В субботу вечером она поехала в пекарню в торговом центре. Пролистав папку с фотографиями тортов, она заказала шоколадный, который больше всего нравился ее ребенку. Торт украшали космический корабль, пусковая площадка в окружении звезд и планета из красной глазури, с другой стороны. Его имя, Скотти, будет написано зелеными буквами чуть ниже планеты. Кондитер, пожилой дядька с толстой шеей, выслушал, не говоря ни слова, ее сообщение о том, что ее сыну в следующий понедельник исполняется восемь. На нем был белый фартук, похожий больше на спецовку. Тесемки врезались ему в подмышки, переплетались у него за спиной и завязаны были спереди, на его мощной талии. Он вытирал руки о фартук и слушал ее. Он продолжал рассматривать фотографии и не перебивал. Дал ей возможность сказать все, что нужно. Он только что пришел на работу — на всю ночь — и совсем не спешил.

Она назвала ему свое имя, Энн Вайс, и телефон. Торт будет готов к утру понедельника, с пылу с жару, и до праздника, который решено устроить ближе к вечеру, будет еще полно времени. Кондитер был не слишком приветлив. Они не любезничали, исключительно деловой разговор и только необходимая информация. Он заставил ее почувствовать какую–то неловкость, и ей это было неприятно. Когда он склонился над прилавком с карандашом в руках, она изучала его довольно грубое лицо, пытаясь понять, есть ли в жизни этого человека что–нибудь еще кроме пекарни. Она была матерью, ей было тридцать три года, и ей казалось, что у каждого, тем более у человека его возраста, — а кондитер годился ей в отцы, — должны быть дети, которым тоже когда–то наверняка устраивали дни рождения с тортами. Это должно было бы как–то их сблизить, казалось ей. Но тот говорил с ней сухо — вежливо, но сухо. И она оставила попытки превозмочь этот официальный тон. Она посмотрела в глубину пекарни: там стоял массивный деревянный стол, на краю которого сложены стопкой алюминиевые противни, а рядом со столом — металлический контейнер с формами. И чуть поодаль — огромная печь. По радио играла музыка «кантри».

Кондитер закончил печатать бланк заказа и закрыл папку. Он посмотрел на Энн и сказал:

— В понедельник утром.

Она поблагодарила его и поехала домой.

В понедельник утром именинник вместе со своим одноклассником шел в школу. Они передавали друг другу пакет с чипсами, и именинник пытался выведать у приятеля, что тот подарит ему на день рождения. На перекрестке именинник сошел с тротуара, посмотрел по сторонам, его тут же сбила машина. Он упал на бок, голова в канаве, ноги на мостовой.

Глаза мальчика были закрыты, но ноги его судорожно двигались взад–вперед, словно он пытался через что–то перелезть. Его друг бросил чипсы и закричал. Машина отъехала примерно футов на сто и остановилась посреди дороги. Мужчина за рулем оглянулся, выжидая. Он увидел, что мальчик неуверенно встал на ноги. Его слегка покачивало, будто пьяного, но он был цел. Водитель прибавил газу и уехал.

Именинник не плакал, но и говорить он не мог. Друг спросил: ну и как ему, когда сбила машина, на что это похоже? Но он ничего не ответил. Он пошел домой, а друг в школу. Но уже дома, рассказывая о происшествии матери — та сидела рядом с ним, держала его за руки и спрашивала: «Скотти, солнышко, ты уверен, что у тебя ничего не болит?» (и думала, что все равно нужно вызвать врача), — именинник вдруг откинулся на спинку дивана, закрыл глаза и обмяк. Разбудить его ей не удалось, и тогда она бросилась к телефону и позвонила мужу на работу. Ховард сказал ей, чтобы она сохраняла спокойствие, — главное спокойствие, — вызвал скорую, и сам поехал в больницу.

Праздник, конечно, отменили. Ребенок остался в больнице с легким сотрясением мозга и в состоянии шока. Его вырвало, и в легкие попала жидкость, которую обязательно нужно было откачать в тот же день. Теперь казалось, что он очень крепко спит — но это не кома, подчеркнул доктор Фрэнсис, увидев тревогу в глазах родителей, не кома. В одиннадцать вечера, когда мальчик, казалось, просто отдыхал от рентгена и всяких исследований и дело было только за тем, чтобы он проснулся, Ховард уехал из больницы. Они с Энн находились там с полудня, и он отправился домой принять душ и переодеться.

— Я вернусь через час, — сказал он.

— Хорошо, — она кивнула. — Я тут побуду.

Он поцеловал ее в лоб, они пожали друг другу руки. Она сидела на стуле возле кровати и смотрела на сына. Ждала: вот сейчас он проснется, и все станет хорошо. И тогда можно будет расслабиться.

Ховард ехал домой. Он поймал себя на том, что несется по мокрым темным улицам на огромной скорости, и притормозил. До этого момента его жизнь шла гладко, и все в ней его радовало — колледж, женитьба, еще год в колледже, чтобы получить степень, это важно для бизнеса, раннее партнерство с инвестиционной компанией. Отцовство. Он был счастлив и, до сегодняшнего дня, удачлив — он и сам это знал. Родители были живы, братья и сестры устроены, друзья по колледжу нашли свое место в жизни. До этого момента ему удавалось избегать настоящего горя, этой неведомой силы, которая может искалечить или уничтожить человека, если ему изменит удача, если что–то пойдет не так. Он въехал на дорожку и припарковался. Левая нога вдруг начала дрожать. Он минуту посидел в машине, пытаясь осмыслить ситуацию, без паники. Скотти сбила машина, и он в больнице, но он поправится. Ховард закрыл глаза и провел рукой по лицу. Он вышел из машины и направился к двери. В доме залаял пес. Телефон звонил и звонил, пока он отпирал дверь и наощупь искал выключатель. Он не должен был уезжать из больницы, не должен был.

— Проклятье!

Он схватил трубку:

— Я только что вошел!

— Вы не забрали свой торт, — сообщил голос на том конце провода.

— Что–что? — переспросил Ховард.

— Торт, — сказал голос, — торт за шестнадцать долларов.

Ховард прижимал трубку к уху, не понимая, о чем речь.

— Какой еще торт. — Господи, о чем это вы?

— А то ты не знаешь, — сказал голос.

Ховард положил трубку. Пошел в кухню и налил себе виски. Позвонил в больницу. Но там ничего не изменилось; сын все еще спал. Пока набиралась ванна, Ховард намылил лицо и побрился. Только он вытянулся в ванной и закрыл глаза, как снова зазвонил телефон. Он с трудом выбрался из ванны, схватил полотенце и побежал к аппарату, ругая себя: «Дурак, дурак!» — за то, что не остался в больнице. Но когда он снял трубку и прокричал «Алле!», на том конце не раздалось ни звука, а затем трубку повесили.

