Этот старый универсал с номерами штата Миннесота выезжает на площадку перед самым окном. На передних сиденьях — мужчина и женщина, на задних двое мальчиков. Стоит июль, и термометр зашкаливает за 100 градусов по Фаренгейту. Они выглядят изнеможенными. В салоне висит их одежда; в кузове свалены чемоданы, коробки и остальной скарб. По тем данным, что Харли и я потом собрали воедино, это все, что у них осталось, после того как банк в Миннесоте конфисковал их дом, пикап и трактор, их фермерский инвентарь и нескольких коров.

Несколько минут они сидят внутри, словно собираясь с духом. Кондиционер в нашем номере включен на полную. Харли на заднем дворе за домом, стрижет газон. На переднем сиденье вспыхивает спор, затем они оба выходят и направляются к парадной двери. Я притрагиваюсь рукой к волосам, проверяя, не сбилась ли прическа, и выжидаю, пока они нажмут кнопку звонка дважды.

Потом я иду к двери и впускаю их. «Ищете номер?», — говорю я. «Проходите сюда, тут прохладнее». Провожаю их в гостиную. Я веду бизнес в гостиной. Здесь я собираю оплату за проживание, выписываю чеки и беседую с возможными клиентами. Еще я стригу волосы. Я зову себя «стилист». Так написано на моей визитке. Мне не нравится слово «парикмахер». Старомодно звучит. В углу гостиной у меня есть кресло и сушка для волос, которую можно закрепить прямо к спинке кресла. Есть еще раковина, которую установил Харли несколько лет назад. Рядом с креслом у меня столик с журналами. Журналы старые, иные уже потеряли свои обложки. Но человек готов смотреть на что угодно, пока его волосы в сушилке. Мужчина представляется: «Мое имя Холитс».

Он говорит, что она его жена. Но она не смотрит на меня. Вместо этого она разглядывает свои ногти. Ни она, ни Холитс не садятся. Он говорит, что их интересует номер с мебелью.

«Сколько вас?». Просто дежурная фраза. Мне известно, сколько – помню про двоих мальчиков на заднем сиденье. Два плюс два — четыре.

«Я, она и мальчики. Им по тринадцать и четырнадцать, и они разделят одну комнату, как обычно.»

Скрестив руки, она держится за ткань на рукавах. На кресло и раковину смотрит так, будто ничего подобного раньше не видела. Может быть и так. «Я делаю прически», — говорю я.

Она кивает. Оглядывает горшок с марантой. На растении осталось ровно пять листьев.

«Нужно полить», — говорю. Подхожу и касаюсь одного из листьев. «Тут все нужно поливать. В воздухе слишком мало влаги. Год считаем удачным, если прошло три дождя. Но вы привыкнете. Нам пришлось привыкать. Зато тут кондиционеры везде.»

«Сколько за номер?» — интересуется Холитс.

Я отвечаю ему, и он поворачивается к ней, ожидая увидеть реакцию. С тем же успехом он мог бы смотреть на стену. Она не отвечает на его взгляд. «Я думаю, вы покажете нам номер», — говорит он. Мне остается только достать ключ от семнадцатого, и вместе мы выходим наружу.

Я слышу Харли, хоть самого его не видно.

Вот он показался между домами. Идет вслед за газонокосилкой, одетый в свои бермуды и футболку, в соломенной шляпе, что купил в Ногалесе. Проводит свое время, скашивая траву и делая ремонт по мелочам. Мы работаем на корпорацию Фултон Террас инкорпорейтед. Они тут всем владеют. На случай крупной поломки, вроде кондиционеров, или прорыва труб, у нас есть телефонный список.

Я машу ему. Как же иначе. Харли освобождает одну руку и отвечает, продолжая вести косилку другой. Потом нахлобучивает шляпу пониже на глаза и возвращается к работе. Заканчивает ряд, разворачивается, начинает новый – в сторону улицы.

«Это Харли». Мне приходится кричать. Мы проходим мимо стены здания, поднимаемся по ступеням. «А вы чем занимаетесь, Мистер Холитс?», — спрашиваю я у него.

«Он фермер», — говорит она.

«Уже нет.»

«У нас и выращивать–то особенно нечего». Сорвалось у меня – нет бы подумать сначала.

«Ферма у нас своя была, в Миннесоте. Сеяли пшеницу. Скотины имели несколько голов. А Холитс по лошадям знаток. Знает о них все, что только можно.»

«Бетти. Все нормально.».

Теперь я начинаю понимать. Холитс – безработный. Не мое это дело, и мне жаль, если это так – а все об этом говорит– но когда мы останавливаемся у дверей номера, мне нужно что–то сказать. «Если вы решитесь, оплата идет за первый и последний месяцы, и еще полторы сотни залога.» Говоря это, я смотрю вниз, на бассейн. Кое–кто сидит в шезлонгах, другие плавают в воде.

