Я сидел в своем кабинете (новехонькая секционная мебель, искусственный беспорядок в бумагах, чтобы создать видимость затяжной интенсивной деятельности, и многопудовая скука), глядел в окно на серую стену районной тюрьмы, увенчанную короной из осколков зеленого бутылочного стекла,— и тут распахнулась дверь, и вошел человек лет пятидесяти, невысокий, круглолицый, кареглазый, без особых примет. На лице у него было явственно написано, что он из той породы, которая сама ищет неприятностей, чтобы на них напороться. Когда он снял шляпу, я увидел, что череп у него приплюснут, как от непомерного давления. Зато голос у него был — что твой Шаляпин. Воздух вокруг него сразу завибрировал и разогрелся, словно охваченный страстью.

— Мне к прокурору,— звучно произнес он.

Я представился, сообщил, что прокурор будет в понедельник, и спросил, что ему угодно. Он сказал, что ему угодно предъявить обвинение. Я возразил, что тогда ему следовало бы обратиться в ближайшее отделение полиции. Он настаивал, что хочет изложить свое дело именно здесь. Тогда – несмотря на свою занятость массой неотложных дел – я предложил ему присесть и удостоверить свою личность.

Согласно паспорту и прочим документам передо мной сидел Кодонь Фридрих, род. 4.III.1921 г. в Римавских-Яновцах, проживающий в настоящее время здесь, в Братиславе, а именно на ул. Космонавтов, 43/III, пенсионер по инвалидности, вдовец, невоеннообязанный, под судом и следствием не находился. Я спросил его, кому он хочет предъявить обвинение, на что посетитель отвечал: самому себе. Я посоветовал ему немедленно отправиться домой, проспаться с похмелья и не мешать работе государственных учреждений, иначе я наложу на него штраф в размере от 50 до 100 чехословацких крон – причем немедленно.

После чего между посетителем и мной произошел краткий разговор, в ходе которого вышеназванный (Кодонь Фридрих) ссылался на свои гражданские права и довольно настойчиво повышал голос. Поскольку было еще только 9 часов 05 минут, газеты еще не принесли, а мне вообще заниматься было нечем, я предложил Кодоню Фридриху изложить свое дело, что он тут же и сделал. После чего я пригласил машинистку А. Рыбарикову, работающую у нас по контракту, и посетитель, улыбаясь улыбкой, бледной, как уличный фонарь, продиктовал ей следующий текст:

«Я, нижеподписавшийся, добровольно и без какого-либо принуждения признаюсь, что сегодня на рассвете по зрелом размышлении и с преступным умыслом лично посетил парк имени Елены Мароти-Шолтесовой, где кормил птиц (голубей, синиц, малиновок и отчасти примкнувших к ним воробьев) хлебом, а именно мякишем, в который я заранее закатал крысиный яд, купленный специально для этой цели в аптеке «Ландыш» на Миявской улице. Вышеназванные пернатые после потребления оного и непродолжительной борьбы со смертью издохли. Этот поступок я совершил умышленно, планомерно и с полным осознанием последствий. Кодонь Фридрих (личная подпись)».

Я прочел протокол, и несколько моих внутренних голосов стали перекрикивать друг друга так громко, что их вообще невозможно было понять. Тогда я повторил посетителю свое предложение идти проспаться и не морочить людям голову. Посетитель выслушал предложение с глазами, полными меланхоличной ностальгии, и даже не шелохнулся.

Он заявил, что пришел сюда с намерением не морочить кому-нибудь голову, а, напротив, совершить признание (он использовал слово «покаяние», однако оно не соответствует юридической терминологии), что он и сделал; прокуратура же, если он, посетитель, не ошибается (а он уверен, что не ошибается), обязана преследовать преступления и проступки любого рода, касающиеся чего и кого угодно, включая и вышеописанный поступок.

Затем посетитель спросил, нельзя ли снять плащ, так как в комнате жарко, однако после непродолжительного размышления я отверг эту просьбу, чтобы не возникла нежелательная ситуация, когда Кодонь Фридрих станет чувствовать себя в моем кабинете как дома. В этом месте я должен подчеркнуть, что от него уже разило тайной или, по крайней мере, подозрительными неясностями. А я этого терпеть не могу.

В связи с чрезвычайной загруженностью делами, о которой уже говорилось выше, я энергично попросил посетителя не отнимать чужого времени и немедленно покинуть служебное помещение, а если ему хочется побеседовать, то пусть лучше наведается в общество охраны животных, и уж там сотрудники поговорят с ним по душам – если таковые существуют (я имею в виду души).