В больницу он вернулся чуть за полночь. Энн по–прежнему сидела возле кровати. Она посмотрела на Ховарда, потом перевела взгляд на сына. Глаза его были закрыты, голова забинтована. Дыхание было спокойным и ровным. На капельнице, стоявшей в изголовье кровати, висела бутылочка с глюкозой, от которой к руке мальчика тянулась трубка.

— Как он? — спросил Ховард. Он показал на глюкозу и трубку: — Что это такое?

— Указание доктора Фрэнсиса, — объяснила она. — Ему нужно питание. Ему нужно поддерживать силы. Ховард, почему он не просыпается? Я не понимаю, с ним ведь все в порядке?

Ховард положил руку ей на затылок, провел пальцами по волосам.

— Все будет хорошо. Он скоро проснется. Доктор Фрэнсис знает, что к чему.

Спустя какое–то время он сказал:

— Может, тебе стоит съездить домой и немного отдохнуть? А я останусь. Только не обращай внимания на идиота, который нам названивает. Сразу клади трубку.

— А кто звонит? — спросила она.

— Я не знаю, кто–то, кому больше нечем заняться, вот и названивает людям. Поезжай.

Она замотала головой.

— Нет–нет. Я не устала.

— Правда, — сказал он, — съезди ненадолго домой, а утром меня сменишь. Все будет хорошо. Что сказал доктор Фрэнсис? Он сказал, что со Скотти все будет в порядке. Мы можем не волноваться. Он просто спит, и все.

Медсестра распахнула дверь. Она кивнула им, подходя к кровати. Она вытащила из–под одеяла левую руку мальчика и, обхватив запястье, нащупала пульс, потом стала смотреть на часы. Через минуту она положила руку пациента обратно под одеяло и, подойдя к изножью кровати, записала что–то на табличке, прикрепленной к спинке.

— Как он? — спросила Энн. Рука Ховарда давила ей на плечо. Она чувствовала, как напряглись его пальцы.

— Состояние стабильное, — сказала медсестра. И добавила: — Доктор скоро снова придет. Он уже вернулся в больницу. Сейчас у него обход.

— Я говорю жене, что, может быть, ей стоит поехать домой отдохнуть, — сказал Ховард. — После того, как придет доктор.

— Конечно, — согласилась медсестра. — Я думаю, вы оба можете поехать, если хотите.

Это была крупная блондинка, явно из Скандинавии. Она говорила с легким акцентом.

— Посмотрим, что доктор скажет, — сказала Энн. — Я хочу с ним поговорить. Мне кажется, тут что–то не так — он все спит и спит. Мне кажется, это нехороший знак.

Она поднесла руку к глазам и немного наклонила вперед голову. Ховард сильнее сжал плечо жены, а затем стал массировать ей шею.

— Доктор Фрэнсис придет через несколько минут, — сказала медсестра. И вышла из комнаты.

Ховард пытливо смотрел на своего сына: маленькая грудная клетка мерно поднималась и опускалась под одеялом. Впервые с того кошмарного момента, как Энн позвонила ему в офис, он почувствовал, как его охватывает самый настоящий страх. Он помотал головой. Скотти здоров, но вместо того, чтобы спать дома в своей кровати, он почему–то здесь, в больнице, с забинтованной головой и трубкой в руке. Но раз надо значит надо — без помощи сейчас не обойтись.

Доктор Фрэнсис вошел в палату, и они с Ховардом пожали друг другу руки, несмотря на то, что виделись всего пару часов назад. Энн поднялась со стула:

— Доктор?

— Здравствуйте, Энн, — кивнул он и добавил: — Давайте сначала посмотрим, как он.

Он подошел к краю кровати и пощупал у мальчика пульс. Он оттянул ему одно веко, затем другое. Ховард и Энн стояли рядом, смотрели. Затем доктор отогнул одеяло и, приложив стетоскоп, послушал сердце и легкие. Прощупал живот. Закончив осмотр, подошел к табличке, поизучал ее. Потом взглянул на часы и нацарапал в табличке что–то еще, а затем посмотрел на Ховарда и Энн.

— Доктор, как он? — спросил Ховард. — Что же с ним такое?

— Почему он не просыпается? — спросила Энн.

Доктор был красивый мужчина, с широкими плечами и загорелым лицом. На нем был синий костюм–тройка, галстук в полоску и запонки из слоновой кости. Седые волосы были гладко зачесаны, и он выглядел так, словно только что пришел с концерта.

— Все более или менее, — сказал доктор. — Особенно радоваться нечему, могло бы быть и лучше, я думаю. Но в принципе все в порядке. Тем не менее, хотелось бы, чтобы он проснулся. Он должен скоро проснуться. — Врач снова посмотрел на мальчика. — Через пару часов мы будем знать больше, когда будут готовы результаты еще нескольких анализов. Но все вполне сносно, поверьте мне, не считая микротрещины черепа. Это есть.

— О, нет! — вырвалось у Энн.

— И легкое сотрясение, как я уже говорил. Ну и сказывается шок, сами понимаете, — сказал доктор. — Иногда такое наблюдается — при состоянии шока. Затяжной сон.

— Но он вне опасности? — спросил Ховард. — Вы сказали, что он не в коме. Вы же не считаете это комой, ведь нет?

Ховард ждал, не сводя с врача глаз.

— Нет, комой я бы это не назвал, — сказал тот и снова посмотрел на мальчика. — Он просто очень крепко спит. Это восстановление организма, тело приходит в норму. Реальной опасности нет, я могу сказать это наверняка, да. Но мы узнаем больше, когда он проснется, и когда будут готовы результаты других анализов.

— Это кома, — сказала Энн. — Своего рода.

— Нет, это еще не кома, не совсем кома, — возразил доктор. — Я бы не называл это комой. Но крайней мере, пока. Он перенес шок. При шоке — такая реакция дело обыкновенное; это временная реакция на физическую травму. Кома. Что ж, кома — это продолжительное пребывание в глубоком беспамятстве, она может длиться днями и даже неделями. У Скотти этого нет, насколько мы можем судить. Я уверен, к утру его состояние улучшится. Готов поспорить. Мы узнаем больше, когда он проснется, а проснуться он должен уже скоро. Конечно, вы можете поступить так, как вам хочется, — оставаться здесь или съездить на некоторое время домой. В любом случае, если вы решите поехать домой, поезжайте спокойно. Это нелегко, я знаю.

