28 октября Санкт-Петербург. Зимний дворец.
— Министр финансов Вышнеградский с докладом к Его Императорскому Величеству! — прозвучал глубокий бархатный бас дворцового служителя.
«Надо же — прямо в опере петь с таким голосом! Или на клиросе…»
Вышнеградский вошел не то чтобы на цыпочках — но с какой то явственной робостью. Не иначе вспомнил как Георгий тут ему учинил правёж насчет вольного обращения с государственными займами…
Дождался милостивого знака — мановения длани хозяина покоев — и устроился в кресле напротив государева стола, придерживая под мышкой солидную кожаную папку с золотым теснением.
— С вашего позволения Ваше Величество — начал он, — я имею честь представить составленный по вашему повелению доклад о положении Франции.
Георгий кивнул — и в самом деле — как только мысль о договоре с Францией перешла из области отвлеченных материй в часть практическую он поручил Ивану Алексеевичу составить доклад по положению Франции — дабы иметь более прочную основу для предложений на будущих переговорах. Вообще-то была мысль поручить эту работу ведомству Гирса — в конце концов кому как не МИДу готовить бумаги по Франции? Но потом подумал что как говорил Алексей Толстой в лице Козьмы Пруткова — «Специалист подобен флюсу — полнота его односторонняя».
А Вышнеградский — хоть и не без грехов — но человек способный увидеть вопрос целиком. Опять же не только чиновник но и человек науки и профессор — даже дважды (а — уже трижды — произведен недавно в почетные профессора Миланского университета).
— Вот — с Вашего позволения, — папка легла на стол.
— Иван Алексеевич, — а вы можете изложить основные выводы? — смерил Георгий взглядом довольно-таки толстую папку.
— Буду рад, хотя то что я сообщу может быть воспринято Вашим Величеством как чрезмерный пессимизм. Государь, — проникновенно продолжил министр. Я не собирался и не собираюсь посягать ни на прерогативы министерства иностранных дел ни тем более — монаршей власти. Я всего лишь, как и распорядились вы — Ваше Императорское Величество — всесторонне изучил современное положение во Франции — в аспекте возможного взаимного интереса.
Но с позиций здравого смысла…я бы ходатайствовал о том чтобы еще раз изучить возможную пользу от союза с Французской Республикой и… соответствующих изменений политики в отношении Берлина.
— Вот как? А можете вы Иван Алексеевич — пояснить что именно вызывает у вас сомнения? Ну хотя бы в самом общем виде?
— Ваше Величество — если в самом общем виде… Как говорил папа Сикст V об Испании в свое время — «С мертвецами не заключают союзов» — развел Вышнеградский руками.
— Вот как? — Георгий недоуменно уставился — именно уставился на министра. Вышнеградский его сумел признаться удивить.
Скажи он к примеру о ненадежности французских политиканов или о том что Франция предпочтет союз с Англией или просто откажется подписывать обязывающий договор… Но вот такая формула поневоле озадачивала.
Затем промелькнула мысль — Вышнеградский имеет обширные связи в кругах заграничных финансовых воротил и через них как то сумел узнать об очередной затее в духе достопамятного Буланже. И тут же пожал мысленно плечами — да хоть вздумай «мусью» вернуть на трон какого-то из родных Бонапарта — он не повторит ошибку Николая Павловича и не станет затевать ссоры из-за имени и титула.
Кто старое помянет… («А кто забудет — тому два!» — вдруг прокомментировал внутренний голос).
— Все-таки, Иван Алексеевич, — потрудитесь разъяснить вашу точку зрения… — сухо осведомился монарх.
— Я не могу утверждать что изучил обстановку во французском государстве до малейших мелочей, но вещи основополагающие знаю смею заверить, хорошо. И всё говорит о том что французское общество и государство, если угодно — сама нация глубоко больны.
И прежде всего то что… французская нация все меньше рожает детей. И совсем скоро покойников станет больше чем младенцев. А солдат — соответственно меньше чем младенцев, — позволил себе пошутить министр. Вот простая статистика.
Если в одна тысяча восемьсот пятьдесят первом году население Франции достигло тридцати шести миллионов то в минувшие сорок лет оно выросло лишь до тридцати семи миллионов и девятисот тысяч человек.
Но это был рост населения Франции, но не арифметически числа французов.
В 1851 году — за два года до Крымской войны в стране постоянно проживала ровно триста восемьдесят одна тысяча иностранцев, а к 1881 г. их число увеличилось более чем в три раза — до миллиона ста тридцати тысяч человек. Впрочем, де факто иностранцев гораздо больше, поскольку многие из них уже перешли во французское подданство.
