Глава первая
Лена проснулась, как всегда, в восемь. Выходной день тем и хорош, что позволяет нежиться в постели сколь угодно долго, но пряный запах корицы, просочившийся сквозь дверь, не оставлял для этого никаких шансов. Накинув лёгкий сиреневый халатик, который Лена на французский манер называла — пеньюаром, девушка отправилась в ванную комнату. Проходя мимо кухни, она услышала призывный голос отца:
— Лёха, пора завтракать.
Этим мальчишечьим именем отец звал её с самого рождения. Как и все мужчины, Аркадий Викторович мечтал о сыне, но первой на свет появилась девочка — старшая сестра Лены. Счастливый папаша в качестве подарка преподнёс жене духи «Светлана», девочку назвали Светой. Вторым на свет должен был появиться мальчик, во всяком случае, все приметы указывали именно на это. Евгения Анатольевна перехаживала беременность. Срок вышел ещё в марте, но торчащий вверх огурцом живот продолжал расти. Все родственники однозначно решили, что будет мальчик, но ошиблись — снова родилась девочка. По дороге в роддом Аркадий Викторович купил шоколадку «Алёнка», дочку так и решили назвать. В ЗАГСе записывать в свидетельство о рождении имя Алёна отказались, сославшись на то, что такого имени не существует и девочку записали, как Елена.
После рождения второго ребёнка супруги решили больше попыток родить наследника не делать. Тем более, что и наследства особого у них не было.
Маленькая Лена стала любимицей отца. Он брал девочку с собой на рыбалку и футбольные матчи и звал её, не иначе как, Лёха. Девочка отвечала отцу взаимностью и, когда настырные гости задавали глупый вопрос: «А кого ты, Леночка, больше любишь? Маму или папу?» — всегда с уверенностью отвечала: — «Я папина кловь».
Кухня была залита ярким солнцем. Евгения Анатольевна поставила на стол большое блюдо, доверху наполненное аккуратно сложенными, в виде конверта, плациндами. Этому молдавскому блюду Евгению Анатольевну научила её мать, которая была родом из маленького, но очень красивого города Бендеры, расположенного на одном из берегов реки Днестр. Когда-то бабушка Лены работала кухаркой в доме зажиточного молдавского крестьянина и научилась готовить из самых обычных продуктов блюда, о которых все говорили — «пальчики оближешь».
Евгения Анатольевна была знатной хозяйкой, готовила она всегда медленно и с любовью, поэтому и блюда получались необыкновенно вкусными.
— На этот раз я добавила к яблокам и корице немного алычи вместо лимона.
— Кажется, я сейчас подавлюсь собственной слюной. — Аркадий Викторович торопливо разливал крепко заваренный чай по чашкам.
Эти чашки были куплены Леной с первых в её жизни самостоятельно заработанных денег в трудовом лагере. Четыре одинаковые по форме чашки имели различный рисунок, и каждый из членов семьи выбрал себе то изображение, которое ему нравилось больше. Кружку отца украшала лилового цвета слива, мама выбрала себе яблоко, у старшей сестры была чашка с клубничкой, а Лене досталась с вишенкой.
Шесть лет назад Светлана вышла замуж за статного красавца брюнета — военного лётчика и уехала скитаться с ним по белу свету. На следующий день после отъезда сестры Лена, стараясь достать свою чашку с сушильной полки, нечаянно задела соседнюю кружку. Чашка с клубничкой упала и, ударившись об пол, разлетелась на мелкие осколки.
— Ну вот, одна уже откололась, — с грустью в голосе произнесла Евгения Анатольевна.
Лена присела, чтобы собрать осколки и вдруг разрыдалась. Раньше она не знала, как это больно — расставаться с близким человеком. Сколько она себя помнила, сестра всегда была рядом. Они вместе ложились спать, вместе вставали и шли в школу. Ребята во дворе подшучивали над сестрой, называя Лену её «хвостиком». И это действительно было так. Куда бы ни шла Света, маленькая Алёнка всегда бежала за ней следом. И только, когда за красавицей Светланой стали ухаживать молодые люди, сестрёнке пришлось смириться с положением вещей. Каждый раз, когда старшая сестра уходила на свидания, Лена усаживалась на подоконник и смотрела ей вслед, как верная собачонка.
— Ну что? Вы нашли наконец своего преступника? — голос отца прервал воспоминания девушки.
— Нашли. Вернее он сам нашёлся.
Добавленная в начинку алыча оттеняла вкус яблок и в букете с корицей оставляла неповторимое послевкусие. Лена уплетала пышущие жаром плацинды за обе щеки и не могла остановиться.
— Что-то голос у тебя не очень довольный? — пытливо глядя на дочь, спросил Аркадий Викторович.
— Даже не знаю, вроде всё очевидно, есть чистосердечное признание, но на душе у меня как-то неспокойно, будто нас обманули. — Лена отложила недоеденный кусок плацинды, чувствуя, что вместить его в себя полностью всё равно не удастся.
— Отдохнуть тебе надо, доченька. — Мягкая тёплая ладонь матери нежно коснулась головы дочери. — А сходи-ка ты в картинную галерею, там Глазунов выставляется.
Живопись Лена любила. Не то чтобы она хорошо в ней разбиралась, но творчество с малых лет притягивало её. И не только творчество. Сначала был спорт. В первом классе дядя Коля — спортсмен и физкультурник записал девочку в секцию по плаванию. С самого первого занятия тренер заставлял ребятишек, свернувшись калачиком, нырять под воду. Лена не умела плавать и страшно боялась утонуть, поэтому через месяц начала прогуливать тренировки, а потом забросила занятия вообще.
За короткий период Лена Рязанцева перепробовала многое: гимнастику, настольный теннис и даже почти год посещала секцию по волейболу. Но просидев на скамейке запасных все соревнования, поняла, что олимпийской чемпионкой ей всё равно не стать и ушла из спорта. Скучать без дела не пришлось, старшая сестра записала её в кружок народных танцев, в котором сама занималась уже долгое время.
Танцы Лене нравились, но как только она достигла в них определённого уровня, ей стало неинтересно. Так было всегда, девочка вмиг увлекалась, но так же быстро остывала, как только у неё что-то начинало получаться.