Доктор снова посмотрел на мальчика, затем повернулся к Энн:

— Постарайтесь не волноваться, мамочка. Поверьте, мы делаем все возможное. Просто нужно еще немножко подождать.

Он кивнул ей, снова пожал руку Ховарду и вышел из палаты.

Энн положила ладонь на лоб сына.

— По крайней мере, у него нет температуры, — сказала она. И тут же всполошилась: — Господи, какой же он холодный. Ховард! Почему он такой холодный? Пощупай его лоб.

Ховард коснулся виска ребенка. И у него перехватило дыхание.

— Я думаю, он должен сейчас быть таким, — сказал он. — Он же в шоке, не забывай. Доктор ведь объяснил. Доктор только что был здесь. Он бы сказал, если бы со Скотти что–то было не так.

Энн постояла еще некоторое время возле кровати, покусывая губу. Затем подошла к стулу, села.

Ховард опустился на соседний стул. Они посмотрели друг на друга. Он хотел сказать ей еще что–нибудь, успокоить, но ему тоже было страшно. Он взял ее руку, положил к себе на колено, и оттого, что ее рука была рядом, почувствовал себя лучше. Он тихонько ее стиснул и уже больше не выпускал. Они смотрели на сына и молчали. Время от времени он сжимал ее руку. В конце концов, Энн отняла ее.

— Я молилась, — сказала она.

Он кивнул.

— Мне казалось, я забыла, как это делается, но сейчас все получилось само собой. Просто закрыла глаза и сказала: «Господи, пожалуйста, помоги нам, помоги Скотти», остальное было легко. Слова сами пришли. Может, тебе тоже помолиться?

— Я уже молился, — ответил он. — Сегодня вечером молился, и вчера вечером. Ну, когда ты позвонила, то есть пока я ехал в больницу. Я молился, — сказал он.

— Это хорошо, — сказала она.

Впервые она почувствовала, что они вместе, что это их общая беда. Она вдруг поняла, что до сих пор случившееся касалось только ее и Скотти. Она словно не подпускала Ховарда, хотя все время он был рядом, и ему тоже нужна была поддержка. Она почувствовала, какое это счастье — быть его женой.

Та же медсестра вошла в комнату, пощупала пульс и проверила, как течет жидкость из бутылочки над кроватью.

Через час пришел новый врач. Он представился — Парсонс, сказал, что он из отделения рентгенологии. У него были кустистые усы. На нем были кожаные мокасины, ковбойская рубашка и джинсы.

— Мы заберем его вниз, чтобы сделать новые снимки, — сказал он им. — Нам нужны еще снимки, и еще хотим сделать сканирование.

— А что это такое — «сканирование»? — спросила Энн. Она стоила между этим новым доктором и кроватью. — Я думала, вы уже сделали все анализы.

— Боюсь, нам необходимы еще кое–какие, — сказал он. — Волноваться не из–за чего. Нам просто нужны дополнительные снимки, и мы хотим сделать сканирование мозга.

— Господи, — выдохнула Энн.

— Это совершенно обычная процедура для таких случаев, — сказал этот новый доктор. — Нам нужно выяснить, почему он никак не просыпается. Это стандартное обследование, не волнуйтесь. Через несколько минут мы заберем его вниз.

Вскоре в палату вошли два санитара с каталкой. Темноволосые, смуглые мужчины в белых халатах. Они перекинулись парой фраз на незнакомом языке, отключили капельницу и переложили мальчика с кровати на каталку. Затем они выкатили его из комнаты. Ховард и Энн вошли в лифт за ними. Энн всматривалась в лицо сына. Когда лифт поехал, она закрыла глаза. Санитары молча стояли у каталки, только раз один что–то опять сказал напарнику, снова на своем языке, а тот медленно кивнул в ответ.

Тем же утром, но чуть позднее, как раз когда солнце коснулось окон комнаты ожидания перед рентгеновским кабинетом, они выкатили мальчика обратно и повезли в палату. Ховард и Энн снова проехали с ним в лифте и снова заняли свои места возле кровати.

Они прождали весь день, но мальчик не просыпался. Иногда кто–то из них спускался в кафе, выпить кофе, а затем, словно вдруг вспомнив и почувствовав себя виноватым, вскакивал из–за стола и спешил обратно в палату. Доктор Фрэнсис пришел снова после обеда, еще раз осмотрел мальчика и ушел, заверив, что все под контролем и тот может проснуться в любую минуту. Время от времени заходили медсестры, те же, что и прошлой ночью. Затем в дверь постучалась молоденькая лаборантка, в белых брюках и белой блузе, в руках она держала небольшой поднос со всякими пробирками и трубочками, который поставила на тумбочку возле кровати. Не говоря им ни слова, она взяла у мальчика кровь из вены. Когда она нашла нужное место на руке и воткнула иголку, Ховард закрыл глаза.

— Я не понимаю, что происходит, — сказала ей Энн.

— Распоряжение доктора, — ответила лаборантка. — Я делаю то, что мне говорят. Сказали взять кровь, я беру. А что с ним случилось? — спросила она. — Такой лапочка.

— Его сбила машина, — объяснил Ховард. — Сбила и уехала.

Лаборантка покачала головой и снова посмотрела на мальчика. Затем взяла поднос и ушла.

— Почему он не просыпается? — спросила Энн. — Ховард? Я хочу, чтобы эти люди нам что–нибудь ответили.

Ховард ничего не сказал. Он снова сел на стул и положил ногу на ногу. Он потер лицо. Он взглянул на сына, затем откинулся на спинку стула и заснул.

Энн подошла к окну и стала смотреть на парковочную площадку. Уже наступила ночь, и машины заезжали и выезжали оттуда с включенными фарами. Пальцы Энн крепко вцепились в оконную раму. В самой глубине своего существа она чувствовала, что они на пороге чего–то ужасного, по–настоящему жуткого. Ей сделалось страшно, ее начала бить дрожь, и она стиснула зубы. Она увидела, как к входу подъехала большая машина, и какая–то женщина в длинном пальто села внутрь. Ей захотелось оказаться на месте этой женщины, и чтобы кто–то, — кто угодно, — увез отсюда туда, где бы ее ждал Скотти, где бы она вышла из машины, обняла его, а он бы сказал: «Мама».

Вскоре проснулся Ховард. Посмотрел на мальчика. Затем он встал со стула, потянулся, подошел к окну и встал рядом с Энн. Теперь они оба смотрели на парковочную площадку за окном. Никто не произнес ни слова. Но оба чувствовали, что творится в душе у каждого, как будто тревога сделала их прозрачными.

