Перекошена, да тенью брошена, Оборотной души сторона, Вся изъедена, да изношена, Уж не стоить тебе и рубля. Нет величия, приукрашено, Что забыл я здесь не пойму, Слишком шибко я жизнь растрачивал, Да вернуть ничего не могу. Переполнены, да бездушные, Видятся мне города, От искупления до удушья, Меня в них ожидала судьба. Мне б к взъерошенной, неухоженной, Пусть жизнь в деревне нынче строга, Поля-пашнями, да все скошено, Золотые стоят стога…

Ты не бейся так, сердце, неистово Да с ума голова не сходи, От молодецкого веселого свиста, Не бейся так сильно в груди. Опадет лист золото-берёзовый, Я рубаху надену, да пойду помогать, И в полях, где закат встречу розовый, Буду хлеб для страны собирать! Так ликуй же дух ты русский, Молодецкий раздайся свист, Рюмку выпью я без закуски, Я поэт, а не артист…

Ой вы травы высокие, навеваете грусть, Мне бы прилечь средь вас, да руки раскинуть, Чтоб вдыхать запах полей твоих, матушка Русь, И душе, что Русской зовется, никогда не погибнуть. Сохранить все наследие наших земель, на века, Воспевать тебя в песнях народных от края до края, И жить, и любить тебя – Родная земля, И молвою по свету везде тебя прославляя. Ой вы дали широкие, от запада и до востока, Реки силой своей наполнили земли страны, По колосьям, что в золото бьют, проведу я рукою, Я влюблен в твое небо и звуки твоей тишины.

О Вас теперь вспоминать невозможно, Все нити тех дней оборвали ветра, Перемены принесшие так неосторожно, Мою былую жизнь изменив навсегда. О Вас я не вспомню перед смертью, Да и Вам обо мне вспоминать дороже, Чем молчать и хранить у сердца, О том, что помните того юношу тоже. Вот и снег сошел, и теперь не узнать, Ходил ли кто на могилу, И под сердцем портрет держать, Незнакомца – как свою половину.

Не боли душа, хоть не напрасно, Не кипи молодецкий ум, Да я жил порой безобразно, Да передумал не мало дум. На своем веку мне хватило, Напиваться и курить табак, Иметь женщину, что любила, Да потерять это все, как дурак. И без дельно брожу по дорогам, Может кто еще помнит поэта? Того, что умен был не по срокам, Да которого давно уже нету. И хоть тень бродит повсюду, И пытливо болит душа, Я приветлив в любую погоду, Главное – чтобы дышать.

Я Московских не знаю улиц, Где бы ни был я счастлив и пьян, Где б не встретил приветливых лиц, С которыми не разделил стакан. По московским трамвайным путям, Я шагаю под ноги смотря, И не важно, что вслед кричат, И просят поберечь себя. Я в Московских переулках дышал, Запахом первой весны, Я московским деревьям шептал, Не удавшиеся свои стихи. И не стать городу серым пятном, Москва будет всегда золотая, Даже если насквозь дождем, Своим теплым меня поливала.

Сверкают мысли алмазами, В усталой голове моей, Вот так бы и продать их сразу, Не жалко, лишь бы скорей. Промедлишь и будет поздно, Их нести на базар, И протягивать их буду нервозно, Парочке московских катал. Они им цену накрутят, Продадут, иль оставят себе, И за столом игральным закурят, Примеряя в своей голове.

Я надену потертый пиджак, И от пыли штаны отряхну, Причешусь кое-как и в кабак, Там я в чувство себя приведу. А напившись гулять по бульварам, И романсы распевать до утра, Придаваясь этим забавам, Так же как и вчера. Днем, где-нибудь в парке вздремнуть, А под вечер надеть пиджак, И от пыли штаны отряхнуть, Что б отправиться снова в кабак.

Не смотри с укором, будто не родная, Как не стараюсь нормально жить, Голова моя молодая, дурная, Способна лишь есть и пить. Я стихов не писал лет восемь, А теперь уж не знаю смогу ль? Это раньше влюблен я был в осень, А теперь мне ближе июль. Дорогая, а помнишь те строки, Где к природе как к невесте пишу? Как изъездил родные дороги, И в новый путь поехать спешу. На листах, пожелтевших от пыли, Я узнать не могу в них себя, Буквы в почерке ровном застыли: Осень в сердце моем навсегда.

Моя голова – словно фабрика пыли, Все мысли в ней подобны песку, И дела не стоящие и дурные, И злые и те что нагоняют тоску. Но пыль – это лучше чем ветер, Хоть в молодости мы были знакомы, И с ним в голове я был весел, Да и жил я тогда по другому. Я то ли старею с пылью в уме, То ли сам ею все покрываю, Поэтому горе не только в вине, Но и в том, что в голове скрываю.

Не свернуть мне с пути двухколейного, Что предназначен мне был судьбой, Что до дня моего, юбилейного, Не дожил я связавшись с тоской. Завязал узелок, в путь отправился, И у церкви до земли поклонюсь, По местам пройдусь, где прославился, Да в последний раз в жизни напьюсь. Стану стихи читать быстро и громко, Как не читал никогда и нигде, И слова мои звучать будут звонко, Растворяясь в вечерней мгле. Дайте стул, чтоб меня все увидели, Да запомнили таким, какой есть, Знайте – вы на веки мои ценители, И я рад, что сейчас я здесь. После, снова на двухколейную, По пути, что зовет судьба, Дату эту, мою юбилейную, Смерть с тоской у меня забрала.