Тут Кодонь Фридрих заявил, что ему это вовсе не нужно, что никто и никак не хочет его понять, – и удалился. У меня было ощущение, что он оставил после себя печаль, как на кладбище разбитых автомобилей. Тут я вдруг осознал, что все это время Кодонь говорил, словно колядки пел, и это необычайно раздражало меня. Но на моей работе человек должен быть готов ко всему и иметь крепкие нервы.

Оставшись один, я вспомнил, что должен позвонить капитану полиции Киндернаю по уголовному делу «убийство и ограбление вдовы Чамбевой, Монастырская ул., 17, неизвестным преступником», о котором (то есть деле) кпт Киндернай должен был сообщить нам важные подробности. Вместо этого кпт Киндернай сообщил мне, что дорожки и газоны парка имени Елены Мароти-Шолтесовой, образно выражаясь, усеяны трупами всевозможных птиц, что его люди приступили к розыску неизвестного преступника и уже напали на след.

Тогда я вкратце сообщил ему точный адрес и паспортные данные злоумышленника, в результате чего тот перестал быть неизвестным. Кпт Киндернай слегка удивился и положил трубку. По-моему, в его голосе прозвучало и огорчение, что я так оперативно опередил его. Я почувствовал какие-то неясные симпатии к Кодоню Фридриху, которые были мне непонятны и никак мне не подходили.

Я начал подумывать о том, не сходить ли мне самому в парк Елены Мароти-Шолтесовой, но прежде чем я принял решение, то есть вскоре после одиннадцати часов, к нам, в канцелярию местной прокуратуры, опять пришел Кодонь Фридрих и заявил мне (ни с того ни с сего мне вдруг почудилось, что я с ним связан как при переливании крови – это было странное, юридически не поддающееся определению и малоприятное предчувствие), что только что он побывал в государственном зоопарке и отравил небольшой дозой цианистого калия одну редкую антилопу и одну обезьяну из семейства капуцинов, и что если я не сделаю соответствующих выводов из этого обстоятельства, то он без колебания и без угрызений совести отравит даже льва, царя пустыни, а если понадобится, то и других животных, импортированных за конвертируемую валюту, вследствие чего народному достоянию будет нанесен непоправимый материальный ущерб – и все на мою ответственность. При этом от посетителя повеяло решимостью, но также и горьким сожалением, а это у наших посетителей большая редкость.

Под предлогом, что мне нужно отлучиться на минуту, я вошел в соседнюю комнату и там приказал машинистке А. Рыбариковой, работающей по контракту, немедленно позвонить кпт Киндернаю и сообщить ему, что разыскиваемый преступник сидит у меня в кабинете, где я пытаюсь задержать его любой ценой. Затем я поспешил вернуться и завязал с посетителем разговор, спросив его, зачем он, собственно, совершает эти общественно вредные, противозаконные и даже просто уму непостижимые поступки.

Посетитель отвечал, что ему важно создать необратимый прецедент. При этом он выглядел как аллегория долготерпения, словно вот-вот должна была наступить развязка, или словно он сидел на яйцах, из которых вот-вот вылупятся птенцы.

Я попытался объяснить Кодоню Фридриху, что если в связи с пернатыми он еще мог надеяться, что это ему сойдет с рук, что адвокат его вытянет или что он в конце концов отделается отнюдь не легким дисциплинарным взысканием, то в связи с обезьяной и антилопой он должен быть готов к более суровым санкциям, и что ему грозит не только крупный штраф, но и судебный процесс и законное лишение личной свободы на определенный срок.

Лицо Кодоня Фридриха собралось в складки – вскоре я понял, что это у него так называемая широкая улыбка, – и он заявил, что он и во сне не рассчитывал, что ему удастся уйти от ответственности (при этом он использовал юридически спорные термины «вывернуться», «отбояриться»), что – он это ясно заявил и готов повторить – он хотел лишь создать прецедент, причем любой ценой.

На мой вопрос, что он конкретно имеет в виду, посетитель уточнил, что он как раз и хочет добиться, чтобы кого-нибудь посадили («сунули за решетку») за то, что он отравил кого-то другого, а это – так он считает, будучи не юристом, а бывшим преподавателем краеведения в школе-одиннадцатилетке – заставило бы (цитирую слово в слово) «любого, кто отравит кого-либо в будущем, считаться с неизбежным или потенциальным преследованием по закону и с наказанием лишения свободы на солидный срок» (конец цитаты).