Но одна её мечта всё же сбылась. Лена мечтала о фортепьяно. В музыкальную школу поступить не удалось, но, несмотря на это, родители купили ей настоящий инструмент. Красивое лакированное фортепьяно «Терция» белорусского производства поставили в комнате родителей и пригласили репетитора — девушку Надю, которая жила этажом выше. Так музыка стала для Лены главным удовольствием в жизни.
Белые стены картинной галереи были увешаны масштабными по размеру полотнами, с каждой из которых на Лену смотрели сотни глаз. Девушка остановилась перед самым большим полотном с изображением людей, которые, так или иначе, оказали своё влияние на ход истории. Она была далека от такого рода искусства, но картина не отпускала, затягивая в себя словно в водоворот времени.
Лена старалась рассмотреть каждое лицо, но почему-то взгляд притягивали в основном лица кровавых тиранов. Выходя из галереи она поняла, что не получила того эстетического удовольствия, которые обычно получала от картин великих художников, размещенных в Третьяковке и Русском музее. Но сказать, что увиденное не оставило в её душе отклик, она не могла.
— Ну, как тебе Глазунов? — Евгения Анатольевна налила в тарелку бордового цвета борщ и добавила в него ложку сметаны. Бордовый и белый слились в одно целое и создали красивый ярко-малиновый цвет. Что-то это напоминало. Лена задумалась. Где-то совсем недавно она видела это сочетание белого с бордовым. Где же? Где? И тут она вспомнила. Точно такая же смесь красок была на палитре в мастерской Ивана Сафронова. Тогда, в день убийства Веры Павловны, они осматривали помещения особняка, и девушке бросилось в глаза это красивое сочетание оттенков. Кажется, художник рисовал пионы.
— Мам, а ты такого художника Сафронова знаешь? — не ответив на заданный матерью вопрос, спросила Лена.
— Это какого? Ивана Константиновича? Знаю, был такой в советское время. Неплохо, кстати, начинал. Даже состоял в союзе художников. — Евгения Анатольевна села напротив дочери.
— А почему был? Он же вроде не умер?
— Так это его жену убили? — вдруг осенило женщину.
Обстоятельства дела были известны родителям со слов Лены, но в детали девушка их не посвящала, стараясь уберечь родных от неприятных подробностей.
— Был потому, что весь вышел. Его очень быстро забыли.
— Почему?
— Исписался, стал повторяться, в общем, публика постепенно утратила к нему интерес.
«А не навестить ли мне этого горе-художника?» — вдруг пронеслось в голове девушки.
Муж Веры Сафроновой был единственной тёмной лошадкой в этом странном деле. Каким-то удивительным образом ему удалось остаться на втором плане.
«Это белое пятно требует внимания». — Лена схватила курточку и выбежала на улицу. «Зачем?» — спрашивал её внутренний голос. «А просто так, картины посмотреть», — отвечала сама себе девушка, — «мало ли».
Глава вторая
В Егорьево Лена прибыла, когда солнце уже спряталось за кромку земли, и тень от мачтовых сосен поглотила, некогда казавшийся роскошным, особняк семьи Сафроновых. Теперь, этот дом наводил ужас. Казалось, что трагедия, приключившаяся здесь, навсегда оставила на нём отпечаток смерти.
Пересиливая страх, девушка открыла калитку и вошла на территорию участка, ругая себя за то, что никого не предупредила о своём визите в деревню. «Надо было всё же поставить в известность Александра Васильевича», — ругала сама себя Лена. Оглушающая тишина, которая царила на территории участка, не шла ни в какое сравнение с тем, что она наблюдала, по дороге от станции до места назначения.
Несмотря на печальные события, случившиеся ещё недавно в этом тихом местечке, жизнь в посёлке шла своим чередом. Дети гоняли на велосипедах, бесперебойно дребезжа звоночками. Перекликались громким лаем собаки. Кто-то орал во всё горло знакомую до боли, но нещадно перевранную в нотах, песню Антонова.
«Гляжусь в тебя, как в зеркало…», — эхом разносилось по деревне фальшивое пение тракториста Доброхотова, которое неприятно резало музыкальный слух девушки. Несмотря на явное отсутствие голоса и непопадание в ноты, пел солист, как говорится, «с душой». Проходя мимо него, Лена подумала, что «душа» в песне, наверное, важнее, чем поставленный голос и абсолютный слух.
Особняк же Сафроновых, как будто находился на другом конце света. Или даже на другой планете. Причудливые тени, отбрасываемые соснами, создавали картину какого-то фантастического мира. Но не это пугало девушку, а та абсолютная тишина, которая царила здесь. «Они что? Все вымерли, что ли?» — подумалось ей.
Лена на цыпочках пробралась к дому, пытаясь не нарушать тишину. Почему она старалась скрыть своё появление, девушка и сама не знала, но интуиция подсказывала, что действует она правильно. То, что в доме находились люди, было ясно по включенному на всех этажах освещению. Лена подняла глаза на панорамные окна мастерской и заметила тёмный силуэт человека. «Ну, слава Богу, значит, кто-то в доме живой есть», — подумала Лена, и в этот момент силуэт стал раздваиваться.
«Что за чёрт?» — Лена остановилась и стала наблюдать странные метаморфозы, происходящие в окне. Верхняя часть фигуры разделилась надвое и замерла, через некоторое время, вновь слившись в одно целое. Прошло ещё пару секунд, и ситуация повторилась, только теперь раздвоение было полным. Отделившаяся часть фигуры на некоторое время пропала из виду, после чего вновь появилась на светлом фоне окна рядом с первой. «Так он не один!» — осенило девушку. «Но кто это может быть?» По рассказам самих домочадцев, заходить в мастерскую художника всем было строго-настрого запрещено. Возможно, что после смерти хозяйки дома, утверждённые ею правила стали нарушаться. Но если это Иван Константинович, то кому принадлежит вторая фигура? С кем, недавно потерявший супругу, мужчина мог обниматься? С Инной? Нет, объятия явно носили интимный характер, с дочерью так не обнимаются.