По вечерним улицам зимним, Я пройдусь одиноко в тиши, И снежинки на пальто прилипли, Будто их кто-то пришил. Воздух вечером свежий и чистый, Одиноко, но в то же время легко, Загребать снег ногами, пушистый — И подкидывать его высоко. Мне бы с Вами пройтись переулками, Зимним вечером, таким как сейчас, Удаляюсь по дороге фигурками, Чтоб влюбленными не увидели нас.

Разудалая душа моя буйная, Разгоряченная в моем сердце кровь, Да голова моя, когда-то разумная, Подводить стали вновь и вновь. Все за что не возьмусь из рук валится, Рвется, ломается и летит к чертям, А после, тихонько в углу валяется, Напоминая собою хлам. Не мастер я работать руками, Мне лучше стихи писать, Ничего не испортив словами, Ими же я могу что-то создать.

Я открыл в себе дар поэта, За бумагой и гусиным пером, А потом колесил по свету, Но богатства не знал притом. Все что в руки мне давалось я тратил, И друзей у меня было не счесть, И они всегда знали кто платит, А я знал, что бы им прочесть. Так тянулись года молодецкие, Жил в достатке, без конца кутил, И забыл далекие годы простецкие, И забыл кем тогда я был. Все закончилось в одно мгновение, Сначала талант, затем деньги, друзья, Я пытался найти вдохновение, Только старания мои были зря. Обнищавший вернулся в края свои, В дом родной где не был тысячу лет, Посмотрел я на стол на свои же стихи, И забыл на всегда что поэт.

Ничего не оставлю себе – кроме Родины, На мне одежда старая рвань, Да солома, в волосах цвета смородины, А из уст моих сыпется брань. При встрече со мной псы ругаются, Я в ответ покажу грозный оскал, А если мне встретиться пьяница, Мы за Родину выпьем бокал. Так мне жить, да краев не знать, И ногами сто дорог будут пройдены, Я не буду своих слез проливать, Буду пить, за просторы Родины.

Грудь вдыхает просторы полей, Где крестьянская колосится рожь, Где в лесу поет трель соловей, И в груди веселая дрожь. Я люблю просторы Руси, Буйство красок осенней порой, Замирает от ее красы, Сердца стук, обретает покой. Моя Родина, душа моя светлая, Уезжаю я в край чужой, Моя песнь о тебе недопетая, Колыбелью там станет родной.

Я читаю на лицах Ваших улыбки, Под грустными масками губ, Я читаю улыбки, проб и ошибок, И гадаю по линиям рук. Вы сидите напротив, не слушая осень, Что дождем пролилась за окном, И в молчании Вашем, столько вопросов, Словно Вас ко мне сам Бог привел. Я читаю Вас, словно увидел впервые, Хоть и живем мы вместе давно, Вы свои мысли в быстром танце вскружили, Чтоб о себе я в них не прочел.

Смотри как утопают деревья, В молочном тумане густом, И птицы свои яркие перья, Сомкнули в молчании пустом. Не проронить мне и слова, Пока я сквозь рощу иду, Окутанный туманом, тощий, Шагаю словно в бреду. И смотрит зверье из лесу, На меня сквозь туманную мглу, Наслаждаясь уходящим летом, Я в ладони росу соберу.

Сапоги истоптавшие лето, Исходившие не мало дорог, Повидавшие поля и реки, Обивавшие не один порог. И теперь в пыли, в душной комнате, Вы стоите напротив меня, Отдохну я, пока вы просохните, А затем Вас обую опять. Побредем мы потихонечку, Соберем всю пыль и грязь, Да прокатимся лихо на троечке, Что бы сильно опять не устать. Сапоги мои – обувь верная, Сослужили вы службу свою, Пара новая, блестящая, скверная, Теперь стоит у меня на виду.

Вы любите борзых собак? С их искренней душою, И грацией до самых пят, И лаем заливным, и воем. Православная моя Россия! Вы любите борзых собак? С неподражаемым спокойствием, С которым псы участвуют в бегах? Я получаю удовольствие, И я готов носить их на руках. Вы любите борзых собак? Не суть, английских, итальянских, Их, благородно устроивших бардак, Русских псовых или Афганских, Вы любите борзых собак?

Я пью кофе, заедаю солью, Что бы себя с утра в чувство привесть, Словно жизнь, изъедена молью, Подарила дурную весть. Говорят, будто я пропадаю, Что так дальше жить нельзя, Что я только пью да гуляю, А за душой ни кола ни двора. Я не злой, в жизни всякое видел, Отношением был польщен, Да бывали и те кто обидел, Но в душе у меня каждый прощен. Так не лезьте с крестами-поклонами, Дайте успеть прикоснуться к раздолью, Перед годами седыми, преклонными, Я пью кофе, заедаю солью.

