По извилистому берегу реки Писуэр равнодушной поступью вышагивает ослица; в седле сидит некий Фернандо де Рохас, юрист и писатель; он чувствует сильную усталость, он странствует из Саламанки уже несколько дней, и все зигзагами; как и подобает поэту, он уже трижды основательно заблудился, а один раз на него напали разбойники, но своим красноречием он убедил их отпустить его с миром; ему хотелось отдохнуть в тени пробковых дубов, однако недавно он увидел с холма место, где реки Дуэро и Писуэр сливаются в общее русло, и пришел к заключению, что близок к цели своего путешествия — славному городу Вальядолиду.

Меньше чем через два часа он вступил в одни из городских ворот — точнее, в Пуэрта-дель-Кармен,— добрался до площади Пласа Майор и расположился на постоялом дворе с гордым и романтичным названием «Эль Кабальеро Мио Сид» («Рыцарь мой Сид»). Здесь он наконец-то с аппетитом пообедал: заказал баранину на вертеле, вареные бобы и (в придачу) знаменитое вино, что из виноградников в Тордесиллас, на пологих песчаных склонах над рекой Писуэрга. Фернандо де Рохас начал отходить и постепенно поддался приятному чувству, что все же совершил это странное путешествие не совсем напрасно. Он посидел немного, выкурил две сигарильи и жестом поманил трактирщика.

— Что угодно сеньору?— спросил корчмарь неопределенного возраста с учтивым поклоном; до женитьбы на вдове-трактирщице он работал в Барселоне официантом и знал, как себя держать с чистой публикой.

— Послушайте,— сказал Фернандо де Рохас и откинулся настолько удобно, насколько позволяла неудобная лавка,— вы слышали о трактире по имени «Эль Маго Висенте»?

— Мы чем-то не угодили сеньору?— забеспокоился хозяин «Рыцаря Сида».

— Нет,— отвечал писатель,— я ищу человека, которого каждый вечер можно найти в заведении с этим забавным названием.

— Есть у нас в городе такой ресторан?— спросил трактирщик глазастого ученика, который неподалеку вытирал кричаще-красной салфеткой тяжелые бокалы из свинцового стекла.

— Ресторана нет,— сказал паренек с лукавой улыбкой,— а притон есть.

— Так я и думал,— заметил литератор.—Вечером проводите меня туда, идет?— И он бросил пареньку эскудильо. Тот ловко поймал монету в только что протертый бокал — раздался глухой звон.

Остаток дня автор «Целестины» посвятил знакомству с городом, на Кампо Гранде записал несколько строк в альбом в переплете из глянцевой телячьей кожи, потом наведался в Коллегиум Сан Грегорид, где приветствовал некоего падре Херонимо Пидаля, который, увы, не предоставил ему желанную информацию о какой-то латинской рукописи Альваро Кордобеса, да и в смежных областях проявил прискорбный недостаток специальных познаний; наконец сеньор Рохас, эстет и бакалавр обоих прав, вошел в собор св.Павла, который уже и тогда был очень старым, хотя нечистым по стилю, собственно, даже уродливым, и погрузился там в размышления.

Можно, пожалуй, сообщить, что шел 1506 год.

Вечером гарсон отвел Фернандо де Рохаса в вышеупомянутый кабак с сомнительной репутацией; юноша расстался с ним, не переступив порога, как бы деликатно давал понять, что работнику такого первоклассного ресторана, как «Кабальеро Мио Сид», не подобает находиться в такой достойной презрения и недостойной конкуренции среде.

Что и говорить, «Волшебник Висенте» превзошел все ожидания юриста. Низкий потолок в трещинах, один-единственный чадный светильник, куча пьяных каменщиков, гончаров и погонщиков мулов, кислое вино, расплесканное по столам, заплеванный пол, спертый воздух. Сеньор Рохас брезгливо пробирался среди бесчувственных тел и обратился к человеку, который мог оказаться хозяином, так как был чуть потрезвее остальных.

— Вы здесь шеф? — деловито спросил он.

— К вашим услугам,— отозвался старик сиплым, прокуренным голосом; сравнительно элегантный господин пробудил в нем респект и неясные надежды.