Аккуратно ступая по рассохшимся доскам пола, Лена поднялась на веранду и дёрнула входную дверь. Та оказалась незапертой, и девушка легко проскользнула внутрь помещения. Осторожно поднявшись по лестнице на третий этаж, она увидела в проёме приоткрытой двери сплетённые тела двух человек. Один из них был хозяин дома — художник Иван Сафронов. Пожилой мужчина прижимал к себе юное тело красавицы Юлии Снежиной.
Глава третья
Звонок в дверь заставил Махоркина вздрогнуть. Сидя в мягком кресле перед телевизором, он мирно дремал под звук стрельбы раздававшейся из «ящика». Сложно запутанный сюжет детектива, растянутый авторами на нескончаемое число серий, мало интересовал следователя. За то время, что он проработал в следственном отделе, ему пришлось повидать и более закрученные жизнью сюжеты. Сериал мужчина смотрел только ради того, чтобы отключиться от дел насущных и, как правило, уже на десятой минуте фильма начинал дремать.
Махоркин выключил телевизор и взглянул на часы. Стрелки показывали начало одиннадцатого и это было не самым удачным временем для визита, но в дверь настырно продолжали звонить.
«С ума они посходили, что ли?» — улыбнулся Махоркин, вспомнив фразу из любимого фильма. — «Надеюсь, это не Ипполит».
Александр Васильевич никогда не глядел в глазок перед тем, как открыть дверь, и даже неожиданный визит не заставил его изменить этой привычке. Щёлкнув замком, Махоркин распахнул дверь и опешил — перед ним стояла запыхавшаяся Рязанцева. Её и без того большие зелёные глаза казались огромными. Яркий румянец и разметавшиеся по плечам рыжие волосы свидетельствовали о том, что девушка находится в крайней степени возбуждения.
— Лена, вы бежали по лестнице? — Махоркину почему-то стало весело и как-то тепло на душе. — Вообще-то у нас лифт работает.
Не ответив, Лена без приглашения стремительно вошла в прихожую и, скинув с себя курточку, протянула её начальнику.
— Александр Васильевич, у меня новости…
«Шерше ля фам», — вспомнил Махоркин, произнесённую Леной в самом начале расследования, фразу. «Ну и чутьё у этой девочки». Рассказ о поездке в Егорьево заставил его на некоторое время погрузится в размышления.
Лена нетерпеливо ёрзала на стуле.
— Ну, что будем делать дальше, Александр Васильевич?
— Дааа… — протянул Махоркин, — дело получило неожиданный поворот. Мне и раньше казалось, что без участия этой медсестры здесь не обошлось. Но у нас нет улик против неё.
— Значит надо их найти. На то мы и сыщики. — Лена впервые улыбнулась с момента своего появления в доме начальника.
— И что вы предлагаете?
— Надо осмотреть её комнату.
— Обыск? Но у нас нет оснований для ордера.
— А что без ордера слабо? — полушёпотом заговорщицки произнесла девушка, пытливо глядя в глаза начальнику.
— Лена, мы — представители закона и не можем сами же его нарушать, — назидательно произнёс Махоркин.
— Тогда я нарушу его сама. Только я вам ничего не говорила, — девушка встала и стремительно направилась в прихожую.
Махоркин понял, что помощница настроена серьёзно, и удержать её вряд ли удастся.
— А разве вас дома не ждут родители?
— Ах да. — Лена вернулась в комнату. — А где у вас телефон? — и, не дожидаясь ответа, подошла к тумбочке, на которой стоял аппарат.
— Мам, не жди, буду поздно, я на задании, — торопливо произнесла Лена в трубку и бросила её на рычаг. — Ну, я пошла. Спокойной ночи.
Девушка торопливо надела куртку и подошла к двери.
«Если не можешь остановить, значит возглавь», — подумал Махоркин, снимая с вешалки ветровку и чувствуя, как его охватывает охотничий азарт, устремился вслед за помощницей.
Им повезло. Вахтёра на входе общежития на месте не оказалось, и сыщики беспрепятственно прошли мимо стойки, заваленной старыми газетами и затёртыми до дыр журналами. Не задумываясь ни на секунду, Рязанцева устремилась вверх по лестнице на второй этаж. Махоркин едва поспевал за ней.
— Двести четырнадцать, — зачем-то шепотом произнёс он номер комнаты. Обладая фотографической памятью, следователь прекрасно помнил записанный в протоколе допроса адрес, по которому проживала Снежина.
Лена махнула головой и направилась в конец коридора. Несмотря на поздний час, в общежитие было довольно шумно. По коридору взад-вперёд сновали люди. Проходя мимо кухни, Махоркин уловил аромат жаренной с луком картошки и сглотнул, моментально выделившуюся, слюну. Это был запах детства, так жарила картошку его бабушка, у которой он гостил каждое лето.
— Вот, — Лена остановилась, — а как же мы войдём? У нас же ключа нет.
— Интересно, о чём вы раньше думали, — Махоркин оглянулся по сторонам и, улучив момент, когда в коридоре никого не было, присел к замочной скважине, — нужен нож или отвёртка.
— Сейчас, — Лена подошла к соседней двери, из-за которой раздавалось бренчания гитары. Приятный мужской баритон ритмично выдавал текст знакомой и так любимой Махоркиным песни группы «Кино».
«Видели ночь, гуляли всю ночь до утра…» — вытягивал кто-то за дверью, подражая стилю Виктора Цоя. Получалось не очень.
— Спрячьтесь, пожалуйста, куда-нибудь, — Лена тоже перешла на шёпот и подтолкнула начальника в сторону кухни. — Идите туда.
Махоркин развернулся и послушно пошёл в указанном направлении.
Рязанцева решительно постучала в дверь, из-за которой доносилось музицирование. Голос внутри помещения мгновенно стих, и через секунду дверь распахнулась.
Медленно шагающий в сторону кухни Махоркин услышал сзади звонкий голосок помощницы:
— Бон суар, монами! Отвёртка найдётся?
— А то! Ща найдём. Проходи, красотка! Ты откуда? — приятный баритон, уже не казался Махоркину приятным, и он обернулся.