Дверь открылась, и вошел доктор Фрэнсис. В другом костюме и другом галстуке. Седые волосы были гладко зачесаны, и, похоже, он только что побрился. Он сразу подошел к кровати и осмотрел Скотти.

— Ему пора бы уже прийти в себя. Не понимаю, почему этого еще не произошло. Но могу вам сказать, что мы все уверены — мальчик вне опасности. Нам просто будет спокойнее, когда он проснется. Не вижу причины, ни единой причины, чтобы он не очнулся. Это произойдет очень скоро. Конечно, у него будет болеть голова, когда он проснется, можете даже не сомневаться. Но по всем признакам с ним будет все в порядке. Все показатели идеальные.

— Так что же, это кома? — спросила Энн.

Доктор потер гладко выбритую щеку.

— Нам придется пользоваться этим словом, пока он не проснулся… Однако, вы совершенно вымотаны. Это тяжело. Я знаю, это тяжело. Почему бы вам не пойти перекусить? — предложил он. — Это придаст вам сил. Я пока оставлю здесь медсестру, если вам так будет спокойнее. Пойдите позавтракайте.

— Я не могу есть, — сказала Энн.

— Конечно, как вам угодно, — сказал доктор. — Я просто хотел сказать, что все показатели хорошие, анализы отрицательные, ничего не обнаружено, гак что как только он проснется, кризис минует.

— Спасибо, доктор, — сказал Ховард. Они снова пожали друг другу руки. Доктор потрепал Ховарда по плечу и вышел.

— Я думаю, кому–то из нас нужно поехать домой, проверить, как там все, — сказал Ховард. — Главное, нужно покормить Слага.

— Позвони кому–нибудь из соседей, — предложила Энн. — Позвони Морганам. Они покормят, если ты попросишь.

— Хорошо, — сказал Ховард, но чуть погодя добавил: — Милая, почему бы тебе этого не сделать? Почему бы тебе не поехать домой — посмотришь как там дела, и сразу вернешься. Немного отвлечешься. А я побуду с ним. Действительно ведь, — добавил он, — нам надо поберечь силы. Мы же хотим быть рядом, когда он проснется.

— Почему тебе не поехать? — спросила Энн. — Покормишь Слага, сам поешь.

— Я уже ездил, — сказал он. — Меня не было ровно час и пятнадцать минут. Съезди теперь ты на часок, освежись.

Она попыталась обдумать его предложение, но была слишком вымотана. Она закрыла глаза и снова попыталась сосредоточиться. Через какое–то время она сказала:

— Может быть, и правда съездить ненадолго. Может, если я перестану вот так, неотрывно смотреть на него, он проснется и все будет хорошо. Понимаешь? Может быть, пока меня не будет, он проснется. Я поеду домой, приму ванну и переоденусь. Я покормлю Слага. И вернусь.

— А я останусь здесь, — сказал он. — Поезжай, милая. Я за всем присмотрю.

У него были воспаленные отекшие глаза, как будто он долго пил. Одежда помялась. Отросла щетина. Она коснулась его щеки, по туг же убрала руку. Она понимала, что ему хочется побыть одному, ни с кем не разговаривая и ничего не обсуждая. Она взяла с тумбочки свою сумку, и он помог ей надеть пальто.

— Я скоро, — сказала она.

— Когда приедешь — просто посиди, расслабься, — сказал он. — Поешь чего–нибудь. Прими ванну. После ванны сядь, отдохни. Вот увидишь, тебе сразу станет легче. Потом возвращайся, — добавил он. — Давай попробуем не волноваться. Ты же слышала, что сказал доктор Фрэнсис.

С минуту она постояла в пальто, пытаясь припомнить точные слова доктора, уловить в них какой–то дополнительный смысл, что–то, кроме того, что было явным. Она пыталась вспомнить, изменилось ли выражение его лица, когда он осматривал ребенка. Она вспомнила выражение лица, когда он оттягивал веки мальчика и слушал его дыхание.

Подойдя к двери, она обернулась. Посмотрела на сына, затем на его отца. Ховард кивнул. Она вышла из комнаты и закрыла за собой дверь.

Она прошла мимо поста сестер и направилась дальше по коридору в поисках лифта. Дойдя до конца коридора, повернула направо и оказалась в маленькой комнате ожидания, где в плетеных креслах сидело негритянское семейство. Мужчина средних лет в рубашке и брюках цвета хаки и повернутой козырьком назад бейсболке. В одном из кресел возвышалась необъятная женщина в домашнем платье и шлепанцах. Молоденькая девушка, совсем еще подросток, в джинсах и с множеством косичек на голове, развалилась в другом кресле, вытянув ноги и скрестив их, и курила сигарету. Семейство сразу уставилось на Энн, едва она вошла в комнату. Маленький столик был завален обертками от гамбургеров и пластиковыми стаканчиками.

— Вы от Фрэнклина? — спросила огромная женщина, приподнимаясь. — Вы насчет Фрэнклина? — ее глаза расширились.

— Вы насчет Фрэнклина? — повторила женщина. — Скажите, леди, как он? — Она попыталась встать с кресла, но мужчина придержал ее за руку.

— Ну–ну, Эвелин, — сказал он.

— Извините, — я ищу лифт, — объяснила Энн. — У меня тут сын, и я не могу выйти.

— Лифт будет дальше по коридору, только надо повернуть налево, — мужчина пальцем ткнул в нужную сторону.

Девушка затянулась сигаретой и все смотрела на Энн. Ее глаза сузились и стали похожи на щелочки, а крупные губы приоткрылись, выпуская дым. Толстая негритянка уронила голову на плечо и отвернулась, потеряв к Энн всякий интерес.

— Моего сына сбила машина, — сказала Энн мужчине. Похоже, ей самой нужно было это рассказать. — У него сотрясение мозга и небольшая травма черепа, но с ним все будет хорошо. Сейчас у него шок, но, возможно, это что–то вроде комы. Вот что нас больше всего беспокоит, эта непонятная кома. Я ухожу ненадолго, но муж остается с ним. Может быть, он проснется, пока меня нет.

— Все это очень плохо, — сказал мужчина и подвинулся в кресле. Покачал головой. Посмотрел на стол, затем вновь на Энн. Она стояла не двигаясь. Он продолжил:

— Наш Фрэнклин сейчас на операции. Кто–то пырнул его ножом. Пытались убить. Кто–то затеял драку, а он как раз был там. На вечеринке. Никого не трогал. Говорят, он просто стоял и смотрел. Но в наши дни и этого достаточно… Теперь он на операционном столе. Мы, конечно, надеемся, и молимся, это все, что мы можем сделать. — Он внимательно посмотрел на нее.