Скажем — еще в одна тысяча восемьсот семьдесят первом году по декрету министра внутренних дел Кремье все евреи, проживавшие в североафриканских колониях Франции, получили французское гражданство.
А не так давно — в связи со столетним юбилеем взятия Бастилии натурализация была облегчена и число граждан Франции увеличилась почти на миллион человек.
Однако должен вам сказать — это не из за доброты и гуманизма властей — а своего рода нужда — пусть и выдаваемая за добродетель. Но даже в этом положении Франция не может обойтись без чужеземцев.
Рудные шахты севера республики и и вблизи Па-де-Кале процветают благодаря полякам; Нормандия и побережье Средиземного моря не брезгуют трудом китайцев; стекольные заводы в Бордо эксплуатируют негров; железные рудники в местности Брие — итальянцев; лионское шелкоткачество все чаще пользуется трудом греков; джутовая и лесная промышленность в Пиренеях и близлежащих областях держатся на испанцах. А почти все сезонные рабочие севера Франции — бельгийцы.
Вот если угодно главное что касается французских дел — французы стали вымирать.
К наступившему одна тысяча восемьсот девяностому году, — резюмировал Вышнеградский, — в пятидесяти департаментах из восьмидесяти семи, составляющих нынешнюю Французскую Республику, число смертей превышало число рождений — и в ближайшее время на очереди еще около двух десятков департаментов…
Властители Третьей республики заклинают — революция де не должна возвращаться, — на лице Вышнеградского мелькнуло что — то похожее на издевательскую насмешку, — и весьма вероятно она и не вернется — ибо старики и вырожденцы переворотов не свершают да и на что другое мало годятся…
Таковы дела Франции. В то же время ее противник — Германская империя совсем напротив — растет и экономически, и численно и что не менее важно — морально…
Если сравнить рождаемость во Франции и Германии то мы увидим как рождаемость во Франции падает а у Германии растет.
Так например рождаемость во Франции в 1872 году составила 500 тысяч человек, в 1882 году 460 000 человек и в 1889 году 445 тысяч человек.
В Германии же соответственно 770 тысяч, 840 тысяч и 930 тысяч.
В 1871 году к моменту объединения ее гением Бисмарка, население Германии насчитывало сорок с лишним миллионов человек — а сейчас — уже пятьдесят пять без малого миллионов. Этот рост мог бы быть еще больше, если бы не значительная эмиграция.
— Она так значительна? В самом деле? Получается что через 20 лет Франция в войне 1 на 1 против Германии обречена на разгром и это с учетом эмиграции — невольно удивился Георгий.
— Только в обе Америки и только с момента создания Империи кайзера уехало примерно три миллиона немцев. Не удивительно, что немцы с высокомерным презрением смотрят на «выродившихся» французов…
— Что же — французы вскорости начнут завозить негров и магрибинцев? — невольно прищурился монарх.
— Ну возможно это будет и не так скоро — тем более пока что есть бельгийцы и поляки.
Так или иначе — в Германии больше людей и их число и растет, а во Франции падает — хотя как хочется отметить — народное благосостояние если и различается то незначительно…
Однако военные расходы стороны несут в общем равные. До 1883 года армия Франции даже превосходила германскую в размере 423 тысячи против 406 тысяч, а военный бюджет был больше чем у Германии за период 1871-86 на 1,5 миллиарда франков.
С 1886 года Германия начала наращивать свой военный бюджет и сейчас не уступает Франции.
— Я как вы знаете не раз бывал во Франции и Германии — причем по деловым вопросам, а не на Пляс-Пигаль и в Баден-Бадене — как наши с позволения сказать салонные витии, — насмешка на этот раз была неприкрытой, но лишь слегка, как это уместно в деловой беседе.
И я видел и Рур и Саар — там и там рабочий люд не роскошествует — хотя до английских пауперов им есть куда падать.
И тем не менее французский рабочий и работает хуже и живет грязнее немецкого — с Вашего позволения во многих смыслах грязнее — я ознакомился с разной статистикой — включая статистику распространения сифилиса в республике. Удручающие тенденции…
— Но что же стало причиной столь грустного положения? — Георгий был искренне удивлен. Ни о чем таком он не и не подозревал — разве что еще в отрочестве запомнил фразу из учебника военной истории, мол после Наполеона и его войн, средний рост француза стал меньше на два с гаком вершка да так до сих пор и не вернулся к дореволюционному.
