Александра. Давно

Западное крыло Храма, доступ в которое посторонним был строжайше запрещен, выглядело пусто и неуютно. Старательная Ливия удалила полудюймовый слой пыли, накопившийся здесь за десятилетия забвения, до блеска натерла мозаичные полы, как смогла, отмыла витражи в узких стрельчатых окошках и ежедневно меняла в вазах свежие цветы, для каждого дня недели – свой особый сорт, но, несмотря на все ее усилия, Александра, проходя по утрам из своих покоев в святилище, всякий раз ежилась, словно от холода, и машинально старалась прикрыть руками упругий живот, выпирающий под туникой.

Когда Эдуард сказал, что придумает, как выбраться из отчаянного положения, в которое они попали, она не то чтобы не поверила – иного выхода, кроме как поверить, у нее не было, – но и помыслить не могла, что решение окажется таким. Ее отпустили с Дракона! Небезусловно, конечно, и не навсегда, но рожать и растить своего ребенка она будет в безопасности – на планете, в Республике.

О том, как ему удалось этого добиться, в деталях Эдуард не распространялся, но Александра прекрасно понимала, что заставить упрямые «главы» ни с того ни с сего пойти на уступку безвестным новобранцам было нелегко. Да что там нелегко – практически невозможно! Но упорство юного рыцаря и уходящий в глубину веков авторитет «драконьего когтя», однажды уже спасшего ему жизнь, теперь спасли жизнь его еще не родившемуся сыну. Почему-то Александра была уверена, что речь идет именно о сыне. Лекарь, наблюдавший ее на Константине, о поле будущего ребенка не мог сказать ничего определенного, но она точно знала: родится мальчик. Сильный и смелый, как Эдуард.

Родится, чтобы влиться в драконью кровь. По достижении шестнадцати лет (а год в Республике был почти что равен стандартному королевскому) ему суждено вернуться к Константину. Вероятно, и ей вместе с ним. А пока же Александре предстояло служить Владыке на планете, поселившись в долгие годы пустовавшем Храме и неся обязанности представителя Владыки в Республике. Констанции.

В былые времена священный огонь непрерывно горел на алтаре Храма на протяжении ста лет. Александра не знала, почему Храм опустел, не знал этого и Эдуард, но ей было известно, когда это произошло. Последний раз Констанция, ее предшественница, вошла в святилище почти пятьдесят пять лет назад. Вошла, погасила огонь и заперла главные ворота на тяжелый железный засов. За годы бездействия тот сильно проржавел, они с Эдуардом полчаса бились, пытаясь его открыть.

Эдуард… Неделю назад он вернулся на борт Константина. Это тоже было условием: видеться друг с другом они теперь смогут лишь раз в год, во время явления Владыки в Республике. Впрочем, об этом Александра старалась не думать. Поживем – увидим. Сейчас для нее главное – сын.

Отворив обитую серебряными пластинами дверцу, Александра вступила в комнату, отделяющую западное крыло от святилища. Здесь ее уже ожидала Ливия – улыбчивая девочка лет двенадцати с длинными, слегка вьющимися светлыми волосами. На ней была белая туника без каких-либо украшений, даже без вышивки по подолу. На самой Александре тоже была одноцветная туника, только блестяще-золотая.

Верхняя одежда – плащ или стола – Констанции были не положены, чтобы подчеркнуть, что в Храме она – у себя дома. Покидать же пределы Храма, кроме как для ежегодного визита к Владыке, ей было запрещено.

Ливия была выбрана Александрой из трех десятков претенденток – как оказалось, состоять при Храме в Республике считалось почетным. Интересно, откуда почтенные граждане об этом прознали, если более полувека Храм пустовал? А может быть, все дело лишь в том, что жрица по достижении условленного возраста не подлежала Жребию, ибо и так уже служила Владыке? Но как бы оно там ни было, представители знатнейших семейств дружно привели к Констанции своих дочерей. Ливия пришла сама – как позже узнала Александра, она была сиротой. Ликтор Публий, сам явившийся в сопровождении некрасивой девочки с капризным лицом и писклявым голоском, представленной им в качестве племянницы, попытался, было, ее выгнать, но Александра заметила и не позволила. А после и вовсе остановила на сироте свой выбор, заполучив не просто старательную служанку, но преданного друга. И при этом немало досадив злобному кривоногому коротышке Публию.