Холитс вытирает лицо тыльной стороной руки. Косилка Харли, удаляясь, стучит все тише. Еще дальше, на шоссе Кале Верде, проносятся мимо автомобили. Мальчишки выбрались из своего универсала. Один встал по стойке «смирно» — ноги вместе, руки по швам. Но пока я смотрю, он начинает махать руками вверх–вниз и подпрыгивать, словно хочет сняться с места и улететь. Другой примостился возле водительской двери и выполняет приседания. Я поворачиваюсь к Холитсу. «Взглянем, что ли», — говорит он.

Я поворачиваю ключ и дверь открывается. Внутри обычный маленький номер — две спальни, мебель. Вы видели десятки таких. Холитс остается в ванне достаточно долго – слышно шум сливаемой воды. Он ждет, пока наполнится бачок. Он говорит после: «Можем взять себе эту спальню». Это он про ту, что выходит окнами на бассейн. На кухне, женщина берется рукой за край раковины и глядит в окно. «Плавательный бассейн», — говорю я.

Она кивает. «Мы были в гостиницах с бассейнами. Но в одном было слишком много хлорки.»

Я жду продолжения. Но она замолкает. Мне тоже ничего не идет на ум.

«Наверное, больше тянуть не будем. Думаю, возьмем этот номер». А сам смотрит на неё. Теперь она тоже смотрит. Кивает. Он, стиснув зубы, выпускает воздух. А она делает нечто. Щелчки. Не отпуская раковины одной рукой, она начинает щелкать пальцами другой. Щелк, щелк, щелк — будто подзывает свою собаку или хочет привлечь чье–то внимание. Прекратив щелкать, она проводит ногтями вдоль стойки.

Я не знаю, как реагировать. Холитс тоже. Топчется с ноги на ногу.

«Сейчас вернемся в офис и все оформим», — говорю я. «Все замечательно».

На самом деле замечательно — не по сезону много номеров стоят пустыми. И люди эти выглядят надежными. Черная полоса в жизни, только и всего. Тут стыдиться нечего.

Холитс выкладывает наличные – за первый, за последний, и еще полторы сотни страховки. Он пересчитывает банкноты по пятьдесят долларов, а я пока смотрю. «Генерал Грант», называет такие банкноты Харли, хотя ему не доводилось видеть их слишком много. Я выписываю чек и вручаю ему два ключа. «Все готово.»

Он смотрит на ключи. Передает ей один. «Что ж, мы в Аризоне. Никогда не думала, что побываешь тут, да?»

Она трясет головой. Дотрагивается до листа на маранте.

«Полить нужно», — говорю я.

Она отпускает лист и поворачивается к окну. Я подхожу и встаю рядом. Харли все еще стрижет газон. Теперь уже на переднем дворе. После всех этих фермерских разговоров, я на минуту представляю Харли идущим по полю не за косилкой «Блэк энд Дэкер», а за плугом.

Я смотрю, как они выгружают свои ящики, чемоданы, одежду. Холитс заносит с собой какую–то вещь, с которой свисают ремни.

Помучавшись минуту, я догадываюсь – это узда. Не знаю, чем заняться дальше. Просто не хочется ничего делать. Поэтому я достаю Грантов из кассы. Да, только что положив, опять вынимаю их. Банкноты эти прибыли из Миннесоты. Кто знает, где они будут в это же время, но неделю спустя? Быть может, в Лас Вегасе. Я знаю о нем только из телепрограмм – все знания уместятся в пару строк. Могу представить, как одного из Грантов заносит на пляж Вайкики, или еще куда–нибудь. Майами, Нью–Йорк. Новый Орлеан. Вот один из них меняет хозяев на празднике марди грас. Они могут попасть хоть куда, и все что угодно может случиться из–за них. Я вывожу ручкой свое имя на широком лбу старины Гранта: МАРШ. Печатными буквами. И так на каждой бумажке, прямо по кустистым бровям. Люди, идущие за покупками, будут задумчиво останавливаться. Что еще за Марш? Это они спросят у себя: кто такая эта Марш?

Снаружи входит Харли и моет руки в моей раковине. Знает, что я этого не люблю. Но все равно делает это.

«Эти люди из Миннесоты», — говорит он. «Шведы. Далеко они от дома.» Вытирает руки бумажным полотенцем. Спрашивает, что знаю я — но я не знаю ничего. Не походят они на шведов и говорят совсем не так.

«Они не шведы», — говорю я. Но он делает вид, что не замечает.

«И чем занимается он?»

«Он фермер.»

«Что ты знаешь об этом?»

Харли снимает шляпу и кладет ее на мое кресло. Проводит пятерней сквозь волосы. Потом смотрит на шляпу и снова надевает её. Мог бы просто приклеить ее туда. «У нас и выращивать–то особенно нечего. Это ты ему сказала?» Лезет в холодильник за банкой соды и идет к своему креслу–качалке. Достает пульт, нажимает что–то, и телевизор, зашипев, оживает. Жмет еще и еще, пока не находит то, что искал. Это больничный сериал. «Чем Швед еще занимается? Кроме фермерства?»