— Я из 102, не бойся, верну. — Лена не двинулась с места, — зайду… потом.
Обладатель баритона на мгновение скрылся в комнате, после чего вернулся и протянул девушке отвёртку.
— Такая пойдёт?
— Пойдёт, спасибо. — Лена схватила протянутый ей инструмент и сделала вид, что возвращается к лестнице.
— Может помочь? — С надеждой в голосе крикнул ей вслед парень.
— Справлюсь, не впервой, — девушка махнула рукой и свернула в лестничный пролёт. Парень зачаровано смотрел ей вслед, пока она не скрылась за поворотом.
Выждав несколько минут, Лена вышла из укрытия и направилась к Махоркину, который так и стоял возле дверей кухни. Следователь делал вид, что читает развешанные на стене плакаты, которые не только рассказывали о том, что может случиться, если уходя, не выключить газ, но и наглядно это демонстрировали.
Вновь подойдя к двери комнаты Юлии Снежиной, Махоркин вставил отвёртку в замочную скважину, и через секунду дверь открылась.
— Ничего себе? — Лена с удивлением смотрела на начальника. — Откуда такой опыт?
Махоркин молча прошёл в комнату и включил свет. Плотно прикрыв за собой дверь, Лена последовала за ним.
Маленькая комнатка, размером чуть больше восьми квадратных метров, была довольно скудно обставлена. Узенький диван с тумбочкой в изголовье, письменный стол и небольшой холодильник «Саратов» — вот и весь набор мебели.
— Ну что ж, приступим, — Махоркин направился к письменному столу.
Осмотревшись, Лена решила проверить тумбочку у кровати. Точно также в изголовье стояла тумбочка и в спальне у Лены. Девушка знала, что там обычно хранится самое сокровенное. Во всяком случае, так было у неё.
На полированной поверхности стояло зеркальце, а рядом с ним лежала большая квадратная щётка-расчёска для волос. У Лены на этом месте стояла детская фотография, на которой она, стоя на диване, обнимала сзади, сидевших рядом, родителей.
Лена выдвинула верхний ящик. Здесь Снежина хранила косметику: недорогой крем для лица, пудру и тушь российского производства.
У самой Лены всегда было много косметики. Конечно же, она предпочитала всё французское, фирмы «Ланкома».
«Не густо», — разочаровано подумала девушка и сильней выдвинула ящик. Из глубины выкатилась польская помада фирмы «Бель», а за ней круглая белая коробочка. Ленас интересом покрутила её в руках. На этикетке мелкими буквами было написано название какого-то лекарства. Отвинтив крышку, она перевернула её. В ладошку высыпались жёлтые желатиновые капсулы.
— Александр Васильевич, — девушка протянула ладошку с таблетками. Мельком глянув на капсулы, Махоркин взял коробочку и прочёл название.
— Те самые. Но это хоть и улика, но косвенная, и ничего не доказывает.
— Как это? — восторженное лицо девушки сменила гримаса разочарования.
— А так это. У неё может храниться любое лекарство. А то, что Приходько отравился точно такими же таблетками, ничего не доказывает. Давайте искать дальше.
Махоркин тщательно просматривал содержимое письменного стола. Перебирая учебники по медицине и конспекты, ему в руки попалась небольшая ярко-розовая записная книжица, на которой красивыми буквами значилось «Дневник».
И тут Махоркин ощутил, как внутри него стала нарастать горячая волна. «Вот оно», — подсказывала чуйка.
Лена прижалась головой к плечу начальника и нетерпеливо прощебетала:
— Ну же, Александр Васильевич, открывайте быстрей.
Махоркин открыл дневник. Со страницы на него смотрела вся семья Сафроновых. Головы членов семьи, аккуратно вырезанные из фотографий, были расклеены на листе. Под каждой головой стояло имя, а на лбу красными чернилами — нарисована цифра. Ниже красивым почерком давалась подробная характеристика в соответствии с присвоенным номером.
Первым значился глава семьи. Фотография Ивана Сафронова была обведена толстым красным контуром и под ней шло описание всех предпочтений художника. В аккуратно расчерченной таблице было всего два столбца, первый — содержал вопросы, второй — ответы на них. Что любит, что носит, где бывает, что раздражает.
— Прям, досье какое-то? — прошептала Лена, всё теснее прижимаясь к плечу начальника.
Махоркин полистал тетрадку. Самое подробное описание было дано Ивану Сафронову. Помимо составленной таблицы, ниже шёл текст его биографии. Сбоку на полях зелёными чернилами стояли пометки. Даже по сокращённым словам становилось ясно, что это такое.
— Если попробовать систематизировать, то получится план действий, — проанализировав суть записей, сделал вывод Махоркин.
— Для этого нам надо взять дневник с собой, не будем же мы здесь это делать.
— Мы не сможем подключить к делу улики, изъятые незаконным способом. Придётся объяснять, каким образом они к нам попали, — следователь задумался.
— Какой-то замкнутый круг. Ордер на обыск мы не можем получить, потому что у нас нет на это оснований, а вещественные доказательства, которые являются тем самым основанием, не можем изъять потому, что нет ордера. Что же делать? — Лена испытующе смотрела на начальника.
— Если нельзя принять решение по закону, значит, надо действовать по наитию, — Махоркин спрятал тетрадь в широкий карман ветровки и направился к двери.
— А таблетки? — Лена крутила в руках коробочку не зная, что с ней делать.
— Положите на место. Возможно, свою роль они ещё сыграют, — Махоркин щёлкнул выключателем и открыл дверь, — и не забудьте отдать отвёртку, не хватало ещё, чтобы вас привлекли за кражу чужого имущества.
— Пойдёте, как соучастник, — хихикнула помощница.
— Соучастник для меня мелковато, берите выше — главарь! Эх, связался я с вами, ступил на скользкий путь, — развеселился Махоркин.
— Укя рету. — Перешла на французский Лена. — Теперь мы одной верёвочкой связаны.
— Ага, стали оба мы скалолазами.