— Мне нужен человек по имени Кристобаль Колон,— негромко сказал де Рохас.

Старик настороженно заморгал. Поколебавшись, он покачал угловатой головой на короткой шее.

— Такой сюда не ходит.

— Ходит,— спокойно настаивал на своем посетитель.— У меня есть об этом информация из первых рук.

— Сеньор из полиции?— спросил низкорослый трактирщик и уставился на Фернандо де Рохаса близко поставленными, слегка налитыми кровью глазами.

— Нет,— сказал литератор; он сунул старику в руку монету, потом еще одну. Старик покосился на монеты, молча перевел взгляд куда-то в угол. Рохас посмотрел в ту же сторону, чувствуя легкое волнение.

За неструганым трехногим столом, под окном, которое никто не мыл уже полтора столетия, неясно освещенный тусклой плошкой, сидел человек.

Хотя — как хорошо знал Рохас — ему не могло быть и шестидесяти, выглядел он на добрых девяносто. Нестриженые волосы падали на воротник одеяния, которое когда-то вполне могло быть униформой, пока она не выгорела под знойным солнцем Старой Кастилии, пока не расползлись швы и ее владелец не посрезал и не распродал большие серебряные пуговицы.

Лицо старца было изборождено разочарованиями и опустошено покорностью, глаза были полузакрыты, борода уперлась в кулаки.

Фернандо де Рохас приблизился к нему, поклонился и с достоинством спросил:

— Могу ли я подсесть к столу?— Старик не реагировал; тогда юрист подсел к нему и снова заговорил: — Я имею честь говорить с сеньором Кристобалем Колоном?..

Старец открыл один глаз и с неожиданной энергией заявил:

— Нет!

— Гм,— юрист задумался,— почему вы скрываетесь?

— Я не скрываюсь!— Голос его звучал на удивление сочно и мужественно: так бывает, когда разгребают золу, а под нею рдеет раскаленный уголек.— Просто никакой я не Кристобаль Колон. Я не могу быть Кристобалем Колоном, раз я не испанец. Ясно? Я не принадлежу к этому неблагодарному, легкомысленному, вероломному народу.

«Как странно,— меланхолично подумал писатель,— я ведь тоже не принадлежу к этому непредсказуемому и блистательному народу, во всяком случае, меня в этом неутомимо убеждают; но я считаю себя испанцем и люблю этот народ превыше всего».

— Я знаю,— сказал он вслух,— вы итальянец из Генуи, ваше имя Христофоро Коломбо.

Старец открыл и второй глаз.

— Что вам от меня нужно?— спросил он.— Вы пришли арестовать меня? За долги?.. Вы опоздали, любезный...

— Нет,— улыбнулся бакалавр.— Я хотел познакомиться с вами. И, если позволите, задать вам несколько вопросов.

— Зачем?

— Я собираюсь написать о вас роман в стихах и в диалогах,— сказал юрист.

Из уст старика вырвался визгливый звук. Его можно было истолковать и как иронический смех.

— Роман — обо мне?..— расхихикался он вдруг тонким, высоким голоском.

Рохас представился, но его имя явно не произвело на старика впечатления. Тогда он окликнул карлика-корчмаря:

— Эй! Вина! Красного!

— Панадесское? Таррагонское? Или черное приоратское?

— Не верьте ему,— отмахнулся Христофоро Коломбо,— у него только один сорт. Аллельское, разведенное водой.

— Значит, аллельское, но в бутылке, и неразбавленное.

— К вашим услугам!

Осмотревшись, Рохас обратился к Коломбо:

— Бога ради, как вы сюда попали?.. — спросил он с ужасом.

— Все притоны одинаковы. В Понтеведро или в Андалузии, в Каталонии или в Аликанте.

— Но вы,— воскликнул Рохас, наморщив лоб,— вы, повидавший больше, чем любой из наших современников?.. Побывавший на другом конце этого света?..

— Гм,— задумчиво произнес Коломбо.— Я там действительно бывал?.. В самом деле?..