Я картинно-картонный юноша, В толпе выглядящий не броско, Весь секрет внутри, там где душа, Хоть и там нет ни денег ни лоска. Я юноша что свой возраст скрывает, За прекрасной маскою лица-молодца, И странными кажутся разговоры о Боге, Исходящие от моего лица. Я тот, кто тихим лишь кажется, А если поближе меня узнать, От прежнего образа и пятна не останется, Так смогу Вас очаровать. Нет, давно не являюсь студентом, Но отлично пишу стихи, Я прочту Вам поэмы об этом, Пусть Вы скажете, что рифмы плохи. Среди прочих гостей я как льдинка, Что средь айсбергов одиноко плывет, Здесь нет тайны, лишь легкая дымка, Просто все это на оборот.

Сколько вы готовы предложить? Поставьте на мои работы ценник, И я приму, то что вы готовы заплатить, Пускай я балагур, мот и бездельник. Вы гость мой, Господин-оценщик, Вдыхаете и смотрите с укором, Затем достав большую стопку денег, Считаете, придавшись разговорам. Вы говорите что-то о стихах, И что талант мой никуда не денешь, Берете все мои работы на моих глазах, Сказав: плачу признанием – оно дороже денег.

Новгородских церквей станы белые, Православная матушка Русь, Колокольные звоны смелые, Навивают легкую грусть. Ты Великий город на Волхове, Да прекрасны храмы твои, А с рассветом ты видишь раздолье, И туманные пейзажи вдали. Здесь за городом Старая Русса, Дом-музей и деревни быт, Ты для поэта родная -как муза, Город светлый в душе не забыт.

Под вечер в кабаке затеяв драку, Съязвить о храбрости в хмельном порыве, Да проявить по глупости отвагу, Бросать слова и оскорбления пустые. На улице, на влажной и густой траве, С друзьями на смех все поднять бараки, Что мирно спали в том глухом дворе, Где нас не поняли дворовые собаки. Друзья мои, когда настанет старость, И молодость воспоминанием станет навсегда, Я те моменты пережить готов за радость, Храни вас Бог, храните вы себя… Да с ума голова не сходи, От молодецкого веселого свиста, Не бейся так сильно в груди. Опадет лист золото-берёзовый, Я рубаху надену, да пойду помогать, И в полях, где закат встречу розовый, Буду хлеб для страны собирать! Так ликуй же дух ты русский, Молодецкий раздайся свист, Рюмку выпью я без закуски, Я поэт, а не артист…

Не печальтесь, все сделано правильно, Я ответ понесу, ты держись, И поступкам, где доверие утрачено, Дам вторую и новую жизнь. Не попишешь ничего с переменами, В том краю где родился и рос, От того и кажутся скверными, Все слова, что говорили всерьез. Не я ли, по миру славивший, Нашу Русь красоту и уют, Пестрым словом ее награждающий, Не нашел в ней сегодня приют. И смотрится теперь сиротою, Да только Вам не видать ее боль, Это я с ней повенчан душою, Вижу рану на ней и соль. Ты не бейся так сердце неистово

Плесните мне в душу печали, Она свободна, не то что стакан, Она готова, чиста как в начале, Пока еще не был я пьян. Плесните мне долю надежды, Ту что растерял до конца, Продолжаю после смерти любить. Увидев во мне лишь юнца. Долей мне все что осталось, И горе разлуки, и горечь потерь, Долей, чтоб во мне не осталось, Места для водки теперь.

Медовым рассветом меня встретит день, И горизонт засияет огнем, Озарив родные дома деревень, Те, что мокли вчера под дождем. Я люблю наблюдать за рекою, Что несется куда-то вдаль, И издали хочу потрогать рукою, Чтоб как раньше унесла печаль, Мой край – заборы и стога, Детей крикливых лики золотые, Мы дома здесь, хоть не всегда, Но коль вернемся, значит не забыли.

Эх, расступись – я иду! И давно здесь меня вы ждали? Да, встречались мы в том году, Да я верю, что очень скучали. Эх, расступись – я иду! Запевая песни дворовые, Да в которых задор несу, Что бы вы не были столь суровые. Эх, расступись – я иду! Я тысячу историй вам поведаю, А тем кто опоздал, я повторю, Ведь я народу всего себя дарю. Эх, расступись – я иду! Такое признание мне слишком, Ведь для вас же я балагур, Ведь для вас я все тот же мальчишка. Эх, расступись – я иду! Наберусь смелости, да в пляс, А затем и Вас приглашу, Вы поверите, что я здесь ради Вас?

А Вы его знали, до кончиков мыслей, До дрожи в руках, или нет? Его жизнь не похожа на тысячи жизней, Казалось будто он несет свет. А вы его знали за маской улыбки, За холодом взгляда порой? Когда мир постичь он оставил попытки, Ничего не имея расплатился собой. А Вы его знали серьезным и тихим, В зале читальном, за стопкою книг, Или под вечер, серым, безликим, Со взглядом – который поник? Прошу уходите не вернуть ничего, Здесь его имя стало запретом, Вы не знали его! Вы не знали его… Вы не знали его – он был поэтом.

Перечитывать снова и снова, Его стихи, его веру и грусть, И жизнь, что была так сурова, Я выучу наизусть. Зачитаюсь его сознанием, И стихами до откровения, С благодарностью и пониманием, Приму его сумасшествие. Приму осень опавшими листьями, И просветами неба серого, И словно Вашими мыслями, Я себя открываю нового.