Полночи Махоркин вчитывался в записи Юлии Снежиной, и картина преступления в его голове прорисовывалась всё чётче. Коварство, с каким юная медсестра рассчитала и претворила свой замысел в жизнь, поразило следователя. Ещё больше его поразила циничность, с которой сама девушка и, шедшие у неё на поводу мужчины, убирали со своего пути неугодных им людей. Много повидавший за несколько лет работы в следственном отделе, Махоркин думал, что готов ко всему, но прочитанное не укладывалось в его сознании.
Глава четвёртая
Последние годы Иван Сафронов чувствовал усталость. Былая лёгкость, дарованная вдохновением, куда-то исчезла. Но пропала не только лёгкость, но и желание тоже. Внутри образовалась пустота. Целыми днями он просиживал в мастерской, вымученно выводя карандашом какие-то наброски, но дальше этого дело не шло. Недовольство жизнью нарастало ещё и потому, что его коллега по цеху, с которым много лет у него было не то соревнование, не то соперничество, в отличие от Сафронова каждый год устраивал вернисажи своих новых картин.
В тот день он впервые почувствовал, что такое зависть. Всматриваясь в выставленные в галерее картины, мужчина понял, что ему никогда уже не приблизиться к своему сопернику. По уровню таланта тот явно его превзошёл. Горячая волна неведомого доселе чувства охватила Сафронова настолько сильно, что, не выдержав её мощи, он выскочил на улицу, забыв про пальто в раздевалке.
Опомнился он только, когда пробежал два квартала. За это время двадцатиградусный мороз успел окрасить его нос и уши в ярко-красный цвет. Сафронову пришлось вернуться, но опрометчивый поступок не остался без последствий. Уже на следующий день пожилой мужчина слёг с тяжелейшей формой бронхита. Лечили его долго, но болезнь не уходила, и даже после того, как постельный режим был отменён, врач назначил ему прогревания.
Иван Сафронов не любил болеть, вернее он не любил лечиться. Вера Павловна, как наседка кружила вокруг с различными снадобьями, пичкая его то протёртой малиной, то жуткой смесью редьки с мёдом. И, если малину он ещё терпел, то редьку с мёдом не выносил. Однако, привыкший во всём повиноваться жене, послушно глотал отвратительное лекарство, которое она подносила к его рту. Болезнь отступала медленно, глубокий хриплый кашель донимал его по ночам, не давая уснуть. Назначенные терапевтом прогревания для измученного Сафронова казались последней надеждой.
В кабинете физио процедур было тепло и по-домашнему уютно. Юная медсестра в белоснежном халатике ловко манипулировала приборами, и всё время мило улыбалась. Обстановка подействовала на мужчину расслабляюще, и через некоторое время он уснул.
Ему снился тихо падающий снег, который, оседая на его щёки, таял и растекался тонкими струйками по лицу. Почему-то струйки были горячими и, слизнув с губы одну из них, Сафронов удивился — влага была солёной. «Так это не снег, это слёзы», — пронеслось в голове, и он проснулся.
В кабинете было пусто. Черноволосая красавица что-то писала в журнал. Иван Константинович глянул в окно. Чёрное полотно ночного неба казалось седым от крупных хлопьев падающего снега.
— Я что, уснул? — смущённо спросил Сафронов поднимаясь с кушетки. — Сколько времени я проспал?
— Не так уж и много, — улыбнулась медсестра. — Но мой рабочий день уже закончился.
— Почему вы не разбудили меня? — ещё сильней стушевался Иван Константинович.
— Жалко было. Вы так сладко спали. Но вас, наверное, дома заждались, волнуются? — девушка смотрела так участливо, что всегда замкнутый Сафронов вдруг почувствовал в себе потребность простого человеческого общения.
— Простите меня. Давайте я вас провожу.
На улице было тихо. Свет фонарей оранжевыми пятнами рассеивался по свежевыпавшему снегу. Гигантского размера снежинки кружили в воздухе и оседали на длинные ресницы Юлии Снежиной. Седовласый старик и юная красавица посреди заснеженного города выглядели, как дед Мороз и Снегурочка. Что-то незнакомое или давно забытое старое наполнило душу художника и разбудило несвойственное ему красноречие. Он прожил долгую жизнь и рассказать было о чём. Юля шла рядом и внимательно слушала. Иван Константинович чувствовал себя помолодевшим и счастливым. Ещё никто никогда не слушал его так. Она не перебивала, лишь изредка задавала вопросы. Мужчине хотелось произвести впечатление, и он стал хвастаться всем, чего он добился в жизни, слегка приукрашивая свои достижения.
То, что рассказывал художник, было для Юлии сказкой, её недосягаемой мечтой. Каждый Новый год семья Сафроновых встречала в особняке за городом. Так было всегда. За несколько дней до праздника все переезжали в Егорьево и начинали готовиться. В центре гостиной возвышалась огромная ёлка, которую украшала дочь Инна. Вера Павловна составляла меню и распределяла обязанности. Ровно в одиннадцать часов вечера все члены семейства собирались за праздничным столом проводить старый год и встретить новый.
Юля простилась с провожавшим и вошла в общежитие. Смесь знакомых и не очень приятных запахов ударила ей в нос. Девушка быстро поднялась на второй этаж. Шум, хохот, мат, проникающие из всех щелей, смешивались в один общий гул. Сказка, в которою ещё минуту назад была погружена девушка, закончилась. Действительность быстро вернула её на то место, которое было уготовано судьбой. Юля вошла в комнату и, не включая свет, подошла к окну. Где-то там среди сосен в красивом белом доме готовилась встречать Новый год семья счастливых людей. Зависть стала душить девушку.
«Почему им? Почему одним всё, а другим ничего? Чем я хуже? Это же несправедливо! Неужели я обречена сдохнуть в этой общаге?» — от волнения лицо девушки залилось ярким румянцем. — «Если только»…
Юля отошла от окна и включила свет. Кроличий мех, которым были оторочены воротник и рукава пальто, от растаявшего снега превратился в жалкое зрелище. «Нищенка, оборванка», — зло подумала про себя девушка и начала нервно стаскивать пальто.