Энн снова взглянула на девушку, которая все еще наблюдала за ней, и на старшую женщину, так и сидевшую с опущенной головой, но теперь уже с закрытыми глазами. Энн увидела, как она беззвучно шевелит губами, шепча про себя какие–то слова. Ей очень захотелось узнать эти слова. Ей хотелось еще поговорить с этими людьми, которые тоже ждали, так же, как и она. Ей было страшно, и им тоже. Это их объединяло. Ей хотелось рассказать еще что–нибудь о Скотти, о том, что произошло это в день его рождения, в понедельник, а он до сих пор не пришел в себя. Но она не знала, как начать. Она все стояла, все смотрела на них — и ничего не говорила.

Она пошла по коридору, туда, куда указал мужчина, и нашла лифт. Помедлила мгновение перед закрытыми дверями, все еще не уверенная, что поступает правильно. Потом вытянула палец и нажала на кнопку.

Она въехала на подъездную дорожку и заглушила мотор. Потом закрыла глаза и на мгновение опустила голову на руль. Прислушалась к пощелкиванию остывающего двигателя. Затем вышла из машины. Ей было слышно, как в доме залаял их пес. Она прошла к передней двери, которая была не заперта. Вошла в дом, зажгла свет и поставила чайник. Она открыла собачий корм и покормила Слага на заднем крыльце. Пес жадно ел. Затем побежал на кухню, чтобы убедиться, что она никуда не уходит. Когда она села на диван с чашкой чая, зазвонил телефон.

— Да! — сказала она. — Алле!

— Миссис Вайс, — произнес в ответ мужской голос.

Было пять часов утра, но ей показалось, что в трубке то ли глухо шумит мотор, то ли работает какое–то оборудование.

— Да, да! Что случилось? Это миссис Вайс. Это я. Что случилось? — Она прислушалась к шуму в трубке. — Вы насчет Скотти, скажите ради бога?

— Скотти, — сказал голос. — Да, насчет Скотти. Это связано со Скотти, эта проблема. Вы забыли про Скотти? — сказал мужчина — и повесил трубку…

Энн позвонила в больницу и попросила соединить ее с третьим этажом. У медсестры, которая сняла трубку, она потребовала информацию о своем сыне. Потом попросила позвать ее мужа. Она сказала, это очень срочно.

Она ждала, нервно теребя телефонный шнур. Закрыла глаза, но тут же накатила тошнота. Действительно, нужно было приготовить себе что–то поесть. Снова с заднего крыльца пришел Слаг и улегся возле ее ног. Стал вилять хвостом. Она подергала его за ухо, а он лизнул ей пальцы. Ховард подошел к телефону.

— Только что позвонил какой–то тип, — сказала она, крутя телефонный шнур. — Сказал, это насчет Скотти, — она заплакала.

— Со Скотти все в порядке, — сказал ей Ховард. — В смысле, он все еще спит. Ничего не изменилось. Медсестра приходила дважды после твоего ухода. Медсестра или даже доктор. С ним все нормально.

— Звонил мужчина. Сказал, звонит насчет Скотти, — повторила она.

— Милая, отдохни немного, тебе нужно отдохнуть. Наверное, это тот же самый, который звонил при мне. Не бери в голову. Отдохни и приезжай. Тогда мы позавтракаем, например.

— Какой завтрак? — вскинулась она. — Я не хочу завтракать.

— Ты же понимаешь, что я вообще говорю, — сказал он. — Выпьем соку. Я не знаю. Я ничего не знаю, Энн. Господи, я тоже не голоден. Энн, мне неудобно говорить. У них ведь телефон на посту. Доктор Фрэнсис теперь придет в восемь утра. Он собирается нам что–то сказать, что–то более определенное. Так сказала одна из медсестер. Но больше она ничего не знает. Энн? Милая, может быть, хоть что–то прояснится: в восемь часов. Ну а я здесь, на месте, со Скотти все нормально. С ним все по–прежнему, — добавил он.

— Я пила чай — звонит телефон, — стала рассказывать она. — Мужской голос говорит, это насчет Скотти. В трубке был шум. Когда ты подходил, был на заднем плане шум, Ховард?

— Я не помню, — ответил он. — Может, это водитель машины, может, он псих и как–то узнал про Скотти. Я с ним, с нашим мальчиком. Просто отдохни, как ты собиралась. Прими ванну и приезжай к семи, приблизительно, и мы вместе поговорим с доктором, когда он придет. Все будет хорошо, милая. Я здесь, вокруг врачи и медсестры. Они говорят, что состояние стабильное.

— Мне до смерти страшно, — сказала она.

Она включила воду, разделась и залезла в ванну. Наскоро вымылась и вытерлась, а волосы сушить не стала. Надела чистое белье, шерстяные слаксы и свитер. Забежала в гостиную, — пес посмотрел на нее и ударил по полу хвостом. Когда она вышла к машине, только–только начинало светать.

На парковке перед больницей нашлось место недалеко от входа. Она чувствовала какую–то непонятную ей самой ответственность за то, что случилось с ее ребенком. Она подумала о негритянском семействе. И вспомнила имя Фрэнклин, стол, закиданный обертками от гамбургеров, и девушку–подростка, которая пристально наблюдала за ней, куря сигарету. «Не рожай детей, — мысленно сказала она этой девушке, входя в двери больницы. — Ради бога, не надо».

Энн поднялась на лифте на третий этаж вместе с двумя медсестрами, которые только шли на дежурство. Была среда, семь утра — без нескольких минут. Когда двери лифта открылись, прозвучало какое–то объявление для доктора Мэдисона. Она вышла из лифта после медсестер, удалившихся в другую сторону и продолживших беседу, прерванную ее появлением в лифте. Она прошла по коридору в закуток, где сидела негритянская семья, те уже ушли, но стулья стояли так, словно они вскочили со своих мест буквально минуту назад. Стол был по–прежнему усеян обертками и стаканчиками, в пепельнице — гора окурков.

Энн подошла к посту. Сестра за стойкой причесывалась, то и дело зевая.

— Сегодня ночью оперировали мальчика–негритенка, — обратилась к ней Энн. — Его зовут Фрэнклин. Его семья ждала в комнате ожидания. Я хотела бы узнать, как его состояние.

Другая медсестра, сидевшая за столом позади стойки, подняла глаза от лежавшей перед ней таблицы. Зазвонил телефон, она сняла трубку, но продолжала смотреть на Энн.

— Он скончался, — сказала первая медсестра, перестала на секунду причесываться, и посмотрела на Энн. — Вы друг семьи?