Знать бы по своей ли я иду дороге, Иль с нее давно свернул, Оттого и чувство тревоги, Оттого и вчера не уснул. Что с того что устал, что оставили, В этой грязной и глухой дыре, И что место мое другим заняли, Оставляя меня в стороне. Но я сам им покорно волю дал, Мол, берите всю мою жизнь, За что я боролся, за что я страдал, Я возьми – да и откажись. Знать бы по своей ли я иду дороге, Иль с нее давно свернул, Оттого и чувство тревоги, Оттого и вчера не уснул.

Все пешком, а мы на конях, Через декабрь по снегу, С бубенцами в холодных санях, Я прислушаюсь к зимнему ветру. Не догонит ни грусть, ни печаль, Ах вы кони, скачите по свету, Унося нас в снежную даль, Унося нас, друг мой, к рассвету. Хоть до церкви путь не долек, На телеге крестьянской, скрипучей, Мы примчимся с тобою в срок, Гонимые ветром колючим. Пусть деньги в кармане звенят, Я даже лишнюю заплачу монету, И что бы мне никогда не сменять, Повозку с сеном на вашу карету.

Я убедительно бросаюсь словами, Моими обещаниями каждый сыт, Их не сгрести в кучу руками, Да и не взвалить на весы. А что цена им, спросите, Вам ответит любой прохожий, Что в душе поселил осень, Да которого она тревожит. Спросите как есть, прямо, Не подбирая слова, У того что твердит упрямо, Будто меня не встречал. У того что косится злобно, Сидя за одним столом, Отравляя ядом до сплетен голодных, Но сытых во всем остальном. Спросите, спросите сами, Я правду держу за спиной, И в рукавах частями, Вот такой я герой.

Зарабатывай себе на имя, Продавай свою душу и ум, А после проси прощения, Завершая небывалый триумф. Становись в очередь за деньгами, Оставляя гордость и стыд, С бриллиантами и жемчугами, Ты всегда будешь весел и сыт! На бедняков смотришь презренно, Проходя у церковных ворот? Все вернется тебе непременно, И что-то важно мимо пройдет. Оболочку от человека, Не спасут ни деньги ни имя, И спасает от века к веку, Православная моя Россия!

Нежданно ворвалась, натоптала, По углам разбросала листья, Ничего не сказав без скандала, Осень вдруг начала мне сниться. До дождей остается надеяться, Что она уйдет, испариться, И все серые ветры развеются, Так же как смогли появиться. А пока она сквозняками гуляет, По моим опустевшим комнатам, Но с каждым разом все угасает — Да здравствует моя бессонница!

Они ходят с пустыми душами, Да с глазами – цвета мрамора, И говорят, что стихи мои слушали, Да вот стихов им не надобно. Скрипят своими суставами, И бегают, бегают, бегают, А затем выглядят усталыми, И дождавшись вечера падают. И нити, что оторвали сами, От рук и ног волочат за собой, И вопросительно, с пустыми глазами, Трясут пустой головой. А мои нити тянуться вверх, На зависть всем остальным, И спускается по ним благодать и смех, Что становлюсь безумно-больным. Пишу стихи так нервно, И быстро, быстро, быстро, Да выходит конечно скверно, Но на душе моей чисто.

Ветер, ты пронеси его имя, Словно юноши буйного пыл, Для которого жизнь – святыня, И которую сам осквернил. Не соврать не в единой строчке, Что пишу я тебе не спроста, Пронеси его имя до точки, Что бы помнили чьи-то уста. Пронеси последних слов звуки, Что когда-то издал уходя: «Я каждому крепко жму руки, Дорогие мои друзья!»

Сорок девять строк о Родине, А в строке сорок девять слов, Да людские надежды ничтожные, Превратились в череду грехов. Сорок девять переписанных заново, Законов для человечества, Живущих и не знающих главного, Не знающих своего Отечества. Сорок девять брошенных дел, На пороге их завершения, Сорок девять брошенных тел, Познавших уничтожение. Сорок девять замков на дверях, На которых печати висят, Нам грехи не отпустят в церквях, Я довел этот мир… пятьдесят.

Я ни о чем не буду спрашивать, И не буду впадать в отчаяние, А осень листья будет раскрашивать, Ведь осень – пора молчания. Ветками мокрыми, голыми, Машет всю ночь от ветра, На стенах моих тенью-совами, Дожидаясь снова рассвета. От бессилия и быстротечности времени, Не спастись, не укрыться мне в осени, Даже в сладком воображении, А уж тем более в совести.

