Нет в мире художника, достойного этого почтенного звания, который бы там не побывал.

Алейт не отодвинулась.

— В последний раз, когда я получала известия от Йероена, он сообщал, что встретился с Дюрером.

— Я слышал, что Дюрер собирается изобразить Адама и Еву в земном раю. Но уверен, он никогда не сравнится в мастерстве с вашим мужем. Я до сих пор поражаюсь сладостной красоте его Евы. Он сделал Катарину еще прекраснее, чем она есть на самом деле.

При этих словах Алейт похолодела и отошла в сторону. Быть может, еврей играет с нею? Вероятно, он догадался о ее ревности?

— Что-нибудь не так? — спросил он. — Я вижу, вы огорчены.

Его пронзительный взгляд не отпускал ее ни на секунду.

— Все хорошо.

Еврей отнесся к ее словам недоверчиво.

— Катарина сказала, что будет еще позировать для вашего мужа.

Алейт чуть не закричала от ярости. Сомнений нет: еврей над ней насмехается. Проглотив гнев и гордость, она все же не смогла побороть любопытство и стала расспрашивать его о девушке:

— Она родилась в Хертогенбосе?

— Нет, в Ойрсхоте.

До деревни Ойрсхот было полдня дороги на лошади от города. Алейт получила там в наследство кое-какие земельные владения, которые стали ее приданым, когда она выходила замуж.

— Чем занимается ее семья?

— У нее нет семьи. Она сирота. Я взял ее в свой дом.

Алейт не была злой по природе, но, услышав, что Катарина живет в доме еврея, сразу же подумала о ней плохо. Девушка казалась ей безнравственной, а еврей основал секту, евангелием своим, по-видимому, считавшую сладострастие. Наконец, он был привлекательным мужчиной, да еще и одиноким, так как несколько лет назад потерял жену и сына. Они утонули, если Алейт правильно помнила.

Охваченная подозрением, она иронично спросила еврея:

— А как она платит вам за вашу щедрость?

Он остался невозмутим.

— Она убирает в моем доме и готовит для меня.

— И вы хотите, чтобы я поверила, будто Катарина помогает вам по дому? — побледнев, воскликнула Алейт.

— Именно так. А чем она, по-вашему, занимается? — спросил еврей, пристально глядя ей в глаза.

Алейт почувствовала, что покраснела до корней волос.

— Я знаю, что девушка принадлежит к вашей секте, — пробормотала она, наклоняя голову, чтобы уклониться от его магнетического взгляда.

— Это так.

Алейт не стала продолжать.

— Что вы знаете о Братьях и Сестрах Свободного Духа?

Она резко подняла голову.

— То же, что и все.

— А именно?

— Вы отлично знаете, что о вас говорят.

Еврей вздохнул:

— И вы этому верите?

Алейт пожала плечами.

— Почему бы вам не прийти и не посмотреть собственными глазами? Сегодня вечером мы собираемся у меня дома.

Алейт, возмущенная наглостью еврея, тем, что он осмелился пригласить ее на одно из своих непристойных сборищ, не могла выговорить ни слова.

— Бросьте, не надо делать такое лицо. Я не хотел вас оскорбить. Я пригласил вас для того, чтобы вы лично составили представление о том, кто такие Братья и Сестры Свободного Духа. Собрание будет проходить в подвале. Если хотите, можете спрятаться и посмотреть издалека, чтобы никто вас не узнал. Ваше присутствие останется нашей тайной. Обещаю.

Еврей тут же ловко перевел разговор на другую тему и в скором времени ушел.

Оставшись одна, Алейт задумалась о сказанных им напоследок словах. Встреча назначена на начало вечера — еврей сообщил ей об этом на случай, если она все же решит прийти. Весь остаток дня Алейт мучили сомнения.

Нет, она не может допустить даже мысли о том, чтобы пойти туда. Она добропорядочная, богобоязненная женщина и не станет путаться с этим сбродом. Но втайне от самой себя Алейт желала побывать там. Ей слишком сильно хотелось узнать, правду ли говорят об адамитах. А еще — Катарина. Если сторонники секты действительно не носят одежды во время своих собраний, значит, Алейт увидит девушку такой, какой видел ее муж на протяжении всех тех недель, что они оставались наедине в его мастерской. Но если кто-нибудь ее, почтенную даму, узнает, она не вынесет позора.