— Я познакомилась с ними сегодня ночью, — объяснила Энн. — У меня у самой сын тут у вас в больнице. Я думаю, он в состоянии шока. Мы точно не знаем, в чем дело. Я просто хотела узнать, как Фрэнклин. Спасибо.

Она пошла по коридору. Двери лифта, того же цвета, что и стены, открылись, и худой лысый мужчина в белых брюках и белых полотняных туфлях выкатил из лифта тяжелую тележку. Ночью она не заметила эти двери. Мужчина выкатил тележку в коридор, остановился перед дверью, ближайшей к лифту, и сверился с табличкой на стене. Затем он наклонился и снял с тележки поднос. Он слегка приоткрыл дверь и вошел в комнату. Когда Энн проходила мимо тележки, до нее донесся неприятный запах теплой пищи. Она торопливо пошла дальше, не глядя на медсестер, и вскоре открыла дверь в палату сына.

Ховард стоял у окна, заложив руки за спину. Когда она вошла, он повернулся.

— Как он? — спросила она.

Подошла к кровати. Поставила сумку на пол возле тумбочки. Ей казалось, что ее не было очень долго. Она дотронулась до лица Скотти.

— Ховард, не молчи!

— Доктор Фрэнсис недавно приходил, — сказал Ховард.

Она пристально посмотрела на него и мысленно отметила, что у него слегка опущены плечи.

— Я думала, он придет сегодня не раньше восьми, — сказала она поспешно.

— С ним был еще один врач. Невропатолог.

— Невропатолог… — повторила она.

Ховард кивнул. Она заметила, что плечи его еще сильнее поникли.

— Что они сказали, Ховард? Ради бога, что они сказали? В чем дело?

— Они сказали, что заберут его вниз, чтобы сделать еще какие–то анализы. Они думают, что придется оперировать, милая. Милая, они будут оперировать. Они не могут понять, почему он не просыпается. С ним что–то серьезнее, чем просто сотрясение или шок, теперь они это поняли. Что–то с черепом, видимо, повреждение, все с этим связано, они считают. Поэтому они будут оперировать. Я пытался позвонить тебе, но ты, видимо, уже выехала сюда.

— О, господи… Ховард, Боже милостивый! — Она взяла его за руки.

— Смотри! — воскликнул Ховард. — Скотти! Смотри, Энн!

Он развернул ее лицом к кровати. Мальчик открыл глаза, потом закрыл. Затем открыл снова. Он смотрел какое–то время прямо перед собой, затем взгляд его переместился и остановился на Ховарде и Энн, потом опять ушел в сторону.

— Скотти! — воскликнула мать, бросаясь к сыну.

— Привет, Скотт, — сказал его отец. — Привет, сын. Они оба ринулись к кровати. Ховард взял руку ребенка в свою и стал гладить ее и перебирать пальцы. Энн склонилась над мальчиком и целовала его в лоб снова и снова, обхватив ладонями его виски.

— Скотти, милый, это мамочка и папочка, — сказала она. — Скотти?

Мальчик смотрел на них, но явно не узнавал. Затем его рот открылся, глаза зажмурились, и он громко застонал, пока у него в легких не кончился воздух. Его лицо смягчилось и расслабилось. Губы приоткрылись, и сквозь стиснутые зубы он сделал свой последний выдох.

Врачи назвали это «неопознанной» окклюзией, они сказали, что это был редчайший случай — один на миллион. Возможно, если бы это как–то определили и срочно сделали операцию, то его еще можно было бы спасти. Но, скорее всего, нет. Ведь никаких показаний не было. Анализы и рентген ничего не выявили.

Доктор Фрэнсис был потрясен.

— Вы не представляете, что я сейчас испытываю. Это ужасно. Мне ужасно жаль, просто нет слов, — сказал он, ведя их в свой кабинет.

Там был какой–то врач. Он сидел на стуле, положив ноги на спинку другого стула, и смотрел телевизор, утреннюю программу. На нем была зеленая форма родильного отделения, широкие зеленые штаны и зеленая блуза, на голове зеленая шапочка. Он взглянул на Ховарда и Энн, затем на доктора Фрэнсиса. И тут же встал, выключил телевизор и вышел из кабинета. Доктор Фрэнсис подвел Энн к дивану, сел рядом с ней и заговорил тихим, утешающим голосом. В какой–то момент он наклонился и обнял ее. Она чувствовала, как его грудь поднимается и опускается возле ее плеча. Глаза ее были открыты, она даже не пыталась вырваться из его рук. Ховард прошел в ванную, но оставил дверь распахнутой. После бурного приступа рыданий он включил воду и умылся. Затем он вышел и сел возле журнального столика с телефоном. Посмотрел на телефон, так, как будто не знал, с чего же начать. Он сделал несколько звонков. Через некоторое время доктор Фрэнсис тоже стал куда–то звонить.

— Я могу что–то еще для вас сделать? — спросил он у них.

Ховард покачал головой. Энн смотрела на доктора Фрэнсиса, но, видимо, не понимала, что он говорит.

Доктор проводил их к главному выходу. Люди входили и выходили. Было одиннадцать утра. Энн заметила, как медленно, словно неохотно, она переставляет ноги. Доктор Фрэнсис велел им уходить, но ей казалось, что они должны были остаться, конечно же они должны были остаться — иначе и быть не могло. Она посмотрела наружу, на парковочную площадку, и обернулась, чтобы еще раз посмотреть на двери больницы. Она замотала головой.

— Нет–нет, — пробормотала она. — Я не могу оставить его здесь, нет.

Она слышала себя, словно со стороны, и думала, как же несправедливо, что эти ее слова очень походили на то, что говорят во всяких телевизионных программах, когда люди поражены неожиданной смертью или жестоким убийством. Она хотела, чтобы ее слова были только ее словами.

— Нет, не могу, — сказала она, почему–то вспомнив, как та негритянка уронила голову на плечо.

— Нет, — выдохнула она снова.

— Мы с вами сегодня еще поговорим — попозже, — сказал доктор Ховарду. — Надо еще кое–что сделать, чтобы получить полное представление. Придется еще кое–что выяснить.

— Вскрытие, — догадался Ховард.

Доктор Фрэнсис кивнул.

— Понимаю, — сказал Ховард. И тут же добавил: — О господи! Нет, я не понимаю, доктор. Я не могу, я не могу. Я просто не могу.

Доктор Фрэнсис обнял Ховарда за плечи.

— Сочувствую. Господи, как же я вам сочувствую!

Он отпустил Ховарда и протянул ему руку. Ховард посмотрел на его руку, потом пожал ее. Доктор Фрэнсис снова обнял Энн. Он был исполнен благости, которую Энн не понимала. Она склонила голову ему на плечо, но ее глаза оставались открытыми: она продолжала смотреть на больницу. Когда они выезжали с парковки, она смотрела назад, на больничные стены.