— Проще всего искать причины в истощении сил нации из за пережитых Францией за прошедшее столетие смут и потрясений, — словно в раздумье продолжил Вышнеградский.
За это время во Франции произошли три революции, трижды реставрировалась монархия, сменилось три династии, провозглашены две республики. А в войнах пало три миллиона здоровых мужчин. Однако ведь в войнах Бонапарта погибали и русские, и немцы, и австрийцы… Но ей же ей — уж на что а на малодетность и нехватку народа России матушке не приходится жаловаться.
Причиной упадка кроме гибели стольких людей и бедствий является и гибель в войнах и смутах морали. Да Георгий Александрович — гибель морали — и частной и общественной.
Продажность политиков — продажность открытая, лживость общественных учреждений — вошедшая в привычку ложь политиков не исполняющих обещаний…
Перефразируя британского сочинителя Теккерея — мы видим какую-то неслыханную «ярмарку лжи». От лжи мсье Тьера обещавшего амнистию коммунарам семьдесят первого года и сочувствовавшим им и не исполнившего до лжи маршала Мак Магона обещавшего верность республике и плетущего заговоры… Ну депутаты лгущие электорам с трибуны — и с лёгкостью отрекающиеся от лживых обещаний как их не было — это почти привычно и никого не дивит. Вот что такое Франция ныне — что признают и ее высшие чиновники и философы. Как в прошлом году ответил в газете знаменитый писатель Эрнест Ренан одному из своих патриотичных читателей: «Молодой человек, Франция умирает, не тревожьте ее агонии».
Ну и то же касается граждан республики — последние слова были выделены глухой но все ж явственной иронией… Как говорили древние мудрецы — «Что вверху то и внизу».
Совершенно невообразимый разврат — причем и в так называемых приличных кругах; проституция тайная и явная, женская и мужская… Производство искусственных выкидышей стало почти легальным — несмотря на законы… Содомия не только уже почти сто лет не преследуется по суду но что куда хуже — узаконена в общественном мнении.
Рим эпохи упадка накануне завоевания варварами! — не сдержавшись воскликнул Вышнеградский.
— Кроме того — это особенность тамошней политико-экономической системы — как не так давно объяснял мне один смышлёный профессор Сорбонны. Если немецкий капитал — это капитал фабрично-заводской, а британский — торговый, то французский — банковский. Из чего в сочетании с моральными проблемами проистекает одна особенность — люди имеющие доход все чаще вкладывают его не в дело и тем боле не в семью а в рентные бумаги.
Откладывают, скопидомничают, отказывают себе во всем, предпочитают не тратится на семью — кокотки мол обходятся дешевле — как выразился все тот же профессор, — или не заводить детей в браке, — чтобы в старости жить на ренту. К слову — случись новый биржевой кризис — аналогичный скажем пятьдесят первому году, — в Вышнеградском явно взял верх профессор, — властям республики придётся иметь дело с сонмом людей потерявших все с обесцениванием этих бумаг.
Люди ведь жертвуют по сути всю жизнь ради облигаций и купонов обещающих спокойную старость.
…Вывод из этих по сути очевидных вещей довольно невеселый — Франция глубоко хотя и не явно больна и не видно ни лекарей ни лекарства.
— Но всё же, — отчего? — в голосе Георгия проскользнула растерянность.
— Думается, таковы последствия от пришествия разнузданной свободы — когда общество не сумело выработать в себе способностей к самоограничению и стало подобным пьянице дорвавшемуся до винного погреба! — Вышнеградский озабоченно вздохнул. Воистину все по Святому Иоанну — о блуднице что упоила вином своим народы…
— Извините Государь — спохватился министр. Но эти рассуждения — не отвлеченное морализаторство. А всего лишь попытка понять — насколько нам будет полезен союз с этой страной.
Я не смею давать категорических советов Вашему Императорскому Величеству относительно союза со страной чьи перспективы обрисовывает не фантазия а уже сухая математика — коя в отличие от философии и политической экономии, — Вышнеградский снова позволил себе улыбнуться («Никак в Бунге метишь?» — прикинул Георгий) — наука точная.
Я лишь постарался наилучшим образом выполнить Ваше поручение…
Георгий задумался, еще не приведя впечатления от услышанного в порядок…
Франция — эталон европейской цивилизации… Мощные и красивые корабли на морях. Обширнейшие колонии от Тонкина до Гвианы — половина Африки если не больше… Наука — во многих направлениях непревзойденная в мире. Заводы, университеты, железные дороги и океанские пароходы. Блистательный Париж — законодатель мод что в одежде что в мыслях.