Ужинать не хотелось. Юля включила телевизор и прилегла на диван. «Мы не можем ждать милости от природы, взять их у неё — наша задача…» — прозвучала в телевизоре знаменитая фраза Мичурина, произнесенная голосом Татьяны Васильевой. Фильм «Самая обаятельная и привлекательная» Юля видела не раз. Лёгкая комедия, в которой одинокая героиня находит своё счастье, отличалась удачным подбором актёров. Фильм позволял расслабиться после тяжёлого дня и, забыв обо всём, насладиться незамысловатым сюжетом. Но только не в этот раз. Юля стала внимательно смотреть фильм, в котором одна подруга учила другую, как заставить мужчину себя полюбить. Когда фильм закончился, девушка вынула из письменного стола тетрадь и на чистой странице вывела большими буквами — «ПЛАН ДЕЙСТВИЙ».
Немного подумав, ниже дописала: «ЦЕЛЬ — И. К. Сафронов». И тут мысли в её голове полились с такой скоростью, что Юля едва успевала их записывать.
Снежина стала строго следовать ранее составленному плану. Проявляя искреннюю заинтересованность, она узнала от Ивана Константиновича всё, что ей было нужно. Старик, тронутый вниманием, даже принёс по просьбе девушки большую фотографию, на которой были запечатлены все члены семьи. Фотография была сделана недавно, на пятидесятилетие супруги, которое отмечали в торжественной обстановке.
Пока, расслабившийся под воздействием согревающих элементов, старик увлечённо рассказывал, кто кому кем приходится, Юля старательно записывала всё услышанное в тетрадь.
— Иван Константинович, а можно я оставлю эту фотографию себе? Вы здесь такой… — девушка казалась смущённой. — Мне хотелось бы сохранить вас в своих воспоминаниях именно таким, ведь мы вряд ли увидимся с вами снова. Если, конечно, вы не заболеете. Чего, я надеюсь, не случится.
Нежность, которая в одно мгновение охватила старика, заставила его не задумываясь согласиться. Мужчина неожиданно уверовал в свою привлекательность, огромная разница в возрасте уже не смущала, и преступные фантазии забродили в воображении.
Глава пятая
Яркое июльское солнце заливало кабинет следователя. Его ослепляющие лучи мешали работать. «Надо бы шторы повесить», — в очередной раз подумал Махоркин и, щурясь, посмотрел на Юлию Снежину. Ничего не подозревающая девушка была спокойна и держалась, как всегда, уверенно.
— Скажите, Юлия, с кем из членов семьи Сафроновых вы были знакомы лично?
— С Алексеем. Хотя он не Сафронов, он Приходько.
— И всё?
— Ну да, — не моргнув глазом, соврала девушка.
— А в каких отношениях вы были с Приходько?
— Да не в каких, он лечился у меня.
Махоркин открыл папку и выдержал многозначительную паузу.
— У нас есть показания сотрудницы поликлиники — уборщицы Клавдии Сидоровой. Она утверждает, что Приходько ухаживал за вами, и вы отвечали ему взаимностью.
— Ну, мало ли кто за мной ухаживает, — без тени смущения заявила Снежина.
— А ещё Сидорова утверждает, что в день гибели Алексея Приходько ровно за час до трагической смерти он звонил вам, и вы сразу же после этого покинули поликлинику.
— Мало ли что может показаться старой дуре, — вдруг зло выпалила девушка, и её красивое лицо мгновенно стало похожим на безобразную мордочку летучей мыши.
«Всё, сломалась», — удовлетворённо подумал Махоркин, а вслух добавил, — её показания подтверждает работница регистратуры Афанасьева, которой Приходько представился.
То, что Приходько представился — было неправдой, но знать об этом Снежина не могла, и следователь решил действовать ва-банк.
Глазки летучей мышки растеряно забегали и девушка, стараясь вернуть голосу уверенность, с расстановкой произнесла:
— Ну и что. Да, кажется, звонил. Не помню точно когда, может и в тот день, может в другой.
— О чём вы разговаривали?
— Да ни о чём. Кажется, приглашал на свидание.
— Судя по показаниям, вы сразу на него отправились. — Махоркин тщательно расставлял ловушки, но понимал, что возможностей у него не так уж и много.
— Нет. На свидание я не пошла. — Девушка замолчала и, кажется, успокоилась.
— А почему вы заговорили о Приходько, когда мы спросили вас про семью Сафроновых? — неожиданно раздался голос Елены Рязанцевой, которая до этого момента молча наблюдала сцену допроса со своего любимого места у окна. — Откуда вам известно, что он является членом этой семьи? Вы же утверждаете, что у вас не было близких отношений.
«Не выдержала всё-таки. Влезла», — ухмыльнулся про себя Махоркин, который заранее предупредил помощницу, чтобы она не вздумала встревать в тщательно выстроенную им схему допроса.
Вопрос Рязанцевой был риторическим, но свою роль сыграл. Снежина растеряно молчала. Не дождавшись ответа, привыкший всегда действовать по плану, Махоркин задал следующий вопрос:
— Значит вы утверждаете, что были знакомы только с Приходько и больше ни с кем из Сафроновых никогда не встречались?
— Да, — неуверенно произнесла Снежина.
— А как же Иван Сафронов, который лечился у вас год назад? — голос Махоркина становился всё твёрже. — Об этом есть запись в вашем журнале.
— Я…я…забыла, — девушка окончательно сникла, — я же не обязана всех помнить.
«Ну что ж, теперь самое время», — Махоркин выдвинул ящик стола и достал из него записную книжку Снежиной.
— Вам знакома эта вещь? — следователь раскрыл дневник. С его страниц на девушку глядели глаза всех членов семьи Сафроновых.
— Я всё расскажу…
Окрутить старика молодой красавице было делом нехитрым. Даже не пришлось применять «метод Суссаны». Всю жизнь находившийся под каблуком жены, Сафронов на старости лет вдруг решил вырваться из оков. Правда, делал это втайне ото всех.
По вечерам он поджидал девушку у поликлиники и провожал до общежития. Иногда он поднимался к ней в комнату, где Юля угощала его чаем и позволяла некоторые вольности. Так прошло два месяца. Обработка сознания пожилого мужчины шла полным ходом.