Дома она прямо в пальто плюхнулась на диван, держа руки в карманах. Ховард закрыл дверь в детскую. Он включил кофейную машину, затем нашел пустую коробку. Решил собрать детские вещи, разбросанные по гостиной. Но вместо этого сел рядом с ней на диван, отодвинув коробку в сторону. Потом, чуть наклонившись вперед и зажав руки между коленей, он разрыдался. Она положила его голову себе на колени, стала гладить по плечу. Сквозь всхлипывания ей было слышно, как шипит на кухне кофейная машина.

— Успокойся, Ховард, — сказала она нежно, — он ушел. Его больше нет, и нам нужно привыкать к этому. Привыкать, что мы одни.

Вскоре Ховард встал и принялся бесцельно ходить по комнате с коробкой в руках, но ничего туда не складывал, а собирал какие–то вещи в кучу на полу — у края дивана. Она продолжала сидеть, засунув руки в карманы пальто. Ховард поставил коробку, принес кофе в комнату. Потом Энн стала звонить родственникам. Когда снимали трубку, Энн произносила несколько слов и начинала плакать. Потом она тихо, ровным голосом объясняла, что случилось, и говорила о предстоящих похоронах. Ховард взял коробку и понес ее в гараж, а там увидел велосипед сына. Он швырнул коробку и сел на тротуар рядом с велосипедом. Потом неуклюже обхватил его, и тот навалился на него сверху, Ховард удержал велосипед, пластмассовая педаль врезалась ему в грудь. Он повернул руль.

Энн положила трубку поговорив со своей сестрой. Пока она искала следующий номер, телефон зазвонил. Она сняла трубку после первого звонка.

— Алле, — сказала она и услышала на заднем плане какое–то жужжанье. — Алле, — повторила она. — Ради бога, кто это? Что вам нужно?

— Ваш Скотти, я его приготовил для вас, — сказал мужской голос. — Вы что, забыли про него?

— Ты, чертов ублюдок! — закричала она в ответ. — Как ты можешь, чертов сукин сын?

— Скотти, — повторил мужчина. — Вы забыли о Скотти? — и бросил трубку.

Ховард услышал крик и, войдя, увидел, что она сидит за столом и рыдает, уронив голову на руки. Он поднял трубку и услышал гудки.

И уже гораздо позже, почти в полночь, когда они переделали множество дел, телефон зазвонил снова.

— Подойди ты, Ховард, — попросила она, — это он, я знаю.

Они сидели за кухонным столом, пили кофе. Рядом с чашкой Ховарда стоял маленький стаканчик с виски. После третьего звонка он снял трубку.

— Алле! Кто это? Алле! Алле!

Звонок оборвался.

— Он положил трубку, — сказал он. — Не назвавшись.

— Это он, — сказала она. — Этот ублюдок. Убила бы его. Подстрелила бы и потом смотрела бы, как он мучается, — сказала она.

— Господи, Энн, — изумился Ховард.

— Ты что–нибудь расслышал? На заднем плане? Шум механические звуки, жужжание?

Нет, ничего. Ничего подобного, — сказал он. Времени было мало. Мне кажется, по радио играла музыка. Да, там работало радио. Больше ничего не было слышно. Ради бога, что тут такое происходит? Она помотала головой.

— Мне бы только до него добраться!

И вдруг ее осенило. Она поняла, кто это был. Скотти, торт, номер телефона. Она отодвинулась от стола и встала.

— Отвези меня в торговый центр, Ховард, — сказала она.

— Куда–а?

— В торговый центр. Я знаю, кто нам названивает. Я знаю, кто это. Это кондитер, поганый сукин сын, вот кто, Ховард. Я заказала у него торт на день рождения Скотти. Вот кто звонит. Вот у кого есть номер и кто продолжает названивать. Кондитер, этот ублюдок.

Они поехали в торговый центр. Небо было ясное, усыпанное звездами. Было холодно, и они включили печку. Припарковались перед пекарней. Все лавки и магазины были уже закрыты. Только чуть подальше, у кинотеатра, еще стояли машины. Окна пекарни были темны, но когда они заглянули внутрь, то они увидели свет в задней комнате, и крупного человека в фартуке, то входившего в белый, ровный круг света, то выходившего за его границы. Сквозь стекло Энн увидела витрины и маленькие столики со стульями. Она подергала дверь. Постучала в стекло. Но если кондитер и слышал их, он не подал виду. Он не смотрел в их сторону.

Они объехали пекарню и снова припарковались. И снова вышли из машины. Одно окно было освещено, но находилось слишком высоко, и в него они заглянуть не могли. Табличка рядом с задней дверью гласила: «КОНДИТЕРСКАЯ. СПЕЦИАЛЬНЫЕ ЗАКАЗЫ». Энн расслышала тихий звук включенного радио, и какой–то скрип — как будто открывали дверцу духовки? Она постучала в дверь и подождала немного. Потом постучала снова, уже громче. Радио выключили, и послышался скрежет, такой, будто выдвигают и задвигают ящик.

Наконец, кто–то отпер и открыл дверь. Кондитер, он стоял на свету и смотрел на них.

— Я не работаю, — сказал он. — Что вам нужно в такое время? Уже полночь. Пьяные вы что ли?

Она вошла в полосу света, падавшего из распахнутой двери. Он прищурился, опустив тяжелые веки, — узнал ее.

— Ах это вы…

— Да я, — сказала она. — Мать Скотти. А это его отец. Можно нам войти?

Кондитер сказал:

— Сейчас я занят. Мне нужно работать.

Она уже все равно стояла в дверном проеме. Ховард вошел за ней. Кондитер отступил.

— Здесь пахнет, как в булочной. Правда ведь, Ховард, совсем как в булочной?

— Что вам нужно? — спросил кондитер. — Может быть, вы хотите ваш торт? Точно, вы решили забрать его. Вы же заказывали торт, верно?

— Вы слишком умны для кондитера, — сказала она. — Ховард, вот мужчина, который нам звонит. — Она сжала кулаки. Она уставилась на него яростным взглядом. В душе ее пылал жгучий гнев, благодаря которому она почувствовала себя великаншей, ростом с обоих этих мужчин.

— Подождите минуточку, — снова заговорил кондитер. — Вы хотите забрать ваш торт трехдневной давности? Правильно? Я не хочу спорить с вами, леди. Вон он, стоит на полке, черствеет. Я отдам вам его за полцены. Нет, я отдам вам его даром. Вам он нужен? Берите! Мне он не пригодится, никому уже не пригодится. Я потратил на этот торт свое время и деньги. Если вам он нужен — хорошо, нет — тоже хорошо. Я пошел, меня ждет работа.