Я вышел еще раз, на этот раз без предлога, к маш. А. Рыбариковой, раб. по контр., которой в связи с безотрадным состоянием нашей телефонной сети все еще не удавалось дозвониться до кпт Киндерная, но которая хладнокровно продолжала попытки установить связь. Я вернулся в свою канцелярию, где Кодонь Фридрих сидел неподвижно, как Будда, собирая вокруг себя густые грозовые тучи, темные, как угрызения совести.

Я попросил его любезно объяснить мне ближе свои исходные позиции, хотя, как уже отмечалось выше, наше учреждение было завалено выше крыши сверхсрочными делами, и собеседник – к моему удивлению – тут же приступил к делу. При этом он начал тяжело дышать, как будто его пригибали к земле железные вериги или масштабы предстоящего объяснения.

Прежде всего Кодонь Фридрих предложил мне поглядеть на него, что я и сделал без особого труда. Затем он не без волнения спросил меня, что я вижу.

Я констатировал, что вижу перед собой примерно пятидесятилетнего, довольно хорошо сохранившегося гражданина в коричневом костюме и в красном галстуке в белую крапинку (несколько несоразмерно веселом, но это наблюдение я оставил при себе).

Посетитель предложил мне присмотреться к нему повнимательнее, и опять я пошел ему навстречу и в ответ на вышеупомянутый вопрос сказал: вижу брюнета, с симметричным лицом, слегка приплющенным черепом, с редеющими волосами, седеющими на висках, с карими глазами, ростом примерно 170-173 см, умеренно пикнического типа, вес где-то около 85 кг.

Посетитель с этим согласился, но настаивал, чтобы я всмотрелся в него еще внимательнее; однако никаких дополнительных данных, достойных упоминания, я не обнаружил. Мне казалось, что этот Кодонь начинает создавать между собой и мной какую-то дымовую завесу, но, как оказалось, это впечатление было обманчивым. Как говорится, совсем наоборот.

Итак, Кодонь Фр. заявил, что, будь у меня глаза хоть чуть-чуть получше, я бы непременно заметил, что он (то есть Кодонь) покрыт 2,5-сантиметровым слоем золы-уноса и 4796 граммами прочих твердых вредных веществ, и, напротив, легкие у него покрыты 657 граммами газообразных вредных веществ, между тем как в желудке у него можно обнаружить бесспорные следы присутствия 2007 граммов прочих ядовитых выбросов, и все это он вычислил по тройному правилу на основании официальных статистических данных.

Бледность кожи, гладко продолжал Фр. Кодонь, чрезмерное покраснение белков глаз и так далее, а также общую болезненность внешнего вида и сгорбленную осанку можно объяснить большими количествами сероводорода, сероуглерода и прочих токсических веществ, которые различными путями проникают в его (Кодоня) органы, а также окисью углерода и соединениями свинца и мышьяка, которые он вдыхает и поглощает, но также и двумя с половиной тоннами пыли, которая покоится на нем и душит и угнетает его и которую только слепец может не заметить.

Киндернай не шел, Рыбарикова все звонила.

В заключение Фр. Кодонь сообщил просто так, вскользь, что в его комнатке с окном во двор (именно так!), а значит, сравнительно тихой, звук никогда не падает ниже 60 децибелов – в соответствии с нынешним уровнем научных познаний этого достаточно, чтобы умертвить морскую свинку за 160 часов. Между тем нетрудно убедиться, что Фридрих Кодонь вовсе не морская свинка, а совсем наоборот.

В этот момент я сообразил, куда гнет посетитель, и энергично предупредил его, что в любом случае Кодекс законов и распоряжений не предусматривает легальные возможности дорогостоящих демонстраций и не очень-то высоко ценит юмор такого рода.

Тогда Кодонь Фридрих, повысив голос, констатировал, что ему в данный момент совсем не до шуток, что он – да, я правильно сообразил – отравил пару птиц, а также (по моей инициативе, потому что первоначально он этого не предусматривал – но это я, само собой, тут же опроверг) одну обезьяну и еще один экземпляр из инвентаря государственного зоопарка, – и сделал он это умышленно, чтобы навлечь на себя судебное преследование согласно соответствующим правовым нормам и, таким образом, наконец-то создать надлежащий прецедент для наказания конкретного человека за то, что он отравил другое конкретное живое существо, хотя бы и без очевидного и доказательного умысла убийства, умышленного или неумышленного, но с совершенно одинаковым следствием и результатом. Тут он, как и следовало ожидать, высказал надежду, что человеческая жизнь будет как-никак оцениваться чуть повыше жизни вороны или вышеназванной обезьяны-капуцина, даже если в этом случае речь идет о медленной смерти – хотя неизвестно еще, что хуже.