Всеобщее избирательное право, свободная пресса и свободная личность.
А на деле — все это — видимость подточенная невидимой чахоткой или канцером?
«Выходит так, что именно от подобного спас матушку-Россию мой прадед, когда расстрелял картечью тех глупцов на Сенатской?» — вдруг подумал Георгий.
Вслух же сказал:
— А все же — каково ваше мнение о возможном союзе между Российской империей и Парижем при вышеизложенных вами обстоятельствах?
— Я полагаю, Государь, что господину Гирсу и вообще верховной власти следует приложить все усилия для того чтобы обеспечить мир с Германской империей, — с оттенком печали констатировал Вышнеградский.
— Что ж — благодарю вас, Алексей Сергеевич. Вы проделали большую полезную работу — вы можете быть свободным. Позже я ознакомлюсь с вашим докладом подробнее.
Оставшись один Георгий некоторое время размышлял — и о Франции и что куда важнее — о России. На память вдруг пришла фраза нелюбимого и осмеиваемого и современниками и позднейшими «свободомыслящими» графа Уварова — «Если мне суждено отдалить Россию на пятьдесят лет от того что готовят ей теории я умру спокойно».
Бедная Франция — вспомнил он Шарля Луи…О бедная, несчастная Франция!
Впрочем — это высокая теория. Что делать французам пусть думают французы а императору всероссийскому и своих забот хватает…
И на лист бумаги легла первая карандашная строка.
«Три ми…» Он задумался, зачеркнул начатое, и решительно вывел «Пять миллиардов франков…»
Но где же взять еще денег?
* * *
Следующим явился морской министр — как гласил журнал посещений — «С докладом на высочайшее имя об исполнении поручений Е.И.В.
— Ваше Величество, — возник вопрос относительно новых кораблей, — сообщил Чихачев.
Французское правительство дало добро на покупку аварийного «Кэтлогона» и в ближайшее время его отбуксируют на Гаврскую верфь «Форш э Шантье» для проведения ремонта. Ориентировочно мы его получим в конце 1893 года.
По французскому броненосцу. Полагаю после анализа документов присланных верфью не торопиться с закладкой отложив примерно ее на год и дождаться во-первых, налаживания выпуска гарвеевской брони на французских заводах; во-вторых, не допустить ситуации когда французы будут на нашем корабле экспериментировать с целью обкатки новинок, а дождаться пока их Морское министерство не утвердит окончательно проект «Жорегиберри» и опираясь на него скорректировав под наши требования, далее строить уже имея чертежи корабля.
Пока мы можем занять французов согласованием штабных и жилых помещений флагмана Вашего величества; в — третьих нет смысла иметь корпус не имея артиллерии, Шнейдер гарантирует орудия к 1894 году и первые стволы мы видимо получим примерно летом 1894 года.
Поэтому закладка корабля в конце 1891 является оптимальной.
По учебным кораблям и броненосцу береговой обороны.
Наш атташе во Франции ознакомился с проектом и строящимися кораблями и прислал положительное заключение, с которым также согласен МТК с условием замены котлов на водотрубные котлы Лаганя с сохранением двух огнетрубных котлов для стояночных нужд и подогрева воды. Это позволит увеличить скорость кораблей до 18 узлов.
Считаю эти корабли полезными и нужными для Российского флота.
И к нам обратился Армстронг.
— Золото почуял, — Георгий улыбнулся эдакой шустрости англичан, — отщипнуть деньжат хотят.
— Очевидно, Ваше Величество, — согласился Чихачев, — он предлагает проект малого в 1600 тонн водоизмещения бронепалубного крейсера с вооружением в 6 скорострельных 120 мм орудий и скоростью 20 узлов. Аналогичный корабль он сейчас строит для Бразилии.
Я взял на себя смелость затребовать модель и чертежи, — из портфеля Чихачев достал модель корабля, — чертежи в МТК, а модель вот на рассмотрение Вашего величества.
— Щенок, а не крейсер, — при взгляде на модель Георгию вспомнились две сучки эрделя, которых намедни принес Кутепов (он так смешно извинялся за недогляд и непростительную ошибку, каковую он допустил не позаботившись о щенках для Его величества заранее. Был обласкан и отправлен обнадеженным, благо маме последние рыбалки очень понравились).