Я не знаю, поэтому молчу. Но Харли уже занят своей программой. Вероятно, уже позабыл про свой вопрос. Начинает выть сирена. Слышится скрежет шин. На экране скорая помощь подруливает ко входу в отделение интенсивной терапии, сверкая своими красными огнями. Изнутри выскакивает человек и спешит открыть задние двери.

После обеда на следующий день мальчики занимают шланг и моют универсал. Они вычищают его снаружи и внутри. Чуть позже я замечаю, как она уезжает. На ней красивое платье, на ногах туфли с высокими каблуками. В поисках работы, сказала бы я. Какое–то время спустя я вижу, как мальчики, переодевшись в плавки, устраиваются у бассейна. Один из них прыгает с доски и проплывает весь бассейн под водой. Он выныривает, выплевывая воду и тряся головой. Другой мальчик, тот что вчера приседал, лежит лицом вниз на полотенце с другой стороны бассейна. Но этот все продолжает плавать туда и обратно, от одного бортика до другого, на каждом развороте касаясь стены и слегка отталкиваясь от нее ногами.

Там есть еще двое. Расположились в шезлонгах, каждый по свою сторону бассейна. Одного из них зовут Ирвинг Кобб, он повар в «Денни». Сам он зовет себя Бульба. Люди привыкли звать его так, Бульба, а не Ирв или еще как. Бульбе пятьдесят пять и он лысый. Он уже напоминает вяленое мясо, но хочет еще солнца. Прямо сейчас его новая жена, Линда Кобб, занята на работе в Кей–Марте. Бульба работает по ночам. Но они с Линдой Кобб договорились брать выходные по субботам и воскресеньям. В другом шезлонге – Конни Нова. Она сидит и втирает себе в ноги лосьон. Конни Нова подает коктейли. Она въехала сюда полгода назад вместе с так называемым женихом, юристом–алкоголиком. Но от него она избавилась. Теперь она живет с длинноволосым студентом колледжа по имени Рик. Мне известно, что сейчас он в отъезде, навещает родителей. Бульба и Конни оба в темных очках. Конни слушает переносной приемник.

Бульба потерял жену незадолго до того, как поселился здесь, около года назад. Но после нескольких месяцев холостой жизни он взял в жены Линду — рыжую женщину лет за тридцать. Я не знаю, как они встретились. Но однажды вечером, пару месяцев назад, Бульба и новоиспеченная миссис Кобб пригласили меня и Харли в гости. Бульба устроил неплохой ужин. После ужина, мы уселись в гостиной с большими стаканами ликера. Бульба спросил, хотим ли мы посмотреть домашнее кино. Конечно, сказали мы. И Бульба установил экран с проектором. Линда Кобб подлила нам еще ликера. Что в этом плохого? – подумала я. Бульба начал крутить записи с Аляски, где он побывал со своей ныне покойной женой. Запись началась с посадки в самолет в Сиэтле. Бульба сидел за проектором и пояснял. Покойной жене на записи было лет пятьдесят с лишним и она выглядела хорошенькой, пусть и немного плотной. У нее были красивые волосы.

«Это первая жена Бульбы», — сказала Линда Кобб. «Это первая миссис Кобб».

«Моя Эвелин», — сказал Бульба.

Первая жена оставалась в кадре довольно долго. Странно было видеть ее и слышать, каким тоном они говорят о ней. Харли взглянул на меня — я поняла, что и он думал об этом. Линда спросила, хотим ли мы еще ликера или макарон. Мы отказались. Бульба опять начал говорить что–то о первой миссис Кобб. Она все еще стояла на трапе, улыбаясь и шевеля губами, хотя мы слышали только шорох пленки в проекторе. Людям, садящимся в самолет, приходилось огибать ее, чтобы попасть внутрь. Она продолжала махать в камеру, махать нам, сидящим в комнате у Бульбы. Она махала и махала. «Вот снова Эвелин», — говорила новая миссис Кобб всякий раз, когда первая миссис Кобб появлялась на экране.

Бульба всю ночь напролет крутил бы кино, но мы сказали, что нам пора. Харли придумал какой–то предлог.

Я не помню точно, какой.