Он смотрел на них, с трудом сдерживаясь.

— Новые заказы, — сказала она. Она знала, что владеет собой и тем чувством, что в ней поднималось. Она была спокойна.

— Леди, я работаю шестнадцать часов в сутки, чтобы заработать себе на жизнь. — Он вытер руки о фартук. — Я пропадаю здесь днем и ночью, пытаясь свести концы с концами.

На лице Энн появилось такое выражение, которое заставило его отступить и снова сказать:

— Минуточку.

Он подошел к стойке, взял в правую руку скалку и стал постукивать ею ладонь левой.

— Так вы берете торт или нет? Мне нужно идти работать. У нас, пекарей, ночная работа, — повторил он.

У него злые, подлые глазки, заплывшие жиром, подумала она, дряблые щеки, заросшие щетиной. И толстый загривок.

— Я знаю, что кондитеры работают по ночам, — сказала Энн. — Еще они звонят по ночам. Ты, ублюдок, — добавила она.

Кондитер продолжал постукивать скалкой по руке. Он посмотрел на Ховарда.

— Вы бы поосторожнее, — сказал он ему.

— У меня умер сын, — спокойно произнесла Энн, с холодной обреченностью. — Его сбила машина в понедельник утром. Мы были с ним, пока он не умер. Но, конечно же, вы не могли этого знать, никто от вас этого и не ждал. Кондитеры не могут знать всего правда же, господин Кондитер? Но он умер. Он умер, ты, ублюдок!

Гнев отступил так же внезапно, как и обрушился на нее, уступив место другому — оглушающему чувству отвращения. Она навалилась на деревянный стол, засыпанный мукой, закрыла лицо руками и заплакала, ее плечи затряслись.

— Это несправедливо, — пробормотала она. — Несправедливо, несправедливо.

Ховард обнял ее за талию и посмотрел на кондитера.

— Как вам не стыдно, — сказал он ему. — Стыдитесь!

Кондитер положил скалку обратно на стойку. Он развязал фартук и тоже бросил его на стойку. Посмотрел на посетителей и медленно покачал головой. Он вытащил стул из–под столика, на котором лежали карточки и бланки, калькулятор и телефонный справочник.

— Пожалуйста, сядьте, — сказал он. — Минутку, вот вам стул, — сказал он Ховарду. — Пожалуйста, сядьте.

Он прошел в переднюю часть магазинчика и вернулся с двумя маленькими коваными стульями.

— Пожалуйста, садитесь, ребята.

Энн вытерла глаза и посмотрела на кондитера.

— Я хотела убить тебя, — сказала она. — Я хотела, чтобы ты умер.

Кондитер расчистил для них место за столом. Он отодвинул в сторону калькулятор, бумагу для записей и квитанции. А телефонный справочник спихнул на пол, тот с глухим стуком упал. Ховард и Энн сели и придвинули стулья к столу. Кондитер тоже сел.

— Позвольте мне выразить вам свое соболезнование, — сказал кондитер, ставя локти на стол. — Один Бог знает, как я вам сочувствую. Послушайте, я простой пекарь. Я не могу претендовать на что–то большее. Может быть, когда–то, много лет назад, я был другим человеком. Я забыл, я точно не знаю. Но если и был, то сейчас уже перестал им быть. Сейчас я просто пекарь. Это не извиняет того, что я сделал, я знаю. Но я ужасно сожалею. Мне жаль вашего сына, и что я вот так вас донимал, — сказал кондитер.

Он вытянул руки на столе и перевернул их ладонями вверх.

— У меня у самого нет детей, поэтому я могу только представить, что вы, должно быть, чувствуете. И о чем тут вообще можно говорить? Только выразить сожаление. Простите меня, если сможете. Я не могу сказать, что я злобный человек. Вы так меня называли по телефону. Нет, я не злобный. Поймите же — все это оттого, что я, кажется, больше не знаю, как себя вести. Пожалуйста, простите меня, ну, если, конечно, сможете.

В кондитерской было тепло. Ховард встал из–за стола и снял пальто. Помог Энн снять ее пальто. Кондитер долго на них смотрел, затем кивнул и встал из–за стола. Он подошел к духовке и повернул какие–то ручки. Он нашел чашки и налил кофе из электрической кофеварки. Поставил на стол пакетик сливок и сахарницу.

— Вам, наверное, нужно поесть, — сказал пекарь. — Надеюсь, вы поедите моих теплых булочек. Вам нужно поесть, собраться с силами. Еда — это маленькая радость в такие моменты, — сказал он.

Он подал им теплые булочки с корицей, на которых еще не застыла глазурь. Он поставил на стол масло и положил ножи, чтобы намазывать маслом хлеб. Затем пекарь сел вместе с ними за стол. Он ждал. Он ждал, когда каждый из них возьмет по булочке с тарелки и начнет есть.

— Надо хорошенько подкрепиться, — сказал он, глядя на них. — У меня много. Ешьте. Ешьте, сколько хотите. На всех хватит.

Они ели булочки и пили кофе. Энн вдруг почувствовала голод, а булочки были теплые и сладкие. Она съела три штуки, порадовав этим кондитера. Затем он начал говорить. Они внимательно слушали. Несмотря на то, что они устали и исстрадались, они слушали, что кондитер хотел сказать. Они понимающе кивали, когда тот заговорил об одиночестве, о чувстве неуверенности и обреченности, которое пришло к нему в пожилые годы. Он рассказывал им, как это тяжко — быть бездетным. День за днем ставить тоннами в печь хлеб и каждый день опорожнять ее. За все эти годы сколько приготовлено угощений для вечеринок, для празднеств, которые он обслуживал. Слой глазури толщиной с палец. Маленькие фигурки жениха и невесты на торте. Сотни фигурок, нет, счет уже на тысячи. Дни рождения. Только представьте себе все эти горящие свечи. У него важная профессия. Он пекарь. Хорошо, что не садовник. Лучше кормить людей. И запах куда лучше, чем от цветов.

— Вот понюхайте, — сказал пекарь, разламывая темный батон. — Это тяжелый хлеб, но зато с насыщенным вкусом.

Они вдыхали запах хлеба, потом он дал им его попробовать. У хлеба был вкус патоки и неочищенного зерна. Они слушали пекаря, глотали темный хлеб, наедаясь досыта. При свете неоновых ламп казалось, что уже наступил день. Они проговорили до самого утра, и когда в окнах забрезжил бледный свет, они всё сидели за столом, и никто не собирался уходить.