— Щенок, но кусачий, — позволил себе уточнить министр, — шесть скорострельных 120 мм орудий позволяют ему бороться с любым бронепалубным крейсером Китая или Японии. Я позволил себе связаться с герцогом Орлеанским, он заверил меня в том что он может оплатить корабль в счет депозитарных процентов с тех средств, каковые он депонировал у себя в банке. Получим мы его в 1894 году.
— Если дело обстоит так, то у меня возражений нет, заказывайте, — согласился с очевидным Георгий.
Теперь по Крампу, — начал докладывать Чихачев, — 17 октября им произведена закладка Броненосца «Первенец». От американского броненосца он отличается следующими данными:.
Первое. Мы потребовали увеличить длину корабля на 6 метров с одновременным незначительным увеличением ширины, соответственно с учетом прочих изменений водоизмещение корабля достигло 11600 тонн.
Второе. По решению МТК на нем будут установлены новейшие американские водотрубные котлы Бельвиля в количестве 14 единиц и 2 огнетрубных котла шотландского типа для стояночных нужд и подогрева воды, что должно привести к увеличению мощности и к снижению потребления угля.
Третье. По проекту на нем должны быть установлены пушки калибром 330 мм. МТК и я читаем что для Дальнего Востока достаточны пушки калибра 254 мм, каковые мы получим от Франции в 1894 году. Соответствующие изменения в проекте Крамп сделает.
Четвертое. На корабле будет установлена сталеникелевая броня Беттлхейм стил, 300 мм которой эквивалентны по английским данным 210 мм гарвеевской брони. На корабле будет установлен главный пояс толщиной 300 мм сталеникелевой брони высотой 2,5 м, в окончаниях пояс будет толщиной 150 мм. За счет уменьшения главного пояса с 406 до 300 мм мы установим второй пояс шириной 2,5 м и толщиной 150 мм, что с учетом высоты надводного борта 3,5 м дает более полное бронирование борта корабля.
19 октября Крамп заложил броненосный крейсер для Тихого Океана «Муравьев-Амурский», проект также переработан с целью улучшить бронезащиту корабля.
У него начата постройка третьего стапеля и в будущем году он планирует построить еще два стапеля с целью полного выполнения как нашего заказа для Балтийского флота, так и заказа флота САСШ.
А подписание договора с ним по строительству кораблей для Тихого Океана у нас назначено на 4 ноября. Поэтому он просит предоставить ему гарантию министерства финансов на корабли для Балтийского флота. Прошу дать соответствующее указание Ивану Алексеевичу.
Георгий не сдержал злой гримасы.
Но потом вдруг с усмешкой покачал головой.
— А твердят что американцы — очень деловые люди. Русский промышленник бы за такой заказ поклоны бил на коленях — так что паркет трещал! Или он вообразил что император всероссийский его надует?
Что до гарантий — сообщите ему, что он получит даже Нашу личную гарантию — при условии если также лично прибудет в Российскую империю — заодно и обговорим все вопросы касающиеся договора по Балтийскому флоту по той же артиллерии и новых заказов в будущем.
— Будет исполнено сегодня же… — Чихачев похоже был в легком недоумении но старался не подавать виду.
Следующим посетителем должен был стать Кауфман — по неслужебному делу как гласила запись. Это само собой было интересным — у генерала — и неслужебное дело!
Зимний дворец. Служебные покои. За два дня до того.
Веронике показалось, будто сердце ее замерло на мгновение. Затем, набравшись мужества, она еле слышно переспросила.
— Боюсь, что я не совсем правильно поняла вас, Александр Александрович… Или не расслышала?
Здесь в маленьком зале неподалеку от прохода в кухмистерскую часть они были одни. Вероника как раз отправилась позавтракать — и надо думать хорошо знающий дворцовый распорядок и привычки фрейлины Кауфман заранее ее поджидал.
— Нет — вы все верно расслышали — моя дорогая! Я хочу чтобы вы стали моей женой.
Она не сразу нашлась с ответом, чувствуя, что ее бьет дрожь.
— Выходите за меня замуж, милая Вероника, и я сделаю вас счастливой!
— Я не должна вас слушать, мне лучше уйти Александр Александрович, — забормотала Вероника. Потом вдруг встрепенулась. Ну как она могла не понять?!
— Скажите — это ведь Георгий Александрович вас попросил? Хотела сказать — «вам приказал» — но в последний момент передумала — зачем лишний раз унижать этого человека — даже если правда: генерал ведь не виноват ни в чем.