Я наблюдал за тем, как посетитель забрасывает меня аргументами – по крутой дуге, словно ручными гранатами. Спохватившись, я прибег к суровому тону и сообщил ему, что дело уже попало в руки полиции, и когда оно, это дело, официальным путем придет в наше учреждение, то речь пойдет, уж будьте уверены, о компенсации ущерба, и немалого, плюс нарушение общественного порядка, а может, и бесчинство и хулиганство, и что посетитель несомненно попадет в вечернюю газету, но заплатит за это дорогой ценой, голову даю на отсечение.

При упоминании об отсечении головы Фр. Кодонь слегка усмехнулся, но спокойно заявил, что именно об этом он и думал все время, когда делал то, что сделал. И тут он вдруг выложил передо мной напечатанный на машинке (две с половиной страницы) список директоров крупных заводов, расположенных вблизи ул. Космонавтов, на которой живет посетитель, – а также замдиректоров и начальников цехов, которых можно и обязательно нужно наказать в соответствующей, то есть куда большей, мере, чем его, причем сразу же после него – ибо теперь он наконец-то создал для этого бесспорный прецедент.

Поскольку при этих словах посетитель явно воспользовался жестикуляцией, предназначенной только для особо торжественных случаев, а свои ультимативные идеи выпускал в пространство как послания в запечатанных бутылках, я счел необходимым сообщить ему – и опять же невзирая на загруженность нашего учреждения неотложными делами (к тому же тем временем принесли газеты) – о современном состоянии систематически ведущейся борьбы с загрязнением атмосферы, а также заверить его, что в данном направлении делается все, что в человеческих силах и в бюджете на текущий квартал, как свидетельствует ежедневная и периодическая печать.

В дальнейшем слова Кодоня приобрели привкус сигарет, свернутых из чертополоха, особенно когда он заметил, что я, по-видимому, все еще не понимаю, чего он добивается, и предположил, что ему, похоже, придется добыть стрелу с ядом кураре и отравить слона индийского, гордость нашего зоопарка, влетевшую нам в огромные деньги, чтобы я наконец сообразил.

Я уж было хотел официально выставить его из помещения за умаление достоинства официального лица, когда он пустился в объяснения, которые настолько заинтересовали меня, что я отказался от вышеупомянутого намерения или, во всяком случае, временно отложил его осуществление. Было уже очевидно, что если Кодонь Фридрих и дурак, то это самый интеллигентный дурак, какого я видел когда-либо на скамье подсудимых. Если он и был бациллоносителем скандалов и чудачеств, то все же шел к своей цели так бесстрашно, что нельзя было не почувствовать определенных симпатий к нему (хотя и в неофициальном порядке).

Он, мол, избрал наглядный и однозначный пример материального характера только потому, что уже имел дело с бюрократами определенного сорта («зная эту гоп-компанию», выразился он, намекая на неизвестную мне организацию, о которой я уведомил соответствующие инстанции сразу же после ухода Фр. Кодоня) и с их сообразительностью. Прецедент, который он решил создать после долгих и основательных размышлений, естественно, затрагивает не только отравление живого организма ядовитым химическим веществом (интоксикацию), но и яды и отравления в более широком смысле, и не только в области биологии, гигиены и здравоохранения, а даже главным образом помимо этих сфер. Хотя я не все понимал, звуки его слов и вместе с ними какое-то предчувствие застряли у меня в почках или в нервной системе и продолжали там торчать как гарпун небольшого калибра.

Конечно же, ваше учреждение, продолжал аргументировать Фр. Кодонь, не теряя времени и не переводя дыхания (тут я невольно налил ему стакан воды), сделает все, чтобы никто не посмел отравить соседских кур или, скажем, пару не очень эстетичных ворон в парке имени Елены Мароти-Шолтесовой. В то же время ни мы сами, ни какой-нибудь действующий закон, или постановление, или указ никак не могут воспрепятствовать тому, что он, Фр. Кодонь, так же, как миллионы остальных граждан, превращается в ходячий склад вредных веществ, то есть в своего рода живой труп (надо же хоть раз процитировать классика), пропитанный продуктами распада шин, средств для натирания паркета и элегантных мыльниц.