Корчмарь принес и разлил вино. Коломбо опорожнил бокал одним глотком. Рохас невольно сделал жест, как будто хотел ему воспрепятствовать. Старик саркастически улыбнулся.

— Не бойтесь,— шепнул он,— я не так-то легко напиваюсь. Вам придется на меня поиздержаться.

— Это ничего,— возразил Рохас.— Хотелось бы услышать кое-что о ваших странствиях. Как это вы, собственно, надумали поплыть в Индию?..

Старик помолчал. В его усталых глазах, как бы затуманенных скорбью десятков поколений, замелькали неожиданные огоньки.

— Гм,— сказал он наконец.— Мне и в голову не приходило плыть в Индию.

— Как прикажете вас понимать?— удивленно спросил Рохас.

— А так,— медленно сказал Коломбо.— Только путешествие в далекие края могло спасти мне жизнь.

— Вас преследовали? Вы от кого-то убегали? Совершили какое-то преступление?

Коломбо глубоко вздохнул. Он поднял бокал и посмотрел сквозь него на свет.

— Я убегал от самого себя. И совершил преступление — влюбившись в Марину Салютати.

— Генуэзка?

— Дочь бургомистра. Мой отец был всего лишь ткачом и торговцем, хотя у него тоже были два корабля, на которых он ходил в Неаполь. Марина была как Пречистая Дева, ожившая в полночь и сошедшая с картины. Ее выдали за какого-то слабоумного князька, у старого Салютати были комплексы, что он не знатного рода.

— Это была большая любовь,— тихо произнес Рохас.

— Огромная,— глубоким грудным голосом отвечал Коломбо.— Такое случается с человеком только раз в жизни. Сперва я хотел покончить с собой. Потом убить кого-нибудь. В конце концов прослышал, что в Иберии ищут мореходов, собираются расширять рынки, основывать колонии... В кораблях я кое-что понимал, во всяком случае в отцовских, вот я и отправился в Португалию. Чтобы позабыть Марину. А ей на меня было наплевать, она тут же наставила князьку рога и родила двойняшек по три кило каждый.

— А вы по-прежнему любили ее.

— Да, по-прежнему, порко ди Бакко,— громогласно выругался Коломбо и обрушил свой кулак на стол. Удивительно, откуда в этом увядшем, ветхом теле бралось столько силы.

— В Лиссабоне вам не повезло,— блеснул Рохас своей осведомленностью.— Тогда вы отправились к нашей Изабелле Кастильской, чтобы представить ей свои планы.

Старик замотал головой.

— Не было у меня никаких планов. Просто я был несчастен. Но при лиссабонском дворе я познакомился с одной испанкой. Ее звали Хуанита Руис.

— Родственница министра, идальго Бласко Руиса?..— удивленно спросил Рохас.

— Да ну,— недовольно отмахнулся Коломбо.— Служанка любовницы испанского посла Хосе Кольмейро. Служанка — но какая женщина! Богиня! Дьяволица! Ведьма!

— И вы в нее влюбились?..— осторожно осведомился Рохас.

— Безумно,— выдохнул Коломбо из всклокоченной бороды.— Так можно влюбиться только раз в жизни. Я потерял голову, я готов был идти за ней на край света!

— Но вы дошли только до Мадрида.

— Нет, до Толедо,— поправил Рохаса Коломбо.— Кольмейро отозвали, а там у него был небольшой дворец.

— Вы женились?...

— Нет. На тигрицах не женятся... Понимаете, все-таки это была женщина необразованная. И у нее были такие странные вкусы и привычки. Она страшно чавкала за едой, под столом скидывала туфли и объяснялась на каком-то ужасном эстремадурском наречье, в котором сам черт ногу сломит. Я с трудом понял, в чем дело, когда она однажды между делом дала мне понять, что ждет от меня ребенка.

— Это был Фернандо?

— Ну что вы. Тот родился намного позже, хотя тоже был внебрачный. Но, впрочем, выяснилось, что Хуанита вообще не ждет ребенка. Она меня обманула, чтобы захомутать.

— Но вы ушли.