— Нет Вероника — ОН не знает…
— То есть как?? — она не сдержала громкий возглас. Но тогда… ради чего? Тут надо сказать она весьма удивилась: если ее Государь и повелитель не знает о намерении Кауфмана, то его поступок может вызвать нешуточный гнев молодого монарха. Конечно не ссылка и разжалование как в прежние времена — но вероятна отставка и конец карьеры — блистательной и хорошо начавшейся — завидной… для небогатого и неродовитого дворянина особенно. Ему под стать дочь министра или миллионщика. А она… Хорошо если отец выделит какое-то приданое… — невпопад промелькнуло у неё.
— Ради чего тогда? — повторила она.
— Ради вас Вероника Антоновна… Ибо я люблю вас — люблю — с тех пор как смею это делать — ибо Государь ныне женат.
Вероника грустно покачала головой про себя. При дворе она недолго близко и не с кем кроме Ольги да Алины (то есть уже — княгини Орбели) — не сошлась. Но отлично знала, что прежние цари держали фавориток и при живых женах… Конечно — батюшка Георгия был не таков — но вряд ли у покойного императоры до женитьбы был такой вот Охотничий домик. «С чем в люльку с тем и в могилку!» — любил повторять её отец слыша от знакомых — о ком-то — мол вырастет и остепениться.
Кауфман между тем пребывал в некоторой растерянности. Он хотел рассказать этой женщине всё — как начал вдруг всё чаще вспоминать о ней; как гнал от себя мысли неподобающие верному слуге монарха и ругал себя за них самыми непристойными выражениями; как после свадьбы императора подумал вдруг что может надеяться… Но ощутил что не может подобрать слов — словно юнец на первом свидании.
— Вероника… соглашайтесь! — сказал он вместо этого, постаравшись придать голосу подобающую генералу твердость.
— Это… не правильно, — попыталась возразить она; пробормотала, словно разговаривая сама с собой:
— Почему же нет? — спросил Кауфман.
— Но мы… не можем… Мы не должны!
— Но почему же? — мягко и настойчиво осведомился он.
— Зачем я вам! — растерянно помотала на головой.
— Неужели это так трудно понять? Вы — самая красивая женщина, которую я встречал в своей жизни, еще вы самая умная, самая восхитительная и самая добрая.
— Вы не должны так говорить, — всхлипнула Вероника. Это… не правильно, не правильно!
— Любовь приходит и становится всем, о чем и мечтают и на что надеются всю свою жизнь. И ее не интересует — что люди думают о ее правильности. Увидев, как вздрогнула Вероника, он тихо добавил:
— И именно этой любовью я полюбил вас.
— Александр Александрович… — печально произнесла Вероника. Я … вы прекрасно знаете кто я такая и какое место занимала при дворе.
— Вы та, которая была дорога моему императору! — отчеканил Кауфман.
— Можете называть это так, если вам угодно… («Дорога?» Двадцать тысяч рублей положенных на ее имя Вдовствующей императрицей и в самом деле — хорошая цена!)
— Я соблазненная и брошенная женщина — и мать незаконнорожденного ребенка… («Бедная моя Аглаша — ты вырастишь — и как я тебе объясню, почему у других девочек есть папа а у тебя — нет?») Оттого я собственно и оказалась… вместе с госпожой фон Мес… и другими. Даже если мой… муж лгал и брак законен — тем хуже для меня: ибо я в таком случае еще и неверная жена, которой при разводе полагается семь лет покаяния до нового замужества.
— Вы — жертва мерзавца растоптавшего вашу любовь! — воскликнул он. Вероника Антоновна — доверьтесь мне — и все решиться. У вас будет муж — муж перед Богом и людьми а у вашей дочери — отец!
— Вас назначают в Святейший Синод? — не сдержалась она чтоб не уколоть собеседника.
— Нет — он ничуть не обиделся — но смею думать мое слово что-то значит для господина Победоносцева — который хоть уже и не глава Синода но имеет там немалый вес. Вероника — решайтесь…
Она смотрела на этого не по-немецки темноволосого красавца-мужчину в расцвете лет — как ей было известно — предмет тайных воздыханий многих дам познатнее её да и побогаче. Стоит ей сказать только слово и…
И ей придется ложиться с ним в постель и подчиняться его желанию — месяц, год, всю жизнь… Рожать ему детей. Терпеть его капризы и лишь смиренно опускать глаза в ответ на грубость… И молчать если он попрекнет ее прошлым — ибо нечего возразить. Но… — вдруг зашептал тихий вкрадчивый голосок — разве ты одна такая в мире? Сколько девиц выходят замуж сосватанные матушками-тетушками за тех, кого иногда толком и не видели? И живут долго и счастливо. Вот ты вышла замуж по большой любви — как оно — славно получилось?