И все же по долгом размышлении Алейт подумала, что если хорошенько спрятаться, никто и не будет знать о ее присутствии. Никто, кроме еврея, конечно. Именно в этом и состояла трудность. Можно ли довериться ему? Не выдаст ли он? Нет, решила Алейт после долгих колебаний, ведь еврей — человек чести: если он пообещал что-то, значит, сдержит слово.

У Агнес случился приступ тоски, и она весь день как одержимая играла на скрипке. Именно это обстоятельство — так рассудила Алейт — стало главным аргументом в пользу ее решения пойти на собрание. Если бы нескончаемые печальные мелодии не вывели ее из себя, она никогда бы ничего подобного не сделала. Так что вскоре после заката, сославшись на мнимую головную боль, Алейт удалилась в свою комнату. Агнес через некоторое время последовала ее примеру.

Госпожа терпеливо дождалась, пока все слуги отправятся спать и дом погрузится в тишину. А после, надев плащ с капюшоном, скрывавшим лицо, она бесшумно растворилась в ночном мраке.

Пока Алейт преодолевала короткое расстояние, что отделяло ее жилище от дома еврея, сердце разрывалось у нее в груди, при мысли о том, что на пути может встретиться кто-нибудь из знакомых, ее охватывал ужас. К счастью, улица оказалась пустынной.

Алейт трижды постучала в заднюю дверь, как ей было сказано. Открыл сам еврей.

— Мы вот-вот начнем. Я уже думал, что вы не придете, сударыня.

Алейт не произнесла ни слова.

— Вы кого-нибудь встретили по дороге?

Она покачала головой.

— Хорошо. В таком случае следуйте за мной.

Он повел ее по длинному коридору. Потом они спустились на два лестничных пролета и добрались до подвала, едва освещенного факелом.

— Все ученики прибыли, — проговорил он вполголоса. — Они находятся в соседней комнате. А вы оставайтесь здесь. — Он указал на стену прямо перед нею. — Тут есть щель, через которую вы сможете наблюдать за происходящим, оставаясь невидимой. Я выведу вас отсюда прежде, чем закончится собрание. Если, конечно, вы этого захотите.

Алейт посмотрела на него вопросительно:

— Почему вы так говорите?

— То, что вы увидите, может вам так понравиться, что вы больше не уйдете отсюда, — прошептал еврей игриво, прежде чем исчезнуть.

Эти слова обеспокоили Алейт. Она тут же раскаялась в том, что пришла сюда, и подумала, не лучше ли вернуться домой. Еврей хотел лишь посмеяться над ней. Несколько мгновений она пребывала в нерешительности. Потом любопытство пересилило гнев, и Алейт заглянула в щель.

Зал, где свершался ритуал, освещали десятки свечей. Единственную мебель составляли несколько скамеек, покрытых красной тканью. Они были расставлены рядами, как в церкви. На месте алтаря возвышался деревянный помост. Еврей взошел на него и заговорил с учениками. Их было не более тридцати человек, молодых, и зрелых, и совсем старых, поровну мужчин и женщин. И все они были совершенно голые.

Алейт зарделась, увидев их тела с выставленными напоказ интимными местами. Там стояли пожилые женщины с обвислыми, высохшими грудями, с животами в красноватых складках, мужчины с иссиня-красными членами, которые привели ее в ужас. Она поняла, что до сих пор видела только пенис собственного мужа. И то лишь несколько раз, мельком — порядочной женщине не пристало любопытствовать на этот счет.

Зрелище, открывшееся ее взору, казалось Алейт отвратительным. И все же она не могла оторвать от него глаз. Учеников же, казалось, совершенно не смущала нагота. Мужчины и женщины стояли рядом, их голые тела касались друг друга, но никто не обращал на это внимания.

Алейт поискала взглядом Катарину. Та стояла в первом ряду, совсем близко от помоста, рядом с молодым человеком, тело которого было совершенным, словно у статуи.

Алейт невольно любовалась им. Тело Катарины тоже было прекрасно. Вопреки словам еврея в жизни оно выглядело еще пленительнее, чем на полотне Йероена. У Евы были маленькие груди, у Катарины — большие и крепкие. Живот Евы выступал вперед, у Катарины он был подтянутым. Художник наделил Еву большими кистями рук и ступнями, Катарина же могла похвастаться маленькими и изящными.