— Само собой. Она преследовала меня по всей Испании, чуть ли не до спальни нашего Всекатолического Величества королевы Изабеллы Первой Кастильской.

— Понимаю. А та наконец-то послала вас в море. Я хотел бы кое-что об этом услышать, адмирал!— Рохас взволнованно повысил голос.

— Только не называйте меня адмиралом, договорились? Это была самая глупая из шуток королевы... В конце концов, ситуация была неразрешимая. Фердинанд бесновался от ревности, Изабелла бесновалась от ревности, а стоило мне выйти за ворота, там подстерегала меня Хуанита Руис. Тоже бешеная.

— И тогда вы поспешили на корабль.

Коломбо уныло поглядел на Рохаса, отхлебнул вина, поперхнулся и бесконечно долго кашлял.

— У меня что-то с бронхами,— заикаясь, сказал он.

— А вдруг с легкими?— серьезно и озабоченно спросил Рохас. Когда Коломбо утих, он продолжил: — Итак, третьего августа 1492 года вы вышли в море из порта Палос, если не ошибаюсь. На трех кораблях.

— Ах, на трех кораблях?— Коломбо залился неприятным смешком.— На трех обломках! На списанных старых корытах! «Санта-Мария» не имела и пятнадцати саженей в длину, а «Нинья» и «Пинта» были еще меньше! Их христианнейшие Величества надеялись, что я пойду ко дну еще до Канарских островов!

— Но вы доплыли до самой Индии!— воскликнул Фернандо де Рохас.— Расскажите мне что-нибудь об этом плавании,— стал просить он.

— Закажите-ка еще вина,— велел Коломбо, указывая большим пальцем через плечо. Он смердел потом, дыхание у него было нечистое. Но поэт самоотверженно ловил каждое его слово.

— Об этом плавании...— задумчиво повторил адмирал.— Это было изумительное плавание! Никогда я еще так не отдыхал. На сто миль вокруг никаких Марин, Хуанит, Изабелл! Райская жизнь!

— Я слышал,— нетерпеливо вмешался Рохас,— что в экипаже у вас были одни арестанты, преступники и тому подобные элементы...

— Зато ни одной юбки!— добавил Коломбо, ликуя.

— Говорят, они несколько раз бунтовали!

— Да,— рассеянно кивнул Коломбо,— зато по ночам я спал, никто меня не будил, а вокруг царила божественная тишина! Можете себе это представить?

— Говорят, ваши матросы боялись, что доберутся до самого края земного круга и там провалятся, это правда?— наседал Рохас.

— Это было дурачье. Еще и десятая неделя не пошла, а они уже начали роптать, мол, им нужна баба.

— Но потом начались ваши победы! Однажды из смотровой корзины раздалось: «Земля!»

— Это закричал Родригес Бермехо с «Пинты», чтоб его черт забрал, где бы он ни был!

— Но почему же? Ведь именно тогда судьба осыпала вас трофеями и триумфами! Вы открыли и крестили Сан-Сальвадор, первый индийский остров с западной стороны! Вскоре после этого — Испаньолу! Вас назначили вице-королем Индии!

— Кстати, это было не совсем так. Во-первых, мы с «Санта-Марией» потерпели крушение у Гаити, и нам еле-еле удалось спастись; во-вторых, я получил приказ вернуться домой. И это было началом конца!

— Господи, но почему же?

— Как вы не понимаете? Ведь это так логично! В начале марта девяносто третьего я бросил якорь в устье Тахо, а в июне уже был женат!

— Вы женились на Хуаните Руис?

— Черта лысого,— раздраженно отрезал Коломбо,— на Мерседес Лафуэнте.

— Кто это?

— Одна из придворных дам Изабеллы. Придумал это Фердинанд, а Изабелла посмеивалась в кулачок.

— И эта Мерседес была уродина.

— Если бы! Это была прекраснейшая женщина из всех, кого я в жизни видел! Экстра-класс! Блондинка, прелестная, как ангел небесный, с телом двадцатилетней танцовщицы, образованна, как самый начитанный аббат. За нее дрались аристократы от Пиренеев до Гибралтара.

— Тогда что же вам не нравилось?