А еще вспомнился — как будто вчера — последний день перед отъездом в Петербург. За окном — прибитая первым снегом ржаво-бурая листва поздней осени… В мезонине звенит беспорядочным перебором струн гитара… Гитара цыганская — мамина, а вот играет отец — выпив с горя.
Сама же Аглая Гурьевна молча глядя исподлобья следила за тем, как Вероника собирала вещи…
— Был бы кто другой — прокляла! — вдруг хрипло выдала мать. Потаскухи да гулящие в моем роду случались — не без того. А вот продажных не было. Прабабка твоя пана знатного по мордасам кошелем с червонцами отходила который он ей за пазуху сунул. Дед твой — мой отец — купца венгерского мало на нож не насадил когда он меня в тринадцать лет купить хотел… Я отчего ведь простила тебя, пустоголовую: любила ты этого своего Амнеподиста — шута горохового. А от любви, известно, ума решаются — и люди тебя куда побашковитее! Но… здесь дело другое — это царь русский. Царь он от Бога… Не от цыганского — Дуввеля или еще какого — от Бога Живого… Царь русский нас когда-то вольными людьми сделал — а в Валахии еще при моем отце рома рабами были! Долг на всех людях нашей крови перед царями. Так что — не осрами! Может и будет еще с тебя толк — во дворцах тоже люди живут… — непонятно закончила она и вдруг крепко расцеловала — перекрестив.
— Вероника…
— Да… — коротко бросила она шагая как с обрыва в омут.
— Вы хотите сказать… — даже пошатнулся Кауфман.
— Да — Александр Александрович… — ее душили слезы но она изо всех сил старалась не подавать виду.
Она хотела было добавить что то вроде — «Я не обещаю вас любить, но буду вам верна…» Но тут перед внутренним взором ее снова возникли грозные очи матушки:.
«В ноги падай, дура — и благодари!»
— Я… постараюсь чтобы вы не пожалели о своем выборе! — вместо этого произнесла она.
А сейчас — простите — но я хочу побыть одна…
…Вероника не помнила как вернулась в свои покои.
Она пыталась ни о чем не думать, но мысли как назло переполняли ее — так что ощущалась боль в висках. Присев на узкую — по одному когда то установленному для фрейлин двора образцу «девичью» кровать она тут же вскочила и принялась мерить шагами свою комнату. Она все пыталась успокоиться и подавить в себе новое вспыхнувшее чувство, название которому не могла дать.
Она прощалась.
Никогда больше…
Сейчас исчезали умирали ее мечты — в которых она не призналась бы никому — которые и от себя то таила…
Никогда больше…
…Его теплые руки на её плечах… Его дыхание рядом… Его ладонь на бедре…
Мечты быть с Ним — любовницей, фавориткой, женщиной с которой удовлетворяют томление в чреслах — но быть С НИМ — и плевать о чем говорят за спиной.
— Только бы Ты всегда был рядом…
Дети — его дети которые у неё могли быть — как есть дети от балерин и купчих у его дядьев…
Никогда больше…
— Будь счастлив, мой царь! — прошептала она и разрыдалась.
* * *
— Ваше императорское величество, — прошу вас подписать…
Георгий слегка опешил — неужели отставка? И кто — Кауфман!
Однако виду не подал и принялся изучать рапорт словно забыв о вытянувшемся перед ним генерале.
Так — рапорт о разрешение вступить в брак…
— Извините — Александр Александрович — но почему я? Обычно такое разрешение дает полковой командир.
Но… Государь — вы мой непосредственный начальник…
— Боже мой! — рассмеялся Георгий (вот лыко в строку — вчера как раз изучал проект новой редакции армейского устава). Вот от вас уж не ожидал такого упущения! В воинском отношении ваш начальник — насколько я понимаю командир лейб-конвоя — господин Шереметьев…
— Никак нет Ваше Императорское Величество. Личная охрана императора коей имею честь заведовать, не входит в лейб-конвой.
— Разве?
— Так точно — не входит.
— А кто ее непосредственный начальник в таком случае?
— Прошу прощения — ее начальник я. По команде выше меня нет должностного лица — кроме Вас. И подписать рапорт самому себе я не имею возможности как по форме так и по здравому рассуждению…
— Ну да — вспомнил Георгий — Черевин тоже свои семейные дела и прочие дела улаживал через отца.
— Ну-с… — и кто же ваша избранница — Александр Александрович?