Конни Нова лежит на спине в кресле, темные очки закрывают половину её лица. Ноги и живот блестят от лосьона. В один из вечеров, вскоре после своего появления, она устроила вечеринку. Это случилось еще до того, как она выкинула юриста и подобрала длинноволосого. Сама она называла эту вечеринку «разогревом дома». Харли и я были приглашены, вместе с кучей других людей. Мы пошли, но не искали компании. Мы уселись поближе к двери, и оставались там до самого ухода. То есть не так уж и долго. Бойфренд Конни устроил среди пришедших лотерею. Он бесплатно предлагал услуги адвоката по разводу. Любому. Все, кто хотел, могли вытянуть карточку из вазы, что он пустил по кругу. Когда ваза проходила мимо нас, все засмеялись. Харли и я перекинулись взглядами. Я тянуть не стала. Харли тоже отказался. Но я видела, как он взглянул на кучу карточек в вазе. Потом потряс головой и передал вазу человеку рядом с собой. Даже Бульба и новоиспеченная миссис Кобб взяли себе по карте. Внутри призовой карты была надпись. «Удостоверяет право предъявителя на один бесплатный развод без процесса оспаривания», ниже — подпись адвоката и дата. Юрист был пьяницей, но я скажу, это не дает другим повод так себя вести. Все, кроме нас, запускали руки в вазу, будто в этом было нечто смешное. Женщина, которой достался приз, захлопала в ладоши. Это было похоже на телеигру. «Черт подери, впервые я выиграла хоть что–то!» Мне сказали, что ее муж – военный. Трудно сказать, женаты ли они еще, или она получила свой развод, ведь Конни Нова завела новых друзей после того, как их с адвокатом пути разошлись.

Мы покинули вечеринку сразу после лотереи. Но впечатление осталось такое, что мы шли молча, и только один из нас сказал: «Я не верю тому, что видели мои глаза.»

Наверное, это сказала я.

Неделю спустя Харли спрашивает – нашел ли Швед – он имеет в виду Холитса – работу. Мы только что позавтракали, и Харли сидит в своем кресле со своей банкой колы. Но телевизор свой ещё не включил. Я говорю, что не знаю. И это так. Я жду, чего он еще скажет. Но больше от него ничего не слышно. Он трясет головой. Кажется, он думает о чем–то. Потом он жмет на кнопку и телевизор оживает.

Она нашла себе место. Идет на работу официанткой в итальянском ресторане в нескольких кварталах от нас. Работает по графику «в разрыв» – готовит ланчи и идет домой, потом – обратно на работу, чтобы поспеть к ночной смене. Уходит, еще не придя домой – сама себя по пути встречает. Мальчики весь день плавают, а Холитс отсиживается внутри номера. Я не знаю, что он там делает. Однажды я делала ей прическу, и она поделилась со мной кое–чем. Сразу после окончания школы она работала официанткой и так они повстречались с Холитсом. Она принесла ему блинчики в одном местечке в Миннесоте.

Тем утром она спустилась вниз и попросила меня об услуге. Нужно сделать прическу после утренней смены и успеть на вечернюю. Могу я сделать это? Я сказала, что посмотрю в журнале. Я пригласила её внутрь. Температура, наверное, уже поднялась до ста.

«Это так неожиданно, я знаю», — сказала она. «Просто вчера вечером я пришла с работы, поглядела в зеркало, и вижу, что корни волос повылазили. Я сказала себе: это нужно исправить. Не представляю, куда еще можно пойти.»

Я ищу дату – пятница, 14 Августа. На странице пусто.

«Могу принять вас в два тридцать или в три», — говорю я.

«Лучше в три», — говорит она. «Мне пора бежать, а то опоздаю. Начальник у меня — настоящий урод. Увидимся.»

В два–тридцать я говорю Харли, что у меня посетитель, так что ему придется досмотреть свой бейсбол в спальне. Поворчав, он все же сматывает провод и укатывает телевизор через заднюю дверь. Закрывает дверь. Я готовлю все, что мне нужно. Складываю журналы так, чтобы их было легче достать. Потом, устроившись у сушилки, шлифую себе ногти. На мне розовая униформа, та, в которой я занимаюсь стрижкой. Я шлифую ногти и жду, поглядывая время от времени на окно.

Она проходит мимо окна и звонит в дверь. «Она не заперта, входите!»

Она пришла в своей черно–белой униформе. Мы обе в униформах, вот странно. «Садись, милая, и мы приступим.» Взгляд на пилочку для ногтей. «Маникюр я тоже делаю.»

Устроившись в кресле, она вбирает в себя воздух.

Я говорю: «Откиньте голову назад. Вот так. Глаза закроем, ладно? Просто расслабьтесь. Сначала вымоем шампунем и разберемся с вот этими корнями. Потом пойдем дальше. Сколько у нас времени?»

«Мне нужно вернуться к полшестому.»

«Мы тебе все исправим.»

«Я могу поесть на работе. Но я не знаю, что будет на ужин у Холитса с мальчиками.»

«Они прекрасно справятся сами.»

Я включаю теплую воду и замечаю, что от Харли в раковине осталась грязь и трава. Я убираю за ним и начинаю снова.

Я говорю: «Если захотят, могут пройтись вниз по улице до закусочной. Хуже им не будет.»

«Они не станут. В любом случае, я не хочу, чтобы им пришлось туда идти.»