В этот момент еврей закончил свою речь, и Алейт заметила, что он единственный среди присутствующих одет. Она спрашивала себя почему, но не находила ни одного удовлетворительного объяснения. Она поняла также, что рада этому обстоятельству, потому что одна мысль о необходимости увидеть этого человека голым смущала ее.

Тем временем ученики запели псалом, которого Алейт не знала. Как только они закончили, еврей провозгласил:

— Когда во время Великого Деяния сера и ртуть соединяются, проклятие, довлеющее человеку после изгнания из земного рая, исчезает. Материя и дух, тело и душа снова становятся единым целым, и совершенный человек рождается вновь. Мужчина предназначен женщине, чтобы исполнилась воля Божья и он стал с нею единой плотью. В этом и состоит невинность.

Он умолк и знаком приказал погасить свечи. Ученики немедленно повиновались, оставив гореть лишь несколько. Свет в зале стал призрачным. Еврей спустился с помоста, прошел мимо учеников, благословляя их, и покинул комнату.

Алейт задержала дыхание. Если верить тому, что говорили об адамитах, настал момент плотского совокупления. И действительно, присутствующие разделились на пары. Катарину первой взял за руку молодой человек с совершенным телом, отвел к скамейке и уложил на нее. Постепенно все остальные мужчины выбрали себе женщин и проделали то же самое.

Не веря глазам своим, Алейт наблюдала за тем, как молодой человек трогает пальцами тело Катарины: лицо, шею, грудь, бедра, стройные ноги, маленькие, изящные ступни. Вот рука его скользнула выше и добралась до нежной плоти между ног. Потом тот же путь проделали губы юноши, и Алейт испытала незнакомое чувство — слабость в животе испугавшую ее до смерти.

Вдруг она почувствовала, что рядом с ней стоит еврей. Алейт не могла допустить, чтобы их взгляды встретились и он угадал, что происходит в ней. Поэтому она упорно не отрывала глаз от Катарины и ее партнера. Тот снова ласкал девушке самое сокровенное. Другие пары тоже предавались любви.

— Это и есть тайное ars amandi адамитов? — Алейт не отдавала себе отчета в том, что говорит.

Еврей взял руку Алейт и начал ласкать. У нее не было сил двинуться, отнять руку.

— Modum specialem coeundi, non tamen contra naturam, quali dicit Adam in paradiso fuisse usum, — прошептал еврей ей на ухо.

Теперь Катарина извивалась в судорогах наслаждения. Ее партнер ускорил ритм своих движений. Еврей все решительнее ласкал руку Алейт.

Тело Катарины выгнулось, а потом замерло в неподвижности. Рука Алейт тоже застыла, когда еврей переплел свои пальцы с ее. Она пыталась сопротивляться, но он был сильнее. Она сдалась, и их руки слились воедино.

Алейт полностью отдалась чувствам, которые пробудили в ней прикосновения еврея. Они не разнимали рук. Алейт очнулась первой, внезапно осознав всю чудовищность произошедшего. Она рывком высвободила руку и убежала прочь.

Она вернулась домой в состоянии глубочайшей подавленности. Ее лихорадило и мутило, кровь билась в висках. Вместо того чтобы лечь спать, Алейт опустилась на колени и принялась молиться. Она совершила грех и едва ли сможет признаться в нем своему исповеднику. Более того, она согрешила с человеком, которого, как ей мнилось, ненавидит. В действительности же он пробудил в ней чувства, о существовании которых она и не подозревала.

Ночь показалась Алейт бесконечной, она провела ее в телесных и еще более невыносимых душевных мучениях. Она разрывалась между стыдом и сладкими воспоминаниями. Она до сих пор ощущала прикосновение пальцев еврея к своей руке, ласки, сначала легкие, потом все более сильные, рукопожатие, в котором слились их ладони. Пока Алейт вновь и вновь переживала эти мгновения, к ней пришли новые мысли. Она не отважилась бы признаться в них даже себе самой. Они возбуждали ее как никогда прежде и приводили в ужас. Совершенно невероятные для женщины ее возраста, эти мысли, видимо, были порождением дьявола.

Три дня Алейт просидела взаперти, постилась и молилась. Агнес не просила у нее объяснений, но, несомненно, решила, что причина странного поведения госпожи — беспокойство за мужа.

Сама Алейт даже не замечала, что происходит вокруг. Она погрузилась в собственный мир, где воспоминания смешивались с чувством вины, а искупление казалось единственным бальзамом, способным залечить ее раны.