Так заходи усталый путник, В ногах, хоть молод, правды нет, На утро заведу будильник, Жена подаст тебе обед. Ты расскажи о приключениях, Как много истоптал дорог, Об удивительных мгновеньях, О том как спас от смерти Бог. И он сидел толкуя долго, О странах и о городах, Историй было очень много, И правда сияла в глазах. Он нам поведал много песен, Все про дорогу, кабаки, Усталый путник интересен, Но много грусти и тоски. Он говорил уже устало, Без прежней удали в словах, Что друга у него не стало, Пока он был в чужих краях. Что месяца четыре вроде, Он уезжая на восток, Истосковавшись по свободе, Был эгоистом и жесток. Он написал лишь пару строчек, Что поздравляет с чем-то там, Ответом стало много точек, Как не писал он никогда друзьям. Из стран далеких он вернулся, Решил напомнить о себе, О встрече только заикнулся, И вновь пропал в своей судьбе. Я это слушал, слушал долго, Я сожалел ему как мог, А после выдал ненароком, Все то, что Путник знать не мог: «Мой гость, тебе скажу я прямо, Не убивайся так о нем, В болезни не был ты с ним рядом, Да другом не был с ним потом. Он потерял свою собаку, Чуть было не сошел с ума, Стихи писал к тебе как к брату, А рядом верная была жена. Он отпустил всю дружбу вашу, На самотек пустил ее, И пусть скажу, не приукрашу, Я счастлив был бы за него. А Вам теперь какое дело, И до страданий и до слез, Что ваша дружба переспела?» Такой задал ему вопрос. На его лице загорелом, С бороздою морщин на лбу, Он едва закивал ответом, И улыбка исчезла с губ. А на утро наш гость удалился, А за окном началась метель, И возможно, он по прежнему злился, Что друга не встретит теперь. Я похожих историй слышал, Наверное сотни раз, И как путники еле слышно, Заканчивали свой рассказ. Не по наслышке я знаю, поверьте, Что значит дружбе цена, И для меня на всем белом свете, Верный друг – дорогая жена.

Я шагну в эту славную осень, И приму ее первые капли, И первый дождливый день, Что после долгой жары заплакал. По листьям шагаю мокрым, Опускаю голову низко, Мне в кабак бы зайти к знакомым, Ведь я давно растерял всех близких. И отметить славную осень, За стаканом, иль за бутылкой, Знакомый мой денег попросит, Я ему их одолжу с улыбкой. В этот день когда падают капли, На мостовые и дороги, упрямо, Я открою у могилы калитку, Я скажу тихо: «Здравствуй, мама!» И простою после, молча, до вечера, Вспоминая нашу давнюю осень, И слез мне стыдиться нечего, Да я и не стыжусь их вовсе…

Все быстрей, быстрей бежит дорога, Нагоняя непогоду и дожди, И когда ногой коснусь порога, Я избавлюсь от печали и тоски. А пока сквозь время, мысли, Разгоняя нежных дум, ветра, Пронесутся в поле, стихнут, Пронесутся не оставив и следа. Я не частый в своем доме гость, От того и трепетно под сердцем, Не жилось в дали от дома, не жилось, Да и дома никогда я не был весел. Так то – взросления и буйства годы, Они случаются однажды, как во сне, Уж скоро окажусь в объятиях природы, Все быстрей, спешу на встречу я к тебе.

Все мое нажитое счастье, Лишь пара пуговиц и трость, Цилиндр, туз пиковой масти, Да подложная игральная кость. В моем кармане «печеные зары», Да лестница, что ведет на дно, Так неужели мы придумали сами, Обманом пить дорогое вино? Глазами влево, руками «врезка», Я проделывал это тысячу раз, Куда подевалось то время, Когда «банк» оставался у нас?! А теперь мне за хвост удачу, Не поймать и не бросить вновь, Осталось нажитое счастье, Лишь пара пуговиц и трость…

Адыныз недир? Приветливая незнакомка, Мне кажется, когда-то я любил, У той кожа была нежнее шелка. Адыныз недир? Я не скрою от Вас всей правды, Что она для меня весь мир, И под луной мы давали клятвы, Адыныз недир? Ах как Вы на нее похожи, Что просто не хватает сил, Для меня она всех дороже, Адыныз недир? С ней мы вместе встречали рассветы, Без меня ей был свет не мил, Только нет ее больше на свете… Адыныз недир? Опустив ресницы черные, Взгляд опустив свой вниз: – Беним адым 2 Дениз, Аффедерсиниз 3 …

Заморозь меня зима лютым холодом, Что бы руки не отогреть, На окраине нашего города, Суждено было мне умереть. Вой же вьюгою, да на кладбище, Подними пургу, что б никто, На могиле не плакал без варежек, Что бы не было здесь никого. Распиши в домах окна инеем, Да в декабре все снегом покрой, Что б деревья стояли синие, И что б повсюду был мир и покой. А меня оставь простившись, Значит так суждено тому быть, Я однажды в свою жизнь влюбившись, Продолжаю после смерти любить.

Все стихи по чемоданам и в тюки, Собираюсь нервозно и спешно, Все слова по сундукам и в коробки, Да сверху кину чернила небрежно. На засов запру скверные мысли, Да на ключ всю дерзость и бунт, Все попрячу, а остатки жизни, Я зарою когда все уснут. Все собрал, можно ехать, извозчик, Ты меня отвези будь так мил, Я сверху накину червончик, Что б не медлил и не жалел кобыл. Куда путь держу ты не спрашивай, Лишь доберемся туда, я дам знак. Близ полей, где трава, хоть скашивай, Довези, я уж там кое как. По дороге меха у гармони, Мы растянем на двоих с тобой, Выпьем, да за то что бы кони, Миновали туман густой. У меня с собою столько «чувства», Одиноко здесь жить, хоть вой, Здесь я раньше был творцом искусства, Да теперь сам дивлюсь, кто такой?! Их язык для меня стал черствее, Самого черствого хлеба в обед, И остаться просили, да разве светлее, От этого станет поэт? Под цокот вороной и бойкой тройки, Мы минули села, города, Водки вкус перебивая горький, Приятным, терпким вкусом табака. На встречу новому, извозчик, Луне на встречу, небесам, Они зовут и сласть пророчат, И я готов поверить этим чудесам. Мирское не должно нам душу забивать, Я понял все, извозчик милый, Не миновать ошибок нам, не миновать, Хлестай коней, да с полной силой!