Это не мое дело, и я ничего больше не говорю. Хорошенько взбив пену, я приступаю к работе. После шампуня, полоскания и укладки я усаживаю её под сушилку. Её глаза закрыты. Может быть, уже уснула, думаю я. И я, взяв ее руку, начинаю.

«Не надо маникюра.» Открыв глаза, она убирает руку.

«Все хорошо, милая. Первый маникюр всегда бесплатно.»

Она возвращает руку, достает один из журналов и кладет себе на колени. «Это его мальчики.», — говорит она. «От первого брака. Он был разведен, когда мы встретились. Но я люблю их, как своих. Даже если бы я захотела, не смогла бы любить их сильней. Даже если бы я была их родная мать.»

Я приглушаю сушилку на одно деление, она гудит низко и тихо. Я продолжаю работать над ее ногтями. Ее рука начинает расслабляться. «Она смоталась от них, от Холитса и мальчиков, десять лет назад, под новый год. Больше они о ней не слышали.» Я чувствую, что она хочет выговориться. И я совсем не против. Когда они в кресле, их тянет на разговор. Моя пилочка не останавливается. «Холитс получил развод. Потом мы с ним стали встречаться. Потом поженились. Довольно долго у нас была жизнь. И взлеты были, и падения. Но нам казалось, мы движемся к чему–то.» Она потрясла головой. «Но вдруг что–то произошло. Я имею в виду, что–то случилось с Холитсом. Сначала он лошадьми увлекся. Если точнее, своей гоночной лошадью – он ее купил, и знаете – каждый месяц все хуже и хуже. Стал отвозить ее на бега. Тогда он еще вставал до рассвета, как обычно, занимался хозяйством и всем таким. Я думала, все идет нормально. Но я еще ничего не знала. Если хотите знать правду, из меня не такая уж хорошая официантка. Думаю, эти итальяшки готовы уволить меня, едва я дам им повод. Или без повода. Что, если меня уволят? Что тогда?»

Я говорю: «Не волнуйся, милая. Они не уволят тебя.» Вскоре она поднимает другой журнал. Но она не открывает его. Держа его в руках, она продолжает говорить. «Так вот, о его лошади. Быстрая Бетти. Бетти её назвали в шутку. Он же сказал – если назвать лошадь в мою честь, ей ничего не останется, кроме как стать чемпионом. Чемпион, как же. Факт в том, что каждый свой забег она проигрывала. Каждый забег. Безнадежная Бетти – вот как ее нужно было назвать. Сначала я ходила на скачки. Но эта лошадь всегда проигрывала 99 к 1. Такие ставки назначали. Но Холитс упрямец еще тот. Он не сдавался. Все ставил и ставил на неё. Двадцать долларов на победу. Пятьдесят долларов на победу. Плюс все затраты на то, чтобы содержать лошадь. Я знаю, — кажется, что это немного. Но все накапливается. И при таких ставках – ну, 99 к одному – иногда он заполнял билет с комбинацией мест. Спрашивал меня — понимаю ли я, сколько денег мы сделаем, если наша лошадь победит. Но этого не происходило, и я перестала приходить.»

Я продолжаю заниматься своим делом. Сосредотачиваюсь на ее ногтях.

«У вас хорошие основания ногтей», — говорю я. «Только посмотрите на кожу. Видите эти маленькие полумесяцы? Говорит о том, что у вас хорошая кровь.»

Она подносит руку к лицу, чтобы разглядеть. «Что вы об этом знаете?». Пожимает плечами. Позволяет мне снова взять ее руку. Она еще не выговорилась. «Как–то в старших классах меня попросила зайти в свой кабинет завуч. Она всех девочек приглашала, по одной. «Что тебе видится в будущем?», — спрашивает. «Кем ты себя представляешь через десять лет? Двадцать лет?» Мне было шестнадцать или семнадцать. Совсем еще ребенок. Я не знала, что сказать. Я просто сидела там, словно мешок с картошкой. А завуч была примерно того же возраста, что я теперь. Я считала её старой. Она старая, сказала я себе. Я знала, что ее–то жизнь наполовину прошла. И я чувствовала, что знаю что–то такое, чего она не знает. Чего она никогда не знала. Одну тайну. Кое–что, о чем никто не должен знать, не должен говорить. И я промолчала. Я просто покачала головой. Я знала вещи, о которых она не догадывалась. Сейчас, если бы кто–нибудь спросил меня о том же, о моих мечтах и остальном, я бы им ответила.» «Что бы ты сказала им, милая?» Я уже взяла вторую руку. Но я еще не приступила к ногтям. Я просто держу ее, ожидая ответа.

Она придвигается поближе к краю кресла. Пытается забрать руку.

«Что бы ты им сказала?»

Со вздохом она откидывается назад. Оставляет руку мне. «Видится. Где нам что–то видится? Только во снах – пока не проснемся. Вот что я сказала бы.» Она разглаживает подол юбки. «Если б кто спросил, так бы я и ответила. Но они не спросят.» Она выдыхает. «А сколько еще времени?»