По дому поползли сплетни. Слуги только и говорили, что о хозяйкиной тоске и ее причинах. Агнес не знала, что делать. Она послала за лекарем. Алейт, узнав об этом, устроила ужасную сцену. Однако это событие обернулось благом. Оно разбило стену ледяной отчужденности, которую госпожа вокруг себя возвела. Постепенно Алейт вернулась к повседневным занятиям. Ей даже захотелось общества других людей.

Однажды она пошла вместе с Агнес и со служанкой на рынок возле дома. Алейт бродила по площади среди толпы и в первый раз после стольких дней тревоги ощущала спокойствие. Внезапно она увидела лицо, при виде которого вновь погрузилась в отчаяние.

Еврей лишь едва заметно кивнул ей и прошел мимо. Алейт не смогла сдержаться и обернулась, увидела, как его затылок пропадает в толпе, и поняла, что уже никогда не освободится от мыслей об этом человеке. Он проник в ее сознание и мучил воспоминаниями о ласках. Он вошел и в ее тело: при виде еврея у Алейт пресеклось дыхание, по низу живота прошла дрожь.

С того дня женщина снова погрузилась в тоску, но иную, чем прежде. Ее больше не терзали угрызения совести, исчезла потребность искупить грех. Чувство вины отныне не снедало Алейт, потому что едва ощутимое, но постоянное томление затмевало все остальные чувства. Сначала она не смела определить его природу. Находила тысячи причин, даже начала думать, что стала жертвой колдовства. Но наконец Алейт все же пришлось признать очевидное: то было любовное томление. Должно быть, еврей — сам дьявол, если сумел искусить женщину ее возраста и с ее репутацией. Теперь она понимала, почему он стал Великим Магистром Братства Свободного Духа: этот человек был коварнее змея, склонившего Еву ко греху в земном раю.

Страсть, разгоравшаяся внутри ее, пугала Алейт. Никогда прежде она не попадала во власть подобных чувств: ни в юности, ни в браке. Она любила мужа, как положено всякой добропорядочной жене, исполняла супружеский долг, занималась домом, делала все то, что соответствовало ее положению.

Однако все это теперь казалось Алейт далеким, словно относилось к какой-то другой жизни. Ей приходилось делать над собой нечеловеческие усилия, чтобы по-прежнему играть свою роль. Оставалось только надеяться на то, что никто не заметит бурю, что бушевала в душе. Особенно Агнес, ведь ее было труднее всего обмануть.

Действительно, однажды утром, помогая госпоже одеваться и заметив, что платье сидит на ней слишком свободно, компаньонка позволила себе замечание по поводу ее внешности. Алейт похудела, ее кожа, свежестью которой все восхищались, побледнела, у рта появилась горькая складка, исчезла прямая осанка, величественная, словно у королевы. Одним словом, она вдруг разом постарела и теперь выглядела на свой возраст.

Агнес учтиво сказала госпоже, что ее можно приводить в пример как идеальную жену, преданную мужу. Быть может, Алейт напрасно так сильно беспокоится из-за Йероена, ведь с ним наверняка все в порядке. Кроме того, добавила компаньонка, он не хотел бы, чтоб жена тосковала по нему до такой степени, что даже подурнела.

Алейт с горечью подумала о том, насколько Агнес далека от истины. Ее госпожа действительно тосковала, но не по мужу.

С того дня на рынке она больше не встречала еврея и готова была отдать все, что угодно, лишь бы увидеть его, пусть даже издали. Алейт бродила возле его дома, бывала в тех местах, где он часто появлялся, вновь и вновь возвращалась на рынок, но еврей словно в воду канул. Она не осмеливалась задавать вопросы, чтобы не вызвать подозрений. А еще потому, что не знала, сможет ли остановиться, раз упомянув его имя. Как все влюбленные, Алейт испытывала трепетное желание говорить о предмете своей страсти и, не имея возможности обсуждать его с другими, отводила душу наедине с собой. Она часами сидела у окна, наблюдая за рыночной площадью, и вела в душе долгие страстные беседы с евреем.

Алейт пыталась вспомнить все, что знала о нем. К сожалению, немного, ведь он был таинственным человеком. Его звали Якоб ван Алмангин, у него были когда-то жена и сын, но они утонули. Он долго их оплакивал и пожелал увековечить память о них в триптихе «Потоп», заказанном Йероену несколько лет назад. Он обратился в католическую веру и состоял в Братстве Богоматери, как и ее муж.