Ликуйте поэты, пока идет дождь, Возрождайся душа от стихии, Громом! Громом успокаивай дрожь, Грозою освети Россию. Не жди, не пройдет этот дождь никогда, Он в груди у нас – у поэтов, Оглянуться на жизнь нам давно пора, Нам пора бы жить без советов. Так ликуйте от чистого сердца друзья, Пусть не будет печали от боли, Выпейте рюмку, да за меня, Да за мирское счастье и горе.

Не досказано предложение точками, Как на взлете Ваш голос затих, И все так же, размашистым почерком, Я поэтов читаю других. И молчание, как этот обрывок, В Ваших точках, стало смелей, Мне бы Вас удержать от попыток, На других походить людей. Нарастает боль, что два раза в день, Шепчет на ухо несколько фраз, И включая свет, исчезает тень, И все так же играет джаз.

Когда я пишу, то я морщу лоб, И брови хмурю всегда, «Ах, какой чудак!» – обступивши гроб, Скажут все, кто пришел сюда. Свою жизнь изложил он за пару строк, И от этого вся беда, «И теперь его нет» – усмехнется Бог, Значит взял меня на небеса. И в стихах своих будто бы пророк, Я о скорой смерти писал, «Спи спокойно брат!» – взяв мое перо, Скажет тот, с кем я рядом дышал.

Третьего дня как приехал, А в чувство никак не приду, И было мне не до смеха, И голова как в бреду. Дорогу верстами мерил, Да монетам счет не имел, И каждой собаки верил, Зная собачий удел. Свободу растрачивал лихо, Да себя же загнал в капкан, Я запел о Родине тихо, Да про жизнь, что повидал. И встав на ноги, цепи-змеями, Что сжимали худую грудь, Моими стальными идеями, Расползутся куда-нибудь. Рад что приехал, да толку, Не будет здесь от меня, К себе засяду в каморку, Снова, до третьего дня.

Я пишу, наверно, последнее, От отчаяния перевожу бумагу, В моей жизни стихотворениям, Я вручаю медаль «За отвагу». В них я словно всех призываю, Признаваться себе в поражении, И к веревке тяжелый камень, Да петлею тугою на шею. Я по-новому землю приветствую, И сбивается ритм от волнения, Улыбаюсь и совершенствую, Одиночества, своего, упоение!

Погода хрипела и кашляла, Да холод пробирал до костей, Из всех моих братьев, младшего, Послали поить коней. Сгущались молчаливые сумерки, Но уж так было заведено, Отца, мы дети, слушались, Да и уважали его. А конюшни не видно нашей, Все скрывает лихая метель, И фигурка нашего Сашки, Из виду пропала, как тень. Чуть позже, пурга свирепее, Становилась, а Сашки все нет, И отец одевшись быстрее, Отправился к конюшне во след. Примкнули к окну и смотрели, И ждали, вернулся отец, И был он мертвецки бледным, Да ведро то держал в руке… Нашел, говорит, близ речки, А сына своего не нашел… И глаза наполнились вечной, Печалью, и скорбью притом. Погода хрипела и кашляла, Да холод пробирал до костей, Не знаю, забрал ли Бог младшего, Младшего из всех сыновей…

Здравствуй, друг мой с Окраины, Прохудилась у Вас слышал земля, И как сено на площади брошены, А на шее у всех петля… Так зимою что толку биться, За богатый погибать урожай? Чему было суждено уродиться, То на площади и пожинай. Не смотри на соседей – не лучше, Им живется в наш нищий век, Слухи, что соседу все легче, А на деле, он как ты – человек. Ты к себе привлекаешь внимание, А на нашей земле хоть мороз, И устали не меньше вашего, Только стоит ли… – вот в чем вопрос! Я открыто сказать не сумею, Говорю как есть, не тая, Друг мой, тяжело – я верю! Только побереги себя.

Рви сердца моим именем в клочья, В вековых, заключенный, цепях, Одинокой душе твоей волчьей, Быть растерзанной на площадях. Когда в небе застывший месяц, На тебя посмотрит с тоской, Ты в глаза ему весело смейся, Или по-волчьи вой. Бей моим именем, бей, И рукой прикасайся к ночи, Словно ее касается зверь, Рви сердца моим именем в клочья.

Насладись небо громом и ливнем, Летний зной осушил все вокруг, До безмолвия под осиною, Мокнет старый отцовский плуг. Бесконечные грома раскаты, Под них так хорошо засыпать, Да запах дождя и мяты, От чего так легко дышать. Черная пелена ночная, Заволокла всю небесную высь, Эх природа! Моя родная, Не сердись ты на нас, не сердись. Перезвонами капель хрустальных, Ороси деревни луга, И словно в стихах моих ранних, Перечеркнутой станет строка.