«Уже скоро», — говорю я.

«Ты не представляешь, как это.»

«Конечно, представляю», — говорю я. Пододвигаю табуретку прямо к её ногам. Начинаю рассказывать, что было до того, как мы переехали сюда, и как все осталось тем же. Но Харли вдруг приспичило выйти из спальни. Он не смотрит на нас. Из спальни слышно бормотание телевизора. Он идет к раковине и наполняет водой стакан. Откинув голову, пьет. Адамово яблоко гуляет вверх–вниз по горлу.

Я убираю сушилку и прикасаюсь к волосам над ее висками. Я чуть–чуть приподнимаю один из локонов.

Я говорю: «Милая, ты выглядишь совсем как новая.»

«Хотелось бы.»

Мальчики плавают днями напролет, каждый день до начала занятий в школе. Бетти остается на своей работе. Но почему–то она больше не приходит сделать прическу. Я не знаю, почему. Может быть, моя работа ей не понравилась. Иногда я лежу без сна, пока Харли спит рядом словно жернов, и пытаюсь представить себя на месте Бетти. И что бы только я делала.

Холитс присылает одного из сыновей с деньгами за номер на первое сентября и первое октября. Он все еще платит наличными. Я беру у мальчика деньги, пересчитываю их в его присутствии, и затем выписываю чек. Холитс нашел какую–то работу. По крайней мере, я так думаю. Каждый день он уезжает на универсале. Я вижу, как утром он выходит из дому и возвращается к концу дня. Она проходит мимо окна в десять тридцать и возвращается назад в три. Когда видит меня, машет рукой. Но не улыбается. После этого Бетти появляется в пять, когда она идет обратно в ресторан. Холитс подъезжает чуть позже. Так продолжается до середины октября.

Тем временем Холитсы познакомились с Конни Новой и ее длинноволосым другом Ником. Они сошлись и с Бульбой и с новой миссис Кобб. По воскресным дням, бывает, я вижу, как они сидят вокруг бассейна с выпивкой в руках, слушая переносной приемник Конни. Однажды Харли сказал, что видел их всех за домом, на лужайке для барбекю. В купальниках и плавках. Харли сказал, что у Шведа грудь как у быка. Харли сказал, что они ели хот–доги и пили виски. Харли сказал, они напились.

Была суббота, и на часах было больше одиннадцати. Харли уснул в своем кресле. Довольно скоро мне придется встать и выключить телевизор. Когда я это сделаю, я знаю, он проснется. «Зачем ты его отключила? Я смотрел это шоу.» Вот что он скажет. Это он всегда говорит. Ладно, телевизор был включен, я сидела с бигуди в волосах и журналом на коленях. Время от времени я поглядывала на экран. Но я не могла сосредоточиться на шоу. Они все были в районе бассейна – Бульба и Линда Кобб, Конни Нова и длинноволосый, Холитс и Бетти. У нас есть правило, по которому там не должно быть никого после десяти. Но этой ночью они не думали о правилах. Если бы Харли проснулся, он бы вышел и сказал что–нибудь. Я была не против их веселья, но наступало время положить этому конец. Я все время вставала и подходила к окну. Все, кроме Бетти, были в купальниках. Она все еще была в униформе. Но она была без туфель, со стаканом в руках, и пила вместе со всеми. Я все собиралась выключить телевизор. Потом один из них что–то прокричал, а другой присоединился и начал смеяться. Я посмотрела и увидела, что Холитс заканчивает свой стакан. Он поставил его на бортик.

Потом он подошел к кабинке. Подтащив к ней один из столиков, он встал на него. Потом — казалось, совсем без усилий – он влез на крышу кабинки. А это правда, подумала я; он сильный. Длинноволосый хлопает в ладоши – мол, давай, вперед. И остальные кричат, подбадривают Холитса. Я знаю, что придется выйти и положить этому конец.

Харли размяк в своем кресле. Телевизор все еще включен. Я отворяю дверь, выхожу и мягко закрываю ее. Холитс стоит на крыше кабинки. Они подзадоривают его — «Ну, давай, ты сможешь», «Не хлопнись пузом», «Бросаю в вас обе перчатки». И все в этом духе.

Потом слышится голос Бетти: «Холитс, подумай, что ты делаешь.» Но Холитс просто стоит там, на краю. Он смотрит на воду внизу. Кажется, он вычисляет, какой разбег взять, чтобы не промахнуться. Он пятится к обратному краю. Плюет на ладони и потирает руки. Кричит Бульба: «Во как, парень! Ты это сделаешь.»

Я вижу, как он падает на бортик. И слышу, тоже.

«Холитс!» — кричит Бетти.

Все спешат к нему. Когда я оказываюсь рядом, он уже сидит. Рик держит его за плечи и кричит ему в лицо: «Холитс! Эй, мужик!»