Александру ликтор не узнал: в святилище она входила не иначе, как в закрывающей лицо золотой маске. Из-под нее голос Констанции звучал чуть глуховато, но, благодаря хитрой планировке святилища, слышан был одинаково отчетливо в самом дальнем его уголке.

– Доброе утро, Ливия, – приветствовала Александра девочку.

– Доброе утро, Констанция, – поклонилась та, протягивая ей золотую маску.

– Красивые цветы, – похвалила Александра.

Ливия просияла.

– Это горные гладиолусы. Они ярче равнинных и пахнут гораздо нежнее.

– Ты молодец, – кивнула Александра. Резкие запахи уже не столь сильно досаждали ей, но перестраховка не была лишней – время от времени приступы тошноты накатывали по-прежнему.

– Спасибо… – девочка потупилась.

Ливия помогла Александре застегнуть маску, распахнула двустворчатые воротца, и Констанция вступила в святилище.

Это была круглая комната с нарочито голыми стенами, в центре которой в белой мраморной чаше горел священный огонь. Поднявшись на две ступени, Александра воссела на высокий трон, задрапированный спереди пурпурным бархатом таким образом, что видны были лишь голова и грудь сидящего на нем. Два человека, стоящие возле чаши с огнем, склонились в почтительном поклоне. Это были ее помощники – ликторы. Всего их Констанции было положено шесть – больше, чем самому претору Юлию, но четверо дежурили за пределами святилища, в портике, а внутри имели право находиться лишь двое – вооруженный фасциями Септимус, бывший стражник городской когорты, и Цейоний – тот самый маэстро Цейоний, слепой художник, сменивший свой старый заношенный плащ на щегольскую золотую тогу.

Величественным жестом Александра велела ликторам выпрямиться.

– Ожидают просители? – задала она вопрос.

– Нет, Констанция, – ответил Септимус.

Это было необычно: как правило, на ступенях Храма толпилось не меньше дюжины желающих получить аудиенцию.

– В портике – ликтор Публий, – с усмешкой, которую, наверное, только он и позволял себе в присутствии Констанции, пояснил Цейоний. – Едва завидя его, жалобщики тут же разворачиваются и спешат поскорее унести ноги. Двое осмелились передать письменные прошения, у остальных и на это не хватило духа.

– Что ж, ясно, – проговорила Александра. – От кого прошения?

– Первое – от декуриона Марка, – доложил Септимус, перехватывая инициативу у художника.

Александра помнила это имя – офицер был одним из тех, кто более года назад встретил их с Эдуардом, прибывших из Королевства, на пограничной заставе.

– Что угодно декуриону Марку? – спросила она, заставив голос не звучать неприязненно.

– Повторно просит о дозволении использовать при допросе подозрительных лиц процедуру музыкального салона.

Ах вон оно что! «Музыкальный салон» был жестокой пыткой, при помощи которой стражники ломали волю арестованных. Подвергнувшись ей на заставе, Эдуард едва не сошел с ума. Первым же эдиктом, принятым Александрой по восшествии во Храм, был категорический запрет на ее использование.

– Об этом не может быть и речи, – покачала она головой. – Составь официальный ответ и отдай Ливии, я приложу печать. Копию направь легату Квинту с пометкой, что более я по этому поводу обращений видеть не желаю.

– Будет исполнено, – склонил голову Септимус.

– Второе прошение? – спросила Александра.

– От публикана Хостуса. Жалоба на произвол ликтора Публия.

Лицо бывшего стражника осталось бесстрастным, маэстро Цейоний же вновь осклабился.