Мне бы теперь устоять, Да мне бы твои позиции, Перестать, наконец, молчать, Вступить в ряды оппозиции! За погибшее сострадание, Да за мыслей своих цинизм, И наверное в свое оправдание Бойкотирую свой эгоизм! Мне б себя разучиться прощать, Да лицемерие по углам, Соберу и на все плевать, Соберу, и ко всем чертям!

Не осталось на дне бутылки, Ни свободы, ни души моей, А ведь был я когда-то пылким, А ведь был я когда-то смелей. Это сейчас все мои ошибки, Можно прочесть на лице, Под звуки гармони и скрипки, На меня направят прицел. А в доме моем у калитки, Как и раньше, завоет метель, Не снимая пестрой накидки, Промелькнет знакомая тень.

В разговоре он не отводил глаза, Ходил чинно, всегда строго одет, А его окружением были дым сигарет, Да одинокая в утреннем небе звезда. На кистях его рук гремели браслеты, Подаренные кем-то или может собой, Лишь под утро он возвращался домой, Встречая пылающего неба рассветы. Его шаги всегда были беззвучны, И присутствуя рядом, было неощутимо, Течение времени, что так незримо, Хотя в стези с пульсом оно и созвучно. Он кланялся низко, небу с землей, С попутным ветром наедине оставаясь, И шрамы на коже у него выделялись, Оставленные кем-то… или может собой…

Мне бы теперь к моей Фрау, пусть, Не по карману дорога, Я все ее письма уже наизусть, Читаю когда одиноко. Паровозы источая кудрявые, Клубы дыма, несутся вдаль, Я глазами вожу усталыми, И пейзажи нагоняют печаль. Утром в глаза мои взглянет, Моя Фрау, поправив шаль, И украсит щеки румянец, Что виден даже через вуаль. Ее волосы будут собраны, И немецкий акцент ей к лицу, И обсудим, как по разные стороны, Проживали одну судьбу. Мы пройдем по пустым аллеям, А вокруг нас будет туман, Моя Фрау, я так сожалею, За разлуку и прощаний слова.

Забытые черновики в столе, В них правда превосходит вдвое, Тех слов что краской на стене, Писал в упрек, преследуя былое. В них светом утренней зари, Мной вложена между страниц, Сухих цветов сирень, в пыли, Наброски наших юных лиц. Там все, что вырезали из газет, Событий календарь исписан, Уже давно минувших лет, И ряд каких-то важных чисел. Заперты наглухо знакомые двери, Стол на замок, как море, В нем стихов, не меньше ответов, В них правды действительно вдвое…

Стало холодно у обочины, Жизнь трясу, да сыпет гроши, Нет призвания – небо звездное, Видно Бога я рассмешил. В окнах день, а в подвалах ночь, Бликами слепит луна, От такой судьбы, убежавший прочь, Возвратится, испив горе до дна. Где поля мои, нивы с золотом? Где пожары рассвета страны? Кто пером творит, а кто молотом, Одно дело, да две стороны. Руки черные, пачкают холодом, Несокрушимую, праздную рать, Заморили хорошее голодом, Да оставили так погибать.

Гаснут звезды – снимаю шляпу, Эх, не той стороной луны, Повернулась жизнь с размаху, Гаснут звезды в объятьях зари. Не в пору мне стали ночи, Уж стали слишком длинны, И сбывается, все что пророчили, Про страну мою старики! Шибко друг мой катишься, Озаряя собой все кругом, Солнце не там начинается, И не так уж оно высоко. Примеряю восходы, закаты, Перемен вас изрядный черед, Полу-тьмой на веки объятый, Прославляю Великий народ!

Не тяните из меня клещами, Добрых слов и частых встреч, Я в коробку с золотыми краями, Отдохнуть захотел прилечь. Ваши письма у меня с запозданием, Оказываются в руках, Значит следующее с отчаянием, И молчанием на губах. Осознать недовольство сумею, От чего ж не суметь? Я смогу! Прислушайтесь, слышите – змеи, Пророчат кончину мою. Ах, оставьте меня, и прощайте, Без меня отпразднуйте май, Мне в коробку с золотыми краями, А вы тихо скажете: «Жаль…»

От усталости сомкнет веки, Прислушавшись к стуку колес, Гнутся под снегом ветви, Моих молодых берез. Легким станет дыхание, В тишине вековых могил, Я пишу вам о сострадании, Синевой иссохших чернил. Стелется словно туманом, Жизни моей рассказ, А жизнь не нужна мне даром, Если рядом не будет Вас!

Покосившиеся крыши — Образ деревень, Словно рукописно вышит, Утром – новый день. И сверкает под ногами, Каплями роса, Я стоял под облаками, И пришла гроза. Свистят ветра неистово, Рвут с деревьев лист, В природе все таинственно, Любой ее каприз.

Зерно моих мыслей прими, Голова – удалая мельница! Ты нынче застыла в пыли, Да туман покрывалом стелется. Я позову ветра помогать, Бойкого духом упрямца, Чем по полям ему спать, Зерно молоть, да смеяться! Я оставлю себе лишь ростки, Своей ситцевой памяти, И о жизни с новой строки, И жить так до самой старости!