И напрягся — лицо Кауфман вдруг стало каким то по особенному неподвижным и напряженным…
Черт — неужто это какая-нибудь балерина или дочь — а то и не приведи Боже — вдова купца первой гильдии?
— Прошу меня простить если случайно вызвал ваше недовольство, но я хочу вступить в брак с госпожой Вероникой Романовной Антоновой.
Георгий молча переваривал услышанное — и что то в выражении глаз начальника охраны подсказало ему что на этот раз уже его лицо не вызывает восторга у подчиненного.
А затем в голову сам собой пришел ответ — Кауфман как доносили (всегда есть желающие «довести до сведения») несколько раз жаловался на усталость и расстроенные нервы. Быть может он просто хочет таким способом уйти с оказавшейся столь тяжелой службы не показав слабости? Нет — вздор — не тот человек генерал…
— Александр Александрович — я признаться не ожидал… — наконец осведомился Георгий (В конце концов — пусть Кауфман сам и объяснит! Нет — ну каковы — что он, что Вероника! А он то думал что знает обоих!)
— Ваше Величество… — Кауфман был сама растерянность. После вашего августейшего бракосочетания я счел что… Прошу вас не гневаться если…
— Постойте, — отмахнулся Георгий. Просто хочется знать — вы намерены это сделать оттого что хотите видеть фрейлину Двора Антонову своей супругой или чтобы… слова «угодить вашему царю?» он решил не произносить — еще по какой то причине?.
— Государь, я люблю эту женщину, и она и только она составит мне счастье… — негромко ответил Кауфман — и истовая убежденность звучала в голосе этого служаки-педанта. Но следующая мысль осталась невысказанной генералом в силу крайней неуместности — она даже по своему ужаснула начальника охраны императора. Звучала она так: Вероника была бы прекрасной супругой и для государя всероссийского.
— Прошу прощения, Александр Александрович — а… ваша будущая невеста согласна?
— Разве я осмелился бы беспокоить Вас, Государь, в противном случае? — Кауфман даже кажется слегка обиделся.
Георгий думал ровно минуту три секунды — если верить часам на стене.
На одной чаше весов — просьба одного из тех в ком царь не сомневался ни на йоту… На другой — а собственно что на другой? Ревность? Какая к дьяволу ревность?! Великосветские правила и приличия? Еще не хватало Ему обращать на это внимание! Ну что еще… Да ничего!
И начертав на лежащем перед ним листе ин кварто старообразное «Быть по сему» протянул рапорт Кауфману.
Тот пробежал его глазами и молча поклонился.
— Да — что касается вашей дальнейшей службы… — добавил Георгий, потратив еще секунд десять на то чтобы сформулировать мысль. Я полагаю что хотя в Нашей гвардии и приняты некоторые правила касающиеся избранниц офицеров — но они есть по сути лишь обычаи а не законы — и допускают соответственно — исключение. Тем более как вы сами отметили — вы являетесь в какой-то мере сами себе командиром и офицерским собранием. Ну-с и — считайте себя в отпуске по случаю свадьбы — вам хватит двум месяцев надеюсь?
— Так точно, — сглотнув, сообщил Кауфман. И только сейчас Георгий увидел как тот волнуется.
— Разве что решите кому сдать дела…
— Осмелюсь доложить, — вздохнул Кауфман — полагаю что господин полковник Ширинкин вполне сможет надлежащим образом руководить Вашей охраной… на время моего отсутствия.
— Вот ему и сообщите. А пока что — он вырвал из записной книжке листок и что-то чиркнул — это записка для господина обер-прокурора Синода — чтобы он разрешил те формальности что могут возникнуть… в связи с вашим бракосочетанием.
Когда за Кауфманом закрылась дверь Георгий некоторое время просидел переваривая ситуацию.
И вдруг довольно улыбнулся.
Надо будет ему преподнести подарок к свадьбе (Ему — не Веронике — для нее любой подарок будет оскорблением — причём нанесённым и ей и ее мужу).
Как его вознаградить? Орден? Нет — ордена даются за заслуги. По заслугам Кауфману орден может быть и (да нет — точно) положен — но не к свадьбе — это решим погодя. В чин произвести — и так за два года из ротмистров в генералы. Имение? Не дарят давно имений… Ну конечно, — царь чуть не хлопнул в ладоши. Титул! Барон Кауфман — плохо ли звучит? Нет уж — барона вон Гинзбург имеет, а у австрияков его купить можно. Граф — самое подходящее.
«Все таки все хорошо закончилось! Куда хуже было бы если б Александра Александровича угораздило влюбиться в Ольгу!»