— Юличка, как же я тебя люблю, — шептал сухими губами, царапая ухо девушки, старик, — как бы мне хотелось навсегда остаться здесь с тобой.
— Здесь? — возмущённая Юля подскочила с колен пожилого кавалера.
Наполовину расстегнутая блузка соблазнительно раскрывала интимную зону девичьей груди, и взгляд Сафронова начал мутнеть.
— Ты с ума сошёл. Разве можно бросить всё заработанное таким трудом.
Заметив осоловелый взгляд старика, девушка расстегнула оставшиеся пуговицы и снова уселась к нему на колени.
— А как было бы здорово нам жить в твоём загородном доме одним. Только ты и я и больше никого. Но твои родственники всё равно никогда не поймут и не примут наших отношений.
— Даааа… — мечтательно протянул старик, — только куда их денешь?
Как ни старалась Юля подтолкнуть Сафронова к мысли о том, чтобы избавиться от лишних препятствий в их отношениях, старик мямлил одно: «Ну что поделаешь». На большее его не хватило.
В марте Сафронов вместе со всей семьёй переехал за город и появляться стал нечасто. Девушка совсем было отчаялась и потеряла надежду на осуществление своих планов. Однажды Сафронов, в очередной раз жалуясь на тиранию супруги, поведал ей о своём зяте:
— …Бедный Алексей сорвал спину, перетаскивая мешки из подвала в сарай. Теперь не может разогнуться.
Юля шла рядом и почти не слушала старика, но упоминание о зяте её заинтересовало.
— Так ему надо к нам. Электрофорез быстро поставит его на ноги, — в голове девушки стала выстраиваться новая схема достижения поставленной цели.
На этот раз план сработал. Приходько легко поддался чарам медсестры и в скором времени уже не мыслил жизни без неё. Обстановка в семье накалялась всё сильнее, но больше всего его вывело из себя согласие Инны отдать квартиру Игорю с Лизой и остаться жить с родителями. Он расценил это, как очередное предательство со стороны жены. Надежды на избавление от тёщи больше не оставалось. Алексей готов был уйти от супруги и связать свою жизнь с любовницей. Однако, в планы Юлии это не входило.
На то, чтобы сделать из обычного парня убийцу, потребовалось немало времени и сил, но помогла сама Вера Павловна. Глумясь и издеваясь над зятем, она взрастила в нём такую ненависть к себе, что Юле оставалось лишь слегка намекнуть:
— Господи, что ж за противная баба. Пока не помрёт не оставит вас в покое.
— Да она нас всех переживёт. Здоровьем пышет, никакая болезнь её не берёт.
— Не знаю, как вы это всё терпите, я бы уже давно её прибила. Всем же от этого будет лучше.
Так капля за каплей Снежина обрабатывала сознание своего любовника и незаметно в голове того, как бы сама собой созрела мысль об убийстве. Всё было тщательно продумано, и вот настал подходящий момент, когда тёща оказалась в теплице одна. На дворе смеркалось, и вряд ли кто-нибудь мог его увидеть.
Обломок кирпича был припрятан заранее. Войдя в теплицу, он увидел склонённую над грядкой голову тёщи и замахнулся. Услышав шорох, женщина обернулась, и рука Алексея замерла. Если бы в тот момент тёща испугалась, у Алексея скорей всего не хватило бы духу опустить кирпич на её голову. Но Вера Павловна ухмыльнулась:
— Что? Убить меня вздумал, зятёк? А кишка-то тонка, — её тело стал сотрясать смех. — Смотри, не обделайся со страху.
В этот момент кирпич с глухим стуком опустился на голову женщины. Она ахнула и стала медленно оседать на землю.
Неожиданно сзади раздались чавкающие грязью шаги. В теплицу вошёл мальчик.
— Мама, — испугано пролепетал малыш, и застыл, прижавшись спиной к плёнке, которой была обтянута теплица.
Всё, что происходило дальше, Приходько осознавал уже плохо. Развернувшись, он с размаху стукнул ребёнка по голове кирпичом. Кровь брызнула на штурмовку Алексея. Мальчик рухнул прямо к ногам мужчины, не издав ни единого звука.
Приходько стянул с себя штурмовку и отправился в особняк. В прихожей на вешалке висела куртка Игоря. Парень был одного роста с Алексеем и он, не задумываясь, натянул куртку на себя. Штурмовку пришлось спрятать в чёрный полиэтиленовый пакет, валявшийся среди старых сумок, корзин и прочего хлама, который так и не успели разобрать после переезда. Там же обнаружился и рюкзак.
Вернувшись в теплицу, он затолкал тело мальчика в рюкзак и отправился на станцию, рассчитывая по дороге избавиться от страшной ноши.
К Юле Приходько пришёл только под утро. Он был пьян и, ничего не говоря, рухнул на диван, забывшись тяжёлым сном. Девушка открыла дневник и напротив вырезанной головы Веры Павловны поставила галочку. Наконец-то, так тщательно продуманный план стал выполняться.
Следующим на очереди оказался младший сын Сафроновых — Игорь. Его взяли по подозрению в убийстве, и Юля уже готова была петь от счастья, как вдруг всё пошло не так. Алексей стал нервничать, что-то внутри него сломалось и, как она ни старалась, мужчина на её поводу идти дальше отказывался. Более того, он вдруг решил во всём сознаться — этого уже девушка не могла допустить.
Устранив, ставшего ненужным, любовника, Юлия вновь обратила свой взор на старика Сафронова. Теперь путь был расчищен, оставалось только убрать с дороги дочь и невестку, но это оказалось делом нетрудным.
Они не виделись несколько месяцев и Юля решила сама позвонить Сафронову и пригласить на свидание.
— Что-то совсем вы забыли обо мне, Иван Константинович. А я думала о вас всё это время, скучала между прочим, — обиженный голосок вновь заставил всколыхнуться уже почти забытую волну нежности в душе Сафронова.
— Юленька, радость моя, я тоже скучал. А у нас беда. Впрочем, это не телефонный разговор. Я приеду сегодня вечером… если позволите.