Лоб у Холитса рассечен, он смотрит остекленевшими глазами. Бульба и Рик помогают ему сесть в кресло. Кто–то дает полотенце. Но Холитс держит полотенце так, словно не знает, для чего оно. Кто–то другой дает ему стакан. Но Холитс не знает, что с ним делать. Все пытаются поговорить с ним. Холитс подносит полотенце к лицу. Потом он убирает его и смотрит на кровь. Только смотрит, и все. Видно, что он не может понять.

«Дайте мне посмотреть его.» Я подхожу к нему. Плохо дело.

«Холитс, вы в порядке?» Но он только смотрит на меня, потом его взгляд теряется. «Я думаю, его лучше доставить в экстренное отделение.» Бетти смотрит на меня, пока я говорю это, и начинает трясти головой. Она снова смотрит на Холитса. Дает ему еще одно полотенце. Я думаю, что она трезвая. Но все остальные напились. Это если сказать мягко.

До Бульбы доходит то, что я сказала. «Отвезем его в экстренное отделение.»

Рик говорит: «Я тоже поеду». «Мы все поедем», — говорит Конни Нова. «Нам лучше держаться вместе», — говорит Линда Кобб. Я опять зову его по имени. «Не пойти мне на это», — говорит Холитс. «Что он говорит?», — спрашивает у меня Конни Нова. «Он сказал – не пойти мне на это», — отвечаю я.

«Пойти на что? О чем он говорит?» — хочет знать Рик. «Скажи снова?», — говорит Бульба, «Я не расслышал.» «Он сказал, что не может пойти на это. Не думаю, что он знает, о чем говорит. Вам лучше доставить его в госпиталь», — говорю я. Потом я вспоминаю о Харли и правилах. «Вам не следовало быть здесь. Ни одному из вас. У нас есть правила. Теперь отвезите его в госпиталь».

«Давайте доставим его в госпиталь», — говорит Бульба, словно это только что пришло ему в голову. Кажется, он принял больше любого из них. Хотя бы потому, что не может держаться прямо. Он шатается. И не перестает топтаться – отрывает ноги от земли и возвращает обратно. Под светом фонарей, что освещают бассейн сверху, волосы на его груди кажутся белыми как снег.

«Я возьму машину». Это говорит длинноволосый. «Конни, дай мне ключи.»

«Я не пойду на это», — говорит Холитс. Полотенце съехало ему на подбородок. Хотя разрез у него на лбу.

«Достань ему тот махровый халат. Он не может ехать в госпиталь в таком виде.» Это говорит Линда Кобб. «Холитс! Холитс, это мы.» Она ждет, потом вынимает стакан виски из пальцев Холитса и пьет из него.

Я вижу в некоторых окнах людей, наблюдающих за переполохом внизу. Загораются огни. «Идите спать!», — кричит кто–то.

Наконец, из–за угла на Коннином «Датсуне» появляется длинноволосый и подгоняет машину поближе к бассейну. Фары светят на полную. Двигатель надрывается.

«Господи Боже, идите спать!» — вопит тот же человек. Людей в окнах становится больше. Я в любую минуту жду, что наружу выйдет взбешенный Харли в своей шляпе. Потом я думаю: нет, он все проспит. Просто забудь о Харли.

Бульба и Конни Нова берут Холитса под руки. Холитс не может идти прямо. Его качает. В чем–то это от выпивки. Но нет сомнения, он ранен. Они усаживают его в машину, сами тоже втискиваются внутрь. Бетти садится последней. Ей приходится устроиться у кого–то на коленях. Потом они отъезжают. Тот неизвестный орун, кем бы он ни был, с шумом захлопывает окно.

Всю следующую неделю Холитс не выходит наружу. И мне кажется, что Бетти ушла с работы, потому что она больше не проходит мимо окна. Мальчики идут мимо, я выхожу и спрашиваю их без обиняков: «Как ваш папа?»

«Он поранил голову», — отвечает один из них.

Я жду, надеясь услышать больше. Но они молчат. Пожав плечами, они отправляются дальше, в школу, со своими папками и обедами в пакетах. Потом я пожалела, что ни о чем не спросила их приемную мать.

Когда Холитс с перевязанной головой появляется на балконе, он даже не кивает мне. Ведет себя так, словно мы не знакомы. Как если бы он не знал меня или не хотел знать. Харли говорит, что с ним все обстоит так же. Ему это не нравится. «Что с ним?», — хочет знать Харли. «Чертов Швед. Что случилось с его головой? Врезал кто–то, что ли?» Я не говорю Харли ничего в ответ на это. Я не обсуждаю этот вопрос. И одним воскресным днем я вижу, как один из мальчиков несет коробку в универсал. Идет обратно по лестнице. Но довольно скоро возвращается с другой коробкой, и тоже кладет ее в машину. Тогда я понимаю – они собираются уезжать. Но не говорю Харли. Он сам скоро все узнает.