— Что она им не досталась. То есть что она им не досталась раньше, чем мне. Дело в том, что такую любовь прожить можно только раз в жизни. Эта женщина была уверена, что супружество продолжается в постели по двадцать четыре часа в день. Она вообще не позволяла мне одеться и поесть.

— Зато это позволило вам окончательно забыть о Марине, Хуаните и...

— Хрена с два,— буркнул Коломбо.— Человек может забывать в течение двух недель, месяца. Но потом у него начинает покалывать сердце, он худеет, как скелет, теряет сознание и приобретает одышку. Она была прекрасна, как мечта, эта Мерседес, накажи ее Господь, но ведь и я всего лишь человек. Я хотел купить себе дом в Севилье и торговать пряностями или учить детей итальянскому или еще что...

— Вместо этого вы поднялись на корабль.

— Ага,— сокрушенно кивнул Коломбо, словно ненасытная Мерседес высасывала из него соки и этой ночью.— На этот раз мне дали настоящую флотилию, семнадцать кораблей, тысяча пятьсот парней. Мы вышли из Кадиса, и я был самым счастливым человеком в мире.

— И самым знаменитым! Вы завоевали для испанской короны кучу островов, в том числе Маргериту с жемчугом вместо морского песка, на Гуанахане вы получили первые сведения о золотоносной стране, вся Иберия говорила только о вас!

— А индейцы тем временем убивали моих людей на Испаньоле! Нет, я совершил роковую ошибку!

— Какую?— напряженно допытывался Рохас.

— Что не вернулся вовремя! Вернись я вовремя, меня бы не оклеветали, не очернили перед королевой, она бы не послала этого мерзавца Франсиско Бободилью с полномочиями запереть меня и моих братьев в трюме и притащить назад!

— Почему же вы тогда не вернулись своевременно?

Коломбо саркастически ухмыльнулся.

— В объятия Мерседес? Лучше отравленные стрелы антильских индейцев, мачете пуэрториканских головорезов и предательские подводные течения этой огромной реки, впадающей в море за Тринидадом, чем бездонное ложе моей Мерседес!

— Но вы не избежали его, адмирал!

— Ну как же, как же, избежал,— мрачно кивнул Коломбо.— Когда я вернулся, она уже взяла в обычай спать с генеральным штабом в полном составе, включая дежурного поручика.

— Так что вас она оставила в покое!

— Скажете тоже! — Коломбо придвинул к Рохасу пустой бокал.— Она вбила себе в голову, что я сделаю карьеру, что из нее получится госпожа министерша, или госпожа адмиральша, или что-нибудь еще в этом роде. Едва лишь я реабилитировал себя перед королевой и очистил себя от клеветы, едва Фердинанд наградил меня за услуги, она снова погнала меня на службу, на подвиги, на незабываемые деяния.

— И вы снова оказались в море.

— Да, проклятая шлюха. Один раз я вышел в море с шестью кораблями из Сан Лукара де Барамеда, во второй раз — с четырьмя. Взял с собой Диего, моего мальчика. Внебрачного. Целые недели мы играли в кости.

— А слава?

— Слава?! Какая слава?! Вы, я вижу, совсем меня не слушали, сеньор! Слава меня сроду не интересовала! Я хотел покоя! Ничего иного, кроме благословенного покоя! Всю жизнь я мечтал о покое! Пусть бушуют волны, смерчи и ураганы, пусть дикари осыпают нас ядовитыми стрелами и дротиками, пусть нас разобьет о незнакомые рифы в тысячах миль от дома, пусть нас убивают, пытают, предают и судят — но только, ради всего святого, дайте мне капельку покоя! Неужели я не заслужил его за всю свою жизнь?!

Фернандо де Рохас молчал. То, что он здесь узнал, вряд ли могло стать темой для романа в стихах и диалогах; ожидал найти здесь прикованного Прометея, человека с неукротимым влечением к далям, к полету, одержимого открывателя неизвестного...

Вдруг Рохас ощутил прилив безмерного возбуждения: ему кое-что пришло в голову.