— Ну конечно, Иван Константинович! Буду ждать, — пропела в трубку Юля.
Они вновь шли тем же маршрутом от поликлиники до общежития, только на этот раз вечер был окрашен нежно-розовым закатом. Лёгкий прохладный ветерок трепал чёрные, как смоль локоны девушки. Всю дорогу Иван Константинович рассказывал трагическую историю, произошедшую в его семье за тот период пока они не виделись. Юля готова была смеяться и прыгать от радости, но приходилось давить в себе эти желания и изображать сочувствие.
— Это просто ужас! Не представляю, как вы это пережили. Теперь вам, наверное, очень одиноко в этом вашем огромном доме, — девушка остановилась и взяла мужчину за руку, — Иван Константинович, если бы я могла хоть чем-то вам помочь. Но что я могу предложить кроме поддержки. Мне хочется быть с вами рядом, если не всегда, то хотя бы этим вечером. Оставайтесь у меня…
Голова Сафронова закружилась, он прижал девушку к себе и стал целовать её лицо, потом шею и уже не мог остановиться.
— Не здесь, Иван Константинович, пойдёмте.
Сафронов проснулся от прикосновения руки Юли. Она нежно гладила его по голове. Это напомнило ему детство, и он на секунду зажмурился, чтобы вновь окунуться в то состояние.
— Мне кажется, я никогда ещё не был так счастлив, — Иван Константинович перехватил руку девушки и стал целовать её ладошку. — Можно я останусь у тебя навсегда?
— Я бы с радостью, да правила общежития не позволяют, — улыбнулась Юля. — Вставай, мне пора на работу.
— А как же я? Что я буду делать без тебя?
— Поедешь домой.
— Я не хочу. Зачем мне этот дом, если там нет тебя? — лицо Сафронова выражало смесь недовольства и обиды. Состояния счастья, которое переполняло его ещё минуту назад, вдруг улетучилось.
— Но там живёт твоя дочь и невестка. Они не дадут тебе скучать, — усмехнулась Юля, — рано или поздно они приведут туда мужчин для себя, так что вряд ли дом будет пустовать длительное время.
Такая мысль не приходила в голову Сафронову, и он возмущённо воскликнул:
— Мужчин? Для себя? Ну нет. Хватит. Дочь уже один раз привела в дом убийцу. Больше я ей не позволю этого сделать.
— А невестка? Ей ты не сможешь запретить, она ведь чужой человек и не обязана подчиняться твоим требованиям.
— Вот именно, чужой человек. Что она, вообще, делает в моём доме? — Сафронов распалялся всё больше. — Сегодня же выгоню её.
Юля взяла с тумбочки маленькое зеркальце и, глядя в него, стала расчёсывать свои длинные локоны. Любуясь глянцевым блеском её волос, Иван Константинович успокоился и молящим голосом произнёс:
— А ты не хочешь переехать в Егорьево… ко мне?
— Но твоя дочь, она же не примет меня, — холодно произнесла Снежина.
— У дочери есть квартира, переберётся туда.
— Ну не знаю… может быть… я не думала над этим, — растягивала слова Юля.
— А ты подумай. Нам будет там хорошо.
— Ну ладно. Ты сначала реши вопросы со своими женщинами, а там видно будет.
Вечером того же дня Иван Сафронов выгнал из дома и невестку, и дочь с внуком. На следующий день он уже нетерпеливо поджидал Снежину после работы перед входом в поликлинику. Юля, в нежно-розовом платье была невероятно хороша, и мужчина на миг потерял дар речи.
— Юлечка, ты прекрасна, — наконец, выдавил он. — Поехали ко мне, дом пуст, он весь в твоём полном распоряжении.
«Наконец-то свершилось!» — Юля с трудом сдерживала свой восторг.
— Но мне завтра на работу.
— К чёрту работу. Зачем тебе работать. Собирай вещи и переезжай ко мне. Я тебя всем обеспечу. Будешь жить, как королева.
— Я всегда об этом мечтала, — не удержалась девушка и быстро добавила, — быть кому-то нужной.
Быть нужной Юля не мечтала. И сам Иван Константинович ей был не нужен. Со временем его ждала та же участь, что и Алексея Приходько. Но на это требовалось время. Сначала надо было оформить брак или просто склонить старика к тому, чтобы он завещал ей дом. Снежина ещё не определилась, какой из вариантов лучше. Пока что она наслаждалась жизнью в загородном доме. Два дня, проведённые в особняке, были сказкой, и уезжать из него не хотелось.
На работу она не вернётся, а вот вещи из общежития надо бы забрать. «Да, ладно, успеется ещё», — отмахнула мысль Юля, — «да и что там забирать».
Юля закончила свой рассказ и замолчала. Махоркин смотрел на её лицо, силясь угадать, какие чувства наполняют в эту минуту девушку.
— Вы хотя бы жалеете о том, что сделали? — раздался голос Рязанцевой.
— Жалею? — Снежина усмехнулась, и её лицо вновь превратилось в мордочку летучей мышки. — Я жалею только об одном, что не уничтожила этот чёртов дневник.
На суде Юлия Снежина отреклась от своих показаний и заявила, что на неё было оказано давление. Несмотря на это, суд вынес ей обвинительный приговор и присудил двенадцать лет лишения свободы.
— Ну что, Елена? Дело можно считать закрытым. Должен признать, вы проявили себя в нём, как настоящий сыщик, — Махоркин улыбался, глядя на серьёзное лицо помощницы. — Вы способная ученица и в будущем, я надеюсь, станете неплохим следователем.
Каждый раз, когда преступление было раскрыто, а преступник оказывался за решёткой, Махоркина охватывало чувство удовлетворения, граничащее с ощущением счастья.
— Надо бы это дело отметить. Я приглашаю вас в ресторан.
Лена не отрываясь смотрела в окно и, похоже, совсем не разделяла радости начальника:
— Нет. Не хочу. Что тут праздновать. Столько людей погибло. Ради чего? — Девушка замолчала. — А знаете что? Давайте лучше просто погуляем по городу. Что-то душно мне от всего этого, хочется глотнуть свежего воздуха.