Наутро Бетти присылает одного из мальчиков. С ним записка, в которой сказано, что ей жаль, но они должны уехать. Она оставляет адрес своей сестры в Индио – туда мы можем переслать задаток за жилье, говорится в записке. Она указывает на то, что они выселяются за восемь дней до конца оплаченного срока. Она надеется, что это может послужить поводом возврата части денег, хотя они и не предупредили нас за тридцать дней. Она пишет: «Спасибо за всё. Спасибо за прическу.» Она подписывается: «Искренне ваша, Бетти Холитс».

«Как тебя зовут?», — спрашиваю я мальчика.

«Билли»

«Билли, передай маме, что мне очень жаль.» Харли читает записку и говорит, что в аду пойдет снег, прежде чем им достанется хоть что–то от Фултон Террас. Говорит, что не понимает таких людей. «Думают, что весь мир перед ними в долгу.» Он спрашивает меня, куда они направляются. Но у меня нет ни малейшего представления об этом. Может быть, они едут обратно в Миннесоту. Откуда мне знать, куда? Но я не думаю, что они едут обратно в Миннесоту. Мне кажется, они попытают удачу где–нибудь еще.

Конни Нова и Бульба заняли свои кресла, как всегда, по бокам бассейна. То и дело они смотрят на сыновей Холитса, которые выносят вещи к универсалу. Потом сам Холитс выходит с одеждой, перекинутой через руку. Конни Нова и Бульба кричат и машут руками. Холитс смотрит на них и не узнает. Но потом он поднимает свободную руку. Просто держит ее и все. Они машут. Холитс машет в ответ. Он продолжает махать, несмотря на то, что они уже остановились. Бетти сходит вниз и трогает его за руку. Она не машет. Она даже не смотрит на этих людей. Она что–то говорит Холитсу, и он идет к машине. Конни Нова откидывается в кресле и дотягивается до своего приемника. Приподняв солнцезащитные очки, Бульба какое–то время смотрит на Холитса с Бетти. Потом он поправляет дужки очков за ушами. Укладывается на шезлонг и продолжает жарить свою старую продубленную кожу.

Наконец они все сели и готовы уезжать. Мальчики на задних сиденьях, Холитс за рулем, Бетти на соседнем сиденье. Такими они и приехали сюда.

«Ты на что смотришь?» — говорит Харли.

У него перерыв. Он смотрит телевизор в своем кресле. Но встает и подходит к окну.

«Что ж, вот они уезжают. Не знают, куда едут и чем там займутся. Безумный Швед.»

Я смотрю, как они выезжают со стоянки и поворачивают на дорогу, что приведет их на шоссе. Потом я поворачиваюсь к Харли. Он вернулся в свое кресло. Держит свою банку с колой, одел на голову свою шляпу из соломы. Словно ничего не случилось и не случится никогда.

«Харли?»

Но он, конечно же, не слышит. Я подхожу и встаю перед ним. Он не понимает, что это может значить. Откидывается на спинку, просто сидит и смотрит на меня. Звонит телефон. «Сними трубку, ладно?» — говорит он. Я не отвечаю ему. Зачем мне отвечать? «Пусть тогда звонит», — говорит он.

Я иду за шваброй, достаю тряпки, салфетки, и ведро. Звонки прекращаются. Он все еще сидит в своем кресле. Но телик он выключил. Я снимаю с щита ключ, выхожу наружу, поднимаюсь по ступеням к номеру 17. Я вхожу внутрь и через гостиную иду к ним в кухню – в их бывшую кухню.

Кухонные стойки протерты, раковина и сервант чисты. Не так уж плохо. Я оставляю вещи для уборки на плите и иду посмотреть на ванную. Ничего такого, с чем не справится проволочная мочалка. Потом я открываю дверь в ту спальню, что окнами смотрит на бассейн. Жалюзи подняты, белье убрано с постели. Пол сияет. «Спасибо», — говорю я вслух. Куда бы она не направлялась, я желаю ей удачи. «Удачи тебе, Бетти». Один из ящичков комода открыт и я подхожу, чтобы закрыть его. В его глубине, в углу, я вижу ту уздечку, что он принес сюда, когда приехал. Наверное, ее забыли в спешке. Может быть и нет. Может, он решил ее оставить. «Узда», — говорю я. Я поднимаю ее перед окном и смотрю на просвет. Это не игрушка, это просто старая кожаная узда. Я мало знаю о них. Но я знаю, что одна ее часть крепится во рту. Это удила. Наездник тянет за вожжи то так, то этак, и лошадь поворачивает. Это просто. Удила тяжелые и холодные. Если придется терпеть такую вещь между зубов, живо все просечешь. И когда почувствуешь, что кто–то тянет удила, ты знаешь – пришло время. Ты знаешь – пора тебе отправляться в путь.