— Сеньор,— сказал он дрожащим голосом,— не знаю, слышали ли вы об этом, но... в последнее время в Испании раздаются определенные сомнения, относятся ли к Индии острова и материки, которые вы открыли!

— А куда же еще им относиться!— равнодушно спросил Коломбо и опорожнил бокал.

— Этого я не знаю. Может, стоило бы отправиться туда еще раз, как вы думаете?!

— Может быть,— сказал Коломбо, уставившись в стену дома напротив.

— А вам не хотелось бы?..— спросил Рохас.— Вы меня слушаете?! У меня есть кой-какие связи, и я бы вам...

— Ради бога,— с горечью прервал его Коломбо. Он поглядел на элегантного литератора, как бы вопрошая: вы не видите, кто перед вами сидит? До сих пор не пригляделись?

Затянулась бесконечная пауза. Они допили и расстались.

Когда Фернандо де Рохас входил в комнату, которую снимал в гостинице «Эль Кабальеро Мио Сид», он услышал за собой голос парнишки-официанта. Он остановился, а мальчик доверительно зашептал:

— Сеньор...

— В чем дело?

— Не угодно ли сеньору барышню? У нас их здесь несколько, очень красивые... Глория, Росита, Анита... И все как на подбор...

— Нет,— резко возразил поэт,— ничего подобного я не желаю. Спокойной ночи.

Он вошел в свою комнату, разделся, помолился, и это не было молитвой испанцев. Но тут в голове у него молнией пронеслась мысль: она была абсурдной и в то же время абсолютно естественной. Он вскочил с постели, прервав молитву, наспех оделся и сбежал вниз, в трактир.

— Где эти барышни?— спросил он парнишку, стиснув зубы.

Они в самом деле были такие: очаровательные, искрометные, необузданные, манящие и обжигающие. Он обратился к самой прекрасной из них:

— Сеньорита, мне нужно, чтобы вы свели с ума одного человека. Чтобы вы сделали его безумцем. Чтобы вы обмотали его вокруг пальца. Чтоб вы его заставили жить, действовать, сражаться! Этот человек всю свою жизнь не делал ничего, к чему его не принудили женщины! Вы можете заработать много денег! Понимаете?

— Нет,— сказала дама по имени Пепита.— А об чем речь?

Когда они пришли к «Эль Маго Висенте», Коломбо там уже не было. Коротконогий корчмарь приблизился к ним утиной походкой.

— Если вы ищете этого итальянца — так ему стало плохо. Знаете, ему нельзя много пить. У него уже два приступа было. Его унесли, он сейчас в лазарете «У милосердных францисканцев».

Христофоро Коломбо лежал на соломе в старой заброшенной часовне и умирал.

— Сеньоре Коломбо,— обратился к нему Фернандо де Рохас,— со мной пришла некая дама. Она давно уже вас любит, страстно и отчаянно, но не осмеливалась признаться вам в этом.

Адмирал сдвинул со лба сырые тряпки, взглянул на разряженную Пепиту и сказал:

— Дайте мне только отойти немного, фея-синьорита! Боже мой, как вы прекрасны! Такую красивую женщину можно встретить лишь раз в жизни! Мы купим домик где-нибудь под Бургосом, будем разводить виноград и лимоны...

— Ну уж нет,— сказала Пепита и выгнула спину так соблазнительно, что чуть не вывалилась из своего декольте.— Сперва ты должен прославиться! Сперва ты должен отправиться в плавание!

— Идет,— сказал Христофоро Коломбо.— Дайте мне плот, и я поплыву на нем в Индию. Разом больше, разом меньше — какая теперь разница.

На рассвете он умер. Похоронили его за францисканским кладбищем в Вальядолиде. Фернандо де Рохас написал королю не меньше семи петиций, пока его прах перевезли наконец в монастырь Лас Куэвас в Севилье.

Это был, по-видимому, толковый морской капитан, но на героя романа в стихах и диалогах он все же не тянул. Чего нет, того нет.

На склоне лет Фернандо де Рохас узнал самое ужасное: и про эту самую Индию Христофоро Коломбо выдумал. Он там никогда не бывал.