Александра едва удержалась от того, чтобы страдальчески закатить глаза к потолку: почти треть от полученных ею жалоб граждан так или иначе касалось ликтора Публия. Впрочем, совсем скоро этому бурному потоку должен был быть положен конец.

– Дай я прочту сама, – протянула руку Александра.

Септимус извлек из-под складок тоги вскрытый конверт и протянул ей. Александра пробежала жалобу глазами. Публикан Хостус считал, что Публий фальсифицировал Жребий, в результате чего его единственный сын Гай был отдан Дракону. Накануне неизвестные требовали у Хостуса тысячу золотых юаней, угрожая, что в противном случае Жребий непременно падет на Гая. Публикан платить отказался – и потерял сына. Никаких доказательств связи вымогателей с ликтором Публием не приводилось, кроме и без того известного всем факта, что тот заведовал проведением Жребия.

Впрочем, материала на помощника претора Юлия и без того было собрано более чем достаточно.

– Пригласи Публия, – потребовала Александра.

Септимус вышел и через несколько секунд вернулся в сопровождении коротышки.

– Славься, Констанция! – подобострастно проговорил тот ритуальную фразу, склоняясь едва ли не до пола.

– Слава Константину! – как положено ответила Александра. – Публий, ты обвиняешься в произволе, – не затягивая, перешла она прямо к делу. – Жалобы на тебя подали оратор Гней, оратор Тит, публикан Секст, публикан Дар, всадник Тит и еще четырнадцать граждан. Пятнадцать граждан, – поправилась она, вспомнив о публикане Хостусе.

– Мне знакомы эти имена, – хищно прищурился ликтор. – Они принадлежат моим врагам и завистникам, недостойным высокого звания граждан Республики! И я…

– Я не разрешала тебе говорить! – в неподдельном гневе перебила его Александра. – Молчи и внимай! Проведенным расследованием большинство обвинений подтверждены! Ты виновен, Публий!

– Признать меня виновным в чем-либо вправе только Сенат! – гордо вскинул голову ликтор. – Я подлежу лишь его суду!

– Молчать! – рявкнула Александра так, что обвиняемый аж попятился. – Храм выше Сената! Ты виновен и приговариваешься к вечному изгнанию из Республики. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Увести его! – это уже предназначалось Септимусу.

Александра была готова к бурной реакции со стороны осужденного, но тот, похоже, оказался настолько ошарашен таким поворотом дела, что покинул святилище молча.

– Претор Юлий будет в ярости, – негромко проговорил Цейоний, когда дверь за ним захлопнулась.

– Это его проблемы, – отрезала Александра.

– Я полагал, прежде чем вынести приговор, вы прикажете мне его нарисовать, – заметил художник. Обращаться к Констанции было положено на «ты», но слепец и здесь ухитрился оказаться на особом положении.

– Нет, – покачала головой она. – Твои рисунки нужны, когда не ясно, что за человек стоит передо мной. Насчет него никаких сомнений у меня не было.

– Возможно, увидев портрет, вы не ограничились бы столь гуманным наказанием, – предположил Цейоний.

– Приговор вынесен в полном соответствии с утвержденным Сенатом Республики Кодексом. Выходить за установленные им пределы я все равно не вправе.

– Да-да, конечно… – согласился художник.

В этот момент в святилище вернулся Септимус.

– Осужденный взят под стражу, – доложил он, но городская когорта потребует письменный приговор.

– Напиши его, я приложу печать, – Александра внезапно почувствовала, что устала. Последнее время она вообще быстро уставала. – Да, еще одно, – вспомнила она. – Подготовь проект эдикта о переводе процедуры Жребия под юрисдикцию Храма, дабы впредь недобросовестные магистраты при всем желания не смогли бы бросить на нее тень… Вот теперь – все. На сегодня присутствие закончено, – сказала она, поднимаясь на ноги.

Септимус и Цейоний склонились в церемониальном поклоне.