Братство, между прочим, занималось организацией религиозных празднеств, В том году они намеревались устроить торжество в честь Благовещения. Репетиции должны были скоро начаться, и в этом Алейт усмотрела единственную возможность встретиться с евреем. Если, конечно, он в городе, ведь дела часто звали его прочь из Хертогенбоса.

Каким-то образом Алейт удалось дотянуть до конца июля, когда Братство собралось на репетицию. Она подбирала наряд с особой тщательностью, надела платье с лифом, рукавами, украшенными прорезями, и широкой юбкой, отделанной кружевом и бахромой. Она расчесала волосы, как всегда, с пробором посередине и надела жемчужную диадему.

Явившись в собор Святого Иоанна заранее, Алейт устроилась так, чтобы видеть всех, кто будет приходить. От напряжения ей казалось, будто она горит и мерзнет одновременно. Кавалер Янен ван Бакс, для которого Йероен не так давно нарисовал герб, спросил у нее, есть ли новости о муже. Алейт завела с ним беседу, но была рассеянна. Она постоянно теряла нить разговора, вздрагивала всякий раз при звуке шагов, пот лил с нее градом. Кавалер спросил, что ее беспокоит. Алейт заверила его, что все в порядке, и удалилась под каким-то предлогом. Поэтому она не заметила, как явился еврей.

Она увидела его прямо перед собой внезапно, и от волнения все приготовленные заранее фразы замерли у нее на губах. Он холодно взглянул на Алейт, словно не был с нею знаком, поприветствовал с обычной учтивостью, но не остановился, предпочтя ее обществу соседство одного из видных членов Братства.

Разочарование было неожиданным и жгучим, как пощечина. Она долго представляла себе их встречу, думала о словах, что они друг другу скажут, о взглядах, какими обменяются. Лишенная всего этого, она почувствовала физическую боль. Еврей словно растоптал ее. Однако Алейт превозмогла себя и осталась стоять, смешавшись с толпой членов Братства, делая вид, что слушает их речи. И не спускала глаз с еврея, следила за его движениями, а он переходил от одной группы к другой, любезно беседовал, даже смеялся.

Когда Алейт поняла, что он не обращает на нее внимания, то присела в уголке, боясь, как бы не отказали ноги. Никто не должен видеть, насколько она потрясена, тем более еврей. Лучше броситься в огонь, чем позволить ему узнать. Над ней посмеялись, ее обманули, унизили. Алейт вдруг открылась его игра: еврей прекрасно знал, что благородная и высокомерная жена Йероена ван Акена презирает его, и решил отомстить. Заманил ее на одно из своих непристойных сборищ, чтобы зло над нею подшутить. При мысли о его ласках в ту ночь Алейт казалось, что она умирает. Кто знает, сколько раз еврей смеялся за ее спиной. Как же она этого прежде не поняла? Вела себя так глупо, что попалась в ловушку. Стоило только вспомнить, как враждебно они всегда друг к другу относились. И не забывать о своем возрасте! Еще привлекательна, но уже не молода. Алейт представила себе обнаженное тело Катарины, и ее захлестнула горечь. Зачем еврею терять время с такой старухой, как Алейт, когда рядом с ним живет эта красавица?

Вот-вот должна была начаться репетиция празднества, и Алейт позвали. Она заняла свое место, произнесла отведенную ей роль без единой ошибки — она играла святую Елизавету, мать Девы Марии — и стала с нетерпением ждать конца действа. Ей невыносимо было находиться в одних стенах с евреем. Алейт больше не смотрела на него, но чувствовала его присутствие, словно он стоял рядом с ней. Еврей не участвовал в представлении, однако помогал верховным членам Братства в его подготовке. Поэтому он время от времени вмешивался в происходящее, подсказывал что-нибудь или поправлял актеров. К счастью, когда Алейт произносила свои реплики, он промолчал, и она вздохнула с облегчением, потому что не вынесла бы его замечаний.

Наконец репетиция окончилась, и общество начало расходиться. Алейт немедленно покинула собор Святого Иоанна и вернулась домой. Ей не терпелось запереться в своей комнате и дать выход горю.

Но дома ее ждал сюрприз: вернулся Йероен.