Мне шептали звезды, может, Говорили, что я бездарный поэт, А для Вас, я остался все тем же, Как и прежде – я декадент. Слетятся черные птицы, их перья, Летят над моей головой, И сбросят кору вековые деревья, Под которыми лежим мы с тобой. Ухмылками заиграют на лицах, улыбки, Что были мне так близки, Я раньше думал – это от скрипки, Болит у них где-то груди. Но музыка здесь не причем, и птицы, И небо над головой, А звезды все так же мерцают и шепчут, Что мы декаденты с тобой.

Там где мои поля, леса, И облака гонимы ветром, Там в деревнях, где бирюза, Покрыла сотни километров… Покрывшись мхом мой старый вяз, В реке пускает корабли, И листья, словно торопясь, По берегу меня вели. Безмолвие чуждо городам, И грусть берет среди проспектов, Я принесу себя полям. Душой открытый для ответов.

Потеряюсь среди страниц, Спи мой молодой поэт, Собирай в небе перья птиц, Вот тебе мой совет. Травы венками пущу по воде, Колосьев коснусь рукой, Деревья силы отдают листве, А я поделюсь с тобой. И мне теперь не надо сна, Дорога уходит в даль, В том королевстве пуста казна, От того и крепчает сталь. Я напишу за тебя все стихи, Про ночь и ясный рассвет, Про страны, что так далеки… Спи мой молодой поэт.

Доведи меня до края, Нашего села, Туча солнце закрывая, Слезы пролила. И под каплями склонились, Травы и листва, Мне наверное приснилось, Что придет зима. За спиной моей ворота, Узелок несу, А дойдя по поворота, Поклонюсь кресту. Нынче в город еду, Не скрывая грусть, Я пройдусь по свету, А затем вернусь.

Эти конверты – без адресов и имен, Целые стопки твоих пожелтевших писем, И на портрете твоем, взгляд устремлен, На свой же браслет – это камни, а может быть бисер. Столетняя мебель не тронута, словно вчера — Мы вместе ее привезли из-за границы, И в доме твоем сентябрь, гоняет листву и ветра, И дневников, по коридору, летают страницы. Здесь все замерло, я впервые пришел проститься, И цветы принес, словно в театр, знакомой актрисе, Что бы в последний раз во всем объясниться, И крупинки слова, от браслета твоего – старый бисер.

Брошу горсть земли, испачкав руки, Трость и шляпу держу у локтя, Не видал я в мире большей скуки, Чем твой равнодушный взгляд. Я с тобою пройду до ворот, И оставлю, а сам ветром прочь, Это мне идти на эшафот, На меня будет капать дождь. Не вздыхай мой друг в разлуке, Все забудется годы спустя, И не знать мне большей скуки, Чем хоронить, терпеливо, – себя.

Он был самый верный слушатель, И единственный мой читатель, Задумчиво, отворяя тяжелую дверь, Наблюдал за солнцем в закате… Перебирал пальцами в такт, Моему голосу тонкие струны, Я помню его черный фрак, И что оба мы – были юны. Я читал стихи как в бреду, Отдавая строкам всю душу, Он сидел напротив в углу, И бред мой внимательно слушал. А когда уходил на долго, Забирая с собой осени листья, Я на стенах, стекла осколком, Правил образ весны, что снится. И до сих пор он самый верный, Мой слушатель, мой верный читатель, Я знаю, что он бессмертный, Он юный, и он мечтатель…

Среди зимы барабанит дождь, Военным маршем поет: «Свергнут вождь! Свергнут вождь!» Барабанит в мое окно. На улицах мокнут газеты, Новостей размывая часть, Человеческие силуэты — Строят новую власть! Вздрогнут стены спокойствия, Мирового масштаба дожди, Нарушают «силуэты» условия, Значит быть разделу страны. Замрет в душе то чувство, Что принес в нее зимний дождь, Присягаю на верность искусству, Отныне Эвтерпа 4  – мой вождь!

Ворошу, как опавшие листья, Свою память, что мне дорога, Словно в ней могли притаиться, Мною прожитые года. Не состарит лицо мое время, И все так же блестят глаза, Моя кожа такой же белой, Осталась, как раньше была. Лишь вокруг постарели деревья, Средь которых я в дождь брожу, И листья гонит осенний ветер, Которые я вновь ворошу…

Чего жалеть июнь, когда дожди? По переулкам в эту морось, наспех, Пройтись, где нету не души, Торжественно и будто маршем. Достоин жалости – промокший кот, Что лижет лапы у дверей подъезда, Ну а июнь, жалеет тот, Который летом был в отъезде. С плечей отряхивая капли, Я у дверей твоих стою давно, Быть может там теплее даже, Встречай теплом меня – июль!

Этой ранней весной, взволнованной, Наблюдаю череду перемен, Словно ею я был поцелован, И охвачен в весенний плен. Ее дымки зеленый ситец, Покрывает собой все вокруг, И сияет на небе месяц, Как далекий и искренний друг. Пусть земля под ногами ручьями, Заплачет от долгой зимы, И молодые деревья корнями, Впитают мои стихи…

Я спрошу у Вас, а вы ответьте, Что такое «искренность души»? И похожа ли она на ветер, Что парит одиноко в степи. Вы молчите, не сказав ни слова, Будто я не в шутку не всерьез, Разговор завел про душу снова, Да про ветер начал свой вопрос. Вы меня понять иль не хотите, Или не встречали той души, Взгляните на колосья, не спешите, Прислушайтесь, что скажут Вам они?