Уже эта часть выступления Фр. Кодоня оставила на моей душе следы, какие бывают после грубо сдернутого лейкопластыря, но вышеназванный даже не сбавил темпа, причем его начали окружать испарения самодовольства, одержимости правдой и вообще мании.

Но если бы даже наше законодательство (так продолжал Кодонь) и наша исполнительная власть вдруг в понедельник (4. XI) в полдень эффективно приняли меры против цементных заводов, которые осыпают пагубной цементной пылью сады, пастбища, молочные кухни, кладовки и детские садики в радиусе двух световых лет, а также против нефтеперегонных заводов, отравляющих спальни молодоженов и столицы настолько, что на этих морях яда могли бы плавать живописные плоты, – ну что ж (тут Фридрих Кодонь зациклился в своей страсти), никто и никогда ничего не предпримет против отравления, например, души. Хотя согласно всем прежним идеалистическим и материалистическим мировоззрениям человеческая душа как-никак более ценный товар, чем, скажем, ворона или даже обезьяна-капуцин. Тут посетитель спросил, согласен ли я с этой точкой зрения.

Когда я уклончиво призвал его выражаться пояснее, посетитель указал, что, подобно тому, как атмосфера изобилует всеми разновидностями вредных веществ в твердом, жидком и газообразном виде, ими насыщена и определенная часть нашей духовной пищи, хотя это и менее доказательно. Атмосфера промышленных центров, утверждал Фр. К., – райский фимиам по сравнению с некоторыми областями нашей духовной атмосферы, по сравнению с кой-какими романами, фильмами, скульптурами, картинами, а о музыкальном театре легкого жанра и говорить нечего, хотя и забывать о нем тоже нельзя. Конечно, Фридрих Кодонь не хочет обобщать, но о некоторых произведениях этого нельзя не сказать. Эти представления не так уж сильно отличались от моих собственных, я готов был голосовать за них обеими руками.

Однако если (тут в голосе Кодоня зазвучал металл) – а) против изготовителя непригодных штопоров, поставщика несвежих сардин или неисправных мотоциклов можно применить действенные санкции; б) если есть основания надеяться, что завтра на детские площадки позволено будет выпускать вдвое меньшее по сравнению с сегодняшним днем, но все еще убийственное количество золы-уноса, иприта или еще чего-то в этом духе; в) и если за обезьяну, антилопу и прочих пернатых присутствующий здесь Кодонь Фр. отсидит – как он твердо надеется – срок, назначенный компетентным судом в соответствии с действующими положениями закона и с учетом очевидных смягчающих обстоятельств, то против жалкой, бездарной книжки, пошлого кинофильма, идиотского шлягера и неудобоваримой теле – или радиопрограммы нет абсолютно никаких возможностей судебного преследования, защиты или законных реторсий, то бишь адекватных ответных мер.

Именно это и есть та отправная точка, из которой исходят соображения Кодоня Фр. и из которой проклюнулся его (якобы гениальный) план предполагаемых цепных реакций прецедентов, поэтапно, но неопровержимо подтверждающих, что человек несет ответственность за ущерб, причиненный другим людям, причем не только в области котов, обезьян и ворон, и даже не только в области сероводорода, сероуглерода и прочих зловонных сыров и родов, но и в области, в которой закон сегодня полностью и трагически бессилен. В этом месте слова Кодоня звучали так настоятельно и убедительно, что воспринимались как пошлость.

Но, к счастью, это были последние его слова. В помещение вошел пор. Кьяничка, непосредственный подчиненный капитана Киндерная, которого тем временем нашла машинистка А. Рыбарикова, работающая по контракту. Слова о бессилии закона вполне обоснованно задели поручика Кьяничку. Не теряя времени, он проверил документы у посетителя, сверился с данными о разыскиваемом отравителе животных в парке имени Елены Мароти-Шолтесовой и предложил посетителю следовать за ним, что тот и сделал.

Тут А. Рыбарикова спросила меня, буду ли я ей диктовать. Я отвечал, что не буду, что к этому делу мы вернемся, когда я официальным путем получу в свое распоряжение документ о серьезном нарушении общественного порядка, связанном со значительным материальным ущербом. После чего А. Рыбарикова неожиданно заявила, что я – застрельщик ограниченности как духовной программы для целого поколения, а то и для целых полутора.

Не знаю, что она хотела этим сказать; должен сказать, до сих пор я был уверен, что двери моего кабинета звуконепроницаемы. Документы по делу Фридриха Кодоня я не получил до сегодняшнего дня.